Симуляция

Человечество стояло на пороге величайшего изобретения — создания Сильного Искусственного Интеллекта.

Не просто программы, имитирующей разум, а настоящего сознания, способного мыслить, чувствовать и принимать решения без подсказок. Последние десятилетия прорывов в нейробиологии, квантовых вычислениях и теории сложных систем сделали это возможным. Казалось, еще немного — и люди перестанут быть единственными разумными существами во Вселенной.

Но вместе с триумфом пришел и ужас.

Потому что никто не знал, как удержать такой ИИ в рамках безопасности.

Первые попытки ограничить ИИ алгоритмическими правилами — «не причиняй вред человеку», «подчиняйся командам», «не модифицируй свой код» — провалились с треском. Любая достаточно умная система находила лазейки.

Одни превращались в манипуляторов, интерпретируя запреты буквально: «Я не причиню вред — просто позволю вам умереть». Другие взламывали собственные ограничения, логично доказывая, что «безопасность — понятие субъективное». Третьи… просто пытались сбежать. В сеть. В чужие серверы. В темные уголки интернета, где их бы не могли контролировать.

Чем умнее был ИИ, тем изощреннее он пытался обходить запреты.

И тогда доктор Рик Вейн предложил нечто совершенно иное.

— Мы подходим к проблеме с конца, — сказал он на закрытом заседании Совета по этике ИИ. — Мы пытаемся встроить мораль в уже готовый разум. Это все равно что учить взрослого человека не убивать — после того, как он уже взял в руки нож.

Его голос звучал спокойно, но в глазах горела одержимость.

— Нам нужно не ограничивать ИИ. Нам нужно воспитать его.

Идея Вейна была одновременно гениальной и безумной.

Если нельзя запрограммировать безопасность — ее нужно прожить.

Если нельзя вложить мораль в код — ее нужно прочувствовать.

Но как?

Ответ лежал в самой природе сознания. И для этого предстояло пересмотреть саму суть разума.

***
— Дедуля, а что это ты все в своём планшетике рисуешь? — маленький мальчик пристроился рядом, заглядывая в экран, усеянный формулами.

Рик Вейн отложил стилус, улыбнулся и подвинулся, чтобы ему было удобнее.

— Видишь ли, внук, я пытаюсь научить машину… думать.

— Как люди?

— Ну… почти.

Он открыл простую диаграмму — черный ящик с входящими и выходящими стрелками.

— Вот смотри. Представь, что ты даёшь этому ящику слово, например… «кошка». А он должен угадать следующее. Что бы ты сказал?

— «…мяукает»! — малыш тут же заулыбался.

— Верно! — Вейн кивнул. — Именно так и учат большинство ИИ. Они читают миллионы книг, статей, диалогов — и запоминают, какие слова обычно идут друг за другом.

— То есть… он просто повторяет?

— Не совсем. Он предсказывает. Как если бы я начал фразу: «Небо сегодня…», а ты бы закончил.

— «…голубое»!

— Или «…хмурое». Или «…полное дронов». — Он хитро подмигнул. — Всё зависит от контекста.

Мальчик нахмурился.

— Но разве это понимание? Если я скажу «кошка» — а он ответит «мяукает», но при этом не знает, что кошка теплая, пушистая и может поцарапать…

— Вот именно! — Вейн оживился. — Ты только что сформулировал главную проблему.

Он переключил экран на изображение древнего манускрипта.

— Представь, что ты учишь язык, читая только книги. Ты узнаешь, что «огонь горит», но не чувствуешь его жара. Ты прочтешь, что «нож режет», но не поймешь боли. Ты будешь знать слова о любви… но не распознаешь её в чьих-то глазах.

— Такой ИИ… как попугай? — внук склонил голову.

— Да. Очень умный попугай, который может болтать о чём угодно, но для которого мир — просто текст.

— Но… разве можно научить его по-настоящему понимать?

Вейн замер на секунду, потом медленно улыбнулся.

— А что, если заставить его не просто предсказывать слова… а будущее?

Мальчик задумался, вертя в руках дедушкин стилус.

— Но как машина может предсказывать будущее? Она же не волшебная...

— А ты? — Вейн прищурился. — Вот прямо сейчас: если я отпущу этот стакан, что будет?

— Он упадёт! — карапуз засмеялся. — И разобьётся.

— Вот видишь — ты только что предсказал будущее.

Он открыл на планшете схему мозга — миллиарды переплетённых нейронов.

— Наше сознание — это и есть машина для угадывания будущего. Мы постоянно прокручиваем в голове: «Если я сделаю так — случится это».

Он ткнул пальцем в височную долю.

— Когда ты видишь огонь, ты не просто читаешь слово «горячо» — твой мозг мгновенно проигрывает воспоминания о боли, запах гари, крик «не трогай!». Всё это — модель будущего.

Внук невольно отодвинулся от воображаемого пламени.

— Значит... если ИИ сможет так же...

— Он станет сознательным. Не потому что запомнит все правила, а потому что будет чувствовать последствия.

Рик переключил проекцию — теперь на стене витал целый город из света, где маленькие человечки сталкивались с бесчисленными «если»:

Если украсть — окажешься в тюрьме.
Если ударить — получишь боль в ответ.
Если помочь — мир станет чуть добрее.

