В селе Клыково, под бревенчатым мостом и внутри печки одновременно, жил домовёнок Пломба. Он был невелик ростом, щетинист, как ёршик, и обладал двумя страстями:

— наблюдать за гигиеной,

— лечить зубы.

Появился он лет сто назад, когда бабка Евлампия съела конфету, найденную под иконой, и на всю избу загремела кариесом. С тех пор Пломба прижился и объявил себя независимым стоматологическим духом при хозяйстве.

Каждую ночь он шуршал по дому, заглядывая в рты всех живущих, включая козу и самовар. Если видел налёт — вызывал сквозняк. Если пломбы были кривые — проклинал. Один раз выдернул челюсть у соседа — но тот, как оказалось, просто храпел громко.

И вот однажды в дом Евлампии пожаловал гость из столицы — граф Николай Кармесий фон Язь. Вампир, между прочим. Но скрытный: на шее — жабо, во рту — золотые коронки. Приехал «на воды», а остался переночевать.

— Ох, не люблю гостей, — проворчал Пломба. — У городских всегда или брекеты, или брехня.

Ночью он пробрался к графу и заглянул в рот. Что он там увидел — не рассказывал, но до утра выл под лавкой.

— Это не зубы, это пантеон! Там гниют герои и свищет мифология!

Утром Пломба выдвинул ультиматум:

— Либо вычистим, либо выметайся, княже-карамель!

Граф вздохнул.

— Анестезия будет?

— Веники, по жопе и фольклор, — гордо ответил домовёнок.

Так началась операция “Коронный Пациент”. Граф стонал. Домовёнок пел. Где-то с потолка капала святыня. Старая икона сама отвернулась.

После процедуры граф, обессиленный, еле держался на ногах — но улыбался. Ибо впервые за сто лет у него ничего не ныло. Даже совесть. А она у него, к слову, была с протезом.

В знак благодарности он подарил домовёнку позолоченный зуб мудрости, на цепочке. А тот — ему щетку из хвоща и заговор на «не скрипеть клыками от обиды».

С тех пор все знали: если у тебя во рту ад и позор — езжай в Клыково. Домовёнок Пломба поможет. Без боли. Зато с причёской и посланием предков.

В пустоши, где солнце жарило так, что ржавые консервные банки плавились в песке, а гекконы зажаривались прямо на бегу, было поселение под названием Грязный Колодец. Десяток хибар, сколоченных из обломков рекламных щитов и старых шин, окружали колодец, который выдавал воду с привкусом ртути. Жители — обычные пустошники: половина с ожогами от радиации, другая половина с ожогами от попыток сварить суп из кактусов. Жили они, как и все в этом мире, — ждали смерти, попивая "Сансет Сарсапариллу" и молясь, чтобы рейдеры не пришли раньше мутантов.

Но раз в месяц, словно по расписанию поезда, которого не существовало уже двести лет, в Грязный Колодец являлся он. Ходячий мертвец. Все звали его Боб, потому что он орал это имя, пока его не пристрелили в первый раз. Высокий, худой, в странном блестящем костюме, похожем на саркофаг из довоенных медцентров. Лицо его было скрыто за мутным визором, а из груди торчали трубки, шипящие, как рассерженные змеи. Он не говорил. Он стрелял. Лазерные лучи, красные, как закат над ядерным кратером, выжигали всё: людей, собак, даже тот чёртов кактус, который кто-то пытался поливать. Потом Боб уходил, оставляя за собой дымящиеся трупы и запах палёной резины. И ровно через месяц возвращался. Снова.

Поселенцы пробовали всё. Стреляли из дробовиков — пули отскакивали от костюма, как горох от стены. Кидали динамит — Боб просто шёл дальше, даже не покачнувшись. Один псих, по кличке Сальный Джо, попытался задушить его цепью от мотоцикла. Джо нашли с лазерной дырой в башке и цепью, аккуратно свернутой у его ног, будто Боб извинился за беспорядок.

В итоге жители скинулись на охотника за головами. Нашли его в баре "Ржавый Шуруп", где он пил браминскую мочу, выдаваемую за виски. Звали его отец Кейн. Высокий, тощий, с лицом, будто вырезанным из куска обожжённой кожи. На шее — потёртый воротник священника, на поясе — два револьвера и Библия, перевязанная проволокой. Кейн был легендой. Говорили, он однажды уговорил супермутанта застрелиться, прочитав ему проповедь о грехе. Другие говорили, что он просто псих, который верит, что Бог живёт в пустыне и пьёт ядер-колу.

