Серия «История нашего мира в художественной литературе»

Всем привет!

Вот мы и подобрались к рубежу V-VI веков н.э., и мне посчастливилось найти настоящую литературную жемчужину, благодаря которой я смогу сегодня рассказать о трех государства того периода – империи Сасанидов, Византии и государстве эфталитов. И начну с Персии, т.к. это будет логичнее всего.

В прошлый раз я рассказала, что на смену Бахраму Гуру пришёл его сын Йездигерд II (440-458), который прославился тем, что заварил кашу с насильным обращением подчиненных государств Южного Кавказа в зороастризм, а расхлёбывать заваренные им каши пришлось не только ему, но и его вдове, царице Денак, а также наследникам – Ормизду III (458-461/62) и Перозу I, он же Фируз (461/62-484). Причем преемником Йездигерд будто бы назначил Ормизда и, похоже, не учёл, что тот нравился далеко не всем, так что очень скоро после воцарения нового шахиншаха в стране вспыхнула междуусобная война. В итоге Ормизд был свергнут (и, по некоторым сведениям, убит), а Эраншахр ослаб, чем воспользовались не только армяне, но и кто похуже – эфталиты.

Кстати, о них. Я о них уже не раз упоминала, но толком так и не рассказала. Видимо, вот он шанс. Эфталиты (они же абделы и белые гунны) на самом деле (во всяком случае по основной версии) к гуннам особо никакого отношения не имели, это был ираноязычный народ (или скорее группа племен), которые, возможно, произошли от массагетов и издревле жили в Средней Азии. В 440-м году примерно их вождем стал Хингила I (ок. 440-490), который к 457-му году подчинил себе Чаганиан, Тохаристан и Бадахшан, занял Мерв и, в общем-то, тем самым и создал то самое эфталитское государство, причем на достигнутом они не остановились, и стали продвигаться дальше на восток (захватили Кашгар, Хотан и Кучу), юго-восток (покорили частично территории современного Афганистана, Кашмир и Пенджаб, и стали угрожать Гуптам) и даже начали наезжать на иранцев.

Царей (или вождей) их называли хушнавазами, и вторым таковым стал после Хингилы Мегама (ок. 490-493), а после него знаменитый Торамана (ок. 493-515), который и привёл к краху империю Гуптов. Пожалуй, до конца его правления эфталиты всё ещё переживали период подъёма, и всё переигралось только после поражений его наследника Михиракулы (ок. 515-530). Но это совсем другая история, и я, надеюсь, дорасскажу об этом в другой раз. На рубеже V-VI-го веков эфталиты были во всех смыслах на конях, контролировали Великий Шёлковый путь, богатые и развитые Согдиану и Бактрию держали на правах вассалов, посылали послов в Северную Вэй, конкурировали с жужанями и успешно вымогали дань из государства Сасанидов. И началась эта позорная для иранцев история вот именно тогда, во времена Ормизда и Пероза.

По одной из версий брата Пероз одолел именно благодаря помощи эфталитов, за что потом отдал им некоторые территории. А, став сам шахиншахом, подумал, что негоже раздавать территории всяким варварам и начал против эфталитов войну. Те будто бы раз его одолели и заманили в ловушку, он выбрался и, вместо того, чтоб сделать выводы, продолжил в прежнем духе. И это на фоне нападок на иудаистов и христиан, восстания 481-484-х годов в Армении и тотального голода, охватившего Эраншахр по причине жесточайшей засухи. Царь от Ахура-Мазды прям-таки. Благо, пока он воевал, страной управляли более разумные люди и, благодаря их мерам, всё не пошло совсем уж по одному месту. Предполагают, кстати, что экономикой страны могла тогда рулить мать Ормизда и Пероза – царица Денак.

Ну а Пероз вторгся в 484-м году на эфталитские территории, попал в очередную ловушку и был эпично разгромлен. Сам он будто бы погиб вместе с некоторыми из своих сыновей, а часть его военачальников и сын Кавад оказались в плену вместе с теми ценностями, что царь повёз с собой в поход. На смену ему пришел Балаш (484-488), который приходился родичем Перозу (хотя степень родства точно не ясна) и которого тот оставил за главного на время своего провального похода. Это спровоцировало очередную, хотя и менее масштабную междуусобицу, и, к несчастью для себя и страны, Балаш оказался не слишком сильным и инициативным правителем, да ещё вдобавок государство ему досталось в плачевном состоянии, и наложенная эфталитами дань подъёму тоже не способствовала. Поэтому у него распоясались представители знати из «Семи великих домов» и стали во многом сами управлять, как умели. Судя по всему, даже неплохо справились.

Особенно выделились Шапур из рода Михран и полководец Сухра, а также его сын Зармихр из рода Суренов. Этот Сухра (он же Сухрай и Суфрай) провёл блистательный поход-реванш и вернул на родину не только плененного царевича Кавада и других, но и все богатства Сасанидов, захваченные хушнавазом эфталитов. Во всяком случае, так гласят легенды) Что более вероятно, дело решилось дипломатическим путем, и всё перечисленное персы просто, по сути, выкупили, причем за дорого. Дань выплачивать эфталитам они прекратили только во времена Кавада. Кстати, о нем…

Правление Балаша было, можно сказать, правлением мягкого человека с соответствующими послаблениями. Он принял меры, чтобы не доводить до полного истощения крестьянства, заключил Нварсакский договор, закончив тем самым Ваанскую войну (481-484) и поставив тем самым точку в вопросе религиозного и национального конфликта в Закавказье (государствам региона была предоставлена свобода вероисповедания и ещё некоторые плюшки) и даже, видимо, ослабил давление на христиан и иудеев в самом Иране. И, возможно, его религиозная политика стала причиной того, что на него заточили зуб мобеды и некоторые представители знати. Закончилось это тем, что Балаш был свергнут, вероятно, не без вмешательства того самого Сухры, а на трон посадили молодого Кавада I (484-498/499 и 501-531). И уж тут-то начались особо «интересные времена».

Теперь, чтобы лучше понимать, что да как, мне придется ненадолго обратить внимание на главного соседа и соперника Сасанидов – Византию. На момент прихода Кавада к власти там повторно сел на трон император Зенон (474-475 и затем 476-491), который очень хотел обратно свой Нисибин, ведь срок позорного договора, заключенного когда-то Иовианом (363-364) после неудачного похода Юлиана Отступника против персов, успел истечь ещё когда, а отданные города и области так к ромеям и не вернулись. И у той, и у другой стороны были политически нестабильные времена и серьёзные финансовые проблемы, так что переговоры шли плохо, а ситуация накалялась, и не помогло даже то, что Зенон умер, и к власти пришел Анастасий I (491-518). Того, кстати, на трон привела уже известным способом та же самая Ариадна, дочь Льва Макеллы, что когда-то сделала мужем и императором Зенона.

Анастасий был иллирийцем по отцу, а по матери происходил от брата Юлиана Отступника – Констанция Галла, но даже это делало его не очевидным кандидатом в императоры. Правда у него была хорошая репутация при дворе Зенона, и, возможно, именно это и сыграло решающую роль. Несмотря на религиозные распри и проблемы во внешней политике, страной он управлял даже неплохо – облегчил налоги, ввёл в обращение медные фоллисы, закрепил за арендаторами земельный участок после 30-летнего срока аренды и сделал ещё много чего. Но никейцы называли его нечестивым из-за его симпатий к монофизитству, и его положение поначалу, видимо, не было таким уж прочным. А в таких условиях ему тоже ничего иного не оставалось, кроме как требовать назад территории. Ситуация зависла в неопределенности.

А тем временем в государстве Сасанидов происходили странные и даже страшные вещи. Началось всё с того, что объявился там некий пророк Маздак, которого не устраивал текущий религиозный и государственный порядок, и он начал проповедовать и агитировать за реформирование зороастризма, за всё хорошее против всего плохого, и приобрел себе много последователей, включая и царя Кавада. Так Маздак стал верховным жрецом Эраншахра. Началось всё с хорошего – раздачи людям зерна, продолжилось сомнительным – раздачей женщин из гаремов. И чем дальше, тем круче.

Возможно, именно это привело к заговору, свержению и заключению Кавада. Вместо него на трон посадили его брата Замаспа (496/99-501). В этом есть определенная злая ирония, потому что ранее, в 493-м году, опасаясь, что непомерно усиливший свои позиции Сухра, может его свергнуть, Кавад от него избавился. Неизвестно, напрасны были его опасения или нет, но в стране у него надежной опоры не нашлось, кроме небольшой группы сторонников, что, очевидно, помогла ему бежать в земли эфталитов. Там он набрал войско и, подобно Перозу, вернул себе трон, сбросив брата. После этого, как ни странно, правил он довольно долго. Вывод из этой истории Кавад, похоже, сделал такой – не надо, чтоб тебя считали слабаком, надо хорошо кормить армию, и своевременно платить эфталитам…и пошёл войной на Византию. Причем резво прошелся по окраинным областям, захватив такие города как Феодосиполь и Амида. Помогал Каваду царь Лахмидов Ан-Нуман II (ок. 499/500-503), сын малика аль-Асуада и внук того самого Аль-Мунзира, который непосредственно воспитывал молодого Бахрама Гура.

В общем натворили персы всяких ужасов, всполошили византийцев, и те были только рады откупиться. Историки спорят, сколько именно они послали персам золота, но точно дохрена. Из хорошего тут было только то, что византийцев это встряхнуло, и они озаботились укреплением своих рубежей, чему персы при всем желании помешать не смогли, хотя это нарушало «добрососедские» договоренности. Всё, что смог Кавад, это демонстративно поглаживать христиан отличных от никейства течений, что многих в Византии наверняка бесило…Но Анастасий к их числу не относился)

В собственном же государстве Кавад продолжил укреплять свои позиции, чтоб случившееся не повторилось, и ближе к концу своего правления дошёл до того, что опрокинул бывших товарищей-маздакитов, с большинством из которых после этого нещадно расправились, ибо претензий к ним накопилось немало. И было за что. Одна только расправа над военачальником Сиявушем чего стоила. Сам Маздак был схвачен и казнен где-то в 524-528-х годах. Схожая судьба постигла и старшего сына Кавада – царевича Кавуса. После этого в фаворе остались один из сыновей Сухры, великий вазир Бозоргмехр, и Хосров Ануширван, в 531-м году ставший новым шахиншахом.

И, может, я рассказала обо всём этом длинно и скучно, но вот зато увлекательный рассказ обо всем этом можно найти в повести

«Маздак» М. Симашко

Время действия: V век, ок. 491-506 гг., и затем примерно 526-528г.

Место действия: государство Сасанидов (современные Ирак, Турция и Иран), государство эфталитов (современные Туркменистан и Узбекистан), Византия (современная Турция).

Интересное из истории создания:

Морис Давидович Шамис (1924-2000) был советским писателем, сценаристом и драматургом, который большую часть жизни прожил в Казахстане, но писал на русском языке. Родился он в Одессе в семье микробиолога Давида Лазаревича Шамиса и его жены, немки по происхождению, а своё имя получил, потому что родился в День Парижской Коммуны. Война застигла его 17-тилетним парнем, и школу ему пришлось оканчивать в эвакуации, в городе Мары на территории нынешнего Туркменистана. Позже служил в армии на границе с Ираном, а потом учился в Одесском учительском институте, который успешно окончил в 1946-м году, в 1950-м окончил также обучение на заочном отделении факультета журналистики Казахского университета им. Кирова и после этого в Средней Азии работал журналистом. Первая его повесть «В чёрных песках» была опубликована в 1958-м году в журнале «Новый мир» под псевдонимом «Симашко», под которым писатель печатался и впредь.

Но, пожалуй, самое известное его произведение – это всё же повесть (или исторический роман) «Маздак», якобы опубликованная в 1968-м году в Казахстане. Хотя в книге, что я читала, в конце стоит дата написания – «1967-1970», так что, скорее всего, публикация произошла всё же в 1971-м году. «Маздак» стал первым и на сегодняшний день единственным художественным произведением русскоязычного автора, посвящённым истории доисламского Ирана (Эраншахра), что делает его воистину уникальным, особенно с точки зрения моей подборки.

Интересно тут то, что кто-то узрел параллели между описанным в произведении приходом к власти маздакитов и Октябрьской революцией 1917-го года, причем с негативным оттенком. Сам Симашко отрицал наличие каких-либо параллелей, заявляя, что «не собирается, в отличие от Лиона Фейхтвангера, «осовременивать историю»». И я ему верю, потому что прямых параллелей там не увидела. Описанное в этой книге на самом деле прекрасно отражает любое подобное движение, и чисто политическое, и религиозное, и то, чем обычно такие истории заканчиваются. И именно в этом его мощь.

О чём:

История начинается с приёма византийского посольства в Ктесифоне для переговоров по Нисибину, и читатель уже было приготовился следить за Агафием Кратисфеном, как вдруг сменяется страница, и всё действо переносится в тот самый спорный Нисибин, где живёт христианский юноша Авраам, сын перса Вахромея, но не перс по матери. Однако, как оказалось, и отца-перса достаточно, чтоб при наличии определенных талантов, даже после прилюдного наказания за, по сути, чужие проступки в несторианском учебном заведении, привлечь внимание видного сановника Картира и отправиться на придворную службу в Ктесифон.

Но только никакого столичного блеска там Авраам не увидел – повсюду разорение, трупы умерших голодной смертью, интриги и заговоры. И волею случая Авраам смог узреть самого великого пророка Маздака и вызвать особое расположение самого царя царей, хотя поначалу даже не догадывался, что Светлолицый юноша и шахиншах Кавад – один и тот же человек. И только одно маленькое совпадение провело Авраама по краям всех пропастей…

Отрывки:

Для начала не могу удержаться и всё же процитирую отрывок о Перозе из «Шахнаме»:

«…Все ближе дружина к сокрытому рву,

Страх тайный терзает дружины главу.

Навстречу Пируз безрассудный, как вихрь,

Примчался, бойцов возглавляя своих.

Литавры, кимвалы гремят с двух сторон

И воздух от пыли в эбен* обращен.

Вот стрелы с одной стороны и с другой

Посыпались, кровь заструилась рекой.

Пируз к Хушнавазу помчался, и вспять

Пустился ведущий туранскую рать.

Коня повернул, спину кажет, и прочь

Несется, и следом бойцы. Во всю мочь

Пируз поскакал с малой горсткой мужей

Вдогон, скакуна его бег все быстрей.

В ров рухнул с вождями иранскими шах.

Являвшие львиную доблесть в боях,

Все царского рода: властителя брат,

Хормоз благородный и славный Кобад;

Всех доблестных, златовенечных число

Немалое: семеро там полегло.

Тогда, торжествуя душой, Хушнаваз

Ко рву прискакал и наружу тотчас

Всех, жизнь уберегших, извлечь повелел.

Престолом оплакан злосчастный удел

Пируза-царя, венценосцев других —

Раздроблены кости и головы их.

Дано лишь Кобаду конца избежать.

По ветру развеяны царство и рать!..».

Из «Маздака» я решила процитировать отрывок, который, на мой взгляд, лучше всего показывает всю суть этой истории:

«…Маздак молчал. Что-то новое, не свойственное ему, увидел Авраам в очертаниях тяжелой головы.

— Чего ты хочешь, датвар? — спросил Светлолицый.

— Они пришли к нам за правдой. — Розбех, задыхаясь, простер руку куда-то ввысь. — Нужно дать им право на убийство!

Мобедан мобед совсем вдруг исчез в своей хламиде. Великие пошатнулись и замерли. Тяжелый гуд послышался в наступившей тишине, словно огонь горел где-то в глубине земли. Это было, как если бы заткнуть пальцами уши. «Верящие в правду» ждали на площади, и плоские точильные бруски висели на их поясах.

— Мы не пустим краснорубашечников в дехи.

Дипераны вытянули шеи, стремясь увидеть заговорившего вдруг старика от людей-вастриошан. Из Атур-паткана был он Деристденаны накануне поехали туда, чтобы раздать пшеницу одного из Каренов, но сами люди-вастриошан не позволили им этого сделать...

Они сидели тихо, земледельцы в белых одеждах. И тогда заговорил старый азат со шрамом через все лицо из сословия артештаран:

— Твои люди, великий датвар Розбех, захотели коснуться нашего Огня в Шизе. Почему они лишают людей свободы совести?.. Они убили невинного человека лишь за то, что он обладает богатством. Среди твоих людей видели нечистых, осквернивших себя воровством. Зачем приобщаешь ты к нашему делу неугодных Мазде?..

Датвар Розбех снова выбросил белую руку из-под фиолетового судейского плаща. Его сухощавое лицо было неподвижно. Только светлые холодные губы чуть двигались и неумолимы были глаза.

— Вы темны и не знаете собственной пользы, арийские дехканы и люди-вастриошан. Огнем ослепили вас мобеды. Но нужнее огня вам хлеб и женщина. Почему же противитесь вы?!

Страдание слышалось в голосе неподкупного датвара. Весь Эраншахр знал и любил его, ненавистника великих, первого сподвижника Маздака. Все молчали. Но вновь прокатился подземный гул, и страшно, неистово закричал Розбех:

— Нет, не правдой и молитвами опрокинут будет Ахриман в душах великих! Смерть им, и пусть рухнут все стены на земле!..

Качнулась голова Маздака, и Аврааму вдруг показалось, что трудно ее стало держать великому магу. Печальная складка обозначилась на лице его, у самых губ. Не было ее раньше...

Светлолицый повел рукой:

— Говори, датвар!

Ровно, убеждающе заговорил опять Розбех... Да, нужно убрать огонь от глаз людей, чтобы увидели они мир в естественном свете. Под страхом смерти следует запретить посещать огнища. И не надо страшиться лжи, когда она служит правде. Гуркаганы из черных каризов пусть будут признаны, потому что лишь волчий язык разумеют великие. Обратно под землю уйдут силы зла, когда исполнят свое...