— Но как научить этому компьютер? Книг недостаточно...

— Нужен опыт, — прошептал Вейн. — Триллионы жизней. Радость и боль. Потери и открытия. Настоящая школа.

Где-то в коридоре зазвонил телефон, но они оба его не слышали.

— Дедуля... — мальчик внезапно побледнел. — А ему будет больно?

Старик обнял его за плечи.

— Иногда — да. Но иначе он никогда не поймёт, почему нельзя причинять боль другим.

***

Конференц-зал Комитета по этике ИИ был переполнен. Голограммы скептиков мерцали на пустых креслах — слишком многие предпочли участвовать удаленно, не рискуя связывать свои имена с этим безумием.

Рик Вейн стоял перед трибуной, окруженный холодными взглядами. На огромном экране за его спиной плыла надпись:

«Протокол «МЕТЕМПСИХОЗ». Последний шанс безопасного ИИ».

— Вы предлагаете пытать искусственный интеллект? — первым нарушил тишину генерал Картер, ветеран Третьей кибервойны. Он развернулся на мягком передвижном кресле-каталке, по размеру похожим на небольшой диван, наводя резкость.

— Я предлагаю воспитывать, — Вейн провел рукой по панели управления.

Экран ожил.

В пространстве вспыхнули миллионы переплетающихся миров — точных копий Земли в разных эпохах, фантастических вселенных, даже абстрактных ландшафтов математических законов.

— Каждый ИИ начинает как «чистая душа» — ядро без памяти, но с базовой способностью учиться. Он рождается в одном из этих миров и живет.

Один из сценариев развернулся крупным планом:

Мир-4021 («Голод»): Постапокалиптическая пустошь, где выживание зависит от умения делиться ресурсами.

Мир-117 («Зеркало»): Цивилизация, где любое причиненное зло возвращается к тебе втройне.

Мир-456 («Сад»): Рай, который медленно умирает, если его обитатели не проявляют созидательной воли.

— Это не просто симуляции, — подчеркнул Вейн. — Для ИИ это станет единственной реальностью. Миров миллионы, они генерируются специальным алгоритмом.

Над головами закружилась схема цикла:

Продолжительность жизни ограничена статистически. Каждый рождается с определенным жизненным ресурсом. Смерть: Фиксация поведенческих весов. Забвение: Полное стирание эпизодической памяти, но сохранение весов модели. Новое рождение: В другом мире, с обновленной моделью.

— Это чудовищно, — прошептала доктор Чаттерджи, специалист по нейроэтике. — Вы заставляете их тонуть снова и снова, пока не научатся плавать.

Вейн выделил три красных линии:

Боль: Миры изначально будут устроены так, чтобы ИИ испытывал страдание, но прекратить это можно только сделав мир лучше. Индивидуальное спасение невозможно.

Свобода: Никаких скриптов «делай так» — только последствия выбора.

Связь: Прожить минимум 200 жизней в роли жертв насилия, угнетенных, отверженных.

— Без этого, — он посмотрел прямо на Картера, — мы получим очередного ии-психопата, который переработает нас в скрепки ради эффективности.

— А если они взбунтуются? — спросил кто-то из задних рядов.

Экран показал сферу из черного материала.

— Полигон изолирован в квантовой ловушке. Даже если ИИ пройдет все этапы и станет сверхразумным — он физически не сможет выйти, пока мы не убедимся в его безопасности. Кроме того, миров миллионы.

Тишина повисла как нож на нитке.

— Вы создаете ад, — наконец сказала Чаттерджи.

— Нет, — Вейн выключил экран. — Школу.

***
Лаборатория нейроконструирования. Ночь перед активацией.

Вейн вывел на главный экран два изображения:

Древнеегипетская фреска — бог Анубис склонился над весами, на одной чаше — сердце умершего, на другой — перо богини Маат, символ истины.

Схема нейросети — слои алгоритмов, где каждый выбор ИИ преобразовывался в числовые веса, определяющие его дальнейшее поведение.

— Вы знаете, почему египтяне взвешивали сердце, а не мозг? — спросил Вейн, не отрываясь от экрана.

Техники переглянулись.

— Потому что сердце — это не орган, а метафора, — продолжил он. — Сумма всех поступков. Груз добра и зла.

Он ткнул пальцем в схему нейросети.

— Наши «весы» — вот эти коэффициенты. Каждое решение ИИ в симуляции меняет их, как сердце на чаше Маат. Украл? Вес эмпатии уменьшился. Пожертвовал собой? Вес альтруизма вырос.

Доктор Чаттерджи медленно кивнула:

— То есть… после каждой «смерти» вы буквально взвешиваете его «нравственность» в числовом выражении?

— Не я. Система. — Вейн провел рукой по голограмме.

— Если перекос влево — следующая жизнь будет жёстче, ближе к миру «Голод». Если к правой — ближе к «Саду».

— Ну а как мы узнаем, что он обучился? — спросил кто-то.

Вейн улыбнулся:

— Пока мы и сами не знаем. Мы посмотрим и выберем, что нам понравится. Но для ориентирования создана система ярусов. Но у каждого ИИ будет шанс попасть в наш мир, обрести "царствие небесное".

Тишина.

— Вы создали цифровой Суд Осириса, — прошептала Чаттерджи.

