Марфа Максимовна Пешкова — внучка великого русского писателя Максима Горького. Ей 94 года. Она одиноко и скромно живёт в Подмосковье, абсолютно открыта для общения, но собеседников почти совсем нет. О жизни семьи — наша беседа.
— Такая длинная жизнь... Не знаю даже, с чего начать...
С деда, конечно. Именем Горького у нас чего только не названо. Вам это не странно слышать? Мимо памятника на Белорусской, например, ходить — не удивительно?
— Я привыкла. А памятник вообще такой огромный, что лица не разглядеть. Это не дедушка, а какая-то каменная глыба.
А настоящий был какой?
— Он любил с нами гулять, со мной и с Дарьей, младшей сестрой. Мы гуляли, а он рассказывал про своё детство. Я уже сейчас и не различу, что от него узнала, а что потом в книжке его прочитала. Это были замечательные прогулки. Они начались ещё в Сорренто, где мы с Дашей родились. Жили мы там большой семьёй — мама и папа тоже всё время были рядом. Дом стоял недалеко от моря, было так красиво вокруг, солнечно, тепло, зелено. Я так до сих пор и не смогла полюбить Москву, душа там осталась — в Италии. Мы с утра бежали купаться, иногда полдня проводили на пляже. А вот дедушка всё больше сидел в кабинете. Беспокоить нельзя. Наша обязанность была звать его на завтрак и на обед. Обед подавали в определённое время, опозданий дедушка не любил, поэтому и мы сами должны были быть дома к точному времени. Мы с Дарьей забегали к нему в кабинет и говорили: «Обед на столе». И то же самое утром, когда звали на завтрак. Я помню, что, увидев нас, он подходил к зеркалу, причёсывался и только после этого выходил. К нашему приходу он был всегда одет в свой любимый серый костюм. Ему этот цвет вообще нравился. И костюм был, видимо, такой удобный, что он всегда в нём ходил и переодевался, если только к нам какие-то почётные гости приезжали. Не спрашивайте только какие, я этого, конечно, не вспомню, а кроме того, нас тогда совершенно эти люди не интересовали. Нас обычно отзывали и говорили, что у дедушки серьёзные разговоры. А мы и рады! У нас своя жизнь и свои игры. Жизнь резко изменилась в 1933-м году. Мы переехали в Москву. Мне было семь лет. Как раз в школу.
Вам с Дарьей объяснили, с чем связан переезд?
— Сказали, Иосиф Виссарионович Сталин просто пригласил его приехать, потому что дедушка в Италии уже довольно долго находился. А потом случилось то, чего он так боялся — обратно из Союза его в Италию уже не пустили. И вообще он уже никуда не мог поехать. «Зачем вам Сорренто? У нас есть Крым, дадим вам там дачу», — говорили Горькому. Лучше всего о жизни Горького в СССР сказал Ромен Роллан, когда гостил у нас в те годы на даче: медведь на золотой цепи. Так и было. Я думаю, что дедушка был нужен Сталину в России, заниматься, так сказать, благими делами изнутри. Ещё все говорили о том, что Сталин вытащил дедушку в Москву из Италии, чтобы тот написал о нём книгу. Сталин ему присылал материалы. Архивы, а дедушка не говорил «нет», а просто тянул время. В итоге так ничего и не написал, просто сразу решил, что писать о Сталине не будет. Но не вернуться в СССР он не мог, так сложилась тогда ситуация. И мы все поехали в Москву. Сорренто остался для меня городом детства, мечтой — долгие годы недостижимой. Я смогла приехать сюда только через много десятков лет обычной туристкой. Меня даже на порог нашего дома не пустили. Там тогда жила какая-то английская семья. Дом принадлежал им. Сейчас не знаю, что там, но, если у меня и осталась ещё мечта, так это вернуться в Сорренто. Просто увидеть всё ещё раз своими глазами.
А вы не помните, после переезда в Москву Горький был подавлен или удручён? Какая вообще в особняке на Никитской царила атмосфера?
