Tykovka888

Генка, как всегда, опоздал. К десяти вечера я выдул все купленное на двоих пиво и прыгал между вкладками, глядя вполглаза какой-то мутный сериал про параллельные миры с пучеглазой актрисой и не менее мутный летсплей хоррорбродилки. Попутно переписывался в телефоне с девчонкой, которая училась на четвертом курсе и была на пару лет старше меня. Все было скучно – и переписка, состоящая из перекидывания фразами о любимых фильмах и играх, и сериал, сюжетную нить которого я давно утерял.

Поэтому, когда раздался звонок в дверь, я облегченно свернул мессенджер и поплелся открывать. Генка тоже был навеселе, и наносило от него чем-то цветочно-душистым.

- Понятно, – процедил я, демонстративно поведя носом.

- Че те понятно, – он бесцеремонно толкнул меня плечом и прошел в квартиру.

Генка, не спрашивая, сварил себе кофе, притащил чашку в комнату и уселся в мое компьютерное кресло, так что мне пришлось расположиться на диване.

- Ну, рассказывай, что придумал? Мог бы пивасика-то мне оставить, – он с сожалением толкнул ногой пустую бутылку.

- Меньше по бабам надо шляться, – огрызнулся я.

- Будешь рассказывать-то?

- Короче, я тут интересную вещь в интернете нарыл. Называется «мудрость толпы».

Генка приподнял брови.

- Жил такой чувак в начале двадцатого века, Френсис Гальтон. Типа ученый, что ли, что-то такое. И однажды он шлялся по сельской ярмарке, где увидел конкурс. Посетителям ярмарки предлагалось угадать вес забитого быка. Понятное дело, фермеров и селян там было немало, ну, тех, кто что-то понимал в быках. Но была и куча разного сброда, который ни черта в этих самых быках не разбирался. Конечно, все они называли разные цифры, и Гальтон цифры записал. А потом сложил и разделил на количество участников. То есть получил эдакий усредненный ответ толпы. Знаешь, насколько эта цифра отличалась от реального веса быка?

Генка пожал плечами.

- Цифра практически полностью совпала с измеренным весом быка. Расхождение оказалось меньше одного процента.

- И что?

- По-моему, прикольно, не находишь?

- Ну, интересно, да, – глаза Генки поскучнели.

- Потом этот чувак еще раз проводил подобные эксперименты, и каждый раз оказывалось, что средний ответ толпы попадал в яблочко.

- Санчес, и ради такой фигни я к тебе приперся на ночь глядя?

- Слушай дальше. В общем, тема эта мне понравилась, и я зашел в одну религиозную группу, называется «Поговорим о боге». Предложил местным верунам написать координаты – широту и долготу – где, по их мнению, на Земле может находиться Бог. Я, если честно, думал, что меня забанят нахрен за такие приколы, но подписчики неожиданно начали писать цифры. Чаще всего указывали какие-нибудь большие храмы и монастыри, но много было и рандомных чисел. Одно место, например, находилось в глубокой сибирской тайге, а еще одно – около Северного полюса. Потом кто-то написал, что помимо координат на плоскости нужно указать и третью точку относительно поверхности земли. В общем, несколько дней народ кидал коменты, и сегодня я все это собрал, суммировал и разделил. Получилось вот что.

Я открыл карту на компе и ткнул в полученную точку.

- Вот. Тут – место Бога.

Генка хмыкнул:

- Это же заброшки на Метромашстрое.

- Круто, да? Всего 10 км отсюда.

- Забавно, конечно, что из рандомных цифр вышло место в нашем родном городе, а не где-нибудь на Валааме или в районе храма Христа спасителя.

- Давай сделаем трансляцию?

У меня был полуживой канал на ютуб, куда мы Генкой одно время заливали походы по заброшкам и вылазки на природу, но особой популярности он не снискал. До какого-нибудь Димы Масленникова, обзорщика мест с мистическим флером, нам было как до луны.

- Сделаем анонс, что идем искать место Бога, снимем, как ищем эту локацию.

- Че там снимать, ну заброшка и заброшка!

- Господи, да разумеется, нечего. Ну, поржем, картинно попугаемся каких-нибудь звуков. Повезет – бомжей встретим.

Генка с сожалением посмотрел на пустую пивную бутылку:

- Ладно, черт с тобой, давай. Но ты козел, конечно, Санчес, такую ночку мне обломал из-за фигни.

***

Накануне нашего похода я сделал несколько постов о том, как нашел координаты «места Бога». Отклик был ожидаемо вялый, большинство коментов – шуточные. Мы закинули по паре бутербродов в рюкзаки, взяли камеру, ноутбук и отправились на Метромашстрой, до которого можно было доехать прямым автобусом. Нужная нам локация представляла собой небольшой райончик с деревянными двухэтажными домами-развалюхами, большую часть которых уже расселили. Говорили, что на этом месте планируется построить большой ЖК эконом сегмента.

Я вбил широту и долготу в гугл-карты, и мы отправились к нужному дому по зарастающим тропинкам и разбитому асфальту. Приложение привело нас к стандартной для этого района двухэтажной деревяшке с облупившейся серо-голубой краской. Домик выглядел почти уютно в этот погожий весенний день – в палисаднике цвела сирень, на крышу облокотилась яблоня, покрытая крупными белыми цветами. Мы потоптались около дома, выискивая точку, идеально совпадавшую с координатами, и поняли, что нужное нам место находится в районе чердачного окна.

Гена достал ноутбук, запустил трансляцию, я же включил гоу-про, наговорил обычных приветственных глупостей и шуток и указал пальцем наверх.

- Согласно нашим расчетам, место Бога находится не в самом доме, в районе чердака на высоте пяти метров. Мы планируем подняться в дом, пробраться на чердак и выглянуть из этого окна. Кто знает, может, с такого ракурса мы увидим летающих ангелов и услышим глас Божий.

Окна первых этажей оказались заколочены досками, как и входная дверь. Но открыть ее не составило особо труда – Генка несколько раз сильно дернул ручку, и видавшая виды створка, покрытая толстой коркой многочисленных покрасок, поддалась.

Внутри пахло пылью и влажной штукатуркой; деревянные ступени громко заскрипели, когда мы стали подниматься на второй этаж. Засняли трупики птиц на полу и хлам, который виднелся в раскрытые двери квартир. В целом заброшка не представляла особого интереса, и заходить в квартиры мы не стали – таких роликов с ничтожными просмотрами в пару сотен у нас на канале было предостаточно. На чердак вела металлическая лестница, и мы по очереди по ней пролезли в люк в потолке. На чердаке было очень душно и пыльно, и в носу моментально засвербело. Помещение оказалось почти пустым, если не считать складной лестницы около одной из стен и пары металлических тазиков, покрытых ржавчиной. Царила кромешная темнота – на стене, где мы ожидали увидеть нужное нам окно, видимое с улицы, были приделаны доски, тоже покрашенные в светло-голубой. Мы подошли ближе, осветили фонариками стену и увидели, что посередине торчит ручка – в стене была прорублена маленькая дверь, стороны которой очень плотно прилегали к откосам. Я громким таинственным шепотом сказал в микрофон:

- Вот и пришло время истины. Сейчас мы увидим место Бога. А может, даже и его самого, если он еще не совсем наплевал на нас, грешных.

Генка дернул дверцу, и она, не без усилий с его стороны, приоткрылась. Более всего я ожидал увидеть просто огороженный чуланчик с бытовым инвентарем и тем самым крошечным чердачным окошком, хотя и не удивился бы чему-нибудь более экзотическому – трупу бомжа, например. Но то, что мы действительно увидели, не поддавалось никакому объяснению вообще. Генка громко присвистнул, и я тоже не удержался от удивленного возгласа. В голове пронеслась мысль, что может, на мой канал наконец рекой потекут подписчики.

Перед нами была комната. Крошечная комната, размером, вероятно, два на два метра. С бетонными серыми стенами, покрытыми темно-серыми потеками. Бетонный же потолок прилегал очень надежно и крепко, не обнаруживая ни трещин, ни рустов с выпавшей цементной замазкой. Не было и следа чердачного окна, которое мы видели с улицы, но самое странное – судя по размерам комнаты, она должна была висеть где-то снаружи, выпирая из пространства чердака на несколько метров. И приложение показывало, что нужная мне точка была прямо внутри этой комнатенки.

- Охренеть. Какая-то альтернативная архитектура, – тихо сказал Генка. – Как такое возможно?

Я водил головой с прикрепленной камерой, освещая комнату. Кое-где были небольшие пятна черной плесени, мелкие выбоинки, но все равно стены комнаты выглядели крепкими и капитальными. И самое странное – она была тускло освещена изнутри, хотя источника света не было видно.

- Ну что, ребят? Лезем в комнату Бога? – спросил Генка. – Что скажете?

Он достал ноутбук, открыл чат трансляции, намереваясь вслух прочитать призывы залезть в эту комнатенку. И вдруг изменился в лице, сделал мне знак, и я выключил камеру, сказав, что мы прервемся на пару минут.

- Это розыгрыш какой-то? -  пробормотал он, вытер влажный лоб и повернул ноут ко мне.

Я вчитался в сообщения, и глаза мои невольно полезли из орбит.

«Господи, вы просто больные. Вы больные уроды. Надеюсь, это монтаж».

«Я кинула на вас жалобу. Отписка».

«Черт, чуваки, как вы это сделали? Голливудский уровень графики».

«Пиздец вы конченые. Я люблю ужасы и мистику, но это же просто… Фу, боже, какая мерзость!»

«Я проблевался. И это не фигура речи. Меня реально стошнило».

«Блин, так реалистично… ради бога, скажите, что это графика».

«Вы два долбанутых козла. Надеюсь, вас навсегда забанят».

«Боже мой, что это???»

«Твою мать… Хватит на сегодня интернета».

Я посмотрел на картинку, на которой отражались унылые бетонные стены, перевел взгляд на чат, где продолжали появляться комментарии, полные ужаса и гнева.

- Может, кто-то флешмоб устроил, решил нас разыграть? – сказал я.

Генка пожал плечами.

- Возможно. Хотя… Слишком сложно. Маловероятно.

- В любом случае, просмотры у нас взлетели. Ну что, давай зайдем?

На лице приятеля сменили друг друга сомнение и страх.

- Нет, – наконец решительно ответил он. – Мы сняли это долбанутую комнату, просмотры ты получил. Сворачиваемся.

Я помотал головой:

- Да ты чего! Мы должны туда зайти!

- Ну и иди, – с непроницаемым выражением лица ответил он. – Я не хочу.

- Да и пошел ты, – беззлобно ответил я и включил камеру. – Ребята, не знаю, что вас так напугало, потому что мы с Геннадием видим только серую бетонную комнату. Но, в любом случае, я не могу упустить возможность зайти в комнату, где, возможно, обитает сам Бог.

Я подошел к узкому проему, кинул в помещение подушечку жвачки, чтобы убедиться, что комната существует, она не галлюцинация, и я не рухну с высоты двухэтажного дома. Осторожно просунул ногу, нащупывая пол. Пол оказался вполне нормальным, твердым, и наконец я весь протиснулся в эту крошечную комнатенку. Примечательного в ней было только то, что пахло строительной смесью; в воздухе витал тот запах, какой остается в помещении какое-то время после капитального ремонта с использованием штукатурки. По углам виднелась небольшая толика бетонной пыли, потолок был довольно высокий – метра три с половиной. Я водил головой, пытаясь заснять все до мельчайших деталей, хотя, по правде, снимать было особо и нечего. Источника освещения я так и не нашел, будто стены сами излучали этот тусклый тоскливый свет. Я посмотрел на Генку – он сидел на корточках и смотрел то в монитор, то на меня, и лицо его мрачнело все больше.

- Выходи давай, – бросил он. – Не нравится мне эта комната.

Я пожал плечами:

- Это же просто бетонная коробка. Вопрос, конечно, в каком плюс-минус пространстве она находится, но, возможно, мы просто неверно оценили величину дома и чердака, и такая комната вполне могла здесь поместиться.

Генка захлопнул ноутбук, сунул его в рюкзак, выражая полную готовность сейчас же уйти. Я еще с пару минут поболтал, водя камерой по стенам, потом попрощался со зрителями и вылез из узкого проема. Закрыл дверцу, снял гоу-про с головы.

- Че ты нагнетаешь, – огрызнулся я на Генку, который, не глядя на меня, накинул рюкзак на плечи. – Такая тема прикольная, а ты бычишь.

Обратный путь мы проделали в молчании, и сколько я ни пытался втянуть приятеля в обсуждение комнаты Бога, он старательно отворачивался, глядя в окно маршрутки, и молчал.

***

Дома я первым делом залез на ютуб, посмотреть, что мы там наснимали, и почитать новые комментарии. И тут меня ждал большой сюрприз – видео оказалось удалено из-за нарушения правил сайта. Я позвонил Генке, спросил, не сохранил ли он запись на ноут, но он каменным голосом ответил, что нет. Подписчиков на канале немного прибавилось, хотя под другими видео продолжали появляться коменты с проклятиями и вопросами, как мы это сделали. Я плюнул и закрыл вкладку с каналом. Разберусь завтра. По крайней мере, можно спросить у комментаторов, что ужасного они углядели в нашем с Генкой видосе. И да, я почти уверился, что это был чей-то розыгрыш, а видео могли удалить из-за большого числа жалоб тех же шутников-затейников. Я выпил чаю с пряниками и лег спать.

На следующее утро, умываясь, я заметил небольшую толику серого порошка на раковине рядом со стаканчиком с зубной щеткой. Смахнул ее влажной рукой и ощутил слабый запах бетонной пыли. Решил, что притащил ее с собой из того заброшенного дома, наскоро побрился и отправился в университет.

Проделал привычный маршрут до станции метро, зашел в салон вагона, расположился на единственном свободном месте. Бетонная комната не выходила из головы, и если комментарии под видео можно было объяснить розыгрышем, а блокировку видео – многочисленными жалобами троллей, то странную геометрию дома и освещение из ниоткуда нельзя было объяснить вообще ничем. Как и бетонные стены в гнилом деревянном бараке. Я не верил в то, что сам говорил – никак помещение в 4-5 квадратных метров не могло уместиться в той части чердака. Это будоражило, вызывало во мне блогерский азарт и одновременно пугало. Я вспоминал мрачное лицо Генки и сам невольно пропитывался не то что страхом, но тем неуютным дребезжащим чувством, которое обычно предшествует чему-то плохому. Я решил, что нужно непременно вернуться в тот дом, еще раз заснять и исследовать комнату, замерить ее и чердак. Может быть, на сохраненном видео мы увидим то, что напугало наших зрителей, если, конечно, они не были обычными троллями. В универ я шел скорым шагом – мне не терпелось встретиться с Генкой и договориться с ним о новом походе в заброшку. Путь мой пролегал через небольшой переулок со старой застройкой, и около двухэтажного купеческого домика я заметил бомжеватого вида мужика, сидевшего  около дощатого ящика, на который он поставил картонку с какой-то надписью. Подойдя ближе, я увидел, что объявление, написанное от руки, гласило: «Модификации. Ампутация конечности – 1000 руб. Иссечение мягких тканей не глубже 5 см – 1500 руб. Удаление глаз – 500 рублей. Гарантия. Анестезия исключена»

Я не удержался и, проходя мимо, бросил:

- Гарантия его? Что конечности не отрастут?

Мужик удивленно на меня посмотрел:

- Конечности не отрастают. А гарантия – что все будет без анестезии. А то щас развелось всяких. Обещают, что без обезбола, а сами раз – и укольчик воткнут, и врут еще, что это для нормализации давления. У нас честно.

Я покачал головой – такого рода сумасшествия мне еще видеть не доводилось.

В универе я дождался Генку около аудитории и начал выкладывать ему свой план про комнату. Он поморщился:

- Давай забудем, Санек. Тебе делать, что ли, нечего, как этой фигней заниматься?

Мы вошли в аудиторию, сели на заднюю парту, где уже маялся над конспектами конопатый Леха. Леха, прогуляв пару месяцев, теперь пытался наверстать, готовился к сессии.

- Ну чего, Олексий, отчислят тебя, али как? Какие ставки? – обратился к нему Генка, в своей манере переиначивая имя на шутливый лад.

- Иди в жопу, – пробурчал тот.

К ним подсела запыхавшаяся Танька, чмокнула Гену в щеку, шлепнула на парту тетради. Из одной тетрадки вылетела квадратная бумажка и спланировала на пол. Я поднял  – на пестром фоне некая компания предлагала иссечение мягких тканей глубиной более 15 см без анестезии, обещая гарантию. Сунул бумажку Генке, ожидая, что он рассмеется, но тот просто вернул флаер Таньке и открыл тетрадь – в аудиторию вошел преподаватель. Я сбоку посмотрел на него и увидел еле заметные следы серого порошка под глазами. Серой бетонной пыли. Снова повеяло тошным запахом мокрой штукатурки, руки у меня затряслись. Мироздание будто сдвинулось на миллиметр, и, словно картинка в ворде, перемешало все константы бытия.

Я поднялся, вышел из аудитории, добежал до туалета, рванул кран и плеснул водой в лицо. Вода едва ощутимо пахла мокрой сгнившей штукатуркой. Это просто сон, это не может быть ничем иным, кроме сна! Я больно ущипнул себя за руку, сильно ударил по лицу. Ничего. По моим рукам стекала вода с крупинками мельчайшей серой пыли. Я вытер ладони о джинсы и, волоча ноги, отправился к выходу. Толкнул дверь и едва не упал от приступа головокружения. В висках сильно застучало, кровь бросилась в лицо. Дверь открылась в ту самую серую бетонную коробку. Я сделал шаг назад и уперся спиной в стену. Обернулся – выход исчез. Коробка была глухой, без каких-либо дверей и даже намеков на нее.

- Что происходит? Что происходит? – слабо крикнул я.

