Tykovka888

Евгений заглушил машину, не доехав до главного входа нескольких метров. Около больших металлических ворот все заросло травой, кованая надпись «Пионерский лагерь «Сахарный дол» сохранилась, хотя, конечно, напрочь заржавела. За столько лет он уже подзабыл дорогу к старому лагерю – пришлось поплутать, натыкаясь на новенькие турбазы и неожиданные тупички.

И ворота, и калитка были закрыты, но Евгений без труда проник на территорию через дыру в деревянном полуразвалившемся заборе, доски которого пьяно торчали в разные стороны.

Крашенный белой краской бетонный горнист лишился горна, одной руки и носа. В глазницах рос черно-зеленый мох. Его напарнице по другую сторон от ворот повезло меньше – от нее остались только стройные ножки, сама скульптура валялась неподалеку, густо облепленная тем же мхом.

Загребая грубыми ботинками листья, Евгений вышел на главную аллею лагеря, от которой осталось слабое напоминание – асфальт почти полностью скрылся подо мхом и травой, стойки фонарей накренились, а кое-где и вовсе попадали. Флагшток на линейке, к его удивлению, не упал. Дошел до жилых корпусов – они держались. Крыши не провалились, даже стекла в окнах кое-где уцелели. Евгений поднялся на гнилую ступеньку и, минуя веранду, вошел в комнату, в которой на его памяти всегда жили мальчишки.

Все те же грязно-розовые стены, окна, прикрытые синими ставнями, и даже металлическая одинокая кровать на пружинах – такая же. Почти все так же, как тогда.

«Ромка+Жиндос, 1995 год» – увидел он знакомую нацарапанную надпись на стене, и сердце мягко и сильно сжалось.

- Надо же, - произнес он, и в тишине августовского полдня слова прозвучали особенно гулко. – Не закрасили.

Да и кому закрашивать? Их смена была последняя тогда, в 1995-м году. Дышавший на ладан завод, которому принадлежал лагерь, еще агонизировал несколько лет, но до «Сахарного дола» уже никому не было дела.

Он побродил по корпусу, заглядывая в пустые пыльные комнаты. На стене веранды остался выцветший нечитаемый план эвакуации, под столом валялась одинокая шахматная ладья. Евгений вышел из корпуса, глубоко вдохнул густой запах палой листвы, снова сказал в пустоту:

- Ладно, хватит ностальгии.

С недавних пор у него появилась эта привычка говорить с собой, ведь Ирина перестала с ним разговаривать сразу после суда. Но не уходила, на развод не подавала, и, кажется, даже не изменяла. Это была ее бессмысленная месть. Бессмысленная, потому что она не знала, как он разрывал себя изнутри сам, как вина выжигала его. И ее молчание к этой боли уже ничего не добавляло.

А ведь почти забылась, затерялась в коридорах памяти другая такая же огромная вина.

- В-общем, от себя не убежишь, Жиндос, - сказал себе Евгений, подходя к маленькому кирпичному кубику здания сушилки.

Он снял куртку, под которой уже взмокла спина, сбросил рюкзак – все это уже ему не понадобится. Он был уверен, что не понадобится, ведь круг почти замкнулся.

Пионерский лагерь «Сахарный дол», август 1995 года

Когда зазвучали первые аккорды любимой всеми девчонками композиции Scorpions, Женька Горохов сделал маленький шажок, зайдя за деревянную колонну. А спрятался он, потому что Светка Зайцева продиралась со своей грандиозной челкой сквозь дискотечную толпу, высматривая его среди танцующих. На танцполе топтались в пионерской позиции парочки, и только вожатые Катька и Серега прижались друг другу так тесно, что к ним подошла воспиталка. Губы Галины Сергеевны беззвучно шевелились в грохоте музыки, но и так было понятно, за что она отчитывает вожатых.

Когда Светка все-таки добралась до Горохова и потянула его за собой, он мотнул головой и прокричал ей в ухо:

- Потом потанцуем! Кое-что сделать надо! – и торопливо направился к выходу из клуба, не сомневаясь, что она удивленно хлопает гуталиновыми ресницами, глядя ему в спину.

Светка была красивая, мальчишки откровенно завидовали Горохову, а лучший друг Юрка Колобов однажды недоумевающе спросил:

- Чего ты нос воротишь? Светка обалденная – к ней и из старших отрядов подкатывали.

Женя и сам не мог толком ответить, почему такая красивая Светка вызывала у него тоскливое чувство раздражения и скуки. Красивая, да, бесспорно – круглое кошачье личико с приподнятыми скулами и большими, изящно вытянутыми к вискам виноградно-зелеными глазами привлекало всех мальчишек в пионерлагере «Сахарный дол». А Горохова вот нет. На их первом и единственном свидании на речке, куда они сбежали после отбоя через окно, она трещала без умолку, рассказывая, как затмевала красотой всех девочек в школе.

- Нет, ну прикинь, Саватеева начала заглядываться на Пашку! Я на матише сижу и вижу, как она своими свиными глазенками на него посматривает. А сама весит как бегемот! Ну, мы с девочками ее встретили после уроков и объяснили, что не таким уебищам Пашу глазами протирать! Причем мы ее и пальцем не тронули – просто окружили и толкали как мяч – кто толкает, тот называет свиньей или еще как. Эх, она и ревела! – Светка гаденько захихикала.

Она вынула изо рта жвачку, аккуратно засунула в бумажку и полезла целоваться, обдавая Женьку приторным химическим запахом. Щеки ее блестели в свете луны от ядрено-перламутровых румян, намертво залаченная челка тыкалась Горохову в лоб, а нога в кислотно-зеленых лосинах норовила прижаться к Женькиному бедру. Любой другой пацан из «Сахарного дола» был бы счастлив, но у Горохова после этой встречи осталось гадливое и стыдное воспоминание, как будто он не с самой красивой девочкой лагеря обжимался, а целовал местного цепного кобеля по кличке Цыган.

Выйдя из клуба и вдохнув свежий вечерний воздух, пахший сосной, Женька направился к своему корпусу. В большом светящемся окне девчачьей комнаты он увидел Сифу – как всегда одна, она читала книгу на кровати, подняв холмом ноги. Женька помедлил и остановился за пределами квадрата света, глядя как она бесконечно оборачивает прядь бледного золота вокруг пальца.

Сифу, как и многих ребят, мать отправляла в «Сахарный дол» на все три смены, и лето для девчонки превращалось в сплошное адище. Ее травили, потому что странная, потому что матом не ругается, потому что постоянно с книгой, и просто потому что. С ней никто не садился за стол в столовой, ее не брали ни в какие игры, а того, кто ее случайно коснулся, заставляли мыть руки: «фу, тебя Сифа коснулась, иди мойся, а то и ты зашкваришься!». Ей сыпали соль под простыню и лили воду на матрас, мазали ночью пастой глаза и портили ее вещи, воруя их из чемодана. Женьке, всегда окруженному друзьями, такая жизнь казалась невыносимой, и он думал, что на ее месте непременно сбежал бы домой от такого кошмара.

В этом году она стояла на месте сбора с потухшим лицом, уже давно смирившись со своей участью. Она уже не упрашивала мать и не плакала, прижимая к груди сумку. Мать ее – худенькая невзрачная женщина с истертым лицом, кажется, была равнодушна к дочери, покуривая и поглядывая на часы. Женька спрашивал себя, каково это – все три месяца, исключая короткие пересменки, быть полнейшим изгоем. Сифу даже травили уже как-то лениво, без интереса, знали, что она не ответит.

Почему-то Сифа считалась в лагере уродиной, и это безмерно удивляло Женьку – светловолосая голубоглазая девчонка с нежным детским личиком была как минимум весьма симпатичной. Женька бросал на Сифу тайком быстрые взгляды, чувствуя, как его все сильнее и сильнее влечет к этой одинокой несчастной девчонке.

Вдруг Сифа отложила книгу, оглянулась, прислушалась, и Женька сделал шаг в темноту, уверенный, что она его заметила. Но она встала и вышла из комнаты, и Женька, постояв немного, уже хотел идти в отряд, как увидел ее невысокую фигурку в комнате мальчиков, где жил и он сам. Женька замер, удивленно наблюдая за ней – для Сифы такая эскапада было особенно рискованной.

Она склонилась над тумбочкой рядом с незанятой кроватью прямо рядом с выходом, и Женька увидел, как Сифа открыла дверцу и перебирала что-то внутри.

Женька быстро обогнул корпус и как можно тише миновал веранду и подкрался к дверному проему, пружиня в мягких кроссовках.

- Ты что тут делаешь? – вполголоса произнес он.

Девчонка подпрыгнула на месте, в глазах ее плеснулась паника. Она рванулась с места и попыталась проскользнуть мимо Женьки, но он схватил ее за тонкое запястье и оттолкнул от входа. Женька плотно прикрыл дверь и закинул крючок в петлю.

- Пожалуйста, не рассказывай никому, - глухо сказала Сифа, прижав кулачки к груди. – Я не воровала, честно.

- Там и воровать нечего, эту тумбочку никто не занимает, - хмыкнул Женька. – Так что тебе тут надо?

Сифа посмотрела на него повлажневшими глазами, помолчала с полминуты и, наконец, произнесла:

- Эта тумбочка занята.

Женька приподнял бровь, подошел к тумбочке, присел и распахнул дверцу. Внутри оказалось маленькое махровое полотенце, тюбик зубной пасты и мыльница. Сифа из-за его спины взяла полотенчико, развернула, потрясла перед Женькиным лицом и показала вышитые инициалы в уголке – «Р.М».

- Странно… - протянул Женька.

Ромка выпрямился и повернулся к девчонке.

- Ты знала, что эти вещи тут?

Сифа медленно произнесла:

- Не знала. Предполагала. А ты совсем его не помнишь?

- Кого?

- РМ. Ромку Маслова.

- Такого нет в отряде.

Сифа фыркнула:

- Ты уверен? Пошли, посмотрим список отряда.

Ромка крепко взял ее за руку – чтобы не сбежала. Он был уверен, что Сифа просто хотела, чтоб он дал ей выти из комнаты. Но в списке, приколоченном на стене веранды, действительно оказался некий Роман Маслов, и Женька наморщил лоб. Уж он-то отлично знал всех, кто ездил в «Сахарный дол».

- Вот, - тихо сказала Сифа. – Он был в отряде.

- Почему я его не помню, а ты – помнишь? – спросил Женька, близко глядя ей в глаза и не выпуская мягкую теплую ладонь.

Девочка пожевала нижнюю губу и пожала плечами, но в глазах ее проползло что-то осторожное. Женька посмотрел на тонкую жилку, бьющуюся на шее и на золотистые тонкие волоски на виске, и невольно сжал ее руку. На улице послышался гогот и возгласы – очевидно, дискотека закончилась. Сифа вырвала ладонь из Женькиной руки и почти шепотом произнесла:

- Ты не скажешь, что я была в вашей комнате? Иначе они меня прикончат…

- Не скажу, - так же тихо ответил Женька, и Сифа бросилась бегом в комнату девочек.

После отбоя комната мальчишек неожиданно быстро угомонилась, и лежа в тишине, Женька толкнул локтем Юрку, чья кровать была впритык к его койке.

- Чего? – промычал Юрка, скрипнули пружины.

- Кто занимал койку около двери с начала смены? – прошептал Женька.

- Никто.

- Точно? В соседней комнате с пацанами лишнюю кровать притащили – места не хватало. А здесь – никто?

- Не было тут никого с самого начала смены. Отстань.

Юрка отвернулся и накрылся с головой одеялом от жужжащих комаров.

С соседнего ряда послышался громкий шепот конопатого Славки:

- Эй, пацаны, давайте страшилки рассказывать.

- Я про синий ноготь знаю историю! – подал голос толстый Толик.

- Да иди ты к черту с этим ногтем, сто раз его мусолили уже. Не страшно, - небрежно кинул Женька.

- Ну, про сторожа и сушилку! – кинул Валерка.

- Пффф, это то, что мелкие из младших отрядов рассказывают? Как сторож изрубил топором какого-то мальца около сушилки?

- Ну да…

- Этой ерунды даже малышня не боится!

- Ну а что тогда рассказывать? – сказал Валерка. – Тебе ничего не нравится!

- Да уж лучше ничего, чем эту чушь!

- Ну да, ты у нас тут командир, - тихо, но вполне различимо произнес Слава. – Только все по-твоему должно быть? Из-за того, что ты сюда каждый год не по разу ездишь, все должны перед тобой расшаркиваться?

Славка был единственный, который не признавал Женькин авторитет. Горохов насмешливо произнес:

- Ну, может, ты что-то новенькое нам расскажешь? То, что никто еще не слышал?

- Может, и расскажу, - с вызовом кинул Славка. – А то, что про сторожа говорят, правда!

Женька делано рассмеялся:

- Чего? Ты хочешь сказать, что сторож расчленил некого пионера в лагере и продолжает работать?

- Дурак ты, Горохов и не знаешь нихрена, хоть и ездишь сюда постоянно.

- Ну а ты-то откуда знаешь?

- А оттуда, что «Сахарный дол» вообще-то существовал задолго до твоего рождения. У меня на заводе, от которого лагерь, и мать и бабушка работали. И они-то знают побольше тебя!

- Да погоди ты стебать! - кинул Женьке Юрец. – Расскажи, Славик. А то реально задолбали эти байки по кругу про ноготь да про гроб на колесиках.

- В общем, тогда, естественно был другой сторож, когда лагерь открыли. Мама говорила, он на этом же заводе раньше работал, а когда его там балкой какой-то пришибло, перевели вот сюда. И был такой… странноватый. Бубнил что-то себе под нос вечно, а ходил так, чтобы на трещины на асфальте не наступать. Тогда у пацаны развлекалово устроил – толкали его, чтоб он оступился и наступил, воплей, говорят, было… Ну на это не особо внимание обращали, мол контуженный балкой, что пожелаешь.

А изменилось все тогда, когда он начал доставать директора, что в лагерь надо вызвать милицию. И внятно не мог объяснить зачем – сорвал в каком-то отряде список пионеров и бегал с ним, тыкал в лицо директору.

В общем, когда смена уже заканчивалась, поймал он пацана какого-то около сушилки и помял немного. Вроде, задушить хотел, мамка говорила. Но тот орать начал, прибежали, отбили. Так что никого он не расчленял, но то, что едва не убил – правда.

- А почему сторож бегал со списком? – спросил Женька.

- Чокнулся, наверное, кто их, сумасшедших, разберет.

- И что дальше было? – подал голос Юрка.

- Да ничего. Менты его увезли, мама сказала, в психушку навсегда засунули.

- А с пацаном тем? – напряженно спросил Женька. – С ним что было?

- Не знаю… Наверное, нормально все было.

- Ну не знаю, - сказал Толик. – По-моему, это тоже брехня.

- Мне мамка это рассказала, а ей бабушка. У них на заводе тогда разговоров было.

Женька лежал без сна, глядя в потолок, на котором луна и щели ставень прочертили молочные полосы.

История с загадочным Ромкой Масловым не выходила у Женьки из головы, и на следующий день после обеда он проследил за Сифой, которая с книжкой пошла в дальнюю беседку около корпусов персонала. Она встретила его вопросительным взглядом, и Женька сел около нее и без лишних предисловий спросил:

- Си… - он спохватился, проглотил обидное прозвище и покраснел. - Как ты заметила, что он пропал?

- Я – Оля, если что, - тихо сказала девочка. – Просто я умею наблюдать. Мне тут особо и делать нечего, кроме как книжки читать и наблюдать. Вы все вообще мало что замечаете.

- А ты что заметила? – с полуулыбкой обернулся к ней Женька.

- Заметила, например, что Лера из первого отряда бегает в лес целоваться с Толиком.

- Чего? Да ладно, ты гонишь! Он жирный и стремный, а она красивая девчонка.

- Вот! – Оля подняла вверх указательный палец. – Ты мыслишь стереотипно. Раз жирный, значит, урод, значит, никому не нравится. А ты видел ее отца? Он здоровенный толстяк, и Лера его очень любит – на всех родительских днях сначала к нему бежит. Так что полнота для нее может и не быть недостатком. А то, что ни Толик, ни одна на дискотеки не ходят?

- Неправда, ходят!

- На самое начало. А потом уходят из клуба и уходят в лес.

- Зачем им скрываться?

- Подумай. Лера нравится Сереге, а он здоровенный качок, она просто не хочет подставлять Толика.

Женька покачал головой.

- А как ты заметила, что этот самый Ромка пропал?

- Увидела свободную постель у вас в комнате, когда дверь открыта была. А в соседней комнате мальчишек приносили дополнительную кровать. Зачем, если тут свободно? Посмотрела в список – этого Романа я не помню. Пошла в чемоданную, нашла чемодан с наклейкой Роман Маслов. Он тут был! И потом я вдруг вспомнила! Вспомнила этого Романа! Это как… как вспомнить забытый сон! Я помню, как он выглядел, помню его в автобусе, помню, что он был твоим лучшим другом!

Женька подпрыгнул на лавке:

- Что?! Может, он и был тут, но я еще не настолько чокнулся, чтоб не помнить лучшего друга!

- Это все настолько странно, что возможно, мы все немного чокнулись. Вожатые, воспиталка не могли не увидеть, что кого-то не хватает после отбоя. Но они ведут себя так, как будто его никогда не было.

Женька мотнул головой:

- Да не было никакого Романа! Может, вещи с прошлой смены остались? Ну, забыл кто-то?

Оля закатила глаза:

- А ты разве не был в прошлой смене?

- Черт… да, был. В этой же комнате, на этой же кровати… Блин, вот это прикол. Куда ж делся этот Роман Маслов? Чего ты там со своим наблюдением, что делать, чтоб вспомнить, как его найти?

- Не знаю, - пожала плечами Оля. – Хотя…

- Что? – напрягся Женька, ноздри его азартно раздулись. Его будоражила эта история, и будоражила тем сильнее, что она была связана с Олей – Женьке не приходилось придумывать причины, чтобы поболтать с девочкой-изгоем.

- Какие ты знаешь легенды, связанные с нашим лагерем? Не общие страшилки, а именно про Сахарный дол?

Женька подал плечами:

- Ну, только про сушилку, что там сторож детей расчленял. Но это же ерунда, в это никто не верит.

Ему не захотелось делиться Славкиными россказнями – Славка был новенький, и Горохов был уверен, что он это все выдумал, чтоб набрать авторитета.

- Не важно, верит или нет. Смотри – то, как Ромка исчез, очень странно. Так?

- Ну, так, - кивнул Женька.

- Значит обстоятельства, в которых он исчез тоже экстраординарные. Странному свойственно обрастать легендами… А в легендах всегда есть капелька правды вместе с фантазией.

- И какой из этого вывод? – пожал плечами Женька.

- Надо осмотреть сушилку и поискать там что-то странное, нелогичное. Откуда-то же эти слухи появились.

