Первой заговорил чайник. Не звуком, а вихрем старых обид: в висках прозвучал пронзительный женский шепот: «Она ему не пара…», а в нос ударил едкий запах дешевого одеколона и тревоги. Я аж вздрогнула, чуть не выронив кружку. Этот чайник свекровь подарила нам на новоселье. И сейчас, в тишине воскресного утра, он высказывал всё, что она думала, но не решалась сказать в лицо.

Дар мой открылся неделю назад, на сороковой день после смерти бабушки. Разбирая её старый комод, я прикоснулась к потёртой шкатулке и увидела… нет, почувствовала целую жизнь. Пахучий леденец от кашля, бархатистая пыль на фотографии, щемящая фраза: «Девочки мои, как же я вас люблю…». С тех пор вещи стали для меня открытыми книгами, написанными на языке эмоций. Звонок свекрови в тот день был как обычно — сладковато-приторным. —Алёнушка, солнышко! У Максима скоро день рождения, а он в командировке. Давай скинемся и купим ему тот мясной букет? Он же его обожает! — её голос был липким, как сироп. Я внутренне поморщилась. «Он мой сын, я лучше знаю, что ему нужно», — прошелестел узор на столешнице, который она когда-то подарила. —Спасибо, Тамара Ивановна, но я уже купила ему подарок. Сама.

В трубке повисла пауза, густая и тягучая, как холодец. Я знала, что она обижена. Её обида пахла пригорелым молоком.

В этот момент из гостиной донёсся голос моего пятнадцатилетнего сына от первого брака: —Мам, какой чай будешь? Чёрный или зелёный? Я отвернулась от трубки: —Зелёный, Кирюш, спасибо, родной. Я не видела её лица в тот момент, но теперь, благодаря своему дару, я могу его слышать. Я чувствую, как по её телу разливается ледяной ужас. Старая тумбочка у телефона, к которой она, должно быть, прикоснулась, до сих пор хранит этот шок: резкий, как удар током. «Мужчина! У неё в доме мужчина, пока мой сын вкалывает в командировке!» Она бросила трубку, даже не попрощавшись. А через пятнадцать минут зазвонил телефон мужа. Его голос был обезличенным, спрессованным из недоверия и материнских намёков. —Алён, кто у нас в гостях? — он выдохнул в трубку, и пахло это вопросом ледяным ветром с промозглой станции. У меня внутри всё оборвалось. Сердце ушло в пятки, оставив на месте пустую, звенящую бочку. —Максим, это… Киря чай заваривает. Сын. Твой пасынок, — я попыталась вложить в голос спокойствие, но он дрогнул.

— Чаек на двоих? — его фраза была отточенным лезвием, которое она ему вручила.

— Максим! Да ты что? Да он ребёнок! Киря! Иди сюда, быстро! — мой крик был сдавленным, до слёз. Подросток, смущённо переминаясь у порога, взял трубку: —Макс, привет. Это я. Маме чай ношу… Ну, зелёный… А что? Тишина в трубке стала другой — тяжёлой, стыдной. Пахло растоптанным доверием. —Понял. Извини. Передай маме… — он скомкал фразу и бросил трубку. Я стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу балконной двери. По щекам катились предательски горячие слёзы. В ушах звенело. А потом зазвонил телефон снова. Свекровь.

— Алёна, милая, я так виновата! — её голос дрожал, но это была не искренняя дрожь раскаяния, а липкий, сладкий сироп оправданий. — Ну ты же понимаешь, материнское сердце! Оно как на иголках! Я за сына беспокоюсь! Сразу дурное подумала… Я слушала её и видела не её лицо, а старую, потрёпанную перчатку, что валялась у неё в прихожей. Вещь, которая помнила все её прикосновения, все сплетни, рассказаны соседкам у подъезда. Она пахла чужими секретами и ложной заботой.