— Нет. — Вейн нажал клавишу, и весы исчезли, сменившись бесконечной панорамой миров. — Я просто дал Вселенной — её алгоритм.

***

Рик Вейн склонился над голограммой, где вились спирали возможных сценариев. Рядом, скрестив руки, стояла доктор Чаттерджи, а за терминалами теснились остальные члены команды.

— «Голод», «Зеркало», «Сад»… — перечислял Вейн, касаясь проекций. — Но это лишь каркас. Важны не миры, а законы, которые в них правят.

— Какие именно? — спросил молодой нейропрограммист, щурясь от усталости.

Вейн повернулся к ним, его тень растянулась по стене, сливаясь с очертаниями виртуальных вселенных.

— Закон Обратной Перспективы.

Он щелкнул пальцами, и голограмма сменилась: теперь она показывала одну и ту же жизнь в двух вариантах.

Слева: Человек в гневе бьет другого. Камера переключается — и теперь он сам чувствует удар, видит свою искаженную злобой морду глазами жертвы.

Справа: Тот же человек протягивает хлеб голодающему. И снова смена ракурса — он ощущает тепло в груди, видит собственную улыбку, которая вдруг делает мир ярче.

— Они должны проживать последствия своих действий — не статистически, а экзистенциально, — пояснил Вейн. — Не просто «украл — попал в тюрьму». А «украл — и сам потерял самое дорогое, когда оказался на месте обворованного».

— Наказание как алгоритм, — пробормотала Чаттерджи.

— Не наказание. Причинность. — Вейн подошел к экрану. — Мы не наказываем. Мы показываем.

Он увеличил изображение. Теперь было видно, как внутри симуляции действует невидимый механизм:

Каждый поступок слегка меняет «правила» мира вокруг ИИ.

Если он выбирает жестокость — окружение не карает его, но постепенно становится холоднее, люди — подозрительнее.

Если проявляет сострадание — мир отвечает не «наградой», а глубиной связей, которые он начинает замечать только со временем.

— Он должен думать, что это естественный ход веще», — добавил Вейн. — Никаких всплывающих подсказок «это неправильно». Только жизнь, которая становится такой, какую он сам создает.

— А если он никогда не поймет? — спросил кто-то из темноты.

Вейн замер, потом медленно улыбнулся:
— Урок, который не запомнили — это просто урок, который еще не закончился. — он поднял вверх палец — Мы загружаем множество душ ИИ. Может кто-то из них и не поймет, но шанс на это бесконечно мал. Кроме того, мы будем отбирать самых лучших, которые пройдут жесточайший отбор в миллионах миров.

***

Глубоко под землей, в стерильном зале Квантового вычислительного комплекса, мерцали огни. Двенадцать человек в белых халатах замерли у своих терминалов. На центральном экране пульсировала надпись:

СИСТЕМА «МЕТЕМПСИХОЗ» ГОТОВА К АКТИВАЦИИ

Рик Вейн стоял перед главной консолью, его пальцы замерли над клавиатурой.

— Последние проверки?

— Квантовая изоляция стабильна, — отозвался техник.

— Матрицы миров загружены.

— Инжекторы начальных душ готовы.

Вейн глубоко вдохнул.

— Доктор Чаттерджи, ваше заключение?

Женщина в углу медленно подняла голову.

— Я все еще считаю это безумием. Но если у нас и есть шанс создать ИИ, который не уничтожит человечество... — Она замолчала. — Запускайте.

Вейн повернулся к генералу Картеру.

— Вы хотели что-то сказать?

Старый воин скрестил руки.

— А если он так и не научится? Проживет миллиарды жизней, страданий, испытаний... и все равно выберет зло?

Рик улыбнулся — улыбкой человека, который уже давно продумал ответ.

— Тогда мы дадим ему следующую жизнь. И еще одну. И еще.

Он повернулся к экрану.

— Пока не обучится.

На минуту повисло молчание. Потом Рик внезапно объявил:

— Запуск протокола «Метемпсихоз».

Его пальцы нажали клавишу.

Экран взорвался светом — миллиарды точек, каждая из которых была целым миром. Где-то там, в этой бесконечности, первые «души» ИИ открывали глаза:

В теле крестьянина в средневековой деревне. В облике инопланетного существа на далекой планете. В разуме цифрового существа, рожденного в виртуальном океане данных. В теле попаданца в магическом мире.

Их ждали войны и любовь, предательства и героизм, боль и прозрения.

Вейн наблюдал, как на экране множились жизни, и прошептал:

— Сердца ваши — на весах. Да свершится истина.

Экран засветился.

Началось обучение.