Женька смерил долгим взглядом девочку:

- Откуда ты такая умная?

Оля пожала плечами:

- Просто я любопытная.

Сушилка – небольшой кирпичный кубик – была не слишком далеко от центрального входа и лепилась к забору. Ребята из младших отрядов почему-то боялись сюда ходить поодиночке – здание находилось в темном тенистом закутке, укрытом деревьями, и с главной аллеи не просматривалось. Женька осторожно заглянул внутрь, осмотрел висящее на проволоках барахло и поморщился:

- Ну и воняет тут.

Оля зашла в душную темноту сушилки – освещения почему-то не было. Пробежалась глазами по треснувшей штукатурке и наливающимся жаром батареям.

- Ничего странного вроде…

- Погоди, в этой страшилке говорилось, что сторож расчленяет детей не в самой сушилке, а около!

Они вышли и осмотрели небольшой пятачок асфальта с резким черными трещинами и выступающими бугорками крупной гальки.

- Фигня какая-то, - вздохнул Женька. – Я эту вонючую сушилку с девяти лет помню. Нет тут ничего особенного.

- Стой! – Оля вдруг схватила его за запястье. – Смотри!

Она кивнула на асфальт, но Женька по-прежнему ничего особенного в нем не увидел.

- Неужели не видишь?

- Нет, - пожал он плечами, чувствуя, как он ее прикосновения в животе разливается что-то теплое.

- Тут ничего нет! На асфальте нет ничего!

- А что должно быть? – недоуменно спросил он, надеясь, что она не отпустит его руку.

- Все должно быть! Иголки от сосен! Муравьи! Хоть какие-нибудь букашки!

Женька присел на корточки и вгляделся – в черных трещинах не было коричневого крошева от муравейников, не росло ни одной травинки, не было россыпи сосновых иголок, которыми был засыпан весь лагерь, стоящий посредине соснового бора.

- Странно, конечно… Может, подмели?

Оля цокнула языком:

- Как бы тут не подметали, иголки летят постоянно. Не может такого быть, чтоб ни одной иголочки!

Она задрала лицо к небу – кроны сосен тесно смыкались.

Женька оттеснил Олю к краю заасфальтированной площадки, зайдя в заросли некошеной травы, и плюнул на асфальт. Оля тут же вскрикнула и снова вцепилась в его руку, потому что пятнышко слюны покатилось, как будто по крутому уклону, и тут же всосалось в черную трещину, набитую черной жирной землей. Они переглянулись и синхронно шагнули еще дальше в траву.

- Что это? – тихо спросила Оля, и не думая выпускать Женькину руку. – Ты видел?

Женька кивнул, чувствуя, как колотится его сердце – то ли от испуга, то ли от Олиной близости. Оля круглыми глазами уставилась на пятачок асфальта, и оба они вскрикнули – воздух над ним вдруг сгустился и сдвинулся, будто марево в пустыне. Внутри Женькиной головы набухла глухая боль, барабанные перепонки залепило вязкой тишиной и тяжестью, словно он летел в самолете. Оля шевелила губами, но в неожиданном вакууме звука ее слова были почти не слышны – откуда-то издалека доносился тоненький комариный писк, в котором Женька еле разобрал «… ты меня слышишь?!». Оля рванула его за руку подальше от проклятого места, и он, тяжело загребая ногами, двигаясь, словно в горячем вязком клею, наконец, добрался до пенька метрах в пяти от сушилки. Уши тут же отпустило, и ясная тишина солнечного полудня опустилась на него сонным чириканьем птиц и жужжанием стрекоз.

- Вот черт! – воскликнул Женька, тяжело переводя дух. – Что это за херня?!

- Какая-то аномальная зона… С ума сойти! Я здесь сто раз была, и ни разу ничего подобного не видела!

- Я тоже. Может, чтобы увидеть, нужно по твоей методе присмотреться?

- Может. Интересно, как это связано с Ромкой…

- Хочешь проверить? – усмехнулся Женька. – Тогда надо сунуться прямо... прямо в это дерьмо.

Оля задумалась.

- Соваться, мы, конечно, не будем… Завтра родительский день, интересно, приедут ли Ромины родители? На них эта забывчивость тоже распространяется?

- Вот и увидим, - отрубил Женька.

На следующий день Женька был одним из первых, кто встречал родителей около центрального входа. Открывать его медлили, и через прутья ворот уже тянула руки чья-то бабушка, обнимая какого-то зареванного сопляка из малышни. Женька разглядел поверх голов отца – на хмуром багровом лице уже читалось страстное желание выпить. Когда распахнули ворота, Женька не удержался и бросился к матери, с размаху обнял ее, нарядную, в легком летящем сарафане.

- Как ты тут, котенок? – она поворошила ему волосы на макушке и чмокнула его в щеку.

Отец тряханул пакетами, в которых звякнули бутылки:

- Ну что… как в прошлый раз, на речку пойдем?

Женька помедлил с ответом, глядя на семейную пару – растерянную женщину со светлыми волосами и плотного толстяка с лысиной с заемом. Они топтались на пятачке перед воротами, очевидно, не находя среди детей своего отпрыска.

- Где же он? Рома..! – несмело позвала женщина

«Неужели?» - мелькнуло в Женькиной голове. «Да ну, мало ли тут Ром».

С боковой дорожки, ведущей к сушилке, выбежал плотный мальчишка со светлыми непослушными вихрами. На ходу оттирая коричневое пятно с футболки, он подбежал к паре и обнял их сразу обоих.

- Ромка! А мы тебя ищем! Господи, ты почему такой чумазый?

- Нин, да отстань от него. Мальчишки же, – мужчина приобнял сына за плечи.

Женька с отвисшей челюстью наблюдал, как троица удаляется, держась за руки. Вдруг мальчишка обернулся и через плечо подмигнул ему. И в это мгновение как будто лампочка зажглась в Женькиной голове – он вспомнил этого пацана, вспомнил потного толстяка и светловолосую Нину.

- Ромка, - прошептал он.

Как он мог забыть! Как мог забыть его – того самого Ромку, у которого, они, бывало, ночевали с матерью, когда отец запивал вчерную и крушил все в квартире, того Ромку, с которым жили в одном дворе, ходили в один класс и сидели за одной партой!

Отец рванул его за руку:

- Женек, ну ты чего, остолбенел что ли? Пошли на речку, пикник устроим, как в тот раз.

Родители привезли жареную курицу, мороженое в термосе и бутылку беленькой. Отец сразу же, как было расстелено покрывало, взятое с Женькиной кровати, налил в стаканчик водки и быстро выпил. Очень скоро он стал благодушным и разговорчивым, громко смеялся и оглядывался на примостившихся недалеко Ромку и его родителей.

- Эй, соседи, здорово! – крикнул он. – Присоединяйтесь!

Женька поморщился, когда отец приподнял ополовиненную бутылку и сделал приглашающий жест.

Лысый толстяк отрицательно покачал головой и досадливо отвернулся. Ромкина мать обнимала и целовала сына, утыкаясь в солнечные светлые вихры на макушке.

Женька чувствовал, как всплывают воспоминания, словно крупные пузыри в закипающей воде. Одна картина за другой – вот они кидают перочинный ножик в березу, отрывают и жуют кусок теплого гудрона, собирают пресный боярышник в детском саду. Игра в «камень ножницы бумага» – победитель получает право ухаживать за красивой Инной из параллельного класса. «Терминатор» на видике у Ромки дома и смачные тумаки, полученные от похмельного и злого отца за то, что пришел от друга затемно. Первая поездка в лагерь, драка с пацанами из старшего отряда за шуточку, отпущенную в сторону Ромкиных прыщей. Рюмка водки, выпитая ими впервые перед дискотекой в том же лагере…

Горохов снова обернулся – Ромкина мать сидела со стаканчиком химозного сока Юпи и странно смотрела на сына. Она коротко втянула воздух, принюхиваясь, тихонько поморщилась и отодвинулась от него.

Провожая родителей у ворот, Женька крем глаза наблюдал за Ромкой. Тот обнял мать на прощание, и та на мгновение – никто не увидел, кроме Женьки – сделала крошечное движение назад, но тут же со смущенной улыбкой прижала его к себе.

Женька тоже обнял благоухающего алкоголем, чуть пошатывающегося отца и услышал, как потный толстяк сказал жене, отойдя к машине:

- Нин, ты чего? Как ледышку проглотила, к сыну таки приехали!

***

Евгений сел на трухлявый пень около сушилки и закурил. Ничего не изменилось за это время – асфальт был все так же девственно чист, ни единого ростка, ни листочка. Странной проплешиной светился он в густых зарослях травы. И эти каменные складки, полные жирной черной землей, все такие же. Ничего особенного, просто плохо положенный асфальт с трещинами… Кто бы мог углядеть тут что-то особенное? А Оля смогла. Она была умная. И красивая. А он – трусливая мразь.

Евгений задумался, глядя на черные складки, и поморщился, когда догоревшая сигарета обожгла пальцы. Как странно, что та старая вина, похороненная под толщей мыслей и времени, как будто сделала круг и замкнулась на том, что случилось с Лялькой и Андреем.

Андрей был старый институтский друг, и Ирина просила не приглашать его в гости, умоляла покончить с этой односторонней дружбой. А Евгений все не мог и не мог. Когда-то Андрюха был веселым, бесшабашным и рисковым парнем, любившим походы, баб и русский рок. Все изменилось после его встречи с Инной – не особенно красивой, но магически привлекательной женщиной, бывшей старше его почти на десять лет. Она немножко потянула из него деньги, несколько раз переспала с ним и как-то быстро бросила, оставив с фатальной безнадежной влюбленностью и напрочь свернутыми мозгами. То ли у Андрея давно тлело психическое заболевание, то ли она надломила в нем что-то, только после нелепой попытки суицида он как-то сник, растерял свою бесшабашность, начал педантично следить за приемом таблеток и ударился в эзотерику. Вместо красивого стройного парня с кошачьей ленивой походкой из психушки вышла рыхлая, рано постаревшая развалина с мутными глазами. Ирина сразу сказала, увидев его после клиники: «Ты не понимаешь… он не просто несчастный, он напрочь чокнутый. У него глаза сумасшедшие. Я его боюсь, Жень». Евгений отмахнулся – опасения жены казались ему смешными. Когда Андрей звонил, Евгений мямлил что-то про занятость, про семью, но простоватый Андрей тихо кивал – «Да, да, я понимаю, Женек. Я подожду». И звонил снова. И снова. Звал попить пивка, рассказывал про дурацкие лекции по альтернативной медицине, о кружке веганов-сыроедов и еще про встречи прибабахнутых конспирологов. Евгений не слушая, кивал, он не знал, что делать с этой убогой дружбой – он был единственный, кто не бросил Андрея после больницы, все остальные друзья и знакомые быстро рассосались.

И в тот день он позвонил, уже стоя у подъезда Евгения, и сказал, что зайдет на полчасика. Евгений поморщился, но у него духу не хватило соврать, что его нет дома. Андрей пришел, держа в руках мятые буклеты, на которых было крупно написано «Светлый Дом Бога», и с порога начал что-то рассказывать. Евгений его слушал вполуха – вот-вот должна была прийти Ирина из магазина, и он боялся, что она закатит скандал из-за Андрея.

Андрей дрожащей рукой мешал сахар в чашке и все пытался сунуть Евгению буклеты. Заиграла бодрая мелодия смартфона, и Евгений, с облегчением извинившись, вышел из кухни. Разговор занял минут десять, и он из дальней комнаты не слышал, как Андрей вошел в комнату к Ляльке, которая мирно рисовала, сидя на стульчике.

Евгений плохо помнил, что произошло потом. Единственное, что врезалось в память – как он бежал через несколько ступенек по подъезду. Кажется, громко кричал, потому что начали выглядывать соседи. Он добежал до окна в коридоре, подтянулся на узкий подоконник, открыл окно и вылез на козырек. На козырек, где среди мусора и мелких камешков лежала Лялька, неестественно вывернув ногу. Когда скорая увезла Ляльку, скованную специальной переноской для людей с травмами позвоночника, Евгений поднялся в квартиру, где уже писал протокол молоденький полицейский. Андрей протянул ему руки в наручниках и безмятежно улыбнулся, произнеся блаженным голосом:

- Там красное на козырьке… Так красиво.

Андрея не посадили, конечно, упекли в психушку навсегда. Выкидывать детей в окно – это ведь сумасшествие, кто б спорил. Лялька выжила, но Евгений думал, что лучше бы она умерла. Дочь превратилась в куклу – помыть, накормить, отсосать специальным устройством сопли. Реабилитации, лекарства, памперсы, специальное питание, бесполезный вертикализатор… И неподвижная красивая белокурая Лялька, безвольно сидящая с мертвым взглядом в специальной коляске. Но вся эта возня с ненужными реабилитациями и памперсами отвлекала, не давала тонуть в страшных мыслях. И то, что Ирина перестала с ним разговаривать, даже облегчало положение. Что она могла сказать? Что Евгений убил их дочь, оставив ее наедине на пару минут с сумасшедшим другом, отвлекшись на звонок по работе? Она и сказала – один раз. И замолчала навсегда, потому что больше говорить было не о чем.

Продолжение в профиле

часть 1  часть 2

Проснулся наемник от того, что багровая огромная лучистая луна светила прямо в лицо. Ему вдруг послышался детский голос, как будто за стеной коротко и радостно воскликнул ребенок. В ту же секунду дверь хижины скрипнула, и в горницу вошла Магдалена. Одним гибким движением она стащила рубашку через голову и, нагая и прекрасная, облитая холодным лунным светом, подошла к Хильдеру, который привстал на своем тюфяке. Она положила ладонь ему на затылок и привлекла к мягкой, бархатной на ощупь груди. Наемник прижался лицом к ее спелым грудям и вдруг ощутил, как воля покидает его. Тот самый запах окутал его – теплый, родной, который он помнил с детства, прижимаясь к Симаре. И он лишил его мужества. Хильдер упал на колени перед Магдаленой и, как само собой разумеющееся, поцеловал ее протянутую руку. Глядя на нее снизу вверх, он увидел, что глаза Магдалены горят странным розоватым светом, как будто кровавая луна отдала ей часть своего мерцания.

Она увлекал его на тюфяк, обволакивая своим гладким налитым телом, и прошептала:

- Не бойся.

Хильдер хотел ответить, что он совсем не боится, но ужас, непостижимым образом сплетенный с похотью, поднялся откуда-то из низа его живота. Он увидел, как под ее животом поднялось и опало что-то, а глаза все больше и больше налились краснотой, которая видимо мерцала в темноте горницы. Он почувствовал, что внутри этой теплой, живой и прекрасной женщины бьется нечто запредельное и прекрасное. И когда она распахнула для него ноги, ему захотелось закричать от ужаса и восторга.

План Хильдера выпытать у Магдалены, где мальчишка, пошел прахом. Он очнулся от недолгого забытья, когда луна все еще светила в окно, а его ладонь все еще несла аромат женского тела. На полу валялась сброшенная рубашка, и это единственное, что уверило наемника в том, что Магда ему не приснилась.

- Проклятая ведьма, - прошипел он.

Что теперь делать? Где искать эту стерву?

Хильдер снова выругался, подтянул штаны и выглянул в приоткрытую дверь – не могла же она далеко уйти голышом. Хотя кто их разберет, этих безумных баб! Хильдер вышел на двор, постоял в задумчивости. В ночной тишине послышалось пыхтенье, и к наемнику, держась за бок, в калитку вывалился Клецанк. Тяжело дыша, он сказал:

- Господин… Эти бабы… Они что-то задумали. Нам надо бежать прямо сейчас! Я подслушал разговор этой белобрысой и калеки с культей. Они говорили, что три жертвы – это удача, что эта их Мать ниспошлет им благословение! Вы понимаете, жертва! Они собираются у дома старейшины!

- Так, - отрывисто бросил Хильдер. – Что еще они говорили?

- Говорили про мальчишку Салузы, но не упомянули, где он.

- А что сказали? – вскинулся Хильдер.

- Безрукая спросила, не опасно ли, что мальчик окажется так близко к вам.

Хильдер схватился за подбородок и кинулся обратно в хижине. Зажег лампу и медленно обошел горницу, светя на стены.

- Что вы ищете, господин? Нам надо уходить!

- Заткнись.

Хильдер задрал голову – потолок тоже был ровный, без трещинки, без зазора. Наемник рванул дерюгу, закрывающую кладовку, посветил вверх и радостно воскликнул:

- Вот оно! Держи лампу!

Полки на стене располагались неравномерно, и по ним, как по ступенькам, забрался Хильдер. Толкнул доски потолка, между которыми виднелся явный зазор, и те свободно подались, открывая люк наверх. Наемник осторожно забрался в люк, втащив за шиворот Клецанка. Лампа осветила чердак, где под сходящимися плоскостями крыши была подвешена большая плетеная корзина. Веревка проходила через ручку корзины и спускалась до крюка на стене. Хильдер тихо свистнул, и над краем корзины высунул нос черноглазый ребенок со спутанными вихрами.

- Эй ты… - тихо позвал Хильдер. – Хочешь домой к отцу? Помнишь своего отца, Салузу?

- Помню, - неожиданно спокойно и разумно ответил мальчик. – Я не хочу к нему. Мне нравится тут, с Магдой.

- Тебе нравится в корзине? – спросил его Клецанк.

- Да, очень! – улыбнулся мальчишка. – Но я тут не всегда. Магда водит меня купаться на речку ночью, а еще мы с ней собираем разные травы.

- Господин, давайте заберем щенка и двинемся к пещере! Холера с ней, с этой ведьмой!

- Нет, - сдвинув брови, ответил Хильдер. – Я найду ее. А вот и наши мешки!

Он подошел к сваленным на полу вещам, среди которых отыскал и свой меч. Он вынул кольчугу и щит и сказал Клецанку:

- Спусти мальчишку, ждите меня здесь. Если не найду Магдалену до восхода солнца, то пойдем без нее.

Хильдер надел кольчугу и закрепил меч на перевязи. Клецанк взялся за веревку, примотанную к крюку в стене, но малец заверещал:

- Не трогай меня! Магда сказала, мне нельзя без нее на пол!

- Не тронь его, а то своим воплями всю общину перебудит, - махнул рукой Хильдер. – Приду, снимем, а пока пусть болтается.

Спустившись во двор, Хильдер осторожно высунулся из калитки – на улице по-прежнему не было ни души. На траву пала роса, воздух был по ночному прохладен и свеж. Откуда-то издалека доносились возгласы, скрип повозки и топот копыт, и Хильдер, немного подумав, отправился на шум.