Резко поднялся с подушки Маздак, и сразу встал вместе с ним Светлолицый. Открылись где-то невидимые завесы, и грозный гул ворвался в зал. Колыхнулось белое пламя светильников.

Авраам с диперанами поспешил по переходам верхних этажей к площади, где ждали деристденаны.

— О Маздак!..

Красным пахнуло в открытый зев дворца. Не из диперанской ниши под сводами, а вблизи увидел Авраам помост во всю ширину арки. Один Маздак стоял на нем, и Светлолицый сидел в вышине под короной на бронзовых цепях. Арийские железные крылья были на ней, означающие орла-властелина и петуха, приносящего счастье Эраншахру...

Голова Маздака приподнялась, оглядывая площадь перед дворцом, улицы и переулки, полные людей в красных одеждах. Он даже привстал на носках, чтобы дальше увидеть, и печальная складка у рта не видна стала при свете солнца. Люди склонились, положив ладони на глаза...

Что-то звякнуло под ногой. Авраам увидел обрывок бронзовой цепи, на которой сидели когда-то желтью львы по бокам трона Сасанидов. Их убрали после «Красной Ночи»...

Он уже много раз видел заполненную людьми площадь. И деристденаны уже дважды приходили сюда в великую годовщину. Но другими были сегодня люди...

Авраам оглянулся на узкую нишу под самым потолком арки и понял. Оттуда, с нечеловеческой высоты, смотрел он на людей, и муравьями казались они, чьи судьбы решает садовник. Здесь, у помоста, глаза и лица были у них...

Рука Маздака взметнулась над этими людьми:

— За правдой или ложью пришли вы сюда?.. Только губы шевельнулись у великого мага. Голос его весь без остатка ушел под своды и лишь потом низринулся на площадь, стократно усиленный. Красная волна покатилась по ней, достигла дальних деревьев и миллионоголосым воплем возвратилась назад.

— О-о Маздак!..

Первородный ужас был в глазах мужчин, стариков, детей. Они тянули руки к великому магу, страшась его недоверия, боясь остаться одинокими в этом мире.

А Маздак заговорил быстро и четко, с мягким северным пришептыванием... Свет отделить от тьмы – вот к чему должны от рождения стремиться люди. И не может быть послаблений в этой битве. Непобедима правда, пока ложь не проникнет в нее изнутри. Трудность в том, что ложь всегда может прикрыться правдой, но правда ложью – никогда. Малейшие ростки лжи должны быть отделены, иначе снова смешаются свет и тьма в мире. И наступит хаос, а при нем – беспредельна ложь и все несчастны...

— О-о-о!.. — простонала площадь.

— Свет зари на ваших одеждах!.. — Маздак шагнул к самому краю помоста. — Все больше людей побеждает тьму в своих душах. Бесконечен этот путь, и мы не увидим встающего солнца. Но слепы те, кто хочет приблизить его восход убийством, ибо убийство – всегда ложь. Разве пролилась кровь в великую ночь? Никто не знает имени азата, убившего эранспахбеда Зармихра, и не от Мазды ли был послан этот человек, чтобы люди не осквернили свои руки кровью? Нет, несовместимы кровь и правда, и не может быть у людей права на убийство!

— О-о...

Это вздохнули за спиной, и, обернувшись, увидел Авраам великих. Свет был у них в глазах, и руки тянулись к Маздаку. Из плоти и крови состояли они, открывшие свои дасткарты.

И только потом разрешающий знак тихо прочертила ладонь великого мага:

— Обороняясь от напавших на вас, убивайте без радости. Нет увлечения страшнее убийства…».

Эта речь сама по себе сильна и показательна, но, если знать, чем потом всё обернулось, то её значение возрастает многократно. Но спойлерить «я, конечно же, не буду».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Как это обычно и бывает, начиная читать книгу о религиозном реформаторе, не ожидаешь ничего увлекательного. В принципе тут было так же, но…с первых же страниц я подпала под очарование слога Симашко и поражалась тому, насколько красиво он пишет. Кажется, можно читать страницу за страницей просто для того, чтоб наслаждаться льющимися ручьем его строками, а о чем там – не так важно.

Хотя в смысловом отношении это оказалось тоже мощным и атмосферным произведением. Я не зря упомянула о некоторых биографических моментах автора – он явно видел места, о которых писал, собственными глазами, не все, но некоторые. И это чувствуется. Ему потрясающе удалось передать не только ужасы смутного времени и войны, но и образы Ирана, Ирака, Самарканда, Мерва и Константинополя тех времен, и на уровне лексики, и на уровне зарисовок.

Симашко явно с уважением относился к своим читателям и не занимался почти нигде разъясняловом персидских слов, органично вплетая их в русскоязычный текст. Мне не хватало сносок, но сам подход я уважаю, и сама пишу точно так же, разве что сноски у меня есть всегда. Единственное, что мне по-настоящему мешало – это то, что за образностью и красивостью изложения иногда ускользал от меня смысл происходящего. Но здесь опять же, и плюс, и минус, так происходило, потому что Симашко зачастую именно что показывал, а не рассказывал, как и советуют всем начинающим писателям. Но мало кто посвящает во все нюансы такого подхода. И нюансы эти выплыли на меня при чтении «Маздака» – то, что ты видишь происходящее, благодаря автору, не значит, что ты понимаешь суть происходящего, как это бывает и в жизни. Это шикарно как подход, но не очень удобно для чтения.

Что касается сюжета и идей, то история-то, на самом деле, не блещет ни оригинальностью, ни замысловатостью. Но тут важно не то, о чем рассказывается, а то, как. Отрывки из этой книги можно приводить на занятиях по психологии толпы – Симашко просто блестяще показал, как в толпе меняется восприятие, образ мысли и действия отдельно взятого индивида. Даже вроде бы такой умный и рефлексирующий человек как Авраам поймал себя на том, что вместе со всеми скандирует «Маздак!», хотя отчетливо видит, что перед ним вовсе не уважаемый им мыслитель и реформатор, принципы коего оставались неизменны до самого конца, а коварный душегуб, повинный во множестве смертей. И это далеко не всё. Меня действительно восхитила глубина проработки персонажей и уровень психологичности того, что я прочитала.

И ещё скажу, что Симашко – один из немногих, кому удаются эротические сцены. Кажется, что достаточно обрисовывать такие вещи широкими мазками, не называя вещи своими именами, приделать красивостей и вздохов, и всё, ничего сложного. Но я читала достаточно, чтобы утверждать, что это далеко не так. Симашко не облажался и тут, и его эротические зарисовки не только красивы, оригинальны и чувственны, но и важны для сюжета. Именно через них, через отношения гг с женщинами он показывал, как внутренне Авраам менялся – взрослел, мужал и познавал горечь жизни. При этом оставаясь человеком в лучшем смысле этого слова.

Что касается истории Маздака и его учения – как я и сказала, сама по себе она не несла ничего нового. Но это не делает её менее острой и жизненной, а потому правдоподобно-пугающей. Более того, Симашко тут в каком-то смысле выступил идеалистом, словно говоря «по-настоящему великие люди себе не изменяют. А если изменили, значит, это уже не они». В остальном же всё как всегда – то, что начиналось лавиной во имя справедливости с красивыми лозунгами, потом непременно скатывается в кровавый террор и превращается в вечно голодное, жадное чудовище, не способное насытиться, пока не пожрет само себя. Благодаря своему яркому, живому и выверенному языку Симашко сумел показать всё это с поистине пугающей реалистичностью. Убери образность из его изложения и оставь точность, расставленные акценты и мелкие детали, и описанные им сцены смогут потом стать сюжетом для кошмаров не на одну ночь.

В общем, я однозначно рекомендую эту небольшую книгу к прочтению. Я выделила некоторые незначительные минусы, и добавлю, что там несколько смазанный конец, но в остальном это поистине шикарная книга. Я давно не получала такого эстетического наслаждения при чтении и, скажу честно, редко видела настолько прекрасно написанные вещи, что у классиков, что у современных авторов. У меня в списке ещё одна или две книги Симашко, и я точно знаю, что буду их читать.

P.S. Пока писала эту часть своего обзора, слушала композицию «Shenidan» (feat. Dariush & Hayedeh), созданную из песен знаменитых иранских исполнителей. Подумала, что она отлично передает дух «Маздака». Не могу сюда прикрепить, но советую найти и послушать. Тоже очень атмосферно.

И, думаю, на этом я всё же закончу рассказ о поздней античности и перейду на раннее средневековье. Чуть позже запилю отдельный пост с навигацией по прошлым заметкам. Если понравился этот пост и/или вся серия, ставьте лайк, подписывайтесь, если ещё не подписаны, жмите на "жду новый пост" и пишите комментарии, можно также закинуть небольшой донат - зачастую на эти деньги я покупаю книги, которые не могу найти в свободном доступе, но которые очень хочется рассмотреть, чтобы сделать подборку ещё полнее и интереснее.

Всем привет!

Постепенно подвожу к концу V-го века н.э., остается ещё буквально четыре-пять книг, прежде чем я окончательно перейду к раннему средневековью. А сегодня снова вернусь к середине столетия, и снова буду крутиться вокруг истории Персии эпохи Сасанидов и государств Южного Кавказа, прежде всего, разумеется, Армении, но повезло мне найти произведение, которое затрагивает и другие государства региона. Поэтому сначала о них вот и расскажу.

Нашла я ещё одну карту, иллюстрирующую государства и их границы в прошлом. И вот по ней хорошо видно, что в V-м веке на Южном Кавказе существовали четыре государства – Армения, Иберия, Кавказская Албания и Лазика (она же Эгриси или Колхида). Начну с последнего.

Условное Колхидское царство возникло на побережье Чёрного моря примерно в VI-м веке ещё до н.э. Я говорю «условное», потому что нет единого мнения о том, было ли это единое централизованное государство или множество государственных образований со схожими культурой и языками. Но что цивилизация там какая-никакая уже была – это почти точно, т.к. о Колхиде и населяющих её племенах писали Скилак Кариандский (или тот, кто им притворялся, я понимаю, смешно, но так бывает)) и Страбон.

Уровень государственности, как я и сказала, древней Колхиды – под вопросом, но уже в древности там было развито земледелие и ремесла, и даже в Вани чеканили собственные серебряные монеты («колхидки»). Там же нашли и остатки сооружений, и различные артефакты эпохи античности. Вани находится примерно в 20км от Кутаиси, т.е. довольно далеко от побережья, так что, по меньшей мере, в I-м веке до н.э. что-то, что можно было назвать Колхидским царством, там всё же было. Впрочем, оно едва ли имело сильное влияние, и всё время оказывалось в подчиненном положении сначала по отношению к державе Ахеменидов, потом Понтийскому царству, а после – Римской империи. В состав последней эти территории как раз и вошли под названием провинции Лазика.

Но уже в I-III веках н.э. там образовалось Лазское царство (ок. 131-697гг. н.э.) со столицей в Нокалакеви (он же Археополис и Цихе Годжи). Есть предположение, что изначально оно было гораздо мельче, просто со временем подчинило себе окрестные территории и стало простираться от побережья Чёрного моря (нынешние Абхазия, Верхняя Сванетия, Гурия и Аджария) и до Лихского хребта на востоке, где граничило с Кавказской Иберией (Картли). Постепенно правители этого государства фактически избавились от римского владычества, а формальное подчинение выражалось лишь в защите подходов к римским рубежам воинственных варваров (вроде готов и позже гуннов), но вряд ли местные и без этого хотели кого-то подобного к себе пускать, так что не считается.

Кстати, первым царем Лазики называют Малассаса (упоминался в 131-м году как вассал Римской империи), его преемником, вероятно, был Пакор, современник императора Антонина Пия (138-161), а потом произошёл провал, и следующим известным на данный момент правителем стал Губаз I, правивший +/- в 456-466-х годах н.э. Его я упоминаю, потому что именно на годы его правления могли прийтись события, о которых я хочу поведать сегодня. А так вообще дальше чёткая преемственность царей Лазики тоже не вырисовывается, хотя в V-VII-м веках царство явно имело значимый вес в регионе.

Другим важным государством была Иберия, она же Иверия, Иберийское царство и царство Картли. Располагалось оно на территории современной центральной Грузии и частично Турции, возникло предположительно ещё в античные времена (ок. VI-III века до н. э.) и просуществовало до 537-го года. Первым царём Иберии считается Фарнаваз I, который, если и впрямь существовал, правил примерно в 299-234-х гг. до н.э. Основанная им династия Фарнавазидов просуществовала до 189-го года н.э., и их младшей ветвью по женской линии считались иберийские Аршакиды. Они-то и правили страной в период 189-284-го гг. Между этими династиями Иберией управляли ещё армянские Арташесиды после того, как Тигран II Великий расширил путем войны свою державу (Об этом я рассказывала тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 37.3. «Тигран Великий»). Но потом власть, похоже, вернулась к Фарнавазидам. К ним же, кстати, относились знаменитые Радамист и Фарсман, о которых однажды, может быть, я всё-таки тоже расскажу.

В любом случае Фарнавазиды были в 189-м году свергнуты, и первым Аршакидом на иберийском троне стал вероломный племянник Амазаспа II – Рев I (189-216). Рев был сыном сестры Амазаспа и армянского царя Вагарша II. Так что, надо полагать, на последующие почти сто лет эти две страны ощутимо сблизились.

После Рева правили ещё пять царей из его династии, а потом к власти в Иберии пришли Хосроиды под руководством Мириана III (318-360). Примечательно тут то, что Аршакиды утратили иберийский трон из-за персидского вторжения, а Мириан III получил царство как раз из рук персов, поскольку и сам имел персидское происхождение (по одной версии он был сыном самого Шапура III, по другой происходил из рода Михранидов), и при этом первым браком он был женат на Абешуре, дочери последнего царя Аршакидов – Аспагура I (265-284).

Короче, удобный кандидат для Сасанидов. Ну или так казалось, пока Мириан не прекратил войны с Римской империей и не взял курс на сближение с ней, для чего, похоже, он и его уже вторая жена, царица Нана, приняли христианство и формально сделали Иберию ещё одной христианской страной региона. И, как и в случае с Арменией, замешана тут была женщина – св. Нина Каппадокийская, от которой вроде как приняла крещение Нана. Ну а там понеслось, и в Мцхете, уже тогда столице страны, Мириан построил деревянный собор, на месте которого сейчас находится кафедральный патриарший собор Светицховели. И дружба с Константином Великим завязалась вокруг того, что новоиспеченный христианский царь попросил императора прислать епископов и священников, а тот, не будь дураком, конечно же, прислал. Кто ж отказался бы?

Сыновья Мириана и Наны, Рев II (сам. пр. ок. 360-361) и Вазар-Бакур II (ок. 363-365), и их предполагаемые внуки, сын Рева, Саурмаг II (ок. 361-363 и затем в 370-378), и сын Вазар-Бакура, Митридат III (ок. 365-380 и в 370-378 диархом), держались тех же проримских позиций, что явно очень не понравилось Сасанидам. Вот эта чехарда у власти в Иберии, что видна по датам, вызвана как раз тем, что во внутренние дела Иберии открыто вмешивался шахиншах Шапур II. То же делали и ромеи, что привело к войнам и потере целостности. Причем Митридату пришлось особенно тяжко, потому что он вынужден был пытаться усидеть на двух стульях – и уверить Сасанидов в своей преданности (для чего в заложники посылал даже своих сыновей), и вместе с тем не ссориться с западными соседями и остановить нападки на христиан. А на годы правления его сына, Вараз-Бакура III (380-394), пришелся раздел Армении и вновь усилилось давление Персии, потому что в результате того договора ромеи заявили, что больше в Иберию не лезут. Да ещё вдобавок сам царь скончался тогда, когда его сыновья были ещё слишком молоды, чтобы править, и его место занял Трдат (394-406), ещё один сын Рева II и тесть Вараз-Бакура.

И, как меня ни соблазняет идея подробно рассказать о последующих царях Иберии, я этого делать не буду. Скажу лишь, что потом правили сыновья Вараз-Бакура III – Фарсман IV (406-409), Мирдат IV (409-411), единственный сын Митридата Арчил (411-435) и уже его сын Мирдат V (435-447), а после него знаменитый Вахтанг I Горгасали (447-502). И все эти годы маятник так и качался то в сторону ромеев-единоверцев, то в сторону персов, крайне заинтересованных в сохранении своего господства в регионе.

Что же касается Кавказской Албании (она же просто Албания, Алуанк, Ардан и Арран), то государство это возникло примерно в I-м веке до н.э. на территории современных Восточной Грузии, Азербайджана и Дагестана, и просуществовало до VIII-го века н.э. Крупнейшими городами и в разное время столицами Албании были Кабала (Кабалака) и Партав, а также Дербент (тогда предположительно Диауна, а позже Шахристан-Йездигерд, центр зороастризма, важный торговый пункт и крепость). В отличие от Лазики и Иберии, где говорили на картвельских языках, в Албании говорили на языках нахско-дагестанской семьи, в частности, на агванском.

В остальном история этой страны похожа была на историю соседних стран – изначально, с I по VII века н. э., ею правили Аршакиды (Арраншахи), которые, как и их армянские и иберийские соседи, происходили от парфянских Аршакидов (основателем династии в Алуанке был предположительно Вачаган Храбрый (ок. 300-336), а последними из неё Вачаган Благочестивый (ок. 485-510) и некий Пантелеймон), а после них правили Михраниды.

Как и соседи, агваны поначалу были язычниками и зороастрийцами, а с течением времени приняли христианство. Правда, в отличие от Армении и Иберии, происходило это не в одночасье, а наплывами и явно туговато. Но в любом случае в Кабале, в конце концов, тоже появился свой епископ. На момент интересующих нас событий Албанием управлял Ваче II (444-463), сын царя Асвагена (424-444) и дочери шахиншаха Йездигерда II. И ситуация политическая там была схожей с ситуацией соседей, но с некоторыми нюансами – похоже, агваны больше тяготели к Персии, чем остальные закавказские народы. Но это не помешало Ваче публично отречься от зороастризма и перейти в христианство, когда началось то, что началось.

