Tykovka888

Анна Васильевна приподняла грязный матрас, лежащий прямо на полу и взяла у изголовья пакет, набитый деньгами. Она разложила свои сокровища на матрасе и принялась пересчитывать. Тут были пачки из красных советских десяток с портретом Ленина, купюры со множеством нулей родом из девяностых, а на дне пакета позвякивали большие пятаки и трехрублевые монеты. Анна Васильевна шуршала банкнотами, губы шепотом вели счет – ей было все равно, что деньги давно потеряли всякую ценность, самое главное, что сумма получалась внушительная, особенно ей нравилось пересчитывать купюры номиналом в 500 000.

В квартире Анны Васильевны год от года росли мусорные кучи – пенсионерка носила с помоек одежду, посуду, кипы макулатуры и прочего барахла. Одна из трех комнат была забита полностью - завалы громоздились до самого потолка, но пожилая женщина еще пыталась втиснуть мусор в кучу вещей, выпиравших их дверного проема. В двух других комнатах еще оставалось свободное пространство, но оно сокращалось месяц от месяца. Деревянный крашеный пол был давно погребен под вонючими кучами, а шуршание и писк мышей и крыс стали для пожилой женщины обыденностью. Пенсионерка уже не обращала никакого внимания на грызуна, сидящего на пустой канистре из-под незамерзайки и деловито трущего мордочку лапкой.

Сначала Анна Васильевна несла домой вещи, которым можно было найти применение – выцветшие куртки и платья, мятые кастрюли и потрескавшиеся пластиковые тазы. Но постепенно страсть к собирательству привела к тому, что она начала подбирать старые автомобильные шины, строительный мусор, упаковки из-под продуктов.

Анна Васильевна смолоду была прижимистой – сначала ее новоиспеченный супруг посмеивался, глядя, как жена складывает в носок зарплату. Но скупость Анны все росла: она давилась прокисшим супом, лишь бы не выбрасывать, устроила скандал из-за порванной мужем латаной-перелатаной рубахи и отказалась выделить деньги из семейного бюджета на похороны его бабушки. Скандалы множились, муж уходил, возвращался, снова уходил, и, в конце-концов, такая жизнь довела его до инфаркта. Молодой еще мужчина умер в начале девяностых, и Анна Васильевна глотала злые слезы, думая, сколько придется заплатить кладбищенским рвачам. Она уже прикидывала, как бы выкопать могилу самой, напару с сыном подростком, и, может быть, ей удалось бы воплотить свой сумасшедший план, если б на дворе не стоял морозный январь.

Считать и пересчитывать, распределять деньги кучками – это на еду, на одежду, на лечение – она привыкла давно. Только ни одежда, ни лекарства, ни еда почти не покупались – уже в конце 90-х Анна Васильевна питалась из мусорных баков, а сын носил вытершееся и выцветшее дешевое китайское барахло, что люди вешали на край контейнеров для бомжей.

Главным увлечением Анны Васильевны стал счет – она пересчитывала деньги, собранные бутылки, старые пластиковые пакеты, иногда считала, сколько раз она видела крысу в собственной квартире – нечестное число означало удачу, а четное – неуспех.

Сидя на своем видавшем виды матрасе, покрытом коричневыми разводами, пенсионерка раскладывала купюры, превратившиеся со временем в бумагу, и была почти счастлива.

Ее занятие нарушил настойчивый стук в дверь – звонок она давно перерезала, чтоб не жечь зря электричество. Сначала Анна Васильевна пыталась не обращать внимание на шум, но, когда в деревянную дверь начала долбить не одна пара рук, пенсионерка с недовольным лицом собрала свои сокровища, ссыпала обратно в пакет и отправилась в прихожую. До прихожей от матраса было ровно 10 шагов – Анна Васильевна давно сосчитала и очень злилась, когда получалось 9. В этот раз оказалось почему-то 14 шагов – так много никогда не было, и это обрадовало пенсионерку – она любила, когда число оказывалось больше ожидаемого.

За дверью обнаружился человек в полицейской форме и несколько соседей по подъезду.

