Солярис

Данная статья относится к Категории: Публицистика

«В ожидании начала сеанса я пытался успокоить себя древним изречением из Талмуда: «Если ты думаешь о ничтожестве причин, приводящих к твоей гибели, подумай, что причины, приведшие к твоему рождению, не менее ничтожны…» Утешение было слабое. Содержания фильма «Красная пустыня» я, естественно, не помню.

Прошло ещё около 10 лет, и судьба свела меня с киноявлением уже совсем другого порядка. Как-то раз мне позвонил мой хороший знакомый, довольно известный литературный критик Лазарь Лазарев (девичья фамилия Шиндель) и в характерной для него, старого фронтовика, шутливо-спокойной манере сказал: «Слушай, пайщик (уважительно-вежливая форма обращения у части наших прогрессивных литераторов - сокращение более понятного обращения: «Пайщик Одесского Церабкоопа»), надо выручать хорошего человека - Андрея Тарковского. Он написал сценарий и хочет ставить картину по Лемовскому «Солярису» - это ведь по твоей астрально-звёздной части. Негодяи на «Мосфильме» пытаются его забодать. Возвысь голос свой и быстренько напиши положительную рецензию, что, мол, насчёт звёзд и прочего такого в этом роде там полный порядок!» Я нежно люблю умницу и настоящего человека Лазаря. Я также в восторге от творчества Тарковского (вдруг вспомнил лучшую рецензию на его «Андрея Рублёва», подслушанную в зале от сидевших позади меня двух молоденьких девушек: «Такое впечатление, что на протяжении всего XV столетия лил дождь!»). Поэтому я сразу же согласился, несмотря на некоторую (впрочем, пустяковую) трудность: этот роман замечательного польского писателя я, увы, не читал. Впрочем, это не помешало мне через день после получения сценария написать на него существенно положительную рецензию. По-видимому, эта рецензия помогла, хотя, конечно, не была единственной причиной появления «Соляриса» на экране.

Года через полтора после этого Лазарь опять позвонил мне: «Слушай, Андрей отснял фильм, но его опять хотят забодать эти гады. Организуй, пожалуйста, своих астрономических пайщиков и приведи их на «Мосфильм» послезавтра в 12, там будет обсуждение фильма. Подбери солидных людей - надо произвести впечатление. Пропуска будут заказаны». Конечно, я опять бросился спасать незнакомого мне мастера экрана. Стоял лютый мороз с обжигающим ветром. Непросто было собрать человек 15 «пайщиков» и привезти их общественным транспортом к проходной «Мосфильма». В качестве «свадебного генерала» я уговорил ехать Якова Борисовича Зельдовича - академика и трижды Героя. И тут вдруг случилась накладка: пропуска на нас не были заказаны, хотя накануне мне в институт звонила какая-то приближённая к Тарковскому особа и настойчиво нас приглашала, заверяя, что организационная часть обеспечена. Минут 15 толкались мы в холодной проходной. Тщетно я метался от окошка к окошку, пытаясь найти хоть какие-нибудь концы. Можно себе представить, как на меня смотрели мои коллеги! В отчаянии я шутя (хотя было не до шуток) попросил Якова Борисовича подойти к окошку и щегольнуть своими тремя золотыми звёздами. «Ничего не выйдет. Подумают, что муляж!» - ответил Я. Б., обнаружив тонкое понимание специфики кино. Так и ушли мы ни с чем. Через несколько дней я узнал, что просмотр фильма Тарковского в последний момент был запрещён комитетом Госкино, о чём нас не соизволили известить. Тарковский даже не извинился. Я не вольно вспоминал девчушку-дипломницу ВГИКа, о которой речь шла выше, - единственную из известных мне работников кино, с которой можно было иметь дело. Прошло ещё несколько месяцев, и мне стало известно, что в клубе МГУ, так же как в некоторых других местах, идёт «Солярис». «Какая же свинья этот Тарковский! - подумал я. - Ведь мог бы пригласить меня на просмотр, который, очевидно, был...» Когда в клубе МГУ я смотрел «Солярис», меня огорошила надпись в титрах: «Консультант И.С. Шкловский». Вот это да! Такого уговора не было. Это ведь чистый бандитизм! Что же делать? Подать в суд, чтобы сняли с титров мою фамилию? Ничего не выйдет - у нас не принято.

