Неволя

У меня - мысли о надежности ограждения, опасения - вдруг он выйдет, злой и обиженный за содержание в неволе. А у него такие когти и клыки! Не, он милашка конечно, с одной стороны, но, с другой стороны, в дикой природе я бы прям очень не хотела встретиться с таким)). У него голова одна как половина тела моего, и лапа - размером с лицо. И это еще далеко не самый большой! Действительно, такое величественное и внушительное по мощи животное. Хорошо щекотать нервы, если рядом так бывать, лучше всяких аттракционов 😄.

На старт. Внимание. Марш!

1. "Им там хорошо" или "А вы спрашивали косаток?"

   Стереотипное поведение косаток в неволе: плавание кругами, долгие зависания на поверхности воды, попытки сгрызть решётки бассейна или пробить стекло, а также старательно игнорируемые нападения на тренеров - это, видимо, признаки счастливой, наполненной многообразием жизни. Ничего больше.

2. "А собак и кошек тоже надо выпустить на волю?"

   Кхм, во-первых, это сухопутные животные. То есть, у них сразу условия лучше, чем у косаток. Во-вторых, они домашние. *многозначительное молчание* Серьёзно, попытки приручить дельфинов и даже использовать их в военных целях уже были. И почему-то до сих пор бомбы в Тихом океане собирается взрывать Северная Корея, а не отряд косаток в касках и с автоматами в ластах.

3. "А почему бы не разводить китов на мясо?"

   Эм, съедать существо, у которого мозг больше твоего в четыре раза, кажется немного похожим на зажаренного Кука, и здесь нет никакого расизма, да.

4. "А в океане они не умирают, что ли? Здесь их лечат от всех болезней"

   Тада-да-даам! Бактериальные инфекции, ваш выход! Океанариум - неестественная среда для любого морского млекопитающего. Пичкание антибиотиками только усугубляет ситуацию: ослабляет иммунитет и всё такое.

5. "Так им и делать ничего не надо, махнул ластой, а человек тебе уже рыбку несёт" Действительно, напрягаться здесь незачем. Другое дело, что прыгать придётся не как тебе хочется, а именно вот так, выпрыгивать и лежать под неумолимой гравитацией придётся подольше, чем надо для охоты на тюленя, а рыбка-то маленькая... А то и вовсе только льда дадут.

6. "Это развивает детей"

   А теперь подумайте, что вы узнали после посещения океанариума? Ничего такого, что нельзя погуглить.

7. "Мало кто может посмотреть на косаток в дикой природе"

   Ну так извините, мы вообще много чего никогда не увидим. Что теперь, и аборигенов Новой Гвинеи к нам тащить?

8. "Они не выживут на воле"

   Да без проблем, морские заповедники зачем строятся?

9. Главный вопрос: "Хотят ли свободы сами косатки?" Это очень просто решить: постройте бассейн совсем рядом с морем (ну, или пойдите в Kamogawa SeaWorld), откройте ворота и посмотрите, куда поплывёт косатка. Собаки же возвращаются к хозяину?

Новый день разнообразился шмоном, на который после утренней проверки припёрлась вся ночная и дневная смены.

Зэков выводили из камер, беспощадно перетряхивая их нехитрый скарб, в случае малейшего недовольства награждая тех ударами дубинок и пинками.

Обыском руководил вчерашний майор, начальник штрафного изолятора. К нему-то и обратился Ляпа, когда его после недолгого шмона заводили в хату.

— Гражданин майор! — отчаянно боясь остаться неуслышанным, громко позвал арестант.

Тот, о чём-то весело смеясь с каким-то лейтенантом дальше по коридору, недовольно обернулся:

— Ну?

Прапор, сопровождавший Ляпу, раздражённо ткнул его дубинкой в спину:

— Хера ты орёшь? Пошёл в хату!

— Постой, Мягков… — остановил его Рожков и сказал, обращаясь к сидельцу: — Чего хотел?

— На беседу, гражданин начальник, — ответил Серёга и просяще добавил: — Очень надо!

— Проводи, — бросил майор прапору. — Сейчас буду…

Дежурный довёл Ляпу до памятного тому кабинета, где они и оставались в ожидании начальника ШИзо. Заходя с ним внутрь, арестант знал о чём хочет поговорить, но совершенно не понимал, как… Он пытался собраться с мыслями, но все его логические построения оказались разрушены…

Не предлагая ему присесть, пришедший майор молча и шумно сам уселся на стул и также, не говоря ни слова, выложил на стол знакомые Серёге предметы: две сигареты, “чиркаш” и спички. При этом мент не спускал глаз с лица сидельца, который постарался сохранить вид спокойный и равнодушный.

Не дождавшись реакции, майор сказал почти мягко:

— Куришь в камере?

— Я не курю, гражданин начальник! — торопливо ответил испуганный его благодушным тоном Ляпа.

— То есть, не твоё? — кивнул тот на стол.

— Нет, — как можно твёрже ответил зэк и повторил, — я вообще никогда не курил. И в прошлый раз говорил вам об этом.

— Может быть… — сказал мент и толстым пальцем катнул сигарету по столешнице. — Ладно… Если что, прибью. Чего хотел?

— Гражданин начальник, переведите меня из этой камеры… Очень прошу!