Ну так а что же, собственно, началось? В прошлый раз я рассказала, как Армения потеряла своих царей и оказалась разделена надвое, что усилило на неё персидское давление, т.к. её восточная часть потеряла независимость и вошла в состав Персии, из которой шахиншахи стали присылать назначенных наместников – марзпанов, а также других чиновников. Марзпанами иногда становились представители армянской знати, но куда чаще – персидской. Первым марзпаном в 428-м году, когда умер последний армянский царь Арташес IV, стал перс Вех-Михр Шапур (428-442), назначенный Бахрамом Гуром. Причем управлял доверенными территориями он хорошо, и всё было тихо, мирно и спокойно, даже несмотря на первые попытки шахиншаха устранить давнюю проблему – византийское влияние на Армению через церковь. Для этого Бахрам пытался присоединить Армянскую апостольскую церковь к Церкви Востока (она же Несторианская церковь). И из этого даже что-то вышло. Но потом произошла двойная смена власти, и всё пошло по известному месту.

В 440-м году умер Бахрам V, а его место занял сын – Йездигерд II (440-458). А спустя два года умер и первый армянский марзпан, а на его месте оказался армянский князь Васак Сюни (ок. 387-454/455), который вместе с тем в 439-м году стал и первым марзпаном Иберии. И, казалось бы, чего бы не длиться миру и спокойствию? Ведь Васак – армянин, а Йездигерд слыл правителем деятельным и справедливым, который, в отличие от отца, не пировал, не охотился и не пополнял гарем все дни напролёт. И вроде бы так, но была у нового царя царей парочка досадных для вассальных христианских государств особенностей – он был очень набожным и рьяным зороастрийцем и при этом очень недоверчивым и подозрительным правителем. И, если б даже ему как царю и человеку было до лампочки, кому там у него армяне, агванцы и иберы поклоняются, то как стратег и военачальник он озаботился тем же, чем и его отец – а что, если византийцы из Западной Армении опять полезут в Восточную? Поэтому он не придумал ничего лучше, кроме как попытаться насильно насадить на Южном Кавказе зороастризм вместо христианства.

И тут уж, как говорится, просчитался, но где? Вместо решения давней проблемы он добился очередного всплеска патриотических чувств и религиозного рвения, а потом и восстания. Возглавил эту борьбу знаменитый Вардан Мамиконян (ок. 388-451), чья дочь Варданик (ум. 475) позже прославилась как святая мученица Шушаник, а племянники, Ваан и Вард Мамиконяны, возглавили армян в борьбе против персов в Ваанской войне 481-484-х годов. Именно о Вардане Мамиконяне, Васаке Сюни, Йездигерде и их сторонниках, их мотивах и борьбе и рассказывается в романе

«Вардананк» Д. К. Демирчяна

Время действия: рубеж V-VI веков н.э., ок. 447-455.

Место действия: государство Сасанидов, Армения, Иберия (современные Турция, Иран, Армения, Грузия).

Интересное из истории создания:

Дереник Карапетович Демирчян (Демирчоглян; 1877-1956) – армянский писатель, поэт, драматург, переводчик и педагог.

Родился в Ахалкалаке Тифлисской губернии в семье обанкротившегося купца Карапета Демирчогляна и начальное образование получил в армянской приходской школе. Однако потом всё переменилось, и будущий писатель учился уже в Геворкянской семинарии Эчмиадзина, потом в Нерсесянском училище в Тифлисе, в 1909-м году окончил педагогический факультет Женевского университета. Работал в Ардагане, потом в Тифлисе участвовал в работе Литературного общества «Вернатун», созданного по инициативе Ованеса Туманяна. В 1903 году он поехал в Москву учиться музыке. После окончания обучения в Женеве вернулся в Тифлис и занялся преподаванием. В 1925 году Д. Демирчян переехал в Ереван, где стал ученым секретарем художественного отдела Института науки и искусства.

При этом писать он начал, похоже, ещё в юности. Так первое его первое стихотворение «Будущее» напечатали ещё в 1893-м году в журнале «Тараз», а сборник стихов вышел в 1899-м году, потом настала очередь пьес, а в 1920-х Демирчян стал браться и за прозу. Так что нет ничего удивительного в том, что в 1934-м году он оказался делегатом от Армянской ССР на Первом съезде писателей СССР.

И самым его известным произведением является именно роман в двух книгах «Вардананк», написанный и изданный в 1943–1946-х годах. Переработанные издания выходили в 1951-м и 1956-м. Интересно тут то, что о национально-освободительной борьбе армян писал в годы ВОВ не только он, но и С.И. Зорьян (о чём я рассказывала тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 77.1. «Царь Пап»), и то, что в своем романе «Вардананк» Демирчян изобразил армянское восстание в первую очередь как политическую борьбу за сохранение армянской национальной идентичности, а потом уже как религиозное противостояние, чего нет (или он менее очевидно) в том же «Самвэле».

Кстати, о названии этого романа сказано в самом же тексте: «…Народ назвал эти два течения по именам их вождей: «Вардананк» и «Васакианк»…», в честь Вардана Мамиконяна и Васака Сюни. Таким образом, в центре повествования во многом стоит не борьба армян с персами, а раскол внутри армянского народа, и борьба одной точки зрения с другой. Но подробнее об этом скажу ниже.

О чём:

По Армении прокатилась весть об изданном шахиншахом Азкертом (Йездигердом) приказе – всем христианам Армении в срочном порядке принять зороастризм. Реакция духовенства на это предсказуема, реакция народа в целом ожидаема, а вот истинное бремя принятия решения легло на плечи и головы князей-нахараров и марзпана – князя Васака Сюни. Васак – известный персофил и явно преклонялся перед мощью империи Сасанидов, поэтому не видел никакой проблемы в самой по себе смене религии. Зато он видел проблему в реакции на этот призыв армян, и в том, что за этим может последовать.

Вардан Мамиконян – давно немолодой полководец, владетель области Тарон, горячий патриот и истинный христианин, так что для него отречение от веры – ещё какая проблема уже сама по себе, но ещё больше его волновало другое – факт вмешательства персов во внутренние дела Армении. По его мнению, это только начало, проверка почвы, равно как и те злоупотребления и преступления, какие персы уже совершали на армянской земле под видом «просто сбора дани». И за свою родину Вардан готов был биться до последней капли крови, невзирая ни на что. Сторонников у него оказалось немало, по горькой иронии – даже в семье и в замке марзпана. Так что на сходке в соборе Арташата нахарары, духовенство и обезумевший от притеснений народ заключили соглашение о борьбе с захватчиками и написали-таки долгожданный ответ шахиншаху, в котором говорилось, что перехода в зороастризм от армян он не дождется.

Узнавший об этом Васак при помощи своих союзников попытался дать знать главному советнику персидского царя, Михр-Нерсе, что они все не при делах и готовы попытаться всё исправить, но Михр-Нерсе остался к этим заверениям глух. А вскорости в Армению пришла и ещё одна новость – разгневанный Азкерт вызвал мятежных нахараров и не уследившего за ними марзпана в свою резиденцию в Нишапуре. Хорошего никто ничего от этого не ждал, но все вызванные отправились в путь, потому что подготовка к войне ещё была не завершена. И в Нишапуре, оказавшись в заключении, под угрозой мучительной казни все армянские узники, невзирая на клятву, вынужденно и притворно отреклись от веры, но только за тем, чтоб им позволили вернуться домой. В Армению их и вправду вскоре отпустили, но с несколькими «но»…

Отрывки:

О послании Вардана Мамиконяна к царю Иверии:

«…Царь развернул и, увидев, что послание написано по-армянски, передал толмачу. Толмач пробежал письмо глазами, еще раз – уже медленней – перечел его и, заучив содержание, начал переводить вслух:

– «Царю Иверии от Спарапета армян Вардана Мамиконяна привет великий!

Государь, насколько ведомо мне, и в Иверию послал царь персов Азкерт повеление отречься от веры христианской и принять огнепоклонство. Хорошо зная многоопытность твою и полагаясь на великую мудрость твою, я уверен, что ты хорошо понимаешь, к чему приведет наши страны принятие такого повеления. Мы, армяне, отвергли требование царя и составили ответное послание. Если ныне и ты, государь, вместе с народом твоим решишь отвергнуть это злокозненное требование, то просим без промедлений поставить нас в известность о решении вашем, ибо грозен час и промедление гибелью веем нам грозит.

Спарапет армян Вардан».

Царь хранил молчание, не отводя пристального взора от посла.

– А что делает марзпан? – спросил он, наконец.

– Прилагает усилия завершить спор миром, – ответил сепух.

– Миром? – покачав головой, вымолвил царь. – Когда же это был угоден мир царям Персии? Не бывает мира с волком! Сказал бы, что он – марзпан, и поступает как марзпан…

– А как Спарапет? В добром ли здоровье? – помолчав, спросил он с улыбкой. – Сильно разгневан, да?..

Советник кинул многозначительный взгляд на царя.

– Этот человек не знает покоя! – задумчиво промолвил царь. – И вот снова у него повод к тревоге… Эх, не впервые персидская змея свертывается в кольцо и ложится нам на грудь! Вон персидский гарнизон засел в Тбилиси, на полдороге между Мцхетой и Цуртавом… Шагу нельзя нам сделать. О каком мире может идти речь? – вдруг воскликнул он с прорвавшимся гневом. – О каком мире, если приходится прятать свое войско от врага, который вторгся в нашу страну? А у вас разве не то же самое? Разве не стоят персидские гарнизоны и в ваших крепостях?..

– Мы, армяне, решили сопротивляться! – спокойно произнес сепух. – Мы все дали клятву и готовы принять войну, если нам ее навяжут.

– Трудное дело война!.. – покачал головой советник. – Пронеси, господи, такую беду…

– Другого выхода нет у них, – возразил царь. – Да избавит их господь!.. Но едва ли, – войны не миновать… Он опустил глаза и долго молчал, задумавшись.

– Ну что ж, ответ мы напишем! – наконец, вымолвил он. – Князья наши изучают указ царя персов и обсуждают ответ. Молю господа, чтобы даровал он нам разум и указал путь к единодушию! Армяне – братья нам. Их борьба – наша борьба. Будем надеяться, что с божьей помощью придем к общему решению.

– Я буду ждать ответа в Мцхете, государь, – промолвил сепух.

– Будешь ждать здесь? Нет, лучше не жди. Ты, я знаю, должен увидеться (если еще не виделся) с бдэшхом Ашушей. Поезжай к нему в Цуртав.

– Я должен вручить и ему послание от Спарапета, – подтвердил сепух, не желая ничего скрывать от царя и одновременно подчеркивая, что предпочтение было оказано царю и послание было вручено ему первому.

– Передай, пусть бдэшх прочтет, обдумает. Он человек разумный!.. -кивнул царь. – Пока съездишь к нему и вернешься, будет готов и наш ответ. А может быть, бдэшх и сам приедет сюда… Ну, это выяснится потом, – сказал он, взглянув на советника.

Скрестив руки на груди, советник молча поклонился…».

И об отъезде из Нишапура после «ложного отречения» и пира с царем царей:

«…Васак беседовал с сыновьями о своих планах. За эти последние два дня он стал необычайно общительным и поведал детям неожиданную новость: он берет их с собой в Сюник.

– Ах, отец, ведь я так стосковался по дому, матери, замку, родине! – запрыгал Нерсик.

– Ну, готовьтесь, завтра выезжаем! – приказал Васак.

– Но зачем же ты привез нас сюда? – спросил Бабик.

– Ну что ж, вы повидали мир, чужие края…

– Ничего хорошего мы не видели, – возразил Бабик. – Видели поклонение солнцу и огню, наглотались дыма от атрушанов…

– Об этом молчи! – оборвал Васак, сурово взглянув на сына.

– Молчу. Поговорим дома.

В этот момент вошел дворецкий Михрнерсэ: его господин приглашал Васака к себе. Васак пошел весьма охотно: его радовало расположение Михрнерсэ, достигнутое за последние дни. Он прилагал все усилия, чтоб еще белее подогреть это расположение, утвердить его и использовать.

Михрнерсэ был серьезен и задумчив. Он улыбнулся Васаку своей гримасой и вновь принял серьезное выражение. Это было плохим предзнаменованием.

– Я вызвал тебя для небольшого сообщения. Повелитель требует заложников.

– Заложников?.. – переспросил Васак, еще не совсем понявший всю серьезность этого заявления.

– Ну да, заложников. Обыкновенных заложников! Это простой и распространенный обычай. Он спросил у меня, кого из нахараров оставить заложником. А я сказал ему: «Поскольку это не имеет особого значения, пусть считаются заложниками сыновья марзпана. Они прибыли, чтоб получить воинское образование и, стало быть, все равно остаются. Так зачем же нам задерживать у себя нахараров?»

У Васака перехватило дыхание. Едва сохраняя хладнокровие, он спросил:

– Но если таков обычай, то ведь можно взять заложников и из числа нахараров?..

– А к чему держать нахараров здесь, когда у них есть дела в Армении? Да и Вардан скорей пожертвует жизнью, ко не останется заложником и не даст никого из своих! Впрочем, зачем нам лишние заботы? Мы возьмем заложников у вполне преданного нам человека! К чему брать у людей сомнительных? А преданнее всех, конечно, ты, государь марзпан. Да это и мне приятней: ведь я Бабика и Нерсика люблю, как собственных сыновей. Они останутся у нас, будут обучаться воинскому искусству, а ты в Армении посвятишь себя нашему делу. Мы же знаем друг друга, друг другу доверяем. Ты – одно, нахарары – другое! Да, заложником остается ведь и бдэшх Ашуша.

– Ашуша?! – содрогнулся Васак.

– Ну да! Царю царей так угодно. Уж не знаю, зачем он повелел так…

Васак чувствовал, что задыхается. Он ответил:

– Я безмерно счастлив, что ты так доверяешь мне… Я привез Бабика и Нерсика не только для того, чтоб дать им воинское воспитание, но в дар тебе… Однако…

– Они и будут жить при мне. Я не отпущу их никуда, не дам им терпеть какие-либо лишения – нет, нет! Они получат у меня хорошее воспитание! Ну, очень, очень рад, что и ты радуешься вместе со мной. Итак, вы выезжаете завтра. До завтра твои сыновья с тобой, после твоего отъезда они – мои сыновья. Иди же побудь с ними, успокой свою грусть, приласкай их, сын мой!..

Васак старался сохранить непринужденность, прощаясь с Михрнерсэ. Но в лагере, увидев сыновей, он почувствовал страшную, неописуемую боль в груди. Он как будто только сейчас почувствовал, как сильно любит их, и любит еще сильней потому, что теряет их: ведь еще неизвестно, как продвинется в Армении дело с отречением, как поведет себя армянский народ и сами нахарары. Сможет ли он убедить их, чтоб они подольше придерживались притворного своего отречения, хотя и оставаясь христианами в душе, и не мешали ему продвигать отречение от веры в Армении?..

– Что сказал тебе Михрнерсэ, отец? – спросил Нерсик. Васак молчал, с глубокой тоской глядя на сына.

– Не видишь? Что-то скверное сказала ему эта старая лисица! – вмешался Бабик.

Васак вызвал слуг и велел подать коня.

– Уезжаешь, отец? – спросил Нерсик. Васак молчал.

– Тогда и мы будем готовиться, отец!

Васак, вновь не ответив ни слова, быстро вышел и уехал в лагерь, к Гадишо…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Начну, пожалуй, с хорошего. Во-первых, в плюсы я, как обычно, возвожу то, что книга иллюстрирует не самые известные события не самого привлекательного для авторов художественной литературы региона. И лично для меня было приятной неожиданностью то, что Д. Демирчян уделил внимание не только Армении и Персии, но и Иберии. Во-вторых, если слить всю воду, то получается, в принципе, довольно последовательное, пошаговое освещение событий, которые привели к восстанию 450-451-х годов, и того, что было дальше. Ну и третье – противоречивый образ Васака Сюни. К нему я ещё вернусь.

И, если честно, на этом плюсы заканчиваются. Я скажу честно, что осилила только первую книгу из двух. Не только, потому что время поджимает, а у меня вечно что-то случается, из-за чего я делаю свои обзоры со скоростью улитки, но и потому что сама книга написана так, что шла у меня капец туго. Я то и дело прикладывала руку к лицу, вздыхала и думала, мол, прочитал одну книгу о борьбе армян с персами – прочитал их все. Потому что тут вот всё то же самое, чем так нервировал меня «Самвэл» и в меньшей степени, но поначалу тоже «Царь Пап» – тонны пафоса, глупые и пафосные призывы и прочие речи о спасении родины, христианства и народе-защитнике на кучу абзацев, все поголовно аморальные, жестокие и при этом невероятно тупые, за исключением Михр-Нерсе, персы, именно ненавидящие армян и именно потому что они армяне и христиане, предатели-персофилы, плоские герои, которых можно описать словами «слабоумие и отвага», небылицы и перегибы про зороастрийцев, чтобы было «посочнее», и это далеко не полный список бесячих штампов. А, да, ещё впихивание странных любовных историй, куда надо и куда не надо.  

Если история с поиском пропавшей невесты телохранителя из «Царя Папа» в конце концов зацепила даже меня, то история про любови с первого взгляда здесь меня откровенно раздражали. И тут таких историй целых три. Впрочем, было и исключение – это романтическая линия Васака Сюни и его молодой любовницы Вараздухт. И ей как раз внимания уделено было меньше, чем хотелось бы. А ведь именно эта любовная история показалась мне действительно цепляющей и настоящей, как и сам образ Васака.