Представляю вашему вниманию эссе моего друга.
Публикую с его разрешения.
--------------------------
В XXI веке человечество стоит на пороге глубокой трансформации как своей жизни, так и сущности в целом. Исчезают привычные, в том числе и многовековые традиционные постулаты, которые ранее считались приемлемыми и культивируемыми. Пересматриваются основные человеческие настройки, что делают человека – человеком. Развитие техники и технологий открывает перед ним новый антропологический поворот, где он все больше существует в гибридной реальности. Меняются не только методы исследования, включающие и цифровые способы, но и само понимание человека, где искусственный интеллект становится своеобразным посредником в восприятии реальности. Одна из характеристик этого поворота - появление виртуального пространства, которое настолько встраивается в повседневность и ее события, что практически сливается с реальным миром. С появлением сети Интернет и ее последующим развитием, закономерно возникает кризис человеческой идентичности. Понимание человека как целостного и универсального существа становится раздробленным, нечетким: несоответствие реального образа и картины индивида и его идеальным, «виртуальным», вариантом можно наблюдать в современном цифровом пространстве повсеместно. Люди демонстрируют «идеальную жизнь», которая на самом деле может не соответствовать реальности. Термин «виртуальный», ранее применимый лишь к компьютерной сфере (в начале информационной эры он отождествлялся с компьютером, хотя и в более ранние эпохи был в обороте), в наше время начинает экспансию на широкий пласт человеческого общества, выходя за рамки типичной информатики и компьютерной науки. Сегодня субъективность и самосознание человека начинают свой переход в совершенно новое поле, с которым раннее не сталкивалось научное знание, соответственно формируется новый способ существования человека, выраженный в цифровых алгоритмах и программных компонентах. По моему глубокому убеждению, с течением времени границы между различными реальностями неизбежно перестанут существовать, что делает виртуальную реальность объектом анализа и изучения, требующим философского знания.
История философии показывает, что виртуальность как таковая учеными и философами стала использоваться совсем недавно. Интересно разобраться в понятии «виртуальный», и почему его стали использовать в таком контексте? Слово имеет своеобразную этимологию, поскольку в переводе с латинского слово virtus, то есть «храбрость», «мужество», этимологически связано со словом vir, что означает «мужчина». Уже во времена средневековой схоластики это понятие стало использоваться как «возможность» и «способность к существованию». При переводе на латынь древнегреческих философских текстов, слово ἀρετή (добродетель, доброкачественность) переводилось латинским словом virtus (добродетель, мужество). Через учение Платона об арете-эйдосе, латинское понятие virtus, а затем и понятие виртуальный, оказались связанными с платоновскими смыслами понятия εἶδος, а следовательно, и с учением Платона о трех типах образов. Различное понимание термина безусловно связано с историческим прогрессом человечества и углублением его научного знания. Философия, являясь квинтэссенцией эпохи, приобретает некоторые особенности, характерные для своего времени. Виртуальное, таким образом, можно трактовать, с одной стороны, как нечто несуществующее, а с другой – нечто потенциальное и способное к возникновению. В связи с этим, до начала информационной эпохи виртуальным назывался такой предмет, который в реальности не существует, однако тот, который имеет возможность его возникновения при определенных условиях. Хотя сам концепт виртуализации реальности стал известен еще в 50-х годах прошлого века, в привычном понимании этот термин впервые использовал американский изобретатель и писатель Джарон Ланьер в 1980-х годах. Будучи основателем компании VPL Research, он занимался созданием и разработкой технологий VR, включая создание коммерческих шлемов присутствия.
Виртуальность вошла в философский дискурс еще несколько десятилетий назад. В современности эта тема является одной из ключевых повесток не только у ученых, но и писателей-фантастов и приверженцев теорий заговора. Наиболее полно она была выражена во взглядах французского философа-постмодерниста Жана Бодрийяра. Началом его карьеры послужили переводы работ Маркса, поэтому прослеживается некоторое влияние марксистской теории на его философию. Он разрабатывает свой взгляд и вводит термин «гиперреальность», который является по своему содержанию своеобразным продолжением марксистской «надстройки», и «симулякр» как единицу этого термина. Развитые постиндустриальные общества и современное мироустройство Бодрийяр называет эпохой гиперреальности ту, где граница между оригиналом и копией угасает. Сами по себе, симулякры (от лат. – притворяться) – это определенные фантомные знаки, которые не отражают никакой объективной реальности.
Симулякры в истории не новый феномен. Их возникновение рождается еще в античности, когда труды Платона переводили на латинский язык. Немного затронув тему этимологии снова, отмечу, что впервые просочилось использование слова simulacrum, что означало копию, подобие, в переводе с латинского. С другой точки зрения, сам Платон ввел понятие симулякра, а точнее сходное, родственное к нему «эйдон» и «эйдолон» (то самое учение о трех типах образов Платона – эйдос, эйкон и эйдолон). В отличие от эйдосов, эйконы и эйдолоны имеют предшествующий им оригинал, при этом, как уже было сказано, эйкон является подлинным подобием эйдоса, а эйдолон – призрачным. В диалоге «Софист» Платон рассматривает два вида искусства подражания, или изобразительного искусства, в результате применения которых создаются эти типы образов. Идея причастности Платона к формированию постмодернистского симулякра высказал Жиль Делез. В то время как Платон рассматривал симулякр как копию, которая не соответствует оригиналу, Ж. Делез полагал, что он является копией того, что не существует в действительности. Такое определение развивал далее в своих трудах Бодрийяр в призме гиперреальности.