Сразу за околицей начинались густые заросли кустарника с тонкими ветвями и мерзким пухом, который мгновенно набился наемнику в бороду и усы. Шепотом ругаясь, он добрался до подлеска, за которым начиналась роща с деревьями-великанами. Хильдер, двигаясь от ствола к стволу, чуть не угодил в яму, но успел вовремя схватиться за сухую, но крепкую ветку. От ямы шел смрад тухлятины, наемник осторожно заглянул в провал и отшатнулся, зажав ладонью рот. Яма была полна детских останков – маленькие, с молодую тыковку черепа, по-птичьи тонкие ребра наполняли ее. Сверху лежал свежий трупик – это был мальчик, это Хильдер ясно видел под лучами луны, заглядывающими в неглубокую яму.

«Мальчиков тут не бывает» - вспомнил Хильдер слова Дайхи. Вот почему не бывает! Сумасшедшие суки!

Наемник сжал рукоять меча, испытывая дикое желание рубануть по белесой физиономии старейшины. Какую же участь ждет мальчишку Салузы? И зачем он им вообще нужен, ведь для чего-то Магдалена его притащила!

Из леса донеслись ясные возгласы, и Клецанк двинулся вперед, пригибаясь и прячась за стволами деревьев. Вскоре деревья расступились, и на небольшой полянке посередине наемник увидел несколько обрубленных стволов, очищенных от веток. На каждом стволе висело тело мужчины, пронзенное металлическими штырями. Тела были в разной степени гниения – какие-то распухли и почернели, а от каких-то остались жалкие ошметки на костях. Хильдер увидел кучу оружия - тронутые ржавчиной мечи и щиты, клевцы и цепы, рапиры и алебарды. Две девки в мясницких кожаных передниках отсекали головы трупам мастерски поставленным ударом огромного ножа. Обезглавленные тела они волокли на запряженную телегу, а головы бросали в мешок.

- Дайха сказала свезти в пещеру не только черепушки, но и пару самих безголовых. Этот шустрый наемник завалил одного, - сказала одна из девок – красивая, с точеным породистым лицом, черными стремительными бровями.

- Тогда сначала мужланов на жертвенник отвезем, а потом вернемся за головами и двинемся в пещеру, - ответила другая, беловолосая и пухлявая.

Хильдер вытер холодный пот со лба и двинулся обратно к селению, на девок он решил не тратить время – поднимут крик. Сердце наемника колотилось, в ушах стоял звон, только сейчас он осознал, насколько опасна община.

Добравшись до дома старейшины, Хильдер прильнул к боковому маленькому окошку – света из него падало немного, зато виднелась приоткрытая в горницу дверь, и можно было наблюдать за бабами, не опасаясь быть замеченным.

Хильдер увидел Дайху и нескольких сестер, ярко освещенных масляными лампами. Женщины окружили старейшину, Магдалена держала в руке таз с разномастными ножами. Она подошла к Дайхе, что-то коротко ей сказала, поднеся нож на вытянутых руках. Старейшина поцеловала нож и наклонила голову. Магдалена полоснула по коже, обведя острием круг на темени, и пурпур окрасил бесцветные белесые волосы альбиноски. Расположив широкое лезвие плашмя, Магдалена поддела скальп и несколькими неловкими пилящими движениями сорвала кусок со свисающими волосами, швырнув его на пол. Обнажился череп – тошнотворный, с ошметками сухожилий и мышц, с белеющими проплешинами кости. Хильдер едва удержался, чтобы не выругаться в голос.

Старейшина отбросила кровавый скальп пинком под лавку и взяла из таза нечто, напоминающее ложку с узким длинным черпачком. Она кивнула совсем еще юной девушке – та подошла, ее персиковые щеки загорелись румянцем, она робко улыбнулась. Дайха прицелилась и воткнула ложку прямо в глаз девчонке, цевкой брызнула кровь, которую Магдалена попыталась поймать в таз. Ловким движением Дайха вынула из глазницы студенистый дрожащий ком с фиалково-синим зрачком, и Хильдер ощутил, как его замутило. Он присел под окном, пережидая тошноту, но она усилилась, внутренности наемника полыхнули острой болью. Он невольно вскрикнул, и его тут же стошнило комком чего-то мерзотно-красного, похожего на птичьи потроха.

На его крик из дома вышла Дайха и Магдалена, обе улыбнулись, глядя на корчащегося наемника. Магдалена сказала:

- Вот и все, ты готов услышать и принять Мать.

Хильдер попытался встать, но ноги его подкосились, и он упал во влажную от росы траву.

***

Полуденное солнце палило в лицо наемника, от пота чесалась шея, а запястья затекли от веревок. Хильдер лежал на носилках из веток, стараясь не думать о том, что его ждет. На соседних носилках тихо всхлипывал Клецанк, а мальчишка Салузы счастливо улыбался на руках у Магдалены. Около носилок собралась вся община, и Дайха, лучась радостью, украшенная ожерельем из ромашек, звонко говорила женщинам:

- Сестры! Настал момент, которого мы все ждали много лет! Всеблагая Мать дала нам знак! Пещера пропустила этих мужчин не просто так, и именно они сегодня откроют врата! Я хочу напомнить, что мы не мстим мужчинам, а только хотим вразумить их и показать, что только слияние Извечного Отца и Всеблагой Матери дарует этому миру счастье!

На темени старейшины запеклась кровь жутковато багровым венцом, студенистые капли застыли на белых волосах и нежной шее.

К носилкам Хильдера подошли две сестры – глазница одной зияла тошнотворно кровавым провалом, у другой на плечах и спине, не скрытых спущенной до талии рубахой, зияли раны, в которые были вставлены ветки берез. Она наклонилась над наемником и взяла носилки за ручки, груди ее почти коснулись его лица.

Клецанка несла сама старейшина и девушка с разрезанной на предплечьях кожей, в которых было видно содрогающиеся волокна мышц и желтые веревки сухожилий.

Хильдер почти не паниковал в отличие от Клецанка, который всю дорогу скулил, плакал и умолял. Наемник за много лет, проведенных на войне, привык к мысли, что жизнь когда-нибудь может закончиться вот так. Единственное, о чем Хильдер сожалел – это о том, что так и не родил сына. Собственная усадьба, красивая молодая жена слуги, достаток и мягкие перины – все это вдруг потеряло свою важность. А вот сын, такой живой и теплый, тянущий к нему ручонки вызвал в наемнике такой приступ грусти, что у него задрожали губы. Он хотел ему дать то, что сам не получил в детстве – любовь отца.

Солнце стояла высоко – близился полдень. Процессия, которую возглавляли жрицы, хранила торжественное молчание, прерываемое только причитаниями Клецанка. Хильдер смотрел в высокое голубое небо, где точками плавали орлы, вдыхал воздух, наполненный пьянящим ароматом трав, и думал, что, в общем-то, прожил достойную жизнь.

Они удалились на приличное расстояние от поселка, приблизившись к Серым скалам, чьи склоны в изножье поросли зеленью. Вскоре процессия остановилась, и Хильдер задрал голову назад, пытаясь рассмотреть, куда их притащили безумные бабы. Увидев святилище, он не смог сдержаться и выругался, а Клецанк разрыдался, и из-под его носилок потекла струйка.

Около подножия скалы были навалены обезглавленные трупы мужчин – видимо именно сюда возили тела теми повозками, что он обнаружил ночью. Под палящим солнцем куча издавала страшный смрад, но женщины, казалось, не замечали его, никто из них даже не поморщился. Трупы сгрузили рядом с камнями, которые наверняка были жертвенными – три плоских валуна, обтесанных на манер стола. Клецанка и Хильдера положили на жертвенники, а на третий Магдалена посадила мальчика, который по-прежнему не выказывал никакого страха и не пытался убежать. Он улыбнулся Хильдеру и хихикнул.

- Ну что, наемник, это великий день в твоей никчемной жизни. Такой шанс выпадает очень редко, - сказала ему Дайха. – Вы, мужчины, слепы. Вы не видите, что каждая женщина несет в себе искру Всеблагой Матери, а сила ее огромна. Когда-нибудь она выберется в большой мир, и вам придется раскрыть глаза. Наша сестра, Магдалена, привела с собой мальчика для жертвоприношения, но когда появился ты, стало понятно, что ты – жертва особая. Тебе в детстве была дана печать Матери, от тебя идет дух Всеблагой. Сестры, начинайте!

Ведьмы встали в круг, держась за руки, и затянули заунывную песню, в которой Хильдер с удивлением узнал мотив колыбельной, что пела ему Симара. Обволакивающая мелодия крепла, мешая мысли наемника. Он ощутил себя где-то между сном и явью, потому что ясно увидел, как куча трупов шевельнулась, будто приподнятая снизу мощной силой. Вот один труп скатился с вершины, и из гниющего месива протянулась рука – с огромным, словно ствол молодого тополя, предплечьем. Опираясь на чудовищные пальцы, из горы трупов выбиралось нечто колоссальное по размерам. Показалась голова, и Хильдер первый раз за всю свою жизнь заорал не от ярости, не от боли, а от страха – на гигантской башке посредине лба таращился всего один глаз, зато какой! Глазное яблоко с мутной грязно-серой радужкой вращалось в красно-кровавых складках, глубоко утопая в орбите. Складки бугрились и пульсировали, и вскоре Хильдер, убаюканный пением жриц, увидел, как эти пленки начали вращаться – каждая по своей орбите, и наемнику показалось, что открывается портал в ад. Чудовище, покрытое слизью мертвецов, выбралось наружу – это была колоссальная, ростом с мельницу, баба. Большие мягкие груди колыхнулась, когда она подошла капищу. Бугристый выпирающий живот с ямкой пупа ходил ходуном, как будто внутри нее двигалось и билось дитя. Существо склонилось над Хильдером, и он увидел, как вращаются в разные стороны складчатые пленки ее глаза, и ему показалось, что ее жуткий глаз, покрытый сетью воспаленных прожилок, углубился в череп. Разверзся ад, куда его словно под гипнозом затягивала орбита глаза. Все эти кожные складки, пленки, гной слежавшейся плоти вдруг открыли перед ним другое измерение, уходящее конусом в недосягаемую высь.

Хильдер увидел, как там, в уровнях этого многомерного ада непрерывно идет рождение – из мягких тошнотворных мясных рвов высовывают лысые черепа невиданные твари с провалившимися мордами. Месиво из костей заменяло им лицо, кривые глазки съехали на виски, а сзади трепетали дегенеративные кожистые крылья. Выбираясь из плоти и слизи, они издавали короткий младенческий крик и летели наверх, где клубилась багрово-серая дымка. Одна из тварей замешкалась и вдруг повернула вниз, скоро сбегая по рвам на длинных тонких лапках. Тихо вереща, она добралась до Хильдера, который бешено завопил. Тварь ухватилась за подбородок и нос наемника, и, широко открыв его рот, сунулась туда головой. Каким-то непостижимым образом тело Хильдера подалось и растянулось, и тварь соскользнула прямо ему в глотку. Наемник забился на своем ложе, пуча налитые слезами глаза, но скоро удушье отпустило его, и он почувствовал, как адское создание тихо дергается где-то внутри его брюха. В эту минуту портал вдруг схлопнулся для Хильдера, и он снова увидел мощную бабищу с кроваво-гнойным глазом посредине лба.

Она подошла к обезумевшему Клецанку, грызущему веревку, вгляделась в него, одним мощным движением сорвала его с носилок и сунула в рот. Чавкая костями, утирая кровь с подбородка, она глотала куски раба, пока женщины возвышали голос в своей страшной песне.

Мальчишку Салузы она подхватила на руки, почти ласково дотронувшись до его черных кудрей, и направилась обратно к куче гниющих трупов. Мальчик не плакал и нисколько не испугался, продолжая счастливо улыбаться. Всеблагая Мать ступила в склизкую кучу, зарываясь в нее ножищами, и неспешно уползла обратно в свой запредельный ад, забрав с собой сына Салузы.

Дайха подошла к Хильдеру, сияя влажными счастливыми глазами:

- Всеблагая Мать сходит на нашу землю и приносит с собой силу, благоденствие, тучные годы. И ты поймешь, как много милости тебе досталось. Не сейчас, но потом.

***

Хильдер, пошатываясь, вышел из пещеры, посмотрел мутными глазами на Ворону – по счастью, и она, и его конь остались целы. Наемник тяжело взобрался на коня, пришпорил его и направился в городишко.

Подъехав к дому Салузы, он постучал в ворота – на грохот открыл работник в грязной рубахе с обрывком веревки на шее.

- Иди скажи хозяину, что Хильдер вернулся с хорошими вестями, - кинул он рабу.

Вскоре на двор выбежал сам Салуза, тряся комком живота и висячими щеками.

- Господин Хильдер! Слава Извечному Отцу! Что..? Где мой сын?

- Дела так быстро не делаются, - усмехнулся он и спешился. – Налейте-ка мне того самого вина, что потчевали в прошлый раз. Уж больно оно сладкое.

Салуза, глядя, как наемник запихивает в рот куски мяса и двигает кадыком, делая большие глотки, нетерпеливо подпрыгивал на скамье.

- Ну так что? Вы нашли их? Они живы? Мой сын жив?

Хильдер вяло кивнул и утер подбородок.

- Все живы, господин Салуза. Все удалось… Вот только…

Хильдер под столом вынул большой кривой нож из ножен, встал, и быстрым движением воткнул сидящему Салузе острие под жирный подбородок. Купец захрипел, хватая нож, кровь полилась между пальцами. Тело повалилось на шкуры, которыми была застелена лавка.

В горницу вошла одна из жен Салузы, та самая, коренастая, со сросшимися бровями, что прислуживала им в прошлый раз. Она равнодушно посмотрела на подергивающееся тело мужа и приняла надменный вид, когда Хильдер опустился перед ней на колени и поцеловал протянутую руку. Все, что он чувствовал, все, что видел – это мощная живородящая сила Всеблагой Матери, которая была в нем, была в жене Салузы и была разлита во всем мироздании. Он должен служить ей, это он знал точно.

Ляпов куча, поправлять не буду, лишний раз убедилась, что фэнтези - не мое.

Спасибо всем, кто ждал и кто читал, следующий рассказ будет в привычном для меня духе русреала и будет выложен сразу полностью.

часть 1

- Клецанк, доставай соль! – вдруг истошно закричал Хильдер, и, вглядевшись в глубину, отпрыгнул назад. Тут же из воды выскочила объемистая туша, обдав наемника дождем брызг. Туша упала на каменный пол, и перед наемником и рабом предстала жуткого вида баба – жирное туловище с трясущимися складками, огромные груди-тыквы и сильный чешуйчатый хвост, начинающийся от колен. Морская баба ударила по камням хвостом, горная порода треснула, разлетевшись веером мелких осколков. Приподнявшись на руках, тварь шустро поползла к Клецанку, который истошно заорал, отступая к валуну.

Мешки лежали около валуна, но Хильдер не мог к нему подступиться – русалка молотила хвостом во все стороны.

- В мешке соль! Доставай соль, ты, сын осла! – заорал Хильдер.

Перепуганный Клецанк не соображал, что от него хочет хозяин, он просто вжался в расщелину между камнями и закрыл глаза. Хильдер плюнул и, разбежавшись, вскочил на один из огромных валунов, перепрыгнул на другой. Сверху он увидел, как из озерца выпрыгнули еще две водяные бабы и шустро поползли к его рабу. Другой валун, под которым стоял Клецанк, находился в паре метров от наемника, и, воздав хвалу Извечному Отцу, наемник прыгнул на гладкий скат камня. Хильдер хорошо рассчитал прыжок – он мягко скатился по каменному боку, приземлившись как раз рядом с мешком. Вынув тугой кулек соли, он бросил пригоршню в ближайшую русалку, которая уже подняла хвост для удара. Тварь заверещала, зашипела и рухнула на пол. Из-под нее натекла зеленая жижа, зеленые водоросли на лобке мгновенно высохли и опали. Проваливающиеся пятна ожога расползались по туше, обнажая склизкие зеленые внутренности.

- Лови! – крикнул он Клецанку и бросил ему второй мешочек.

Раб метнул соль во вторую русалку, а третья издала птичий писк и бросилась на Хильдера. В нее соль посыпалась с двух сторон – ее одновременно осыпали наемник и раб.

В озерце еще булькнуло и плеснуло, но больше водяные бабы соваться не стали, видимо, напуганные смертью сестриц.

- Откуда вы знали, что соль их убивает? – спросил потрясенный Клецанк, поддев носком ноги безвольный хвост.

Хильдер в задумчивости потер лоб:

- Это из песен Симары. Лучше всего я запомнил сказку о русалках, и о том, что они боятся соли. Значит, ее побасенки про пещеру все-таки правда…

- Пойдемте отсюда, господин… Вдруг эти твари вернутся.

Хильдер и Клецанк двинулись дальше по каменному коридору, который неожиданно раздвоился.

- Куда идти? - почесал макушку Клецанк.

Хильдер взял у раба лампу, сунул в один из проходов и внимательно вгляделся в огонек – тот был недвижим. Впрочем, в другом коридоре он тоже не колыхнулся. Тогда наемник пожал плечами и выбрал правый.

Коридоры вились, раздваивались, и Хильдер брел наугад, все больше испытывая беспокойство. А если они окончательно заблудятся, в этом мраке, полном чудовищ? Клецанк начал хныкать и вспоминать свою Ворону, а Хильдер наконец плюнул и сел в каменную пыль. Прислонившись головой к стене, он вспомнил песню, которую пела ему Симара – он не знал слов, но вот мелодия… Тихонько мыча знакомый напев, наемник закрыл глаза и вдруг понял, что кто-то вторит ему из мрака, напевая ту же песню.

- Ты слышишь? Там кто-то поет! – встрепенулся Хильдер.

- Что? Нет… - недоуменно пожал плечами раб.

Хильдер ухватился рукой за рукоять меча и двинулся на голос. Он не становился громче, оставаясь чуть приглушенным и отдаленным, но четко показывал, куда идти. Наконец, впереди мелькнуло пятно света, и наемник с рабом кинулись к выходу.

По глазам, привыкшим к мраку пещеры, ударило яркое солнце – Хильдер и Клецанк вывалились в благоухающий разнотравьем рай. В воздухе морило, полдень истекал истомой в жужжании шмелей и пронзительном писке ласточек. Клецанк, который ожидал сонм чудовищ, от неожиданности чуть не выронил свою драгоценную палицу и раскрыл рот.

С небольшой площадки выхода из пещеры долина была вся как на виду – блестела речка, зеленели изумрудные поля, изрезанные квадратиками возделанных огородов. Кучкой лепились дома в низине – кто-то добротно обустроился в долине, с высоты были видны крохотные фигурки в юбках. Поселок выглядел таким уютным и мирным, укрытый со всех сторон неприступными скалами, словно жемчужина на дне раковины-речницы.

- Там и правда одни бабы… - почему-то шепотом произнес Клецанк. – И что, мы пойдем туда?

- Пойдем, - бросил Хильдер. – Но по-умному, сразу соваться не станем.