— А чем ты недоволен? — на широкой роже отобразилось удивление, но Ляпа видел, что тот вовсе не поражён подобной просьбой.

“Исполняет, сука”, — с ожесточением подумал он, а вслух произнёс:

— Да там вода течёт из крана, туалет плохо работает… ну и одному не очень, конечно, сидеть…

— Здесь тебе не отель, — отрезал майор. — Куда закрыли, там и сиди. Ты из-за этого только хотел поговорить?

— Да… — Надежда на перевод испарилась, но Ляпа сделал ещё одну отчаянную попытку: — Гражданин майор, я не могу там… — Он немного замешкался и попытался объяснить: — Там какая-то чертовщина происходит…

— Что? — и снова его вопрос сочился фальшью: — Ты о чём вообще говоришь?

— Ну… Как будто призрак там какой…

— Так… Призрак, значит… — Мент поднялся со стула и, опёршись пухлыми ладонями о стол, чуть подался вперёд: — Ещё раз побеспокоишь меня с такой хернёй, вообще не вылезешь с кичи. И именно из этой хаты. Понял меня?

Всё это он произнёс ровным тоном, абсолютно не повышая голоса, но Ляпа моментально остыл к разговору.

— Всё ясно, гражданин начальник.

— Мягков! — позвал тот и, дождавшись, когда контролёр откроет дверь, сказал: — Этого в камеру, а сам потом зайди ко мне.

— Хорошо, — кивнул прапор и прикрикнул на сидельца: — На выход!

Серёга торопливо двинулся к порогу…

В камере после прошедшего шмона пришлось прибираться. Менты натоптали, намусорили, раскидали те немногие личные вещи, которые дозволялись в изоляторе. Тем не менее, Ляпа с удовольствием окунулся в процесс уборки, чтобы только чем-то занять себя.

День катился известным маршрутом: обед и последующая прогулка. Серёгу завели в уже знакомый ему дворик, где рядом предсказуемо гулял Фил.

Едва только сосед окликнул его, как Ляпа сходу отреагировал:

— Привет. Сигареты сегодня по шмону выбили.

— Ясно, — разочарованно отозвался Васька и тут же спросил: — А ты чего к Муке выходил?

— К кому?

— К начальнику ШИзо, — пояснил Фил, — это погоняло у него такое… Так чо ходил? Я из хаты слышал, как ты на “продоле” просился на приём.

— Хотел перевестись, — откровенно сказал ему Ляпа, — не могу уже там сидеть. — И сходу, боясь, что не успеет поговорить до прихода прапора, спросил: — Ты не знаешь, в этой хате, где я сижу, никто не вешался?

Словоохотливый сосед в этот раз ответил не сразу. Серёга даже подумал, что тот не расслышал его и хотел ещё раз повторить вопрос, когда Фил наконец отозвался:

— А с чего вдруг?

И снова, как при разговоре с майором, Ляпа уловил фальшивые нотки в голосе собеседника.

— Васька, чего исполняешь-то?! — прорвалось раздражение. — У меня там тип какой-то в хате каждую ночь вешается! Сижу один, хотя все камеры переполнены! В чём там дело?

— Ты чо орёшь?! — донеслось злое шипение из-за стены. — Хочешь, чтоб мусора прибежали?

— Фил, что не так с этой хатой? — Ляпа понизил голос. — Трудно сказать, что ли? У меня уже крыша едет!

— Не ори, говорю! — отозвался негромким окриком тот и через короткую паузу нехотя продолжил: — Там Шипа сидел полгода назад… Один. У него с Мукой натяжка была, так его мусора буцкали на подвале постоянно…

Его прервал железный шум настила поверх дворов, там сегодня дежурил какой-то толстяк с погонами старшины. Медленные и грузные шаги приблизились к ним, и оба тут же замолчали.

Ляпа мысленно взвыл от злости и острой досады… Как не вовремя пришёл этот пузан! Чтоб тебя перевернуло, подумал он с ожесточением.

Насуплено доходив прогулку, Серёга вернулся в хату в полном и беспощадном раздрае… Что делать? Известный вопрос встал перед ним, и он честно пытался решить его. Но в голову ничего путного не приходило…

Закосить на санчасть? Разбить башку (опять же с тем, чтобы приземлиться на больничке)? Объявить голодовку?

Все эти методы не годились совершенно — менты тут лояльностью не грешили. Ситуация казалась неразрешимой. Отчаяние охватывало его всё больше по мере приближения ночи. Все мысли сосредоточились на предстоящем отбое, после чего он вновь окажется наедине с пугающим его призраком неведомого Шипы, которого в подвале били менты.

Ничего больше Фил поведать ему не успел…

На ужин принесли сечку. В этот раз Ляпа вяло съел несколько ложек, так же удерживая миску на коленях (к столу он второй день не приближался), съел кусок хлеба с жидким подслащенным чаем и принялся мерять хату ногами. Беспокойные мысли не давали возможности посидеть и минуты.

Всё-таки Серёга колебался, решая, “косматить” под больного или не стоит и пытаться?

Так и не определившись толком, он встретил проверку. В этот раз обязанности ДПНК (дежурного помощника начальника колонии) исполнял Треска. Это был тощий длинный тип с коротким ёжиком усов и злыми, какими-то рыжими глазами в обрамлении белёсых век.