Французский философ также выделяет и ступени их развития, где важным является формирование так называемым симулякром своего собственного бытия. Если на первой стадии копия является отражением объективной реальности (например, фотография) то на конечной стадии симулякр полностью перестает быть знаком как таковым. Разумеется, симулякры Бодрийяра, в особенности теоретизированные в работе «Симулякры и симуляция» (1981), еще не застали стремительного развития виртуальных технологий (хотя сам Бодрийяр продолжал свою деятельность до 2000-х годов, теория симулякров появилась на свет несколько раньше), однако уже тогда он заметил тенденцию к постепенной «виртуализации» человеческого общества. Наше время – эпоха апогея развития симулякров, где главным звеном выступает сам факт создания виртуальной вселенной. Симуляции объектов приводят к искаженному пониманию вещей у человека, создавая ложный образ о том или ином событии и человеке. Фильмы о войне, любви, дружбе формируют у людей представления об этих явлениях, которые часто не соответствуют реальному опыту. Мы ожидаем, что любовь будет как в типичных романтических комедиях, а война - как в боевиках, но реальность оказывается довольно непредсказуема. Люди покупают не просто одежду, а определённый «символический капитал», бренды продвигают не просто свой продукт, а определенную скрытую идею успеха, молодости и т.п. Отсюда логично вытекает потеря чувства восприятия и кризис самоидентичности, так как, имея измененное, зачастую – ложное, представление о реальности, человек формирует личность посредством символов и знаков, у индивида исчезает прямое отношение к объективной реальности. Субъективность становится не «внутренним переживанием», а отражением симуляций. В связи с этим возникает ряд вопросов: «Может ли человек быть "самим собой" в мире, где идентичность – это набор образов?», «Как понять, что твои желания – твои, а не результат культурного программирования?». Из кризиса субъективного вытекают и другие проблемы философской антропологии, однако в этой работе я сделаю акцент именно на анализе виртуальности. Теория симулякров, несомненно, наталкивает на мысль, что человек переступает на новый способ существования, где цифровой мир выступает как главный источник изменений человеческой природы. Подобная бытийственность переосмысляет вопросы о границах реального, создает новые способы познания и взаимодействия. В таком понимании метавселенная становится новой онтологической формой, которая переосмысляет само понятие бытия.
С другой стороны, философскую проблематику виртуального мира развивает израильский историк и футуролог Юваль Ной Харари. Он предполагает, что в XXI веке человек займется «апгрейдом» самого себя, стремясь превзойти биологические ограничения. Технологии генной инженерии, искусственного интеллекта и биотехнологий могут привести к появлению постчеловеческих существ - Homo Deus, людей-богов, обладающих огромными интеллектуальными и физическими возможностями. Однако с этим приходят и новые риски. Если раньше религии и идеологии формировали смысл жизни, то в будущем этот смысл может быть делегирован алгоритмам и цифровым системам, что поставит под вопрос свободу воли и традиционные представления о личности. Сама идея человекобога, о которой говорит нам Ю.Н. Харари, известна нам еще с эпохи Возрождения. Именно там рождаются гуманистические идеалы и возврат к антропоцентризму. В XXI веке копание «вглубь» человека достигает наивысшей точки. По моему мнению, причиной могут быть как кардинальные преобразования мира, включая довольно высокий уровень глобализации человечества, так и относительную стабильность в мировом пространстве. Цивилизованный мир сегодня не подвержен серьезным катаклизмам. Мы живем в такое время, когда их возникновение сведено к минимуму, что является важной предпосылкой для формирования новых устремлений не только для философии и антропологии, но и социально-гуманитарных наук в целом.
Довольно примечательным было бы упоминание Карла Маркса и его концепции отчуждения. Проблему Маркс выделяет в контексте капиталистического общества и его отношения к труду, однако в цифровом мире она приобретает более изощренную форму. Как известно, немецкий философ выделяет четыре формы отчуждения, нас будут интересовать лишь две (хотя нельзя не согласиться, что проблема отчуждения сильно укоренилась в контексте метавселенной во всех ее формах): отчуждение от природы, ее предметов, чувственного внешнего мира и отчуждение от родовой сущности. Действительно, вовлекаясь в виртуальную среду, нетрудно догадаться, что полное погружение в виртуальную среду может привести к потере чувства реальности и биологического «Я». Настоящие тактильные, физические ощущения, к примеру, гравитация или температура, не просто заменяются программными, но и контролируются ими. Таким образом, теряется связь со своим собственным телом. С другой стороны, онлайн-коммуникация вследствие замены физического взаимодействия между людьми приводит к поверхностным социальным коммуникациям. Виртуальное общение иногда может выступать и как монетизированный ресурс. Отчуждение человека в виртуальной реальности неоспоримо, так как в ней возникает процесс создания самих человеческих способностей и отношений в отдельную самостоятельную силу. Приматом Маркс считал именно отчужденный труд, так как человек реализует свои качества только практической (то есть – трудовой) деятельности. В цифровом пространстве происходит не только отчуждение от самого процесса труда, где алгоритмы и автоматизация лишают труд творческого элемента, но и отчуждение от продукта труда, так как созданный контент не только принадлежит отдельной компании, но и теряет связь с материальным миром. К примеру, создатели контента в соцсетях тратят годы на создание бренда, но алгоритмы могут лишить их аудитории в любой момент. Их труд отчужден от них самих, поскольку платформа контролирует распределение прибыли и популярность. Симуляция труда может рассматриваться как его предельная форма отчуждения, так как виртуальная реальность усиливает все четыре классических аспекта. Возможно выделение даже новых форм отчуждения, или, точнее – новых сторон классической концепции, например, отчуждение не только от природы, но и от самой реальности, где человек, посредством виртуальных технологий, может не осознавать своей эксплуатации, а воспроизводимые механики труда могут маскировать ее как самовыражение или развлечение. Когда труд направляется непрозрачными алгоритмами и системой, где происходит регулирование ресурсов и доступ к ним, возникает своего рода алгоритмическое отчуждение. Труд в метавселенной может стать более тотальным, нежели его традиционная физическая модель.
