С этими словами Серега выкинул за решку грузик на контрольке и опустил его до конца вниз.

Грузик представлял из себя очень плотно скатанный шарик из хлеба, размером примерно с мячик от настольного тенниса. Шарик туго обматывался полиэтиленом из копеечного пакета, раза два или три, а затем пакет сверху крепко завязывался узелком. Лишние концы пакета обрезались, к узлу привязывалась контролька – и грузик готов.

В подвале уже ждали наш грузик и через минуту снизу послышалось:

— Девять-шесть, забирай!!

Серега потянул контрольку, по ее натяжению чувствовалось, что к ней что-то привязано, а именно – конь, то есть, веревка, сплетенная из распущенной мочалки.

Серега привязал конец коня к решетке, и примерно через полметра к коню прицепил так называемый "поплавок" - поллитровую пластиковую бутылку из-под колы, на треть заполненную водой. Если снизу дернут за коня, то поплавок у нас тоже дернется, и мы поймем, что коня надо забирать, то есть, вытягивать на себя, пока не покажется привязанный к коню "карман" – обычный черный носок, в котором (в завязанном виде) и путешествуют груза и малявы. Точно такая же конструкция с поплавком находилась на другом конце коня, а карман, соответственно, посередине. Таская коня туда-сюда, обеспечивалось движение кармана из одной камеры в другую.

Вот примерно как это выглядело, фото скриншотом сделано из видео, которое было снято моим сокамерником Степанычем много позже, но суть не меняется:

Здесь видны два коня, один карман и два поплавка.

Активизировалась 93-я, камера справа, в которой сидел смотрящий за корпусом, она же и так называемая котловая, потому что из нее по корпусу рассылались чай, сладкое и сигареты тем, у кого и этого нет, а также в транзитные камеры. Там же хранились и спрятанные на день телефоны.

Из 93-й крикнул Макс, молодой парень, получивший 17 лет за убийство:

— Девять-шесть, здорово! Готовы?

Серега тут же ответил:

— Здорово, Макс, готовы, кидай!

Мне Серега пояснил:

— Макс сейчас кинет примерно в нашем направлении наискосок грузик на контрольке, а мы его ежиком подцепим и затянем в хату, потом к их контрольке привяжем нашего коня и они его затянут к себе. Вот и словились. Смотри, все сам увидишь.

Я, естественно, внимательно смотрел. Через пару минут слева из 93-й вылетел грузик на контрольке и упал на траву примерно под нами. Напоминаю, что наши камеры находились примерно на уровне третьего этажа. Макс чуть натянул контрольку, чтобы она не провисла и не лежала на траве.

Из 93-й крикнули:

— Видишь?

Серега ответил:

— Вижу, сейчас заберу…

Серега взял заранее приготовленный ежик с контролькой. Ежик – это такой же грузик, сделанный из хлеба, только в него воткнуты несколько спичек так, чтобы их концы смотрели вверх.

Серега взял ежик в руку, руку просунул через внутреннюю решетку, потом тщательно прицелился и кинул ежик так, чтобы он пролетел сверху над контролькой из 93-й камеры.

Получилось с первого раза: ежик перелетел и контрольки взаимно пересеклись.

Серега был доволен:

— Ты не думай, Михалыч, что все так легко. Иногда приходится раз десять кидать, пока не зацепишь. Хорошо, что сейчас лето, все видно, а зимой приходится ловиться в полной темноте, вот где жесть, да еще и мороз, руки, зараза, мерзнут…

Да уж, о зиме и морозах даже думать не хотелось…

Тем временем Серега предельно аккуратно начал подтягивать контрольку, ежик по траве, медленно перекатываясь, приближался к контрольке соседей…

— Есть! — Серега зацепил ежиком контрольку, натянул, и ежик, постепенно поднимаясь, приближался к нашей решетке, тянув за собой контрольку из 93-й камеры.

— Все, — Серега выдохнул, ухватив высунутой рукой и ежик, и зацепившуюся за него контрольку.

Я уже понимал, что мы сейчас к контрольке соседей привяжем своего коня, крикнем "забирай!", и конь медленно уползет в 93-ю камеру. Мы свой конец привяжем к решетке, прикрепим поплавок и дорога на 93-ю камеру будет налажена.

Продолжение следует.