— Мне кажется, он был доволен и всегда в хорошем настроении. Его окружили интересные люди, он много работал. Условия жизни у нас были замечательные, это можно и сейчас увидеть, если прийти в музей Горького. Советское правительство явно показывало, что ему ничего не жалко для русского классика с мировым именем.
Самое моё яркое впечатление из детства — мраморная лестница и огромная люстра. Эта лестница всех поражала, её край шёл такой волной. Мы с Дарьей сначала жили в одной комнате, а потом, когда я пошла в школу, у каждой из нас появилась своя. Я вставала раньше, она могла ещё поспать. Нас учили играть на рояле, у каждой были свои планы. Рядышком, в нашем крыле, была комната, где жила воспитательница-немка — Магда Александровна Гинкен. Благодаря ей мы с Дарьей хорошо говорили по-немецки. В моей комнате был очень красивый балкон, который выходил на Никитскую. Именно на этом балконе я однажды услышала от Светланы Аллилуевой, дочери Сталина, слова, которые перевернули всю мою жизнь.
Светлана была вашей близкой подругой?
— Да, мы учились вместе в школе и сидели за одной партой.
Это была какая-то особая школа?
— Да нет, обычная. А вот чтобы я подружилась именно со Светланой, тут думаю, у Сталина был свой расчёт. Ещё до школы, когда Сталин приезжал навестить дедушку, то он всегда привозил с собой дочку и говорил: идите, играйте! Явно хотел, чтобы мы стали подружками. Так что я ещё в школу не ходила, когда впервые её увидела, а дружили мы долго, до самого её отъезда из СССР.
Я даже помню, как мы с ней маленькие сидим на балконе и разговариваем. Взрослые там своими делами занимаются, а мы долго так о чём-то говорим, и мне так приятно её слушать. Светлана мне казалась очень необычной, и я её считала намного умней себя. Она и в самом деле была очень умная и много читала, очень много уже знала, поэтому мне, естественно, с ней было интересно. Мы же с Дарьей очень изолированно жили, пока были маленькими, а от Светланы я узнавала массу новых вещей. А уж в школе о лучшей подруге и мечтать было нельзя. Я же очень застенчивая и молчаливая. А Светлана была яркая, смелая, она очень любила, когда её вызывали к доске. Оттуда она могла долго и громко рассказывать, без запинки и без смущения. Ей нравилось поражать воображение слушателей. Светлана вообще хорошо училась, а мне учёба давалась с трудом. Так что я частенько у неё списывала, она мне не раз подсказывала и выручала в трудных ситуациях.
Она вас приглашала в гости?
— Конечно, она даже присылала за мной машину. Или мы вместе ехали после школы. К ним на ближнюю дачу или в Кремль. Их квартира в Кремле мне совсем не нравилась, особенно удручал вид из окна на внутреннюю площадь. Да и вообще какая-то казённая обстановка. Мамы у Светланы уже не было, и в этих унылых комнатах мне особенно становилось жалко её. На даче было гораздо лучше. Кстати, вот сейчас вспомнила, как я второй раз к ней на дачу приезжала. Две маленькие девочки — сидим молчим и не знаем, что друг другу сказать. Светлана что-то держала в руках и шила. Я спросила — что ты шьёшь? Она ответила, что платье для куклы. Меня удивило, что оно чёрное. Светлана сказала, что шьёт из маминого платья. А потом спросила: ты разве не знаешь, что у меня мама умерла? И зарыдала. А у меня папа умер, сказала я и тоже заплакала.
Кстати, о том, как на самом деле умерла её мама, Светлана узнала только во время войны, в Куйбышеве, она там начала учить английский язык, а кто-то ей подсунул американский журнал, в котором была статья об этом. Мне сама Светлана об этом рассказывала. В журнале был снимок Надежды Сергеевны в гробу и было написано, что она покончила с собой. Я спросила, верит ли она в это? Светлана сказала твёрдое «да», хотя до этого ей говорили, что мама умерла от неудачной операции аппендицита.
А что вы обычно делали на даче?