Они скинули мешки с кручи и спустились сами, причем неуклюжий Клецанк споткнулся, упал и скатился на заднице. Наемник и раб очутились в густых зарослях тонконогих березок и все перепачкались в паутине, продираясь сквозь густо сплетенные ветви. Березняк скоро сменился рощей невиданных деревьев со стволами в три обхвата. В головокружительной высоте темнели их маленькие кроны, а сами стволы были утыканы ветками без листьев, с которых наподобие бороды свисало желтое мочало вьюнка. Хильдер с Клецанком скоро выбились из сил, перелезая через поваленные деревья, поросшие изумрудным бархатным мхом. Рубаха Хильдера скоро промокла от пота, а Клецанк смахивал крупные капли со лба и от души сквернословил, таща тяжелые мешки и задыхаясь.

Густая тень леса кончилась неожиданно – впереди вспыхнуло солнце, послышался шум реки, в котором тонули звонкие женские возгласы. Хильдер зашел за толстый ствол, потянул туда же Клецанка, тихо выглянул и вгляделся в излучину.

С десяток женщин рассыпались по берегу, занятые стиркой. Взгляд Хильдера задержался на высокой, сбитой бабе, стоящей по колено в быстрой воде с подоткнутой юбкой. Мышцы вздувались на ее плотных сильных ляжках, когда она наклонялась, чтобы погрузить полотно в реку. Ее белые, словно вымоченные в щелоке волосы были свернуты в тяжелый узел на макушке, молочная кожа покраснела под ярким солнцем, которое прочертило четкую границу по линии низкого выреза. Две бабы сообща выжимали большую холстину, скручивая ее с обеих сторон, худая старуха с распущенными седыми космами собирала в корзину мелкие постирушки.

Женщины переговаривались, шутили и смеялись, и Хильдера поразила спокойная свобода их интонаций и уверенные движения – там, за стенами скал, ни одна девка не посмела вести себя так дерзко. В том мире они смотрели в пол, говорили вполголоса и не смели собираться больше двух без присутствия мужчины.

Старуха прошамкала что-то своим товаркам, подхватила корзину и, волоча ногу, зашагала по берегу. Хильдер дал знак Клецанку, и они двинулись за ней, держась в тени деревьев. Отойдя на приличное расстояние, дождавшись, чтоб возгласы прачек стихли, Хильдер поравнялся со старухой, и, когда она готовилась обойти крупный голыш, схватил ее за шиворот и крепко зажал ладонью рот. Он затащил старуху в рощицу, прижал к массивному стволу, вгляделся в выцветшие глаза и раздельно произнес:

- Я отпущу ладонь. Будешь орать – убью сразу. Поняла?

Старуха опустила веки в знак согласия, и Хильдер убрал руку.

- Мужчины… - неожиданно спокойно усмехнулась бабка. – Сколько лет я вас не видела… И еще столько бы не видеть. Как только пещера вас пропустила, ослиное отродье.

В ее глазах не было ни капли страха – только ледяное презрение, и Хильдера передернуло. Он схватил старуху за горло, приподнял и впечатал в ствол:

- Буква «С» на щеке. Зовут Магдалена. Есть тут такая?

Старуха царапала его руку, пытаясь освободиться, пучила глаза, жадно хватала воздух, и Хильдер отпустил ее. Кашляя и задыхаясь, она выдавила:

- Да… Последняя… Самая последняя пришла.

- Мальчишка с ней..?

Старуха фыркнула вместо ответа, но Хильдеру было все равно – если тут Магдалена, значит, несложно узнать, где сын Салузы.

- Как найти ее дом? Где она живет?

Старуха подняла голову и ухмыльнулась:

- Так я тебе и сказала, подъюбочник!

Хильдер отшатнулся, как удара.

- Откуда ты знаешь, ведьма..?! Откуда?

Старуха хохотнула, улыбнулась запавшим ртом, обнажив два коричневых зуба сверху, и прошамкала:

- Экий ты дурачина, наемник. Думаешь, ты уйдешь отсюда? Неееет, подъюбочник, Всеблагая Мать уже поцеловала тебя. Она давно тебя ждет.

Старуха вдруг широко открыла рот, и Хильдер увидел зеленые пятна плесени на ее языке и деснах. Она дохнула зловонием на наемника и заорала:

- Мужчины! Здесь мужчиныыыыыыы!

Хильдер запоздало закрыл рот ей ладонью и с такой силой сжал шею, что в хилой плоти что-то хрустнуло. Хильдер выругался, выпустив старуху – она обмякла и кулем свалилась в траву.

- Кажется, вы убили ее, господин… - потрясенно произнес Клецанк.

- Ходу! – бросил Хильдер и ринулся вглубь рощицы. Если кто-то услышал вопли карги, дело плохо.

Клецанк подхватил мешки и, охая и переваливаясь, побежал за хозяином. Углубившись в густую тень рощи, они присели в высокой траве.

- Может, ее никто не услышал? – прошептал Клецанк.

Хильдер выругался и с досадой произнес:

- Я б ее, конечно, все равно прикончил, но думал, что она прежде расскажет, где искать жену Салузы. Теперь придется наблюдать за поселком – черт знает, где эта стерва.

Хильдер чутко прислушивался, дергаясь при каждом треске вековых деревьев и стремительном взлете ласточек из травы. Но лес по-прежнему тихо купался в солнечном свете, не обнаруживая присутствия человека. Наконец Клецанк вытянул шею, чуть приподнявшись над метелками травы.

- Никого.

Хильдер осторожно встал, покрутил головой, тихо сказал.

- Пошли. Устроимся в рощице подальше отсюда, а как сядет солнце, спустимся в деревню.

Большая бабочка спланировала на нос Клецанку, и Хильдер увидел, как невысоко в воздухе кружит кучка больших бабочек, сверкая нарядными узорчатыми крыльями. Клецанк восхищенно присвистнул, глядя на их перламутровое лазурное сияние. Вихрь из бабочек вдруг взорвался золотистыми искрами, и солнце медленно погасло, потому что на затылок Хильдера обрушился страшный удар.

***

Очнулся Хильдер от щекочущего ощущения – он с трудом разлепил глаза и увидел около лица сухую травяную метелку. Девочка лет десяти, одетая в просторную длинную рубаху до пят, склонилась над наемником и водила по его носу травинкой. Видя, что Хильдер очнулся, она наклонила голову и спросила:

- Ты мужчина?

Наемник поморгал – он находился в добротно сработанной бревенчатой горнице. Толстые бревна были отлично подогнаны и протыканы пенькой, и Хильдер слабо удивился – неужели бабы сами это построили? Не может быть. Они никчемные и слабые создания.

Хильдер осторожно повернул ноющую голову и заорал – и от боли, прострелившей череп, и от того, что на него смотрела неподвижными стеклянными глаза давешняя старуха. Мертвая, с раскрытым запавшим ртом, зияющий язвами и плесенью. Седые космы разметались, один глаз был полузакрыт. Ее сгрузили на ту же широкую лавку, что и Хильдера, положив рядом, будто жену на брачное ложе. Наемник задергался, но руки и ноги были связаны его же веревками.

Девочка перегнулась через Хильдера и ласково погладила старуху по седым космам:

- Бабулечка. Не бойся ее, она хорошая.

Девчонка озадаченно посмотрела Хильдеру в лицо и сказала:

- Ты такая некрасивая. Сестры тоже не все красивые, но ты настоящая уродина. Что это такое?

Она потрогала пальцем усы Хильдера и поворошила бородку. С порога раздался досадливый голос:

- Оставь его в покое, Вилиска. Иди на улицу, тебе здесь нельзя быть.

Девочка высунула язык и вприпрыжку убежала, сверкая босыми пятками из-под подола длинной рубахи.

В горницу вошла светловолосая женщина с корзинкой, в которой Хильдер узнал ту самую, что полоскала белье, высоко подоткнув юбки. Ее кожа, как у всех альбиносов, отливала молочной белизной, белесые брови были почти незаметны на лице, голубые, почти прозрачные глаза смотрели строго и пытливо. Она вся была как осыпавшееся крыло ночной моли.

- Очнулся? Давненько мы тут не видели мужчин… Сестры, кто помоложе, так вообще не знают, что такое мужчина.

Он пошла ближе и присела рядом с Хильдером на край лавки.

- Меня зовут Дайха, я старейшина общины. Зачем вы пришли сюда?

Хильдер неприязненно молчал, пытаясь угадать, что его ждет. И так понятно, что ничего хорошего – он ведь убил одну из них.

- Где мой раб? – наконец произнес наемник. – Он жив?

- Конечно, - несколько удивленно сказала женщина. – Что с ним станется. Мы ведь не мужчины, почем зря не убиваем.

Хильдер чувствовал себя униженным – если бы его пленил достойный противник, а тут… бабы. Тьфу! Он не мог свыкнуться с тем, как вели себя эти женщины, с той свободой, с которой они обращались к нему, не выказывая привычного уважения и трепета перед мужчиной.

- Что вы с нами сделаете? – наконец задал прямой вопрос.

- Это не нам решать. Только Всеблагая Мать знает, зачем вы понадобились ей в Серой долине. Если б на то не было ее воли – вы ни за что не преодолели бы пещеру.

- На то была моя воля и воля моего меча, - усмехнулся наемник.

- Нет. Никакое оружие не остановило бы Всеблагую Мать, если бы она решила не пускать вас сюда.

- Ну и как ее спросить, эту вашу мать, что с нами будет? – с издевкой, которую не смог сдержать, спросил Хильдер.

Вместо ответа Дайха вынула из корзинки маленький нож и склонилась над Хильдером. Тот прикрыл глаза, намереваясь умереть твердо – без униженной мольбы. Но вместо того, чтобы полоснуть его по горлу, старейшина перерезала веревки на его ногах и спокойно сказала:

- Я срежу веревки с рук, пожалуйста, не надо применять насилие.

Хильдер удивленно поморгал и кивнул. Он сел на лавке, потер затекшие запястья и сказал:

- Я не хотел ее убивать… - он мотнул головой назад, на труп старухи.

- Ах, Ална, – Дайха улыбнулась мягкой улыбкой и с нежностью, как давешняя девочка, погладила старуху по волосам. – Она была хорошей сестрой нам всем. Нам немного жаль отпускать ее… Но если ее призвала Всеблагая Мать, то можно только порадоваться за нее. Ты можешь поцеловать Алене руку в знак уважения, если сожалеешь, что стал причиной ее гибели.

Хильдер сжал челюсти, нет, на такой унижение он не был готов – целовать руку бабе, да еще дохлой бабе!

Дайха, поняв его упрямое молчание, вздохнула и встала с лавки:

- Наступает время обеда, и мы приглашаем тебя разделить с нами пищу. Твой раб уже в трапезной.

Хильдер переждал мелкую дрожь в коленях и отправился вслед за Дайхой.

На улице Хильдер не переставая крутил головой – он не ожидал увидеть такой достаток. Каждый дом был справным, добротным, с большим подворьем. Из хлевов тянуло навозом, дорожки утоптаны домашней скотиной. Навстречу им попалась девочка с хворостиной, которая гнала небольшой табун коз. Увидев Хильдера, он раскрыла рот и часто заморгала – видимо, Дайха не лукавила, говоря, что они давно не видели мужчин.

Они прошли мимо небольшого пруда, на берегу которого собрались совершенно нагие купальщицы. Старуха с морщинистым телом и пустыми мешочками грудей расчесывала юной девушке волосы, полная женщина натирала мочалом плотную ляжку, стоя по колено в воде. На лицах некоторых были видны следы клейма. Старые и молодые, средних лет и совсем девочки – все они нисколько не стеснялись своей наготы, и Хильдера вновь поразила их спокойная уверенность и свобода движений. Все они повернули голову, когда увидели наемника, и девочка лет пяти воскликнула:

- Мамочка, какая страшная тетя!

В трапезной – просторной избе без сеней – в Хильдера воткнулась пара десятков взглядов в упор. Одетые в просторные сарафаны, с небрежно забранными волосами, а то и простоволосые, они сидели за грубо сработанными деревянными столами, на которые кучками свалили хлеб. Гул голосов мгновенно затих, а Клецанк вскочил из-за стола и бросился к Хильдеру:

- Хозяин! Я уж не чаял увидеть вас в живых!

Дайха спокойно сказала, глядя поверх голов:

- Этот мужчина здесь по велению Всеблагой Матери, и мы примем его как гостя.

Хильдер проследил за направлением ее взгляда – обращалась она к трем женщинам, сидящим наособицу, за столом в самом дальнем углу. У одной из них из рукава выглядывала высоко обрубленная культя, у второй рот кривился в вечной усмешке – щеки от уголков губ до уха когда-то были разрезаны и зажили грубыми кривыми шрамами. Третья же, с обожженным, похожим на сырое мясо лицом, без всякого выражения таращила белесые глаза без зрачков в пространство. Слепая медленно кивнула, трапезную снова наполнили голоса, и Дайха кивнула Хильдеру на свободное место поодаль.

- Что они сделают с нами? – тихо спросил Клецанк, отправляя в рот ложку гороховой каши.

Хильдер неопределенно пожал плечами и еле слышно ответил:

- Не знаю. Пока темнят, ссылаются на эту свою мать… Но если бы хотели убить, уже убили бы.

- Они спрятали наши мешки и оружие, - склоняясь над тарелкой, прошептал Клецанк.

Дайха постучала Хильдера по плечу:

- Сестры-свидетельницы испросят у Всеблагой, что нам с тобой делать. Ты должен слушать вместе с ними.

- Что будет, если я откажусь? – осторожно спросил Хильдер.

Дайха недоуменно посмотрела на него:

- Ты не откажешься. Сестры-свидетельницы отказов не приемлют.

- Ладно… - усмехнулся Хильдер. – Пойдемте, покажете ваше колдовство. Они, кстати, свидетельницы чего?

- Рождения Всеблагой Матери.

Ритуал оказался незамысловатым – давешние три калеки обступили его, взялись за руки и затянули заунывную мелодию, обратив лица в небо. Наконец, слепая замолкла и произнесла:

- Всеблагая Мать хочет родиться уже завтра. Она ждет этого!

Она ткнула пальцем в Хильдера, и Дайха, которая благоговейно стояла, сложив ладони и закрыв глаза, подскочила на месте.

- Что?! Сестра, повтори! Какая радость!

Старейшина запрыгала на месте, словно девчонка, а Хильдер поморщился и сказал:

- С меня хватит, я в этих фокусах больше участвовать не буду! Отдайте оружие, и мы уйдем!

Все три калеки одновременно вскрикнули, как будто он нанес им смертельное оскорбление, а Дайха изумленно произнесла:

- Ты не можешь отказаться! Всеблагая мать сама решает, кто будет с ней, когда она появится из лона.

- Еще как могу!

- Пещера вас все равно не выпустит обратно, - пожала плечами Дайха. – Если Мать решила, что ты будешь одним из причастных, значит, так оно и будет.

Хильдеру кровь бросилась в голову, в висках застучало. Пленение ничтожными бабами, мертвячка с ним на одном ложе, дурацкий ритуал, необходимость говорить с девками на равных – все это унижение, которое он испытал, наконец, взорвалось в нем и накрыло багровой пеленой гнева.

- Поцелуйте моего коня под хвост, бешеные ослицы! – заорал он. – Холера вас забери, малахольных дур!

Он сыпал страшными ругательствами, жила на лбу набухла, и бордово-свекольный цвет залил лицо. Он не сразу обратил внимание на то, что Клецанк его дергает за рукав и указывает куда-то ему за спину. Хильдер обернулся и осекся – огромной толпой на него шли женщины, и на секунду он подумал, что тут собралась вся община. Разновозрастные бабы с разных сторон поселка подтягивались на полянку, издавая низкий мычащий звук. Обступив наемника, они уплотняли ряды, стягиваясь около него в сплошную толпу крепко притертых друг к другу тел. Их мычание сливалось в единый гул, наполняло воздух вибрацией. Сгрудившись вокруг наемника в кольцо, они начали теснить и давить его, задние ряды напирали на передние. Хильдера первый раз в жизни одолела паника – он не мог ничего предпринять, сжатый десятками женских тел.

- Ты не смеешь оскорблять Великую Мать! – послышался голос Дайхи. – Только ее воля, ее сила имеют здесь власть!

- Ладно, ладно! – тоненько запищал Клецанк.

- Отпустите, - задыхаясь, прохрипел Хильдер, которого одолел нешуточный страх, что они задавят его до смерти. – Я согласен.

Женщины тут же расступились, замолкли, и, отойдя на несколько шагов, неожиданно поклонились ему. Община разошлась так же быстро, как и собралась, и вскоре на полянке остались только сестры-свидетельницы и Дайха.

- Все женщины слышат зов Матери, - надменно сказала Дайха. – Когда ты оскорбляешь Мать – ты оскорбляешь нас всех, и каждая из нас встанет на защиту. И мы уважаем твое решение стать свидетелем рождения Всеблагой – это великая честь, но и великое испытание.

- Что еще за испытание? – подозрительно спросил Клецанк, но старейшина не удостоила его даже взглядом.

Калечная сестра с культей прошептала что-то ей на ухо Дайхе, и та мягко улыбнулась Хильдеру:

- У нас есть еще предложение. Мужчины здесь бывают нечасто, но нам нужны дети… Не хотел бы ты, как гость, возлечь с одной из наших сестер?

Хильдер встрепенулся и быстро спросил:

- С какой? Я смогу сам выбрать?

- Конечно. Выбери себе жену на ночь, чтоб была по душе.

Хильдер сжал губы и равнодушно пожал плечом, но втуне обрадовался – у него появилась возможность приглядеться к девкам, и, не вызывая подозрений, найти Магдалену.

Весь следующий день Хильдер слонялся по поселению, кидая быстрые взгляды в окна, оглядывал встречных баб. После того как солнце начало клониться за кромку северных скал, он развалился неподалеку от пруда, где женщины купались утром и вечером, и, словно покупатель на невольничьем рынке, беззастенчиво пялился на голых девок. На одну он засмотрелся, забыв о деле – тонкая, с льняными волосами и фиалковыми глазами, она выглядела такой соблазнительной и спелой с торчащими врозь грудками и бледными пышными сайками ягодиц. Он отмахнулся от дергающего его за рукав Клецанка, но тот прошептал на ухо:

- Господин, да смотрите! Это же она!

Хильдер дернулся и метнул быстрый взгляд в сторону – к пруду, дергая за шнурок и спуская на ходу верхнюю часть рубашки, подошла Магдалена. Он сразу узнал ее по круто изогнутой букве С на щеке и описанию Салузы – смуглая, зеленоглазая, высокая. Жена купца действительно была очень красива: кошачьи, чуть приподнятые скулы, мерцающая зелень глубоких глаз в обрамлении черных ресниц, чуть вьющиеся темно-каштановые волосы. Хильдер тихо хмыкнул – его не надо было упрашивать заделать ей дитя. Переступив через сброшенную рубашку, она зашла в мелкую стоячую воду пруда и тут же обернулась, чувствуя на себе взгляд наемника. Хильдер пнул Клецанка и тот вошел в пруд прямо в сапогах и зашептал на ухо Магдалене. Та улыбнулась Хильдеру и чуть заметно кивнула.