Принявший при открытии дверей страдальческую мину Ляпа сразу же передумал быть больным — с Треской подобная попытка была обречена на провал. Это был один из самых ненавидимых и опытных ментов в зоне. Даже лагерные “козлы” старались лишний раз не попадаться ему на глаза. Именно в его смену “пришёл” этапом Серёга и знал о нём не понаслышке.

— Купеев? — вопросительно проскрипел ДПНК

— Сергей Юрьевич… — Ляпа, не вдумываясь в слова, заученно отбарабанил год рождения, статьи, срок.

— Жалобы?

И он всё-таки решился! Страх перед Треской оказался много меньше того ужаса, что внушал ему фантомный висельник.

— Гражданин начальник, я плохо себя чувствую! — Ляпе и в самом деле было хреново… Казалось, будто в голове шумит, ноги сделались ватными, во рту пересохло. Мелькнула радостная мысль, что он и в самом деле заболел, а язык, между тем, продолжил говорить: — Голова кружится, будто сейчас вырублюсь, тошнит, даже кровь из носа шла! — вдохновенно соврал он и добавил просительно: — Можно вызвать фельдшера?

Треска задумчиво прошёлся по нему взглядом и сказал:

— Купеев, если сейчас обнаружится, что с тобой всё в порядке, то тогда ты заболеешь точно. Подумай хорошенько, нужна тебе медицинская помощь?

— Хотя бы обезболивающее дайте, — не стал всё же выходить из роли сиделец. — Голова болит…

— Где медик? — чуть обернувшись назад, негромко произнёс ДПНК.

Дежурный лепила протиснулся в двери и с треском выщелкнул таблетку анальгина из блистера.

— На, — он вытряхнул белый кружочек в подставленную ладонь сидельца и добавил: — При мне глотай.

Ляпа закинул лекарство на язык и, сделав шаг к умывальнику, быстро запил его водой.

— Спасибо, — проговорил он, глядя на Треску.

— Наслаждайся, — ответил тот и вышел из камеры.

Проверка покатилась дальше, а Серёга остался стоять возле умывальника, чувствуя на языке горько-вяжущий вкус лекарства… Словно беда дала попробовать себя.

Что же могло случиться с этим Шипой, и зачем он взялся являться к нему, отчаянно пытался соображать Ляпа, от всей души надеясь, что это понимание поможет ему избавиться от визитов призрака навсегда.

А уставшие ноги безостановочно всё мерили и мерили ограниченное пространство камеры по диагонали.

Когда, казалось Сергею, его голова развалится на части от этих размышлений, пришли менты делать отбой.

Странно, но именно у Трески прапора  были достаточно спокойными, не орали и не пытались кого-то пнуть за медлительность. Просто выдали матрасы и ушли. В кабинете-”козлодёрке” остался только дежурный контролёр.

Под “крышей” установилась тишина. Ляпа лежал, почти не шевелясь, до головы закутавшись в одеяло, из которого выглядывало только его лицо, обращённое взглядом к столу. Сверху в этот раз Серёга накинул не только куртку, но и штаны. Было достаточно прохладно.

Он едва моргал, напряжённо вглядываясь в пустоту, которая должна была заполниться почти осязаемым присутствием призрака.

С коридора донеслись шаркающие шаги контролёра, совершающего обход. Тот не таился, стараясь застигнуть сидельцев врасплох. Он с шумом откидывал железные “лепестки” на “глазках” дверей, секунду-другую глядел через стекло “шнифта” вглубь хаты и шёл дальше.

Когда прапор оказался у его двери, то Ляпа на пару мгновений прикрыл глаза, притворяясь спящим, и едва только глазок закрылся со стуком, и он вновь взглянул в сторону стола, там уже был призрак…

Но только теперь покойный самоубийца стоял на полу рядом с проклятым столом. На его шее висел обрывок самодельной верёвки. Другой оборванный конец болтался привязанным к плафону над столом.

И выглядел он сейчас так отчётливо, словно живой человек, в двух метрах стоящим от Ляпы. Правда, лицо его было багровым, рот кривился, по подбородку текла слюна. Призрак требовательно протянул руку к Сергею и сделал шаг к нему навстречу…

Кожу осыпало морозом. Сердце забилось так часто, что он стал задыхаться. Тело размякло киселём. Не в силах ничего сделать, он лежал и в оцепенении взирал на приближающегося к нему… нет, не призрака! Как он не обратил внимания на это ещё раньше?! Фигура мертвеца закрывала собой пространство позади и казалась вполне зримой. И ноги его в серых носках, обутые в чёрные резиновые тапочки, передвигались по вытертому полу камеры, а не клубились густым туманом, как у других приличных привидений

Но самым страшным Сергею показалось то, что он явственно слышал и скрип досок под шагами незнакомого ему суицидника Шипы. В том, что это именно он, Ляпа был убеждён.

Вот покойник подошёл почти вплотную. Буквально шаг отделял его от замершего под “тряпками” арестанта, взгляд которого упирался в край выпущенной из брюк грязной рубахи. Сергей боялся пошевелиться, чтобы не обратить на себя внимания страшного пришельца.