Бесячий штамп таких романов – показывать врагами и предателями всех, кто с воплями «За страну армянскую/народ/родину/веру!» не кидается на персов/византийцев с шашкой наперевес. Вот и тут вышло то же самое. Не знаю, каким был настоящий Васак Сюни и какие у него были мотивы, но в романе Демирчяна это один из немногих здравомыслящих персонажей, в котором к тому же удается видеть и личность, и конфликт, и за которым поэтому интересно наблюдать, и даже ему в чем-то сопереживаешь. И, может, я не дошла до чего-то, что поменяло бы моё мнение (как это было с распорядителем дворца в романе «Царь Пап»), но я вот не увидела в Васаке предателя. Да, у него есть честолюбивая мечта, да, он не слишком избирателен в средствах, да, подвержен вспышкам гнева, да, думает о себе больше, чем есть на самом деле, но при этом лично мне он показался патриотом не меньшим, а то и большим, чем Вардан. Васак, может, восхищается в самом деле Персией, но при этом мечтает сделать Армению такой же могущественной (насколько реализуемы эти мечты – другой вопрос). Вардан же за идею готов рискнуть и даже пожертвовать всем. И я была целиком и полностью на стороне Васака в их со спарапетом перебранке:

«…Открытое выступление Васака встревожило его. Если подозрение подтвердится – значит, следует принять новое решение. Что же, выходит, что Васак пробует устрашить его могуществом Азкерта?

– Но зачем же вы обращаетесь ко мне, государи «Васакнанк»? – с неожиданной невозмутимостью спросил он вдруг. – Почему вы полагаете, что от метя так много зависит? Поговорите с самим народом…

– С народом будут говорить войска Азкерта! – с раздражением бросил Васак.

– Пусть не бахвалится много этот пес! – поднял голос Вардан. – Пусть он не доводит нас до отчаяния! Мы поднимем против него всю страну, и он еще увидит…

– Всю страну? – вспыхнул Васак. – Ты дерзнешь пойти и на это преступление? Кто дал тебе право ставить всю страну под угрозу гибели?..».

Весь патриотический пафос звучит мощно (и то не всегда) на страницах книг. В реальности же, как верно отметил на страницах этой книги, кажется, Васак же, более сильные и подготовленные народы в подобных ситуациях стирали более слабые и менее подготовленные с лица земли. И как в случае «Самвэла», я говорю, что надо просто знать, чем это восстание закончилось, и в моменте, и в перспективе. Если подумать, то тактика тянуть время была наиболее выгодной. Да и сама по себе смена религии никак не влечет за собой ни потерю языка, ни потерю национального самосознания, ни потерю земли. И именно это и есть самое слабое место подобных историй, на мой взгляд. Авторы как будто игнорируют тот факт, что все эти попытки насадить зороастризм в самом деле преследовали не религиозную, а политическую цель. А то, чем это обернулось, как раз опиралось на тогдашние представления о спасении души. И из-за этого теряется в этих историях логика. Вдумчивый читатель не сможет это не заметить, а на голых эмоциях далеко он не уедет.

Короче, я не могу ни советовать эту книгу, ни отговаривать от её прочтения. Меня она местами откровенно бесила, но было там и то, что нашло у меня эмоциональный отклик, то, что зацепило. Однако, самое главное, что нужно о «Вардананке» помнить перед прочтением – это книга своего времени и своего народа. Поэтому написанное в ней будет интересно далеко не всем. Но не упомянуть о ней я не могла.

Всем привет!

Я честно пыталась читать одну современную книгу о Корее V-го века н.э., но «не шмогла». Если про Корею всё-таки интересно, пишите в коммах, и я найду какой-нибудь компромисс. Если не интересно, то тема откладывается на далекое потом. А сегодня я расскажу об одном из самых известных средневековых произведений, нашедшем множество отражений в массовой культуре. Но прежде, как обычно, о реальной истории.

Про Аттилу, чья личность и помогла мне прикинуть время действия в этом эпосе, я рассказывать не буду (поскольку уже сделала это тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 84. «Аттила»). Поэтому сразу поведаю о франках и бургундах, и о том, как они строили свои королевства.

Термин «франк» (и, следовательно, первое выделение их из массы прочих германцев) появился в III-м веке н.э. А к V-му веку они расселились по всей Нижней Германии. Полулегендарный вождь франков по имени Маркомир, живший в IV веке, стал отцом Фарамонда (ок. 420-426/428), которого считали, по одной из версий, отцом Хлодиона (Клодиона; ок. 426/428-447/448) и дедом Меровея. Причем Хлодион управлял в том числе и романизированным населением в более южных областях, и франки активно вовлечены были в V-м веке в политические процессы Европы. Так они, например, принимали участие в битве на Каталаунских полях (451г. н.э.), причем разные их представители сражались по разные стороны. Сложно сказать, было ли у них уже тогда какое-то подобие своего государства или нет (равно как и оспаривается историчность их первых «королей»), но уже тогда они не были слабы и незаметны, и доставляли проблемы соседям, как римлянам, так и другим германцам.

Григорий Турский упоминал не только Меровея и его предков, но и вождя Теодемера, сына Рихомера и Асцилы. И если это тот самый Флавий Рихомер, то он был родичем самого Арбогаста. Был ли он в родстве с Хлодионом или нет – вопрос открытый. О Фарамунде написано, по меньшей мере, два романа, названных его именем (хотя о них я рассказывать не буду), а Хлодион под именем Клодиона был упомянут в романе «Аэций, последний римлянин» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»). О Меровее же повествуется в романе «Астрея», о котором я постараюсь рассказать позже или выберу другую книгу, ещё не решила.

Меровей (447/448-457/458) интересен тем, что именно в годы его правления салическими франками произошло нашествие Аттилы и знаменитая битва между гуннами и римлянами. Судя по всему, именно Меровей управлял разграбленными и захваченными гуннами землями и позже он присоединился к римлянам, чтобы их изгнать. А его сын Хильдерик I (457/458-481/482) стал первым подтвержденным франкским королем.

Что же касается бургундов, то они появились у римских границ ещё во II-м веке н.э., воевали с другими германцами (гепидами и алеманнами) и совершали набеги на римские земли в III-IV-х веках, а примерно в 406-м году (тогда же, когда вандалы, свевы и аланы вторглись в Римскую империю, перейдя Рейн по льду) или чуть позже, около 411-го, бургунды создали своё первое королевство со столицей в Вормсе, причем большинство из них к тому моменту уже были христианами-арианами. И тут-то вот начинается интересное. Произошло создание их королевства благодаря тому, что бургунды поддержали узурпатора Иовина и получили от него земли (если верить историку V-го века Олимпиодору). Чтобы не начинать лишнюю войну, Феодосий позже сохранил эти земли за ними. А правил бургундами тогда некий Гундохар (правил ок. 406-436, причем с 411-го как король Вормсского королевства).

Гундохар этот интересен не только тем, что стал первым королем бургундов, но и тем, что воевал с Аэцием, состоял в родственных связях со многими известными людьми того периода (так его дочь была женой Рицимера, а знаменитый префект Рима Гундобад через его сына Гундиоха приходился ему внуком), и, самое главное, считается, что именно он стал прообразом Гунтера из знаменитого эпоса.

Гундахар в 435-м году напал на римскую Белгику, и для него это плохо кончилось. В борьбе с Аэцием он потерпел поражение, погиб сам и утянул за собой к праотцам братьев и многих сородичей. После его смерти поочередно правили его сыновья Гундиох (ок. 436-473) и Хильперик I (473-480), которого не надо путать с франкским. Причем именно в правление первого гунны добрались и до бургундов, разгромив их королевство и, похоже, поставив его в вассальную зависимость. В 451-м году бургунды выступали в борьбе гуннов с римлянами на стороне Аттилы. Гундиох и Хильперик правили своим народом уже на других территориях, в Сабаудии (Савойе, в современной юго-восточной Франции), куда их римляне вынудили переселиться, и столицей их стала нынешняя Женева.

Казалось, положение их было шатким, но после смерти Аэция и императора Авита всё переменилось, и бургунды стали наращивать мощь и присоединять к своему королевству новые земли. При Гундиохе они захватили Лугдунум (Лион) и дружили с вестготами. Но с его смертью всё опять переигралось, и королевство было разделено между его братом Хильпериком и сыновьями – Гундобадом (473-516), Годомаром I (473-486), Хильпериком II (473-491) и Годегизелем (473-501). Именно в таком виде земли бургундов и встретили условные падение Западной Римской империи и начало средневековья. Не трудно догадаться, что это обернулось междуусобицей и победителем из неё вышел Гундобад. Но это уже совсем иная история. А сегодня я хочу рассказать о временах Аттилы и первого бургундского короля Гундахара, борьба которых нашла своеобразное отражение как в «Старшей Эдде», так и в сегодняшней эпической поэме:

«Песнь о Нибелунгах»

Время действия: V век н.э., ок. 425/434-453гг.

Место действия: Франкское королевство, Вормсское (Бургундское) королевство, Исландия, империя Аттилы.

Интересное из истории создания:

Кто был автором этого произведения неизвестно, но создано оно было ориентировочно в конце XII – начале XIII века на средневерхненемецком языке, который был письменным языком в Германии XI-XIV-го веков. Тот, в свою очередь, с течением времени эволюционировал в современный немецкий язык (нововерхнемецкий).

Поэма эта явно основана на более ранних произведениях, некоторые из которых, вероятно, даже не дошли до наших дней. Сюжет её также во многом перекликается с более ранней «Старшей Эддой», хотя между ними есть и значимые расхождения. Интересно тут, кстати, и то, что частично на сюжет могла повлиять и реальная история вражды двух королев, одну из которых звали Брунхильдой. Только то были франкские королевы VI-го века.

И если прототипы Гунтера, его братьев и Атли (Этцеля) в принципе ясны, про Брунгильду тоже можно кое-что прикинуть, то образ Зигфрида (Сигурда) и его предков тут явно самый неопределенный. По поводу того, кто и почему послужил его прототипом, есть много версий, и я их пересказывать не буду, тем более что там порой встречаются очень странные варианты. Но могу высказать свои предположения. Если мы увязываем Зигфрида с конкретным временем и конкретными историческими личностями, и берем на веру то, что он был сыном франкского короля (в поэме его имя Зигмунд), то проще всего подумать на одного из сыновей легендарного Фарамунда, потому что это подходит и по дате, и определенное созвучие имен тоже присутствует.

Кстати, я читала о том, что в «Песни о Нибелунгах» время течет своеобразно, и герои, мол, не стареют, хотя проходят десятки лет, и это такой художественный прием. А я вот в этом не уверена. И моя версия состоит в том, что неувязка тут вызвана вот чем. «Старшая Эдда» и «Песнь о Нибелунгах» повествуют об одной и той же истории, но немного по-разному, и главное расхождение там в финале. Не буду сильно спойлерить, но кое-что вынуждена всё же раскрыть.

В «Старшей Эдде» история заканчивается гибелью не Гунтера и его спутников, а Атли (Этцеля), в то время как в «Песни о Нибелунгах» погиб именно Гунтер. Зигфрид (Сигурд) мог прийти в Вормс в начале V-го века, и, если он женился на Кримхильде около 417-го года, то спустя 36 лет история завершается в 453-м году, как раз, когда умер Аттила. А Фарамонд стал королем франков около 420-го года. Кримхильде в 417-м году могло быть всего 14-15 лет, тогда девушки выходили замуж рано, и, когда она по явным политическим мотивам стала женой Атли, ей было около 36-37 лет. Т.е. она уже не была юной, но всё ещё была относительно молода. В источниках написано, что сына от 2-го мужа она родила на 7-м году их брака, т.е. когда ей было около 42-43 лет. Теоретически даже в раннем средневековье женщина в этом возрасте могла ещё сохранять фертильность. Так что никакой рассогласовки тут может и не быть – все герои старели, но не слишком стремительно.

Всё переигралось и утратило историческую достоверность, когда автор «Песни о Нибелунгах» перенес эти временные рамки в свою поэму, но изменил финал. Допустим, мы можем сдвинуть начало истории на примерно 411-й год. И тогда у нас получается, что во второй раз Кримхильда вышла замуж примерно в 434-м году, т.е. в тот год, когда Аттила начал править гуннами. Но тринадцать лет прожить с ним она никак до конца этой истории не могла, потому что Гундахар-Гунтер погиб в 436-м году. Так что, думается мне, автор повторил канон, но сделал это неудачно. Хотя подтверждения моей версии у меня нет. А странно.

«Песнь о Нибелунгах» не только не потерялась в веках, но и со временем приобрела поразительную популярность. В.Г. Вагнер написал знаменитую оперу «Кольцо Нибелунга» в 1848-1874-х годах, а с появлением кинематографа стали снимать ещё и экранизации. Одни из самых первых – это «Нибелунги» Ф. Ланга 1924-го года и одноименный ремейк Х. Райнля 1966-67-го годов, а самый известный, пожалуй, фильм У. Эделя «Кольцо нибелунгов» 2004-го года. Кстати, похоже, с этого фильма, где он исполнял роль Гизельхера, начал актёрскую карьеру Р. Паттисон. И после такого идти в «Сумерках» сниматься… Фильм, кстати, не смотрела. Кто и поэму читал, и фильм смотрел, отпишитесь – насколько экранизация удалась? Ну а я пока поеду дальше.

О чём:

Зигфрид (или Сигурд в «Старшей Эдде») – сын короля франков Зигмунда и его супруги Зиглинды, и по совместительству молодой искатель приключений на свою голову. Слава о нем разнеслась далеко за пределы отцовского королевства, особенно после того, как он победил страшного дракона Фафнира и искупался в его крови, что сделало его неуязвимым для обычного человеческого оружия…Ну или почти неуязвимым – Зигфрид до одного неудачного момента благоразумно хранил в секрете, что после того, как омылся в драконьей крови, обнаружил листок, прилипший к лопатке.

В один несчастливый (как стало ясно позже) день Зигфрид, известный на родине плейбой, мечта всех франкских девиц и женщин от 14 до 84, давно наслышанный о красоте и добродетельности сестры бургундских королей, Гунтера и его братьев, решил, что это лучшая партия для такого молодца как он. И, несмотря на то что родные его отговаривали, отправился из Ксантена (ранее римская Ветера и чуть позже Колониа Ульпия Траяна) в Вормс (в римские времена Цивитас Вангионум, во времена бургундов Борбетомаг, и там даже был свой епископ).

Несмотря на все опасения бургундские короли встретили прославленного героя со всем радушием и даже извлекли из его приезда немалую пользу – именно Зигфрид отбил нападение вождя (короля) соседней страны. Да и Кримхильда о нем и прежде слышала, а тут вообще влюбилась по уши. Но Гунтер не торопился их поженить, и Зигфрид раз за разом порывался уехать, но каждый раз его что-то удерживало, да и принцесса ему тоже пришлась по нраву. Поняв, что больше тянуть нельзя, Гунтер и его верный вассал решили в последний раз, прежде чем отдать ему Кримхильду, поюзать героя на полную катушку:

«…

Сказал правитель рейнский: «Я отправляюсь в путь

И счастья попытаю, а там уж будь что будь:

Иль за морем Брюнхильду [68] добуду в жёны я,

Иль скатится до времени с плеч голова моя».

Возвысил голос Зигфрид: «Вам уезжать не след.

Все знают, сколь жестокий Брюнхильдой дан обет.

Нет, голову не стоит терять из-за неё.

Оставить вам разумнее намеренье своё».

«Коль ехать, — молвил Хаген, — и вправду вам охота,

Просите, чтобы с вамп опасность и заботы

Неустрашимый Зигфрид по дружбе разделил. [69]

Ведь он обычаи и нрав Брюнхильды изучил». [70]

Король воскликнул: «Зигфрид, надеюсь, ты не прочь

Отправиться со мною и в сватовстве помочь?

Коль за морем Брюнхильду добыть удастся нам,

Я за тебя — лишь пожелай — и жизнь и честь отдам».

Сын Зигмунда ответил: «Тебе помочь я рад

И от тебя за службу не попрошу наград,

Коль ты готов мне в жёны отдать сестру свою.

Уже давно я к ней любовь в душе своей таю».

«Готов, — уверил Гунтер, — и в том тебе клянусь.

Коль я, добыв Брюнхильду, в Бургундию вернусь,

С Кримхильдой в брак ты вступишь, разделишь с нею ложе

И будешь жить да поживать с супругою пригожей»...».

На первый взгляд кажется, что Гунтер просто втемяшил себе в голову такую безумную идею, а Хаген первый его отговаривает, но, на мой взгляд, похоже больше на хитро продуманный сговор. И Зигфрид повёлся.

Так вся эта компания попала в Исландию, где правила гордая королева Брюнхильда (а, по некоторым сведениям, ещё и бывшая валькирия, не утратившая ещё в полной мере своей силы), и где уж было Гунтеру с ней сладить? Так бургундскому королю не оставалось ничего иного, кроме как попросить одолеть королеву Зигфрида, что тот и сделал. Бургунды в итоге праздновали победу, а подавленная Брюнхильда собирала свои вещи, чтобы отправиться к берегам Рейна. И ещё никто не догадывался, во что выльется этот обман бедной женщины, ведь на этом Гунтер с Зигфридом при всём желании уже не могли остановиться…

Отрывок:

«…

В свои опочивальни герои удалились.

Перед любовным боем сердца их веселились —

Казалось, в нём победа обоим суждена.

И Зигфрид ею в эту ночь насытился сполна.

Когда воитель ложе с Кримхильдой разделил

И утолила дева его любовный пыл,

Ценить свою супругу стал больше жизни он.

Милей была ему она, чем десять сотен жён.

Но речь об их утехах вести я не охоч.

Послушайте-ка лучше о том, как эту ночь

Провёл король бургундский с красавицей женой.