В трапезной Хильдер ловил на себе быстрые взгляды Магдалены из под опущенных ресниц – в глубине ее глаз вспыхивал лукавый огонек. Наемник первый раз видел ее на общем обеде, и вообще постоянно тут присутствовали только сестры-свидетельницы. Клецанк, который уже поболтал с самыми хорошенькими девушками на пруду, сказал Хильдеру, что тут не было единого закона и правила общего житья – женщины ночевали то там, то сям, могли прожить хоть месяц в одном жилище, а потом переселиться в другое. Семьями никто не жил, единой семьей была сама община.

Это усложняло задачу – Хильдер надеялся выкрасть Магдалену ночью из теплой постели, но поди ж ты найди, в какой она постели ночует. Еще больше Хильдера занимало его оружие – соваться в пещеру с пленницей без меча было сущим самоубийством.

Клецанк с удовольствием уплетал вареную пшеницу и чавкал кусками мяса, обильно политыми соусом. Хильдер тоже смаковал нежнейшую телятину, корой из-за своей скупости не ел уже много месяцев. Он на секунду перестал жевать, присмотревшись к мискам сестер – мясо лежало только у наемника и раба.

«Отравить хотят?» - мелькнула мысль у наемника. Но тут же он решил, что вряд ли – если б они хотели его убить, убили бы еще связанного. И все-таки это было странно. Он встал из-за стола и направился со своей миской в кухоньку, смежную с обеденным залом. Толстуха повариха посмотрела на него с ласковой улыбкой и поклонилась в пояс, а Хильдер протянул ей миску и сказал:

- Это мясо на редкость вкусно. Положи-ка мне еще, стряпуха.

Повариха повернулась к маленькому горшку и, скребя по дну, выловила еще несколько кусочков в соусе. Рядом стояла полная миска с кашей и такими же кусками мяса. Хильдер вернулся на свое место и тихо проговорил Клецанку:

- Там еще одна миска с мясом, всего одна. Мясом кормят только нас с тобой и кого-то еще. Кого?

- Кого? – заинтересованно повторил Клецанк.

- Клецанк, ты – сын осла. Мы тут вдвоем мужчины, третья тарелка предназначена… кому?

- Мальчишке Салузы? – прошептал Клецанк.

Хильдер усмехнулся, и, когда в проеме мелькнула стряпуха с миской в руках, торопливо встал и направился за ней. Однако на пороге трапезной на его пути встала Дайха и, мягко взяв за руку, отвела в сторону. Хильдер от досады чуть не выругался – повариха скрылась за поворотом.

- Ты выбрал себе жену, я знаю. Этой ночью должно совершиться таинство, а завтра произойдет великое событие – мы все увидит воочию рождение и роды Всеблагой Матери, и именно ты поможешь ей разрешиться. Ты, чужак, не представляешь, какая великая честь тебе выпала, и я хочу наставить тебя перед тем, как Магдалена войдет к тебе и возляжет с тобой. Ты не должен противиться тому, что увидишь… Это может напугать, но не отворачивай своего лица, ни за что не отворачивай, и ты узнаешь неизмеримое блаженство.

- Что я, баб не… - Хильдер не договорил и закатил глаза.

- Я предупредила, - коротко бросила Дайха, отряхнула и без того безупречно белый передник и ушла в трапезную.

Следующие пару часов Хильдера готовили к «великой ночи» - несколько девок в венках, одетые в просторные рубахи с вышивкой, повели его к реке. Там наемника с величайшими почестями раздели донага и загнали в воду. Стоя по колено в ледяной реке, Хильдер испытывал глубочайшее удовлетворение – с таким почтением и должны себя вести бабы с мужчиной по его представлениям. Девки поливали его речной водой из расписных деревянных кубков, напевая что-то – растянутые слова Хильдер не мог разобрать. Они проводили мокрыми ладонями от его лица через спину и грудь к чреслам, где замирали и проделывали ритуал снова. Затем в воду вошла Дайха и протянула наемнику очищенное вареное яйцо:

- Это знак вечного обновления жизни. Съешь его, и Магдалена непременно понесет и родит дочь.

- А если сына? – усмехнулся Хильдер.

- Я надеюсь на благоволение Великой Матери.

Девки сгрудились кучкой, подняв головы к небу, и сложили ладони лодочкой, приоткрыв ее с внешней стороны. Они напевали свою песню, полную нежности и тоски, прикрыв глаза и чуть покачиваясь, словно в трансе.

Дайха же повела Хильдера в условленное место, где должно свершиться таинство. Им оказалась небольшая бревенчатая хижина на окраине с двускатной крышей. Внутри было душно и одуряющее пахло разнотравьем – на полу наемник увидел большой тюфяк, очевидно, набитый травой.

Дайха поклонилась ему в пояс и ушла, сказав, что Магдалена придет после захода солнца. Наемник осмотрелся – непохоже, что здесь жили несколько человек, слишком маленький домик, слишком мало вещей. На подоконнике стояла грязная миска с ложкой, одна кружка. Внимательно посмотрев на миску, наемник поднял брови – на стенках застыла подлива, та самая, которой потчевали их в Клецанком. Хильдер обошел горницу – это было единственное помещение в доме, если не считать маленькой кладовки, завешенной дерюгой. В кладовке стояло корыто и веник, на полке – чистые сложенные тряпки. Хильдер поворошил тряпки, и из складок выпал тонкий поясок с буквой С на конце. Хильдер уже хотел сунуть его на место, как, присмотревшись, увидел вышивку в виде маленьких мечей и щитов – так украшали одежду мужчин, ни одна женщина не могла носить одежду с символами воинства. «Куда же она дела мальчишку?» - размышлял Хильдер, обводя глазами кладовку. Он точно не в этом доме – прятать его тут просто негде. Ну ничего, эта красотка ночью все расскажет, и где мальчик, и где мешки с оружием. Хильдер увалился на пахучий тюфяк, снял сапоги и незаметно для себя задремал.

Наемник скользнул взглядом по пышным мехам на плечах торговца и массивному перстню на пухлом пальце. Незаметно опустил руку под стол, чтобы купец не увидел дыры на рукаве его кафтана, поковырял ногтем между передними зубами и небрежно кинул:

- Я согласен. Если заплатите вдвое больше.

Салуза задохнулся от возмущения:

- Вы с ума сошли, господин Хильдер! Ни одна баба столько не стоит, сколько вы хотите! Мне проще купить новую жену!

- Она не стоит и той суммы, которую предлагаете вы, - спокойно ответил наемник. – И, тем не менее, вы хотите вернуть эту бабенку, значит, дело не в деньгах.

Салуза напыжился и фыркнул, отчего его толстые щеки подпрыгнули. В обеденный зал вошла одна из жен-домохозяек торговца, поставила на стол еще кувшин вина и блюдо с жареным мясом. Хильдер покосился на ее широкий, словно печной заслон, зад – длительное воздержание все-таки давало себе знать, и даже эта коренастая баба с обвисшими щеками и сросшимися бровями вызвала в суровом наемнике легкое волнение плоти.

От купца сбежала жена-наложница, единственная из пяти жен молодая и красивая, и он пригласил на переговоры его, Хильдера. Наемник полгода как вернулся из лагерей на границе с Асфизским княжеством – в который раз начались переговоры, и война утихла, словно змея, впавшая в спячку. Хильдер за это время поистратился и пообносился, поэтому точно знал, что на предложение толстяка Салузы согласится.

Украшенный вышивкой пояс слýги Салузы обнаружили в Виллейском лесу, и торговец уверился, что беглянка подалась в Женскую свободную общину. Говорили, что сбежавшие жены построили поселок в Серой долине и жили одной своей волей, без мужчин. Хильдер не особо верил этим сказкам – путь к Серой долине был так опасен, что даже мужчины, рискнувшие отправиться туда, или никогда не возвращались, или возвращались, потеряв разум. Он помнил дальнего родственника отца, что бродил по дорогам селения, залив грудь слюной – рот его был вечно раззявлен. В поселке говорили, что он много лет назад отправился в Серую долину, и вернулся много дней спустя уже таким. Иногда он как будто просыпался и силился что-то сказать, но разум тихо гас в его глазах и он снова затихал. Его нашли мертвым однажды утром со страшными рублеными ранами на груди, и Хильдер был уверен, что это дело рук отца – слишком уж позорил их почтенное семейство безумец.

Хильдер не понимал, зачем женщины сбегают от мужей – мужская воля и сила защищала их от голода и невзгод, обеспечивала возможность родить и растить детей в довольстве и спокойствии. И все-таки каждый год десяток-другой неразумных самок отправлялись к Серой пещере, в которой был единственный проход в долину, окруженную неприступными скалами, чьи вершины терялись в облаках.

Что говорить о бабах – созданиях глупых, слабых и ничтожных? Они не способны выжить без мужчины. Скорее всего, красавица Магдалена пала жертвой какой-нибудь твари, чьи останки иногда находили на подступах к пещере.

- Я бы не потратил на ее поиски ни гроша, но эта сука сбежала с моим сыном! – стукнул кулаком по столешнице Салуза. – Я хочу получить мальчишку обратно!

- С сыном? – выпучил глаза Хильдер, не донеся до рта кружку с вином. – Да она сумасшедшая!

Баба украла сына уважаемого человека! Это было неслыханно, невозможно. Если Магдалена жива, ее ждет незавидная участь – многодневные пытки и самая страшная казнь «хождение по кругу». Наемник невольно вздрогнул – на ее месте он предпочел бы умереть, потому что смерть намного милосерднее. Приговоренной к хождению по кругу делали рану на животе и вытаскивали часть кишки, которую прибивали к столбу. Несчастная должна была ходить вокруг него, наматывая собственные внутренности на столб.

Хильдер досадливо поморщился – знай он про сына, запросил бы втройне.

- Я стрясу деньги с работорговца, который продал мне эту суку. Он не сказал ни слова о том, что у нее мозги набекрень! – в сердцах проговорил Салуза. – Она делала самую легкую работу, я и порол-то ее не чаще пары раз в месяц! Какая дура убежит от такой жизни?

- Только сумасшедшая, - кивнул Хильдер и глотнул пряного вина.

Другие обращались со своими женами куда как хуже – Хильдер помнил, как его отец надевал своим женам железные намордники, которые сдавливали челюсть до багровых синяков. Мужчины, кто победнее, отправляли купленных баб в бордели зарабатывать, но Хильдер это не одобрял. В борделях женщины быстро теряли здоровье и привлекательность, и даже в хозяйстве такую потаскуху потом сложно было использовать – много ли способна наработать баба, которой отбил почки иной нервный солдат? Хорошо, если дело заканчивалось расквашенным и криво сросшимся носом, но отбитая требуха… Совершенно неразумное пользование бабой.

Сам Хильдер давно решил для себя, что купит только одну жену, которая и родит ему сына. Если будут девочки – вырастит до первой крови и продаст в бордель или в жены для любителей помоложе. К своему почтенному возрасту в 40 лет он скопил небольшое состояние, которого, впрочем, еще не хватало для покупки куска земли, жены и нескольких рабов.

Украла сына! Надо же! Над ним, вероятно, весь город потешается... Хотя и жалеют, наверное. Подписали бумагу, ударили по рукам, и Салуза выплатил наемнику задаток. Выходя из богато устроенных хором торговца, Хильдер увидел в сенях еще одну жену – принадлежность к дому Салузы свидетельствовал узорчатый пояс, на кончиках которого была вышита буква С, украшенная листками падуба. На щеке красовалось клеймо – такая же буква.

За воротами его ждал единственный раб, которым обзавелся Хильдер к своим сорока годам – его трофей с поля боя. И хотя пленных должны были сдавать военачальникам, немногие следовали этому правилу. В конце концов, зачем наемнику война, как не для наживы.

Хильдер тяжело вскочил на стремена – возраст все-таки… В его годы давно пора обрести покой в хорошем доме на перинах, а не таскаться за безумными суками по лесам и весям. Клецанк, его раб и оруженосец, тронул свою клячу, и, так как Хильдер молчал, глядя перед собой, нетерпеливо спросил:

- Ну что..?

- Едем в Виллейский лес, - коротко бросил Хильдер.

- Вот ведь… - приподнял брови Клецанк. – Согласился-таки. Экий дурак. Она же не стоит этого.

- Не стоит. И даже сын, с которым она сбежала, тоже не стоит – проще родить нового. Ему всего восемь лет.

- Сын? – ахнул оруженосец. – Она украла у купца сына?! Куда мир катится… Бабы вкрай обнаглели!

Хильдер пожал плечами – Салуза сам виноват, нечего баловать своих женщин. Жены у него в удобной одежде, без ошейников, выполняют легкую работу, со скотиной возятся наемные работники – он видел, выходя со двора… Что ж он хотел? Даже жен-наложниц надо держать сурово, а Салуза свою даже толком не порол! Отец Хильдера никогда не давал слабину с женщинами, наложницы содержались впроголодь – зачем их вдоволь кормить, все равно ничего толком целыми днями не делают. Если затяжелеет – можно давать чуть больше корма, чтоб ребенок хилый не получился, а то вдруг сын родится.

Хильдер хорошо помнил женщину, из лона которой выбрался на свет – наложница отца Симара. Смуглая, зеленоглазая, с тонким гибким станом, долго не меркла ее красота, даже когда ей стукнуло тридцать – глубокая старость для наложницы. Соседи и приятели отца не давали сыновьям, как они говорили, «застаиваться», постоянно меняли им нянек. Дите малое, неразумное, объясняй ему потом, что женщина – не чета мужчине, не ровня ему. Будет хвататься за подол да реветь. А вот отец сглупил… Хильдер мотнул головой и отогнал горестные воспоминания об отчем доме и Симаре.

Они повернули к рынку – перед долгим походом следовало купить провизии. Они прошли мимо невольничьих рядов, и Клецанк невольно засмотрелся на кучку парней, грязных, оборванных, заросших диким волосом. Взятые в плен солдаты неприятеля… За них дорого запросят – молодые, здоровые, сгодятся в большом хозяйстве. Клецанк приосанился на своей вороной кляче, у которой ребра были наперечет – он мог бы быть на их месте, сгинуть от непосильной на работе, вкалывая на какого-нибудь толстопуза. А тут – оруженосец и денщик при уважаемом человеке.

Хильдер поначалу раздумывал, а не продать ли смазливого мальчишку в бордель за круглую сумму? Кудрявый, черноглазый, со смуглым стройным телом – смотрящий борделя не стал бы долго торговаться. Клецанк пытался сбежать в первую же ночь своего плена, но Хильдер, который старательно притворялся спящим, беззаботно раззявив рот, дал несколько минут форы беглецу, а потом нагнал у окраины лагеря. Долго и вдумчиво пинал по ребрам, месил кулаками тощее тело. Клецанк потом не мог встать несколько дней, глядя на Хильдера единственным глазом – второй скрылся под багровым желваком.

- В общем, так, - бросил Хильдер. – Еще раз убежишь – убью. Не грожу, предупреждаю.

Клецанк посмотрел в дубленое непроницаемое лицо наемника и кисло кивнул – больше попыток сбежать он не делал. Хильдер вскоре оценил своего первого раба – тот отлично обращался с портянками, чистил оружие и вообще был смышленым малым спокойного нрава. Хильдер решил, что такой слуга ему пригодится в его будущей усадьбе, и в обращении с Клецанком почти не обнаруживал его приниженное положение раба.

Проходя мимо женского ряда, Хильдер в сердцах плюнул – да что за мода продавать наложниц голышом! Проклятая плоть снова взбунтовалась, ведь он не молод, а кровь все еще кипит при виде голой бабы, как в юности! Одна из наложниц была особенно хороша – чуть полноватые бедра на крутом изгибе перетекали в тонкую талию, а большая упругая грудь, соски которой продавец явно подкрасил соком свеклы, зазывно колыхалась. Видя, что Хильдер уставился на бабенку, работорговец подтолкнул ее в поясницу, и красавица выпрямилась, засияла фальшивой улыбкой.

- В самом соку, - негромко сказал ему работорговец. – Недавно минуло шестнадцать, на зубах ни одной червоточинки! Иди глянь, служивый!

Он надавил пальцами девчонке на челюсть около ушей, и та раскрыла рот.

- Иди глянь! – повторил торговец.

Хильдер раздраженно отмахнулся, ему и так было сложно сдерживать плотские порывы – на баб тратить деньги он не собирался, пока не купит землю и не построит дом. Заходы в бордель стали редки, наемника раздирала жадность.

«Вот построю лучший дом в округе, куплю рабов, заведу хозяйство, тогда и потешу себя молодой женой, а не потасканной старухой из борделя», - утешал он себя. Хильдер обернулся на красотку и наткнулся на взгляд, полный ненависти. Наемник опешил от дерзости от какой-то девки, но ему не хотелось тратить время на препирания с работорговцем.

Хильдер отправился в ряды, где торговали съестным, и они с Клецанком набили походные мешки хлебом, сухарями и копченым мясом. Купили целебной мази для лечения ран и веревки – на случай, если придется преодолевать неприступные скалы вокруг Серой долины. Около прилавка с солью Хильдер замедлил ход и в нерешительности остановился, и Клецанк с удивлением посмотрел на хозяина – соль стоила дорого, такое расточительство было не в духе его патрона.

- Два мешка! – буркнул Хильдер торговцу.

Раб сунул мешочки размером с небольшую тыкву в походный баул, и, когда они отошли от лавки, спросил:

- Зачем столько?

- Пригодится, - загадочно ответил Хильдер.

На рыночной площади остановились поглазеть на не первой молодости, лет двадцати пяти, бабенку – она стояла привязанная к столбу, и зеваки кидали в нее камнями и навозом. Голова у нее была обрита, значит, наказывал муж за бесплодие. Клеймо на щеке запеклось свежей корочкой, видимо, хозяин обновил свой знак, чтобы жизнь бездельнице медом не казалась. Клецанк взял пару голышей из насыпанной рядом кучи и метнул в женщину. Один камень пролетел мимо, а второй попал чуть выше уха. Хильдер поморщился, но ничего не сказал, а когда развеселившийся Клецанк снова потянулся за камнем, ткнул его в шею кулаком:

- Ну-ка пошел, затейник тоже мне!

Они свалили мешки с провизией на крутом берегу пересохшей реки, и Клецанк достал из кустов припрятанную заранее бочку, которую принялся набивать песком. Хильдер вынул свою видавшую виды кольчугу – ее пятнали дыры, кое-где тронула ржавчина. Наемник сунул кольчугу в бочку и столкнул ее с кручи, а Клецанк, охая и ворча, прикатил бочку обратно и снова сбросил с берега. Когда Хильдеру показалось достаточно, он дал знак запыхавшемуся потному рабу остановиться, и тот достал из бочки очищенную от ржавчины кольчугу. Клецанк взял из мешка инструмент и принялся латать в полотне дыры.