Ноздри забились мерзкой вонью, исходящей от покойника, и почему-то сильно пахло чем-то горелым. Внезапно самоубийца наклонился к Ляпе… и сдёрнул с него одеяло.

В груди Сергея взорвался ледяной ком, тело сковало спазмом ужаса. Расширенными зрачками он смотрел, как мёртвый Шипа поднял с пола брюки и, рванув их, располовинил на две штанины. Надорвал одну из них и отделил от неё полосу ткани — от ширинки до низа.

Потом протянул другую штанину Ляпе, внимательно глядя тому в глаза. Скорчившийся на матрасе сиделец с перекошенным от ужаса лицом вытянул руку и взял у мертвеца кусок ткани. Тот не сводил с Сергея взгляда своих красных воспалённых глаз, и Ляпа медленно-медленно вытащил из-под себя вторую руку и принялся судорожно и ускоряя движение рвать проклятую штанину на полосы, стараясь сделать их как можно ровнее и не слишком широкими — такими, из которых нетрудно сплести верёвку. Ведь надо было помочь…

*****

Фил вернулся в хату после прогулки возбуждённый новостями. Едва дождавшись, когда дежурный закроет двери, он тут же сыпанул своему соседу по камере:

— Прикинь! — он принялся переобуваться у порога в резиновые тапки. — Соседа нашего из “седьмой” ночью уволокли на санчасть!

— Жмур? — деловито поинтересовался шестидесятилетний Сапун, хронический язвенник и желчный циник, оторвавшись от книги.

— Скорее всего, — пожал тот плечами, — прапор и так в двух словах цинканул. В лагере узнаем… Ну, мусора, — он покрутил головой, — ну, суки… Ведь уже трое человек повесилось там за полгода, а они всё сажают и сажают туда… Опыты, что ли, ставят? Этот вот бедолага заехал… Думаешь, тоже повесился, как и прошлые? Как Шипа?

— Шипа не повесился, — понизил голос Сапун, — это легавые его повесили…

— В смысле? — выпучил глаза собеседник.

— В самом прямом, — буркнул старый сиделец. — Мальца знаешь? Шныря из санчасти?

Фил кивнул.

— Это сосед мой по подъезду. Он сказал, что Шипу забили до смерти, а потом повесили.

— Да с чего? — громко зашептал Васька. — Может, его менты сначала били, а он не выдержал и повесился!

— Нет, — сурово мотнул тот головой, — там лепила есть один, бухарик конченный, он раньше судмедэкспертом работал, пока не попёрли за алкашку. Он здесь притычился фельдшером, спивается… Так вот, он бухой и сказал Мальцу, что повешен тот был после смерти от побоев.

— Да ну нафиг… — поражённо ахнул Фил.

— Вот те и нафиг… — Он придвинул к себе лежащую на столе книгу и добавил: — Больше того, ему якобы кто-то из той смены сказал, что Шипа хотел повеситься, но верёвка оборвалась, а когда он вторую плёл, то его спалили. Вот после этого и стали бить как резинового… Добили и подвесили. — Он секунду помолчал. — Точно повесился этот Ляпа, я тебе говорю. И хата эта нечистая. Тут через стену сидишь и всё равно… — Сапун передёрнул плечами и замолчал, уткнувшись в страницу.

*****

Но Серёга ещё жил на этом свете, хотя…

Перед дверью больничной палаты-камеры стояли двое: один важный лысый, с очками на обвисшем лице, одетый в белый халат и второй с казённой скуластой физиономией и погонами подполковника.

Лысый доктор скучным голосом сказал собеседнику, продолжая какой-то разговор:

— Посмотрите сами, подполковник, — он едва повёл рукой в сторону палаты.

Тот с готовностью сдвинул кружок у дверного глазка и приник к нему взглядом. Белый халат нетерпеливо переступил ногами и шумно вздохнул.

“Мундир” оторвался от шнифта и с некоторым недоумением повернулся к своему провожатому:

— Товарищ полковник, я не совсем понимаю… А почему он в смирительной рубашке? У вас же препараты, дай Бог! — Он зачем-то перекрестился, истово и размашисто, словно отгоняя бесов. — Я же видел тех, кого от вас привозили! Уезжал один человек, а приезжал совершенно другой…

Полковник УФСИН, заведующий психиатрической больницей для осужденных, доктор наук Кротов польщённо проговорил:

— Благодарю, приятно слышать. — И тут же нахмурился: — Но не с этим… Его привезли в наручниках, поскольку он всё порывался разодрать одежду на полоски и сплести из них подобие верёвки.

— Да, — тут же отозвался подполковник. — Когда мне позвонили и я приехал в колонию, он уже был в наручниках. Дежурный по штрафному изолятору делал обход и увидел, что Купеев сидит и рвёт брюки. На замечания не реагировал. Контролёр вызвал наряд, сотрудники зашли в камеру, пробовали… ну, воздействовать по-разному… — немного запнулся он, на что Кротов поощрительно кивнул и тот продолжил говорить: — А он — ноль! То есть не реагирует ни на что. Я сам такое в первый раз увидел. Фельдшер ему успокоительных наколол, а тому хоть бы хны!