Кое-что в комнате изменилось с прошлого визита – на высоте пары метров появились большие круглые часы, чьи стрелки отсчитывали время с громким тиканьем. В середине циферблата были три окошка с надписями по верхнему краю: «день» «месяц» «год». В каждом окошке стоял ноль.

- Эй! – крикнул я, и стены гулко отразили мой крик. Посмотрел зачем-то на непроницаемый потолок, покрутил головой, ища камеры. Я все еще надеялся, что это какой-то безумный, совершенно невероятный розыгрыш, хотя шансы на это таяли с каждой минутой. Попрыгал, пощипал себя за руку; нет, на мутное тягучее ощущение сна это было совершенно не похоже. Часы работали, секундная стрелка громко тикала, медленно ползла минутная стрелка.

Я сел на пол, нащупал в кармане толстовки телефон. Набрал Генку, и, когда трубку взяли, открыл было рот, чтобы рассказать про все творившееся вокруг меня сумасшествие, но услышал голос робота:

- Предлагаем скидки на иссечение мягких тканей до 15 сантиметров! Также можно приобрести ампутированные глаза, поврежденные идут по сниженной цене!

Я набирал общую службу спасения, полицию, скорую помощь – везде тот же механический голос предлагал иссечение мягких тканей. Отправил сообщение Генке, и оно дошло и даже было прочитано. Следующий час я потратил на звонки родне, друзьям, знакомым, я набивал тексты в мессенджерах и смс. Звонки проходили, но мне или не отвечали, или я выслушивал рекламу про иссечение тканей и ампутацию глазных яблок; все мои сообщения тоже остались без ответа. Я обошел комнату, обстукал все стены, еще попрыгал и поорал, не теряя призрачную надежду на то, что меня хоть кто-то видит – в комнате не было ни намека на камеру, но в конце концов, она могла быть хорошо замаскирована. Вскоре я обессилел, улегся на пол, натянул на голову куртку и уснул. Сон мой был беспокойный и вязкий, твердый бетон давил на бедро, мне постоянно чудилось чье-то присутствие. Проснулся я от громкого звука удара, повернулся и увидел голую женщину на полу с нелепо раскинутыми руками и ногами. Я подполз к ней и тут же отшатнулся – она явно была мертва. Он нее уже наносило сладковатым запашком разложения, на коже цвели фиолетовые пятна. Тут же рядом грохнулся второй труп, на этот раз мужской, одетый в добротный костюм, и я завизжал и отполз к стене. Они падали с высоты, но в потолке не было никаких люков, никаких отверстий. Трупы будто возникали около потолочных плит и тяжело валились на пол. Причем сам момент возникновения тела я никак не мог заметить, это происходило каждый раз на периферии моего зрения. Скоро в комнате было десять трупов, потом пятнадцать, а потом я перестал считать, ибо паника подступила к горлу – они же меня завалят! Тела продолжали падать, и я ползал по мертвым людям из одного угла в другой, опасаясь, как бы очередной мертвяк не приземлился мне на голову. Тесное пространство заполнилось телами примерно до половины, и наконец этот жуткий дождь прекратился. Воздух наполнился сладковатым запашком гниения,  мой замерший от ужаса мозг включился, и меня бурно стошнило на мертвую молодую женщину в цветастом платье. Я плакал и причитал, умолял меня выпустить, бродил от стены к стене, поскальзываясь на мягкой массе человеческих тел. Я стащил с одного парня куртку, с тела старухи – большой шарф-палантин, постелил на пожилого мужчину в клетчатой рубашке и сел. Ноги мои дрожали.

Раньше я никогда не думал о том, что такое ад. Я жил обычной студенческой жизнью и, надо думать, был вполне счастлив. У меня были друзья, любящие родители, я нравился девчонкам, и вся жизнь была впереди. У меня не было ни одной причины поразмышлять, как вообще мог бы выглядеть ад. Теперь я знаю, что эта комната идеально подошла бы самым страшным грешникам, закончившим свой земной путь. Меня не выпустили ни через сутки, ни через неделю. Часы с белым циферблатом послушно отсчитывали время. Через пару дней тела вздулись, некоторые из них лопнули, выпустив в воздух мерзотно пахнущие газы. Через неделю я уже не мог сидеть – вся эта масса плоти стала мягкой, податливой, я проваливался в нее, как во влажную глину. Наверное, в реальной жизни я бы давно отравился этими испарениями, но здесь все шло иначе. Я задыхался от плотного смрада, чувствовал голод и жажду, но это никак не сказывалось на моем самочувствии и внешнем виде. Я открыл камеру на телефоне, заряд которого будто застыл на отметке в 78 процентов, и увидел, что лицо мое нисколько не похудело. Я продолжал тыкать экран своими замаранными в отвратительной слизи пальцами, рассылая сообщения. И хотя стало уже понятно, что все бесполезно, это хоть как-то отвлекало меня от безумия происходящего. Если ад и существует, то это – он.

Часы отсчитали два месяца, и разум мой погрузился в какое-то странное оцепенение. Иногда я забывал, как меня зовут, иногда удивлялся, что нахожусь здесь, в этой комнате-бассейне в жиже из мертвой плоти, а не на парах в университете. Я разговаривал сам с собой, имитируя диалог с Генкой, хвалил его, что ему хватило благоразумия не входить в эту чертову комнату. Иногда разговаривал с мамой, иногда с девчонкой с потока, Аней, которая давно сильно нравилась мне. Я признавался Ане в любви, ругался с ней, мирился, и, честно говоря, мне уже стало наплевать на тот факт, что я давно сошел с ума.

Закончилось все это неожиданно – я очнулся от непродолжительного тяжелого сна и увидел, что все трупы исчезли. Я снова лежал на бетонном полу, в углу которого скопилась серая пыль. Судя по часам, в комнате я пробыл два месяца, четыре недели и три дня. Одежда моя, правда, не обновилась – она засохла коркой, вся пропитанная тем дерьмом, в котором я варился столько времени. Но к этому моменту мне уже было настолько все равно, что я просто обрадовался возможности лежать на твердом полу, не погружаясь в чьи-то сгнившие останки.

Следующие три месяца кому-то показались бы диким кошмаром, но после ванны с мертвецами мне было почти нормально. Часы продолжали отсчитывать время, громко тикая. Я разговаривал с воображаемыми людьми, играл в игры на телефоне, писал свои сообщения, прекрасно понимая, что никто их не увидит, и никто меня не спасет. И однажды в комнате появилась она. Девушка.

Девушку я увидел, очнувшись ото сна. Она сидела у стены, поставив ноги холмом, и равнодушно смотрела перед собой. Сначала я не поверил своим глазам, потом в груди полыхнуло отчаяние, что меня ждет еще один сезон мертвецов, потом радость и надежда – девчонка дышала. Одета она была в невероятно грязное платье, покрытое грязью, будто коркой, светлые волосы ее свалялись в колтун. На одной ноге была туфля, вторую она держала в руке. Туфли выглядели жутко старомодными – такие я видел на фотографиях своей бабушки. Я подошел к ней, присел рядом:

- Привет. Как тебя зовут?

Она, наконец, взглянула на меня:

- Зина.

- Как ты здесь оказалась?

- Не помню уже. Кажется, полезла за чем-то на чердак.

- Ты знаешь, как выбраться?

Вопрос был невероятно глупый. Если бы она знала, то, несомненно, не сидела бы тут с туфлей в руке.

- Нельзя выбраться. Его нельзя уговорить, нельзя упросить, – бесцветным равнодушным голосом произнесла она. – Он рад, когда хоть кто-то попадается. А попадаются редко.

- Кто – он? Кто это?

- Бог, – пожала она плечами, будто удивляясь моему невежеству. – Разве он еще не показывался тебе?

Я покачал головой и вдруг рассмеялся. Бог! Ну конечно! Разве не его я искал?

- Если это Бог, почему он это делает? Он вроде добрый должен быть, не?

Зина несколько секунд смотрела на меня молча и вдруг бурно расхохоталась:

- Добрый! Добрый! Хахахахахахаа!

Я попытался ее успокоить, привлечь к себе, но она оттолкнула меня и отползла в угол. Еще с час она всхлипывала и давилась то ли рыданиями, то ли истерическим смехом. Больше я ничего не смог у нее выведать, на все мои вопросы она молчала. А через пару суток Зина исчезла.

Время в комнате, по моим ощущениям, текло, как обычно, а вот все остальное было предельно странным. Заряд телефона не менялся, благодаря чему я мог играть в закачанные ранее игрушки, я не хотел в туалет, хотя порой испытывал голод и жажду, но они быстро проходили. Я не худел, не болел, я словно застыл в каком-то промежуточном состоянии между жизнью и смертью. Иногда преисполнялся надеждой, что меня когда-нибудь выпустят или кто-то придет и спасет меня, а порой впадал в неизмеримое отчаяние и часами лежал на полу без движения. Я придумывал себе друзей, придумывал истории, иногда я так заигрывался своей фантазией, что уже не понимал, что реально, а что нет. Но тот, кто заточил меня в бетонный мешок, никак не проявлял своего присутствия, и, пробыв в комнате без малого год, я все еще не понимал его природы и сути происходившего со мной. Но однажды он все-таки пришел.

Это случилось без всякого предупреждения – просто в комнате погас свет, и я очутился в кромешной темноте. Меня это и испугало, и обрадовало, я понадеялся, что это означает какие-то изменения. И они действительно произошли. В кромешной темноте я почувствовал чье-то прикосновение, будто меня крепко взяли за руку, а потом обняли и крепко прижали к себе. И в эту же секунду я увидел и понял все. Его прикосновение взорвало мне мозг, наполнило таким ужасом понимания, что я закричал, завыл и завизжал. Это было очень больно. Нет, не так. Это было НЕВЫНОСИМО больно. Не физически – духовно.

Теперь я знаю, что ответить на извечный вопрос, который ставил в тупик всех философов мира: может ли Бог создать камень, который не сможет поднять? Так вот – он может. Когда-то это древнее существо творило миры, в том числе и нашу вселенную, но в своем творческом порыве он сделал малюсенькую ошибку, крошечную. Не учел какую-то погрешность, незначительную физическую величину, ерундовинку. И тем самым так искривил все категории бытия, что запер сам себя в этом пространстве. Конечно, никакой комнатой оно не было, это была просто невыразимо темная и невыразимо маленькая прореха в разрезе вселенной. Это для нас он сделал ее бетонной комнатой, иначе мы просто не смогли бы ее ни увидеть, ни воспринять. Он, разум колоссальный вселенских масштабов, оказался заперт в крошечном плюс-минус пространстве, где сходил с ума многие миллиарды лет и отравлял сам себя своей нереализованной мощью. Из комнаты нельзя выйти – никому, никогда. Потому что даже самому Богу это не под силу. И я так и не вышел из нее после того, как первый раз появился там с камерой.

Он играет с нами, попавшими в ловушку – жестоко, изощренно. Его больной, извращенный, но по-прежнему мощный разум творит с нами невообразимое. К этому моменту я пробыл в комнате уже пять лет, и испытал невероятные муки. Больше месяца стены и пол комнаты были раскалены докрасна, и я умирал от дикой боли от ожогов; около полугода я провел без звука – он просто выключил его распространение; почти на девять месяцев он лишил меня телефона и возможности разговаривать, и вероятно, это было одним из худших наказаний – разум, не имеющий возможности хоть как то выразить себя, претерпевает ужаснейшие мучения. Изредка в комнате ненадолго появляются другие люди, и это чудесный подарок, хотя часто они не говорят по-русски. Иногда он «выпускает» меня на сутки-двое, создавая иллюзию, что я попал в свой обычный мир, но и этот «обычный» мир отравлен его безумием.

Я продолжаю писать сообщения в мессенджерах и СМС. И хотя моя надежда не имеет никакого основания, но все-таки, может быть, вы – именно тот, до кого дойдет моя история, может быть, когда-нибудь цифровой код моих текстов как-то пробьется через прореху в ткани бытия. И вы зададите вопрос на сайте «Поговорим о Боге»: как вырваться из рук жестокого и сумасшедшего Бога? И вам дадут множество ответов, из которых можно будет вычленить какое-то усредненное значение. И, может быть, именно вы спасете меня.

Теткино лицо дергалось в гримасах – он вращала глазами, высовывала язык, плевалась, выдвигала вперед нижнюю челюсть, показывая желтые лошадиные зубы. Священник, не выказывая никаких эмоций, ровным голосом читал молитву.

Поле кудахтающей тетки к Викентию подошел парень, который, как только священник плеснул в него святой водой, начал выкрикивать одно единственное слово:

- Дранка! Дрррранка! Драааааанкааа! Дранка-дранка-дранка!

Потом была еще одна возрастная тетка, закутанная как капуста, в несколько пуховиков и теплый платок. Она упала перед священником на пол и начала кататься, охая и стеная, будто в роликах для взрослых.

Антон поморщился, глядя на весь этот цирк, и отошел ближе к притвору и входной двери, ожидая, когда закончится сеансы экзорцизма.

Когда изгнание бесов закончилось и прихожане потянулись из храма, Антон подошел к священнику. Около него терлась сухая старушка и что-то быстро и непонятно говорила, шлепая губами. Священник с досадой буркнул:

- Подите домой, Евлампия Кузьминишна, подите. Грехи я вам отпустил, не наговаривайте на себя лишнего. Суету попусту разводите, Бога гневите.

Старушка перекрестилась и посеменила к выходу.

- А у вас какое дело? – устало спросил священник.

- Я приехал к вам по рекомендации. Мне посоветовали…

Викентий посмотрел на него поверх очков и кивнул в сторону:

- Давайте присядем, поговорим.

Они сели на лавочку около входа, рядом с большим баком для святой воды, и Антон, краснея и отводя взгляд, рассказал, что произошло с дочерью. Священник потер бороду костяшкой пальца, когда Антон закончил, задумчиво протянул:

- Мда… интересно. Говорите, психиатру показывали… Что ж в больницу не пробовали?

- Да какая, блин, больница! Палец там был, в сливе! Палец!

- Со страху-то всякое могло примерещиться… Вы ж сами сказали – за дочь переживаете, нервничаете, стал быть.

- Вы же священник! Вы должны верить в…

Антон запнулся.

- В одержимость? – усмехнулся Викентий. – А я и верю. Только за всю свою жизнь я этой одержимости и не встречал. Почти.

- Как это? А вот сейчас что было? Тетки эти вон... Кудахтали.

- Кудахтать-то кудахчут, мноооого чего вытворяют, такой срам порой бывает. Только я же ее вижу, одержимость-то. Меня не обманешь.  Я одержимым в лицо не могу смотреть. Вроде вот они –  глаза, рот, нос, а все расплывается, как на картинах Пикассо. И за всю свою жизнь я эдакое видел всего два раза. Первый раз на улице парнишку встретил, сначала понять не мог, с катушек я слетел, что ли. Он мимо меня прошел, я оглянулся, смотрю – к затылку и шее присосалось что-то темное, вроде большого черного слизняка, и пульсирует, надувается. А потом как-то ко мне девушку привели причащаться, бабушка ее говорила, неладное с девкой творится. Вот то же самое у нее было – лицо как из осколков собрано, а сзади какая-то дрянь сосет. Я тогда сам им предложил обряд провести, еле уговорил. И не ожидал, что у меня получится. Как начал молитву читать, эту дрянь как судороги сжали. Извивается, орет девчонкиным ртом. Но отвалилось быстро, я его святой водой полил, оно и издохло.

- А эти, из кого вы сегодня бесов изгоняли? Они что?

- Кликуши, – с досадой махнул рукой Викентий. – Истеричность, экзальтированность, помноженные на жажду внимания.

- Зачем же вы тогда этот цирк устраиваете? – поразился Антон.

- Потому что у каждого человека своя функция. Я – врачеватель душ, а у них она всяко нездорова. Да и если я им откажу, другого батюшку найдут и будут одолевать. А так я молюсь за их грешные души и их к этому приобщаю. Да и понял я за свою долгую жизнь, что не стоит быть слишком строгим к людям… Все мы слабы, и всем нам нужна поддержка. А им это помогает.

Священник протяжно вздохнул.

- В общем, сын мой, приводи девочку свою завтра после литургии. Прихожане разойдутся, ты и приводи ее. Представление устраивать не будем, по-тихому все сделаем.

Люда позвонила, когда он наворачивал густую куриную лапшу, которой их потчевала Наталья. Увидев на дисплее ее аватарку, Антон набрал в грудь воздуха и приготовился к неприятному разговору. Люда рвала и метала, узнав, зачем и куда он увез Катю, потом взывала к его критическому мышлению и наконец обматерила свекровь:

- А то я не понимаю, по чьей указке ты туда поехал!

Антон стоял на своем – они не уедут из Гуменок, пока не проведут ритуал.

***

За ночь морозец усилился, и у Кати очаровательно порозовел нос и щеки, когда они дошли до храма. Наталья дала ей цветастый шерстяной платок, и Антон с некоторым удивлением подумал, что его расцветающая первой юностью дочка прекрасно вписалась в образ русской деревенской красавицы. Толстая коса свешивалась из ворота куртки, голубые глаза блестели от холода, простонародный румянец делал ее похожей на иллюстрацию на православном сайте.

Отец Викентий поприветствовал его радостным возгласом, кинул внимательный взгляд на девочку. В церкви было жарко натоплено, и Катя с холода разрумянилась еще больше. Антон вопросительно посмотрел на священника, и тот еле заметно помотал головой.

- А ну, дочка, встань-ка тут пока. Сейчас с батей твоим поговорим и начнем отчитку, – добродушно сказал Кате Викентий.

Он подвел ее к иконе под стеклом на постаменте, стоявшей напротив Царских врат. Когда они отошли, священник тихо сказал:

- Я не вижу у нее одержимости. Но обряд проведу. Посмотрим, как отреагирует.