Гнев мой потихоньку остывал, а тут кто-то из моих друзей подсказал мне: «Ведь эти киношники - очень богатый народ. Потребуй у них денег за консультацию!» Ну что ж - с паршивой овцы хоть шерсти клок, и я стал искать какие-то концы на «Мосфильме». Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что все мои попытки найти упомянутые выше «концы», ведущие к финансовым сосцам этого почтенного учреждения, окончились полным крахом. В конце концов я на это дело плюнул. Вообще в финансовом отношении мои контакты с миром киноискусства дали нулевой эффект. Вспоминается, например, история со сценарием братьев Стругацких - какая-то фантастическая бодяга. Был заключён совершенно официальный договор с Киевской киностудией. Я беседовал с одним из братьев, довольно добросовестно изучил сценарий, сделал ряд замечаний, написал и отправил в Киев развернутую рецензию. После этого последовало почти трёхлетнее молчание. На мой запрос студия без всяких мотивировок сообщила мне, что, мол, фильм ставиться не будет, и, как говорится, - общий привет. Кстати, по закону полагается мне, кажется, 60% договорной суммы. В суд, что ли, на них подать? «Не корысти ради для», а из чисто корпоративных соображений: ведь если они так нагло обращаются со мной, всё-таки человеком с именем, так что же эти бандиты вытворяют с молодыми?

Вполне понятно поэтому, что, когда года два тому назад в Астрономическом институте меня позвали к телефону и какой-то женский голос сказал мне, что это говорят из иностранного отдела «Мосфильма», я ядовито засмеялся в трубку и в самой невежливой форме послал звонившую подальше. При этом я кратко, но энергично высказал ей своё мнение о кинодеятельности и кинодеятелях. «Но мы здесь при чём? - резонно сказала мосфильмовская особа. - Я звоню Вам по очень важному делу: гостящий в Москве маэстро Антониони очень хочет побеседовать с вами!» Я живо вспомнил эпизод с «Красной пустыней» и злосчастной финкой. Поэтому, когда киношница сказала мне, что маэстро Антониони хотел бы со мной побеседовать в своих апартаментах в гостинице «Советская» и что он послезавтра улетает из Москвы, я довольно грубо сказал ей, что, насколько я понял, синьор Антониони хочет встретиться со мной, я же отнюдь не жажду общаться с ним и поэтому в гостиницу не поеду. А если я очень нужен ему - пусть приезжает в Астрономический институт сегодня в 15 часов, т. е. через полтора часа, я его буду ждать до 15 час. 15 мин. Киношница сбивчиво стала мне объяснять, что, мол, это нужно согласовать с маэстро и пр., а я повесил трубку. Слышавшие этот разговор девицы-сотрудницы закудахтали: «Ах, как Вы разговариваете, ах, разве так можно?» «С этой публикой иначе нельзя, - отрезал я. - И вообще отвяжитесь!» Девицы бросились в мой захламлённый кабинет, где кроме моего стояло ещё три стола. И вдобавок огромное продавленное, старое кресло. Они лихорадочно стали «наводить марафет», готовясь к приезду знаменитости. «Отставить! - рявкнул я. - Мы его примем в стиле итальянского неореализма. Так сказать, под небом Сицилии!» Ровно в 15 час во двор института въехал кортеж роскошных машин. Маэстро приехал со своей киногруппой в сопровождении весьма малоквалифицированной переводчицы, от услуг которой я сразу же отказался.