- Кхм, - морщась от вони, исходившей из квартиры, полицейский мял в руках кожаную папочку. – На вас тут жалоба опять поступила, Анна Васильевна.

- Ну и что? – сухо спросила пенсионерка, тяжело глядя маленькими глазками из-под нависших век. Ее квадратное брыластое лицо было каменно-неприступным.

- Да сколько это может продолжаться! – сухая старушка в цветастом платке воинственно выставила вперед руку. – Таскает и таскает, таскает и таскает! Не продохнешь от вони, а я ведь через два этажа от тебя живу!

Другая женщина, дородная армянка с усиками над верхней губой, ткнула в лицо Анне Васильевне ловушку для насекомых – поверхность картонного прямоугольника густо устилали тараканы вех размеров и мастей.

- Вот! Вот что у меня дети видят! Почему мы должны это терпеть! Гражданин участковый, тут надо силой вытаскивать ее из квартиры и вывозить КАМазами.

Участковый, для которого подобные сцены стали привычными, тоскливо посмотрел на Анну Васильевну.

- Может, пустите все-таки сотрудников ЖЭУ? Они готовы вывезти ваш мусор абсолютно бесплатно. И вам посвободнее будет. Зачем вам этот хлам?

Пенсионерка равнодушно обронила:

- Тут нет никакого хлама. Это все – нужные вещи. Я никого я не пущу!

С этими словами она захлопнула дверь, оставив негодующих жителей нападать на участкового.

- Да что с ней разговаривать! – донеслось из подъезда.

Подобные сцены повторялись с завидной регулярностью, и Анна Васильевна к ним привыкла. Она показала входной кукиш двери и тихо сказала:

- Выкусите.

Пенсионерка вернулась к пакету с деньгами, но не успела она высыпать пачки на матрас, как послышался скребущий звук. Он шел откуда-то из недр мусорных куч, и Анна Васильевна мысленно ругнулась, проклиная вездесущих мышей. Смочив пальцы слюной, она перебирала банкноты и прислушивалась к противной мышиной возне. «Скррр-скррр-скррр» - с равными интервалами повторялся звук. Анна Васильевна плюнула и убрала деньги обратно в пакет – царапанье сбивало ее и почему-то глухо тревожило. У стены, где стоял старый сервант, ныне заваленный почти до середины, послышалось движение – небольшой зверек бегал по прорытым ходам в мусоре. Пенсионерка замерла, прислушиваясь к шуршанию и постукиванию. Четкий топоток прочертил дорожку от окна к противоположной стене вдоль серванта. Анна Васильевна озадаченно всмотрелась в кучу – на полу давно не было пространства для таких свободных крысиных маневров, и хозяйка жилья вряд ли вспомнила бы, какого цвета доски пола. Крошечные ножки снова пробежали от стены до стены, и еще раз, и еще. А потом куча мусора около серванта вдруг вздыбилась, будто масса воды над спиной кита и с грохотом опустилась на пол. Анна Васильевна отшатнулась к стене, выпустив из рук пакет с деньгами. Посидев несколько секунд неподвижно, она с колотящимся сердцем выбралась из комнаты, поскальзываясь на вещах. На кухне выпила воды из-под крана, сидя на дощатом ящике, подумала. Все ерунда, показалось. В последнее время ей частенько мерещилось странное.

В прихожей пенсионерка взяла большой клетчатый пакет и отправилась на промысел. Собирательство успокаивало ее, направляя мысли в уютное русло. Вот какой-то добросердечный человек оставил старый хрустальный сервиз около контейнера. Анна Васильевна улыбнулась – хорошо, что не выбросили в бак, хорошая вещь разбилась бы. Она бережно уложила тяжелые кондовые фужеры в пакет и обследовала контейнер. Обнаружив спортивные штаны с надписью «Адидас», Анна Васильевна необычайно обрадовалась – очень нужная вещь, в хозяйстве пригодится.

