Как-то я поймала себя на том, что выбрасываю в окно блядские тряпки какой-то шалавы, которую приводил домой мой мужик, когда меня не было дома.

Потом до меня дошло, что это мои блядские тряпки. А мужик от меня ушёл три года назад.

Как-то я проснулась в одних трусах в парке, на лавочке. Я разделась, аккуратно сложила одежду под голову, поставила туфли под скамейку, и заснула. Хорошо хоть трусы не сняла. Я же приличная девушка. Как меня не поюзали за ночь?.. Зато сняли с меня все украшения, и съединороссили сумочку.

Я несколько раз пыталась слезть.

Но начинается страшный алкогольный тремор. В глазах всё плывет, что я даже читать не могу. Панические атаки и желание выпилиться к хренам.

Час назад мне пришло уведомление об увольнении. Вчера с спьяну обматерила начальника. В телеграмме. В сообщении. Стёрла, но он успел прочитать. И это не в первый раз. Ему надоело.

Не будьте, как я. Это прямая дорога в ад. В самом плохом смысле этого слова.

Завтра я попытаюсь слезть снова.

Завтра.

Завтра.

Завтра.

Возьмем, к примеру, великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. «Все смешалось в доме Облонских». Написано без «ё». И что же? Фраза, призванная описывать хаос, сама становится его жертвой. «Всё смешалось» — это крах миропорядка, трагедия. «Все смешалось» — это, быть может, всего лишь слуги перепутали вилки и ножи. Неужели мы позволим величайшим смыслам нашей литературы тонуть в этом зыбком болоте омографов?

Буква «ё» — это акт интеллектуальной доблести. Это вызов, брошенный набирающему обороты маховику упрощения, этой удобной, но губительной лени мысли. Общество, последовательно отказывающееся от «ё», подобно организму, добровольно отключающему свои рецепторы: оно перестает чувствовать тонкие различия, предпочитая им грубые и размытые контуры. Мы начинаем говорить и думать приблизительно, а значит — и жить приблизительно. Исчезает чёткость намерений, ясность решений, определённость моральных выборов. Всё становится «как бы» и «вроде». Всё, кроме проблем, порожденных этой неопределенностью.

Некоторые утверждают, что контекст всё прояснит. Но разве можем мы, творцы и хранители речи, перекладывать ответственность на молчаливого и не всегда внимательного бога Контекста? Это сродни тому, как архитектор, ленясь сделать лестницу удобной, скажет: «Пускай жильцы сами учатся прыгать». Нет, долг творца — обеспечить ясность. Долг хранителя — блюсти её.

Таким образом, употребление буквы «ё» трансформируется из сугубо орфографического правила в этический императив. Это скромный, но несгибаемый жест сопротивления против тотальной энтропии, против сползания в вавилонское столпотворение, где уже никто никого не понимает, ибо каждый слышит лишь то, что хочет услышать, ибо слова лишились своего стержня, своей квинтэссенции.

Поставьте две точки над «ё». В этот миг вы совершите не грамматическое, а почти магическое действие. Вы не просто напишете букву. Вы утвердите необходимость точности в мире приблизительности. Вы подтвердите, что смысл — не условность, а драгоценность, требующая защиты. Вы установите малые диоптрии на зрении языка, и он, прояснившимся взором, вновь сможет разглядеть разницу между «нёбом» и «небом», между «осёл» и «осел», между «совершенным» и «совершённым».

Вы впустите в текст крошечную толику невозмутимого порядка. Одно малое, но точное действие способно изменить траекторию больших и сложных систем. Возможно, однажды, усердное и всеобщее употребление буквы «ё» станет тем самым взмахом крыла бабочки, что приведет к ясности не только наших текстов, но и наших мыслей, а в конечном счете — и наших поступков.

Ибо всё начинается со слова. И всё должно быть в нём ясно.

Взято из сети(c)