С похмелья как-то раз махнул он квасу,
Наверно, литров этак, где-то дцать.
И, в тот же час, приспичило Мидаса
От всех уединиться, чтоб поссать.
Достав златую брошь, вместо залупы,
Он взвыл: "О Боги! Что за катаклизм!?"
И боги отвечали ему: "Глупый!
Ты ж сам у нас просил капитализм!"
По улицам слона водили,
Как было видно, напоказ.
"А всё же, люди не пиздили!
И впрямь здоровый, пидорас!" -
Ликуюче толпа бубнила,
Восторга бурного полна.
Как будто в Индии, дебилы,
Впервой увидели слона!
Внезапно, пред слоном предстали
Четыре страждущих слепца.
Чтоб внешний вид его представить,
Хотят потрогать слегонца.
За хобот первый взялся хватко,
И тянет снизу, ебанат:
"Ебать мою босую пятку!
А слон-то, в целом, как канат!"
Второй, в изорванной рубашке,
За хвостик подержал чуток:
"Какой канат!? Ты ебанашка!?
Тут есть-то, максимум шнурок!"
За ногу третий взялся ловко,
Сказав уверенно: "Ну чтож,
Засуньте в хуй свои верёвки!
А этот слон на столб похож!"
Четвёртый, строго между нами,
Прослыл дотошным стариком.
Сперва ощупывал руками,
Затем лицом и языком
Касался зверя как святыни,
И выдал, вдруг, коммюнике:
"Слон, это две большущих дыни,
В огромном кожаном мешке!"
Поймали римляне Иуду.
- Ты будешь хуй? - спросили.
- Буду.
Его резали злыми взглядами,
Желчно из под лохматых косм кося.
Был злодей уж отравлен ядами,
А герой побывал уж в космосе.
Обступили титана смертные,
Поднимая факелы жгучие.
Оглядел их глазами медными:
"Вы ко мне по какому случаю?
Коли надо гвоздей, вот гвозди Вам!
Что же вы, неразумные, сделали!?
Вы зачем виноградное гроздево,
Изрубили под корень спелое?
Я ж поля Вам дал хлебородные -
Невдумлённо титан нахмурился, -
Вы зачем их сменяли, рОдные,
На ошмётки фальшивой курицы?
Я ж возвёл телебашень конусы,
Отопление, электричество,
И значков понаделал бонусом -
Разбирайте в любом количестве!
Научил сверлить недра бУрами,
Даровал АКБ из лития,
Чтож пришли Вы такими хмурыми?
Дам ещё Вам, чего хотите Вы?"
Толпа острым в титана метила
Стальным стержнем, жвачкой чпокая:
"Мы хотим, чтоб сполна ответил ты,
За злодейство своё жестокое!"
Оянтарившись светлым лагером,
Он поправил звезду на кителе:
"Я ж детишкам путёвки в лагерь дал!
В санаторий ещё родителям..."
Тут его голосами гулкими
Перебила аудитория:
"Мы хотим трясти голыми булками,
А не эти твои санатории!"
"Я ж Вам дал..." - не успел закончить он,
Своей речи, задорной, пламенной -
Стержнем в тёплую грудь, заточенным,
Пригвоздился к громаде каменной!
Пьяный жрец громким воплем выдавил:
"Боги новые всем нам лыбятся!
Мой народ, ты их волю выполнил!
Но не вздумай пред ними вздыбиться!"
И растаскивать, разворововать,
Мощь былую титана ринулись,
Петухи его печень склёвывать
Как закуску к севухе принялись.
И грядущие поколения
Позапаствили боги убогие.
Не ко всем пришло просветление -
Протрезвели лишь в меру многие.
Они ходят тайком на капище,
Но дорогою озираются,
Сгрёб телец золотою лапищей,
Всё на что их суть опирается.
Они шепчут: "Прости, титанушка,
Не подумав, тебя мы выдали,
Ты нам в сердце глубокой ранушкой,
На самих на себя обидою.
Вновь огнём нам твоим погреться бы,
Твои песни услышать дивные...
Что ж мы в нашей святой древней Греции,
От начала времён наивные?"
"Деда, деда, затушевай свет!"
"Ты чего говоришь-то, Андрюшка?
Над твоею лампадка подушкой!
Окромя неё света здесь нет!"
"Я прошу тебя, дед, затуши!
Передай всем безумным соседям,
Чтоб тушили его не развЕдя,
В нашей скромной далёкой глуши!
Свет, что жгут дураки в городах,
Восторгаясь, как чуду науки,
Он несёт лишь страданья и муки,
Нужно, чтоб навсегда он зачах!.."
"Ты чего говоришь? Не глупи!
Не неси ерунды, бога ради!
Ох, родной, как тебя лихорадит!
Доктор едет уже, потерпи!"
"...На тот свет прилетят мотыльки,
И от них не найдётся спасенья,
И грядущим людей поколеньям,
Смерть подарят их злы огоньки!
Они будут людей надувать,
Как лягушек, соломинкой в дупы,
А затем наши грешные трупы
Любознательно будут вскрывать!"
"У тебя, верно, милый мой, жар,
Вот ты глупость такую и брешешь,
Где же доктор, дери его леший!?