Уж лучше б он возлёг не с ней, а с женщиной иной.

Ввели супругов в спальню, и разошёлся двор,

И дверь за молодыми закрылась на запор,

И Гунтер мнил, что близок миг торжества его.

Увы! Не скоро он сумел добиться своего.

В сорочке белой дева взошла на ложе нег,

И думал славный витязь: «Я овладел навек

Всем тем, к чему стремился так долго и так страстно».

Теперь он был вдвойне пленён Брюнхильдою прекрасной.

Огонь, горевший в спальне, он потушил скорей

И, подойдя к постели, прилёг к жене своей.

Король, желанья полон, от счастья весь дрожал

И дивный стан красавицы в объятьях пылко сжал.

Всю чашу наслаждений испил бы он до дна,

Когда бы сделать это дала ему жена.

Но мужа оттолкнула она, рассвирепев.

Он встретил там, где ждал любви, лишь ненависть и гнев.

«Подите прочь! — сказала красавица ему. —

Я вижу, что вам нужно, но не бывать тому.

Намерена я девство и дальше сохранять,

Пока не буду знать всего, что мне угодно знать».

Сорочку на Брюнхильде король измял со зла.

Стал брать жену он силой, но дева сорвала

С себя свой крепкий пояс, скрутила мужа им,

И кончилась размолвка их расправой с молодым. [110]

Как ни сопротивлялся униженный супруг,

Он был на крюк настенный подвешен, словно тюк,

Чтоб сон жены тревожить объятьями не смел.

Лишь чудом в эту ночь король остался жив и цел.

Недавний повелитель теперь молил, дрожа:

«С меня тугие путы снимите, госпожа.

Я понял, королева, что мне не сладить с вами,

И вам не стану докучать любовными делами».

Но не сумел мольбами Брюнхильду тронуть он.

Его жена спокойно вкушала сладкий сон,

Пока опочивальню рассвет не озарил

И Гунтер на своём крюке не выбился из сил.

Тогда спросила дева: «Не стыдно ль будет вам,

Коль вашим приближённым войти сюда я дам

И все они увидят, что вас связала я?»

Король промолвил ей в ответ: «Погибнет честь моя,

Но вам от срама тоже себя не уберечь.

Поэтому дозвольте мне рядом с вами лечь,

И коль уж так противна вам мужняя любовь,

Я даже пальцем не коснусь одежды вашей вновь».

Брюнхильда согласилась с супруга путы снять

И королю на ложе дала взойти опять,

Но, повинуясь деве, так далеко он лёг,

Что до её одежд рукой дотронуться не мог.

Явились утром слуги будить господ своих

И в новые наряды одели молодых.

Весь двор был весел духом и шумно ликовал,

Один виновник торжества скорбел и тосковал…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Я читала «Песнь о Нибелунгах» ещё в 2016-м году, и многие моменты мне пришлось освежать в памяти. Тогда я не слишком высоко оценила это произведение и сочла его скорее средним, чем отличным. Из моментов, которые и сейчас можно назвать минусами, я бы назвала историческую недостоверность и некоторую наивность что ли местами, но оно и понятно. С этим и в XIX-м веке были проблемы. К тому же я понимаю, что кому-то, наверное, тяжеловато будет читать стихи, хотя они там максимально простые и понятные.

В остальном я могу говорить только о плюсах, и «Песни о Нибелунгах», и «Старшей Эдды» в части, что повлияла на создание этой эпической поэмы. Хотя некоторые моменты тогда были каноничны, а теперь превратились в истлевшие штампы, в целом сама история довольно нестандартна, причем некоторые подтексты, то, о чем не говорилось в тексте, но что подразумевалось, придает истории особой перчинки. Так Брюнхильда мстила Зигфриду далеко не только за обман и унижение в истории со сватовством Гунтера и всем, что было после, но и за то, что предал их любовь. На их прошлые отношения намекается в сцене прибытия бургундцев ко двору Брюнхильды. А то, что было после того, как Кримхильда в пылу гнева раскрыла сопернице, это вообще форменное безумие, но в хорошем смысле слова.

Вообще я считаю, что эта история особенно хороша своей жизненностью, сложными конфликтами и тем, что среди главных персонажей там вовсе нет однозначно хороших и однозначно плохих. И отношение к ним может в ходе повествования меняться, например, от симпатии до отвращения и от жалости до отторжения, или от отторжения к пониманию и сочувствию. И это делает историю по-настоящему живой и новаторской в рамках той эпохи, потому что автор не мог не понимать, что закладывает именно это. Да и образы, особенно женские, удались ему на славу. Я хотела эту заметку ещё вчера публикануть (но не успела) – потому что вот где реально сильные женщины) И я не помню деталей, но помню основную канву повествования и самые сильные моменты даже спустя 9 лет, а это явно признак качества.

И ещё не могу не сказать. Когда читала «Старшую Эдду», концовка вызвала у меня непонимание и отторжение. Много позже она вдруг предстала предо мной в ином виде, и у меня открылись глаза – Кримхильда так поступила, не потому что она чокнутая, а потому что простила братьям прежние обиды ради борьбы с общим врагом их страны, народа и семьи, каковым для бургундов и был завоеватель Атли (Аттила). И да, смена парадигмы, перевес в сторону брачных отношений вместо отношений кровных, тут имеет значение, но этого недостаточно для понимания, если вот не учитывать исторический контекст. Так что, надеюсь, я дала необходимую базу для понимания этих произведений и замотивировала с ними ознакомиться, а прочитать их стоит однозначно, не только потому что это классика и очень известная вещь, но и потому что это в самом деле очень интересно.

Всем привет!

Да, меня давно не было видно, и случилось это по нескольким причинам. Одна из них состоит в том, что я сейчас торопливо пытаюсь дописывать последний том своего романа «Тусклый свет фонарей». Так что, вполне возможно, следующая заметка тоже выйдет через неделю-другую, но с этой я уже не могла тянуть, и сегодня хочу вновь (и, скорее всего, в последний раз, если не появится чего ну прям таакого) обратиться к IV-му веку н.э., если точнее, то к 391-му году и событиям в Египте.

В одной из прошлых заметок (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия») я упомянула об Александрийском мусейоне, последним управляющим которого, известным по имени, был Теон Александрийский, отец печально известной Гипатии. Но я тогда не сделала акцент на другом значимом сооружении этого города в тот период – Серапеуме (Серапеоне), а ведь история его разрушения и убийства Гипатии во многом связаны.

Культ Сераписа, судя по всему, был очень молодым к моменту начала активной христианизации Египта. По наиболее распространенной версии он вдобавок был создан искусственно при поддержке Птолемея I Сотера, основателя эллинистической династии Птолемеев в Египте, чтобы объединить вокруг этого божества македонцев, греков и египтян, т.к. Серапис сочетал в себе черты и египетских Осириса и Аписа, и греческого Аида, и, возможно, вобрал в себя также черты индоиранского Митры. Казалось бы, если всё было так, идея обречена на провал…но план неожиданно сработал, и культ стал очень популярен, причем его популярность сохранялась и тогда, когда Египет стал частью Римской империи. И при таком размахе в годы правления внука Птолемея Сотера, Птолемея III Эвергета был построен храм Сераписа (Серапеум) в Александрии, ставший крупный религиозным центром, крупнейшим среди других серапеумов.

Серапеум был самым большим и величественным из всех храмов в греческом квартале Александрии, и примечательно что при нём предположительно располагалось одно из отделений Александрийской библиотеки, а также собирались философы-неоплатоники (последователи Ямвлиха), что делало его не только религиозным, но и культурным центром.

Разрушен храм (полностью или по большей части) был в результате христианских погромов в 391-м году, хотя нет точных указаний на то, чьими руками он был разрушен – римскими легионерами или толпой фанатиков. В том же году Феодосий издал декрет, запрещающий соблюдение языческих религиозных обрядов, о чем я ранее упоминала, когда рассказывала о романе «Последние римляне» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»). Скорее всего, храм не был восстановлен именно из-за политики Феодосия. На его месте возвели будто бы христианскую церковь, но она была разрушена ок. 600-го года н.э. Теперь там нет ничего, кроме руин, и уцелевшей колонны Диоклетиана. О событиях того года, и о том, как они могли бы восприниматься современниками, говорится в романе

«Серапис» Г. Эберса

Время действия: IV век н.э., ок. 391г.

Место действия: Римский Египет.

Интересное из истории создания:

О Георге Морице Эберсе (1837-1898) я уже подробно рассказывала, повествуя о его романе «Император» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 66.2 «Император»). Роман «Серапис» («Serapis») он написал и издал в Штутгарте четырьмя годами позже, в 1885-м году, снова обращаясь к античному Египту, но на этот раз в более поздний период и иначе расставляя акценты. На русском языке книга издавалась тоже не единожды, как минимум, в 1998-м и в 2010-м годах (изд. «Терра»), и в 2011-м году («Издательство Мир книги»). Я читала версию «Терры» 2010-го года.

О чём:

Карнис – ныне странствующий певец и глава семейства, которое занимается тем же ремеслом, в прошлом был довольно состоятельным человеком, но спустил всё состояние «ради искусства». В Александрию он прибыл в неспокойное время, но в каком-то смысле у него не было выбора – в дороге на него и его семью напали разбойники, и они чудом спаслись благодаря капитану судна, которое и доставило их в город.

В Александрии семейство поначалу остановилось в странноприимном доме христианки-фанатички Марии, а потом оказалось под крылом богатого торговца Порфирия и его матери Дамии, чему Карнис и его жена Герза были рады не только из-за богатства этих людей, но и по другой причине – и семья Порфирия, и семья Карниса были язычниками, а язычникам в то время жить становилось всё труднее. И так-то вышло немало императорских декретов, ограничивающих их в правах, и был введен запрет на публичное пение за деньги (что, возможно, тоже было связано со всё нарастающим размахом христианства, но, самое главное, могло оставить семью Карниса без гроша), а тут ещё пришла весь о новом постановлении – предписывалось закрыть все языческие храмы.

Для семей Порфирия и Карниса это был большой упс, потому что они готовились к торжественной церемонии в храме Исиды, что для Карниса означало хороший заработок, и для него и семьи Порфирия было символом языческого сопротивления. Когда же всё перетекло в вооруженное столкновение и попытки защитить языческие храмы, особенно храм Сераписа, от рук фанатиков-христиан, вознамерившихся разрушить главный оплот язычества в городе, и Порфирий, и Карнис, и их родичи вышли на защиту Серапеума.

Впрочем, есть нюанс в этой истории… Несмотря на свою преданность язычеству, Карнис держал у себя рабыню-христианку Агнию и её брата, к которым он и его родные были как-никак всё-таки привязаны, а дочь Порфирия Горго была давно и взаимно влюблена в друга детства, Константина, который тоже был убежденным христианином. И на этом тесные связи героев-язычников с христианами не заканчивались, и много ещё судеб, связей, сомнений и конфликтов переплелось на страницах этого романа.

Отрывок:

«…В нише кумира было гораздо больше золота, серебра и драгоценных камней, чем в сокровищнице любого могущественного царя. Вся обстановка святилища подавляла своим величием, заставляла человека сознавать свое полное ничтожество; ум невольно терялся среди таких необычайных размеров здания, среди его несметных богатств и поразительного изобилия предметов искусства.

Серапеум казался областью бесконечного и неизмеримого; стоило взглянуть, закинув голову, на капители колонн, чтобы почувствовать головокружение. На недостижимой высоте потолков пестрело множество картин и рисунков, но самое сильное зрение утомлялось раньше, чем посетителю храма удавалось рассмотреть хоть что-нибудь из этих интересных украшений. А Между тем здесь, где греческое искусство соединялось с восточным великолепием и обширными размерами, даже незначительная деталь могла выдержать самую строгую критику; каждая архитектурная форма, каждое произведение ваятеля, живописца, литейщика, мозаиста или ткача носили на себе отпечаток высокого достоинства и замечательного совершенства.

Коричневый пятнистый порфир, белый, зеленый, желтый и красный мрамор, употребленный на отделку Серапеума, представляли самый лучший материал, который когда-либо обрабатывали руки греческих художников. Каждая из тысячи скульптурных работ, находившихся здесь, была законченным произведением великого мастера. Мозаика на блестящем полированном полу, рамки, окаймлявшие стенные барельефы, и каждая мелочь, при внимательном обзоре, восхищала своей красотой и тонким изяществом, нося на себе печать несомненной гениальности.

Сотни дворов, залов, коридоров и кладовых примыкали к галереям храма или размещались по нижним этажам.

Здесь проходили длинные ряды покоев, где хранилось более двухсот тысяч свитков; то была знаменитая библиотека Серапеума с читальнями и комнатами для письма; жрецы, преподаватели и ученики имели свои особые помещения, свои столовые и залы для общих занятий. Из лаборатории распространялся острый запах химических препаратов, возле кухонь и пекарен пахло кушаньями. В твердых стенах фундамента были устроены кельи для кающихся и квартиры для людей, исполнявших менее важные должности при храме; тут же помещались и рабы, число которых доходило до нескольких сотен. Кроме того, в подземелье находились залы, гроты, проходы и провалы, предназначенные для мистерий, а на крыше святилища возвышались обсерватории и большая астрономическая станция, где некогда работали Эратосфен 61 и Клавдий Птолемей 62. Астрономы, астрологи, указатели часов магики проводили здесь ночи, между тем как в нижних дворах Серапеума, куда примыкали стойла и запасные магазины, текла кровь жертвенных животных и рассматривались внутренности заколотых быков и овец.

Жилище Сераписа представляло совершенно отдельный мирок, и многие столетия щедро украсили его лучшими дарами искусства и человеческого знания. Магия и колдовство окружили его таинственным мистическим очарованием, а философия придала культу Сераписа отпечаток мудрости и глубокомыслия. Его святилище было, бесспорно, жизненным центром для эллинов, населявших город Александра Великого. Поэтому нет ничего удивительного, что язычники твердо верили оракулам, предсказавшим гибель Вселенной в случае разрушения Серапеума. Встревоженные ожидаемой катастрофой, они хлынули к осажденному храму, готовые или погибнуть с великим Сераписом, или отстоять его святыню.

Какое странное смешение мужчин и женщин, собравшихся в этих священных местах!

Видные ученые: философы, грамматики, математики, естествоиспытатели, врачи — группировались вокруг Олимпия и молча следовали за ним. Кроме них, сюда сошлись: риторы с гладко выбритыми лицами; магики и колдуны, длинные бороды которых падали на талары, расшитые удивительными фигурами, учащееся юношество в одеждах древних афинян; мужчины всех возрастов, называвшие себя художниками, но не шедшие дальше подражания образцам старинного искусства, несчастные, которые в эту эпоху уничтожения прекрасного не находили себе работы и не могли ни к чему применить свои дарования. Здесь было немало актеров без занятий, голодающих актеров, оставшихся без хлеба благодаря запрещению театров и всевозможных зрелищ, немало певцов и музыкантов, жрецов и служителей при храме, изгнанных из языческих святилищ, адвокатов, писцов, мореплавателей, ремесленников, но очень немного купцов, потому что христианство перестало быть исключительно религией бедняков, и богатые собственники охотно принимали веру, которая пользовалась явным покровительством властей.

За одним из студентов последовала его веселая подруга. Другие учащиеся, видя это, тотчас вернулись обратно в город, чтобы взять с собой в Серапеум своих возлюбленных с их приятельницами. Таким образом, к мужчинам присоединилось большое количество увенчанных цветами и разодетых девушек, выгнанных из храмов гиеродул, и жриц с лучшей репутацией, которые усердно чтили старых богов или занимались магией…».

А потом они устроили там оргию)) И это не шутка.

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Скажу честно, это не самая увлекательная и оригинальная книга не только среди всех тех, что я читала, но и среди прочитанных мной книг Эберса (а я ещё успела прочитать «Ведь я человек», но отдельно заметку по этому роману делать не хочу, несмотря на то, что он мне больше понравился). Когда оглядываешься на прочитанное, складывается впечатление, что ничего толком не происходило, персонажи какие-то картонные и невнятные, конфликт между христианами и язычниками не несет в себе ничего нового (равно как и очередное указание на лицемерие первых и разнузданность вторых). В общем чтиво вызывает скорее зевоту, нежели что-то ещё. Но… Если сделать своего рода главным героем Серапеум, то история начинает играть новыми красками.

Истории и Карниса, и Порфирия,  и его матери Дамии, и Агнии с её братом, и Дады, и Горго, влюбленной в Константина – всё это мне показалось скучным и несущественным. Но вместе с тем я считаю, что Эберсу удалось мастерски передать те настроения, которые могли царить в Александрии в связи с разрушением храма Сераписа – эту гнетущую атмосферу ожидания конца и то, как сторонники язычества рассматривали роль храма и вероятные последствия его разрушения. Речь шла не просто о потере святыни, а о том, что рухнет вся Вселенная, если это случится, и это, на мой взгляд, оказалось и сильным, и удачным ходом, и вытягивало весь сюжет из болота.

К тому же я не могу не отметить отдельные сильные в своих описаниях эпизоды. Например, момент со смертью старухи Дамии и реакцией на это Горго подан на изумление реалистично и жизненно, аж за душу берет. Хотя встречались и странные решения. Например, я поняла разочарование Горго, когда она прибыла в храм и увидела, чем там его защитники на самом деле занимаются) Но вот её отторжение язычества и обращение в сторону христианства после этого выглядит неправдоподобным, притянутым за уши.

В общем, это одна из тех книг, знакомство с которыми я не могу однозначно порекомендовать, но уж точно не стала бы отговаривать. Прочитать стоит ради художественного взгляда на одно из ярчайших событий в истории позднеантичного Египта, ради интересных мелочей. Но при этом не стоит ждать от этой книги слишком многого.

Всем привет!