Она продолжила шуметь уже в коридоре, выкрикивая что-то вроде: «Как вы все, сволочи, спите спокойно по ночам?!» — а в кабинете как ни в чём не бывало продолжился допрос.

Лазарев вёл себя спокойно, ни один мускул не дрогнул на его лице, словно этого цирка одной актрисы и вовсе не было. А я долго не могла собраться с мыслями и понять, что вообще произошло. Однако спросить напрямую при всех не решалась, а возможность поговорить выдалась, лишь когда Семён вёз нас обратно в бюро.

— Не хотите пообедать, Ева Сергеевна? — спросил Денис вместо ответа.

Я кивнула, потому что и правда успела проголодаться.

Вскоре мы оказались за столиком ресторана на верхнем этаже высотки, соседней с нашим бизнес-центром. Всё вокруг было верхом эстетики и совершенства: облицованные деревом стены, тяжёлые портьеры панорамных окон, накрахмаленные скатерти на круглых столах и сверкающая чистотой фарфоровая посуда. Это, пожалуй, напоминало бы свидание, если бы не разговоры, которые мы вели:

— Кем была эта женщина? — снова спросила я, когда нам принесли заказанные салаты.

— Жена погибшего потерпевшего в том уголовном деле, которое вы фотографировали сегодня, — флегматично отозвался Лазарев. — Даже странно, что вы не догадались.

Не то чтобы не догадывалась, просто уголовных дел в его производстве достаточно много, потерпевших по ним — тоже. Я могла её понять. Когда погибает близкий человек, желание найти виноватых вполне объяснимо, а до содержащегося в изоляторе обвиняемого женщине было не дотянуться. Но зачем вообще следователь, зная её настрой, позволил им с адвокатом встретиться?

— Вам что, не захотелось ничего сказать ей в ответ? Оправдаться как-то? Это выглядело как… — запнулась я, подбирая подходящее слово.

— Трусость? Унижение? — любезно предложил варианты он, а я, доев и позволив официанту забрать пустую тарелку, пожала плечами. Денис усмехнулся: — Так выглядит достоинство, Ева Сергеевна.

— И вам совсем не хотелось ответить ей что-нибудь столь же оскорбительное? Эмоции всё-таки никто не отменял.

— Ответив, я лишь затянул бы этот конфликт до бесконечности. Я ведь не первый год работаю и успел испробовать разные варианты. Можно сыпать ответными оскорблениями, можно оправдываться и объяснять, что просто делаешь свою работу, но игнорировать — лучшее решение из возможных. Ругаться и драться нужно с равными, а с такими, как она, это лишено смысла.

Подали горячее, и я позволила себе насладиться истекающим соком говяжьим стейком, какой точно не сумела бы приготовить сама. Да что там сама! Такой бы, наверное, даже Аллочка не приготовила.

— И всё же, наслушавшись подобного, наверное, непросто спать по ночам? — полюбопытствовала я, вспомнив, что он обычно допоздна переписывается с Яной, которая на самом деле — я.

— После нескольких лет работы приобретаешь определённую толстокожесть и перестаёшь воспринимать все эти заявления близко к сердцу. Адвокатом вообще редко бывает кто-то доволен, и людская злоба со временем воспринимается как неотъемлемая часть профессии.

— А как же подзащитные?

— Они — в первую очередь, — хмыкнул Лазарев, разрезая ножом свой стейк. — Получив обвинительный приговор, считают, что виноват адвокат, а не их признательные показания, лица на видеозаписях и откровенные разговоры с подельниками по прослушиваемому телефону. Мягкий им обычно тоже не нравится — значит, адвокат недостаточно постарался и приговор мог бы быть оправдательным.

— А оправдательный? Слышала, в вашей практике и они не редкость.

— Оправдательный подзащитные считают своей заслугой, мол, это означает, что они невиновны, а адвокат срубил с них денег и ничего особенного не сделал, — усмехнулся Денис, пожав плечами.

Я позволила себе улыбнуться, потому что его слова звучали как анекдот, хотя после сегодняшнего представления я не сомневалась в их правдивости. Лазарев говорил отвлечённо, даже с некоторым цинизмом, словно ничего из сказанного его не касалось. Хотя всего пару часов назад я была свидетелем того, что касалось, и ещё как.

— Тогда не проще ли было бы выбрать работу поприятнее?