Антониони оказался очень симпатичным, немного грустным немолодым человеком, одетым с подчеркнутой простотой. По-английски он говорил примерно так же плохо, как и я, что, конечно, способствовало взаимному пониманию. «Чем могу служить?» - спросил я. «Видите ли, я задумал поставить фильм-сказку. По ходу действия дети, играющие в городском дворе - настоящем каменном мешке, - запускают воздушного змея, который улетает в космос. Может ли это быть?» - «Вы придумали, маэстро, прелестную сказку, а в сказке всё возможно!» Насчёт сказок Антониони разбирался, во всяком случае, не хуже меня. Нет, его интересовало - может ли это быть с точки зрения науки! «Я вынужден Вас разочаровать - с точки зрения науки это не может быть!» - «Я понимаю, - сказал Антониони - что этого не может быть с точки зрения науки сегодняшнего дня. Но может быть, через 200-300 лет наука уже не будет исключать такую возможность?» - «Боюсь, что и через 1000 лет позиция науки в этом пункте не изменится. Разве что детишки оснастят свою игрушку каким-нибудь аннигиляционно-гравитационным двигателем». Нет, такой двигатель маэстро Антониони не устраивал - он разрушал его милую задумку. Я стал ему объяснять, что только первобытные люди и современные, обремененные полузнаниями цивилизованные дикари верят (именно верят) в безграничные возможности науки. На самом деле настоящая наука - это сумма запретов. Например, вся физика состоит из трёх запретов:

а) нельзя построить перпетуум-мобиле первого и второго рода,

б) нельзя передать сигнал со скоростью большей, чем скорость света в пустоте,

в) нельзя одновременно измерить координату и скорость электрона.

Антониони помрачнел. Запреты были ему явно не по душе. Провожая его, я рассказал ему историю с «Красной пустыней», финкой и важной восточной персоной. «Неплохой сюжет для сценария, не так ли?» - сказал я. Насколько я мог заметить, эта история не произвела ожидаемого впечатления на знаменитого режиссера. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».

Шкловский И.С., в Сб.: Рассказы из книги «Эшелон», Пути в незнаемое. Писатели рассказывают о науке, Сборник XXII, М., «Советский писатель», 1990 г., с. 476-480.

Источник — портал VIKENT.RU

Изображения в статье

Иосиф Самуилович Шкловский — советский астрофизик. Автор девяти книг и более трёхсот научных публикаций, других работ по проблемам существования внеземных цивилизаций и научно-популярных статей

/ CC BY-SA 3.0

Солярис. Картина Доминика Синьоре / CC BY-SA 3.0

Image by Pexels from Pixabay

Микеланджело Антониони — итальянский кинорежиссёр и сценарист, классик европейского авторского кино, которого называли «поэтом отчуждения и некоммуникабельности» / CC BY-SA 2.0

Кельвин уже не сомневается, лететь ли на Солярис

Художник Shade-of-Stars

Немецкий философ Фридрих Ницше писал, что если долго всматриваться в бездну, то бездна начнет всматриваться в тебя. Примерно такая трактовка может быть у романа «Солярис» великого польского писателя-фантаста Станислава Лема. Одна из огромного множества трактовок этого многогранного произведения.

Сюжет книги разворачивается в довольно далеком будущем, в котором человечество уже давно вышло за пределы Земли и Солнечной системы, исследует далекие миры и потаенные уголки космоса. Примерно за сто тридцать лет до описываемых в романе событий была открыта планета Солярис — спутник двойной звезды, который двигается по сложной траектории вокруг обоих светил своей системы. Необычная орбита — далеко не единственная странность космического тела, к тому же далеко не самая сложная и, пожалуй, самая очевидная.

При дальнейшем изучении выясняется, что вся поверхность планеты покрыта жидкостью — плотным студенистым океаном, «жизнь» и движения которого не поддаются объяснениям с помощью известной человечеству науки. На его поверхности время от времени появляются сложные фигуры, сверкающие всем спектром цветов в свете сияющих солнц. Океан пытается копировать летательные аппараты людей и каким-то странным образом воздействует на психику самих космонавтов. По мере наблюдения за природой Соляриса на Земле развивается целая новая ветвь человеческой науки — соляристика.

В конце концов ученые приходят к выводу, что покрывающий поверхность планеты океан — это и есть единственный разумный обитатель Соляриса. Он корректирует траекторию планеты, неведомым образом воздействуя на пространство и время. Он же и сканирует разум и чувства наблюдающих за ним людей. На орбите планеты возникает одноименная космическая станция, искусственный спутник, на котором живут и работают космонавты, ученые и исследователи.

Однако грандиозное научное открытие о разумности местной экосистемы становится единственным прорывом соляристики, которая быстро превратилась в бессмысленную тупиковую науку. Самые блестящие и гениальные умы человечества, изучая Солярис, превращаются в нерадивых студентов-первокурсников с допотопными микроскопами.