Возвращаясь с добычей, пенсионерка встретила на лестнице соседку – ту самую полную армянку. Она что-то злобно прошипела Анне Васильевне в спину, да еще, кажется, и плюнула вслед. Но барахольщица не обернулась – ей было все равно, она торопилась разобрать свои сокровища.

В квартире Анна Васильевна первым делом посчитала шаги от входной двери до спальни с грязным матрасом – на этот раз вышло 20 шагов. Пенсионерка задумчиво почесала затылок, глядя на коричневый матрас. Это было очень странно. Он повернулась и прошла обратный путь до входной двери -25 шагов. От двери до матраса второй раз – 30 шагов. Навернув с десяток кругов, Анна Васильевна обессилено опустилась на постель – последний отсчет остановился на 50 шагах, и это уже ни в какие рамки не лезло. Получалось, что квартира увеличивалась в размерах.

Она вынула спортивные штаны, любовно погладила их – почти новые, немного ткань вытерлась на попе. Анна Васильевна открыла дверь в забитую до потолка комнату и попыталась всунуть штаны в крошечную щель.

- Володя, это тебе, сынок, - с неожиданной теплотой в голосе произнесла женщина.

Раньше комната принадлежала ее сыну, умершему в возрасте 15 лет. Анна Васильевна была убеждена, что очень любила сына. Все что она делала – копила, доставала, собирала – все это было для него. И если порой она урезала ему порции еды – так и это для его же блага. Кто знает, что может в жизни случиться, зато у них всегда будут деньги, собранные благодаря ее экономии. Мальчик рос хилым, болезненным и тихим – сказывалось хроническое недоедание. Мужа, который мог бы спасти сына от голода, уже несколько лет не было в живых, а соседям и школьным учителям, измученным выживанием в 90-е, не было дело до прозрачного тонконогого Володи. Наверное, корми она сына чуть получше, он не набросился бы на ржаной хлеб, который Анна Васильевна неосторожно оставила в хлебнице, забыв спрятать. И тогда не подавился бы куском и не впал бы в кому, став по уровню сознания чуть выше овоща.

Когда Володю выписали из больницы, Анне Васильевне дали список рекомендаций, как ухаживать за сыном, а также назначения медикаментов. Расстроенная женщина обошла несколько аптек и поняла, что не может, просто не может заставить себя расстаться с деньгами. Нужно было специальное питание, памперсы, лекарства… Все это стоило слишком дорого. Володя угас на своей кушетке, уставив невидящий взгляд на стену с постером с изображением человека-паука. Иногда рука его падала с кушетки, касалась деревянного пола и рефлекторно скребла по доскам. Анна Васильевна просыпалась ночью от этого тихого скребущего звука, затыкая уши подушкой. К счастью, это продлилось недолго – вскоре Володя затих, оставив на досках пола царапины, прочерченные через краску до самого дерева.

Анна Васильевна немного поплакала, уверяя себя, что поступила правильно – слишком большими были расходы на содержание глубокого инвалида. С тех пор она с удвоенной энергией начала таскать самый немыслимый хлам и складывать в комнату, где сделал последний вдох ее сын. Ей казалось, что забив детскую до потолка, она замурует и свою вину, и свое раскаяние.

Пенсионерка положила сервиз в картонную коробку, на дне которой звякали осколки другого набора посуды. Остальной мусор она вывалила около серванта, где в прошлый раз бегали неугомонные крысы. Может, удастся придавить их тяжестью мусора. Анна Васильевна прилегла на матрас – единственное место в квартире, где она хоть как-то могла вытянуть ноги, и вперила взгляд в пожелтевший потолок. Очень давно они белили его вместе с мужем.