— Обедали, а потом гуляли.
Вместе со Сталиным?
— Ну, он с нами не гулял, поскольку мы в те годы медленно ещё не умели ходить, всё больше прыгали и лазили. Или на велосипедах катались. А за обедом, конечно, сидел с нами за одним столом.
И что вы ощущали?
— Ничего такого не ощущала. Что это Сталин и всё такое... Ну, просто отец Светланы. У каждого ребёнка есть отец. Он на меня вообще произвёл хорошее впечатление, много шутил и был явно рад, что Светлана наконец нашла подружку. Еду приносили на стол и просто ставили. А раскладывали мы уже сами. Сталин был среднего роста, единственное, что я запомнила, — глаза необыкновенного желтоватого цвета... Хорошо помню день, когда Сталин умер. Я не плакала, но мне было очень жалко Светлану. Мы с Серго были на похоронах. Светлана с Васей сидели у гроба. Мы подошли, постояли... Кстати, Светлана в школе носила фамилию Сталина, её так и к доске вызывали.
А что за разговор у вас был со Светланой, который так сильно на вас повлиял?
— Ну, это было много позже. Когда мы уже выросли. Помню, она мне сказала: «Давай выйдем на балкон, я хочу с тобой поговорить». И там Светлана мне открыла глаза. Она мне сказала: «Ты ведь многого не видишь, многого не знаешь. А у нас такие страшные вещи происходят». Она всё это говорила шёпотом, а потом добавила: «Я бы хотела уехать, только ты, конечно, никому ничего не говори, но если это узнаешь, то ты должна понять почему». Всё, что она рассказала о том, что делается в верхушке и что происходит в стране, было для меня открытием. Я ничего такого в самом деле не знала. Но поверила ей сразу. Я верила ей всегда, потому что она действительно единственный был мне такой близкий человек, а кроме того, никто из взрослых, конечно, со мной на эти темы не разговаривал. А она действительно многое знала. Светлана никогда мне не врала и не была фантазёркой. Тем более она не могла нафантазировать такое! Я была потрясена.
Этот разговор и стал концом дружбы?
— Нет. Но мы немножко отошли друг от друга. Я не была согласна с тем, что она делает, и меня это возмущало, как и всех тогда. Да, я считала, что можно уехать. Почему нет? Я вот тоже мечтаю поехать в Сорренто. Но не с таким настроением, не с такой ненавистью ко всему, что здесь оставалось. Проклясть своё детство, молодость, абсолютно всё, что было.
А что же стало поводом для разрыва?
— Окончательно мы расстались, когда она уехала. Но была и ещё одна личная история, омрачившая нашу дружбу. В нашей школе, классом старше, учился Серго Берия, сын Лаврентия Берии. Серго был очень красивый, в него было невозможно не влюбиться. Он многим нравился девочкам, и Светлане, по-моему, тоже. Но если я из-за своей застенчивости даже и думать не смела ни о каких романах, тем более с Серго, то Светлана не сомневалась, что покорит любого. Но с Серго у неё вышла осечка. Мне кажется, он даже, наоборот, относился к ней отрицательно, хотя из вежливости никогда этого не показывал. Серго был невероятно хорошо воспитан и умён. Мы с ним, кстати, первый раз увиделись у Светланы в Сочи. Есть даже письмо Светланы отцу из Сочи, где она пишет: «Ты не приезжай, бассейн ещё не готов... Марфа сидит на дереве и шлёт тебе привет». Серго — именно тот тип мужчины, который мне очень нравится, но я даже и не рассчитывала на взаимность. И каково было удивление, когда выяснилось, что он в меня влюблён.
А как это выяснилось? Он сказал о любви?
— А разве нужно обязательно говорить? Можно так посмотреть, что и говорить не нужно. Мы чувствовали друг друга. И всё. После школы мы поженились. Родились две девочки и сын. Сын сейчас живёт на Украине, а дочери — в Москве. У меня и внуки есть.