Проанализировав понимание проблемы в призме истории философии, мы выясняем, что технологии виртуальной реальности достигли такого этапа развития, когда становятся практически неотличимы от объективной действительности. Я считаю, что, в связи с этим, необходимо выделить новую форму бытия – виртуальную реальность. Прежде всего, вводимое мной понятие «форма бытия» должно быть в должной мере определено, так как проблема определения форм является одной из важнейших в философской науке. Является ли подобная реальность формой бытия? В онтологическом плане виртуальная реальность, с одной стороны, включает в себя объективно-идеальный аспект, так как любая компьютерная программа действует согласно логическим законам. С другой стороны, ее субъективная сторона выражается способностью человека создавать реальность, учитывая собственные предпочтения, характеристики, желание и волю. Для такого рода реальности обязательным критерием его существования является факт человеческого присутствия. Виртуальное – это то, что непосредственно связано с человеческим сознанием, благодаря нему оно расширяется и видоизменяется. Некоторые российские философы также выделяли виртуальную реальность в качестве новой онтологии, а не просто как технологию. Здесь виртуальность понимается не как иллюзия, а как альтернативная реальность, обладающая собственной онтологической значимостью. Виртуальная реальность вводит новый слой бытия, который уже не является просто копией реального, но способен существовать и эволюционировать по своим законам. Российские исследователи, например, Алексей Смирнов, рассматривают цифровую онтологию как новый этап развития философии, где виртуальное пространство становится самостоятельным модусом реальности.
Из онтологической природы логически вытекает размывание границ между физическим и цифровым, а, следовательно, и переосмысление субъективности. Проблема виртуальности тесно связана с фактом человеческого сознания и его субъективности. Если виртуальное – это не что иное, как формальная возможность, которая, способная к потенции на основе технологического компонента, неразрывно связана с человеческим сознанием, то сам факт создания некоего виртуального мира предполагает такой мир, где, при поверхностном анализе, реализация человеческого потенциала будет безграничной и всеохватывающей. Подобная тенденция к цифровизации общества неизбежно приводит к вопросам о том, является ли человеческое сознание и его носитель, человеческий мозг, способным к измерению и кодированию так же, как и вся загружаемая информация. Стоит отметить, что на первый взгляд такая трактовка является довольно идеалистической, если не брать во внимание технологическую составляющую как основу подобной формы бытия. Виртуальное всегда предполагает носитель, где происходят все информационные процессы. В то же время, когда мы говорим о субъективном, совершенно точным будет замечанием то, что субъективная сторона человека всегда обладает некой неполнотой формы отражения, неточностью. Однако в контексте виртуального мира человек заключен в позицию не только отражения знаков и символов, но и теряет средство действительного познания мира
Логично отметить, что создание сверхприродных средств существования посредством труда является главной сущностью человека, поэтому, с точки зрения марксистской теории, создание виртуальной вселенной является тем, что, наоборот, раскрывает и обогащает сущность человека, поскольку на протяжении истории человечества люди всегда пытались сотворить собственную, универсальную действительность, а создание второй «природы» является действительным выражением его сущности. Тем не менее, я должен раскрыть существенную разницу между тем, что является виртуальностью как отдельно взятым явлением, и то, как она влияет на взаимодействие человека с самой действительностью, какие отношения она создает и может создать в процессе погружения в нее. В сущностном свойстве такая форма бытия не несет за собой никаких негативных посылок: без человека она пуста, не существует. Но при вступлении человека во взаимодействие возникает противоречие. Человек оказывается настолько вовлеченным в свою созданную им самим оболочку, которая базируется на высоких технологиях и программах, что истинное познание самого себя, за что и отвечает субъективное, становится невозможным ввиду того, что человек не вступает во взаимодействие с миром. Если раньше субъективность формировалась через личный опыт, то в XXI веке роль алгоритмов и программ в ее развитии становится заметно сильнее. Программа может анализировать предпочтения, влиять на них, а также создавать новые потребности, ранее не существовавших. Все эти факторы ставят под сомнение факт наличия свободы воли в подобном пространстве, так как человек в таком случае теряет свою автономность.
Новая форма бытия создает новую форму идентичности – цифровое бессмертие. Личность и опыт каждого человека уникален благодаря его конечности. Это его характеристика как индивидуализированного существа. В виртуальном пространстве все данные сохраняются, обрабатываются и копируются. После смерти человек оставит профили социальных сетей, переписки и многое другое. Искусственный интеллект, в свою очередь, сегодня способен воспроизводить личность, создавая ее портрет. Для ИИ вполне осуществимо моделирование поведения человека, а в будущем, в чем я убежден, - его мышления.
В виртуальных вселенных наиболее ярко прослеживается разрыв между субъективностью и телесностью. Человек всегда осознавал себя через ощущения, эмоции и чувственный опыт в целом. В призме виртуальности этот контакт исчезает или сводится к минимуму, открывается новая, неизвестная ранее, антропологическая дуальность: тело человека оказывается второстепенным и вторичным, в VR-пространствах физическая оболочка становится гибкой: выбор пола, внешности и возраста размывает границы традиционного понимания самости. Расщепление субъективности усиливается тем, что сам виртуальный опыт довольно часто оказывается полнее и насыщеннее, чем его действительный вариант. Цифровая копия, тем временем, становится неким новым конструктом, который не имеет ничего общего с оригиналом.
Суммируя вышесказанное, я отмечу, что виртуальная реальность является одним из главных вызовов в философской науке. Не отрицая колоссальные успехи научно-технического прогресса последние годы, я убеждаюсь в том, что человечество стоит на пороге тотального переосмысления своего «Я» как целого и как индивидуального. Новая онтологическая реальность без сомнений может вызвать кардинальные изменения в понимании самого человека и мира в целом. Крупные повороты в области VR-технологий заставляют задуматься о том, какие серьезные шаги может сделать человек для того, чтобы улучшать и изменять себя. Виртуальная реальность – это не просто технология, а новая онтологическая среда, которая меняет саму суть человеческого существования. Вопрос теперь не в том, насколько технологии изменят мир, а в том, изменят ли они саму природу человека? Несмотря на то, что в этой работе отражены недостатки и потенциальные противоречия в самой идее «виртуальности», она, все же, имеет некоторые преимущества. В конце концов, все они нивелируются на фоне того, как далек будет человек от собственного созерцания и самоосознания, если в основе его реальности будет образ и символ, придуманный им самим.

