Мама, почему на наших розах пепел?
Некоторые фильмы напоминают удар в солнечное сплетение. Не потому что страшно, а потому что вдруг становится больно, жарко и как-то тесно внутри своего тела. «Зона интересов» именно такое кино. На экране почти ничего не происходит, но тебе всё время хочется вжаться в кресло и стать невидимкой.
Сначала ты просто наблюдаешь: милый сад, красивая оранжерея, дом в пастельных тонах, жена расчесывает волосы, дети плавают в бассейне, папа ходит на работу. Всё как в глянцевой рекламе среднего класса, если бы не... Крематорий за забором. Прямо его не показывают, но иногда дают услышать. Он всё время есть. Как запах, который нельзя выветрить из головы.
Рудольф Хёсс и его жена живут идеально нормальную, убаюкивающую жизнь. В каком-то смысле ты им даже завидуешь, но только быстро понимаешь: это хоррор не про монстров. Это хоррор про нормальность. Про то, как можно любить своих детей и одновременно быть частью чудовищного. И как легко человек учится не замечать дым, крики и косые взгляды. Главное, чтобы уродились огурцы.
И вот что особенно щемит. Эта способность не замечать страшное за забором есть у каждого. Банальная человеческая защита: не видеть то, что выбивает из уютного пейзажа. Вместо смешной картинки в ленте попадается грустная, и ты быстрее листаешь дальше. Мы так устроены. Фильм это не осуждает, а тихо, но жёстко показывает. Мол, вот ты. Вот сад. Вот пепел на розах.
Да, режиссёр Джонатан Глейзер не объясняет. Он не спорит, не обвиняет и не размахивает белым пальто. Он просто расставляет камеры повсюду и заставляет нас услышать то, что остаётся вне кадра. А это страшнее любого спилберговского реализма. Потому что в тишине ты слышишь лучше.
В фильме повторяется необычная сцена – девочка пробирается сквозь темноту. Не буду раскрывать её целей, но скажу про чувства. Мы не видим лица девочки. Но это будто память человечества пробирается через темноту истории, чтобы оставить нам напоминания. О болях, страхе, сострадании. Именно в этот момент я подумал, что кино может быть этическим экспериментом. Что оно может не просто показывать, а ставить тебя на место. Смотреть совестью, а не глазами.
Финал как нож. Там нет драматизма, нет катарсиса, но есть сдвиг. Сдвиг взгляда. Сдвиг времени. И ты выключаешь фильм не с мыслями, а с глухим, тяжёлым ощущением: что-то внутри тебя стало другим. Немного треснуло, а может и наконец проснулось.
За сад, в котором цветы пахнут газом. И за хрупкую надежду, что человек может перестать быть зверем, если привыкнет вслушиваться.