Уставшая пенсионерка почувствовала, как наливаются отяжелевшие веки, однако наваливающуюся сонливость прервал резкий стук, доносящийся из-под куч около серванта. Снова под мусором что-то заколотилось, пробежало и начало скрестись. «Скррр-скррр-скррр» - раздавалось царапанье в тишине квартиры. Анна Васильевна с замиранием сердца прислушивалась – вот существо пробежало до конца серванта, замерло, поскреблось. Потом зашуршало в обратном направлении, встало, снова издавая сводящее с ума царапанье. С каждой минутой оно издавало все больше и больше шума, как будто к бегающей мыши или крысе был прикреплен микрофон, чью громкость постепенно выкручивали до максимума. Анна Васильевна села на матрасе, обняв коленки, и вдруг подскочила на заднице – мусорная куча вновь поднялась волной, бахнула об пол, обдав пенсионерку волной вони. Снова приподнялось, на этот раз чуть выше и вновь ударило. Потом последовала серия ударов, от которых задребезжали окна. Анна Васильевна взвизгнула и побежала вон из квартиры. Даже в такой ситуации она не могла перестать считать шаги – но в этот раз счет казался бесконечным. 10…30..50…100…150 шагов… Сзади бухало и трещало, а пенсионерка, напрягая последние силы, бежала и бежала к спасительной двери, которая приближалась, как в замедленной съемке. Мусорные коридоры будто раздвинулись, сделав дистанцию невероятно длинной. Анна Васильевна достигла входной двери, досчитав до 200, и тут же уханье в глубине квартиры успокоилось, а коридорчик вновь сократился до стандартного аппендикса в хрущевке.

Пенсионерка прислонилась спиной к дерматину, утирая пот с лица – в ее 60 лет такой кросс дался тяжело. Она вдруг скривилась и заплакала, чувствуя, как что-то обрывается внутри подобно лопнувшей струне.

Когда стемнело, Анна Васильевна попыталась перетащить матрас сначала в другую комнату, потом на кухню – но так и не смогла перенести его через кучи. Ей было жутко спать в комнате, где творилась такая чертовщина, и в голове ее мелькнула мысль, не заночевать ли на площадке в подъезде. Укрывшись драповым пыльным пальто, Анна Васильевна долго вслушивалась в ночную тишину, однако мышиный писк – единственное, что нарушало покой квартиры

Проснулась пенсионерка в мутных сумерках начинающегося рассвета – скудный свет проникал из-за пыльных занавесок. Женщина снова различила громкий скребущий звук, как будто ногти проводили по деревянной поверхности не в забитом мусором помещении, в гулком пустом пространстве. Звук усиливался, а источник его приближался к ложу пенсионерки. Наконец дьявольское царапанье раздалось около ее уха, и Анна Васильевна приподняла голову, озираясь.

У изножья матраса шевельнулся сгусток темноты, вытянулся и принял форму неясного узкого силуэта. Анна Васильевна с ужасом вглядывалась в гостя – он чуть дергался и колебался, как будто тьма с трудом удерживала форму. Наконец существо подняло длинную худую руку и протянуло ее к пенсионерке. Конечность вытянулась, выросла и коснулась изголовья кровати, у которого вновь раздался скрежещущий звук.

Существо скрежетало своей бестелесной рукой, производя тошное, выматывающее душу царапанье.

«Скрр-скррр-скррр»– в ушах пенсионерки как будто установили звуковое оборудование для кинотеатра, которое разрывало ей перепонки. Анна Васильевна почувствовала, как слезы потекли по ее вискам, и она прошептала существу:

- Прости меня… Я не хотела. Иначе было нельзя.

Силуэт какое то время колебался и покачивался в свете раннего солнца, но потом тихонько растаял, а в голове пенсионерки установилась блаженная тишина.

Утром Анна Васильевна умылась, подумала, и решила, что стала жертвой слишком реалистичного сна. Она позавтракала водой из-под крана и куском булки, с одной стороны поросшей зеленой плесенью, и зашаркала в прихожую, собираясь на свой ежедневный промысел. От кухни до прихожей она насчитала 10 шагов – в этот раз маленькое число ее успокоило. Обуваясь, она оперлась одной рукой о стопку макулатуры, на вершине которой стояла пустая коробка. Анна Васильевна расправила задник и уже намеревалась взяться за ручку двери, как со стороны коробки послышался уже знакомый скрежет. Коробка задрожала, на ее краешке показалась крыса, зыркнула глазками-бусинками и шмыгнула обратно в кучи мусора. Анна Васильевна облегченно перевела дух, и ту из коробки высунулась тонкая белая рука. Она ощупала край коробки, вытягиваясь все выше и выше. Преодолев около метра до потолка, она покачалась, словно ветка, коснулась побелки. В предплечье что то хрустнуло, и конечность согнулась под прямым углом, потом хрустнуло еще и еще, образовав на кости несколько сочленений, с помощью которых рука смогла направить движение вниз. Анна Васильевна, завороженная, наблюдала, как тянется к ней тонкая рука, шевеля худыми пальцами. Когда от указательного пальца до щеки пенсионерки осталось совсем немного, Анна Васильевна оглушительно заорала и выскочила на площадку.