Лоб твой сыр и горяч, как пожар!"
Дед к иконам всю ночь вопрошал,
А Андрейка в бреду бесновался.
Врач, к утру, сквозь метель, к ним добрался.
Но ребёнок уже не дышал.
Солнце скачет по крышам столицы,
На дворе беспросветная старь,
И на козлах своей колесницы,
Триумфально бравирует царь,
Он от Пеллы прошёл до Египта,
Он индусов смуглявых крушил.
Про деянья его манускрипты
Составляют учёны мужи!
Под копыта коня летят розы,
Но сказание ведь не о том ж,
Прослыхал император наш грозный,
Что в Афинах живёт старый бомж,
Что пропил он давно свои почки,
Что лет сорок, как не был он сыт,
Что как крыса живёт в своей бочке,
Рядом с бочкой он гадит и ссыт,
Провоняла на деде рубаха,
Но зато в нём есть редкий талант:
Посылает всех дьявольски на хуй,
Хоть ты пекарь, а хоть ты инфант.
Чтоб толпа на монарха молилась,
Без особых затрат в серебре,
Царь решил: "Деду сделаю милость,
Пусть всех на хуй он шлёт при дворе!
Пусть он будет как шут мой придворный
Хуесосить зажратых вельмож,
Хоть по слухам характер там вздорный,
Если что, есть палач у нас всёж"
Из под шлемов глядит стража в оба,
Чтоб беду от царя отвести,
Император заходит в трущёбы,
Жаждя скверного деда найти.
За ним стражники верной цепочкой,
Статно выправлен каждый гоплит...
Вот она, эта самая бочка!
Внутри кто-то усердно пердит.
Царь по стенке сей бочки нахально,
Бьёт своим золотым сапогом,
Описать запах сложно: фекальный,
Чуть блевотины и самогон.
А из бочки взирает в лохмотьях,
Весь вонючий, похож на скелет,
В грязной обуви из шкурок кротьих,
В жопу пьяный и зассанный дед.
Царь, пуская доспехами блики,
Мощным голосом, с эхом от стен
Молвил: "Я Александр Великий!
Здравствуй, мерзкий червяк Диоген!
Я пороть и казнить тебя волен!
Раскалённым железом залить!
Проткнуть тысячью стрел в чистом поле,
Коль решишь ты меня разозлить!
Я и персов громил и индусов,
И затаптывал в пыль их слонов!
В моём войске нет слабцев и трусов!
Я властитель полей и лесов!
И сегодня тебе будет милость,
Ты б сосал, коль б сказал я: "Соси!"
Но я добр и мечта твоя сбылась,
Чего хочешь, ничтожный, проси!"
Дед из бочки своей провонявшей,
Чуть слегка показавши ебло,
Вопрошает особе монаршей:
"Ты, блять, царь или, сука, стекло!?
Встал, тут, пидор, как хуй македонца,
И в тени теперь бочка моя!
Не достанет лучом своим солнце,
До моих грязных ног ни хуя!"
Левый глаз Александра стал выпуч,
Правый глаз императора впал.
Дед нежней: "Александр Филипыч,
Отойди чуть левей, заебал!"
Царь растерянным шёпотом пискнул:
"Ты бы жил как правитель, глупец,
Было б злато и женские письки,
Вместо бочки бы вырос дворец..."
Дед насупился злой росомахой,
Издал жопою грозный пердёж,
"Да иди со своим дворцом на хуй!
Ты от солнца мне, блять, отойдёшь!?"
Тем же вечером, сидя у моря,
Император как девка рыдал.
Первый раз с ним такое вот горе.
Первый раз кто-то на хуй послал.
И пустое, что он в четверть века,
Пол Евразии всей захватил!
Царь впервой себя, вдруг, человеком
Настоящим, живым ощутил.
Так ярко светит в самом центре неба
То солнце, что светило там всегда,
И голубей на лавке кормит хлебом
Дедуленька, седая борода,
А в подсознаньи вновь оно всплывает,
То солнце, что светило чуть тускней,
Тягчайшей боли дед не забывает,
Лет девяносто, как живёт он с ней.
Те муки, что владели его сердцем,
Сравнить мне даже не с чем ни хрена,
То место, где он рос звалось: "Освенцим".
То время, когда рос, звалось: "война".
"Мам, почему так мясом пахнет сильно?
Как тем, что с папой жарили в углях?"
Но мать, увы, не даст ответа сыну.
Лицо её окожется в слезах.
И вот её уводят, она кротко
Идёт, куда ведёт её солдат.
Лифт, камера, щелчёк, перегородка...
И снова сын почует аромат...
Он всё поймёт и в ужасе завоет.
Осядет запах матери в ноздрях.
Рудольф - солдат вечернего конвоя,
Прикладом мальчугану двинет в пах...
Припомнив, как он был в фашистских лапах,
Старик из рук буханку уронил.
"Поверь, мамуль, я не забыл твой запах!
Навеки он в ноздрях моих застыл!"
Политики умом порой не блещут,
Хоть выдают по дюжине идей.
В парламентах Рудольфу рукоплещут,
А дед на лавке кормит голубей.