Кейн приехал в Грязный Колодец на закате, когда небо было цвета больной печени. Поселенцы высыпали из хибар, таращась на него, как на мессию, который принёс им не спасение, а хотя бы гранатомёт. Он сплюнул в песок и сказал:
— Показывайте своего мертвеца.

Ему рассказали про Боба. Про крики. Про лазеры. Про то, как он идёт по одному и тому же маршруту, как сломанный робот-уборщик. Кейн выслушал, листая Библию, будто искал там инструкцию по разборке ходячих трупов. Потом сказал:
— Это не мертвец. Это техника. А техника ломается.

И ушёл в пустыню, прихватив только флягу с водой и свой револьвер.

Боб, если бы мог думать, наверное, пожалел бы, что нашёл тот чёртов костюм. Он был обычным парнем. Ну, насколько можно быть обычным, когда твоя жизнь — это поиск крышек от бутылок и уклонение от когтей когтя смерти. Боб рылся в развалинах довоенного госпиталя, надеясь найти пару стимпаков или хотя бы шприц с чем-нибудь весёлым. Вместо этого он нашёл его. Травмокостюм. Блестящий, как новенький "Корвега", с табличкой: "Экстренная эвакуация. Сохраняет жизнь носителя любой ценой". Боб, не долго думая, влез в него. Костюм щёлкнул, обхватил его, как любовница, и зашипел. А потом Боб понял, что он больше не главный.

Костюм был запрограммирован. Шёл по кругу, от госпиталя к Грязному Колодцу, потом к старому бункеру и обратно. Раз в месяц он активировался, будто кто-то заводил будильник. И стрелял. Во всё, что двигалось. Боб орал, умолял, плакал, но костюм не слушал. Он был машиной, а Боб — просто мясом внутри. В первый раз, когда поселенцы открыли огонь, Боб умер. Сердце остановилось, лёгкие сгорели. Но костюм? Костюм продолжал идти. Лазеры жгли, трубки шипели, а Боб, мёртвый, болтался внутри, как марионетка.

Кейн нашёл Боба на третий день. Тот шагал через дюны, равнодушный к ветру, который швырял песок в его визор. Охотник притаился за валуном, наблюдая. Лазеры Боба вспыхивали, поджаривая случайного радтаракана. Кейн достал Библию, пробормотал что-то про "не убий" и прицелился. Выстрел. Пуля ударила в шлем, оставив лишь царапину. Боб повернулся, и лазерный луч прошёлся в сантиметре от лица Кейна. Охотник рухнул в песок, чувствуя, как его борода тлеет.
— Сын мой, — пробормотал Кейн, — ты не Боб. Ты железяка с комплексом Бога.

Он следовал за Бобом двое суток, изучая маршрут. Костюм был предсказуем, как пьяница, идущий к бару. Кейн заметил, что на бункере, где Боб "отдыхал" между рейдами, был терминал. Старый, с треснувшим экраном, но всё ещё живой. Кейн взломал его, пока Боб топтался в пустыне, расстреливая кактусы. На экране высветилась инструкция: "Травмокостюм серии X-7. Протокол эвакуации. Деактивация: код 0713".

Кейн дождался, пока Боб вернётся к бункеру. Костюм замер, шипя и клацая. Охотник подкрался, чувствуя, как пот заливает глаза. Ввёл код. Костюм щёлкнул, визор открылся, и на Кейна уставилось лицо. Боб. Или то, что осталось. Глаза мутные, кожа серая, как пепел. Он не дышал. Но губы шевельнулись.
— Помоги...

Кейн вздохнул, достал револьвер и выстрелил. Пуля вошла в лоб, и Боб наконец обмяк. Костюм заискрил, пытаясь ожить, но Кейн выдернул пару проводов, и машина умерла вместе с хозяином.

Вернувшись в Грязный Колодец, Кейн бросил на стол перед поселенцами кусок визора.
— Ваш Боб мёртв. И, кстати, он вас любил.
— А что это было? — спросил кто-то, теребя обгоревшую бороду.
— Технологии, — ответил Кейн, сплёвывая. — Довоенные. Считали, что спасут мир. А спасли только пару кактусов от скуки.

Он забрал свой гонорар — ящик крышек и бутылку виски — и ушёл в пустыню. Поселенцы смотрели ему, пока его силуэт не растворился в мареве. А где-то в песках травмокостюм Боба лежал, шипя в последний раз, как будто жалуясь, что его программу так и не закончили.

И вот что самое смешное: через месяц в Грязный Колодец пришёл другой. Не Боб. Кто-то новый. В таком же блестящем костюме. И с лазерами. Поселенцы переглянулись, вздохнули и начали копить крышки на Кейна. Снова.