Они могут лишь наблюдать за разумным океаном и фиксировать его действия, но не в состоянии дать происходящему хоть малейшее объяснение. Все теории рассыпаются в пух и прах, тонны научных докладов несут пользы не больше, чем груда пожелтевшей макулатуры. Космическая станция, научные программы и сама соляристика как наука приходят в кризис и упадок.

В этом упадке исследовательская станция и встречает доктора Криса Кельвина, главного героя романа. Финансирование скудеет с каждым годом, а экипаж сократился до нескольких человек, большинство из которых пребывают в апатии, депрессии и безразличии ко всему.

К тому же доктор Гибарян, научный руководитель Кельвина, недавно покончил с собой. Не самое радужное начало для командировки. Плюс ко всему люди на станции далеко не одиноки.

В прямом смысле слова космический аппарат населяют самые настоящие призраки. Фантомы, материализованные воспоминания людей. Кто-то, имеющий внешность тех, кого когда-то знали члены экипажа.

Не обычные приятели или случайные знакомые, а те, кто оставил неизгладимый след в душе каждого из них. Члены семей и бывшие возлюбленные, ушедшие друзья и давние товарищи. Многие из тех, кого уже нет в живых. Люди из прошлого, воспоминания о которых травмируют и жгут изнутри. Именно фантомы являются главной причиной страха и помешательства ученых на станции. Кельвину является его давняя возлюбленная Хари, покончившая с собой юная девушка. Не постаревшая ни на секунду, ровно такая, какой она осталась в воспоминаниях Кельвина.

Поначалу главный герой относится к призраку с подозрением и страхом, затем возникает научный интерес. «Воскрешенная» Хари становится подопытным кроликом, однако Кельвин проникается к фантому чувствами и постепенно начинает общаться с ней как с полноценным живым человеком.

Он приходит к выводу, что фантомы — это плоды действий разумного океана Соляриса. Пока люди бились в попытках найти хоть какое-то разумное объяснение его природе и действиям, океан в ответ изучал людей, сканировал их психику и образ мыслей, непостижимым образом считывал чувства и воспоминания, создавал призраков-фантомов.

Зачем? Поиграть на человеческих чувствах? Провести банальный эксперимент из разряда «а что, если»? Либо разумную планету охватили гуманные соображения по отношению к своим «коллегам», и океан дал им возможность снова увидеть ушедших любимых?

Провести с ними еще какое-то время, сказать то, что нужно. Хотя, с другой стороны, возможно, что действия инопланетного разума не поддаются логике с точки зрения людей.

Человеческий разум неспособен мыслить так, как однородная масса жидкости.

Зачем Солярис делает с людьми то, что делает? Еще один нераскрытый вопрос вселенной. Еще одна тупиковая проблема соляристики.

По своей проблематике «Солярис» довольно точно подходит под описание знаменитого высказывания Ницше про бездну. Люди слишком долго изучали неведомую далекую планету, и она начала изучать их. Изучать и ставить опыты. Из научного интереса или по злой воле? Понять это не представляется возможным. Проблема первого контакта поднимается в романе в том же ключе, как это делали Стругацкие в «Пикнике на обочине».

Почему человек решил, что внеземной разум обязательно выйдет на связь? Часто ли сам человек пытается установить контакт с муравьями или мхом на стволах сосен? Ищет ли общения с ветром и колебаниями морских волн? Безусловно, океан Соляриса разумен, но по-своему.

С точки зрения человеческого разума он непостижим и непроницаем, как космическая бездна и внутренность черных дыр. Один человек чувствует себя гораздо более одиноким, если вокруг него существует много безразличных к нему людей. Все человечество одиноко в космическом, в колоссальном масштабе, когда существуют иные разумы, непостижимые и бесконечно далекие.

Такие романы, как «Солярис», невозможно трактовать однозначно.

И все же он примерно об этом. О людях, о силе разума, призраках и космическом одиночестве.

https://сабскрайб (subscribe) точка ру/group/eruditsiya-i-tvorchestvo/15143393/

Журнал DARKER. №2 февраль 2018