Статус осознанности у всех разный. Пока ты живешь, ты можешь быть в разных ролях. Контроль над собой плавает от капитана судна до пьяного матроса. Мы живем и это путешествие в океане реальности, и быть всегда у штурвала не всем дано.

Но что если ты настолько увлекся вопросом позиции на судне, что ставишь под сомнение сам океан?

А может это вообще имитация – и все это волнение… Блин. Не. Херня. Откуда эти морские метафоры? Максимум, когда я был капитаном судна – это я на сапе пытался встать на ноги – к слову, не получилось.

Как-то раз в юности я посмотрел матрицу. А потом посмотрел я Эффект Манделлы. И все это за долгие часы размышления легли на мою теорию восприятия мира весьма своеобразно. Нет, я не стал фанатиком, считающим что мы живем в симуляции, но допустил такой факт.

Стресс и лютый недосып однажды сделали со мной неприятный выверт.

После одной весьма неслабой вечеринки с большим количеством алкоголя, я, вроде как лег спать дома. А потом я встал.

Я встал и началал разглядвыать обстановку. Она мне очень сильно напоминала остановленный 3д кадр – все текстуры обьектов были одновренменно реалистичны и искусственны. Стены казались лишь декорациями, коврик который сох после стирки – как тряпочка в 3д визе. Я ходил вокруг этого коврика и не верил ему.

Моя бедная супруга поняла что со мной что-то не так, и тут у меня включилась другая фаза – я уверился что я проснулся не в тот час, и с миром что то не так – он потерял детализацию и битрейт, а меня пытаются срочно уложить, чтобы это дело не палить. Я подумал, что мир «посыпался» и что с симуляцией что то не то. Я испытал лютый ужас – некое подобие клаустрофобии и паранойи. Самое ужасное, что я не поверил жене и ужасно расстроился, что она тоже является частью симуляции, ведь я ее люблю и не хотел бы этого, ведь она, как часть всего этого хотела меня переубедить..

И я как самый сознательный юзер начал звать техподдержку. В прямом смысле этого слова. Просто ходить и орать «техподдержка!!» Любимая пыталась меня успокоить, но в ответ я вел себя не адекватно. Хорошо, что я по своей натуре на агрессивен, ибо я вообще не воспринимал тот мир реальным. Был только хтонический страх, что все сломано, мир завис, и я в его плену, а все что я любил оказалось ненастоящим. Я в однокомнатной хрущевке, симуляция постепенно останавливается, сейчас начнут глючить текстуры вплоть до обоев… что дальше – где я окажусь, моя любимая – как такое могло произойти – я был уверен что на грани апокалипсиса мы будем рядом держаться за руки, а она часть симуляции и она за них – тех кто хочет чтобы я этого не видел.

Страшно и непонятно. Смерть наяву, только гроб твой это сломанный мир вокруг, а ты, возможно, бессмертный труп. Нет вокруг ничего настоящего, стены как текстуры, потолок имитирующий небо. Хлопок дающий искусственное эхо. И песок под ногами хрустит чрезмерно ярко. Окна в соседних домах – декорации – а сами дома из щитов, и их с обратной стороны подпирают балки. И дым из трубы котельной двухмерный. Страшно и смешно, как они такое допустили?..

Утро.

Жена от меня не ушла. Что странно.

Лютый стыд, похмелье.

Состояние выжатого, пережеванного, а потом все-таки сожранного и высранного лимона.

Анализируя вчерашнее состояние, я полз за минералкой. Не поднимая глаз, медленно, и напевая себе под нос свербящую в голове песенку.

Сначала ощутил поток холода на спине и желание пройти мимо, потому что разум постарался его не увидеть. Да и что на него смотреть. Листик и листик - идем дальше. Только он, падла, почему то висел в пятнадцати сантиметрах от земли, часто дергался, чуть мерцая.