На отчитку пришел еще молодой парень в рясе, Викентий представил его, как дьякона Александра. Священник смочил наперсных крест в чаше со святой водой, которую услужливо держал Александр, брызнул Кате в лицо, и Антон напрягся. Но дочь только слегка вздрогнула и прикрыла глаза. Викентий приложил крест к ее голове и принялся скороговоркой читать молитву, дьякон неслышно шевелил губами вслед за батюшкой. В храме было тихо и гулко, и негромкие слова священника ясно разносились по всему пространству, устремляясь в вышину купола. Катя стояла тихо, смиренно наклонив голову под рукой Викентия, и не проявляла никакого беспокойства. Напротив, лицо ее было недвижимо и безмятежно. Тишину пустого храма нарушил вдруг какой-то шлепок, и Антон, покрутив головой, увидел тушку голубя на полу. Упала еще одна птица, и еще. Один голубь расправил крылья, несмело вздохнул и завалился на бок, пуская из клюва темную жидкость. Священник скосил глаза на мертвых птиц, зрачки его расширились, но молитву он не прервал. Дьякон же раскрыл рот и тихо охнул. Снова что-то шлепнуло, и снова. Но это явно были не птицы – под куполом больше не осталось голубей. Звук шел ритмичный, ясный. Священник заговорил громче, а Катя так и не открыла глаз; на губах ее замерла легкая полуулыбка.

Антон оглянулся – звук шел откуда-то сзади, и он увидел, как из-за деревянной квадратной колонны выглядывают пальцы руки. Грубые, толстые, широкие. Одна ладонь приподнялась и издала тот самый шлепающий звук. Антон кинул взгляд на священника – тот тоже увидел пальцы, и в глазах его плеснулся ужас. Но он все так же продолжал читать молитву, хотя голос его дрожал и срывался.

Церковь наполнилась скрежетом и Антон, раскрыв от изумления рот, увидел, как металлические оклады на иконах полопались, обрывки закручивались, словно крышки жестяных банок. На его глазах неведомая сила сминала, выдирала оклады, посыпалась позолота с тяжелых рам. Дьякон поставил чашу со святой водой на пол, и, как ни в чем не бывало, прошел на солею и открыл небольшую дверцу справа от Царских врат. Антон вытянул шею и увидел маленькую комнату, где на стенах висели парчовые сияющие облачения священников. На несколько минут Александр скрылся из виду, и Антон хоть и удивился, но подумал, что это какая-то часть ритуала. Вскоре дьякон вернулся в зал, таща за собой какой-то прибор, похожий на большой уплощеный фен; за ним из ризницы волочился толстый шнур. Шел Александр как-то нетвердо, шатаясь из стороны в сторону и несмело протягивая левую руку вперед. Когда он подошел ближе, то стала понятна причина шаткой походки – глаза у дьяка стали мутно-белыми, будто мгновенно покрылись катарактами. Дьякон нажал кнопку на приборе и направил сопло, из которого пошел пар, себе в глаза.

«Это ж отпариватель одежды!» – наконец догадался Антон.

- Господи, что вы делаете?! – закричал он и ухватил Александра за руку.

Тот не сопротивлялся, и Антону удалось легко вырвать у него отпариватель. Дьякон опустился на четвереньки и пополз куда-то вбок.

- Отец Викентий! – крикнул Антон, но священник продолжал читать молитву, не отрывая наперсного креста от головы Кати. Дочь стояла все так же спокойно, с закрытыми глазами.

Александр, широко распахнув свои жуткие незрячие глаза, забился в угол около торца лавки и сжался в комок, словно больная собака. Антон потряс священника за плечо, но тот отмахнулся от него, словно от назойливой мухи и вдруг запел звучным низким голосом:

- Отойди от меня сатана, ибо написано – Господу Богу твоему поклоняйся и ему одному служи!

Викентий, продолжая напевным речитативом читать молитву, оторвался от Кати и пошел по залу, размашисто крестя воздух наперсным крестом. Он остановился около одной из деревянных колонн, уставился на что-то, сделал шаг назад, глаза его расширились, лицо исказило ужасом. Молитва резко оборвалась, словно священника кто-то схватил за горло. Викентий опустился на колени, встал на четвереньки и пополз за колонну. Снова послышалось влажное шлепанье, тело священника обмякло, колени подкосились. Некая сила затаскивал его за колонну, постанывая и издавая сиплые вздохи. Антон на ватных ногах двинулся к священнику, но когда он заглянул за колонну, то не увидел ничего, кроме наперсного креста и влажного, маслянисто поблескивающего следа, будто от огромной улитки.

Он бросился к Кате, потряс ее, и девочка открыла сонные глаза, недоуменно огляделась.

- Я заснула? Все закончилось? Пап?

Убедившись, что с дочерью все в порядке, он подбежал к дьякону, лежащему совершенно неподвижно.

- Александр! Эй! Вы живы?

Он с усилием приподнял его за плечи, и дьяк едва слышно пробормотал:

- Ползун над всем, ползун над всеми.

***

Антон впервые видел жену такой – она кричала так сильно, что на лбу вздулась багровая жила.

- О чем ты думал, господи?! Ты понимаешь, что весь этот религиозный бред мог навредить Кате с ее неустойчивой психикой? Антон, ты со своей полоумной мамашей тоже решил поехать кукухой?!

Тогда, в Гуменках, ему пришлось иметь дело с полицией, писать объяснительные и выдержать натиск местного участкового. Антон не стал ничего говорить про исчезновение отца Викентия за колонной и руки с грубыми пальцами. Он сказал, что по непонятной причине дьякон Александр повредил себе глаза отпаривателем, а священник просто ушел из храма и его место нахождения ему неизвестно. Катя же ничего не помнила из сеанса экзорцизма.

Про ползуна Антон ничего не рассказал жене, и она уверилась, что Антон притащил дочь к сумасшедшим религиозным фанатикам. Впрочем, ему не раз приходило в голову, что Люда не изменила бы своего мнения, даже если он не стал бы от нее ничего скрывать. Но зато ее решимость отвезти дочь в клинику поутихла – ей казалось, что для девочки, только что пережившей столь ужасное, больница станет жутким стрессом.

Антон же окончательно уверился, что ему нужно искать человека, знающего об экзорцизме несколько больше, чем отец Викентий, проведший на самом-то деле всего лишь одно изгнание за всю жизнь. Он принялся штудировать сайты о нечистой силе и со временем значительно расширил круг поиска, забредая и на площадки, посвященные эзотерике, экстрасенсорике и колдовству. Однажды Антон наткнулся на группу в соцсетях, где подписчики рекомендовали друг другу спецов по потустороннему, отставляя комментарии о результате. В постах был прикреплен опрос с просьбой дать оценку тому или иному магу. У большинства этих колдунов оценки были крайне низкие, но вот у одного, обозначенного как обережника, были только восторженные отклики. Звали его Сварог, и большинство опрошенных поставили ему 5 баллов. Прекрасно осознавая, что восторги можно объяснить накрутками, Антон все же оставил сообщение под постом: «Как найти его контакты?». Через полчаса ему ответила в личку админ группы и сообщила, что Сварог принимает только по рекомендации и дорого берет. Но рекомендацию она может дать, если Антон честно и подробно расскажет, почему ему понадобилась помощь. После того, как он прямо написал все, что случилось с Катей, админка прислала одну фразу: «хорошо, ждите». Ответ от нее пришел через пару дней – она сообщила время и дату, когда Сварог готов его принять, и строго-настрого велела приходить без дочери.

***

Антон толкнул дверь, у притолоки заколыхалась, зазвенела мелодично конструкция из полых металлических трубочек. Магазинчик был совсем маленький, заставленный широкими стеллажами по стенам, составленными из небольших ячеек, каждая со стеклянной дверцей. Прилавок представлял собой большой прозрачный короб, доверху набитый какой-то мусорной ерундой – детские куколки, четки, книги, шкатулки, мотки тесьмы и прочий разный мелкий хлам. Магазинчик «Амулет» походил на чердак, куда хозяева дома сваливали ненужные вещи, с которыми жалко расстаться. Под самым потолком были развешены цветочные кашпо с растениями в разной степени увядания. Откуда-то сбоку и снизу, из под прилавка, высунулась патлатая голова молодого парня. Из шевелюры его торчали несколько коротких косичек с разноцветными бусинами. Он перемигнул выпуклыми саранчиными глазами:

- Чем обязан?

- Вы Сварог?

- Ну..?

- Насчет меня должны были позвонить... – промямлил Антон, чувствуя себя невероятно глупо.

Парень распрямился – он оказался очень высоким, худым, сутулым. На толстовке красовался рисунок пентаграммы с козлиной головой. «О боже» – пронеслась унылая мысль в голове Антона.

- Данила меня на самом деле зовут. Сварог – для этих ваших интернетов, – продавец сунул ему узкую ладонь с длинными пальцами с утолщенными суставами. – Ага, насчет той девочки с одержимостью. Помню.

- Да.

- Вообще-то оберег для одержимых должен изготавливаться индивидуально. У каждого свой случай, вы ж понимаете.

- Не очень, если честно.

- Ну, одержимость она же не просто так появляется. Значит, есть в человеке какая-то слабина, лазейка, благодаря которой демон смог проникнуть ей в душу.

- Да я собственно, не уверен, что он проник. Но вроде бы сильно хочет.

Антон не без запинок рассказал Даниле про палец в сливе, происшествии в сельской церкви и разодранных руках дочери. Глаза эзотерика зажглись:

- Какой интересный случай… Здесь, конечно, диагностику нужно провести.

- Диагностику? – ошарашенно спросил Антон. – Как в поликлинике, что ли?

- Именно, – ничуть не смутился Данила. – Демоны, они ведь разные бывают. Дам вот я вам одну вещичку для изгнания эдакой твари, а он ей всю кровь нахрен сожжет, пока вылезет. Ну теоретически изгнание совершится, но, насколько я понимаю, дочь вам нужна живая.

- Охренеть, тонкости какие, – не удержался от колкости Антон.

- А вы как думали! Болен, человек, к примеру, диабетом. Что, всем одно и то же лекарство назначают? Конечно, нет! Сначала нужно выяснить, какой тип диабета, какой уровень сахара, какие органы пострадали… В зависимости этого и таблетки будем выписывать! – Данила приглашающим жестом указал на стеллажи с прозрачными ячейками.

- Это и есть те самые обереги?

- Именно.

- Вот, смотрите, – эзотерик подошел к ячейке с номер пять и потыкал пальцем в дверцу, где лежала неприметный на вид браслетик из красной нитки с бусиной.

- Ммм, – промычал Антон. – Да, я слышал, красная нить – на удачу.

- Да причем тут удача и красная нить! Обычная нитка, вся суть в том, кому она принадлежала!

- И кому?

- О, это интересная и длинная история, – Данила вынул из кармана толстовки вейп и выпустил струю ароматного дыма. – У всех оберегов интересный путь, но у этого невероятно особенный. Люди, которым вещь принадлежала – самое главное.

Некогда я был знаком с женщиной, назовем ее Нина, работавшей некоторое время  горничной в доме отдыха. Назывался он Дубравка и по своему убогому виду и описанию на сайте был обычным пансионатом, куда пенсионеры приезжают кости погреть в минеральных ваннах. Бревенчатые домики плюс один большой корпус в три этажа, на территории – теннисные столы да беседки. Но проживание в Дубравке стоило баснословных денег, и гости там останавливались всего лишь на пару-тройку дней. Дело в том, что пансионат этот маскировал куда как более интересное заведение, и инфа о нем размещалась или в глубинах даркнета, или передавалась из уст в уста заинтересованными лицами. В Дубравке оказывали услуги крайне состоятельным людям с ооочень странными интересами в сфере, так сказать, интимной.

- Понятно, – усмехнулся Антон. – Плетки, латекс, кожаные ботфорты.

- О нет, этого добра и так навалом, и стоит оно недорого. Нет, я говорю о действительно необычных пристрастиях. Например, в заведении этом трудилась девушка, лишившаяся всех конечностей из-за инфекции. Ну, то есть все, что у нее было – буквально торс да голова, и она пользовалась просто невероятным спросом и брала сумасшедшие деньги за свои услуги. Нина рассказывала, что клиенты, к ее удивлению, обращались с ней очень бережно, и девушка та частенько уезжала понежиться на удаленных виллах где-нибудь на Лазурном берегу или греческих островах. Или, например, там была женщина, чье лицо скрывал большой кожаный нарост, гигантская гемангиома, удалить которую хирурги не решались – слишком сильно уж она была пронизана кровеносными сосудами. А еще в Дубравке жила девушка, чей вес приближался к полутонне, и клиентов она принимала ее в специальной небольшой комнате, которую заполняла собой практически полностью, словно медуза.

Антон невольно поморщился.

- Всевозможные аномалии развития костей, кожные наросты, деформации черепа и гениталий. Не поверите, у них была девушка с двойным комплектом – четыре груди, две... сами понимаете, что.

Да, так вот, Нина убирала в номерах после сеансов и получала за это довольно неплохо для обычной уборщицы. Достаточно, чтобы крепко держать язык за зубами. Но только одна вещь не давала ей покоя – это номер 201. Это был отдельный домик в глубине территории, и никому и никогда нельзя было туда заходить. Рядом на столбах были развешены датчики движения и камеры, и даже если какому-то любопытному пришла в голову идея подсмотреть в окно, тут же примчалась бы охрана. Впрочем, окон там и не было – была только их имитация, стекла, прикрепленные к глухой бревенчатой стене. Нина осторожно поспрашивала других уборщиков и работников пансионата, но никто из них не знал, что находится в номере 201, никто никогда там никогда не убирался.

Не сказать, что Нина была чересчур любопытна, но этот домик, стоящий в стороне, вызывал у нее жгучий интерес. Однако ей вскоре пришлось обуздать свое любопытство – Нину вызвали в отдел кадров и очень прозрачно намекнули, что если она будет и дальше совать свой нос в чужие дела, долго она тут не проработает. А так как зарплата горничной в Дубравке была внушительной, Нина закрыла рот на замок и продолжила честно работать, меняя загаженные простыни. А потом у нее внучка родилась, вообще не до таинственных номеров стало, горничная вкалывала в полную силу, часто подменяя товарок – денег непутевой молодой семье с младенцем нужно было много.

Однажды Нина проснулась от шума на улице – персонал в пансионате жил в отдельном корпусе. Она выглянула в окно и увидела, как переговариваются два парня из охраны, вдалеке суетятся и бегают еще несколько мужчин. Территория была погружена во мрак – почему-то большинство фонарей не работали, и только в самой глубине светились пара точек. Охранники скоро ушли, Нина накинула халат, вышла из корпуса и пошла вглубь территории, к домикам гостей, где слышались голоса и шуршание веток. Она дошла до пожарного щита и спряталась за ствол крупной сосны, потому что совсем рядом переговаривались двое человек, одного по голосу она узнала – это была сама хозяйка Дубравки. Второй говорил совсем тихо, но Нине показалось, что это был начальник охраны. Она вслушалась в их разговор и волосы на ее голове зашевелились, и было от чего. Тот самый номер 201 все это время активно принимал гостей, да так активно, что запись туда была на несколько месяцев вперед. Вот только никаких работниц из постоянного состава там не было. В номере 201 работали с совсем особенными клиентами и подбирали девушек по индивидуальным запросам – рост, цвет волос, мордашка… Вот только все они были мертвые. Попробуй-ка подбери мертвую девку под определенный типаж! Помирают-то в основном бабки, а тут еще и внешность надо особенную. Но как-то справлялись, и все у них шло более-менее гладко, пока не притащили они очередному некрофилу девчонку, которая была на все сто процентов похожа на его мечту. Он с неделю из этого номера не вылезал, а потом, когда пришло время красавицу утилизировать, вцепился в нее и не отдает. Говорит, с собой заберу свою любимую. Директриса Дубравки, конечно, охренела от такого поворота и сказала решительное нет, но Ромео-некромант не успокоился. Взял с собой отбитыша из своей службы безопасности и устроил диверсию – вырубил свет в половине пансионата и каким-то образом забрал деваху из холодильника.

В общем, поймать пылкого влюбленного им так и не удалось, а Нина, хоть и обалдела от таких поворотов, все же болтать не стала и продолжила работать в Дубравке. Ее успокаивало то, что никого в пансионате насильно не держали. А мертвые и подавно не возмущаются.

- И чем же эта история закончилась? – спросил заинтересованный Антон.

- Да так бы и закончилась, если б я не наткнулся в даркнете на один видос. В видосе некий мужчина снимал труп молодой привлекательной девушки в течение нескольких месяцев, фиксируя разные степени разложения. Труп он держал в ванне, и когда тело потеряло всякие человеческие очертания, подбавил водички, дождался, когда этот кисель станет достаточно жидким, и утопился к чертовой матери в содержимом. Перед тем как нырнуть в ванну, он наговорил в камеру, что таким образом они с любимой буквально растворятся друг в друге, что и составляет его сокровенную мечту.

- А почему вы решили, что это тот самый некрофил?

- Потому что он сказал, что их любовь началась в номере 201.

- А браслетик?

- Он снял с руки трупа и положил на край ванны. О, как же мне пришлось потрудиться, чтобы его заполучить!

- И что, эта штука теперь оберег? Я думал, оберег это что-то… Ну, блин… Хорошее.

- Вообще оберег – это то, что защищает. И сделать его можно из разного материала – например, здесь сплелись нежная любовь, одержимость, дикая страсть и смерть. Мощный коктейль,  не находите? Если эту смесь обработать как следует, придать ей нужную форму и направление, она на многое способна.

Ползун (3)

В гостиной Антон щелкнул пультом, упал в плюшевые объятия бежевого дивана.

- Мама твоя приходила сегодня, – сказала Люда, присаживаясь рядом с тарелкой порезанной хурмы.

- Ммм, и что..?

- Без звонка, без ничего. Начала рыться в твоих вещах, сказала, что я плохо стираю и глажу, и ей срочно нужно все перестирать и перегладить.