— Может, и проще, но я не любитель искать лёгкие пути. Адвокатская профессия позволяет не нуждаться ни в чём, какой бы она ни была. Я не привык упускать очевидную выгоду. К тому же порой бывает интересно.

Отрывок из книги «По ту сторону экрана». Автор — Татьяна Миненкова. Издательство — Империя Илин.

Другому посоветовали написать на судью жалобу прокурору. (Судьи не подчиняются прокуратуре, прокуроры не полномочны рассматривать такие жалобы).

Еще одного сокамерники убедили, что чем больше он будет бомбить однотипными заявлениями администрацию Президента - тем лучше у него будет характеризующий материал. Мол, вот я какой, прошу восстановить законность, к Президенту обращаюсь! При этом в своих письмах (они действительно одинаковые, в духе "прошу помиловать, в содеянном раскаялся и вину признал" - при этом он еще не осужден!) он указываем мой адрес, и все ответы из администрации приходят мне, как его адвокату. Сейчас их шесть. Жду еще.

Что ж ты, Бабисла Батьковна, за адвокат-то такой? Нормально человеку объяснить не можешь?

Объясняла. С самого первого раза объясняла, что просить помилования преждевременно. Ну раз обратился, считаешь ты, что это как-то повлияет на твое дело и хорошо тебя охарактеризует - хорошо, приобщим ответ. Но не десяток же одинаковых ответов!

Ну и мое любимое: после вынесения приговора составила своему подзащитному апелляционную жалобу в областной суд. Он в моей жалобе исправил заголовок, и направил ее не в облсуд, а в прокуратуру. Почему в прокуратуру? Потому что советчики ему посоветовали: есть прокуроры-обвинители, которые обвиняют в суде, а есть - те, кто следит за законностью. Вот им и надо писать! (сноска для тех, кто не знает - апелляционная жалоба никаким прокурором не рассматривается, она рассматривается судом апелляционной инстанции). Если бы я к тому времени не закинула жалобу в суд, он бы просто пропустил сроки обжалования, и все. А я могла и не закинуть - тогда срок подачи жалобы был 10 дней, а я уезжала в командировку, поэтому передала ему рукописный экземпляр "краткой" жалобы.

В общем, подытожу так:

Конечно, человек, впервые попадая в СИЗО, растерян и напуган. Но именно поэтому не нужно доверяться первому встречному-поперечному сокамернику и слушать его "умные" советы. Не нужно обсуждать с кем-то, кроме защитника, свое дело.

Нужно искать себе хорошего адвоката, такого, которому сможете доверять.

Впереди - ее допрос в суде. Сын категорически против, мать не выдержит. Я, как защитник, соглашаюсь - показания ее на обстоятельства дела свет не проливают, ценность их нулевая.

Заявляю в суде ходатайство о том, чтобы мать не допрашивали, а огласили ее показания. Объясняю, что женщина возрастная и с больным сердцем, а атмосфера судебного заседания здоровью не способствует. Суд согласился, показания ее огласили. Ничего полезного для процесса в показаниях не было: сыначька самый лучший, рос хорошим мальчиком, хорошо учился, занимался спортом, работал, заботливый и добрый. А на гитаре как играет! Только характеристика, да и то, поскольку все же это мать, судья наверняка в приговоре укажет, что "суд к показаниям относится критически".

Но сыну в ее показаниях что-то не понравилось. И вот мне звонит мать: сын звонил, настаивал, чтобы я в суд пришла и новые показания дала.

Со мной, конечно, подзащитный такое решение не согласовывал.

Я, разумеется, против, потому что после заседаний каждый раз подолгу сижу и ней и привожу ее в чувство, видя, как ей плохо становится от волнения.

Объясняю ей, что идти давать показания нет необходимости: ее показания оглашены, на дело они влияния не окажут. но нет, "Я должна спасти сына!" Сын просил, значит нужно идти и допрашиваться заново!

Хочется настучать по лбу великовозрастному корзиночке, что мамку дергает, заботливый сынок...

Впереди очередное заседания. Чувствую, будут сюрпризы.

После этого его направили к врачу, который предложил походить на дневной стационар и поделать капельницы с лекарствами. Через полгода капельницы повторили, головные боли ушли. Больше к врачу он не ходил.