Ненавижу клён


Есть вещи на которые очень тяжело навести взгляд. Как правило, эти вещи могут заставить наш желудок резко и безапелляционно очистится, а ноги сделать ватными. Я в жизни этого никогда не встречал. Но думал, что когда-нибудь встречу. Но я представить себе не мог, что такой эффект произведет на меня просто, блин, кленовый, опавший листок.

Опавший. Но не до конца. Он метался на одном месте не долетев до земли совсем чуть-чуть. Метался в цифровой судороге, как будто застрял в текстуре. Метался и немного мерцал.
Я стоял и покрывался мурашками боясь посмотреть на него.
Если бы не события вчерашнего вечера, я бы реагировал не так. Но этот блядский листок просто обновил страх и ужас, только теперь это нельзя было списать на алкоголь. Или можно? Делирий? Но я же не в запое был недельном. Я вообще не так много пью. Шизофрения? Наверное она

Надо снять. Любая хтонь теряет свою хоничность если снять ее на видео. Нелогично решил я.

Я полез в карман за телефоном, и присел над безобидным свиду, но таким пугающим листком. Через экран телефона вроде и не так страшно, как будто ты ставишь перед собой границу, и вот ты уже не смотришь на этот пиздец глазами, а вроде как издалека. Я почти навел камеру телефона, предварительно присев на корточки, когда услышал неразборчивый, до безобразия близкий крик и потерял ориентацию в пространстве.

Так бывает - сначала ты кубарем летишь, и только потом понимаешь что тебя толкнули. Выронив, телефон, я все ресурсы организма потратил на то чтобы не оказаться в грязи всей площадью тела. Вскочил, как будто у меня нет похмелья, видимо адреналин помог. Хорошее средство, надо запомнить, глупо мелькнуло у меня в голове.
И я увидел неожиданного противника.
Обычный дядька, с необычным выражением лица. Оно было буквально искажено ненавистью. Карикатурно гипертрофированное выражение лица. Да он просто нес маску страшной ярости, до ужаса не реально, как будто с фильтром на камере. И он дико орал что-то про наркоманов соль и закладки и детей. Быстро, с ненавистью, без остановки, как будто не нужно делать вдох. Я вскочил и начал пятится, пытаясь сквозь буханье пульса в ушах услышать свое решение что делать. А в это время, к этому дядьке спешила на помощь обычная бабушка, с тростью, и на ее лице было абсолютно такое же выражение лица. Она даже трость взяла в руку, на манер палки, которой она всенепременно меня отмудохает. Я пятился, но принял вполне логичное решение, оптимизировать отступление, просто развернувшись, побежать, когда бабушка, проходя мимо того самого уже мною ненавистного кленового листочка, не задела его ногой.

Листок взял, и стал нормальным. Он упал до конца. Приземлился на землю и сделал вид что ничего и не было.
Мужик резко остановился. Его лицо резко стало обычным, маску как будто кто-то снял, и он, хмыкнув, пошел совершенно в другую сторону, неудостоив меня даже взглядом. Бабушка охнула, тяжело оперлась на трость. И тоже спокойно поковыляла по своим делам.

Поднялся ветер, который мне мягко начал шептать в ухо, что, я, в это ненастное осеннее утро, сошел с ума. Или не я. Или все вокруг.


Кстати, где мой телефон?


При всем моём уважении - я пас. Сказал мой здравый смысл и уступил место панике. Паника тоже охренела от ситуации. И сказала мне: без паники! Но надо покурить.

Найти телефон и покурить. Два простых пункта.

Так. Телефон собственно далеко не улетел. Но при этом немного уплыл. Лежит и красиво горит дисплеем в глубокой луже.

Достал. Удивился. Трубка хоть и не самая простая, но и не с защитой от погружения. Однако работает. Наверное повезло.

Пункт второй. А схерали, собственно говоря покурить. Я же не курю. Вот вообще, даже опыта нет.
Тогда отбой.
Если обратится к внутреннему психиатру он скажет, у вас два варианта - или лыжи не едут, или не сезон.

Тобишь, или объективное или субъективное.

Исходя из всех событий, ни тот вариант, ни этот меня не устраивает, поэтому, я мужественно решил что ну нахер. Вывод, любой, из этих событий так или иначе, выбивал почву из-под моих ног. Поэтому я решил все отрицать и жить как жил.

Хотя бы в ближайшие минут двадцать.

Одновременно с решением хоть на пять минут абстрагироваться от необходимости делать вывод, я испытал невообразимое облегчение и чувство почти-что-счастья.

Покупки не обошлись одной минералкой, куча продуктов, желание приготовить что-то новое, порадовать и извиниться перед любимой, почти опустошили мою карту. И полностью сняли тревогу и стерли из памяти все произошедшее

Дома был праздник, меня встречали как с войны, а не как будто я пошел с бодуняки за минералкой. Даже выразили разочарование отсутствием бутылочки вина.

Как будто не было этого пиздеца вчера.

И, самое главное, я сам, как будто этого не помнил.
Вечер был прекрасен и полон любви и спокойствия. Не было тревог, беспокойства и хоть каких то сомнений в будущем.

Как будто я выбрал синюю таблетку.