— Вот и наши лекарства на него так же подействовали… — с пониманием кивнул он. — Держим пока в рубашке. Пробуем разные варианты. И знаете что? Я даже гипнотизёра приглашал, есть у меня друг хороший, который согласился с ним поработать… — Он замолчал, задумчиво уставясь куда-то в пространство.

— И что? — прервал паузу подполковник.

— А?.. — рассеянно откликнулся заведующий и досадливо сказал: — Да ничего. Но мы работаем. Теперь он наш клиент…

Седьмая камера

Едва он закончил и присел на лавку передохнуть, как голоса баландёров и звон кастрюль в коридоре оповестили о начинающемся обеде…

После того, как шныри собрали посуду, сидельцев начали выводить на прогулку. Двориков было всего четыре, поэтому гуляли партиями, а не все сразу. Ляпа слышал лязганье дверей у соседей, голоса контролёров, выводящих зэков из камер, звуки шагов…

Внезапно заскрежетавший засов его собственного узилища заставил зэка испуганно вздрогнуть и вскочить на ноги.

Ключ провернулся ещё дважды, и тяжёлая дверь распахнулась.

— Купеев, — лениво произнёс прапор, — выходим на прогулку…

Застегнув верхнюю пуговицу на лагерной куртке, так называемом “лепне”, Ляпа вышел на продол и в сопровождении ментов прошагал по направлению к дворам, куда выводил другой конец длинного коридора.

Свободным был только четвёртый, в котором он и оказался. Дверь закрылась, и прапора удалились, позвякивая ключами и негромко переговариваясь друг с другом. Над его головой раздался чей-то кашель. Ляпа поднял глаза и на верхнем “мостике” — настиле, уложенным вдоль всей “прогулки” — увидел ещё одного мусора, что с ухмылкой смотрел на него сквозь сетку-рабицу, накрывшей собой всё пространство дворов, небо над которыми было в этот час абсолютно серого цвета. Наверняка прольётся дождь, подумал он.

Ляпа отвёл взгляд и принялся сосредоточенно пересекать дворик по диагонали, из угла в угол. Мент наверху прошёл дальше. Серёга продолжил ходить.

Прогулка длилась уже, наверное, с полчаса, когда задумавшийся о своём Ляпа услышал осторожное постукивание в стену и чей-то приглушённый голос:

— Уру-ру… Сосед… — хрипло донеслось до него с другой стороны стены. — Слышь…

— Говори, — так же тихо ответил ему Серёга.

— Это Фил Васька из четвёртого барака, в восьмой хате сижу. С кем говорю?

— Серёга Ляпа, второй отряд. Я в седьмую заехал.

— Один? — спросил собеседник.

— Да…

— Ааа… — отреагировал тот и добавил: — А мы вдвоём, только у меня сокамерник болеет, на прогулку не ходит… За мента не переживай, он спустился чая попить с остальными. Минут пять ещё можно пообщаться, но всё-равно надо потише, у них в кабинете окно сюда выходит…

— Откуда знаешь, что он ушёл? — спросил его Ляпа.

— Знаю, — с усмешкой сказал Фил и добавил: — Как там в хате?

— А что в хате? — переспросил Серёга. — Как обычно…

— Ясно… Курить-то нет?

— Да нашёл в нычке пару сигарет… Наверное, ещё от царя Гороха остались, — фыркнул он.

— Да уж, — непонятным тоном отреагировал Васька. — Ты на следующую прогулку прихвати курево с собой. — И после недолгого молчания добавил: — А в хату, где ты сидишь, уже месяца полтора никого не закрывали.

— Оно и видно, — усмехнулся Ляпа, — заманался там убирать… А чо туда не сажали? Аварийная, что ли?

Теперь смешком ответил собеседник:

— Ещё какая…

— В смысле?

— Да в прямом, — сказал новый знакомец и загадочно добавил: — Ты там будь повнимательнее…

Едва только Серёга хотел спросить, почему, как по металлическому трапу наверху прозвучали шаги вернувшегося попкаря. Оба арестанта сразу замолчали.

Вскоре прогулка закончилась. Ляпа проделал обратный путь и вновь оказался наедине с пустой камерой во всём убожестве казённого антуража. Здесь остро пахло пылью и железом, а ещё запустением… и тревогой.

За покрытым рабицей и двумя решётками окном виднелись кольца колючей проволоки. Небо стало ещё темнее и в хате также стало сумрачнее, всё-таки слабый свет в окне помогал тусклой лампе справляться с освещением гораздо лучше.

Пошёл дождь, капли с силой ударяли по жестяным колпакам отсекателей со стороны улицы. Ляпа передёрнул плечами и отвёл взгляд от окна на раздавшийся звук открывающейся “кормушки”. В её проёме показалась рожа какого-то зэка, который скороговоркой произнёс:

— Библиотека. Книги будешь брать?

Обрадованный сиделец поспешил к нему:

— Конечно, буду! А что есть?

— Это всё, — тот выложил на кормушку четыре потрёпанных тома. Серёга быстро пролистал их и разочарованно сказал:

— Да это ещё до моего рождения написали…

— Берёшь или нет?

— Возьму, — буркнул Ляпа и взял самую толстую из книг — больше одной на человека не давали.