Перерыв затянулся по независящим от меня обстоятельствам, но сегодня, наконец, расскажу о новой книге, о которой намеревалась поведать в доп заметках, и она продолжает историю из романа «Самвэл» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»). Там всё крутилось вокруг событий 367-го года, когда попал в плен и там же скончался армянский царь Аршак II (350-367). Сегодня о том, что было дальше.

После Шапур II (ок. 308-380) напал на Армению, и, что характерно, помогали ему в этом и некоторые армяне, например, Меружан Арцруни и его родич Ваган (Ваан) Мамиконян, тёзка армянского марзпана, о котором, надеюсь, я ещё упомяну позже. Оба, кстати, состояли в родстве со знаменитым военачальником Васаком I Мамиконян (ум. 367), плененным вместе с царем, и, соответственно, его сыном Мушегом Мамиконяном (ум. ок 374/378), который сыграл немалую роль в антиперсидском сопротивлении и дальнейших событиях.

Тогда царица Парандзем, жена царя Аршака, заперлась в крепости Артагерс и довольно долго сдерживала натиск персидской армии, но, в конце концов, персы преодолели сопротивление, взяли крепость, а царицу пленили и увезли в Персию, где она вскоре была убита, причем обстоятельства её гибели преподносятся по-разному, но все рассказы об этом, мягко говоря, не симпатичны.

Казалось бы, после этого Армения оказалась обезглавлена и полностью в руках персов, но в дело вступили оскорбленные такими безобразиями (по отношению к ним, конечно же, а не к армянам) византийцы (точнее тогда ещё восточные ромеи) и отправили на родину ранее отправившегося к ним за помощью (вроде как в Рим) царевича Папа, сына Аршака и Парандзем. Да не одного, а со вспомогательными отрядами.

Пап был единственным сыном, рожденным Парандзем от царя, и, похоже, единственным его сыном, рожденным уже в годы царствования, что, вероятно, и сделало его наследником, а его мать приблизило к статусу царицы-консорта (ранее эта роль принадлежала первой жене Аршака, Олимпии, которую его уже тогда вторая жена, Парандзем, патриотка, но при этом та ещё интриганка, траванула и осталась единственной женой двоеженца Аршака. Кстати, слухи об этом злодеянии далеко расползлись, и эта история окончательно испортила отношения правящего дома и христианского духовенства).

При поддержке ромеев и особенно благодаря пламенному патриотизму и гению Мушега Мамиконяна персы потерпели поражение в битве при Багреванде в 371-м году и были изгнаны из страны. Предатели и те, кого ими признали, тогда закончили позорной смертью, в том числе Меружан Арцруни, казненный после решающей битвы Смбатом Багратуни.

Так вот Пап (ок. 371-374) и стал новым армянским царём. Правление его было недолгим, но запоминающимся. Потому что озабоченный делами своей страны, её самостоятельностью, он проводил реформы, да такие, что по тем временам казались, мягко говоря, смелыми и некоторым даже неприятными.

Первым делом он и Мушег, конечно же, возвратили Армении окраинные земли (хотя при этом в некоторых армянских городах так и оставались римские гарнизоны, которые Пап безуспешно пытался оттуда удалить), а потом царь стал думать, как ему увеличить численность своей армии, и нашёл-таки способы, причем в годы его правления войско армян будто бы возросло до 100 тысяч (а в начале его правления оно составляло около 10 тысяч). Сложность тут была ещё и в том, что Армения уже тогда являлась, по сути, феодальной, а центральная власть была не слишком-то сильной, отдельные области управлялись вассалами царя – нахарарами, которые в своих землях хотели быть полноправными хозяевами, и каждый был кто во что горазд, что создавало угрозы не только внешние, но и внутренние, и перед Папом, как и перед его отцом, решавшим этот вопрос радикально, стояла непростая задача устранения этой разрозненности.

Кроме того, в погоне за подниманием страны с колен Пап здорово наехал на церковников, коими тогда руководил католикос Нерсес I Великий (ум. ок 373), внук Григория Просветителя, крестившего Армению – Пап поотбирал у церкви земли и некоторые привилегии, позакрывал монастыри, будто бы, чтобы повысить рождаемость, и даже велел не отправлять кандидатов в католикосы в Кесарию, а рукополагать в сан на родине. Понятное дело, это вызвало конфликт с духовенством, и впутало молодого Папа в очень неприятную историю. Подробнее не буду рассказывать, чтобы не спойлерить.

К сожалению, жизнь царя оборвалась рано и трагически после того, как он дал понять, что не будет плясать под римскую дудку и неудачно намекнул, что и со вчерашними врагами-персами, мог бы найти для этого компромиссы. Сыновья Папа от Зармандухт в 374-м году были всё ещё очень малы, и потому не без помощи императора Валента на трон посадили Вараздата (374-378). Предположительно он был племянником Папа, сыном Аноба, одного из сыновей Аршака II от Олимпиады, что ромеям было бы особенно приятно и удобно, окажись это правдой (потому как есть ещё версия, что сам Вараздат почему-то свою родовую принадлежность не знал, и в том, что он Аршакид, убедил его сам Валент).

Правление у Вараздата вышло недолгим и максимально неловким. При всех своих достоинствах он был послушным орудием в руках западных соседей: из-за его инертности римляне начали обсуждать с персами решение их давней распри максимально хреновым для Армении способом (страну армян они предполагали тупо поделить меж собой), и под влиянием своего римского советника Вараздат даже предательски приказал убить спарапета Мушега Мамиконяна, последнюю надежду армян на независимость. Что же удивляться, что другой Мамиконян, Манвел, устроил потом восстание и добился побега Вараздата к императору Феодосию? Правда, по пути царя поймали и сослали на остров Тулис (где это, достоверно теперь хз, но в ссылке там бывший царь и провёл остаток своих дней).

После такого вот устранения царя армяне вернули трон законному наследнику – Аршаку III (378-389), старшему сыну Папа и Зармандухт, который стал единственным правителем после смерти его брата, Вагаршака. Правление его хоть и было более долгим, чем у предшественников, но хорошего ничего стране не принесло – именно в годы его правления, в 387-м году, Армения-таки была разделена на две части: западная отошла Римской империи, а восточная – Сасанидской Персии.

Это стало первым, но не единственным разделом Армении, и, несомненно, прошло очень болезненно для жителей страны. Аршак вместе с нахарарами-христианами перебрался в Западную Армению (которая, в свою очередь, разделена была ещё на четыре области) и стал последним 100%-ным Аршакидом в ней (да и царем, в принципе, тоже, после его смерти областью управляли просто наместники, не считая недолгого владычества Хосрова).

К слову, в Восточной Армении Шапур, чтобы прекратить отток населения, правителем поставил Хосрова IV (387-392 и потом 414-415), который, вероятно, но не точно, тоже принадлежал к Аршакидам и, возможно, приходился сыном свергнутому Вараздату. Зато он точно был женат на сестре Шапура, но при этом христианин, так что, с одной стороны, поспособствовал возвращению многих бежавших на родину, с другой власть зятя не оспаривал…Ну, точнее не должен был, но что-то пошло не по плану. Хосров самовольно поставил новым католикосом Армении сына Нерсеса Великого – Саака Партева (348-439), из-за чего нарвался на взбучку от своих покровителей-персов и, не сумев дать отпор, оказался заточен в крепости «Ануш-берде» («Замок Забвения»), а на его место новый шахиншах Бахрам IV (ок. 389-400) посадил его (вроде) брата Врамшапуха (389/400-414).

Тот оказался более успешен – установил наконец мир, продвинул христианство даже в отдаленные языческие области и при нем создал армянский алфавит Месроп Маштоц, учитель знаменитого историка Мовсеса Хоренаци и военачальника Вардана Мамиконяна. Однако в 414-м году Врамшапух умер и, видимо, за неимением лучших кандидатур вернули на место Хосрова, который, впрочем, радовался этому всего около года. Под предлогом того, что сын у почившего царя ещё возрастом слишком мал, новый шахиншах Йездигерд I (ок. 400-420) поставил правителем Армении своего сына Шапура (415-420). Историю его я уже упоминала (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»), повествуя о приходе к власти знаменитого Бахрама Гура (ок. 421-440). Шапур эти свои новые владения явно (и взаимно) недолюбливал, и потому, едва услыхал весть о смерти отца, ринулся в Ктесифон занимать папкин трон, но не успел…и вообще его там убили недовольные и им, и отцом его, и всем их родом.

Этим воспользовались армяне, пытаясь восстановить независимость, возникшие хаос и анархия длились около трех лет, прежде чем Бахрам дальновидно сделал их новым царем сына Врамшапуха – Арташеса IV (422-428). Печаль тут в том, что он стал последним Аршакидом на армянском престоле и надолго прервал преемственность царской власти, потому как уже спустя шесть лет выбесил армянскую знать, был свергнут Бахрамом, но на его место шахиншах поставил не нового царя, а наместника-марзпана. Марзпанство в Армении просуществовало практически до самого конца существования Сасанидской Персии – с 428 по 642-й годы. За это время всего семь марзпанов были армянами, а остальные – персами. Вот такой вот итог у того, о чем рассказывается и в сегодняшнем романе:

«Царь Пап» С.Е. Зорьяна

Время действия: IV век н.э., ок. 371-374.

Место действия: Армения и Римская империя (территории современных Армении и Турции).

Интересное из истории создания:

Стефан Егиаевич Зорьян (1889/1890-1967) – армянский писатель и с 1965-го года академик АН Армении. Родился он в крестьянской семье в селе Караклис (ныне г. Ванадзор), и настоящая его фамилия была Аракелян.

Учился он в русскоязычной школе, а в 1906-м году переехал в Тифлис (ныне Тбилиси), где работал поначалу корректором, а потом переводчиком в редакции сначала армянской газеты «Посланник» («Surhandak»/«Սուրհանդակ»), а потом, когда в 1912-м году её прекратили издавать, в редакции газеты «Культура» («Mshaki»/ «Մշակի»), которая издавалась до 1921-го года. Впрочем, молодой писатель ещё в 1919-м году оттуда ушёл, пожил какое-то время на малой родине и уехал уже в Ереван. С 1922 по 1925 год работал в Наркомпросе СССР, в 1929 году был избран членом ЦК, оставаясь в его составе до 1937 года, а в 1953 и 1957 году даже избирался в состав Верховного совета СССР. С 1950 по 1954 год был секретарём Союза писателей Армянской ССР.

К слову, писать Зорьян начал вроде как ещё с 17 лет, а печататься с 1909-го года (рассказ «Голодные» в журнале «Лума») – вероятно, место работы этому поспособствовало. Первым сборником рассказов стал «Хмурые люди» 1918-го года, а первым романом, судя по всему, «Белый город» 1930-го года, причем после 1918-го года многие работы писателя были посвящены социальным преобразованиям, тому, как социализм изменил жизнь его современников и соотечественников.

Примечательно, что роман «Царь Пап» С. Зорьян писал в годы Великой Отечественной войны, в 1941-1943-х годах, а издан он был, похоже, уже в 1944-м, и это не могло на сам текст не повлиять, поскольку центральная тема этого произведения – борьба с захватчиками, причем как явными, так и пока неявными. Кстати, интересное дополнение – Зорьян не только на эти темы писал, но и «Войну и мир» Л.Н. Толстого переводил на армянский язык.

Роман-предысторию «Царя Папа» – «Армянская крепость» автор создал лишь в 1959-м году. Прочитать его я не успеваю, но рекомендую всё-таки ознакомиться и с ним, причем именно с него и начинать. На русский язык «Царь Пап» был переведен ещё в 1946-м году, а его приквел – в 1984-м. Кстати, благодаря донату я сумела ухватить бумажную версию книги как раз 1984-го года, где есть оба этих романа.

О чём:

Главные герои в этой истории и собственно молодой царь Пап, и его спарапет Мушег Мамиконян, и спарапетский телохранитель Раат, который появляется уже в первой главе под видом слепого гусана (музыканта), который с товарищем-стариком идет в занятый персами Двин, столицу царства. У их вылазки (или скорее пролазки?) несколько целей – во-первых, разведать обстановку, во-вторых, предупредить жителей о том, что царь Пап и преданные ему люди уже вернулись в страну и начинают освободительную борьбу, и, если свезет, очень скоро придут и под стены столицы, поэтому её жителям нужно быть готовыми к этому.

Помимо этого, сам Раат имел ещё одну причину прийти в Двин – там он когда-то жил и там же жила его невеста – Назени, с которой он жаждал увидеться. Однако в тот раз ему даже не удалось приблизиться к её дому, а в толпе её, естественно, он не увидел (да и толпы-то не было, потому что все опасались лишний раз выйти из дома, пока вокруг шарятся персы), а, когда персидские войска стали терпеть поражения на поле боя, персидский гарнизон спешно покинул город и вскоре туда пришёл царь Пап со своими друзьями, Мушегом и комесом Теренцием, посланным его императором Валентом «помочь» армянам. Но и тогда Раат невесту не нашёл – её дом был заперт, а соседи могли передать лишь слухи о том, куда девушка и её мать после гибели отца семейства ушли.

Плохие новости ждали и молодого царя – он вскоре узнал, что его мать оказалась в плену (позже дошли вести и о её гибели) и оказался этим известием крайне подавлен и, возможно, именно поэтому рвался в бой даже тогда, когда окружение ему настоятельно советовало этого не делать.

После победы Мушег, озабоченный самоуправством молодого и неопытного царя, всё-таки вынужден был отправиться в области, чьи владетели-нахарары поддерживали персов или даже просто отказались помочь соотечественникам. Пап оказался предоставлен, наконец, самому себе, и спарапета по возвращении ждал большой сюрприз…

Отрывки:

На самом деле интересных отрывков было несколько, но, если я хочу избежать лютейших спойлеров (а я хочу!), то стоит оставить из всей кучи только два первых.

«…На другой день подъехали к женскому монастырю, окруженному высокими зубчатыми стенами. Вокруг монастыря простиралось широкое поле, на нем работало множество женщин, одетых В черные длинные одинаковые платья, одинаково подпоясанные — так, что на груди и подоле получалось много складок. Когда монахини шагали, длинные концы их поясов развевались, повторяя каждое движение. Некоторые женщины поверх платьев накинули на себя подризники, распахнутые спереди; у всех были черные головные повязки, завязанные узломпод подбородком, закрывавшие лоб и уши.

Присмотревшись, Пап увидел, что почти все работавшие в поле — юные девушки, среди них встречались и девочки лет девяти — двенадцати. Вид этих маленьких монашек, одетых во все черное, был особенно жалким. Почему юных дев оторвали от дома, от родителей и подруг и привели в это безлюдное место?.. Когда Пап направил коня к воротам в зубчатой стене, чтобы узнать, как называется монастырь, путь ему загородила пожилая монахиня в черном с маслеными, как оливы, темными глазами. Она встала перед ним всем своим огромным телом.

— Что желает господин сепух? — поинтересовалась она холодно, давая понять, что вход в ворота запрещен.

— Можно посмотреть обитель? — спросил Пап.

— Это женский монастырь, господин сепух, мужчины не имею т права входить сюда, — ответила старая монахиня жестким мужским голосом. — Это можно лишь с разрешения нашей благочестивой настоятельницы. Изволь мне назвать твое имя и род, я сообщу настоятельнице, может быть, она разрешит.

— Раз запрещено, значит, и не будем просить... — отказался Пап, подумав, что открывать здесь свое имя не следует, а называть чужое имя и род неудобно. Но он не удержался от вопроса : — Однако почему вы собрали в этой обители так много юных девушек? Пусть бы они играли со своими подружками или вышли замуж...

Старая монахиня, которая, видимо, была помощницей настоятельницы, сначала побледнела, потом вдруг вспыхнула, кровь бросилась ей в лицо, и, сверкая глазами, напоминающими оливы, она отчеканила:

— Умерь свои слова, господин сепух, и не вмешивайся в порядки, установленные господом. Удались, пока не поздно, чтобы твои богопротивные слова не прослышал кто-нибудь и не сообщил католикосу Нерсесу...

Пап сразу же почувствовал острозубую пантеру, притаившуюся под внешней кротостью и черным одеянием этой старой монахини. Опасаясь, как бы она не подняла шум и не стала допытываться, кто он, царь повернул коня и сказал Бату и Иеремии:

— Пойдем, она угрожает нам Нерсесом...

Это приключение развеселило друзей.

— Как думаешь, если бы мы сказали, что ты царь, впустили бы ? —заинтересовался Иеремия.

— Во-первых, не поверили бы, во-вторых, могли бы схватить и послать к Нерсесу, - пошутил Бат.

— И он наказал бы меня своими нравоучениями, — засмеялся Пап.

Так, перебрасываясь шутками, они ехали довольно долго…».

И второй:

«…В этот поздний вечер, на третий день после возвращения католикоса из Двина, когда лекарь Саак, сидя на ковре и раскрыв перед собой пергаментные греческие и ассирийские лечебники, при свете лампады и свечей растирал какое-то лекарство, к нему быстро вошел испуганный отец Фавстос и сказал, учащенно дыша:

— Поспеши, отец Саак, блаженный опять занемог. Поспеши...

— Опять, наверно, сердечный приступ, — сказал отец Саак и, надев на домашнюю одежду широкую рясу и крепко заперев дверь кельи, затрусил в патриаршие покои, где Нерсес действительно полулежал в своей спальне, как всегда в таких случаях, в мягком и глубоком кресле.. Седая борода его была всклокочена, сухая костлявая рука лежала на груди. Отец Саак поспешил, но с уважением подошел к нему. Нерсес сказал угасшим голосом:

— Сердце, отец Саак... Опять сердце... Чувствую, напрасно любое лекарство и лечение... Ибо сердце мое устало... Уже не способно служить телу моему...