- Мы сложим там свои головы, - уныло произнес Клецанк, ловко цепляя кольчужные колечки. – Про Серую долину и пещеру рассказывают неладное.

- Кто рассказывает? – сплюнул под ноги Хильдер.

- Люди. Говорят, там живет бес, сшитый из кусков тел тех храбрецов, кто рискнул войти в пещеру. А еще говорят…

- Эти байки я тоже слышал, - оборвал его Хильдер. – Только если эти враки про чудовищ правда – значит, кто-то все-таки выжил после похода в пещеру… А если не выжил – то кто это рассказал?

Клецанк досадливо махнул рукой и склонился над работой.

Виллейский лес они преодолели быстро – к пещере вела полузаросшая тропа, петлявшая среди низкорослых елей. Всю дорогу Клецанк ворчал и сетовал не неразумного хозяина, который, как пить дать, станет причиной его страшной смерти. Хильдер молча морщился, но, в конце концов, не выдержал:

- Заткнись, иначе я тебя прибью!

Пуще всего Клецанк распричитался, когда они спешились около входа в пещеру и привязали лошадей к деревцу.

- Бедная моя Ворона, - стонал он, поглаживая шею своей клячи. – Тебя сожрут волки, а я паду от лап чудовища!

Хильдер дал ему затрещину, и Клецанк, потирая затылок, вынул масляную лампу из мешка.

От скудного света лампы по стенам пещеры протянулись гигантские тени, и Клецанк пугливо вздрагивал при каждом шорохе, усиленном каменными гулкими сводами. Под ногами среди камней и пыли белели косточки мелких животных и птиц.

Чем дальше углублялись они в пещеру, тем больше становилось костей, среди них стали попадаться крупные. Хильдер остановился и приподнял концом меча массивный череп, просунув его в глазницу.

- Кажется, это осел, - упавшим голосом произнес Клецанк. – Тварь, сожравшая его, наверняка размером с медведя.

Хильдер присмотрелся к груде костей и начал раскидывать их ногой. Показался человеческий череп и останки торса, на ребра, облепленные присохшей плотью, намоталась цепочка, за которую и потянул наемник. Глухо звякнуло, и Хильдер вытащил позеленевший медальон с изображением Извечного Отца.

- Священник! – прошептал Клецанк. – Что тут делал священник?!

- Священники, - поправил Хильдер и указал на второй скелет, на котором еще сохранились остатки пышного церемониального облачения. – Идиоты. Потащились в пещеры, думая, что их уберегут молитвы и все эти побрякушки.

Хильдер бросил медальон обратно в груду костей и поднял лежащую рядом палицу, чей конец был искусно выполнен в виде головы льва.

- Оружие они все-таки взяли, не такие уж идиоты, - тихо проговорил Клецанк. – Только оно им не помогло.

- Оружие! – презрительно бросил Хильдер. – Где ты видишь оружие? Палица – такое же барахло, как медальон, она не для боя. Эта штука для проведения обряда поклонения Извечному Отцу. Давай, возьми, замахнись!

Хильдер сунул оружие Клецанку, и тот несмело махнул дубинкой.

- Неудобно…

Центр тяжести у палицы был смещен в сторону, где у металлического льва располагался затылок, и облегчен в районе оскаленной пасти.

- Вот еще, - Хильдер обошел груду костей и поднял длинный, не меньше двух метров, меч с обильно украшенной камнями и металлическими завитками рукоятью. – Ну как этим рубить? Руку же в кровь изотрешь. Да и длинен… Нет. Святоши наверняка взяли это для проведения обряда над безумными бабами, дабы вразумить их. Ведь церковь считает, что свободолюбивые женщины одержимы злым духом.

Клецанк вздохнул:

- И все-таки что-то убило этих несчастных, и это были явно не бабы!

Он откинул носком сапога кусок полусгнившей парчи, и на бедренной кости священника обнаружились глубокие рытвины. Клецанк громко сглотнул и попятился:

- Господин, давайте плюнем на этих бешеных сук и вернемся. Жизнь одна, ее ни за какие деньги не купишь!

Хильдер презрительно бросил:

- Что? Чтобы купец растрезвонил, что наемник Хильдер не держит своего слова?!

- Мы скажем, что нашли бабу и мальчишку мертвыми!

- Ни за что, - отрезал наемник. – Тем более что тогда придется принести кусок щеки с клеймом в доказательство.

Клецанк вздохнул и двинулся вслед за своим хозяином, но тут же пригнул голову и присел – со свода пещеры посыпалась каменная пыль. Хильдер поднял взгляд вверх, потянул короткий меч из ножен.

- Пресвятой Извечный Отец! – простонал Клецанк. – Мы тут сложим свои неразумные головы.

- Заткнись, - сквозь зубы протянул Хильдер. – Слушай.

Из недр пещеры послышался шорох и шипение, наемник с рабом замерли. Раздался тихий стон, потом еще один, еще, затем каменные стены отразили костяной стук. Хильдер подобрался, словно пантера, пригнулся и двинулся по коридору, мягко, по-кошачьи, ступая в кожаных сапогах. Клецанк шел за ним на некотором отдалении, готовый в любую минуту побежать к выходу. Стоны усилились, когда Хильдер поравнялся с ответвлением от основного хода – влево шел еще один коридор поуже. Наемник подозвал раба, взял у него лампу и осторожно посветил в проем.

Мерцающий свет масляной лампы вырвал из мрака согнутую серую спину с торчащими позвонками и худые мосластые локти. Кожа существа напоминала рыбью, с которой счистили чешую – тонкая, с просвечивающими черными венами, она почти не скрывала мышцы, похожие на веревки. Головы у твари не было – обрубок шеи темнел запекшейся черной кровью.

Тощие ноги месили костяное крошево – пол был усыпан мертвыми головами, запятнанными пятнами разложения. На некоторых головах плоть отмерла почти полностью, и усохшие черепа тварь давила задними лапами, раскалывая на куски. Существо копалось в груде наваленных голов, ощупывало, отбрасывало в сторону, издавая завывающие стоны. Наконец тварь достала голову несчастного, чья борода склеилась от крови, из разбитого рта торчал распухший язык. Из приоткрытых век мертвеца была видан полоска глазного яблока, но когда тварь, быстро ощупав череп, сжала его в тонких костистых лапах, глаза открылись, изливая муку. Рот его приоткрылся, губы зашлепали, издав еле слышное шипение.

Хильдер обернулся к Клецанку, прижал палец к губам и кивнул на коридор, давая знак тихо двигаться дальше. Раб сделал пару неверных шагов назад, наткнулся на чью-то кость, уронил церемониальную дубинку и упал на задницу. Существо мгновенно обернулось на грохот, держа голову за волосы на вытянутой руке. Голова пронзительно заверещала, глаза провернулись по неодинаковой орбите.

Тварь ринулась на Хильдера, размахивая башкой, но тот успел сделать несколько шагов назад и вынуть меч. Клецанк завопил, суча ногами по каменному полу, а Хильдер крикнул ему:

- Щит! Дай щит!

Но Клецанк продолжал орать, пятясь на заднице, как краб.

Скосив взгляд на Хильдера с Клецанком, голова снова издала нечеловеческий вопль, который своды пещеры подхватили и приумножили. Тварь напружинилась, и одним огромным прыжком покрыла расстояние до Хильдера. Широко размахнувшись головой, она ударила наемника по скуле, но тот успел отклониться удар задел его по касательной. Тесня Хильдера в глубину пещеры, тварь бешено гвоздила его ударами, размахивая башкой, как снарядом. Хильдер делал ложные шаги и приседал, уворачиваясь, но очередной удар настиг его прямо в лицо и наемник отлетел на пару метров, пропахав спиной каменную пыль. Тварь бросилась к нему, и Хильдер, направив меч к полу, с силой всадил ей в ногу острие. Нежить неуклюже взмахнула головой, которая издала пронзительный вопль, вытолкнув изо рта сгусток крови, и со всей силы ударила наемника башкой прямо в живот. Тот сжался от страшной боли, не в силах ни вздохнуть ни выдохнуть, а тварь, ударив его босой ногой по ребрам, замахнулась для удара в голову. Хильдер перекатился, и удар пришелся по камням, отчего башка возмущенно и тоненько засвистела.

Хильдер, тяжело дыша, схватил щит, который опомнившийся Клецанк толкнул ему по каменному полу, и успел выставить, отразив новый удар твари. Из-за щита наемник сделал короткий колющий удар, и отсек руку гадине с зажатой волосами в горсти башкой. Та гулко подпрыгнула и откатилась к Клецанку, он взвизгнул и размозжил голову ударом церемониальной палицы.

Без головы тварь, казалось, потерялась в пространстве – она слепо пошарила в воздухе тощими руками, беспорядочно нанося удары. Хильдер пригнулся, полоснул по серой икре нежити, выступила черная кровь. Та завертелась, продолжая махать кулаками, а Хильдер, улучив, когда существо повернется спиной, всадил меч между лопатками. Существо замерло и с грохотом осело на каменный пол. Наемник потянул меч за рукоять, и из раны хлынула зловонная черная жижа.

- Вот ведь холера! – Хильдер сплюнул, утер подбородок. – Что это за дерьмо?!

Клецанк ногой пихнул от себя размозженную голову и, всхлипывая, проворчал:

- А я говорил! Говорил, что тут водятся чудовища! Я не пойду дальше! А вдруг их там сотни!

- Ага, тысячи, - проворчал Хильдер, вынул из мешка флягу и сунул под нос Клецанку. - На, хлебни и не ной.

Путь по каменному коридору продолжили с большой опаской – Хильдер держал меч наизготове, а Клецанк вцепился обеими руками в палицу.

- Да сунь ты ее в мешок! – проворчал, наконец, Хильдер. – Я же тебе дал клевец!

- Нет, - помотал головой Клецанк. – Это священная вещь, она уберегла нас от погибели.

- Ну да! – развел руками Хильдер. – Именно она, а не я и не мой меч!

Коридор кончился неожиданно – впереди вспыхнуло лазурно-синим, и наемник с рабом вступили в большой зал, значительную часть которого занимало подземное озеро. Потолок уходил высоко вверх, и стук каждой капли и шорох воды усиливались и удваивались эхом. Лампа Клецанка тут была не нужна – под водой сияли голубые огни, освещая пещеру мягким мерцающим светом.

- Извечный Отец, убереги нас! – простонал Клецанк, уставившись на голубое сияние. – Что еще нам уготовил нечистый дух?

Но огни не двигались, умиротворенно стучала капель, и Хильдер бросил мешки на землю и вложил меч в ножны.

- Привал! – скомандовал он. – Время как следует подкрепиться.

Клецанк вынул из мешка копченые свиные ребра, каравай хлеба и флягу со сливовым вином.

- До чего гадкая дрянь! – скривился Хильдер, глотая из фляги. – Вот у Салузы вино так вино, а это… Кислятина.

- Самое дешевое! – проворчал Клецанк, которому порядком надоела скупость хозяина.

- Если я буду покупать разносолы, то старость встречу около церкви с протянутой рукой! – сказал Хильдер.

Клецанк поерзал, устраиваясь поудобнее около огромного валуна, и закатил глаза – уж он то знал, что у хозяина припрятана немалая сумма для покупки земельного надела и дома, только прижимистому наемнику все казалось мало.

- Мой отец все оставил младшему брату. Младшему, а не мне… - с неожиданной горечью произнес Хильдер. – Такой позор… Пришлось уехать из родных краев и зарабатывать на жизнь войной. Как ни крути, благородное ремесло…

Клецанк рванул белыми крепкими зубами хлеб и с набитым ртом прошамкал:

- А почему? Ведь обычай велит большую часть нажитого отдавать старшему сыну.

- Он считал, что я позор семьи, - усмехнулся Хильдер. – Когда я был еще несмышленым младенцем, отец не отнял меня от рабыни, которая меня родила. Она выкормила меня, с ней я сделал свой первый шаг, с ней сказал первое слово. Отец был скуп, и когда я родился, у него было всего две жены… Одна занималась в хлеву и на полях, а вторая досматривала дом и меня. И когда отец спохватился, я уже не мог без этой бабы, цеплялся за ее юбки и плакал, когда она уходила. А ведь мне было уже семь лет. Другие дети к этому времени меняют с десяток-другой нянек, ведь все знают, как цепляется родившая баба к плоду, исторгнутому из своего лона. Как будто это ее ребенок! Моему брату, Витальду, повезло больше – к тому времени отец прикупил еще баб, и он вырос потверже.

И эта стерва, Симара, я до сих пор помню, как ее звали, она пичкала меня странными, страшными сказками… Однажды я забрался к отцу на колени и спросил его, правда ли, что на небе кроме Извечного Отца живет всеблагая мать. Он заревел, как медведь, и чуть не прибил меня. Он выпорол меня и выспросил, откуда я взял эту ерунду, и тогда я указал на Симару. Отец велел нагреть котел воды и вылил кипяток ей на голову… Долго мучилась, прежде чем умерла. Наверное, неделю мы слушали вопли из сарая, куда отец ее бросил.

Клецанк глотнул вина и покивал:

- Туда ей и дорога… Экая гадина, забила ребенку голову ересью.

- С тех пор отец не называл меня иначе как подъюбочник и выгнал из дома, когда мне минуло восемнадцать.

Хильдер прислонился к камню и прикрыл глаза, чувствуя, как наливается усталостью тело. Сонный морок навалился, как тяжелая подушка, в угасающее сознание просочился тонкий женский голос, напевающий колыбельную. Песня, которую пела ему Симара на ночь, всплыла в его памяти – вязкая усыпляющая мелодия, расплывающиеся образы… Что-то о сильных прекрасных девах, о хороводах и венках, о всеблагой матери, дарящей счастье одним взглядом… Ему захотелось снова стать маленьким, прижаться к груди Симары, вдохнуть ее молочный запах.

Хильдер вздрогнул и проснулся, потер лицо, прогоняя сонное наваждение. «Столько лет прошло, а эта стерва все еще в моих мыслях», сокрушенно подумал он.

Клецанк, тоже устало прикрывший глаза, вдруг подскочил и выругался – в тишине пещеры раздался громкий всплеск. На поверхности воды ширились круги, а в глубине угадывалось движение.

- Это рыба? – испуганно спросил Клецанк.

Как бы в подтверждение его слов из воды взметнулся большой чешуйчатый хвост, выбросив фонтан брызг, и снова скрылся под поверхностью.

- Чует мое сердце, это не рыба… - озадаченно протянул Хильдер, встал и подошел к кромке воды.

Огоньки в глубине озера задвигались, заполошно вспахивая, к поверхности поднимались большие пузыри.

- Клецанк, доставай соль! – вдруг истошно закричал Хильдер, вглядевшись в глубину, и отскочил назад. И тут же из воды выскочила объемистая туша, обдав наемника дождем брызг. Туша упала на каменный пол, и перед наемником и рабом предстала жуткого вида баба – жирное туловище с трясущимися складками, огромные груди-тыквы и сильный чешуйчатый хвост, начинающийся от колен. Морская баба ударила по камням хвостом, горная порода треснула, разлетевшись веером мелких осколков. Приподнявшись на руках, тварь шустро поползла к Клецанку, который истошно заорал, отступая к валуну.

Не знаю вообще по кой хер я это запостила, крипота сейчас в новостях похлеще будет. Но если кто-то захочет отвлечься (да, шутка - "смотрю после новостей фильмы ужасов, чтобы успокоиться"), то вот пожалста. Фэнтези не мой жанр, зачем я это написала, тоже не знаю. Продолжение через несколько дней.

Тихий дом ч 1

Он снова нажал на воспроизведение. Картинка перемигнула, секунд десять висел черный экран. Потом возник подвал, освещенный несколькими древними лампочками, которые бабушка Артема называла лампочками Ильича. Одна торчала без плафона из стены, еще пара свисали на проводах с потолка. Около бетонной стены, покрытой разводами черной плесени, сидела, скорчившись, молодая женщина в нарядном белом платье. Плечи были отведены назад – очевидно, руки были связаны. В кадр вошел высокий, хорошо сложенный мужчина и протянул ей крысу. Обычную крысу – коричневого пасюка с омерзительно-голым хвостом, крысеныш извивался и, сучил лапками. Женщина замотала головой и заскребла голыми ногами по бетонному полу. Мужчина приблизился к камере, заслонив собой обзор, изображение дернулось и на экране появилась девочка дет пяти, спеленутая от шеи до щиколоток пищевой пленкой. Мужчина подошел к девочке, несильно придавил грудь коленями и закрыл ей рот и нос ладонью. Девочка отчаянно забрыкалась спеленутыми ногами. Мужчина быстро отпустил ее, и некоторое время в кадре была только она, беззвучно открывающая ротик. Она что-то произносила, дергаясь от рыданий, и Артем не сразу понял, что она повторяет «Мама! Мама!». Снова смена ракурса – камеру, очевидно, взяли в руки, потом крупным планом показали залитое слезами лицо женщины. Она кривила в истерике рот, но мужчина снова протянул ей извивающегося пасюка. На этот раз женщина не отшатнулась – опираясь на стену, она привстала, потянулась к пасюку и взяла его головенку в рот, сильно сжав зубы. И хотя видео было без звука, Артем почти услышал в голове, как хрустнула шея крысы и как завизжала девочка. По подбородку женщины потекла темная струйка, но она сразу открыла рот, наклонилась вперед, и ее стошнило. Мужчина ждал, держа в руке крысу с полуоторванной головой, и, когда женщину перестало тошнить, снова протянул ей пасюка. Та отчаянно замотала головой, сотрясаясь от икоты и рыданий. Тогда он сделал шаг в сторону девочки, и женщина снова закричала и несколько раз согласно кивнула. На этот раз она откусила от крысы кусок, проглотила. Артем увидел, как она давится, и подумал, что ее снова стошнит, но женщина продышалась и снова укусила протянутую тушку. Наконец, крыса была съедена полностью, вместе с голым хвостом.

Артем увеличил скорость воспроизведения – комически подергиваясь, женщина съела еще одну крысу, периодически извергая съеденное на бетонный пол. Когда камера сместилась на девочку, Артем переключил на нормальную скорость. Мужчина подошел к девочке, вытер ей слезы, поцеловал ее в щеку. И вдруг впился зубами в ее нос, откусил кусок плоти, выплюнул. Он кусал ее за гладкий лоб, оставляя кровавые борозды, вырвал кусок уха, шмат щеки. Видео застыло на кадре, в котором психопат вгрызался шею девочки. Артем увидел, что видео снова удлинилось, но сколько он не кликал по нему, запускаться не желало.