Сверху спускалась старушка, пенявшая Анне Васильевне на вонь, исходящую от ее квартиры. Глядя, как Анна Васильевна кинулась вниз по лестнице, она неодобрительно покачала головой:

- Вот. Совсем с ума сошла!

На улице пенсионерка прошаталась до сумерек – она ходила от мусорки к мусорке, отдыхала на на лавочках, не желая возвращаться в дьявольскую квартиру. Но, хоть май и был теплым, после заката ощутимо похолодало, и Анна Васильевна начала дрожать в засаленном пуховике. Дотащившись с полными сумками до дома, она несколько минут постояла на пороге квартиры, понимая, что никак не может войти.

«Неужели я и правда сумасшедшая?» вдруг пришла к ней самая ясная и простая мысль за последнее время. Анна Васильевна спустилась на лестничный пролет ниже, поставила свои сумки под подоконник с чахлой геранью и улеглась прямо на пол, положив под голову свернутый шарф.

Женщина уже начала засыпать, когда в лицо ей посветили фонариком, а над ухом раздался оглушительный смех:

- О, мусорная королева, ребзя! Ты че тут разлеглась, тетя? Дома то что, все мусором завалила, уж и лечь негде?

Компания из трех подростков громко загоготала.

Один из парней расстегнул молнию на одной сумке:

- Ну, что насобирала? Хорошее наследство после себя оставишь, теть! Тонну мусора!

Анна Васильевна кряхтя, поднялась, подхватила добычу и шустро скрылась в своей квартире.

Она бросила собранное в прихожей, даже не распаковав, прошла в спальню и села на матрас прямо в пуховике. Пенсионерка чутко прислушивалась к тишине, в которой изредка раздавалось едва слышное шуршание и писк мышей. Она просидела почти час, обнимая колени и не решаясь прилечь. В конце-концов, усталость победила, и пожилая женщина улеглась на свое убогое ложе, укрывшись пуховиком. Анна Васильевна провалилась в тяжелый неглубокий сон, в котором ей мерещилась вытянутая худая фигура с длиннопалой рукой.

Проснулась Анна Васильевна по-прежнему в темноте, как от толчка. Тишину нарушал только стук капель, доносившийся с кухни, даже мыши, по-видимому, улеглись спать. Поворочавшись, пенсионерка чертыхнулась и отправилась на кухню закрутить покрепче проклятый кран. Отсчитав 10 шагов, она обнаружила, что не достигла даже дверного проема. Ускорив шаг, Анна Васильевна шла средь бесконечных куч мусора, которые поднимались выше ее головы. Она обернулась – матрас скрылся из поля видимости, впереди и сзади простирался бесконечный коридор, проложенный в хламе. Анна Васильевна в панике побежала, автоматически считая шаги – 100…200…500… Задыхаясь, она остановилась – пот лил ручьями по спине и груди, сердце заходилось в неровном ритме. Анна Васильевна отдышалась и снова поспешила по дороге из мусора, стараясь унять панику. Когда счет пошел на тысячи, а потом на десятки тысяч, пенсионерка начала спотыкаться, и, в конце концов, обессиленно упала на пол и заплакала.

- Помогите! Помогите!!! – отчаянно закричала она.

Анна Васильевна сейчас обрадовалась бы любому человеку – даже любой из ее соседок, отравлявших ей жизнь.