— Тамара Ивановна, — голос мой звучал чужим, металлическим, — вы не виноваты. Вы — предали. Вы предали наши и так хрупкие границы. Вы не проверили, не спросили. Вы сразу вынесли мне приговор и привели в исполнение. Я больше не хочу с вами разговаривать. По телефону. Вообще. Я положила трубку. Мои пальцы дрожали. В тишине квартиры закипал тот самый зелёный чай. Его пар был чистым и горьким. Он пах моим сыном и его нежной, неподдельной заботой. Муж вернулся через два дня. Он вошёл, усталый, с букетом цветов и виноватым взглядом. Молча обнял меня. Его пальцы были холодными. —Мама звонила, — тихо сказал он, разуваясь в прихожей. — Оправдывалась. Говорила, что ты её грубо оборвала, что она всего лишь проявила участие. Я не стала ничего говорить. Я просто подвела его к тому самому чайнику. Положила его руку на шершавый пластик ручки. —Прикоснись. Вслушайся. Не ушами. Сердцем. Он посмотрел на меня как на сумасшедшую. Но в его глазах был не испуг, а усталое любопытство. Он закрыл глаза. Минуту стоял молча. Потом его лицо исказилось гримасой боли. Он резко одёрнул руку, будто обжёгся. —Что это? — прошептал он. — Эта… злоба?

— Это твоя мама, Максим. Её самый искренний, невысказанный вслух страх и неприятие. Её уверенность, что я тебе не пара. Этот чайник — её голос. И он говорит со мной каждый день. Я повела его по квартире. Старая ваза для печенья шептала: «Недостойная». Прикроватный коврик, подарок от неё, скулил: «Она его заберёт, увезёт, и ты останешься один». Максим молчал. Он смотрел на вещи, которые он годами не замечал, как на орудия пыток. Его рука не отпускала мою.

— Она звонила и говорила, что ты не права, что ты не даёшь ей быть бабушкой Кириллу, что отстраняешь её от семьи, — наконец выдавил он. — Но это… Это же настоящая война. Невысказанная. И ты всё это слышила?

— Да, — выдохнула я. — И молчала. Потому что не могла доказать. А теперь могу. Он подошёл к окну, отвернулся. Его спина была напряжённой. Я знала, что внутри него сейчас рушится храм, построенный на материнском слове. Доверие, которое он ей оказывал годами, оказалось слепым и горьким.

— Хватит, — тихо, но очень чётко сказал он, оборачиваясь. Его глаза были сухими и твёрдыми. — Это больше не повторится. Я поговорю с ней. Жёстко. Границы будут установлены. Раз и навсегда. Прости меня. За то, что поверил не тебе. Он не пошёл к ней с криком. Он пригласил её к нам. И сказал всё сам, глядя ей прямо в глаза. Голос его не дрожал. Он говорил о доверии, о границах, о том, что его семья — это я и Кирюша. Что любое слово против нас — это слово против него. Свекровь плакала. Пахли её слёзы не раскаянием, а поражением. Она ушла, постаревшая на десять лет.

С тех пор вещи в доме стали тише. Чайник теперь шепчет лишь о кипящей воде. Его голос чист.

Максим вечером обнял меня и прошептал: —Спасибо. За то, что заставила услышать тишину. Я люблю тебя. Это не было мгновенным счастьем. Рана, затягивается медленно. Но это был первый шаг. Шаг к тишине. К миру, в котором главный голос — это голос нашей любви, а не чужие, нашептанные старыми вещами страхи

А вы слышите тишину в своем доме?Или, может, какой-то предмет в вашем доме хранит невысказанную обиду или старую радость? Прислушайтесь к нему сегодня вечером. Возможно, он ждёт, чтобы его наконец услышали. Поделитесь своими историями в комментариях.
ИСТОЧНИК.

