Я, как порядочный кот и друг, бабу Машу мою успокаивать принялся. Понимаю ведь, откуда ноги у этого недовольства растут. Из страха перед одиночеством.
Она ведь еще, когда Маринка, старшенькая ее, замуж выскочила и о переезде сообщила, целую трагедию устроила:
— Ох, Мариночка, чего же это вы на север-то решили рвануть? Далеко ведь, совсем видеться не будем.
— А почему бы и нет? — говорит Маринка. — У мужа моего, Сашки, родители там живут, работать будем, с жильем все решено.
И видеться нам никто не мешает. Будем в гости друг к дружке ездить. К тому же, у тебя еще Володька есть. А на память обо мне вот, держи! Мы его Львом назвали.
И меня ей протягивает. Я тогда, конечно, никаким львом еще не был. Так, Левушкой... Маленьким, рыженьким, мягоньким и пушистеньким.
Баба Маша меня к груди прижала и как заплачет. Да горько так: слезинки, что градины. Вмиг меня всего измочила. Маринка запереживала, обняла ее, утешать кинулась:
— Ну что ты, мамуля, ну не плачь. Будем созваниваться, разговаривать. К тому же, у тебя еще Вовка остался под боком.
— Да Вовка-то тоже, того и гляди, женится, — всхлипывает баба Маша.
— Не женится, — успокаивает Марина. — Сейчас мужики не торопятся на себя семью взваливать. Правда ведь, Вовка?
— Ни за что не женюсь, — поддакивает тот и с другой стороны мать обнимает.
И ведь не соврал. Пятнадцать лет пролетело с того времени. И только месяц назад нарисовалась у Володьки эта Ирочка...
Помню, как Вовка ее привел.
— Вот, — говорит, — мама, Лев, это моя невеста, Ира. Прошу не обижать.
Выдвинул он эту Иру на передний план, а она, бедная, куда деваться не знает. То краснеет, то бледнеет, ремешок на сумочке теребит.
А моя баба Маша на нее, словно на насекомое, смотрит, раздумывает – прихлопнуть или пусть себе ползет отсюда.
Мне эту Иру сразу жалко стало. Ведь сама того не ведая, покусилась она на самое дорогое сокровище бабы Маши – на Володеньку.
Успела баба Маша за эти годы привыкнуть, что сынок всегда при ней. Поначалу, когда Маринка уехала, еще интересовалась:
«Когда ты-то женишься, Вовка?»
А потом и интересоваться перестала. Решила, видать, что на веки вечные он с ней.
И хоть никому бы не призналась в этом моя баба Маша, а рада она была такому раскладу.
— Ты понимаешь, Лева, я своему сыну счастья желаю, — это она мне говорила. — Кабы женщина хорошая была, так разве же я против женитьбы...
А эта Ирка разве хорошая? Ерунда какая-то, если честно, а не женщина. Ни фигуры, ни лица, ни хозяйственности.
Я ей пытался сказать, что каждому счастье по-своему видится. И не надо взрослого мужика учить, на ком ему жениться. Не услышала, не поняла, а может, не захотела понять.
Вместо этого встала моя баба Маша на тропу войны. Змеючесть в душе своей взрастила. Прохода этой бедной Ире не давала...
И все-то она не так делает. И посуду моет плохо, и продукты покупает не те, и Володьку кормит, словно кролика какого-то, а не мужика здорового. Все больше травой да кашами.
А уж когда Ира пискнула, что Вова решил похудеть немного, а она для него диету подобрала, тут-то моя баба Маша и взвилась до небес:
— Что это ты за блажь придумала? Хочешь сказать, что я своего сына тридцать пять лет неправильно кормила? Намекаешь на то, что я плохая мать? Или, может, решила, что кулинар из меня дрянной?
Ира даже словечка вставить не могла. На стульчике сжалась, ждала, когда отбушует свое баба Маша. И только когда та подустала, выдала:
— Вова сам так решил. Просил меня его ограничивать.
И вот однажды убрала блины со стола. Эх, зря она это сделала. Баба Маша как увидела такое святотатство, так и завелась:
— Едой моей брезгуете? Думаете, я вас отравить хочу? Ну, спасибо, сынок, привел невестку. Нравится, что она твою мать ни во что не ставит? Доволен?
— Да никто так не думает, — Вовка попытался утихомирить маму. — Просто я разжирел, как боров. Хочу себя в божеский вид привести...
Только сам не справляюсь. Обжора я у тебя, мамочка. Вот и попросил Иришку жирное и вредное от меня подальше убирать.
— Почему-то до недавнего времени ты себя боровом не считал. Мамкину стряпню за обе щеки уплетал и нахваливал. А теперь, гляди ж ты, моя еда вредной стала!
В общем так, Вовка, мы с Левой на дачу поедем. А ты подумай хорошенько, кто тебе в этой жизни дороже!
Вот такие дела. Теперь мы страдаем оба. Вовка, наверняка, тоже мучается. Ну как же, получается, отправил мать к черту на кулички в собачью погоду.
Он ведь звонил, просил ее одуматься. Только баба Маша ни в какую. Уперлась. Талдычит свой ультиматум дурацкий:
Вон она, пришла, сапоги стягивает. Пойду обогрею вредину свою. Переживаю я за ее здоровье...
Не напрасно переживал – заболела моя баба Маша. Зря вчера великого огородника из себя под проливным дождем корчила.
Нехорошо ей. От этого сегодня даже позвонить решила кому-то. Я-то надеялся, что Вовке, ан нет – Марине удумала нервную систему попортить.