- Господи боже…

- Да я рукой махнула – ради бога, стирайте, мама, и гладьте на здоровье. На прощанье она сказала, что я испортила тебе жизнь. Я чуть не добавила «и забрала его лучшие годы»!

Люда беззлобно рассмеялась, и Антон приобнял ее за плечи. Он был благодарен, что жена не умножала эти склоки и гасила любые скандалы на корню – у нее был необыкновенно легкий характер. Она, как мультяшная фея, все в его жизни делала простым и беззаботным. Незаметновела хозяйство без надрыва в духе «я все тут одна делаю!»; неплохо зарабатывала, ведя бухгалтерию нескольких небольших фирмочек; гасила скандалы с его матерью, обладательницей тяжелого неуживчивого характера. Единственное, что Людмила не прощала свекрови – это ее попытки приобщить Катю к религии. Жена была сторонницей осознанного выбора и считала, что воцерквиться можно только в зрелом возрасте, поняв и испытав многое в жизни. Мать Антона же выполняла все положенные ритуалы: постилась, причащалась, ходила каждую неделю в храм и проедала плешь и сыну, и невестке, обещая все кары небесные для них, безбожников. Антон верил вяло, без искренней погруженности в религию. Все, что делало его счастливым, было здесь, в небольшой трехкомнатной хрущевке с крошечной ванной и тесной кухней, а не где-то там, в недосягаемых небесах.

К дочери он был сильно привязан, жену просто обожал и нешуточно ревновал ее, ибо к покладистому характеру Люды прилагалась еще и яркая внешность заметной красавицы. Иногда Антон жалел, что дочка не пошла внешностью в маму, а была его точной копией – с носом уточкой и простым скуластым лицом среднего россиянина.

- Слушай, чего с Катюхой-то?

- Пока она была в школе, я потихоньку посмотрела в ее комнате… Никаких пакетиков с каким-нибудь дерьмом. В компе пошарила, переписки с подругами посмотрела – обычная подростковая болтовня, мальчика какого-то новенького они все обсуждают. Я тебе говорю, влюбилась!

- Ну, может быть… – Антон взял кусок хурмы, и рот его наполнился сладким тягучим соком. – Слушай, елку может пора убрать? Середина января все же.

***

Проснулся Антон без будильника в темноте, и не сразу понял, что его разбудило. С кухни доносилось звяканье и бормотание, и он, посмотрев на мирно посапывающую жену, поднялся и спустил ноги на пол. Прошел по маленькому коридорчику на кухню, увидел Катю, сидящую в пижамной маечке и трусиках на табуретке. Она, сложив руки на столе, раздирала предплечья ногтями и бормотала:

- У меня слишком плотное тело. Жесткое тело! Я должна быть помягче! Я жесткая!

Локтем Катя задевала сахарницу, в горле которой болталась и звякала серебряная ложечка.

- Катюня… - пробормотал Антон, которого прошиб холодный пот.

Дочь повернулась к нему:

- Я жесткая, ты что, не видишь?! Ползун! Ему не нравится!

Она схватила сахарницу и сунула в рот полную ложку сахарного песка. Потом еще и еще, крупинки посыпались на пол. Сзади послышались шаги, Антон обернулся – на Катю смотрела огромными, расширенными от ужаса глазами жена.

Утром никто из них не пошел на работу. Бледная Люда варила кофе, он сидел за столом, крутя пустую чашку. Катя все еще спала – жена напоила ее успокоительным после того, как перебинтовала вдрызг расцарапанные руки.

- Это уже ни хрена не спишешь на подростковый возраст, – угрюмо сказал Антон.

Люда ловко подхватила с огня турку, в которой поднималась плотная ароматная пена:

- Мы покажем ее врачу.

- Если она согласится пойти в психушку.

- Мы можем никуда ее пока не тащить, а пригласить спеца на дом. У нас сотрудница одна есть, Тамара. У нее дочь в медицинской сфере работает, у той куча полезных знакомств. Думаю, порекомендует кого-то дельного и не слишком болтливого.

Катя проснулась жутко голодной и очень удивилась, когда увидела свои забинтованные руки. Люда обтекаемо, без подробностей рассказала дочери, что та травмировалась во сне и у нее случилось что-то вроде небольшого приступа летаргии. Дочь это развеселило:

- Боже, я что, ходила во сне? Вот это жесть! А лбом об стену не стучала?

Жена Антона связалась со своей знакомой и после серии перекрестных звонков договорилась о визите практикующего психиатра с двадцатилетним опытом. Катя совершенно не возражала против визита врача – ситуация с летаргией ей казалась забавной и совсем не опасной. Но когда Антон сказал, что в школу она временно ходить не будет, в глазах ее промелькнула тревога:

- Что, так все плохо? Что я, блин, наделала ночью?!

В отсутствие жены и дочери Антон обыскал детскую, особенно внимательно осматривая все мелкие пакеты и сомнительные свертки. Ничего, хоть сколько-нибудь похожего на запрещенку, не нашел. Полистал скетч-бук – дочь неплохо рисовала – обычные для подростка сюжеты с котами, собаками и большеглазыми девочками.

В верхнем отделении шкафа, за стопкой маек и домашней одежды он обнаружил обувную коробку, наполненную детскими игрушками, которые были Кате давно не по возрасту: погремушки, фигурки животных из плюша, была даже резиновая уточка для ванной. Бок одного плюшевого голубого слоненка был запачкан засохшей глиной. И хотя ничего не было странного в том, что дочь хранила игрушки из далекого детства, Антону показалось это странным. Он показал коробку жене тайком от дочери, и та, покрутив погремушку, сказала, что это не Катины вещи:

- Я все ее погремушки выкинула давно или раздала, а такие плюшевые и не покупала никогда, Катя их не особо любила.

Она вынула игрушки из коробки, внимательно осмотрела каждую и у плюшевой свинки поковыряла ногтем крошечную дырку в задней части. Засунула палец внутрь, покопалась в синтепоновых внутренностях, вынула крошечную записку, на которой аккуратным Катиным почерком была написано – «Мальчик в зеленой коляске в парке. Почти не плакал». Они прощупали и потрясли остальные игрушки, но больше ничего не нашли. Люда потрогала дно коробки, поддела картон сбоку и вытащила плотно уложенный лист, под которым оказалось еще несколько записок. Антон взял парочку, прочитал: «Девочка во дворе, голубой сарафанчик, орала как резаная», «Толстая некрасивая девочка, вцепилась, еле вырвала».

- Елки-палки, она что, отнимала у детей эти игрушки? – проговорила Люда, посмотрев на него большими испуганными глазами.

Коробку они положили обратно в шкаф и ничего не сказали Кате. Последующие несколько дней прошли спокойно – дочка больше не чудила, не вредила себе и с удовольствием ходила по кино и кафешкам, куда ее водили родители. Антон с Людой решили развлекать Катю и приносить ей позитивные эмоции, как советовали многочисленные статьи по психологии подростков в сети.

***

Психиатр, которого нарекомендовала знакомая, оказался по-голливудски красивым мужчиной средних лет, одетый не без щегольства.

- Гордеев, – сухо поздоровался он.

Гордеев внимательно выслушал рассказ Люды об ужасной ночи и коробке с игрушками, не выразив ни единой эмоции.

- Вы уже надумали себя наверняка всего, – кивнул он.

- Конечно, доктор! А вы бы как реагировали? – со слезами в голосе ответила Люда.

- Симптоматика конечно настораживающая, но у подростков такое может быть и без серьезных диагнозов. Гормональная буря, перенапряжение по учебе… В общем, паниковать пока рано.

Гордеев постучался к Кате, и услышав слабое «да», вошел. Люда хотела было подслушать, прислонив ухо к двери, но Антон утащил ее на кухню, сделав страшные глаза.

Психиатр вышел минут через сорок, подсел к ним, разложив свои записи на столе.

- В общем и целом диагноз я пока поставить не могу, надеюсь, вы это понимаете. Окончательные выводы можно будет сделать в стационаре, куда я вам настоятельно рекомендую определить девочку. Из того, что мне сильно не понравилось – она продолжает твердить о ползуне, и для того, чтобы понять, является ли ползун полноценной галлюцинацией, необходимо наблюдение в больнице. Кроме того, есть небольшие проявления дурашливости, не свойственной ее возрасту, что дает возможность думать о…

В голове Антона зашумело, и он с трудом ухватывал отдельные фразы психиатра – «гебефеническая симптоматика», «продуктивные расстройства», «амбивалентность».

- Мы должны отдать ее в психушку? – упавшим тоном спросил он.

- Я бы не стал так называть стационар, но да, именно это вам и нужно сделать, – кивнул Гордеев.

- Нет, нет, - вырвалось у Антона, и он посмотрел в испуганные, расширенные глаза жены. – Ей же всего пятнадцать. Как она там будет одна, среди всех этих психов! Да и потом, вы же не уверены, что она… сумасшедшая.

- Да, я не уверен на сто процентов в наличии серьезной психопатологии.

- Тогда, может быть, это как-то можно вылечить дома? – промямлила Люда.

Антон поразился, какой жалкой и пришибленной выглядела жена – куда делась ее железобетонная твердость и спокойная уверенность!

- Затруднительно. Я бы сказал – невозможно, – отрезал Гордеев.

- Нет, – решительно произнес Антон. – Мы не отдадим ее в дурдом. Нашу девочку… В дурдом!

- Что ж… Это ваше решение. Пока рекомендую понаблюдать за дочерью, снизить все учебные нагрузки, по возможности – взять больничный. Записывайте все, что вам покажется странным и тревожным, особенно если она вдруг изменит свои обычные вкусы, привычки и образ действия. Следите за сном – как быстро на засыпает, сколько спит. Пока я вам пропишу вот это… – Гордеев вынул из своей сумки листочек с ручкой и принялся строчить на нем мелким почерком. – Эти препараты – не антипсихотики, не являются серьезными лекарствами, требующими приема под наблюдением врача. Снизит тревожность, мягко расслабит, но не более. В общем, смотрите, будьте начеку, если что – звоните мне. Ну, или в скорую, если симптомы станут угрожающими.

***

От школы они Катю освободили, следуя совету психиатра не нагружать девочку учебой. Антон ожидал, что ее это испугает и дочь только уверится в наличии у нее серьезных проблем с головой. Но Катя обрадовалась неожиданным каникулам, снова начала болтать с подругами по телефону, смотрела сериалы и гуляла по торговым центрам с матерью, выпрашивая себе все новые и новые обновы. Рисовала в скетч буке, который Антон иногда просматривал, но не находил ничего тревожного. Рисунки были милыми – кавайные кошечки с румянцем на пухлых щеках, толстолапые щенки и большеглазые жабы с неизменной подписью «Это среда, мои чюваки». Антон взял административный, Люда, как основной добытчик, продолжила ходить на работу.

Так прошло пару недель, и жена начала поговаривать о возвращении дочери в школу:

- Она так сильно отстанет. Я говорила ей делать домашку хотя бы, но она забила на все.

- Ну еще бы, – усмехнулся Антон. – Ты б на ее месте что предпочла – с подружками встретиться или корпеть над алгеброй?

- Я любила учиться, – странным напряженным голосом сказала жена. – Всегда много читала.

- Да ладно, все подростки одинаковые. Все ж давай еще недельку подождем, и если все будет хорошо, то будем считать, что у Кати был странный эпизод летаргии, помноженный на замотанность по учебе.

Позвонила мать, и Антон позорно прокололся – когда она спросила про Катю, вскользь произнес «ну вот когда в школу вернется..!» Сказал, замер и едва не застонал от досады.

- Что значит вернется? – сделала стойку мать. – А сейчас она что, не учится?!

- Каникулы же, мам, – нагло соврал Антон, надеясь, что мать уже не помнит, когда в школе наступают каникулы.

- Что? Какие еще каникулы в конце января? Ты меня что, за дуру держишь?!

Антону пришлось рассказать о случившемся, значительно смягчив краски и о многом умолчав. По его словам выходило, что Катя стала ходить и разговаривать во сне.

- Вот я так и знала! Так и знала! – взвилась мать. – Это вам за то, что безбожники! А Людка твоя..! Чертиха в юбке! Это вам за нее кара!

Антон закатил глаза и попытался свернуть разговор, но мать уже было не остановить. Она сыпала оскорблениями и проклятиями, сулила им всем скорую смерть, жалела Катю, которую угораздило родиться у таких ни к чему не годных родителей. В конце концов она выторговала у Антона обещание сводить внучку в церковь. Антон знал, что походы в храм доставляли Кате удовольствие – но вовсе не потому, что дочь сильно веровала, просто ей нравилось золото окладов, благостная гулкая тишина, вся эта атмосфера мистической таинственности. Поэтому он решил не препятствовать, но резко сказал матери, что он пойдет вместе с ними и это не обсуждается.

***

В храм собирались тайком от Люды – дочь подхватила игру в конспирацию. Отправились к вечерне, хотя мать Антона настаивала на литургии, которая начиналась рано утром и на которой Катя могла бы причаститься, но утром они не смогли бы уйти тайком от Люды.

Народу вечером было немного, с десяток старух и недовольный чем-то сивый дед с бородищей до груди. Мать Антона крестилась истово, кланялась низко, не забывая шпынять внучку и указывать, какие должны быть поклоны и как сложить персты для крестного знамения. Катя бабке не перечила – у нее был такой же легкий незлобивый характер, как у Люды – но больше стреляла глазами на солею, где задушевно пели несколько хористов. Среди певчих был молодой парнишка лет семнадцати, и он, увидев Катю и ее внимательный взгляд, смутился и покраснел, как свекла. Пахло густо ладаном, священник в своей блестящей парче раскачивал кадилом, распространяя ароматный дымок. В зале царил уютный полумрак – уже свечерело, и церковь освещали в основном многочисленные свечи. Антон крестился и кланялся, сбоку взглядывая на дочь. Лицо ее, освещенное мигающим светом свечи, казалось наивным и полудетским, и не было ни намека на ту сумасшедшую, невозможную Катю, которую он видел ночью на кухне.

Когда они, возвращаясь из храма, подходили к дому, позвонила жена, и Антон соврал, что они гуляли в парке и катались на горках в ледовом городке. Катя была совершенно спокойной и веселой, с аппетитом умяла свою порцию картошки с мясом и попросила добавки. Уже поздно вечером, когда она ушла в душ, Антон сказал жене, что в понедельник отправит дочь в школу. Он потянулся к тарелке с нарезанным с сыром, и в этот момент раздался истошный вопль из ванной. Они вскочили и, столкнувшись плечами в узком проеме, бросились к Кате. Люда рванула дверь, и Антон увидел, как дочь, одетая в пижамные штаны и майку, изо всех сил упирается ладонями в край раковины. Катя завизжала:

- Папа! Он меня схватил, он там!

Антон увидел, что пряди ее влажных волос исчезали в сливе, натянутые так сильно, что Катя едва удерживала голову над краем раковины, из всех сил напрягая шею и спину. Он бросился к дочери и ухватил волосы у самого слива, рванул на себя. Но пряди не поддались ни на миллиметр, напротив, волосы затянуло в отверстие еще на пару сантиметров.

Катя орала, Люда суетливо толкошилась сзади, зачем-то совала ему полотенце. Он крикнул жене:

- Тащи ножницы!

- Папа, он там, он в трубах! – вопила Катя, пытаясь упереться ногами в стойку раковины тюльпана.

Волосы ее были протянуты во всех шесть отверстий слива, будто кто-то их туда аккуратно затолкал. Одна прядь вдруг ослабла и выскочила, и Антон увидел в круглой дырке кончик пальца. Толстого, отвратительного пальца с широким грязным ногтем. Палец ткнулся в отверстие, но не пролез, поскреб металлическую поверхность изнутри. Катя взвыла от ужаса, и Антон сам чуть не выпустил ее волосы, которые отчаянно тянул в свою сторону. Сзади сунулась жена, протянула ему ножницы:

- Держи!

Антон защелкал лезвиями, и Катя, упиравшаяся всем телом в раковину, по инерции едва не отлетела к двери. Она выскочила из ванной, убежала к себе в комнату и забилась в угол кровати. Люда бросилась за ней, и через пару секунд Антон услышал рыдания дочери и утешающий голос жены. Сам он не торопился к Кате – внимательно осмотрел слив, принес с кухни палочки для суши и потыкал в отверстия. Ничего. Пошарил глазами по ванной и едва удержал вскрик – из ячеек вентрешетки свешивалась темно-русая прядь Катиных волос. Антон невольно перекрестился, правда, вместо молитвы с губ едва не сорвался ядреный матерок. Поднял махровое полотенце с пола и уже хотел выйти, когда увидел на зеркале широкую полосу, словно кто-то намазал поверхность маслом. Антон осторожно потрогал стекло кончиком пальца, понюхал – пахло канализацией, тухлыми забытыми тряпками, какой-то тошной мерзостью, которой воняет в квартирах одиноких брошенных старух. Он протер зеркало полотенцем, бросил его в корзину для белья и вышел.

Катя плакала на груди у жены, и та гладила ее по спине и шептала что-то ласковое и бессмысленное.

- Катюня, что это было? Кто тянул тебя за волосы?

- Ползуууун! Ползун! – ответила дочь, заикаясь от долгого плача.

- Кто это?

- Я не знааааю! У него нет ног, он ползает на руках!

- О боже, – Люда покачала головой. – Антон, хватит. Не надо сейчас об этом. Иди чайник поставь, Катюне нужно выпить чаю с мятой.

После того как дочь заснула, всхлипывая даже во сне, они долго ругались вполголоса на кухне. Антон пил крепкий кофе, Люда налила себе рюмку коньяка.

- Антон, это уже не игрушки! У нее серьезные проблемы. Стационара не избежать!

- Какие нахрен проблемы? Ты видела, ее волосы были в сливе?!