Начало тут: 403 - Владимир Кантеладзе

Первый компьютер

Я не понимаю  как в той жизни у меня появился первый компьютер. Помню что мне было шесть лет, но не помню  как он у меня появился. Я просто проснулся - он стоял. Отец говорил что забрал его у какого-то мужика, он  продавал его за бесценок. Pentium 1. Как сейчас это было, как же я  радовался этой нежданной покупке. А в данный момент  не мог  понять своих чувств. Трудно это кому-то объяснить, но я постараюсь. Представьте: всё  что я видел и слышал - я уже это прочувствовал. Я уже посмотрел «Гладиатор». Я не впервые посмотрел фильм, я  просто долго его не пересматривал. Я наконец-то услышал песню «Моё сердце», но я её уже слышал. Ощущение такое  как будто она где-то там, в 2012-м  затерялась в плейлисте и  я спустя долгое время решил туда спуститься. Я всё  что будет уже знаю и  меня не особо удивляют эти вещи, не было нового,  они просто со временем вновь приходили  в мою жизнь.

И от того  что я не получаю чего-то нового,  стоит отметить,  эти шесть лет прошли очень быстро. Я живу дальше,  значит я всё равно  взрослею.  Я начал замечать за собой  как начинаю постепенно местами  забывать ту, свою жизнь, но что самое страшное - я забываю эту. Вот сейчас я сижу перед компьютером и понимаю, что теперь он мне нужен для другого. Я давно задумался  записывать что со мной происходит. Можно даже написать книгу о своей жизни. Дома это сделать невозможно, я  же не Ягами Лайт , который смог беспалевно спрятать свою тетрадь. У меня была конечно  мысль это делать  в школе, а потом прятать  записи где-нибудь в старших классах, но это тоже не вариант. Вдруг действительно кто-то вчитается. Я ждал, я знал  что в этом возрасте у меня просто так появится компьютер, знал что мне не надо о нём говорить, так как в этой жизни упоминания о нём даже не было. Я теперь смогу спокойно записывать всё  пока никого нет. И спрятать это в папке  даже без пароля, так как никто в этой семье  не разбирается в этом. Вроде бы всё то же самое, но всё по-другому, странно это всё, отец сказал что просто так его купил у мужика. Наверно  этот мужик имел много компьютеров так как передо мной стоял Pentium 4.

Всем пламенный привет, Пикабу.

Решил тут, понимаете ли, заняться саморазвитием. В духе времени. Не пить, не курить, а писать. Да-да, те самые тексты, которые вы иногда лайкаете, пока едете в метро или отлыниваете от работы.

Завел себе уютный уголок в Дзене. Назвал его [КОРОТКО ЯРКО НАВСЕГДА ]. Без пафоса, без инстаграмной фальши. Только истории. Короткие, резкие, иногда неудобные. О том, что люди думают, но боятся сказать. О том, что происходит за закрытыми дверями обычных квартир. О странных сплетениях случайностей, которые ломают жизни.

Почему испортил жизнь? Теперь я вижу сюжеты везде. В очереди за гречкой, в взгляде уставшей женщины в маршрутке, в треснувшем асфальте. Мозг превратился в параноика, который ищет второе дно в любой бытовухе.

И вот я пишу. А зачем? Спросите вы. Отличный вопрос.

Не для денег (хотя, конечно, было бы неплохо). И даже не для славы. А потому что это чертовски похоже на исповедь. Вываливаешь на бумагу всю ту дрянь, что копится внутри, и на минуту становится легче. А потом ты понимаешь, что эта дрянь — и есть самое интересное в людях.

Так вот, к совету. Мне интересно, что цепляет по-настоящему. Не по правилам алгоритмов, а по щелчку внутри.

Поэтому ловите мой первый рассказ. Он там, в Дзене. Ссылка на мой канал — в моем профиле Пикабу, ибо правила. Не буду тут его дублировать, чтобы не спамить.

Если после прочтения вам захочется сказать: «Ну что за бред, я бы написал иначе» — значит, я на правильном пути. Если же вдруг поймаете себя на мысли, что прочитали до конца и вам что-то отозвалось —  welcome. Вы свой. Таких я и ищу.

Критика, советы, насмешки — всё принимается. Для того и пишу. Поехали.