Однако вопли ее прозвучали необычайно тихо, как будто заглушенные ватой. Сколько бы пенсионерка не звала на помощь и не причитала, она едва слышала саму себя. Анна Васильевна, шатаясь, продолжила свой путь, опираясь на стены из мусора. Ей пришло в голову, что давно должно было рассвести – по ее ощущениям, блуждала она не первый час. Однако в мусорной тюрьме царил ночной сумрак.

Коридор начал петлять, и Анна Васильевна исполнилась надежды, что за очередным поворотом ее ждет избавление. Но ничего не менялось – она брела и брела по бесконечному пути, устланному старым воняющим хламом. Совершенно выбившись из сил, она легла на пол, подложила под голову первую попавшуюся тряпку и мгновенно уснула.

Проснувшись, она не решалась открыть глаза – пенсионерка надеялась, что все это было дурным сном, и в то же время боялась, что ее встретит тот же сумрак и бесконечный коридор. Разомкнув веки, Анна Васильевна убедилась – дьявольский коридор никуда не делся. В недрах мусорных круч слышалось активное движение – мыши шуршали, пищали и что-то беспрерывно грызли. Пенсионерка увидела, как одна из стен, сложенная из разномастного хлама, шевельнулась – что-то прокладывало себе дорогу изнутри. Выпал ботинок, потом посыпались бумаги, упала пластиковая миска и на дорожку выпрыгнула крупная крыса. Она пискнула и удрала вперед по коридору. Анна Васильевна облегченно перевела дух, и тут из дыры, проделанной крысой, высунулась рука, а потом, пробив отверстие пошире, показались плечо и голова. Анна Васильевна в полумраке различила безволосый череп, вытянутый вверх, припухшие, как у беспробудного пьяницы глаза-щелки и безгубый рот. Существо пыталось выбраться, толкалось изнутри, вертело головой и тянуло к пенсионерке руку. Анна Васильевна оглушительно заорала, но звук снова потерялся где-то в пространстве. Пожилая женщина бросилась в обратную сторону, слыша, как заверещала тварь. Анна Васильевна отчаянно напрягала последние силы, однако существо, очевидно, избрало другой путь – по ходу бега пенсионерки стена выгибалась, шла волной, как будто тварь ползла параллельно прямо в мусоре. Анна Васильевна шарахнулась от вылетевшего, как пробка, металлического ведра – в образовавшуюся дыру высунулась рука, отчаянно сжимающая и разжимающая пальцы. Потом существо снова нырнуло в мусор, с грохотом продирая себе путь внутри.

Анна Васильевна обо что-то запнулась и растянулась на полу, больно ударившись коленом. Отчаянно барахтаясь, загребая мусор руками, она увидела, как существо выбило помойную массу из стены и упало рядом с пенсионеркой. Та захрипела, отползая к противоположной стене – сил кричать у нее больше не было. Тварь двинулась к ней ползком, опираясь на локти. Она приблизила морду к лицу Анны Васильевны, которая в изнеможении закрыла глаза. Ну вот и все. Существо зашипело, обдав пенсионерку запахом помойки, и вдруг из его открытого рта послышался знакомый скрежет, как будто кто-то скреб ногтями по полу. Анна Васильевна ощутила, как капельки слюны брызнули ей на щеки и лишилась чувств.

Очнулась она щекотки – что-то маленькое бегало по рукам и щекотало ее. Когда Анна Васильевна поняла, что это мышь, она завизжала, и зверек исчез в грудах мусора. Пенсионерка со стоном поднялась, ощущая, как кружится голова и поднимется сосущая тошнота – она уж и не помнила, как давно она ела. Женщина, подволакивая ушибленную ногу, вновь потащилась по бесконечным коридорам. Количество шагов все множилось – десятки и десятки тысяч, Анна Васильевна сбивалась со счета, начинала вновь. Она шла долгие часы, и, скорее всего, дни. Язык ее потрескался и пересох – она отчаянно хотела пить и есть. Когда ей попался на пути ящик с грязными трехлитровками, Анна Васильевна жадно стерла пыль со стекла – вдруг там что-то съедобное? Она немало перетаскала домой снеди из помоек. Одна банка с железным зажимом на крышке открылась легко, но в нос пенсионерке ударила такая отчаянно гнилая вонь, что даже неприхотливая Анна Васильевна не решилась это проглотить. Вторая банка была запаяна жестяной крышкой, повозившись с ней, женщина просто разбила ее, уронив на пол. По мусору растеклась пахнущая бражкой жижа – это было забродившее варенье, и пенсионерка жадно слизала его с пола. В одной из банок оказалось нечто вроде компота, но Анна Васильевна не смогла ее открыть. Она попыталась отбить горлышко, но стукнула банку неудачно, и весь компот просочился под мусор.