- О боже, ты-то не начинай! Да, они были в сливе, и что? У нее длинные волосы, когда она стояла около раковины, они вполне могли попасть в дырки.

- Но ее там что-то держало, ты же видела!

- Я видела только, как она упиралась в раковину, уверенная, что ее там что-то держит. У нашей дочери галлюцинации!

«Но у меня-то нет галлюцинаций», – хотел ответить Антон, но промолчал. Он точно видел палец, но двое сумасшедших в одной семье – это как-то слишком.

Они долго спорили, и у Антона не было аргументов против доводов жены. Остановились на том, что в понедельник Люда звонит Гордееву, и они госпитализируют Катю в психиатрическую больницу. Препятствовать этому Антон не будет.

***

У Антона оставалось три дня до означенного понедельника, и утром, когда жена ушла на работу, он позвонил матери и спросил, не знает ли она кого-то из православной церкви, кто имеет дело с изгнанием всякой нечисти. Мать тут же принялась выспрашивать, зачем ему это нужно, но Антон держался стойко – обтекаемо сказал, что у некоего знакомого возникла проблема. И как мать ни билась, он ничего не рассказал про происшествие в ванной. Мать продиктовала ему контакты священника, отца Викентия, занимающегося отчитками, то есть православным экзорцизмом, и дала ему самую лестную характеристику.

Служил Викентий в селе Гуменки за полтораста километров от города. Антон задал несколько запросов в сети, но кроме сайта нужного ему храма, ничего о священнике не нашел.

Катя сидела в своей комнате перепуганная, прижимая к груди плюшевую подушку. В ванную она отказалась заходить и умывалась и чистила зубы на кухне.

- Мама мне не верит, – сказала она, устремив на Антона красные воспаленные глаза. – Она считает, что я сумасшедшая.

- Нет, что ты! Никто не считает тебя сумасшедшей! – уверил ее Антон и едва не поморщился от своего фальшивого тона.

- Я его видела. Он полз по зеркалу. У него нет ног, – еле слышным шепотом сообщила Катя. – А потом он залез в трубы, хотел и меня затащить.

- А почему, Катюнь? Зачем ты ему?

- Не знаю. Но ему нужна именно я и никто другой.

Антон обнял дочь и погладил по плечу, едва не заплакав от жалости к ней. Такая беспомощная, перепуганная…

- Давай кое-что попробуем..?

Он рассказал ей об отце Викентии и отчитках, думая, что она с презрением отвергнет помощь какого-то попа – верующей Катя никогда не была. Но глаза дочери вопреки его ожиданиям загорелись надеждой, и она поддержала его решение ехать немедленно в Гуменки. Звонить Люде он не стал, уверенный, что жена его не поддержит.

Когда они выехали из города, пошел мелкий, больше похожий на пыль снег, отсвечивая алмазным блеском в лучах солнца; заметно похолодало. По дороге Катя безучастно смотрела в окно на укрытые белым елки и на все попытки отца втянуть ее в разговор отвечала вяло. Она немного оживилась, когда Антон остановил машину на заправке и купил ей капучино с ореховым сиропом.

- Мама ругаться будет, – вдруг сказала она, допивая остатки кофе.

Антон пожал плечами:

- Прорвемся.

- Пап… мне страшно. Это совсем как в фильмах ужасов. Но в фильмах даже забавно, не настоящий страх, какой-то игрушечный. А тут…

Катин лоб на мгновение сморщился, но она не заплакала.

- Дочь, я не знаю, что это за урод был там, в канализации. Но я до Папы Римского дойду, если надо будет, чтоб оно свалило обратно в свою преисподнюю или откуда оно там!

Катя несмело улыбнулась, и Антон тронул машину.

Ползун (2)

- Вот блин…

Но мужик остановился, несколько секунд посмотрел в свою корзинку, вынул короткий нож, с каким грибники ходят на промысел. Никита выдохнул и вцепился в плечо Вадиму, но мужчина снова замер.

- Пошли-ка отсюда, – по-прежнему шепотом произнес Никита.

Они быстро свернули спальники, кинули в рюкзак газовую горелку и оделись. Вышли во двор, где осенний утренний холод быстро пробрался под куртки. Вылезли в прогал прогнившего забора, так как у калитки продолжал стоять и покачиваться «грибник». Девушка не обернулась, замерев столбом у соседнего дома. Вадим увидел на ее запястье пластиковый браслет, на котором виднелись слова «Пансионат Заборс…».

Они двинулись, постоянно оглядываясь, по направлению к Храму Пределов, и, отойдя на приличное расстояние, Вадим сказал:

- Видел у девчонки на руке браслет? Она из какого-то дома отдыха поблизости. А этот мужик? Он же явно грибник.

- Честно говоря, мне пофиг, кто они и почему здесь, – задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил Никита. – Идем в Храм, если ничего не находим – валим отсюда. Я б если честно, хоть щас свалил, резво оттолкнувшись копытами!

Вадим вдруг встал, как вкопанный, и, раскрыв рот, уставился на Никиту.

- Что..? – бросил тот.

- Копыта… У матрон всегда была с собой подкова. В кармане в передниках спереди, они сжимали ее в руке, когда входили. А если она тоже нужна?

- Вот черт! Вполне возможно. Эти подковы я у них видел только в Храме Пределов. И что делать? Где мы сейчас тут найдем эти подковы… А вдруг те были какие-нибудь специальные?

Вадим потер лоб и встрепенулся:

- Молитвенный дом! Там на стене висели подковы! Типа оберегов.

- О господи, еще туда тащиться… Ладно, пошли.

Молитвенный дом на самом деле находился не так далеко – в самом центре села, четверть часа ходьбы. В советское время там располагался клуб, и Вадим помнил голубые полоски, следы от букв, которые остались на досках, когда члены общины сняли старое название и повесили большую вывеску «Молитва благословенна». Там проходили собрания, там Ефросинья оглашала волю Праведных, там под руководством матрон они учили свои первые молитвы, там приходили видения рая, обещанного Праведными.

По прошествии стольких лет молитвенный дом совсем обветшал, голубая краска облупилась, сходя чешуей. Вывеска держалась, но сильно выцвела и покоробилась. Дверь уже прогнила и  слетела с петель, и они беспрепятственно заглянули внутрь. В бывшем клубе было сумрачно и гулко – окна были совсем маленькие и располагались где-то под высоким потолком.

На стенах сохранились росписи, которые делали сами члены общины – кривоватые портреты Ефросиньи, белые голуби, наивно и примитивно выписанное озеро с кустиками камышей по берегам и бликами на кротких волнах.

- Вон… – Никита указал на семь гвоздиков на правой стене, на которой раньше на их памяти висели подковы. Семь подков – по количеству матрон.

- Где же их теперь искать… Может, у матрон дома посмотреть, если они их с собой носили.

Никита подошел к большому металлическому шкафу, где раньше хранили брошюрки с молитвами. Внутри было пусто, если не считать кипу почерневших от старости советских журналов на самой нижней полке.

- Твою мать! – Никита ударил кулаком по двери, раздался рокочущий грохот.

Когда утихло короткое эхо, Вадим вдруг замер и прислушался.

- Погоди-ка… Слышишь?

В тишине большого зала послышалась возня и шуршание.

- Откуда… – Никита покрутил головой и решительно указал на дверь подсобки в глубине молельни, где раньше хранили садовый инвентарь – около молитвенного дома сажали много цветов.

Они подошли к подсобке, и Вадим решительно потянул на себя дверь, которая открылась не без усилия. Никита выругался и отошел на пару шагов, дернув за руку и приятеля. На них невидяще уставились нескольких человек – мужчины и женщины, и Вадиму с перепугу показалось, что их очень много, но на самом деле их было чуть больше десятка. Никита вдруг воскликнул:

- Это же… Людка! Помнишь Людку?

И действительно, Вадим узнал в пожилой женщине подругу своей матери, когда-то подвижную, веселую женщину. Только он ее помнил еще относительно молодой, полной сил. Сейчас перед ним стояла изможденная старуха, одетая в невероятно грязное платье, мокрое и черное по низу подола. Веки одного ее глаза были зашиты черной суровой ниткой, второй же вытек, обнажая коричнево-черную глазницу. Взгляд Вадима забегал по неподвижным фигурам – он узнал Евгения, бывшего агротехника; Оксану, одну из матрон; в молодом пареньке с пышной копной волос узнал Матвея – его он помнил воем маленьким мальчиком. У кого-то из узников подсобки глаза были замазаны высохшей глиной, у кого-то завязаны тряпками. На полу сидел мужчина в куртке болотного цвета, в одной руке он сжимал блесну с тройным крючком. Стоящая около него на корточках женщина средних лет зашивала ему глаз, невозмутимо прокалывая кожу большой иглой. Вадим как-то отстраненно подумал, что этой иглой они когда-то сшивали брошюрки с молитвами, которые Ефросинья печатала на принтере. На пороге, под ногами этих сумасшедших слепцов лежала молодая девушка, по-рыбьи разевая рот. В пустые ее глазницы кто-то затолкал серые от грязи комки тесьмы, и она теребила двумя пальцами ее высунувшийся кончик.

Вся эта молчаливая кучка грязных искалеченных людей когда-то была членами Общины Праведных, лишь несколько человек Вадиму были незнакомы.

- А-хре-неть, – раздельно произнес Никита. – Они вернулись… Да еще новеньких привели!

Вадим толкнул его под руку и указал на Людку – на ее шее на тонкой веревке висела подкова. Немного ржавая, с землей, забившейся в дырочки, но она наверняка была той самой. Он понимал, что нужно снять подкову, но не мог заставить себя сделать и шага; в голове привычно застучало, а горло сжал спазм.

- Я сниму… – полушепотом произнес Никита.

Он подошел к бывшей матроне, шумно сглотнул, аккуратно поддел веревку и протащил ее через голову. Сжав подкову, он повернулся к Вадиму и широко улыбнулся:

- Есть! Они походу вообще…

Что «вообще» он договорить не успел, потому что в его шею сбоку вонзилось изогнутое, насквозь проржавевшее лезвие – матрона вскинула руку с серпом, которую до этого прятала за спиной. Кровь полилась сразу очень обильно, широко залив перед куртки Никиты. Подкова выпала из его рук, слабо звякнув о доски пола. Людка, держа одной рукой серп, второй втянула оседающее тело Никиты в подсобку. Никто из членов общины даже не шелохнулся; женщина, сидящая на корточках, зашивала мужчине с блесной второй глаз.

Вадим, оторопевший на несколько секунд, бросился к приятелю и втащил его за ноги обратно в зал.

- Никита! Никита! Боже… Боже…

Он прижал руки к ране, и ладонь мгновенно наполнилась горячим, жарко-влажным. Остекленевшие глаза Никиты неподвижно смотрели в потолок с изображением светлого голубя, крестом распростершего над ним крылья.

Губы Вадима дрожали, зубы отбивали чечетку. Но дыхание почему-то не подвело на этот раз – легкие исправно гоняли воздух, и панической атаки не случилось. Он отрешенно посмотрел на тело приятеля, лежащее в изломанной позе, и так безвольно покоились его руки на полу, что Вадим понял, что ему уже не помочь. Огромная кровавая лужа под спиной Никиты все увеличивалась.

Онемевшей рукой он взял подкову, закрыл Никите глаза и на прощанье пожал его холодеющие пальцы. Вышел на улицу, покрутил головой, высматривая жутких обителей Иткуля, и отправился к Храму Пределов. Никита был прав – это не закончится, если он не завершит.

***

Вадим сунул подкову в карман, туда же затолкал на всякий случай печенье, обошел три раза вокруг избы, постучал в покосившуюся дверь пять раз, сказал «еда живая» и толкнул створку. Пахнуло страшной тухлятиной, гнилым мясом, смертью. В горнице было сумрачно – изнутри на окнах по-прежнему виднелись приколоченные доски. Вадим, чувствуя, как колотится сердце, прошел через пустую горницу, открыл дверь в следующую комнату. Страшный смрад усилился. В темноте что-то ворочалось, и он достал телефон из кармана джинсов и включил фонарик. На большой лавке, под ней и просто на полу громоздились мертвые тела в разной степени разложения. Рядом с его ступнями лежал труп с присохшей коричневой плотью на костях, под лавкой – распухшее от гнилостных газов серое тело в багровых пятнах. У дальней стены лежали мертвые, чьи ткани превратились в слизеобразное нечто, при этом на одном трупе сохранились остатки одежды – темная от сочащихся выделений юбка и такая же рубашка.

Вадим прижал ладонь к лицу, закрывая нос и рот, но он уже точно знал, что блевать не будет. Этот запах, эта комната, полная плоти – все это было ему давным-давно знакомо. Память еще не вернулась, но какие-то темные пузыри набухали и поднимались где-то там, в глубине его мозга. Один из разбухших трупов шевельнулся, мертвец дернул головой и попытался раскрыть разбухшие веки непослушными пальцами. Но Вадим не испугался – он был уверен, что тот ему ничего не сделает. Он сделал несколько шагов к двери на дальней стене, той двери, которой не было в их первый с Никитой визит. Решительно дернул за ручку и попал в большой зал, стены которого тоже были сложены из бревен, как и Храм Пределов. Но она точно не могла бы уместиться в этом доме – ее размеры превосходили саму избу. Вадим, освещая себе путь фонариком, шел, перешагивая через такие же гнилые тела, некоторые из которых пытались цепляться за его штаны, кто-то даже издавал дребезжащие стоны сгнившими голосовыми связками. Их были десятки, десятки… Вонь здесь достигала своего апогея, но Вадима она уже не волновала. Ведь он так долго жил в этом смраде и темноте, что они стали частью его. Его и послушников. И животная телесная память услужливо выталкивала на поверхность тени воспоминаний.

В конце зала, на развалинах широкой лавки, полулежала она – последняя живая обитательница этого мертвого ада. Старуха с еле заметным пухом на лысой голове, со скудными седыми прядками, свисавшими на ее тощие бледные плечи, густо испятнанными старческой гречкой. Она была совершенно голой – громоздкий мосластый скелет, обтянутый дряблой белесой кожей. Пустые мешочки грудей с поникшими сосцами лежали на складчатом животе. Адская матерь.

- Пришел… – проскрипела она, грудь ее вздымалась, как кузнечные мехи; она жадно ловила воздух.

Вадим присел перед ней:

- Расскажите. Я должен закончить Переход? Как?

Старуха попыталась хрипло рассмеяться, но из ее сухого горла вырвалось карканье.

- Иди сюда. Смирись.

Вадим придвинулся, и она положила руку, похожую на куриную лапу, ему на голову.

И его замороженная память вдруг ожила, забурлила.

«Смиритесь». Это то, что говорили им матроны. Смирение. Они отдавали себя взамен на… на что?

И он вспомнил. В голове будто включили лампу, которая наконец-то осветила закоулки его темного прошлого.

Поначалу они жили вшестером – целых пять лет. А потом матроны начали приносить тела, сказав, что это финальная часть перехода. Когда принесли первое тело, они ревели от ужаса, и Сашка даже предложил сбежать. И не только дикий перед гневом Праведных остановил их, но и осознание, какую потерю понесут все. Они лишатся рая.

Смиритесь – так говорили матроны. Страдание приближает перерождение.

Когда появилось второе тело, они уже не испытывали такого страха. Дальняя комнатка постепенно заполнялась мертвецами, порой матроны приносили просто коробку с кое-как сваленными костями – все, что осталось от человека. Они привыкли к запаху тления, привыкли, что в дни темноты из плотно прикрытой комнатки доносились хрипы, стоны, шуршание и даже мольбы.

Иногда появлялись и живые – однажды матроны привели едва живую старуху, которая уже не могла самостоятельно ходить. Они закрыли ее в комнате, и та скребла дверь и невнятно и глухо умоляла их о чем-то. Нонна хотела дать ей воды, но Никита решительно воспротивился – матроны не велели. Мертвецам они кидали собранные куриные кости – это была их трапеза, «еда мертвая».

Тела все прибавлялись, дни темноты учащались, время молитв удлинялось. И однажды матрона, принесшая кучку костей, радостно взвизгнула – в комнате появилась дверь. С этой поры Послушники начали помогать переносить и складывать тела в большом зале.

Они смирились. Они были так близко к сияющему концу. Дни темноты проходили теперь в дальнем зале, и Вадим ощущал, как живые мертвецы подходили к нему, вырывали клок волос, или грызли ногти на его пальцах, а иногда кусали, выпивая малую толику крови, пытаясь что-то высосать своими гниющими ртами. Это была их «еда живая». Они все близились к Пределу, к финалу, которого страстно жаждали. Вадим вдруг увидел всю истину, все то, как было на самом деле. Праведные, староверы в глухой уральской деревне, слишком долго пестовали свою мнимую чистоту. Самолюбование – вот что ими двигало. Молитвы их становились все себялюбивее и горделивее, и уже не милости и очищения от грехов просили они, а просили возвеличить их и наказать всех остальных людей на Земле. И услышал их не Бог, а тот, кто питается человечьей гордыней и равнодушием к ближнему. И внял он их мольбам, но только вознес не на небо, а в недра, в которых нет места свету, и закрыл место их пребывания мутными водами озера.

Ефросинья, бестолковая провизорша, жадная до денег, случайно привела Общину в то место, где Праведные легко сделали ее рупором своих желаний, и речи их были так убедительны и сильны, что очаровали всех. Они обещали, что вознесут членов общины и заберут в лучший мир, если те отдадут им их жен. Мертвые нашептывали послушникам на ухо свои тайны, и Вадим узнал, что все они были когда-то женами Праведных. Женщины Праведных оказались в свое время умнее, отстранились от мужей и не повторяли их гордых молитв. Ефросинья с матронами искала их могилы, искала тех, кто остался еще в живых, и собирала в Храме Пределов. Получив своих жен, Праведные откроются миру, и совершится Великий Переход. Совершая молитвы в Храме Пределов, практикуя дни темноты, Послушники готовили жен к воссоединению с мужьями, кормя их едой живой и мертвой.