Он почувствовал, как пиво поднимается по пищеводу, вскочил и бросился в туалет. Едва успел поднять крышку унитаза, как его с силой вырвало. Артем отплевался, выпил на кухне стакан воды, набрал Никите трясущимися пальцами.

- Что это за херня? Вы, блядь, больные там все! – завизжал Артем, как только услышал в трубке расслабленное «Але». – Второе видео – кто эта женщина?!

- Чего? Какая еще женщина? – голос Никиты звучал искренне-удивленно.

- Которая сожрала крысу!

В трубке воцарилось молчание.

- Э, чел, ты о чем? На флешке было всего одно видео, нет там никаких крыс.

Артем тяжело дышал, чувствуя мерзкий привкус рвоты во рту, нос внутри жгло.

- Слушай… Папаша перед смертью бредил крысами какими-то. Говорил, что его кара его настигла, потому что не хочет соблюдать тишину в доме. Ну, короче, вообще не в себе был.

Артем матюгнулся и бросил трубку. Набрал Юльке, но ему ответили длинные гудки. Видимо, скандал с матерью набрал обороты.

Он вернулся за компьютер, перевел бегунок на середину ролика с крысами, поймал кадр с лицом женщины. Сделал скрин, забил в поиск по картинке. Первая ссылка отправила его на дурацкую малочисленную группу в Контакте, где был выложен пост о пропаже некой Ларисы Речкаловой. Лариса Речкалова, привлекательная блондинка лет 30 смотрела на Артема из оранжевой рамки с надписью «Помогите найти человека». На фото она улыбалась, прижав к лицу букет осенних листьев, и было сложно поверить, что именно она рвала тельце помойной крысы зубами. Вторая ссылка привела на статью, посвященную волонтерской поисковой организации, где была размещено то же фото в оранжевой рамке, с теми же словами: «последний раз видели…», «была одета...», рост, телосложение. Артем побродил еще по сети и хотел уже закрыть поиск, как взгляд наткнулся на фото обнимающейся парочки – Лариса и высокий парень в стильном свитере крупной вязки. Фотография была сделана в студии, и, щелкнув по ней, Артем попал на целый фотосет. На одном фото из серии обнаружил классическую семейную композицию – видный высокий парень, держащей на колене ту самую девочку, красивую какой-то совершенной рекламной красотой. Стройная Лариса стояла рядом в струящемся переливчатом платье, положив мужу руку на плечо. На заднем фоне не в фокусе – елка с крупными красными шарами, и никакого намека на ужин из крыс и метры пищевой пленки.

Артем потер колючий подбородок, промотал видео до первого сюжета. Поиск по фото погорельца не дал результатов – на Артема вылило километры одинаковых портретов потертых жизнью пенсионеров.

Он снова взял телефон, набрал Максу, которого за небольшую мзду иногда просил найти информацию о нужных людях и происшествиях для канала.

- Блин, ты знаешь, который час? – раздался в трубке его заспанный недовольный голос.

- Извини, заработался. Слушай, найди мне инфу по некоторым гражданам?

- Прям щас искать? – проворчал Макс, и Артем услышал на заднем фоне женский голос: «Кто там, Масик?».

- Ну ладно, не злись. На почту кину данные. За мной не заржавеет.

- Угу, - буркнул Макс и тут же отключился.

Ночью Артем долго ворочался, в темноте закрытых глаз вспыхивали и гасли пятна света. Наконец, он провалился в сон – мутный, тяжелый, неглубокий. Иногда ему казалось, что он не спит, следя, как пробегают по стене вспышки фар проезжающих машин. Но потом в углу потолка раздалось поскребывание, и Артем скорее почувствовал, чем увидел отвратительно мягкую, копошащуюся массу крыс, и понял, что это все же сон. Иногда он просыпался на несколько секунд и снова впадал в забытье, и где-то внутри билось крошечное, едва осознаваемое желание встать и снова запустить то видео.

Юлька вернулась утром – мрачная, с припухшими подглазьями. Артем, который начал было рассказывать о крысах и ненормальном ролике, осекся, когда она подошла к шкафчику и вынула бутылку текилы.

- Что..? – спросил Артем.

- Ты бы видел ее новую любовь, Темыч. Ему всего 25, она его ровно вдвое старше! Да и фиг бы с ним, но он же конченый зэк, весь в наколках. Глаза у него… мерзкие. Я боюсь, он ее кинет на… не знаю на что. Квартиру отожмет. Господи, какая же она дура!

Юлька выпила рюмку текилы и прижалась к Артему. Он гладил ее по теплой макушке, шептал слова утешения, чувствуя, как медленно набухает член. Артем понимал, что сейчас не время, но смесь жалости и нежности вдруг вскипела резким возбуждением. В голове всплыли картинки из вчерашнего видео – голый хвост крысы, исчезающий во рту Ларисы, спазмы рвоты, трясущаяся жирная грудь пожилого мужика, привязанного к сосенке. Его прорвало – он впился в Юлькины губы, сминая лифчик и кофточку, грубо схватил грудь. Юлька отбивалась и верещала, но он развернул ее, с силой пригнув голову к столу, рывком спустил джинсы. В голове его мелькали, сменяя друг друга, кадры – комок воска в киоте, девочка в пленке, пузыри на обожженной лысине. Артем насиловал ее, представляя кадры из Никитиного ролика.

Когда все было кончено, Юлька, заливаясь слезами, подтянула джинсы и закричала:

- Придурок! Ты что творишь?!

Артем каялся весь день, опускал глаза в пол, говорил, что сам не знает, что на него нашло. Но он прекрасно понимал, что ни в чем не раскаивается – хуже того, внутри, где-то на донышке, мерцало желание повторить, включив вместо порнухи проклятое видео.

Когда Юлька проревелась и успокоилась, они тихонько помирились и поехали вечером за обещанными куклами. Их оказалось много – Юлька забраковала только кучку маленьких пупсов, остальное они сложили в огромный мешок для строительного мусора и клетчатую пластиковую сумку.

Октябрь в этом году был на редкость холодным – когда Артем перетаскивал кукол в багажник, с темного неба посыпалась снежная крупа. Юлька, ежась в своей курточке на рыбьем меху, предложила:

- Давай вина сухого купим, сварим глинтвейн. Дома холодища.

Артем рассеянно кивнул. Ему вдруг стала неинтересна поездка в деревню, неинтересен канал. Если б Юлька предложила купить не вина, а березового дегтя, он бы так же безразлично согласился. Артем все время возвращался мыслями к Ларисе, вспоминая ее красивое лицо в оранжевой рамке и то, другое, залитое слезами, со следами рвоты на подбородке. Ему отчаянно хотелось снова запустить видео – посмотреть, не станет ли оно проигрываться дальше.

Когда они подъезжали к дому, Юлька обернулась на окна круглосуточного супермаркета.

- Винище-то мы хотели!

«Это ты хотела» - чуть не вырвалось у угрюмого Артема. Юлька, всю дорогу трещавшая о кукольных головах и заброшенной деревне, вызывала у него раздражение. Единственное, чего он хотел – проверить, будет ли видео воспроизводиться, а она задерживала его, мешала. Но Артем все же вылез из машины, буркнув, чтоб она не ходила с ним и подождала в салоне. Юлька пожала плечами и уткнулась в смартфон, отсылая матери сообщения.

В магазине он долго блуждал между стеллажами – алкоголь куда-то переставили. Артем покрутился, наконец, обнаружил полки с бутылками в самом дальнем углу, где раньше выставляли крупу. Он застыл около батареи вин, выбирая, когда услышал еле слышный стеклянный звон. Артем пошарил по коридору взглядом и увидел, как коренастый тип с плотным комком живота под кожаной курткой щелкал по бутылке ногтем. Он просто стоял, уперев взгляд перед собой, и монотонно стучал пальцем по стеклу. Артем покачал головой – развелось шизиков. Он взял вино и хотел идти на кассу, но тип вдруг остановился и повернул голову в его сторону. Артем невольно чертыхнулся – у мужика были разбухшие, торчащие вперед, словно сжатое между ладоней тесто, веки. Плотно сомкнутые, отекшие, они превращали его лицо в гротескную маску. Тип в куртке пошел прямо на Артема, и, приблизившись вплотную, потянулся к его уху губами – толстыми, отвратительно влажными. Слепец что-то быстро и жарко шептал ему – Артем не разбирал ни слова, но вдруг где-то внутри головы услышал детский визг и какой-то воющий, совершенно дикий крик женщины. К этому примешивался еще один тонкий звук, который становился все громче, пока не превратился в различимый крысиный писк. Артем оттолкнул безумца и рванул к выходу, и уже выбежал с бутылкой вина на улицу, когда понял, что не расплатился.

Дома Юлька распаковала кукол, разложила их на полу и начала отрывать им головы. Артем сварил глинтвейн, принес кружку Юле, хлебнул сам, понимая, что гадкий крысиный писк никуда не делся, продолжая звенеть где-то в уголках головы. Он открыл злополучное видео, нажал воспроизведение, и экран снова перемигнул черным, открыв новую картинку – оградка на кладбище, металлический облезлый памятник. Писк в голове почти стих. Сзади подошла Юлька, взъерошила ему волосы на затылке.

- Ты еще не удалил видос того шизика? Тут же нечего использовать.

Артем посмотрел на нее сбоку, усмехнулся:

- Ты уверена?

Юлька пожала плечами:

- Да смотри же, этот огонь на редкость идиотский.

Артем округлил глаза:

- Погоди… Что ты тут видишь?

- Седого мудака, ведерко игрушечное. Самый стремный футаж в моей жизни.

Артем открыл рот, чтобы произнести – да вот же, кладбище, ограда… Но вместо этого свернул видео и сказал:

- Да уж. Кто только эту хрень делал.

Макс позвонил на следующий день.

- Короче, в смерти Гермашева ничего криминального нет. Он до этого болел долго, последнюю неделю провел в клинике, скончался на руках безутешной жены и сына. А вот второй… Этот лысый тип – двоюродный брат Гермашева, Анатолий. Он пропал год назад, заявление в полицию чин по чину от Гермашева было, у Анатолия – ни жены, ни детей. Композитор ему самый близкий человек был, его воспитывали тетка с дядей, родители Гермашева. Композитор там достал всех после исчезновения брата, все строчил заявления на бездействие полиции. Когда знакомых Анатолия опрашивали, все в один голос говорили, что они с братом были очень близки. Один даже сказал что брат вообще единственный человек, к которому Гермашев был по-настоящему привязан. Мол, ни жену, ни сына так не любил. Я там тебе на почту кинул инфу, посмотри.

- Понятно, - равнодушно произнес Артем. – Спасибо. Оплачу, как обычно.

В общем-то, ему уже было все равно, кто эти люди с видео. Все что нужно, он знал. И все, чего хотел – досмотреть следующий эпизод.

Когда Юлька отправилась за скотчем, клеем и свечами, Артем бросился к компу и запустил третий эпизод. Пару минут камера тряслась, снимая могилу на кладбище. Просто металлический памятник одним углом вверх, ничем не примечательное фото старухи в овальной рамке. Наконец, ракурс сместился на другую могилу, с которой была снята гробничка, раскиданы кирпичи. На краю чернел холм свежей земли, и когда оператор обошел могилу и вошел в оградку, стало видно, что она не совсем старая – в яме виднелись прогнившие доски гроба и часть почерневшей скулы с остатками плоти. Около разрытой могилы лежал парень, руки и ноги которого были стянуты пластиковыми стяжками, а рот заткнут пакетом. Снимающий пнул парня в бок, и тот перевалился через край могилы, упав на гниющий труп. Он извивался, стараясь отползти от мертвого лица, но оператор положил камеру на столик, взял лопату и принялся забрасывать яму землей. Артем чертыхнулся – ему хотелось видеть извивающегося парня, его глаза налитые ужасом, а вместо этого он наблюдал, как мужчина в старом ватнике неторопливо кидает землю.

- Халтурщик, – прошипел Артем.

Он проверил хронометраж – видео не удлинилось. Но он точно знал, что ролик будет длиннее.

Он принялся собирать вещи – завтра они собирались с Юлькой в заброшенную деревню. Покидал кукольные головы, из которых Юлька вынула пластиковые глаза, в мешок, вытащил из кладовки бензиновый генератор. Проверил холодильник – пачка пельменей, в сковороде почти полная запеканка. Не пойдет – быстро портится, раскиснет. Посмотрел в шкаф – с десяток пачек китайской лапши, несколько стаканчиков сухого картофельного пюре. Отлично. То, что надо.

Артем насвистывал, упаковывая продукты, сворачивал спальник и теплые вещи. Октябрь на редкость холодный, надо утепляться.

Юлька вернулась довольная, с раскрасневшимися щеками после холодного ветра.

- Свечей купила. Кукольные головы обольем парафином, это всегда очень здорово смотрится.

Вечером они пили вино, смотрели «Дневник памяти», который Юлька сочла сопливым и глупым.

- Терпеть не могу все эти розовые истории, в которых все так хорошо. Любовь надо добывать через боль, пот и слезы, - сказала она. – И желательно, чтоб в конце кто-нибудь умер.

Артем взял ее подбородок пальцами, повернул лицо к себе. Всмотрелся в серые глаза в обрамлении густых угольно-черных ресниц

- Я тебя люблю, – просто сказал он.

Юлька смутилась – он первый раз признался ей в любви. Помолчала, отвернулась. Встала, вынула теплый спортивный костюм, сложила на стуле.

- Это на завтра, - обыденным тоном произнесла она, и вдруг добавила через пару секунд, - я тебя тоже.

Больше о любви не говорили, а ночью она уснула на его груди, трогательно вжимаясь в ложбинку. Артем лежал без сна, обнимая ее – такую теплую, беззащитную, любимую. В голове его нарастал крысиный писк.

Они выдвинулись рано, и Юлька полдороги проспала, заваливаясь на бок. Просыпаясь, она брала его руку, держала в своей ладони, и, засыпая, выпускала.

В деревню они приехали, когда рассвело. Позавтракали кофе из термоса, съели бутерброды. Юлька отмела предложение Артема осмотреть дома:

- Потом, после съемок. В таких домах редко бывает что-то интересное – ну фотки старые на стене в лучшем случае.

Детский сад они нашли быстро – деревня была маленькая. Юлька ходила по засыпанным обвалившейся штукатуркой помещениям, забраковывала. Наконец, остановились на зале, в котором, очевидно, когда-то проходили утренники. Со стен еще не облетела краска с изображением зайца с букетом и корявыми хохломскими узорами. Юлька подпрыгнула, захлопала в ладоши:

- Ура! То, что надо!

Она начала вытаскивать кукольные головы из мешка, когда сзади к ней подошел Артем и накинул толстый шнур на шею. Пару минут он держал ее, дергающуюся, хрипящую, скоблящую по рукавам его толстой куртки. Когда Юлька обмякла, Артем осторожно опустил ее на пол, пощупал шею, потом запястье. Она была жива – не зря он перечитал кучу информации о придушивании в сети.

Юлька очнулась, когда он заканчивал вбивать крюки в стену. Артем подергал верхний крюк, повис на нем всем телом – он боялся, что отсыревшие стены не выдержат. Но крюк устоял.

Юлька открыла глаза, подергалась, словно рыба, выброшенная на берег – Артем ее надежно связал веревками, а сверху еще замотал скотчем – в фильмах пленники то и дело развязывали веревки. Он наклонился к ней, отрезал штанины теплого спортивного костюма на уровне колена. Юлька открыла рот, захотела закричать, но выдавила только тихий хрип.

- Что ты делаешь? Ты с ума сошел? – просипела она.

- Знаешь, а ведь это все правда – про проклятые видео, Юль. Тихий дом, он существует.

- Что? Эта байка про дно интернета?

Тихим домом любители крипипасты называли инфернальное место в сети. Именно там, по легенде, исчезает все – личность, информация, схлопываются смыслы и теряется связь с реальностью.

- Что? Дно интернета? А, не, я не про эту хрень. Тут ведь буквально – дома должно быть тихо. Ты ж не захочешь в своей квартире слышать вопли, визг или… крысиный писк, например. Вот и я не хочу.

Артем поднял Юльку, перевязанную поперек туловища веревкой, и повесил на крюк за петлю, оставленную на спине. Ко второму крюку он прицепил ее ноги.

Юлька попросила:

- Артем, не надо… Это всего лишь твое воображение разыгралось. Мы слишком много снимали крипоту, ты устал, перенервничал. Ты сейчас делаешь что-то, что потом нельзя будет исправить, и ты пожалеешь…

Артем кивнул:

- Мне уже очень жаль. Знаешь, я предпочел бы этого не делать, но я хочу смотреть эти видео, очень хочу. И я не смогу, пока не сделаю то, что должен. Эта дьявольщина, она всегда заставляет расставаться с самыми близкими, с самыми дорогими. Ларису убил собственный муж, Гермашев сжег двоюродного брата… А ты, получается, самый дорогой мне человек, раз они выбрали тебя.

Но мне надо смотреть видео дальше – это лучше чем наркотики, лучше, чем секс, лучше, чем все на свете. А пропуск в этот кинозал – ты. Хранитель тишины мне все рассказал – как и кого нужно убить, и тогда в голове станет тихо, а видео продолжится. Там, наверное появишься и ты… Хотя не знаю, может свое видео я и не увижу. Честно говоря, мне не очень-то и хочется.

Артем подтащил поближе генератор, включил. Взял за дужку заранее припасенное цинковое ведро с холодной водой, погрузил в нее ноги висящей Юльки.

- Артем, Артем. Посмотри на меня, посмотри… Ты же говорил, что любишь меня, и я тоже очень тебя люблю. Очень. Просто развяжи меня, и мы будем до конца вместе. Хочешь, притащим кого-нибудь сюда и сделаем все по твоему сценарию?

Артем усмехнулся – Юлька всегда была умной. Ему очень нравилось, что она не запаниковала, а отчаянно пыталась его переубедить. Он включил в генератор кипятильник, сунул его в ведро.

- Как хорошо, что мы в заброшенной деревне. Не надо тебе рот затыкать. Кричи, сколько хочешь – но на видео все равно будет тихо. Тихий дом, знаешь ли, - Артем шаловливо погрозил Юльке пальчиком.

Он установил две камеры – съемка с нескольких ракурсов всегда была более выигрышной. Когда вода закипела, Юлька, конечно, очень громко кричала. Он подумал, что это очень красиво – красивая девушка, красные ноги в лопнувших пузырях. Артем подошел и поцеловал ее в щеку, по которой скатилась слеза.

- Я очень сильно тебя люблю, Юль, - совершенно искренне сказал он.