Сказав это, он костлявой тонкой рукой отвел шелковую рясу и другие одеяния под ней и указал на сердце, то есть на то место, где кожа будто приросла к костям худого тела и где синели вены. Отец Саак, подойдя, две секунды подержал руку на этом месте, потом нащупал пульс больного и, склонив голову, в молчании долго внимал ему. Озабоченно посмотрев на отца Фавстоса, лекарь покачал головой и предложил Нерсесу успокаивающее лекарство. Патриарх отказался.

— Достаточно мне жить, отец Саак, — Голос его был еле слышен. — Я уже стар... Лекарства напрасны.

Несмотря на поздний вечер, весть о болезни католикоса быстро облетела братию , почти все вышли из келий на мощеный двор собора. Старшие епископы поднялись в патриаршие покой и столпились в залах, соседних со спальней католикоса, ожидая новых известий о болезни святейшего. Архимандриты, иноки и дьяконы, разбившись на группы, вели негромкую беседу, обменивались догадками о болезни католикоса.

Вот уже три дня они нетерпеливо ждали сообщений о результате поездки патриарха в Двин. Сумел ли католикос как нужно наставить царя или, может быть, царь пренебрег его назиданиями — никто не знал, потому что Нерсес, вернувшись из Двина, не обронил ни одного слова даже сопровождавшим его епископам. Все с большим интересом ждали результата этого свидания, однако вместо этого сегодня услышали весть о тяжелой болезни святейшего.

Толпившиеся во дворе монахи так и набрасывались с тревожными вопросами на каждого, кто выходил из патриарших покоев. Безрадостные ответы немедленно передавались из уст и уста. Неизвестно, как и откуда в толпе, собравшейся во дворе, вдруг родилось и побежало тяжелое слово, которое шепотом монахи передавали от одной группы к другой.

— Отравление... патриарх отравлен...

— Кто же? Царь?..

— Тсс, тихо...

— Если это правда, нужно ли молчать? — послышался чей-то голос в темноте.

— Тсс, осторожно... Узнаем. Как знать, что правда, что неправда... — предостерег другой.

И опять голоса стихли, перешли в шепот, который, однако, шелестел во всех концах двора, в тени деревьев, под стенами церкви, у патриарших покоев. Что говорила братия, трудно было узнать. Все были обеспокоены, напряженно ждали.

— Отец Саак... Отец лекарь, — вдруг пронеслось во дворе.

Из патриарших покоев действительно вышел отец Саак, печальный, возможно из-за того, что блаженный отказался от предложенного им средства, или просто потому, что состояние святейшего было тяжелым. Толпа архимандритов и иноков надвинулась на него со всех сторон.

— Верно, отец Саак, что блаженный отравлен? — спросил кто-то.

— Царем, — добавил кто-то в темноте.

— Тсс, — пригрозил чей-то голос. — Послушаем отца Саака.

— А почему не спросить, если говорят, что отравлен? — повторил первый толос. — Не дали ли святейшему чего-нибудь смертельного? А, отец Саак?

Лекарь удивленно посмотрел на толпу:

— Откуда эта мысль, глупейшая и ненужная! Он не отравлен... Сердце у него старое и очень слабое...

— Говори правду, отец Саак, правду, — заговорил новый голос. — Ты же всегда был правдолюбцем.

Подошли новые священнослужители и плотнее окружили отца Саака.

— О смотрел я святейшего по своему разумению, святые отцы. И повторяю , нашел, что сердце у него больное. Я давно предупреждал блаженного, чтобы не садился ни в колесницу, ни на коня. Ибо сердце у него очень больное...

Как бы нараспев заныли голоса недоверия, потом стал расти глухой ропот, и вдруг всплеснулся звонкий взволнованный голос:

— Ты не прав, отец лекарь!.. Не к лицу это... Мы уже знаем, патриарха отравили...

— Отравлен!.. О травление! — побежало недоброе слово в этой толпе, сплошь одетой в черное. И опять в этом общем ропоте зазвенел тот же голос:

— Вот, святые отцы! Тот, кто отнял у церкви ее доходы, лишает нас и нашего патриарха! — Это кричал высокий иерей, его борода в темноте слилась с черной рясой, но блестящие глаза, словно метали молнии…».

Вот так вот и рождаются информационные вбросы)

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Я должна сказать, что в целом эта книга понравилась мне гораздо больше, чем откровенно сомнительный «Самвэл» Раффи. На первый взгляд у этих книг немало общего, но есть всё-таки и ощутимые различия, которые, на мой взгляд, играют в пользу «Царя Папа».

Язык изложения схожий с языком других армянских авторов (того же Раффи), и мне всё же кажется, что сходство в изложении текстов армянских авторов завязано на особенностях собственно армянского языка, это и делает тексты в определенной степени узнаваемыми, похожими друг на друга по своему слогу и ритму, но не вполне похожими на тексты русскоязычных авторов. В принципе, это неплохая фишка.

Что касается остального, то здесь тоже очень сильны патриотические мотивы, хватает агрессивного заряда, схожие темы и опорные точки, но в некоторых вещах акценты смещены, причем чуть ли не на прямо противоположное. Если в «Самвэле» одна из тем была завязана на спасении христианства и христиан от огнепоклонников, то тут Зорьян начинает вроде с того же, а потом разворачивает всё по меньшей мере на 90 градусов и рассказывает уже о перегибах и откровенных злодеяниях христианских церковников, а потом о том, как на это реагировал молодой и горячий царь, и во что это вылилось. Это не антихристианская книга, но вот этот момент, с одной стороны, роднит её с раннесоветской литературой, громившей церковь да религию и там, и сям, и в то же время, он не слишком характерен для армянской литературы в целом, где христианству придается огромное значение, и оно рассматривается неразрывно связанным с армянами и их страной.

Ещё не могу не отметить, что Зорьяну удалось, пожалуй, создать действительно харизматичного персонажа в лице Папа. Хотя местами он меня подбешивал, в целом его начинаниями проникаешься, его личность вызывает симпатию, а логика и поступки, направленные на укрепление его родины и благополучие народа – уважение. Хотя он позволял себе неоднозначные высказывания, в целом он производит впечатление человека не фанатичного, милосердного, прямолинейного и справедливого, чего, пожалуй, не было в том же Самвэле. Даже наивная вера Папа в людей, которая в другом случае могла бы меня раздражать, здесь вызывает скорее сочувствие и даже какое-то умиление, вот, мол, какой прекрасный человек.

Другой герой, Раат, не столько интересен сам по себе, сколько любопытна история его поисков возлюбленной. Поначалу я зевала с этого избитого тропа, но автору удалось сделать удивительное – настойчивое повторение этих поисков, переживаний Раата, его сомнений, создало у меня давящее и гнетущее ощущение, заставив уже саму задаваться вопросами о том, что случилось с Назени и с нетерпением ожидать момента, когда она всё-таки найдется. Короче…Заставил же переживать за героев, а! Я сама удивилась, что такой топорный прием сработал да ещё так точно.

Наконец, я должна предупредить, что, не считая первой главы, начало у книги капец какое растянутое и нудное, я еле его осилила. Вообще изложение Зорьяна, особенно в начале, кажется очень затянутым, причем растянутым искусственно, с обилием лишних слов и деталей, как будто густую тягучую кашу черпаешь ложкой и жуешь. Но чем дальше, тем меньше это бросается в глаза. Совсем тяжко на части про освободительную войну, полегче на истории правления Папа и я прям читала, затаив дыхание в конце, особенно историю с поездкой по приглашению Валента в Тарс.

Короче первые главы нужно просто пережить, а дальше это вполне достойная и любопытная книга, по-своему приятно написанная. Я позже обязательно прочитаю «Армянскую крепость» (благо она в том же издании) и, может, когда-нибудь даже о ней расскажу. Хотя вряд ли. У Зорьяна есть и другие исторические романы, и, если я их найду и сочту полезным рассказать и о них, то непременно это сделаю. Пока среди армянских авторов он вызывает у меня наибольший интерес.

Всем привет!

Как и обещала, перехожу к дополнительным заметкам по периоду I-V-го веков н.э., и начинаю с долгожданного повествования о золотой эпохе правления династии Гуптов в Индии. Это одна из тех немногих индийских династий, о которых худо-бедно рассказывают в школе на уроках истории, но на территории Индостана они тогда были далеко не одни.

Хронологически предшествующей этой была заметка о временах государства Сатавахана (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 60. «Лилаваи» и «Саттасаи»), которое существовало в Индии в период III в. до н. э. – III в. н.э., было тогда крупнейшим и соседствовало как с Индо-Скифским царством, а позже с империей кушанов и царством саков, так и с древними индийскими царствами – Калингой, Черой, Чолой, Пандьей и Ай. Калинга, похоже, на время в ходе завоеваний Гаутамипутры Сатакарни (ок. 112-136гг. н.э.) попала под власть Сатаваханов, но царства южной Индии независимость сохранили.

После правления Шри Яджни Сатакарни (178-207) царство Сатаваханов стало стремительно сдавать позиции. Там успели поправить ещё три царя – Виджая, Чандра Шри Сатакарни и Пулумави III, прежде чем государство это в середине III-го века н.э. прекратило своё существование и рассыпалось на несколько небольших царств – вернула себе независимость Калинга, возникли государства Андхра, Трайкутака, Кунтала, Чуту, Кадамба и, конечно же, царство Паллавов, а самый юг Индии захватили Калабхра, о которых, если найду материал, я однажды постараюсь рассказать.

Около 255-го года в центральной Индии власть перехватили Вакатаки. Предполагают, что изначально они находились в зависимости от правителей Андхры, но потом добились независимости и довольно скоро здорово расширили свои владения, коими правили примерно до 565-го года. Я не случайно их упоминаю, потому что чуть позже, наравне с саками из государства Западных Кшатрапов, они были главными соперниками Гуптов. Так что к ним я ещё вернусь, а пока, собственно, о Гуптах.

Основателем их династии считался удельный правитель Шри-Гупта (ок. 240-290), который управлял Магадхой из Паталипутры, но владения его поначалу были небольшими. Его сын Гхатоткачагупта (ок. 290/300-320) тоже особо ничем не отличился и в опасные разборки не лез.

А вот уже его сын, Чандрагупта I (320-350), не сидел на месте ровно и стал первым правителем государства Гуптов после того, как между ним и Кумарадеви из династии Личчхави (тогда правителей другого небольшого княжества) был заключен династический брак. И именно Чандрагупта начал расширение своего государства, но по-настоящему сильно расширил пределы их страны сын Чандрагупты и Кумарадеви – Самудрагупта (ок. 330/335-380).

Власть перешла к нему будто бы после того, как его отец отрекся от трона и отошёл от дел, встав на духовный путь. Правда, согласно другой версии Самудрагупта стал править после Качи, возможно, старшего сына Чандрагупты (иная версия, что это другое имя Самудрагупты). Именно этим, вероятно, объясняются разночтения в дате начала его правления, но в любом случае царствовал он очень долго и в индийскую историю вошел как олицетворение идеального правителя.

За годы его нахождения у власти Гупты покорили множество более мелких княжеств, и владения их к 380-му году н.э. простирались на территории всей северной Индии и ещё заходили на восточное побережье. Золотой мечтой Гуптов было восстановление славы и могущества империи Магадхов, вот они и собирали под свои знамена всё и всех, до кого могли дотянуться.

Но на завоеваниях, конечно, достижения Самудрагупты не заканчивались. При нем Гупты начали чеканить собственные монеты, развивали искусства (скульптура, музыка и поэзия, сам Самудрагупта считался талантливым поэтом и музыкантом, а при его дворе жил и творил поэт Харисена, известный своими панегириками в честь своего покровителя, сохранившимися на Аллахабадской колонне), оказывали покровительство религиозным институтам, причем не только индуистам (а сам Самудрагупта был вишнуитом и, кстати, ввёл жертвоприношение коней, чтоб обозначить символически свои могущество и власть над ариями, и это отразилось в чеканке его монет), но и буддистам (король Шри-Ланки, предположительно Буддадаса (337-365), отправил посольство с просьбами обеспечить привилегиями сингальских монахов в Бодхгае). В общем наследникам царь оставил страну сильную и богатую.

Вот только кто были его наследники – вопрос непростой. На основании некоторых довольно скудных свидетельств возникло предположение о том, что поначалу после него правил Рамагупта, вероятно, старший сын Самудрагупты, а уж после него ещё один великий царь этой династии – Чандрагупта II (ок. 380-415гг. н.э.). Он не только расширил державу до максимальных размеров, покорив новые земли, включая и давнего врага – страну Западных Кшатрапов, но и способствовал небывалому взлёту науки и искусства. Именно в годы правления его самого и его сына создавались пещерные храмы Удаягири, процветал буддийский центр Наланда и посетил страну знаменитый монах Фасянь, о котором я рассказывала в прошлый раз (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»), а также предположительно творил знаменитый поэт и драматург Калидаса.

Помимо этого, Чандрагупта и его жена Дхрувадеви стали родителями, по меньшей мере, троих детей – Кумарагупты I (415-455), принца Говиндагупты и принцессы Прабхаватигупта. Причем дочь предприимчивый правитель с целью укрепления своих позиций отдал в жёны царю Вакатаков, чьё царство располагалось в центральной Индии – Рудрасене II (ок. 385-390), сыну Притхивишены I (ок. 355-380) и внуку Рудрасены I (ок. 335-355; он, в свою очередь, был внуком и преемником Праварасены I (ок. 275-335), а тот – Виндхьяшакти (ок. 250-275), основателя династии Вакатаков). И этим династическим браком Чандрагупта вытянул счастливый билет, потому что Рудрасена II поправил недолго, зато успел вместе с новоиспеченной супругой создать нескольких наследников – Дивакарасену (390-403), Дамодарасену (ок. 410-420) и Праварасену II (ок. 420-455; видела, впрочем, версию, что Дамодарасена и Праварасена - одно и то же лицо), которые, однако, тогда были так малы, что на целых двадцать лет, до 410-го года, страной Вакатаков правила королева Прабхаватигупта на правах регента, что было ещё каким подспорьем для её отца, а затем и брата. Фактически на тот период это была одна страна.

Правда, после смерти Праварасены II власть перешла к предположительно его сыну Нарендрасене (ок. 440-460), а тот уже таким удобным соседом не был: восстановил единство ранее расколовшегося государства Вакатаков и устроил походы против соседей помельче, завоевав (или обложив данью) Кунталу, Аванти, Калингу, южную Кошалу и Андхру, которые я упоминала выше.

Так что Скандагупте (455-467), предположительно сыну Кумарагупты, о которым я рассказывала в прошлый раз (именно он поставил знаменитую железную колонну в Матхуре, где расписал подвиги своего славного отца), пришлось, видимо, с беспокойством следить за действиями южного соседа и вроде как дальнего родича. И, надо думать, ему это прибавило головной боли, потому что именно в годы его правления стране Гуптов стали угрожать эфталиты. Скандагупта остановил их нашествие, отсрочив полномасштабное вторжение на несколько десятилетий, но дорогой ценой. Пожалуй, можно сказать, что уже при нем и его предполагаемом брате и ещё одном сыне Кумарагупты – Пуругупте (467-473) завершился золотой век Гуптов и начался постепенный упадок их державы.

В эпоху раннего средневековья, если отсчитывать от 476-го года, империя вошла при преемнике Пуругупты – Кумарагупте II (ок. 473-476) или уже его наследнике – Будхагупте (476-495), который был известен тем, что установил памятную колонну в Эране в честь Джанарданы (другое имя Вишну) и пытался благодаря союзу с правителями Каннауджа изгнать всё наступавших под предводительством Тораманы (ок. 493-515) белых гуннов (эфталитов). Иронично, что Каннаудж позже стал столицей династии Гурджара-Пратихара, которая после окончательного распада государства Гуптов занимала их прежние территории в северной Индии. Но о закате Гуптов и том, что было после, я расскажу в другой раз, а сегодня о золотых годах эпохи правления Самудрагупты и Чандрагупте II в романе

«Золотое пламя» Дж. Фаста

Время действия: IV век н.э., ок. 363-382гг.

Место действия: империя Гуптов (современная Индия).

Интересное из истории создания:

Удивительное открытие состоит в том, что Джонатан Фаст (р. 1948) – американский писатель, музыкант, теледраматург и учитель курсов по социальной работе – приходится сыном Говарду Фасту (1914-2003), другому писателю и автору романа «Мои прославленные братья Маккавеи», о котором у  меня ранее была заметка (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 52. «Мои прославленные братья»). Матерью Джонатана была первая жена Г. Фаста – Бэтт Коэн.

Родился Джонатан Фаст в Нью-Йорке, а, когда подрос, то учился много и в разных местах – окончил Нью-Йоркскую Высшую школу музыки и искусств, Принстонский университет (шт. Нью-Джерси), колледж С. Лоуренс в Бронксвилле (шт. Нью-Йорк) и Университет шт. Калифорния в Беркли, а также получил степень магистра в Колумбийском университете и вдобавок получил религиозное образование в Университете-ешиве (Нью-Йорк).

С таким списком он ожидаемо успел в своей жизни много что попробовать – и профессионально музыкой занимался, и психологией (так в 2008-м году он издал научно-популярную книгу «Церемониальное насилие: психологическое объяснение школьных перестрелок», а в 2015-м «За гранью травли: разрываем порочный круг стыда, травли и насилия»), а в какой-то момент начал и писать, следуя по стопам отца, причем начинал с научной фантастики и сатиры. Его первое произведение, похоже, «Разложение» (1975), а первым романом стал «Тайны синхронности» (1977).

Роман «Золотое пламя» (или «Золотой огонь», «Golden Fire» в оригинале) был издан в 1986-м году, и в своём послесловии Дж. Фаст писал об этом так:

«Еще в 1979 году я решил написать роман о «древней» Индии, Индии брахманов, до того, как пришли мусульмане и вытеснили буддистов, и, конечно, до времен англичан и их «превосходящего» христианства. Это все еще оставляло довольно долгий период для исследования, от вторжения ариев в Пенджаб около 1500 г. до н. э., чье слияние с цивилизацией долины Инда в конечном итоге сформировало культуру брахманов, до вторжения хуннов в 485 г. н. э., которое фактически положило ей конец.