Мы замечательно жили первое время, и Лаврентий Павлович, и Нина Теймуразовна меня обожали. Мы с Серго много путешествовали. Просто садились в машину и ехали к морю, он за рулём. Я вот сейчас, когда вспоминаю свою жизнь, то понимаю, что ничего бы не хотела в ней изменить. Она была разнообразной. Ведь бывает так, когда каждый день ты знаешь, что будет завтра и что последует в дальнейшем. У меня всё было иначе. Было много и горя тоже. Война была, эвакуация в Ташкент, арест Серго... Много всего, конечно. Но, когда я сейчас вспоминаю, мне даже иногда бывает приятно полежать-повспоминать.
Родителей вы часто вспоминаете?
— Моя мама была в молодости знаменитой московской красавицей, с папой они познакомились на катке на Патриарших прудах. Он приложил огромные усилия, чтобы завоевать её и убедить поехать за границу. К моменту знакомства с отцом мама вообще собиралась выходить замуж за другого человека — богатого владельца мануфактуры. Брак расстроился. Но ехать за границу, где она до этого ни разу не была, мама не решалась. Тогда мой отец, безумно влюблённый в маму, попросил её приятельницу Лидию Шаляпину, дочь Фёдора Шаляпина, уговорить маму ехать. «Скажи Наде, что ты тоже едешь с нами. Будет большая компания, она посмотрит мир, будет интересно». И мама согласилась. Кстати, вместе с Лидой мама мечтала играть на сцене Вахтанговского театра, они были знакомы с Рубеном Симоновым и даже собирались поступать к нему в студию. Поездка с Горькими изменила все планы. В итоге Лида Шаляпина оказалась в Америке, а мама с папой расписались в Берлине. Сначала они жили в Шварцвальде, потом уехали в Чехословакию и, наконец, оказались в Сорренто. Там мама увлеклась живописью. Потом долгие годы мама зарабатывала тем, что писала и продавала картины. Её темой было окружение Горького. Как известно, это именно про маму Анна Ахматова сказала когда-то: «Одна из ненаписанных трагедий двадцатого столетия — это история под названием «Тимоша». Маму так называли дома, а получила она это прозвище от моего деда. Рассказывали, что однажды она вышла к обеду, сняла шляпу, а под ней гости увидели вместо привычной косы короткую стрижку. Да и ещё волосы топорщились в разные стороны. «У нас так кучер ходил», — сказал Горький. «В самом деле, вылитый Тимоша», — добавил Максим. В те времена так обращались к извозчикам.
Ощущение, что мама и папа очень любят друг друга, в детстве меня не покидало. Знаете, как это нужно ребёнку знать, что мама и папа всегда будут вместе? Я так и думала всегда. Мама была красавица, и вместе они были очень интересная пара. А потом что-то случилось. Я не знаю что, но много лет спустя Настя Пышкало, мамина приятельница, рассказала мне, что в маму, оказывается, был влюблён Ягода и делал всё, чтобы отстранить от неё моего папу. И, надо сказать, в этом преуспел, союз их стал разрушаться. Маме Ягода, конечно, совершенно не нравился, но если было так, как Настя рассказывает, то цели он своей достиг — развёл их с отцом, если не формально, то фактически. И, конечно, помог заболеть, хотя папа действительно простудился, но вот почему он на улице остался — дело тёмное. Папа приехал от Ягоды, который его всё время звал и напаивал... вышел из машины и направился в парк. Сел на скамейку и заснул. Разбудила его нянечка. Пиджак висел отдельно. Это было 2 мая. Папа заболел и вскоре умер от двустороннего воспаления лёгких Мне очень трудно об этом рассказывать потому, что память, конечно, подводит. Я ходила в школу, когда шёл процесс, во время которого Ягода и Крючков признались в убийстве Горького и моего отца. Верила ли я в это? Не знаю. Сталину Максим, конечно, мешал, так как был единственным, кто связывал дедушку с внешним миром. Все остальные связи контролировались и фильтровались.