— “Поднятая целина”, — прочитал он вслух, — Михаил Шолохов. Ну, посмотрим…

Он постарался как можно удобнее устроиться на узкой лавке и погрузился в чтение, которое прерывал только для того, чтобы походить по камере и размяться. К его удивлению, старый советский роман оказался увлекательным. И когда в коридоре вновь загремели бачки с вечерней баландой, он с неохотой оторвался от книги.

Расправившись с перловкой и куском солёной селёдки, он снова вернулся к чтению, которое не прерывал уже до самого отбоя.

На ночь книги забирали. Раскладывая матрац на откинутом лежаке, сваренном из железных полос, Ляпа почувствовал, что устал, и с наслаждением зевнул, предвкушая скорый отдых.

Быстро снял штаны с курткой и кинул их на лавку у стола.

Умащиваясь на тощем матрасе, подумал о том, что день прошёл спокойно и с этой мыслью заснул.

Пробудился он среди ночи с переполненным мочевым пузырём и ещё какое-то время лежал, с головой закутавшись в тонкое одеяло, не желая прерывать сладость сна. Но надо было встать и дойти до туалета, если он не хотел напрудить в постель.

Наконец, он в раздражении рывком откинул одеяло и, сев на лежак… замер, в изумлении глядя на стол посреди камеры, на котором стоял какой-то зэк в нательной рубашке и подвязывал к решётке, закрывающей лампу в хате, верёвку. Было понятно, что скручена она из полос ткани, что надрали из лепня, остатки которого валялись тут же.

Стоя спиной к Ляпе, незнакомец суетился, пытаясь просунуть конец самодельной верёвки в маленькие отверстия решётчатого плафона. Серёга видел лишь его бритый затылок да лихорадочно мельтешащие кисти рук, покрытые наколками.

Что ещё удивило проснувшегося сидельца, так это то, что незнакомец был одет в нательную рубаху, хотя все в лагере в это время года под куртками носили майки.

Но самым странным и пугающим для Ляпы было то, что зэк этот, как видно, замысливший повеситься, не производил никакого шума. То есть абсолютно! Дождь давно закончился и с улицы доносились только далёкие приглушённые звуки автомагистрали, проходящей за лагерем.

Серёге показалось даже, что он ещё не проснулся и это лишь продолжение сна, настолько бесшумно всё происходило. Он ожесточённо потёр лицо и убедился, что все ощущения вполне реальны. Ляпа снова обратил взгляд на незнакомца и только сейчас подумал о том, что никаких других людей в камере быть просто не может…

Кончики пальцев на руках онемели, дыхание на миг пресеклось и зазвучало прерывисто, стараясь поспеть за молотящимся в груди сердцем. И почему-то вдруг очень захотелось, чтобы незнакомец наконец обернулся… и показал своё лицо.

И желание это было таким острым и настоятельным, что он уже почти решился окликнуть того, заранее обмирая от предстоящего ужаса… как внезапно скрипнул дверной “шнифт” — контролёр совершал обход, бесшумно двигаясь по длинному коридору и заглядывая в каждую камеру.

Подспудно Серёга ожидал, что прапор распахнёт кормушку, закричит или поднимет тревогу, увидев потенциального висельника, но голос дежурного, приглушённо прозвучавший в коридоре, был обращён только к нему:

— Чего расселся? Почему не спишь?

Ляпа сглотнул пересохшим горлом и, не сводя взгляда с неведомого сокамерника, хрипло ответил:

— На “дальняк” хочу, начальник…

— Ну так иди! Хули ты расселся?

— Я иду, — произнёс Серёга, по-прежнему оставаясь на месте.

Контролёр несколько секунд взирал на него через глазок, после чего с матерным возгласом открыл кормушку, заставив наконец Ляпу отвести глаза от странного зэка, сооружавшего себе петлю.

— Ты чо, сука — злым шёпотом спросил прапор, — бессмертный? Или такой наглый?

— Командир, а это кто? — отозвался на сказанное сиделец и кивнул головой в сторону стола. — Я ведь один был…

— Ты про кого? — оторопело произнёс тот. — Ты и так здесь один… “Крышу” сдуло, падла?

Серёга вновь обратил взгляд туда, где до этого копошился с верёвкой незнакомец и похолодел — там никого не было. Контролёр между тем продолжил говорить:

— Через минуту подойду снова и если ты не будешь в койке, вызову наряд и уботаем тебя здесь. Понял?

Не отвечая, Ляпа кивнул и поспешил на дальняк. Кормушка захлопнулась.

Сиделец быстро отлил, стараясь не выпускать из поля зрения стол и каждую секунду ожидая, что на его поверхности вновь появится странный висельник, но ничего не происходило. Ничуть не успокоенный этим, он вернулся к лежаку и лёг лицом к столу, покрепче завернувшись в одеяло. Сна как не бывало.

Едва слышные шаги попкаря приблизились к его двери. Серёга закрыл глаза. Снова скрипнул шнифт. Ляпа как будто воочию видел прапора, приникшего к смотровому глазку, и лежал тихо и неподвижно, стараясь выглядеть спящим.

Едва дождавшись, когда контролёр наконец отойдёт от двери, он тут же распахнул глаза и с неимоверным облегчением убедился в том, что в камере, кроме него, больше никого нет.