Лежу под боком, грею, слушаю... Жалуется:
— Ох, Мариша, промокла до костей на даче. Нету лета у нас в этом году. Домой чего не еду? Ну ты спросила!
Там ведь эта Вовкина мамзель теперь хозяйничает. Не хочу я туда. Вот когда твой братец решит, кто ему дорог, тогда поговорим.
Кто вредничает? Я вредничаю? Даже не думала. Просто не позволяю о себя ноги вытирать. И что он тебе сказал? Врет!
И ни в жизнь не поверю, что эта ватная палочка за меня переживает... Нет, не буду я ему звонить. И ты чтобы приезжала, не требую. Хотела просто услышать, да внучку Сереженьке привет передать. На всякий случай...
Положила трубку, глаза на мокром месте. Ох, артистка. Нет, я, конечно, верю, что ей нездоровится. Вчера ведь явилась в дом – натуральная мокрая курица. А натекло с нее целое море-океан. Простудилась, естественно.
Я поэтому и не отхожу от нее, подлечиваю в меру своих кошачьих сил. И прекрасно знаю, чего моя баба Маша добивается. Зачем Маринку всполошила.
Та, конечно, Вовке названивать начнет. Тот и сорвется, приедет мамку спасать. А моя баба Маша под это дело на совесть ему надавит. Изобразит, например, что она при смерти...
Короче, своего добьется. Если уж и не насовсем от Иришки избавится, то, во всяком случае, надолго.
Вовка, и правда, явился. Вот только не один. Ира с ним. Ошибся я в ней, да и баба Маша ошиблась. Ватная палочка она только с виду, а на самом деле – стальной клинок!
Уж с каким лицом моя баба Маша ее встретила... Даже муха, пролетавшая мимо, в стекло с размаху врезалась. А Ирке хоть бы что.
— Где тут у вас аптечка? — спрашивает.
Моя глаза закатила, плечами страдальчески пожала:
— Не помню, — отвечает. — Не люблю я лекарств. Меня вот Лев врачует.
— Ладно, — спокойно так говорит Ира. — Володя поищет. А не найдет, так в аптеку съездит.
— Какая аптека? — страдает моя баба Маша дальше. — Далеко, дождь не прекращается, к чему такие жертвы?
— Никаких жертв, — отвечает Ира. — Просто о маме надо заботиться. Это нормально. Лечить, когда болеет, помогать, если тяжело.
Смотрю, моя призадумалась. Но маску мученицы пока не снимает, на всякий случай…
Вовка аптечку не нашел. Вернее, нашел, да только там у любого блистера срок годности лет сто назад вышел.
— Ох, мама, зачем ты мусор всякий хранишь? Это уже давно пора на помойку отправить. Давайте, женщины, не ругайтесь. Я, и правда, в аптеку сгоняю.
И вышел. Моя баба Маша глаза прикрыла, лежит, молчит. Иришка на кухню сгоняла, чайку с остатками меда ей заварила. Принесла, рядышком на кровать присела:
— Попейте, Мария Ивановна.
Моя глаз открыла. Вижу я, что пить-то ей хочется. Перелез я к Ире на колени. Моя чашку приняла, глоток сделала. А Ира меня наглаживает, за ухом чешет.
Тут я и смекнул, что могу свою благую роль сыграть. И давай помуркивать, да жмуриться и Ирину ладошку головой поддевать.
— Смотри-ка, — удивилась баба Маша. — Лева-то мой к тебе проникся. А он у меня кот серьезный. Даже котенком очень независимым был...
Только меня и признавал. Вовку терпел, понимал, что он тоже наш. Маринку сдержанно принимал. Несмотря на то, что именно она его и принесла. С характером он.
— Видит, наверное, что неплохой я человек, — улыбается Ира. — Жаль, что вы этого не замечаете, Мария Ивановна.
И только я успел подумать, что вроде сработало мое вмешательство, как баба Маша меня прямо поразила:
— Замечаю, — говорит. — Сегодня, вот, особенно замечаю. Просто характер у меня такой. Привыкла, что Вовка всегда со мной. Вот и не получилось сразу принять, что он еще кого-то любит...
Раскапризничалась, аж стыдно теперь. Давай-ка, Ира, еще раз попробуем. Обе мы женщины, обе Вовку любим. Так пусть ему хорошо будет.
— Давайте, — отвечает Ира.
А у самой щечки порозовели. Я думаю, от удовольствия. Ведь приятно же, когда тебе добрые слова говорят.
Тут и я решил свой голос вставить:
— Мау! — говорю. — Мау! Ма!
Одобряю, то есть. Тут рука бабы Маши к Ириной присоединилась. И давай они меня хором наглаживать. Словно это исключительно я их помирил, а не сами они терпение и разум включили.
Ну да ладно, я не против...
Короче, когда Вовка вернулся, застал он идиллическую картину. Две женщины сидят, задушевно беседуют, а меж ними лежит рыжий красавец-кот. То бишь я.
С тех пор мирно живем. Не без конфликтов, конечно, но все они несерьезные, мелкие.
Ах да, свадьбу красивую сыграли. Оказалось, что «ватным палочкам» очень к лицу пышные белые платья. Маринка приезжала поздравить, с сыном Сережкой. Хороший парень растет.
А еще именно благодаря его появлению на свет Марию Ивановну стали звать бабой Машей. Но это уже совсем другая история...
Автор - Алёна Слюсаренко. Источник.