Потрясенный Вадим посмотрел в мутные глаза последней живой жены Праведных:

- И мы не успели… Нам тогда помешали, вытащили их Храма Пределов… Я должен закончить? Доделать то, что нужно? Тогда Праведные оставят оставшихся Послушников в покое?

Старуха усмехнулась уголком обвисшего рта:

- Ничего-то ты не вспомнил… Вы завершили Переход.

Ее рука надавила на темя Вадима еще сильнее, и на поверхность его сознания начала всплывать темная истина. Его затошнило, перед внутренним взором полыхнули алые всполохи, перемежаемые черным. И его обуял бескрайний ужас – такой сильный, что сердце застучало отбойным молотом и подогнулись ноги. Отчаянным усилием он оторвал старухину руку от своей головы и бросился вон из Храма Пределов, наступая на останки жен Праведных, осклизаясь и шепча единственную молитву, которой он научился у отца Виссариона – Отче наш.

Вадим вывалился на свежий воздух, упал на четвереньки, и его бурно стошнило в примятую траву. Боковым зрением он увидел движение справа, повернулся – в забор дома неподалеку тыкалась женщина в возрасте, держащая в одной руке молодые деревца с пакетом на корнях, в другой – мотыгу.

- Да пошли вы со своими праведниками сраными! – крикнул Вадим, – Я вам не принадлежу! Я живой! Живой!

Он вскочил, схватил рюкзак и побежал к той дороге, к которой их привез молчаливый водитель. Это ловушка, ловушка! Но он больше не отдаст Праведным ни кусочка, ни минуты своей жизни. Отец Виссарион был прав – не нужно ему было встречаться ни с кем из послушников! Только порознь они могли нормально, по-человечески жить! Он ведь не хотел вспоминать! Старуха наврала, наврала, Перехода не было!

- Она наврала! – отчаянно шептал он, сжимая лямки рюкзака.

Вадим миновал оставшиеся дома на улице, поднялся на небольшой холм, потом припустил вниз. Сейчас он спустится, выйдет на дорогу, позвонит этому хмурому мужику и уедет отсюда. Пойдет в полицию и расскажет, что сумасшедшие сектанты, вернувшиеся в Иткуль, убили его друга. А потом позвонит отцу Виссариону и Лере, и скажет, как любит их обоих. И купит еще корма дворовой кошке Люське, а может и вообще заберет ее домой!

Вадим прошел небольшую купу ярко-желтых берез, и вдруг лицо его омертвело – он вышел к озеру. Тому самому озеру, находящемуся на другом конце села. Вадим снял рюкзак и сбросил его на землю.

- Что вы хотите? – спросил он. И тут же крикнул, напрягая жилы на шее, – что вам надо от меня?! Вы же сами сказали – Переход закончен!

Вадим подошел к кромке воды и снова заорал:

- Ну? Что вам надо?! Что, твою мать, что?!

Вдалеке послышался всплеск – Вадим вскинулся и увидел, как в воду, раздвигая редкие камыши, входит Ефросинья. На коленях ее белели какие-то кругляшки, словно теннисные мячики, и он с ужасом понял, что это ее суставы; плоть она стерла напрочь. Ефросинья улыбнулась ему, зашла в озеро по грудь и махнула рукой, будто зазывая за собой. Из густого березняка выходили другие члены Общины – в грязной одежде, запятнанной глиной, с сальными волосами, висящими склеенными патлами. Кто-то был ему знаком, кто-то, очевидно, присоединился к Общине недавно. Сзади послышался шорох, и он обернулся – несколько десятков людей шли к берегу; у многих были зашиты или замазаны влажной землей глаза. Его толкнула по направлению к воде молодая женщина, потом грузный пожилой мужчина. Вадим сделал несколько вынужденных шагов назад, зайдя в озеро по колено. Но община продолжала наступать, и он снова попятился назад; вода тихо колыхалась уже чуть выше пояса. Они загоняли его на глубину, и Вадим почувствовал, что под ногами нет дна, а руки и ноги сковала странная слабость. Он попытался уйти вбок, но вместо этого камнем пошел под воду.

Он опускался в озеро, и тело уже не повиновалось ему – он еле-еле мог двигать глазами. Где-то высоко сквозь толщу воды виднелся маленький шар солнца, а снизу подпирала синяя тьма. Опускаясь, Вадим увидел что-то большое внизу, тяжело ворочающееся под его ногами. Опустившись еще на полметра, он увидел утопленника, поднявшего в воде руки, словно медведь на детских иллюстрациях. Волосы на его затылке колыхались, и он медленно поворачивался к нему. Показалась щека, глаз… и его, его собственное лицо. Вадима. Он все еще был способен узнать в этом напоенном водой трупе свое же лицо. Рядом всплыло еще одно неподвижное тело, только с более явными признаками разложения – объеденными рыбами веками, с руками, на которых плоть болталась, словно перчатка, которая стала велика. Из глубины появлялись все новые и новые трупы, которые останавливались около Вадима, одетые в точно такую же одежду, как и он. У одного мертвеца немного отошла плоть с черепа и болталась жуткой разбухшей маской, другой был почти целым, если не считать оторванную каким-то морским обитателем губу. Нижние зубы его обнажились, являя взгляду Вадима жуткую улыбку. Вадим дернулся, пытаясь всплыть, но толща воды будто превратилась в плотный клей – сколько бы он ни дергался, не продвигался ни на сантиметр. Около него затанцевал еще один труп, почти полностью разложившийся – на костях слабо болтались остатки плоти, будто белые, вымоченные водоросли. Лицом он ткнулся прямо в лицо Вадима, и тому не удалось его оттолкнуть – руки не слушались. Он был окружен своими клонами, своими копиями, находящихся в разной степени разложения.

Теперь Вадим вспомнил все. Память вернулась полностью, затопив его сознание безмерным ужасом. Они сделали тогда все, что положено, все, к чему вели их Праведные: вернули им жен, открыли эту бездну, этот ад, в котором они варились, не смея прикоснуться к живому миру, отдали себя без остатка, чтобы эти чудовища, погрязшие в своей гордыне и ненависти ко всем, смогли дотянуться до мира людей. Ефросинья, набитая дура, случайно выбрала Иткуль, не подозревая, что станет игрушкой в руках праведных, и именно через ее темное сердце, жадное до наживы и власти, они смогли влиять на членов общины. Она отвлекала их своими россказнями о рае, но так боялась, что реальная история Праведных раскроет другим глаза, что даже на брошюрку о погружении Праведных в озеро решилась напечатать только после того, как Послушники заняли свое место в Храме Пределов.

И они, шестеро послушников, закончили этот Переход. И нашли то, что искали, только не рай, а смердящую пучину греха, из которой эти искалеченные, лишенные человеческого облика мнимые Праведники тянули руки к живым. Ковчег, словно паук в паутине, захватывал людей – случайного грибника, приехавшего на выходные рыбака, девушку, вышедшую прогуляться из своего пансионата в лес. И его, Вадима. Сколько раз он уже проделывал этот путь? Судя по количеству его прогнивших двойников – несколько десятков. Это и был его личный, персональный ад – спускаться туда снова и снова, снова и снова. И гнить здесь, в этой пучине много лет, глядя в мертвые глаза своих клонов. Вадим попытался закрыть глаза, чтоб не видеть их разлагающиеся лица, и с тоской подумал, что они чувствуют то же самое, что и он – безмерное отчаяние и ужас., которые будут продолжаться бесконечно. Он со своими двойниками опускался все ниже, туда, где в пучине ненависти и гордыни ждали его Праведные.  

Жутковатого вида депо, цистерны и бетонные недострои за окном скоро сменились яркими осенними рощицами и низинками. Сентябрь был в разгаре, раскрашивал деревья в невероятные оттенки желтого и багрянца.

Вадим смотрел на проплывающие пейзажи, и чувствовал, как растет беспокойство, ворочаясь тяжелым темным комом в груди. Никита, очевидно, понял его настрой и толкнул приятеля в плечо:

- Да ладно, че ты кипишуешь. Даже если ничего не выйдет, будем дальше думать, искать.

- Что искать?

- А хрен знает. Бабку какую-нибудь найдем, экстрасенса. Вон Виссариона твоего попытаем, жучилу старого. Ты знаешь, что в Иткуле до нас старообрядцы жили? Они ж типа православные, может, какая ниточка и протянется.

- Там жили старообрядцы? – удивился Вадим. О церковном расколе ему рассказывал приемный отец, который занимался его образованием.

- Я когда в интернете лазил, наткнулся на одну блогершу, которая несла дикую ересь о нашей общине. Что мы там все инцестом занимались и еще чем похуже… Но она раскопала информацию об истории села. Так вот, Иткуль не одну сотню лет считался вотчиной старообрядцев. И прямо страшно они до веры строгие были… Ни капли спиртного, ни сигаретки, не дай Бог, кто скоромное в пост съест – сразу изгоняли. Остались там самые яростные веруны, в общем. Потом, правда, один хрен затухла их община. Молодежь в город подалась, а старики померли… Иткуль еще в девяностые опустел.

Никита зевнул, устроился поудобнее, протянув длинные ноги под соседнее сиденье, откинул голову на высокую спинку и прикрыл глаза.

На станции под названием Вехотки их встречал пожилой крепкий мужик с круглой головой, поросшей коротким жестким седым волосом. Он хмуро глянул на Вадима, на их рюкзаки и без приветствия махнул рукой, приглашая за собой. Они залезли в Ниву, поглоданную ржавчиной, и водитель тронул тяжелое тело машины.

Ехали полтора часа, преодолевая участки трассы с провалами в асфальте, а также грунтовку и совсем плохую лесную дорогу, всю испещренную глинистыми лужами, в которых норовила застрять Нива. Мужик не произнес ни слова, даже не матюгался, объезжая очередную колдобину. Водила высадил их около небольшой березовой рощицы, где заканчивалась проезжая колея. Все так же молча получил деньги в большую лопатообразную руку и уехал.

- Блин, а назад как..? Вдруг спохватился Вадим.

- Да все так же. Позвоним – заберет.

Они двинулись по едва заметной тропинке, которая в отсутствие людей совсем заросла, и скоро оказались на окраине деревни. Вадим едва не задохнулся от воспоминаний, когда узнал крайний дом – в нем жила Елена со своей больной пожилой матерью. Елена истово верила, что смерть не придет ни за ней, ни за ее матерью, что ее ждет только вечная жизнь, обещанная Праведными.

- О, помнишь? – воскликнул он и схватил Никиту за руку. – Тут Елена жила, она делала леденцы на палочках, угощала нас!

- Да, хорошая тетка была, добрая. И мать ее тоже.

Они двинулись по заросшей улице к следующему дому.

- А тут Серега жил! У него пчелы были! Я однажды в его сарае прятался, когда мы в казаки-разбойники играли! Давай зайдем!

Они толкнули калитку на двор, заросший крапивой в выше пояса. Дверца с визгом скрипнула и упала в траву. Вадим натянул рукава на ладони и, отмахиваясь от жалящих кустов, дошел до крылечка. Осторожно попробовал ногой перекосившиеся ступени – вроде еще держали.

Они зашли в дом, в котором пахло сыростью, влажной штукатуркой и заброшенностью. Было немного душно – осеннее солнце грело через мутные окна, жужжала сонная запоздалая муха.

- Нихрена себе… Тут все, как было, – сказал Никита, пройдясь по комнатам.

Мебель была нетронута, громоздились кипы старых журналов «Техника – молодежи», которые любил почитывать Серега. Одиноко стояла большая металлическая медогонка, валялись рамки для сот, шапка пасечника с сеткой.

- О, глянь, – Вадим взял со стола, покрытого скатертью с бахромой, тонкую брошюрку небесного цвета.

«Обитель Праведных. Врата» – было выведено золотой вязью на обложке.

- Я не помню такую, – сказал Никита, повертев брошюрку.

- Я тоже. Молитвенник вот был… А это…

Вадим взял книжицу, открыл обложку:

- В 2014 издана. Мы уже были в Храме Пределов. Странно, матроны ее не приносили.

- Возьми с собой. Потом почитаем.

Они вышли на улицу и двинулись до боли знакомым путем к Храму Пределов, который, как помнил Вадим, был на другом конце села. Воспоминания захватили его, всколыхнулись волной в груди. Он и сам не ожидал, что вид деревни, этих заброшенных домов, чьих хозяев они близко знали, вызовет такой бурный приступ остро-сладкой тоски. Они прошли дом Екатерины Михайловны, которая учила их русскому языку и истории – на ее дворе сохранились клетки для кроликов, хоть они и покосились и рассохлись. Оглянулись на избу деда Алпатыча – когда-то они с мальчишками обобрали его малину, но добрый старик не стал жаловаться матери Вадима или Ефросинье, лишь настегал какой-то тщедушной веточкой, а они смеялись, пытаясь изобразить, что им больно.

- Слушай, а они ведь неплохие люди были, в сущности… Почему Община с нами так поступила? Они не могли не понимать, что творят дичь с этим Храмом Пределов, – задумчиво протянул Вадим.

- Секта же, – пожал плечами Никита. – Они и правда верили, что вся эта херня приведет их всех к раю. А Послушники за свои страдания вообще воссядут где-то о леву да праву рученьку Божию.

Храм Пределов поразил их своей убогостью. Низкая старинная изба, построенная еще, очевидно, в девятнадцатом веке, вросла в землю, посеревшие от древности бревна потрескались, наличники перекосило, часть из них отвалилась. Доски с окон посрывали – как догадывался Вадим, это сделали полицейские, делавшие осмотр и обыск избы. Она выглядела так… Убого. Да, убого, это было самое точное слово. Вадим пытался вызвать в своей памяти чувства, которые он испытал, когда первый раз вошел в Храм Пределов: восторг, осознание долга, страх, ощущение таинства и сопричастности чему-то великому. Теперь ему было и жалко, и стыдно при взгляде на это ничтожное жилище, где они вшестером мочились в одно ведро и обтирались тряпками вместо нормального мытья в бане.

- Господи, какой… – Вадим не мог подобрать слова.

- Кринж, – закончил за него Никита.

- Ну что, пошли?

Они прошли через темные маленькие сени и очутились в большой горнице, в которой Вадим помнил каждую трещинку. Около окна – большой круглый стол, за которым они ели, черпая ложкой у соседа. У противоположной стены – длинная лавка, около нее они шептали воззвания к Праведным, встав на колени и сложив руки в молитвенном жесте на сиденье. В глубине горницы стоял большой буфет, в котором они хранили свою тухлую еду. В шкафчике наверху сохранилась пара тарелок с золотистым ободком по окружности. Низкий потолок с матицей посередине, затхлый запах пыли и нагретого дерева. В следующей комнате была спальня, и, заглянув туда, Вадим увидел, что она пуста – ни матрасов, постеленных прямо на пол, ни подушек, ни одеял. Просто убогая комнатенка без окна со срезанными проводами, идущими прямо по стене. Тишина почему-то особенно сильно чувствовалась здесь, в этой кривой старой избе, которая вряд ли переживет еще пару лет.

- Ну что? – спросил Вадим и сам вздрогнул от своего голоса. – Чувствуешь что-нибудь? Вспомнил?

Никита покачал головой:

- Да хрен знает… Вспомнил, как Христина заболела. Рвало ее ужасно, и лоб был горяченный, бредила постоянно. Матроны тогда с ног сбились, одна все причитала, что ее надо к врачу, но Ефросинья наотрез отказалась выпускать ее.

Вадим тоже это помнил – они по очереди ухаживали за девочкой, обкладывая ее мокрыми тряпками, как велели матроны, чтобы сбить температуру, и подтирали рвоту. Приближались темные дни, назначенные Ефросиньей, и Послушники были в ужасе – им казалось, что в темноте Христина точно умрет.

- Я по-прежнему ничего не помню, – сказал Вадим. – Нихрена. И нет тут никакого запаха мертвечины. Я на ютубе ролик криминальный один смотрел, там говорили, что эта вонь годами сохраняется.

- Ладно, давай пожрем, потом подумаем, что делать, – предложил Никита.

Вадим и Никита выбрали наименее заросший дворик подальше от Храма Пределов – почему-то идея готовить около избы им обоим показалась отвратительной.  Они разложили газовую горелку, вскипятили воду в новенькой алюминиевой кастрюльке, закинули несколько пачек Доширака. Вадим притащил из дома табуретки и столик, и они принялись с хлюпаньем всасывать кудрявую лапшу. День выдался солнечный, и Вадим довольно жмурился, вдыхая свежий воздух, напоенный ароматом пряных осенних листьев.

- Хорошо… – мечтательно произнес он.

Никита достал из рюкзака брошюрку в небесно-голубой обложке, на которой белый голубь стремился в круг ослепительного сияния, раскинув крестообразно крылья.

- Таааак… «Праведные были посланы человечеству, чтобы освободить их от тьмы невежества и греховных помыслов. Только Праведным были открыты истины. Только Праведные и их дети спасутся. Только праведные…» Ну, эту нудянку я еще с детства помню… Че там дальше… Тааак… тело греховно по сути, мысли греховны от рождения, грех, грех, грех, смерть, гроб, всем пиздец. Это неинтересно… Так… Воды разверзлись… Хм, стоять…

Никита перелистнул страничку назад.

- Че-то новенькое, глянь.

Вадим сунул нос в брошюрку – на плохой серой бумаге была отпечатана иллюстрация, изображавшая озеро, водная гладь которого разошлась на две стороны, обнажив дно. На дне высились колокольни и небольшие домики, лужок с цветами и девочка в платке и длинной юбке, беззаботно бегущая за бабочкой. Солнце сияло не с небес, а откуда-то снизу, из-за угла колокольни.

- Это типа Китеж? – задумчиво произнес Вадим. – Мне отец Виссарион рассказывал. В древности был такой город, который хотели захватить враги. Но горожане взмолились Богу, и он погрузил Китеж в воды озера. Говорят, около этого озера, если прислушаться, можно услышать звон колоколов с церквей.