Немного успокоившись, он принялся размышлять над увиденным, хотя, правильнее было сказать, о привидевшимся… Будучи человеком, совершенно обделённым воображением, он никогда не увлекался книгами и фильмами, сюжеты которых хоть немного отдавали мистикой либо фантастикой. Даже будучи школьником, он всегда недоумевал от того, что его ровесники с удовольствием и сладкой дрожью пересказывали друг другу “страшные истории”, сидя у ночного костра в лесу, куда они несколько раз выбирались всем классом в так называемые походы под присмотром учителя. Почему летающие “чёрные гробы” и “руки” настолько пугали остальных сверстников, оставалось за гранью его понимания.

Незаметно для самого себя он всё-таки уснул и очнулся уже от грохота открывшейся двери и крика контролёра:

— Подъём, урод! Ночью не спишь, а утром не добудишься! Здесь вам не санаторий… Быстро встал!

Суматошно спохватившись с койки, Ляпа проворно оделся, скатал матрас и вышел на коридор, где удостоился болезненного тычка в спину от прапора:

— Живее поршнями двигай, сука!

Спотыкаясь и моргая ещё мутными спросонья глазами, он дошёл до матрасовки, где быстро закинул скатку к ряду других и почти бегом вернулся в камеру…

День проходил дежурно: завтрак, проверка, обход камер лепилой из сан-части… Серёга пробовал читать, но книга, так захватившая его вчера, сегодня показалась совершенно неинтересной — в голову постоянно вторгалось воспоминание о ночном происшествии. Он пытался убедить себя в том, что это видение было всего лишь сном, и почти преуспел в том, когда снова залязгали замки и дежурный, возникший в дверном проёме, требовательно произнёс:

— Купеев! На выход…

— Куда это, гражданин начальник? — растерянно спросил сиделец.

— Тебе какая разница? Выходим!

Поспешно застегнув верхнюю пуговицу куртки, Ляпа вышел из хаты.

Дежурный провёл его по продолу к кабинету, где обычно проходили приёмы зэков. Заставив Серёгу встать лицом к стене, прапор открыл дверь и громко произнёс:

— Осужденный Купеев, товарищ майор.

— Заводи… — донёсся изнутри чей-то густой голос.

Контролёр дёрнул Ляпу за рукав куртки:

— Пошёл давай!

Серёга перешагнул порог и оказался в кабинете. За столом восседал толстый одышливый майор с красным лицом и рыжими усами, причём череп его был голым, как коленка.

— Осужденный Купеев Сергей Юрьевич, год рождения… — привычной скороговоркой начал было представляться Ляпа, когда майор махнул пухлой рукой и добродушно произнёс:

— Достаточно. Садись… — он кивнул на стул по другую сторону стола и, после того, как арестант уселся, спросил:

— Куришь?

— Нет, гражданин начальник, не курю, — ответил тот, с тревогой гадая о причине вызова и личности мусора, которого он прежде ни разу не видел.

— Ну а я закурю, — с той же благодушной интонацией сказал майор и прикурил сигарету, взятую из пачки на столе. Затянувшись и выпустив целый сноп вонючего дыма, он продолжил: — Небось, думаешь, кто я такой и зачем тебя позвал… Ну, так вот, я начальник штрафного изолятора, Рожков Илья Петрович, и вызвал тебя по поводу допущенного тобой нарушения режима содержания.

— Какого нарушения, гражданин майор? Я ничего не нарушал, — Серёга хотел, чтобы голос его прозвучал уверенно, но вместо этого услышал в нём только заискивающие нотки. Он прокашлялся и добавил уже твёрже: — Сижу как все, без выкрутасов.

— Ну, если ты так говоришь… — мент снова глубоко затянулся и, шумно отодвинув стул, поднялся на ноги. Обойдя стол и попыхивая сигаретой, он подошёл к сидящему Ляпе и внезапно резко дёрнул назад спинку его стула. Зэк свалился на пол, а майор с силой несколько раз пнул его ногой, стараясь попасть в живот и закричал, наклонившись над лежащим на полу сидельцем: — Ты, сука, думаешь, что мои сотрудники мне будут врать за такую слякоть, как ты?! Полагаешь, животное, что я ТЕБЕ поверю?! Ты кем себя считаешь, тварь?! — Он снова с силой пнул скорчившегося на полу Ляпу. — Ты почему ночью не спал?! Почему сидел на койке?!

— В туалет захотел, гражданин начальник! — зачастил Серёга, испуганный не столько побоями, сколько внезапной переменой с виду добродушного толстяка, рожа которого сейчас была уже не красной, а багровой. Маленькие глазки, восседающие на толстых щеках, сделались совершенно безумными и безжалостными. — Я просто сходил в туалет!

— А, ну это меняет дело… — над зэком снова стоял толстый добряк. — Ты чо разлёгся? Давай поднимайся и топай в хату, а то у меня дел куча… Дежурный! — крикнул он в сторону двери, в проёме которой тут же нарисовалась рожа прапора. — Отведи его. — Он взглянул на Серёгу, постаравшегося как можно быстрее оказаться на ногах, и мягко сказал: — Ты ведь не будешь нарушать?