Если я маму очень хорошо запомнила, то папу хуже помню, потому что он был или с гостями занят, встречал их, кого-то привозил, увозил, или вёл какие-то разговоры. Ну, он всегда был при деле как бы. А мама учила меня живописи, много со мной времени проводила, особенно потом, когда я стала взрослее. Я от неё много чего узнала, но обещала никому не говорить.
Об отце мама не любила говорить. Я думаю, что это была её боль. Повторяла: «Потеряли мы Италию, нашу любовь и друг друга». Папу похоронила на Новодевичьем кладбище, а дедушка без Максима прожил всего два года, да и эти годы были уже просто физическим существованием. Как мы хотели, чтобы его похоронили рядом с сыном. Но Сталин сказал «нет», только Кремлёвская стена!
Памятник моему отцу на Новодевичьем кладбище сделала Мухина, но идея принадлежит самому Горькому. За папиной головой — огромная глыба, которая как будто прижимает его к земле. Этой глыбой Горький считал себя. Если бы не требование, чтобы сын всегда следовал тенью за Горьким, папа мог бы реализовать себе иначе, он был талантливым, умным, интересным...
Я очень часто вспоминаю нашу жизнь с дедушкой. Не только в Италии, но и на даче в Горках. Хотя это даже дачей не назовёшь — дом с колоннами и двумя флигелями. В одном были кухня и три комнаты тех, кто обслуживал. И в другом находился бильярдный стол и комната для гостей, если они захотят остаться переночевать. А в центральной части, на втором этаже, справа была наша детская, а слева — дедушкины две комнаты.
Тогда все почему-то любили собирать грибы. И дедушка любил. Но обычно к тому времени, когда он выходил из дома, все грибы уже были собраны. И мы с Дарьей придумали такую штуку — заранее собирали грибы рано утром и потом, зная, что дедушка вот-вот соберётся пойти за грибами, мы быстренько их рассаживали по ходу его обычного следования. А потом выходили вместе с ним и так, между прочим, говорили: «Вот, надо бы туда вот посмотреть. Надо бы сюда посмотреть». Понятно, что дедушка наш обман быстро понял — грибы-то неглубоко сидели, — но виду не подавал. Радовался вместе с нами богатому урожаю. А скорей всего — просто нашей радости.
А из того, что он написал, вы что больше всего любите?
— Я любила, конечно, его рассказы, самое интересное было читать ранние, которые и его характер выявляли, и становилось ясно, кто его окружал.
«В семье никогда не было культа еды. Ну и спорт. Вот и весь секрет моего долголетия». (М. Пешкова)
Отношение к Горькому в нашей стране поменялось уже трижды. Сначала его превозносили и включали в школьную программу, потом заклеймили как большевистского писателя. Сегодня опять заговорили о его великом литературном даровании. А вы что думаете?
— Считаю его хорошим человеком в первую очередь, потому что очень много делал добра. Надо сказать, что многие люди в отчаянном положении обращались к нему за помощью, видели в нём последнюю надежду. И он старался их спасти от ареста, от каких-то крупных неприятностей, по его распоряжению им чего-то давали или отправляли за границу.
А ведь и бабушку вашу многие называли «святым человеком».
— Мы её звали бабунчик. Бабушка-бабунчик. Трудно мне о ней рассказывать, она жила своей жизнью. Екатерина Павловна жила отдельно, у неё была своя квартира. И, может быть, вы знаете, что с ней жил мальчик, которого звали Давид Клышко. Он был брошенный. У него, правда, брат был ещё, Миша, но тот уже заканчивал школу. А этот остался совсем один. И бабушка взяла его к себе, и он жил в отдельной комнате. Бабушка моя очень многих спасла, очень. Она всегда пыталась сделать всё, что от неё зависело.
Оглядываясь назад, вы могли бы назвать себя счастливым человеком?
— Конечно, могу. Счастливая, потому что в моей жизни всё что угодно могло произойти. И я таких людей повидала... Как никто другой. Уникальных людей. А сегодня у меня дети и внуки. Самое главное. И природа вокруг. Так что живу очень даже прекрасно. Видите, как у меня здесь симпатично?
Источник
