«Слыхали ли вы о Пэне, о моем первом учителе, о художнике, о труженике, живущем вечно на Гоголевской улице?» — восклицал Марк Шагал. Имя Юделя Пэна овеяно и легендами, и славой, хотя сам живописец был чрезвычайно скромен, прост в быту, упорно отказывался от всех преимуществ, которые мог бы получить благодаря своему уникальному дару. Худенькая его фигурка — в очках, с бородкой клинышком — осталась на автопортретах и в воспоминаниях тех, кого он учил и выучил: не только Шагала, но и Осипа Цадкина, Эль Лисицкого, Ильи Чашника, Оскара Мещанинова, Заира Азгура и многих других… Пэн, летописец штетла, местечка за чертой оседлости, считается «отцом еврейского ренессанса», ведь именно он воспитал блестящую плеяду художников, расцветавших годы спустя в богемных фаланстерах Монпарнаса и советских мастерских. Он оставил свое, без преувеличений великое, наследие, не нажив ни гроша, — только светлую память, окрашенную равно любовью и трагедией.
Юдель Пэн родился в 1854 году в городе Новоалександровске Ковенской губернии. Как сам писал позже в биографии: «…в том году ожидали холеру, но Бог сжалился над нашим городком и вместо холеры послал голод». Свой день рождения — 24 мая (5 июня по новому стилю) — он выбрал себе сам в возрасте 27 лет, когда ему понадобилось оформить свидетельство о рождении. Он был младшим ребенком в многодетной бедной семье ремесленника — принадлежащий Пэнам деревянный дом художник позже изобразил на одной из своих картин: ветхий, старенький, с зияющей прорехами крышей… Рано умер отец, и мать выбивалась из сил в попытках прокормить десятерых детей. Редкие дни, когда в осиротевшем доме ели досыта, считались счастливыми. Однако с раннего возраста проявившая себя тяга к рисованию не отпускала мальчика даже в самой горькой бедности.
Он рисовал, учась в хедере, получал за свои художественные увлечения нагоняи, порой бывал и битым — Тора запрещала изображать живых существ, только растения, оттого и наставник‑раввин, и мать на наказания не скупились. И все равно Пэн упорно набрасывал портреты соучеников и учителя: наблюдать за сменой эмоций на лицах людей и быстрыми штрихами запечатлевать их на бумаге — что могло быть интереснее? «В хедере я с большим рвением принялся рисовать, — писал художник в воспоминаниях. — Вскоре нашелся мальчик, родом из Ковно, он гостил здесь у дедушки. Этот паренек крал деньги и покупал у меня портреты, платя три‑четыре копейки за штуку. Я ожил, имея возможность купить бумагу и карандаши. Рисовал я свои портреты только в профиль, так как в анфас еще не умел. Губы и щеки делал красными, глаза — голубыми. Объяснялось это тем, что я достал красно‑синий карандаш. А рисовать в профиль я начал вот почему: у матери в буфете я нашел пустую пачку от цикория. На пачке был штамп… на нем был изображен портрет императора Франца Иосифа. И начал рисовать портрет».
Ему было 13 лет, когда он снялся с места и уехал в Двинск (нынешний Даугавпилс) — город покрупнее и побогаче. Юдель Пэн устроился в подмастерья к маляру, рисовавшему вывески, который прослышал от знакомых о мальчике, увлеченном рисованием. От него же получил первое напутствие и первые деньги за «искусство»: решив слегка подшутить, а заодно украсить холл в доме заказчика, начинающий художник пририсовал деревянной лестнице несуществующие перила, да так достоверно, что хозяин не смог с ходу определить, что они ненастоящие. Впечатленный талантом юноши, маляр не только не наказал его, но и заплатил первый в жизни настоящий гонорар. Пэн, получив на руки безумную по его меркам сумму в 25 рублей, принимает свое самое важное в жизни решение — нужно учиться. По‑настоящему. И в 1879 году отправляется в Петербург.
Покорение столицы для бедного еврейского юноши — это была задача не из простых! С первого раза поступить в Императорскую Академию художеств не удалось: всю свою недолгую жизнь говоривший на идиш, Пэн очень плохо знал русский, хотя о его работах у экзаменаторов осталось благоприятное впечатление. Спустя год, наполненный постоянными поисками работы, он все‑таки взял эту высоту, сдав экзамены и войдя в число студентов. Его учителями стали признанный мастер исторической и портретной живописи Павел Чистяков, скульптор Николай Лаврецкий. Одновременно с ним учились Валентин Серов, Илья Репин, Михаил Врубель…
После окончания учебы на пути Юделя Пэна появился меценат — барон Николай Корф, известный публицист и общественный деятель, озабоченный проблемами образования в Российской империи. Несколько лет художник провел в его имении Крейцбург между Двинском и Витебском. Стараниями Корфа со временем получил и паспорт, позволявший ему постоянно жить за чертой оседлости. Однако, вопреки ожиданиям, не вернулся в Петербург, а осел в Витебске — трижды Пэна приглашал знакомый барона генерал‑губернатор Левашов организовать в городе художественную школу. Два раза художник отвечал отказом, а на третий Корф уговорил его принять предложение. В Витебске, который в итоге стал пристанищем художника до конца жизни, Пэна встретили тепло и отвели комнату в губернаторском доме, затем он обзавелся квартирой, совмещенной с мастерской, где и открыл свою школу.
«Классы» Юделя Пэна стали пристанищем для многих будущих знаменитых художников. Скульптор Заир Азгур вспоминал: «Юрий Моисеевич любил учить и любил, чтобы у него было много учеников. Это его даже вдохновляло на собственное творчество».