— Нет, гражданин начальник, не буду…

— Вот и не надо. Ну, иди, иди…

Прапорщик за воротник дёрнул сидельца, замешкавшегося на пороге и, закрыв дверь, повёл того назад.

Потрясённый и испуганный, Ляпа долго сидел на лавке, глядя в одну точку и бережно поглаживал левый бок, куда этот майор попал весьма чувствительно. Наверное, ребро треснуло, подумал он и потянулся за книгой, чтобы хоть немного отвлечься от случившегося…

Роман не спасал от тягостных размышлений, поэтому подоспевший обед и последовавшую за ним прогулку он встретил с облегчением.

Порядок вывода не поменялся, и Серёга снова оказался в последнем дворике по соседству всё с тем же Филом, в чём сиделец мог убедиться, когда тот вновь тихо окликнул его:

— Ляпа… Ты здесь?

— Да, — негромко отозвался Серёга. — Привет.

— Здорово. Как ты?

— Да пойдёт… — вдаваться хоть в какие подробности своих переживаний не хотелось категорически. — А ты сам?

— Как пустой универсам, — хохотнул сосед и тут же спросил: — Курёху принёс?

— Не получилось, — ответил Ляпа, полностью забывший о просьбе Фила. — В следующий раз… Только как передать?

— Ты чо, вообще ни разу не грамотный? Какой раз сидишь?

— Вторая ходка…

— Эх, ты… Перекинешь и всё. Через рабицу пролетит нормально.

— А если спалят?

— Не спалят, — авторитетно заявил тот. — Я же тебе говорил, что легавые всегда уходят чай пить… Вроде как ритуал такой у них, — коротко хохотнул он. — А и спалят? Ну и чо? Когда шпана ментов боялась?! — Прозвучал очередной смешок, сразу же, впрочем, оборвавшийся — по железному трапу наверху раздались шаги вернувшегося с чаепития вертухая.

Вновь оказавшись в камере, Серёга взялся за книгу, других занятий всё равно не находилось, а сидеть и тупо пялиться в стену… Уж лучше почитать. Но чтение так и не шло. Ляпа принялся неспешно мерять шагами небольшое пространство хаты. Тревога не отпускала…

За окном потемнело — снова собирался дождь. Тусклая серая краска, покрывающая стены камеры, словно вбирала в себя даже тот слабый свет, что исходил от зарешёченной лампы в центре потолка. Доски пола уныло скрипели под ногой. Тишина, царящая в ШИзо, ватно забивала уши. Серёга зябко передёрнулся и попробовал поприседать, чтобы хоть немного разогнать кровь, но тут же скривился от боли в потревоженном боку.

Скоро подоспел ужин, за ним вечерняя проверка, а там уже и отбой.

В хате было достаточно свежо и Ляпа поверх одеяла положил и куртку — всё теплее будет спать. Штаны остались на лавке.

Устроившись на лежаке, он вытянулся под ветхим одеялом и закрыл глаза. Сон не шёл. Мысли о желанной свободе, до которой оставалось уже меньше двух лет, сегодня никак не успокаивали и не вселяли оптимизма — уж слишком тягостно было на душе.

Из крана периодически срывались капли воды, раздражающе тренькая по дну раковины. Пролившийся с вечера дождь наполнил хату сыростью и запахом мокрого бетона. В такие мгновения хотелось отрешиться от всего происходящего. Серёга с головой накрылся одеялом и попытался заснуть…

Где-то далеко за окном истошно завопила кошка. Ляпа вздрогнул и, открыв лицо, с ненавистью взглянул на чёрный проём окна, завидуя этой твари, которая и не предполагала о наличии таких вещей в жизни, как тюрьма.

Взгляд его прошёлся по камере… и замер при виде знакомой фигуры, стоящей на столе. Правда, теперь самодельная верёвка уже была подвязана к ламповой решётке, и сейчас неведомый зэк стоял на самом краю стола, сосредоточенно глядя вниз, словно прикидывая, достаточно ли велико расстояние до пола. Уже готовая петля лежала на его плечах.

В этот раз Ляпа не стал щипать себя. Не ожидая никакой реакции от самоубийцы, он просто негромко окликнул его… и тут же проклял себя за этот неуместный порыв:

— Эй…

Тот стоял неподвижно, но каким-то неведомым образом сиделец понял, что его услышали…

Сергей неотрывно смотрел на напряжённую фигуру незнакомца и холодный ужас накатывал на него, заставив онеметь сначала тело, а потом захватив в свои знобкие объятия и сам разум…

Медленно, очень медленно зэк стал поворачиваться в его сторону и каждое мгновение этого невыразимо неспешного движения сердце Ляпы осыпало инеем. Завороженно, с остановившимся дыханием, он обречённо ждал, когда сможет увидеть его лицо, будучи уверенным в том, что в ту же секунду просто умрёт…

И тут с улицы, только ещё ближе и противнее, вновь донёсся кошачий вой… Фигура незнакомца вдруг сделалась плоской, словно нарисованной в пространстве, а мгновение спустя пропала сразу и без следа.

Только сейчас Ляпа понял, что не дышит и с силой втянул в себя тягучий воздух, после чего длинно всхлипнул… и отключился.

Седьмая камера (окончание)