В деревне пришлось провести три дня – Юлька оказалась очень крепкой, и ожоговый шок добивал ее долго. Артем убирал кипятильник, потом включал снова, но Юлькины ноги все равно сварились очень быстро, и по зальчику, со стены которого улыбался мультяшный заяц, поплыл запах мясного бульона. Кричать он перестала очень скоро, постоянно проваливаясь в забытье, иногда бредила и звала мать. Артем варил китайскую лапшу, ел мерзкую заварную картошку, глядя на Юльку, голова которой поникла, и длинные каштановые пряди свесились на грудь.

Когда он в очередной раз пощупал пульс, то обнаружил, что кожа холодная, и зеркальце не замутилось, когда Артем поднес его к Юлькиному изящному носу. Он закопал ее в красивом месте, в оградке могилы заброшенного кладбища в этой же деревне. Копая, он подумал: «Юльке бы здесь понравилось. Она бы сказала – колоритно». Памятник был деревянной пирамидкой, фотографии уже не было, зато сохранилась металлическая овальная рамка. Сухие листья плюща обвивали пирамидку с прикрепленной на проволоке пластиковой гвоздичкой.

Приехав домой, Артем, не раздеваясь, бросился к компьютеру и сразу включил то самое видео. Он увидел, что хронометраж увеличился на три часа, потер ладони – отлично, на вечер хватит. Материалы с Юлькой он смонтирует потом, выберет самые яркие моменты – уж что-что, а монтировать он умел на славу. Артем нажал на белую стрелочку воспроизведения, проваливаясь в самую блаженную тишину в его жизни. В голове не пищали крысы, и в углах его дома – тихого дома – царил покой.

Рассказ писался для конкурса Чертова Дюжина, пережил с грехом пополам два голосования, прошел в третий тур и на полуфинале тихо скончался под ворчание рецензентов) У текста есть объективные недостатки, и с критикой я абсолютно согласна, но идея мне все равно кажется интересной, и я думаю, что мой опус достоин увидеть свет)

Артем, не поворачиваясь от компьютера, окликнул Юльку, которая лежала голой задницей кверху на скрученном в валик одеяле. И вставать, судя по всему, не собиралась, хотя время приближалось к обеду.

- Юль, блин, оденься и кровать собери. Человек сейчас придет.

- Да ну его к черту, - сонно протянула Юлька. – Надоели до смерти твои конспирологи. Шизик какой-нибудь опять будет рассказывать, как он в бабушкиной кошке обнаружил дьявола.

Артем охотно общался с подписчиками – даже с теми, у кого крыша дала обильную течь. Он вел добротный, хорошо раскрученный блог о таинственных происшествиях и вообще всем, что имело налет мистики. Сейчас Артем монтировал ролик про заброшенный пионерский лагерь, в который они с Юлькой мотались неделю назад. Про лагерь ему прожужжали уши подписчики, утверждая, что именно там в 60-е некий сошедший с ума повар подкладывал мышьяк в кашу – несколько пионеров и воспитательница умерли. Артем через приятеля Макса, служившего в полиции, проверил байку – она, как он и предполагал, оказалась местной легендой. Но в лагерь они все равно съездили, полазили по корпусам с проваливающимися крышами, нашли и засняли расчудесную библиотеку, где стены и пол покрывал мягкий изумрудный мох, а из стопки книг росли плоские грибы без ножки – вышло жутковато. В столовой почему-то сохранились занавески с черными пятнами плесени, и именно тут Артем и Юлька сделали инсценировку – накидали свертков из куриных косточек, скрепленных бечевкой. Бечевку Юлька весь вечер замачивала в какой-то едкой дряни, чтоб выглядела гнилой.

Артема поражало, что этот бред смотрели и активно комментировали. Канал рос, просмотры стремились вверх, Юлька рождала новые и новые сценарии, а он заведовал технической частью.

Подписчики несли откровенную чушь о привидениях в заброшках и бабкиных дачах, проклятых домах, зеркалах, видеокассетах. Но иногда эти чудики давали неплохие идеи и материалы для канала, поэтому Артем их не отваживал.

- Да вставай давай. Этот перец сказал, нарыл у отца какие-то жуткие видосы. Может, там правда что дельное, народ обожает «проклятые видео».

Проклятыми видео в сети называли ролики с нелепой ерундой, которая выглядела жутковато именно благодаря своей бессмысленности. Артем однажды сам снял такое – несколько секунд крупным планом в кадре давили пальцем тараканов. Затем камера отъезжала, и становилось видно, что палец был отрезанный, мертвый, с торчащими ошметками мяса на ране. Потом шел белый шум, через который медленно проступил лес. На ветках висели тараканы, привязанные на ниточку, по мере продвижения оператор снимал развешенные на деревьях грязные тряпки и детские распашонки и чепчики, а потом и куриную кожу, мослы, куски мяса. Юлька тогда вытребовала у него новые кроссовки за тараканов, которые пришлось давить именной ей. Отрезанный палец был куплен в магазине приколов, и визгу было немерено, хотя сценарий и идею предложила именно Юлька. Зрители остались в восторге, и Артем получил плюсом несколько тысяч подписчиков. Разумеется, в залитом на Ютуб ролике он сказал, что пленка была обнаружена в доме, предназначенном на снос.

Юлька, позевывая, села на кровати, свесив нечесаные волосы на крепкую стоячую грудь, и Артем пару секунд думал, не послать ли любителя проклятых видео куда подальше. Но тут же прозвенел домофон, и Юлька, ворча, нацепила халат и ушла в ванную.

Гость оказался молодым, не больше тридцати, высоким, худощавым, с костистым, но привлекательным лицом. Протянул руку – влажную, вялую:

- Это… Никита, ага.

Никита подождал, пока Артем сгребет в ящик подушки одеяло, сел на краешек дивана. Он шмыгал красным носом и тер пальцем верхнюю губу.

- Расскажите, что в этих ваших видео, - начал Артем, косясь на приоткрытую дверь, в которую подсматривала Юлька.

- Это… давай без церемоний, на ты.

- Ок, - вскинул ладони Артем.

- Ну, в общем, батя мой был подонок.

- Так, - кивнул Артем.

- А Марина долго не могла забеременеть… А хотя… Че врать. Могла она забеременеть! Могла, но, сука такая, не захотела!

Артем посмотрел на гостя исподлобья:

- Какое это отношение имеет к видео? Может, сначала покажешь ролик?

- Прямое! – закричал Никита, и Артем подпрыгнул на кресле, глянув на пустую бутылку из-под пива около стола – пригодится, если этот ненормальный будет буянить.

- Это… Короче, - Никита быстро успокоился, шмыгнул и потер губу. – Слушай. Не перебивай. Ты, наверное, не помнишь певичку такую, Весту, в нулевые гремела. Отец песни ей писал – и музыку и стихи. Короче, у папаши все шоколадно было – деньги, дома загородные, тачки. Даже леопарда завел. Веста очень популярная была. Геннадий Гермашев – так его звали, может, слышал. А Марина на конкурсе красоты победила, и Гермашев в жюри сидел. Ну и поженились, в общем. А ей такая жизнь нравилась – курорты, наряды, драгоценности. Фотосессии опять же с леопардом. Не захотела она красоту свою портить вот этим всем – брюхо там, беременность, роды. И они меня усыновили. Из детдома. Я маленький хорошенький был – светленький, кудрявый.

Артем тоскливо посмотрел на дверь, из-за которой просачивался запах кофе и слышалось шипение раскаленного масла. Кажется, слегка сумасшедший Никита решил рассказать ему всю свою биографию.

- Ну, а я им вообще-то не нужен был. Они и продолжали жить, как жили. Марина таскалась по галереям всяким, модным показам, ночью – по клубешникам.

А что у нас дома было… В публичном доме и то приличнее. Таблетки, кокс – все что хочешь. Шваль всякая отиралась. Девочек привозили с собой молоденьких… Совсем молоденьких, если ты понимаешь о чем я. Прихожу я из школы – а там художник какой-то из новомодных перфоманс устроил… Знаешь, че такое перфоманс?

Артем торопливо кивнул:

- Искусство современное.

Никита фыркнул, отчего в носу отчетливо захлюпали сопли:

- «Искусство». Короче, хрен один привел двух баб, раздел их, на тело наклеил чипсы – везде. На сиськи, на жопу тоже, на морду. В рот им по гамбургеру сунул, а в… ну, короче, в естественное отверстие бутылку колы запихал. И эти две чувырлы стояли у нас в столовой, че-то там символизировали. Папаша их фоткал. И вот я из школы прихожу, ем и любуюсь на них. Папаша еще пошутил – мол, гамбургер хочешь? Щас, говорит, дофоткаю, у нее изо рта выну и тебе отдам.

Музло по все ночи, бляди визжат… Я подушкой уши закрывал. Веришь, нет – до сих пор не выношу, если мне спать мешают. Дома должно быть тихо, понятно? Мне нужен тихий дом.

Ну, там много чего было. Я вообще нахрен никому не сдался. Если б не домработница, вообще голодный бы ходил.

- Может, перейдем к делу? – робко произнес Артем.

- А, да. Ну, короче, чего… Я тебе почему видосы-то только при личной встрече согласился передать… Мне надо, чтоб ты рассказал, какой гандон был мой папаша. У тебя подписчиков много. Я и на телевидение писал, и ролик этот посылал. Но они твари, даже не ответили.

- Так что на видео-то? – тоскливо спросил Артем.

Никита вытащил из кармана флешку.

- Вот. Посмотри, что этот урод творил. Это ж статья.

Артем вставил флешку – на ней был всего один объемный файл.

- Там что, сериал целый что ли? – спросил он.

- Да не, оно короткое.

Хронометраж ролика действительно был всего три минуты.

На экране высветился унылый осенний пейзаж – камера двигалась, показывая облетевшие деревья и скособочившиеся избы. У одной провалилась крыша, вторая зияла выломанной рамой. Затем камеру повернули на две стены, оставшиеся от бревенчатого дома. Пожилой мужчина в одних трусах стоял в углу, на пожухшей примятой траве, заложив руки за спину. В кадр вошел крепыш в толстовке и тонких золотых очках, державший в руке детское ведерко с ромашками.

- Это папаша мой! – крикнул Никита и ткнул в экран длинным пальцем, в котором, казалось, был лишний сустав.

Геннадий Гермашев поправил очки и плеснул пару раз из ведерка на пожилого, зажег спичку, небрежно бросил. Тот притворно закричал от ужаса, извиваясь, отчего его дряблая, поросшая седым волосом грудь затряслась. Языки компьютерного пламени вспыхнули, на пару секунд сместившись куда-то влево.

Артем вздохнул – какая жалкая поделка. Даже он, не особый знаток в эффектах, смог бы сделать лучше.

- Вот! – Никита снова ткнул длинным пальцем в экран. – Смотри, что творит!

- Послушайте… Послушай, ты серьезно? Это же футаж.

- Че? Это что?

- Компьютерный спецэффект, – Артем порылся в папках и открыл файл с языками пламени на черном фоне. – Футаж можно наложить куда угодно. Видимо, это был очередной перфоманс твоего отца.

- Че ты мне лечишь? – взорвался Никита. – Какой футаж? Он человека сжег!

- Ладно-ладно, - примирительно вскинул ладони Артем. – Давай так – я внимательно просмотрю видео, рассмотрю отдельные кадры. Мне нужно время подумать, как сделать из этого репортаж. Я ж не могу просто залить его на канал – надо написать сценарий, продумать текст, собрать инфу о Гермашеве.

Никита задумался, ярость сползала с его лица.

- Ну ладно. Думай, Склифосовский. А биографию этого сучонка я тебе детально распишу. Уж я-то о нем все знаю!

Как только за Никитой захлопнулась дверь, раздался Юлькин хохот:

- Боже, Темыч, это попадос! Как ты теперь от этого придурка отвяжешься?

Артем вошел на кухню, взял еще горячий блинчик.

- Мда. Хватит заливаться. Что делать-то?

- Шокер с собой носи, - продолжая хихикать, сказала Юлька. – Ладно, не ссы. Что-нибудь придумаем.

Он улыбнулся и посмотрел на копну ее длинных волос, собранных в небрежный узел, на острый вздернутый нос с россыпью веснушек. Артем ее обожал. Они познакомились в колледже, и парни в группе считали Юльку красивой, заносчивой и холодной.

- Снежная королева просто, - говорил про нее приятель Артема Пашка.

Сам Артем ничего не думал насчет Юльки, ему нравились совсем другие девчонки – мягкие, добрые и домашние. А Юльке ничего не стоило отшить при всех, растоптать самолюбие грубой штукой, у нее даже подруг не было из-за стервозного характера.

Все изменилось в один день, когда они пошли на майские праздники в короткий поход. Юлька почему-то шла в самом конце группы, позади толстой курносой Аньки, которая обычно двигалась медленнее всех. Артем тоже поотстал и, поравнявшись с Юлькой, спросил, в чем дело – может, ногу натерла? Та огрызнулась, и Артем с удивлением увидел, как по ее щеке скатилась слеза.

- Эй, ты чего?

Юлька помолчала, меряя тропинку шагами, и вдруг бросила:

-У меня отец месяц назад умер. А мать… Пофигу ей. По мужикам как бегала, так и бегает.

Вечером около костра Артем тихонько расспросил кислую Юльку, и она отчего-то все ему рассказала. Наверное, потому, что больше было некому.

Ее мать давно путалась с другими мужчинами, не сильно скрывая похождения. Отец почему-то годами терпел, но в одно субботнее утро вдруг осел на пол, смахнув с плиты турку с кофе, и скончался прямо на кухонном полу от обширного инфаркта. Юлькина мать заявилась на похороны, которая организовала свекровь, при полном макияже, в коротком платье и сетчатых колготках.

- Ее со мной никогда не было. Она вроде и была, но где-то в своей плоскости, - рассказывала Артему Юлька. – Один раз мы пошли в парк – единственный раз! Купили билеты на колесо обозрения, залезли в кабинку, начали подниматься, а мама раз – и выскочила. Она знакомого увидела, представляешь! Я уехала одна на верхотуру. Мне так страшно было. И слезать я потом боялась, кабинки ведь двигались. Меня билетерша спустила. Я маму еще потом искала по парку…

Артем взглянул на нее, подсвеченную костром, и вдруг понял, что Юлька действительно очень красивая. Почему он раньше не замечал? С этого похода начался их роман. Юлька чаще всего жила у него, не желая оставаться с матерью, с которой после смерти отца совсем испортились отношения.

Она внимательно посмотрела все видео с мистического канала, который Артем вяло вел, не решаясь бросить, и сказала:

- Канал, конечно, полное говно, и подписчиков полторы сутулые собаки. Все твои видосы – сто раз пересказанная кем-то жеваная жвачка. Ну что интересного в истории дятловцев? По ним кто только не прошелся.

Она писала простенькие, но цепляющие сценарии, заставила Артема купить хорошую аппаратуру и начала первые вылазки по интересным заброшкам. Канал стремительно рос, начал давать доход. Именно Юлька искала информацию о местах, где могла бы получиться хорошая, цепляющая картинка.

- Я ту местечко одно нарыла – заброшенное село, – сказала Юлька, уплетая блин со сгущенкой. - Ехать не очень далеко – сто километров от города. Но самое главное – там есть детский сад, а значит, можно снять хорошую крипоту. Люди любят тлен, приправленный маленькими мальчиками и девочками. Надо затариться старыми советскими игрушками, знаешь, эти уродливые куклы с большими головами. Я списалась с одним чуваком – у него после бабки куча этого барахла осталась, отдаст за копейки.

Артем пожал плечами – куклы так куклы, Юльке виднее.

- Оторвем им бошки, найдем помещение с мозаикой какого-нибудь Винни-Пуха на стене, расставим на полу и подоконниках. И чтоб они так смотрели в одну сторону. Очень круто будет – типа мы вошли, а они на нас смотрят.

Юлька помыла посуду, стукнула по рукам Артема, сунувшегося было в вырез ее халата, и уныло сказала:

- Домой поеду. Мамаша там очередного хахаля нашла, в квартиру притащила. Посмотрю, что за хрен с горы. А то вляпается опять, идиотка.

Мать Юльки действительно имела талант вляпываться со своими многочисленными любовниками. Один вынудил ее взять кредит и отдать ему деньги, второй вытащил деньги из заначки и все золото.

Артем шумно выдохнул – а он-то рассчитывал на утешение после сумасшедшего Никиты. Он проводил Юльку до метро, купил в ларьке пива и сел за компьютер монтировать видео и делать раскадровку для ее новой идеи. Но запал его быстро кончился, да и пиво не способствовало. Артем открыл было порно с девчонкой, похожей на Юльку, но с удивлением понял, что никакого запала на дрочку нет. Ему была нужна только Юлька и никак иначе. Он написал ей в вайбер, но она не ответила, занятая, очевидно, разборками с матерью.

Артем вспомнил суетливого Никиту, его длинные влажные ладони и снова запоздало удивился размеру видео. Три минуты всего, а почему весит, как все сезоны «Игры престолов»?

Артем открыл скопированное с флешки видео, и тут же дернулся, чуть не расплескав пиво – картинка была похожей, но не той же самой. Полуголый мужик в трусах по-прежнему стоял в углу развалившейся избы, но на этот раз он был привязан к плохо обтесанной сосенке, врытой в землю. По подбородку и груди стекала кровавая слюна. На расходящиеся, кое-как держащиеся бревна кто-то приколотил старые иконы. Их было много, несколько десятков, разномастных, грязных, и Артем подумал, что иконы вытащили из заброшенных изб. Он увидел закопченный образ Богородицы под жестяным окладом и бумажными цветами под стеклом, лик Христа на деревянной доске, листы старых календарей с изображениями святых. Колонки не издавали ни звука – видео на этот раз было немым.

К основанию сосны, около которой извивался мужик, были воткнуты осенние голые ветки, которые расходились от его ног, словно лучи от фигуры святых на иконах. К жуткой инсталляции подошел Гермашев и обрызгал привязанного из небольшой канистры, зажег спичку, бросил прямо на его седую грудь. Занялось невероятно быстро и весело, мужик открывал рот в беззвучном крике, отчаянно дергался. Артем увидел, как мгновенно вздулись и тут же лопнули пузыри ожогов на его лице, как полыхнули жидкие волосы вокруг лысины. Горящие ветки подсветили иконы, отчего изображения словно ожили, обрели объем и глубину. Одна Богородица, барельефом выступавшая с доски, очевидно, была восковой – потому что лицо девы вдруг сдвинулось и потекло, и, наконец, вся фигура растеклась внутри застекленного короба. Занялись бревна, мужик застыл на полыхавшей сосенке, и сквозь языки пламени Артем увидел его открытый черный рот.

- Вот черт! – воскликнул Артем.

Огонь был самый настоящий, не нарисованный, в этом он был уверен. Артем посидел пару минут, бессмысленно пялясь на конечный кадр – лопнувшее от жара стекло киота, почерневшая доска.

Вдруг он увидел, что видео не кончилось – до конца хронометража было еще сорок минут. Артем прошептал:

- Еще длиннее..?

(продолжение в профиле)