- Я не помню, чтобы нам такое рассказывали… «И были в селище праведные, которые сильно удручались грехам, которые множились на Земле», – продолжил читать из книжицы Никита. – «Они много плакали и молились и взывали ко Господу:

- Отчего не вразумишь чад своих, отче? Почему мучаемся мы ежечасно, чуя смрад греха, исходящий от каждого города, от каждого человека? Отчего не смоешь грехи человеческие, отчего приходится нам прятаться и таиться и сохранять благодать твою, словно мы воры? Отчего наши чистые молитвы опадают под натиском греховным, будто снег от яркого солнца?

Так стонали и удручались благодатные старцы, и каждый день возвеличивали свою чистоту. Если в городах люди пили вино, то старцы не пили. Если в городах бесновались и предавались бесовским танцам, то старцы предавались молитве и труду. Если в городах творили прелюбодеяние, то старцы сохраняли себя в чистоте и жен своих не касались.

И тогда услышал их небесный Отец и даровал им светлый сияющий град, которого не могло коснуться дыхание греха. И ударили родники, и погрузился град в пучину, в воды чистые, на дне которого могла быть только благодать и правда». Так… тут еще целая глава про их жен… «И жены Праведных заплакали, ибо остались одни без мужей» Хммм…

Никита полистал еще, водя пальцем по страничкам:

- Короче, баб ихних туда не взяли, потому что те не слишком то доверяли Боженьке и всех этих вознесений в рай вроде как побаивались. Сосисочная вечеринка, епрст.

Никита полистал еще, посмотрел иллюстрации, на которых бородатые старики, стоя на коленях, простирали руки к небу, и захлопнул брошюрку.

- Короче, это все. И правда похоже на легенду об этом Китеже.

Вадим задумчиво потер подбородок:

- Ты думаешь о том же, о чем и я? Наше озеро.

- Походу да. Ефросинья считала его святым. Она верила, что эти самые праведники, которых Бог вроде как переместил на дно озера, восстанут и захватят нас туда же?

- Интересно, почему она не рассказывала нам про это? Я никогда эту легенду не слышал.

- И самое странное – почему Ефросинья пустила это в печать после того, как нас законопатили в избу…

- Бред какой-то, – Вадим выплеснул остатки соуса из кастрюльки, выдрал клок травы и протер кастрюльку изнутри.

- Давай сходим в дом Ефросиньи, может там что-то сохранилось. Ну и на озеро, раз оно тайна великая есть.

Никита засунул брошюрку в рюкзак и начал складывать газовую горелку.

***

В доме Ефросиньи с щегольской остекленной верандой не нашлось ровным счетом ничего. Платяные шкафы были пусты, лишь на верхней полке одиноко валялась разноцветная косынка. В большом письменном столе тихо колыхалась старая паутина с кучей дохлых мошек, а на подоконнике в бутылке стоял засохший пион, развалившийся от одного прикосновения. На кухне шкафчики буфета были раскрыты, внутри оказалась разбитая тарелка.

- Тут если и было что-то важное, все менты вынесли, – печально констатировал Никита.

Ни единого документа, ни письма. Все та же гулкая пустота, запах сырости и безнадежной заброшенности.

Они подхватили рюкзаки и двинулись к озеру, дорогу к которому ни Вадим, ни Никита не забыли. Тропинка к нему, по которой раньше ходили только члены Общины, давным-давно заросла, но они безошибочно нашли нужный им прогал между двух рядов берез около дома, в котором раньше жили молодожены Борис и Вика. Вадим почувствовал, как прошлое накрыло его душной волной – хотя от тропинки не осталось и намека, и им пришлось пробираться по траве, доходящей до колена, он живо вспомнил этот коридор из берез и благоговение, которое нарастало по мере приближения к озеру. Члены общины ходили туда раз в год, одевшись во все чистое, неся в руках веточки сирени и полевых цветов. Они выстраивались в очередь, зачерпывали воду, пили ее до капли и влажными ладонями отирали лицо и грудь. В остальное время посещать берега озера могла только Ефросинья, и только она приносила оттуда вести – когда пришло время выбрать дом для Храма пределов, когда начнется служение Послушников, когда настанут для них дни темноты. Никита передернул плечами – его терзали те же воспоминания.

Вскоре им открылась гладь маленького лесного озерца с кружевом ряски по берегам. Утонувшее в тени деревьев, оно оказалось меньше, чем в воспоминаниях Вадима. Когда-то тут были небольшие сходни и шест, куда члены Общины повязывали разноцветные ленточки, но теперь все исчезло.

Они подошли к кромке воды, скинули рюкзаки, посмотрели на почерневшие березовые листья, устилавшее дно.

- Ну что, молиться будем? Помнишь Ефросиньины молитвы? – хохотнул Никита.

Вадим присел, зачерпнул воды в горсть и, помедлив пару секунд, выпил.

- Может, хоть так что-то вспомним. Пей, – велел он.

Никита поморщился, но все-таки тоже зачерпнул немного воды и выпил.

- Блин, вообще-то некипяченую воду из сомнительной лужи пить не рекомендуется, – проворчал он.

- Тогда же не померли, – хмыкнул Вадим.

Они посмотрели друг на друга и неожиданно расхохотались. Их смех гулко разнесся над лесным озером, в водах которого осенние березы мочили свои косы; из их крон выпорхнули мелкие птички.

- Ну что, снизошла благодать? – спросил Никита, широко улыбаясь.

Но улыбка сползла с его лица, и он уставился куда-то за плечо Вадима. Тот обернулся и едва не подпрыгнул – к ним по берегу ползла полуголая дебелая старуха, одетая в один лифчик и большие трусы, доходившие ей до талии. Седые длинные космы ее были растрепаны, белье посерело от грязи. Руки она держала скрещенными на груди, передвигаясь на коленках крошечными шажками.

- Коленочки мои… коленочки, – тихо бормотала она.

Вадим опустил глаза и сделал шаг назад, ухватившись за руку Никиты – колени ее были стерты в кровь, на страшные раны налип песок и пожухшие травинки.

- Коленочки мои… Исцелите коленочки…

Никита вдруг ахнул и прикрыл рот ладонью:

- Вадим! Это Ефросинья!

- Не может быть. Ее посадили!

- Елки-палки, ты что, дурак? Ее посадили всего на пять лет, она уж давно вышла!

Только теперь в ее чертах проступило что-то знакомое – Вадим узнал это широкое скуластое лицо, толстый пористый нос, набрякшие веки над узкими калмыцкими глазами.

Ефросинья миновала их, не обратив ни малейшего внимания, и поползла дальше, прося неведомо кого исцелить ее коленочки.

- Ефросинья… – прошептал Вадим и вдруг заорал ей в спину, – Ефросинья! Стойте!

Старуха не остановилась, он догнал ее и крикнул в ухо:

- Мы послушники из Храма Пределов! Помните нас?

Ефросинья остановилась, но по-прежнему не смотрела на него.

- Мы были в Храме Пределов! Мы молились за Великий Переход! Что там было? Что было в Храме в последний год? Как мы приближали Переход?

- Все ответы в Храме, – монотонно ответила старуха. – Все там.

- Мы были там, там пусто!

- Там не бывает пусто. Войдите и увидите.

Ефросинья поползла дальше, оставляя на песке узкого бережка кровавый след.

- Там ничего нет! – отчаянно крикнул ей в спину Вадим.

- Войдите. Войдите и увидите, – слабо отозвалась старуха.

- Сука старая… – прошипел Никита. – Убить ее что ли, сволочь. Все из-за нее.

- Не надо, не трогай ее, – Вадим поднял рюкзак и подтолкнул приятеля к березовой рощице. – Пошли.

- Ну и что делать будем?

- Давай избу на ночлег найдем… Стемнеет скоро.

Солнце действительно почти скрылось над изломанной линией леса, тени сгущались над озером, заключенным в кольцо пышного березняка.

Они сунулись в несколько изб и выбрали дом их бывшей учительницы по географии. Он хорошо сохранился – не было потеков на обоях, почти вся мебель осталась на своих местах, на кухне обнаружился неплохой набор посуды. Никита раскрыл окно, зажег газовую горелку, в найденном чайнике вскипятили воду – благо, совсем рядом располагался воротной колодец. Вадим наделал кривоватых бутербродов с колбасой, разорвал пачку крекеров.

- Я вот знаешь, что думаю, – с набитым ртом прочавкал он. – Ефросинья сказала, что надо войти.

- Ну? А мы че, не вошли?

- Похоже, что нет.

Рука Никиты замерла с надкушенным бутербродом:

- В смысле?

- Помнишь, как к нам приходили матроны? Сначала они три раза обходили избу, потом стучали в дверь пять раз. Всегда пять раз.

- Хм… А еще они всегда говорили на пороге «еда живая»… Потому что всегда приносили еду.

- Нам надо просто повторить.

- Ну давай попробуем пошаманить, – хохотнул Никита. – Ща поедим и сходим…

- Нет! – Вадима передернуло. – В темноте я туда не сунусь, как хочешь.

- Боишься?

- Да.

Никита вынул сигареты, облокотился на подоконник, выдохнул дым:

- Ладно, хрен с тобой. Давай с утречка!

Но ночь они хотели расположиться на большой разложенном диване, но тот нестерпимо вонял затхлостью, сыростью и слежалой пылью. И они устроились на полу, подложив под спальники найденное в шкафу одеяло.

- Знаешь, я тогда конкретно кукухой поехал, – сказал Никита. – После больнички. Вообще не понимал, как мне жить без вас. Я тогда в детдоме всех возненавидел… Уроды.

- Я тоже, – Вадим повернулся к приятелю, хотя едва различал в плотной темноте его лицо. – Меня в больнице кололи чем-то, иначе я орал как резаный, звал вас… Отец Виссарион говорил, что Послушникам лучше идти каждому своей дорогой. Что так мы сможем лучше… Забыть общину.

- Мне насрать на общину. Мне и на мать наплевать, я ее с восьми лет не видел. И когда сказали, что ее лишили родительских прав, плевать было. Но Христина, Сашка, все вы … Бля, когда я узнал, что Нонна умерла… Я…

Голос его сорвался. Вадим прекрасно понимал, что чувствует приятель, но не знал, что ему сказать. В этом большом мире было иначе.

- А помнишь, как матрону Светку напугали? – кинул он в темноту.

Они тогда все спрятались под большим одеялом в углу около лавки, и когда матрона Светлана с бегающими глазами бегала и звала их, вдруг выскочили и закричали, засмеялись. Тогда шутка им показалась смешной, хотя их и отругали за непочтение к Праведным.

- Как Светка завизжала, – отозвался Никита, и Вадим понял, что он улыбается.

Обитель праведных (4)

- Господи, ты как ребенок, тебя такие простые вещи удивляют, – засмеялась она.

В отличие от других людей, встречавшихся ему в его взрослой, самостоятельной жизни, Лера легко относилась к его наивности и неуклюжести.

На крутящейся подставке принесли большой круглый пирог, что привело Вадима в восторг. И само кафе, отделанное под деревенский бревенчатый дом, нравилось, и настоящая телега посередине зала, где на подставках на соломе стояли закуски из сыра и маринованных овощей и бутылочки с разноцветным маслом. Еще больше ему понравилась разноцветная мешанина начинки на тесте. Лера откусила кусок пирога, пожевала, двигая хомячьими круглыми щеками, спросила:

- Как отец Виссарион поживает? Он узнал про твоих приятелей из заколоченной избы?

- Узнал, – коротко ответил Вадим, и настроение у него мгновенно испортилось.

Он коротко рассказал Лере, что все Послушники плохо закончили, и он последний из Храма Пределов, кто хоть как-то барахтается на поверхности. Лера придвинулась ближе, соприкоснувшись с ним пухлым плечом, положила мягкую ладонь на его руку:

- Такая судьба, значит. Тебе повезло, что мозги набекрень не съехали. Жалко конечно ребят, но жизнь ведь идет вперед… Пора забыть эту твою избу и общину.

Она по-матерински погладила его по голове, и Вадим понимал, что она права, но все еще не мог разорвать с ними связь, которая, как пуповина, тянулась от него в прошлое.

Домой возвращались они уже вечером, Лера повисла на его руке, гордая, что идет с молодым симпатичным парнем. На них кидали странные взгляды прохожие, и она сияла улыбкой и прислонялась виском к плечу Вадима. Не так давно Лера стала оставаться у него с ночевкой, и он с восторгом открыл для себя телесную близость. В Обители Праведныхпрактиковался строжайший целибат, и Вадиму казалось странным, что такая восхитительная, нежная и яркая вещь как секс оказалась в общине под запретом – ведь она была такой чудесной. Он много думал, но так и не понял, что в этом было такого оглушающе греховного, как утверждала Ефросинья.

Они прошли через детскую площадку, поднимая шуршащие осенние листья ногами. Лера, любившая все романтичное, протянула губы для поцелуя, и Вадим послушно ее поцеловал, хотя прелесть поцелуев до сих пор не понимал. Она, пыхтя, влезла на сиденье качелей, и он покачал ее, толкая холодную железную трубу подвеса. Когда они входили в подъезд, кусты сирени в палисаднике сильно качнулись, и, обернувшись, Вадим увидел спину, обтянутую курткой – от них стремительно удалялся парень.

***

Рано утром зевающая Лера ушла, а Вадим переоделся в рабочую робу, взял с собой бутылку с холодным чаем и отправился мести двор. Красный джип скандального соседа все так же стоял на своем месте, лобовое стекло было густо испачкано птичьим пометом, крышу и бампер сплошь устилали осенние листья. Вадим поднял глаза, пошарил взглядом по пятиэтажке: окна Игоря были плотно занавешены странными шторами – какими-то рваными, неправильными. Когда Вадим присмотрелся, то увидел, что занавеси скручены из разномастной одежды – из курток, кофт, каких-то покрывал, чем-то скрепленных между собой.

Вадим подумал, отпил из бутылки с чаем и понес метлу в подсобку. Он, не торопясь, сложил мешки с листьями, снова попил холодного чая, задрал голову и долго смотрел на окна скандального соседа. Вернулся домой, переоделся, посидел какое-то время в кресле, барабаня пальцами по подлокотнику. Наконец, решился, встал и вышел в подъезд. Поднялся на этаж выше, постоял с полминуты, осторожно повернул ручку.

Его встретила темнота – очевидно, окна были плотно зашторены по всей квартире; стояла страшная жара, гудел какой-то прибор. Вадим включил свет в прихожей, осторожно заглянул в комнату, дверь в которую была открыта. Щелкнул выключателем. На карнизе вместо занавесок висели два плотных одеяла, скрепленных между собой булавками, часть окна, на которое ширины одеял не хватило, занавесили связанными за рукава свитера и толстовки. Кресла стояли на диване, около него извергал горячий воздух тепловентилятор. На полу валялись засохшие куриные кости и белые вываренные мослы, там и сям стояли погасшие оплавленные свечи. Вадим сглотнул, помялся и двинулся во вторую комнату. Там тоже было пусто, мебель – кровать, шкаф с раздвижными дверцами – отодвинуты к дальней стене; скрученный в трубочку ковер лежал на кровати. Окно было так же плотно завешено одеждой и большим темным куском материи с слежавшимися следами сгибов. На полу там и сям стояли пирамидки из плотно скрученной одежды.

- Эй, тут есть кто-нибудь? – Вадим хотел крикнуть громко, но вышло у него слабо, неуверенно.

Тишину вдруг прервал визг, идущий откуда-то снизу, потом закричали, и Вадим с удивлением узнал в воплях свой голос.

- Господи боже, – онемевшими губами произнес он.

Вскоре в нечленораздельных воплях стали различаться отдельные слова, и Вадим услышал:

- Еда живая! Еда мертвая! Живая и мертвая!!!

Голос хоть и был приглушен толщиной стен, но все же не узнать его было невозможно. Что-то грохнуло, невидимый двойник взвизгнул и затих. Вадим осторожно прошел на кухню, тоже плотно занавешенную одеялом. В раковине громоздилась куча грязной посуды, везде валялись обрывки бумажного полотенца в жирных оранжевых пятнах, на столе засохла лужа супа с вкраплениями тертой моркови и картошки. Тухлый мерзкий запах витал в тесном пространстве.

Похоже, дома никого не было, но Вадим на всякий случай щелкнул выключателем ванной комнаты и открыл дверь. В лицо ему ударила волна влажного спертого воздуха и кислой вони, и он увидел все семейство, сидящее в ванне с водой. У двух младших девочек, одетых в одни трусики, были завязаны глаза полосками ткани, глаза старшего мальчика подростка были залеплены какой-то цветной массой, в которой Вадим узнал обычный пластилин. Мать семейства в белье сидела у дальнего конца ванной и, задрав голову, смотрела на светлую плитку, на которую проецировался белый квадрат света от какого-то металлического небольшого устройства. У полностью обнаженного Игоря глаза были заклеены чем-то белесым, и Вадим вдруг понял, что это воск от оплавленных свечей. Он кинул взгляд на ладони соседа – разбухшие, морщинистые, как губка. Дети и Игорь тоже повернули головы в направлении света, вперив незрячие взгляды в стену. На белой плитке, куда проецировался свет, были выведены чем-то красным корявые кружочки и кривоватая улыбка. Вадим сделал шаг в ванную, чтобы потрясти соседа за плечо, но сразу же поскользнулся на круглом цилиндрическом предмете и едва не упал. Поднял – на металлической баночке было написано «Диафильм». Рядом с тапочкой Вадима валялся пустой прозрачный тюбик кетчупа – жуткий смайл, очевидно, был нарисован именно им. Он осторожно тронул Игоря за голое плечо, и тот, не оборачиваясь, открыл рот и завыл на одной ноте. Никто из семейства даже не шелохнулся.