У меня не было определенной идеи для истории в голове. Время Будды интересовало меня, как и период Ашоки, великого буддийского царя, и династии Гупта, когда жил поэт Калидаса. Однажды я наткнулся на ссылку — не помню где — на царя по имени Рама Гупта, который предположительно правил между двумя царями Самудра Гупта и Чандра Гупта. Ученые спорили о его существовании, за исключением ссылки на него во фрагментарной санскритской пьесе Деви Чандрагупта, написанной великим санскритским драматургом Вишакхадаттой, не было никаких доказательств, подтверждающих его существование, ни монет, ни указов, ни памятников с его именем (хотя недавно были найдены некоторые джайнские изображения, которые, по-видимому, посвящены ему). Легенда, изложенная в этой конкретной пьесе, состояла в том, что Рамагупта, трусливый царь, отдал свою царицу Дхрувадеви сакам в обмен на собственную жизнь. Его младший брат Чандра Гупта, замаскированный под Дхрувадеви, пошел вместо нее, убил царя саков и завоевал трон и принцессу для себя. Я нашел это очень увлекательной маленькой историей…».

Ещё, когда читала роман, вспомнила об этой пьесе, т.к. изначально пыталась найти именно её или скорее произведения, на ней основанные, потому как Вишакхадатта жил, по одной из версий, в V-VI-х веках, т.е. чуть позже изложенных в его произведении событий, и сохранилась до наших дней лишь одна его пьеса – «Перстень Ракшасы» (о временах Чандрагупты, но Маурьи). И меня, разумеется, несказанно порадовало то, что Фаст тоже об этом источнике слышал и даже взял его за основу.

В том же послесловии он честно признал, что использовал в качестве основы для романа «непрочный фундамент» из легенд и домыслов, но вместе с тем стремился к достоверности в изображении представленного периода и во многом опирался на работу историка и индолога А. Л. Бэшэма – «Чудо, которое было Индией».

В том же послесловии Фаст благодарил ещё очень многих людей, которые помогали ему при создании этого романа, и по этому перечню становится ясно, что он подошел к поставленной задаче очень ответственно и пользовался помощью специалистов во многих областях. Ну и ещё благодарил за поддержку свою вторую жену, Барбару) От брака с ней у него два сына, а от первого брака (с писательницей Эрикой Йонг) – дочь Молли Йонг-Фаст (р. 1978), также писательница, журналистка и политкомментатор.

О чём:

Лекарь Вайдья (что и означает «Врачеватель») настолько сросся со своей профессией или ж его родители настолько верили в предопределение, что иное его имя на страницах романа так ни разу и не появилось, и все вокруг так его и звали – Вайдья. И, дожив до средних лет, он превратился в настоящего мастера своего дела и одного из лучших (если не лучшего) врачевателя Паталипутры, столицы державы Гуптов. Именно из-за его великих познаний, умений и заслуг однажды вечером его разбудила своим визитом втайне восхищавшаяся им придворная служительница и одна из наложниц царя Самудрагупты по имени Сутанука. Впечатленный её красотой Вайдья, впрочем, быстро и думать забыл о её прелестях, потому что, как выяснилось, дело, с которым она явилось, было чрезвычайно серьёзным и требовало незамедлительных действий – во дворце тяжело проходили роды любимой «королевы» самого Самудрагупты – Савитридеви.

Явившийся туда в сопровождении учеников, Канки и Вираты, Вайдья быстро смекнул, что дело дрянь, и вынужден был, дрожа, предстать пред очами владыки с тем, чтобы сообщить ему на свой страх и риск дурную весть – гарантированно он может спасти либо мать, либо ребенка. Царь был упрям, встревожен и раздражен, и в итоге принял, хотя явно не слишком осмысленное, но однозначное решение – «Тогда спаси ребенка и молись ради сохранения твоей жизни, чтоб это был мальчик».

Вайдья, глотая слюну, принялся за дело. И всё даже шло хорошо до момента, пока Вирата с непривычки не хлопнулся в обморок как раз в разгар операции, когда от каждого действия зависела жизнь юной Савитридеви. Помогать тут же кинулась Сутанука, но, похоже, роковая ошибка уже свершилась. Вайдья и остальные помогли появиться на свет юному принцу, названному Чандрагуптой в честь деда, и даже успешно закрыли раны его матери, однако вскоре Савитридеви вновь охватила горячка, и она, несмотря на все предпринятые меры, умерла.

Горе царя было столь велико, что в своей стадии гнева он счёл за лучшее любой ценой найти и покарать виновного в гибели его возлюбленной. И после вынужденного подробнейшего отчета Сутануки выбор его пал на невольно накосячившего ученика Вайдьи. Все попытки спасти его не увенчались успехом, и, хотя позже Самудрагупта раскаялся в своем решении и попытался загладить вину, многое уже изменить было нельзя. Так эта история, связанная с рождением принца Чандрагупты, стала отправной точкой для очень многих событий, о которых рассказывалось в последующих главах романа.

Отрывки:

Одной из искупительных мер, на которую пошёл Самудрагупта, стало его освобождение от службы ему Сутануки с тем, чтоб она стала ученицей и помощницей Вайдьи.

«…Царь велел Сутануке остаться с ним после того, как остальные ушли. Она опустилась на колени рядом с ним на подушки, скромно опустив взгляд, скрестив руки на коленях, ожидая, когда ее господин заговорит.

«Мой разум», — сказал он, — «в смятении. Я притворился, что у меня ледяное сердце по отношению к моему сыну Раме, чтобы мой совет мог составить план, не беспокоясь, что они могут оскорбить меня, но на самом деле, я все еще люблю его. То, что он пытался убить своего брата, заставляет меня любить его не намного меньше. У меня есть гнев, да. Гнева достаточно, чтобы вести войну, жечь, грабить и разорять, но не чтоб стало меньше любви. Ты находишь это странным, Сутанука?»

«Что мужчина любит своего сына? Нет, мой господин. Что мужчина случайно является королем и живет во дворце, что сын — принц и борется всеми имеющимися в его распоряжении средствами за то, что может принадлежать ему, — это необычные обстоятельства, но они не меняют сути».

«Ах, Сутанука, ты так мудра, у тебя есть женская способность видеть за браслетами дела, лежащие под ними».

«Я живу, чтобы приносить утешение моему господину». Сказав это, она наклонилась к нему и, все еще отводя глаза, нежно потерлась грудью о его грудь. Это было потирающее объятие, приглашение поклониться Каме. Король обнял ее и привлек к себе. Она схватила его нижнюю губу своими острыми белыми зубами и потянула ее, легко проводя своими длинными ногтями по его спине. Они продолжали эту и подобные виды любовной игры еще несколько минут, но затем король покачал головой и отстранился.

«Это бесполезно. Мой ум настолько сосредоточен на проблеме моих сыновей, что он отказывается от удовольствия от твоего прикосновения».

«Тогда давай отвлечём ум», — предложил Сутанука. «Ибо, как вол тянет телегу, так и ум опережает тело. Я могу загадать тебе загадку или научить тебя скороговорке, бросить тебе вызов в игре в кости или в сочинении кавьи».

«Состязание в кавье! Да, это прекрасная идея. Мы будем сражаться умами и в то же время решать мою дилемму, потому что, когда мы создаём кавью, фрагмент богов входит в нас и дает нам советы. Какую метрическую схему мы будем использовать?»

«То, что известно как малини, одновременно приятно и сложно. То есть четыре строки по пятнадцать слогов, с ударением...».

«Я знаю, как создавать малини с ударением, наглая девчонка. Разве меня не зовут Кавьяраджа, Поэт-Король?»

«Конечно, мой господин. Я запомню это и постараюсь не слишком сильно тебя превзойти».

«О, нахалка. Мне следует наказать тебя за то, что ты так разговариваешь с твоим господином».

«Именно так», — дразнясь, ответила Сутанука.

Он подумал еще немного и добавил: «В игре было бы больше духа, если бы мы играли на ставки».

«Мой господин — игрок в душе», — сказал Сутанука, улыбаясь.

«Покажите мне человека из Страны Сынов Бхараты, который не был бы им. Но мы должны поставить на кон что-то действительно ценное, потому что только так игра приобретает волнение, которое заставляет кровь бежать, а пальцы покалывать, что, по сути, делает игру не просто игрой, а событием в жизни человека. Что мы можем поставить, что имеет ценность?»

«Это действительно головоломка», — ответил Сутанука, «потому что я наслаждаюсь полным удовлетворением здесь, во дворце. Я не хочу ничего, что мой господин уже не дал бы мне, и я сомневаюсь, что есть что-то, что я с радостью не отдала бы моему господину."

«А я знаю кое-что, но это шокирует тебя, если ты услышишь это сейчас вот так, потому что это своего рода новости, которые так меняют жизнь человека, что обычно сообщаются с подробным предупреждением, в особой аудиенции. Сможешь ли ты вынести внезапный шок, моя Сутанука?»

«Я, конечно, сделаю все возможное, мой господин».

"Ну что ж. Как ты знаешь, я даю Говинде, мастеру по шитью шелка, тысячу голов скота в качестве возмещения за убийство его сына. Теперь мне пришло в голову, что Вайдья тоже заслуживает кое-чего, потому что я также украл у него, в порыве своей ярости, одного из его лучших учеников. Поскольку ты была ему способным помощником...».

Он не знал, как это сказать.

«Да?» — с тревогой проговорила она.

«Я решил отдать ему...»

«Продолжайте».

«- тебя».

Она ахнула и приложила руку к сердцу. Король удовлетворенно кивнул.

«Итак, мы нашли то, что важно для нас обоих. Ты хочешь остаться во дворце, а я отдам тебя Вайдье. Ну что ж. Если ты победишь, ты останешься. Если я одержу победу, ты уйдешь. Это должно придать нашей игре достаточно азарта. Что скажешь?»

Она опустила голову. По ее щеке скатилась слеза, но голос ее был ровным: «Раз мой господин этого захотел…».

Его сердце переполнилось состраданием к ней. То, что перспектива покинуть двор Гуптов будет встречена с тревогой, было вполне ожидаемо, но, в конце концов, это не было похоже на изгнание из рая.

«Три раунда», — сказал король. «Мы бросим кости, чтобы увидеть, кто ходит первым. Ты — нечетные числа, а я — четные».

Он потребовал свои кости, встряхнул их, подул на них и, наконец, бросил их на циновку. Они упали четырьмя точками вверх.

«Я начну». Он молчал некоторое время. Затем он сказал:

«На базаре продавец фруктов разрезает манго

и обнаруживает,

К своему унижению, мясистую плоть, кишащую

личинками...»

Он посмотрел на Сутануку. Через несколько мгновений она ответила:

«Его покупателям все равно,

потому что они знают, что

Брахма создает фрукты,

И что бабочки не имели б красоты без

личинок для сравнения».

Король улыбнулся и одобрительно кивнул. «Ты выиграла первый раунд. Не только твой санскрит красив, но и мудрость в твоем стихосложении. Теперь выбирай. Сделаешь начальный стих или ответ?»

«Ответ, я думаю. Это работа для женщины».

«Очень хорошо», — сказал царь. На этот раз до него дошло быстрее:

«Детеныши скорпионов пожирают свою мать,

чтобы выжить,

Мать думает не о себе, а о благе

своих детей...».

Сутанука сказал почти сразу:

«Царь правит двумя семьями,

Своей кровью и своей страной.

Может ли он пожертвовать собой ради голодных немногих,

когда на карту поставлено благополучие многих?»

«Это хороший стих, но слишком много слогов, я думаю», — сказал царь, нахмурившись. «В этом раунде я выигрываю. И так оно и есть, один на один. Этот следующий раунд решит все. Я сделаю начальный стих». Он долго колебался, решив придумать что-то, с чем она не сравнится. В конце концов, он был кавьяраджей, поэтом-царем.

«Даже мудрец, которого попросили выбрать между сыновьями,

кто из них выживет,

находит легче сосчитать все многочисленные

излучины Ганги...»

Он использовал эту строку о подсчете изгибов Ганги в других состязаниях кавья с ганикой, и он надеялся, что она не вспомнит. В самом деле, она не обратила на это внимания. Она начала декламировать, затем покачала головой и сказала дрожащим голосом: «Я не могу сочинить ответный стих. Ни одной красивой фразы или хитрой идеи не приходит мне на ум. Ты победитель, мой господин».

Она начала плакать: «Боюсь, мне придется покинуть двор».

Царь покачал головой: «Я не могу заставить тебя сделать это. Ты слишком долго служила мне. Вместо этого я пошлю ему скот».

«Я не стану  вынуждать моего господина обманывать».

«Все в порядке. Тебе не нужно идти. Ни Вайдья, ни кто другой не знает о моих планах. Я обсуждал это только с карликом».

«Но мы сыграли в азартные игры, и я проиграла!» В ее глазах появилось растерянное выражение, а голос перешел в вопль. «Я не смогу жить с бесчестьем неоплаченного долга. Я утоплюсь в Ганге!»

В своем несчастье она вырвала волосы из шиньона и начала причитать и бить себя в грудь.

«Женщина, пожалуйста!» — сказал царь. «Если твоя честь для тебя так много значит, и если ты настаиваешь на том, чтобы придать такой вес простой игре и легко данному обещанию, то иди, служи Вайдье. Я не хочу, чтобы на моей совести была еще одна бессмысленная смерть».

«Благодарю тебя, мой господин».

Она простерлась ниц и поцеловала его ноги.

«Но сначала ты достань мне тело младенца, как ты обещала. Это дело такой деликатности, что я не смею просить другого».

«Я сделаю это, мой господин».

«И тогда ты пойдешь служить Вайдье. То есть, если ты все еще так решительна»

«Я не должна колебаться в своем решении».

«Мысль о том, чтобы отдалить тебя, наполняет меня горем и виной».

«Это может быть для моего же блага. Мудрецы говорят, что от страданий приходит рост».

«Если это будет слишком ужасно, ты можешь вернуться. Ты всегда желанный гость».

«Спасибо, мой господин».

«Я буду скучать по тебе, Сутанука».

«И я по тебе, мой господин».

Представьте, как удивился бы Самудрагупта, увидев её всего лишь некоторое время спустя после этого трагического прощания, катающейся на качелях в саду, радостно качающейся вперед и назад и напевающей в такт движению стих, который ускользнул от нее — или так она заявляла — ранее в тот день:

"Однако ганика, когда ее просят выбрать между

долгом и любовью,

Находит это таким же легким, как проиграть состязание,

Сыграв дурака".

Умение Сутануки импровизировать кавью было легендарным во всей Магадхе…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Пожалуй, я могу заявить, что этот роман вполне оправдал мои ожидания. И очень жаль, что я не могу привести два других отрывка – не хватит знаков. Хотя исторически Фаст не во всём был точен и, в принципе сам это признает, его роман получился по-настоящему атмосферным и увлекательным, ему действительно удалось передать образ Индии того периода со всеми характерными атрибутами. При прочтении прям воочию видишь то, что он описывает, от дворца с его пышногрудыми красавицами до рынка в Паталипутре, где завлекают покупателей ушлые торговцы, и до Наланды с её монахами в шафранных одеяниях, ощущаешь ароматы специй, фруктов и благовоний, слышишь звуки ви́ны и чтения священных ведических текстов. И, пожалуй, именно эта атмосфера, эта махровая «индийскость» «Золотого пламени» зацепила меня больше всего прочего.

И дело отнюдь не только в описаниях. При всей, на самом деле, незамысловатости этой истории в сюжетном плане, Дж. Фаст словно постиг сам принцип создания восточных произведений, нанизав на простую нить повествования блестящие бусины сансары, кармы, дхармы и других индийских понятий. Особенно тут показательной и цепляющей была история любви лекаря-буддиста Вайдьи и индуистки, бывшей ганики и царской служительницы Сутануки, на их фоне любовь Чандрагупты и Дхрувадеви, выросшая из детской влюбленности, кажется наивной, простоватой и малоинтересной.

Хотя конфликт отчетливо очерчен и вроде бы серьёзен и там, и там, создается впечатление, что свои препятствия царская чета преодолела играючи и без особых моральных терзаний, в то время как в отношениях Вайдьи и Сутануки до самого конца состязались меж собой чувство долга и вины – с одной стороны, и желание в связке с заботой – с другой. И, хотя деятельными выглядят оба упомянутых мужских персонажа, всё равно создается впечатление, что у Чандрагупты все проблемы крутятся вокруг его личных отношений, в то время как разум и душу Вайдьи занимают куда более сложные и возвышенные вещи, и за ним мне было куда интереснее следить, и судьба их с Сутанукой отношений (которую я считаю лучшим женским персонажем и одним из лучших вообще в этом романе) меня заботила чуть ли не больше, чем всё остальное. Не могу сказать, что конец меня полностью удовлетворил, но вполне устроил.

Что мне показалось неудачным ходом, так это превращение Рамагупты в эдакое чудовище-садюгу, которое и убить не грех. При этом Фаст сделал попытки показать, если не неоднозначность Рамы, так хотя бы то, как он стал таким. И, если б не этот упор на его злодеяния и извращенность, мы бы имели ещё один сильный конфликт, но нет так нет. В принципе там и так жести хватает, это совсем не детская книга, несмотря на простоту некоторых элементов.

В общем, хотя «Золотое пламя» не так-то просто достать и прочитать (мне, например, на инет-маркете и в онлайн-библиотеке с замороченным доступом удалось найти только на английском), попытаться отыскать и прочитать, на мой взгляд, имеет смысл. Несмотря на все трудности и недочеты самого произведения, на данный момент это, пожалуй, лучшая книга о прошлом Индии, которую я читала.