Далее, в 2017 он менял водительское удостоверение по истечению срока его действия. Естественно проходил медкомиссию, где никаких медицинских противопоказаний, в том числе у психиатра, у него не выявили.

Начинаю внимательно изучать решение суда. Открываю Постановление Правительства РФ от 29.12.2014 N 1604 которым установлены заболевания, препятствующие управлению транспортными средствами, и… не нахожу в нем заболевания F06.60.

Есть заболевания F00 - F09 (органические, включая симптоматические, психические расстройства), которые звучат созвучно с диагнозом, имеющимся у моего клиента.

Диагноз же моего клиента – F06.60. (органическое эмоционально лабильное расстройство в связи с перенесенными черепно-мозговыми травмами. Тревожно-депрессивный синдром).

Да, созвучные заболевания, но тем не менее отличающиеся. Да и код по МКБ-10 полностью различается…

Чтобы дальше разобраться начинаю выяснять, а что это за диагнозы такие F00 - F09?

Согласно "Международной классификации болезней МКБ-10", к заболеваниям F00-F09 (органические, включая симптоматические, психические расстройства) относятся:

F00 Деменция при болезни Альцгеймера;

F00.0 Деменция при болезни Альцгеймера с ранним началом;

F00.1 Деменция при болезни Альцгеймера с поздним началом;

F00.2 Деменция при болезни Альцгеймера, атипичная или смешанного типа;

F00.9 Деменция при болезни Альцгеймера, неуточненная.

Естественно никакой деменции и Альцгеймера у моего клиента нет.

А вот суд, на основании иска прокурора, проходит к выводу, что заболевание моего клиента препятствует управлению тс. Тем более, что в заседание клиент не явился и о своих возражениях суду вообще не заявил.

Отправляю клиента в ГИБДД и психдиспансер взять справку о прохождении им медицинской комиссии в 2017 году при замене водительского удостоверения. Ему и там, и там говорят, что такие сведения хранятся 5 лет.

Хорошо, тогда советую ему заново пройти медкомиссию для определения отсутствия противопоказаний к управлению тс, не говоря заранее зачем она нужна(!!!). В последующем это сыграло важную роль.

Подаем апелляционную жалобу, прикладываем к ней свежую справку о том, что мой клиент не имеет медицинских противопоказаний. Причем справка подписана тремя врачами-психиатрами.

И в областном суде начинается самое интересное! Оказывается, судебная коллегия сделала запрос: действительно ли мой клиент проходил медкомиссию или нет (а то вдруг мы справку подделали)? В заседание вызвали врача, который был в комиссии и ставил свою подпись в справке. Та естественно подтвердила, что она такую справку выдавала, и у клиента нет никаких препятствий к управлению.

Один из судей пытался надавить авторитетом, мол раз на учете стоит, значит не может управлять. Прокурор естественно поддерживает мнение судьи. На это врач пояснила, что имеющееся заболевание клиента вообще не требует постановки на диспансерный учет.

Я же заявляю, что нахождение на диспансерном учете не имеет никакого значения, поскольку противопоказанием к управлению является наличие конкретного диагноза, указанного в перечне заболеваний, а не нахождение на диспансерном наблюдении. А мой клиент такого заболевания не имеет.

Суд принимает решение отложить судебное заседание, чтобы врачи решили вопрос о снятии клиента с диспансерного учета или оставлении.

На следующее заседание суд оглашает, что от прокурора поступил отказ от иска, и прекращает производство по делу. Сделано это было, чтобы сохранить лицо – прокурор понял, что запахло жареным и сам отказался от иска, а не суд отменил решение.

Предвидя закономерный вопрос, сразу отвечу: после получения апелляционного определения мы обратились с заявлением о взыскании судебных расходов. Было несколько заседаний. Прокурор и Минфин естественно возражали против удовлетворения, мол моей заслуги, как адвоката, в этом нет, поскольку сам прокурор отказался от иска.

Но суд все равно взыскал с прокурора Минфина (прокуратура по закону финансово ни за что не отвечает, здорово, да?) судебные расходы на оплату госпошлины, прохождение медкомиссии и оплату моих услуг (по сложившейся традиции немного снизив их) .

Кстати, я не первый раз сталкиваюсь с тем, что прокурор заявляет необоснованный иск о прекращении права управления тс: Отказ прокурору в лишении права управления