Сам натерпевшийся в детские годы голода и нищеты, с детей бедняков он не требовал платы — их учебу оплачивал местный меценат. Пэн же заботился об учениках как мог: «Когда мы учились у него, шестеро мальчиков, он обращался с нами как с самыми любимыми родными сыновьями, — вспоминал витебский художник Петр Явич. — Пэн был для нас всем — и искусством, и школой, и даже домом. Поражала его бесконечная открытость, простота и вместе с тем высокая культура. Я ни разу не слышал, чтобы он ругался. Все наставления делал мягко, без окриков, не повышая голоса. Не спрашивая, голодны мы или нет, Юрий Моисеевич грел для нас чай, варил картофель в мундире, ставил на стол кусковой сахар, масло, творог. И еще селедку‑«шотландку». Маленькие жирные рыбки...» И всю жизнь Пэн вникал в дела и проблемы своих разлетевшихся по миру воспитанников, помогал, снабжал деньгами тех, кто по бедности не мог позволить себе дальнейшую учебу, — помнил, как тяжко все это далось ему самому, и стремился как мог облегчить ученикам путь к мечте.
Сам он всю жизнь оставался удивительно неприхотлив и скромен, нередко за работой забывая о еде: когда Пэн писал, его не тревожили мысли о пище земной. Однажды он написал автопортрет за завтраком: горка отваренного картофеля, черный ломоть хлеба, чай и несколько кусков колотого сахара, вместо скатерти — газета… А на заднем плане — картины, картины, картины, которыми все было увешано в мастерской и жилище художника.
На этих холстах оживал мирок еврейского штетла — самой бедной, беззащитной и несчастливой его части.
Портные, пекари, стекольщики, часовщики, швеи, вернувшиеся с войны солдаты — их, работяг, от богатых и сытых отделяла пропасть, преодолеть которую было практически невозможно. Выходцем из такой семьи был сам художник и многие его ученики, в том числе знаменитый Марк Шагал, чьи воспоминания об учителе наполнены болью и нежностью.
Именно Пэна лучащийся надеждой Шагал позвал преподавать в только что созданное Витебское народное художественное училище — кому еще он мог доверить молодые души, как не тому, кто выучил его самого?
После отъезда Шагала из Витебска Пэн недолго пробыл в стенах ВНХУ — не принял изменений. Получил полставки преподавателя рисования в механическом техникуме, заработок был грошовый — 7 рублей 23 копейки, но он с детства привык жить в бедности. Мог бы обеспечить себя, продавая картины, но раз за разом отвергал все предложения, отказал даже посланцам Третьяковской галереи. В своей мастерской на Гоголевской улице по‑прежнему собирал нескольких учеников и занимался с ними бесплатно. В 1927‑м ему назначили пенсию и присвоили звание заслуженного еврейского художника — это позволяло как‑то прожить.
«Портрет Марка Шагала». 1914 г.
Он так и остался на всю жизнь одиноким: с первой любовью, дочерью того самого маляра‑хасида, к которому когда‑то пошел в подмастерья, расстался — тогда же, когда расстался с мыслью о счастливой и благополучной жизни. Мог бы стать уважаемым местечковым мастеровым, отцом благополучного семейства, родные невесты готовы были принять его зятем — чем плох такой умелый работник? Но жизнь бедного художника, смиренного аскета была ему ближе, этот путь он выбрал сам, с открытыми глазами, этой дороге было суждено принять его шаги. Другая любовь была безответной и недоступной — дочь губернатора, пригласившего Пэна в Витебск. Девушка уехала в Париж в 1905 году: будущее виделось мрачным… Он был ей неровня, но навсегда сохранил верность городу и улицам, по которым когда‑то ходила возлюбленная. В 1924‑м он написал очередной автопортрет — с музой, ласкающей струны арфы, и смертью, играющей на флейте: две противодействующие силы, а между ними — постаревший художник, отсчитывающий часы и дни земного бытия.
Юдель Пэн трагически погиб в 1937 году, версий об обстоятельствах его смерти множество, но ни одна так и не доказана по‑настоящему. Имя художника окружено мифами, в его собственной судьбе и в судьбе его картин хватает тайн: от подлинной даты рождения до местонахождения полотен, вывезенных в годы Великой Отечественной войны из галереи Пэна, организованной в Витебске после его смерти.
«Всю свою жизнь, как бы ни было разно наше искусство, я помню его дрожащую фигуру, — писал об учителе Марк Шагал. — Он живет в моей памяти, как отец. И часто, когда я думаю о пустынных улицах города, он то тут, то там... И я не могу не просить вас запомнить его имя».
«Комсомолец, читающий газету». 1925 г.
Ученик — учителю
Марк Шагал о творчестве Юделя Пэна говорил так: «Вам не надо гулять по городу, обращать внимание на людей, не стоит идти в театр, в церковь, в синагогу — все вы имеете перед собой, все стонет, плачет на картинах Пэна ежеминутно, и днем, и вечером, в субботу, в праздник…» И признавался: «Описывать картины Пэна я не могу. Картины Пэна я в детстве слышал, нюхал, трогал. Я их не вижу издали. Вот почему я плохой критик, и слава богу».
Летописец еврейского местечка
С 1927 года Юделю Пэну назначили пенсию и присвоили звание заслуженного еврейского художника. В обосновании значилось: «Художник Пэн — певец старого, уже умирающего еврейского быта. Несравненно далеки десятки его произведений от Октября, от хаты крестьянина‑белоруса. Но это — пускай и старый — кирпичик культурного наследия, которое закладывает коллективно все население Белоруссии: и белорусы, и евреи, и поляки, и русские. А потому они дороги рабочим и крестьянам».