Вадим отступил назад и бросился в свою квартиру. Схватил телефон, суетливо и бестолково набрал несколько цифр и тут же понял, что не знает, куда звонить. Скорая, служба спасения, полиция… Отец Виссарион рассказывал ему об экстренных номерах, но у Вадима все вылетело из головы. Тогда он нашел контакт Леры и нажал на вызов. Выслушав его сбивчивые объяснения, она крикнула, что приедет через полчаса, и предупредила, чтобы Вадим там ничего не трогал.

Запыхавшаяся Лера действительно ворвалась к нему минут через сорок, сказала, что уже побывала в комнате соседа и вызвала скорую. Вадим не видел, как забирали сумасшедшее семейство, но через пару часов к нему пришел участковый и задал несколько вопросов о соседе. Шуганул Леру, которая крутилась рядом и пыталась отвечать за него.

Она, пытливо глядя на бледное лицо Вадима с неподвижными косточками зрачков, вызвалась остаться с ночевкой, но он наотрез отказался. Ему первый раз в жизни захотелось побыть одному, крепко запереть двери и забраться в кровать, накрывшись одеялом с головой.

***

Утром Лера позвонила и сразу завела разговор про сумасшедшего соседа, но Вадиму было тошно вспоминать его и эту жуткую картину в ванной, и он прервал ее, сказав, что ему пора мести двор.

Выйдя со своей метлой на улицу, Вадим увидел, что кто-то опрокинул контейнер, раскидал и разорвал мешочки с мусором по улице. Он принялся сгребать воняющую требуху человеческих жилищ, чувствуя, как накатывает мутная неопределенная тоска. Кинул взгляд на красный джип – тот стоял все такой же неприкаянный, как брошенный хозяевами пес, весь испачканный белыми метками птичьего помета. Вадим подошел к машине, заглянул в салон – детское автокресло, пластиковый термостаканчик с мультяшными котятами, брошенная комом маленькая толстовка с крошечными рукавочками. Ему стало вдруг чего-то жалко, стыдно и одновременно страшно. Что с женой Игоря, что с его детьми?

Вадим позвонил отцу Виссариону, рассказал про соседа и попросил его узнать, что случилось с ним и его семьей. Но священник ответил отказом, сказав, что сведения в больницах предоставляют только близким родственникам, и посоветовал ему не лезть в чужие дела:

- Помог – хорошо. Но ты должен научиться разделять свою и чужую жизнь.

Вадим хотел рассказать приемному отцу про куриные кости, но что-то остановило его, и он просто согласился с Виссарионом и наскоро распрощался. Точно так же говорила и Вера Николаевна, психотерапевт – нужно понимать, где кончаешься ты и начинается другой человек. И хотя Вадим вовсе не считал соседа продолжением себя, но он чувствовал, что случившееся связано с ним гораздо больше, чем думают остальные.

Сеансы с Верой Николаевной продолжались, и она не оставляла попыток вытащить на свет воспоминания о Великом Переходе. Предлагала попробовать гипноз, но Вадим наотрез отказался.

Их очередной сеанс начался с надоевших ему дефирамбов его смелости и величию духа. Почему-то все психотерапевты любили это повторять, но Вадим не понимал, какая особенная сила духа нужна была для пребывания в общине, откуда его все равно не выпускали. Психотерапевт выглядела плохо – под запавшими глазами чернели глубокие полукружья, на кофточке спереди было коричневое масляное пятно, что странно смотрелось на ней, такой аккуратной и педантичной. На этот раз Вера Николаевна завела речь о Ефросинье:

- Вадим, расскажите о вашей предводительнице. Насколько она была влиятельна? Были ли культ матушки Ефросиньи в общине? Считали ли вы ее живой богиней на Земле?

- О нет! – воскликнул он. – Она вроде бы была главной, но на самом деле служила просто проводником воли Праведных. Мы не считали ее выше себя, с ней все советовались, но никто не видел в ней богиню… Мама говорила, что Ефросинья – как полая трубка, через которую мы слышим голос Божественных. Мама переехала в ее дом, когда меня отправили в Храм Пределов, и постоянно выспрашивала у Праведных все условия Великого Перехода. Мама, если честно, не очень любила Ефросинью и иногда говорила, чтоне понимает, почему Праведные выбрали ее своим рупором и глашатаем. Она считала ее… глуповатой, что ли.

- Но вы, тем не менее, слушались Ефросинью? Это ведь была ее идея создать Храм Переделов и запереть вас там?

- Да нет же, досадливо поморщился он. – Не ее, Праведных.

- Вадим, вы считаете, что Праведные действительно существовали?

Он помолчал с полминуты, наконец, произнес:

- Я их видел. В деревне был молитвенный дом, куда мы ходили, чтобы сообща приобщиться.

- Вы читали молитвы как в церкви?

Вадим помотал головой:

- Нет. Я был в православном храме один раз – меня привел отец Виссарион. Там просто читают что-то скороговоркой, я, если честно, почти ничего не понял. А потом психиатр сказал папе, что мне пока лучше… без религии.

Вера Николаевна покивала и тут же провела по лицу, будто снимала паутину.

- Так вот… В Молитвенном доме мы не молились. Ефросинья накладывала нам на лоб свою ладонь, и через какое-то время мы начинали видеть рай. Он был просто как блескучая водная гладь, и в центре его что-то двигалось. Я не знаю, как объяснить…

- Она могла вам что-то подливать в еду и питье, от чего у вас могли случиться галлюцинации.

В психиатрической больнице врач говорил примерно то же самое, а еще объяснил, что ничего мистического и потустороннего не существует, все это – игры воображения.

- Возможно. Я ни в чем не уверен, - покладисто ответил Вадим.

Елена Николаевна, чуть помедлив, задала следующий вопрос:

- А вы не думаете, что Ефросинья придумала Праведных, чтобы управлять вами?

Вадим кивнул – именно это они часто обсуждали с отцом Виссарионом:

- Это могло бы быть, но знаете, Ефросинья, она была такая… Не очень умная. Во всем, что не касалось Праведных, она несла такую ерунду. Все это за ее спиной говорили.

В кадре бахнуло, будто упало что-то тяжелое, и Вера Николаевна посмотрела направо, но тут же задала новый вопрос:

- То есть в Общине не было никакого уважения к Ефросинье?

- Нет. Вообще. Ее слушали, только если она говорила про Большой Переход и про устройство Храма Пределов. Жизнью в Общине руководил Виталий Михайлович – пожилой мужик, он раньше фермой по соседству управлял. Он все знал. Как картошку выращивать, чем ее от жуков опрыскивать, рассказывал, как устраивать кроличьи клетки, чем их кормить, как забивать.

- Вы забивали кроликов?

- Да, – пожал плечами Вадим. – До того, как мы поселились в Храме Пределов, я очень хорошо ухаживал за кроликами. Кормил их и забивал. Это несложно – нужно просто сильно и ударить специальной тяжелой колотушкой по голове.

- Вам было их жалко?

- Нет, – несколько удивленно ответил он. – Это же просто еда.

- А кролики… – Вера Николаевна вдруг замолчала и потерла переносицу. – Кролики…

Голос ее сорвался.

- Вы говорите, забивали их колотушкой. Было много крови? Она текла на землю?

- Немного, – Вадим ошарашенно смотрел на психотерапевта через экран.

- Эта еда… Кролики. Это же мертвая еда.

- Вера Николаевна… Может, в следующий раз продолжим?

- Мертвая еда.

Психотерапевт встала и вышла из кадра. В недрах ее квартиры послышались звуки – несколько негромких ударов и шуршание. Раздались шаги, и Вера Николаевна вернулась за стол, шлепнула об стол серой маленькой тушкой со следами крови. Вокруг рта психотерапевта алели кровавые потеки.

- Едав живая и мертвая, – жутко улыбнулась она и вцепилась зубами в тушку; лапка с колечком дрогнула.

***

Вадим накупил в супермаркете кучу продуктов для разноцветного пирога с начинкой сверху. В интернете он прочитал длинную словесную баталию, в которой оппоненты решали, можно ли такой пирог называть пиццей. Слово пицца Вадиму не нравилось, ему нравилось мягкое и шуршащее «ватрушка» и он решил, что будет печь именно ватрушку.

Подходя к дому, он снова увидел, как кто-то прячется в тени кустов сирени перед подъездом, и замедлил шаг. Когда Вадим взялся за ручку двери, оглядываясь, из палисадника шагнула высокая долговязая фигура и до боли знакомым голосом произнесла:

- Помнишь меня, Вадимка?

Он ахнул, потому что на свет фонаря на подъездной площадке вышел Никита. В засаленной грязной куртке, в джинсах, отвисших на коленях, с россыпью мелких гнойных пузырьков около рта. Грязные прилизанные волосы, запавшие щеки, глаза с безумным блеском.

Дома Вадим сунул бывшему послушнику свои треники, хотя они были тому коротки, выставляя напоказ тощие волосатые лодыжки, и заставил облачиться в его выстиранную фланелевую рубашку. Он пустил пельмени в кипящую воду, и Никита, сидя на маленькой табуретке, повел острым длинным, как у хорька, носом.

- Жрать хочу, сил нет. Где-то пешком шел, где-то стопил. Водилы когда кормили, когда нет.

- Как ты здесь оказался?! Отец Виссарион сказал, что ты…Что-то сделал с теми парнями в общаге.

- В жопу твоего Виссариона, – огрызнулся Никита. – Ничего я не делал с этими недоумками! Это он мне жизни не давали!

Вадим во все глаза смотрел на друга – в общине он не слышал от него ни одного грубого слова. Чтобы Никита кого-то завал недоумком или послал в жопу? Немыслимо. Когда он поставил перед приятелем тарелку с исходящими паром пельменями, тот жадно набросился на еду, обжигаясь и некрасиво двигая кадыком, заросшим редким черным волосом.

- Курить у тебя тут можно? – спросил приятель и вынул пачку сигарет.

- Ты куришь?! – у Вадима округлились глаза.

- Нет, так посасываю! – злобно ухмыльнулся Никита и открыл форточку.

– Я ничего не делал с этими парнями, – снова повторил он через плечо. – А вот они меня доставали сильно. Девок водили постоянно, бухали, дым коромыслом. У меня зачет завтра, прошу по-человечески – дайте поспать, а им хоть бы хрен. Два часа ночи, бляди визжат, музыка орет. Ухожу в другую комнату, прошу у знакомого поца хоть на полу переночевать, утром прихожу, мою еду всю сожрали, кружку расколотили, пауэр банк пропал. То прикалывались – взяли майку мою новую, выжгли на ней сигаретами член; называли меня постоянно монахом и дрочилой, перед девками стебали. Козлы, короче.

Никита выдохнул дым в форточку и сплюнул. Вадим чувствовал, как нарастает неприязнь к этому когда-то родному, до боли в груди близкому человеку, почти брату.

- Так вот. После летней сессии мы должны были разъехаться, я упаковал сумку, купил билеты до Екатеринбурга. Хотел выйти из комнаты, а эти не пускают. Я решил, что это снова их какие-то приколы. Я к двери, они молча меня отпихивают, садятся на свои кровати и смотрят так в никуда. Думал, может, напугать хотят, с них станется. Но когда этой забаве пошел третий час, я понял, что что-то не так, и первым делом решил, что они обдолбались. Хотел позвонить коменданту – выбили из рук телефон, растоптали. Тут я уже орать начал, но один из них, Сашка, подошел и эдак тихо зарычал мне на ухо, зубы показал и как вцепится в шею! Пиздец просто! Я завизжал, только на этаже уже никого не было – студенты разъехались. А он отпустил, и как только я опять к двери, они оба меня оттаскивают и рычат, скалятся. В общем, я так до ночи просидел, думал, они уснут, и я свалю. А они блин не спят! Прикинь, не спят! Сидят, как истуканы, и на меня пялятся, не моргают даже. Ни пьют, не едят, не шевелятся даже! Хорошо, что в холодосе продукты были, а у Димана картошка под кроватью. Мне они есть не мешали, в туалет вот пришлось в бутылку ссать и на газетку срать. Не выпускают, и все тут! Просидели так дней пять, они осунулись оба, под себя мочатся, а не пьют и не едят! Я надеялся, что комендант рано или поздно появится, только на этаже тихо, как в могиле. А ведь должны были появиться поступающие… На седьмой день попробовал к двери пару шагов сделать, смотрю, Диман уже встает плохо, заваливается, и второй тоже еле живой. Короче я сумку схватил и по тапкам! А что потом писали везде, что это я их до смерти искусал – я хрен знает, что они там делали уже без меня, я не видел!

Никита вдруг заплакал, держа сигарету близко у лица. Снова затянулся, выпустив дым прямо в кухню.

- Ну и ну… - протянул Вадим.

В голове у него все мешалось, мысли скакали, словно сумасшедшие.

- А ты чего ж, как последняя сука, зашкерился тут? Я узнавал про тебя, как из детдома вышел. Там воспиталка нормальная была, не крыса. У нее муж мент, я ее попросил, она про Виссариона узнала, дала мне его номер, и контакты остальных Послушников тоже. Я ему оставлял и адрес свой, и телефон… Чего ж не позвонил?

Вадим, открыв рот, ошарашенно уставился на Никиту, и его вдруг прошила быстрая мысль – если Виссарион скрыл, что с ним пытается связаться один из Послушников, то может, он и про других солгал? Он сбивчиво рассказал Никите о том, что ему поведал приемный отец об Олеге, Нонне, Христине и Сашке.

- Так и есть, я тоже узнавал, – разрушил он надежды Вадима. – Ты помнишь что-нибудь из Храма Пределов?

- Все помню, кроме того, что было после объявления дня Перехода.

- То есть, последний год выветрился из памяти, – покивал он. – У всех так. У меня тоже в башке нихрена. Помню, как пришла эта толстая блондинистая матрона, принесла благую весть, мать ее. А потом – все, пустота. Помню только, как нас выволакивали из этой сраной избы и тащили к машине скорой. Вот я охренел, когда узнал, что целый год выпал из жизни.

- Отец Виссарион говорит, что это к лучшему, – хмуро отозвался Вадим. – Так психика защищается от… всего ужасного.

- Ну да, ну да, – ухмыльнулся Никита. – Уж кому это не знать, как попу. А ты помнишь, как мы ехали в скорой?

Он затушил сигарету о блюдечко, наклонился вперед и сложил ладони палец к пальцу. Вадим вскочил, бесцельно переставил на столешнице чашку с тарелкой, швырнул на стул полотенце:

- Да что ты заладил, «помнишь, помнишь»! Не помню я! Нихрена не помню! А может, и вспоминать не хочу!

- Да не кипиши ты… – спокойно сказал Никита. – А ведь там что-то пиздецкое случилось, Вадик. Пока мы в город ехали, врач из скорой и водила пару раз останавливались поблевать. От нас мертвечиной несло, разложившимся трупом.

- Мы просто были немытые, вот и воняло.

- Это кто тебе сказал? – снова оскалился неприятной улыбкой Никита. – Виссарион? Так он уже херову гору тебе наврал. Не сказал вот, что я тебя ищу.

- Он просто меня берег.

- Вадик, от нас – от одежды, волос – так перло гнилой плотью, что в больнице первым делом выкинули наши шмотки и побрили налысо.

- Но там не было никаких трупов!

- То, что их не нашли, не означает, что их не было!

Вадим устало опустился на табурет и потер лоб. Помолчал, глядя на листья тополя, подсвеченные синим светом фонаря.

- Я не знаю, – наконец сказал он. – Там случилось что-то стремное, я это тоже чувствую. Но не хочу вспоминать. Может, и тебе не надо?

Никита пожал тощими плечами и как-то сник, сгорбился, постукивая сигаретой по столешнице:

- Послушай, с тобой не происходит что-то странное? Вокруг тебя, с твоими знакомыми, соседями?

Вадим не смог ответить – перехватило горло, сдавило легкие.

- Что? Было что-то, да? Вадик, ведь было?

- Какая разница… Даже если и было... Что с того? Чего тебе надо? Зачем ты приехал?

- Я созванивался с Нонной еще перед тем, как она начала торчать. Она рассказывала, что ее подкарауливала соседка. Нормальная бабка была, а потом вдруг стала творить дичь. Поджидала ее у двери и совала куриные кости. И еще в ящик ей почтовый кидала. И Саньку я звонил, он в истерике был. Ничего не рассказал, а потом дед его увез в какую-то глушь.

Вадим сделал несколько глубоких вдохов, чувствуя, как в голову ударила горячая волна.

Никита прикурил новую сигарету, сбил пепел в блюдце и вдруг выпалил:

- Мы должны закончить то, что начали.

- Что именно? Опять поселиться в избе? Или что?

- Мы должны вернуться в Ковчег, зайти в избу и вспомнить. И завершить Переход.

- Это безумие. Мы с таким трудом вырвались оттуда…– У меня девушка, приемный отец, братья и сестры, работа! Нормальная жизнь. А ты предлагаешь вернуться в эту избу и опять мочиться и срать в ведро?

- Девушка – это та жирная тетка потсбальзаковского возраста? – ухмыльнулся Никита. – Я, знаешь ли, сам не сильно хочу в этот рай. Но то, что с тобой происходит, со мной, оно будет повторяться. Мы должны вернуться. Мы что-то не доделали тогда в этом ритуале… И оно не оставит нас.

- А если… если для завершения Перехода нужны все шестеро?

- Тогда ничего не получится, – пожал плечами Никита. – Нонна ведь мертва. Но вдруг получится у нас двоих? Есть ведь такая вероятность.

Завибрировал телефон Вадима, на экране высветился контакт Леры. Он подумал несколько секунд и взял трубку.

- Вадик, ты наши местные новости смотрел? – с ходу начала она взволнованным голосом.

- А что там?

- Этот твой чокнутый сосед… Он сегодня выпилился. Перегрыз себе вены в паху. Ты прикинь! Как дотянулся только!

Обитель праведных (3)