Кое-как подкрепившись, Анна Васильевна попробовала подпрыгнуть, чтобы увидеть свою комнату поверх мусорных куч. Однако глаз ее не различил в полумраке ни стен, ни окна – она смогла рассмотреть только бесконечные холмы мусора, среди которых змеился коридор, по которому она блуждала. Тогда пенсионерка решила взобраться повыше – может, хотя бы очутившись наверху, она сыщет выход в этом чертовом доме. Она начала сгребать мусор в кучку, поставив в основание шаткий ящик. Макулатура, пластиковый тазик, кипа старых пластинок – из этого она строила свой путь наверх. Анна Васильевна взобралась на импровизированную лестницу и попыталась на руках подтянуться, зацепившись за край мусорной стены. И ей это почти удалось, когда шаткая опора поехала вниз. Пенсионерка сорвалась и упала на дно коридора, а сверху на нее рухнул многокилограммовый пласт мусора.

Анну Васильевну нашли только через месяц – соседи все-таки достучались до нужной инстанции, и в один прекрасный день к дому подъехал КАМаз и подошли несколько дворников. Полицейский, не достучавшись до хозяйки, дал команду взломать дверь, и рабочие начали выносить мусор. Тело пенсионерки раскопали в завалах мусора, а еще через пару дней в комнате, забитой до самого потолка, нашли ее сына – высохшие косточки, обтянутые коричневой кожей.

- Господи, кто б мог подумать. Я-то думала, она его в интернат сдала, - вздыхала, крестясь, сухонькая старушка. – Как жалко мальчишку – она ж его сгубила своей жадностью. Помню, по все дни ходил тощий, синий, в одном рванье.

Экспертиза показала, что умерла Анна Васильевна от истощения. Соседи посудачили немного о страшной кончине сумасшедшей пенсионерки, и очень быстро забыли ее, радуясь, что в плохую квартиру заселилась нормальная семья.

- А как же ты? – спросил Юрий Иванович.

Отец Василий ответил:

- Я отсюда не уйду. Это то, ради чего я принял постриг. Что мне, от сатаны драпать как заяц? Я ж вроде как воин за веру Христову.

- Как вы с ними собираетесь бороться? – спросил Павел.

Отец Василий поднял на него прозрачные голубые глаза.

- Чего я только не перепробовал, Павел Романович. Все молитвы, какие знал, перечел, даже отчитки. Крестами вон обложился, книгами священными. Верите – все им это до лампочки. Я ж грешным делом думал, как в голливудском кино – крест выставил, отче наш прочел и зло рассеялось. Но это не так.

- Зачем тогда вам тут оставаться, если вы даже не знаете, как с ними бороться?

Старик в задумчивости соединил кончики пальцев обеих рук.

- Я знаю, чего они боятся.

- И чего же?

- Они боятся веры. Настоящей, нерушимой. Не той, что измеряется в количестве поклонов и постных дней, а такой, когда ты с Богом – одно целое.

- Как это?

Старик открыл рот, чтоб ответить, но тут Мурад, стоявший у окна, встрепенулся:

- Эй, мужики, тут какой-то базар вокзал у наших бесов.

Павел, журналист и старец кинулись к окну: по двору двигалась процессия монахов, одетых в свои черные рясы, лицо каждого из них украшала маска из папье маше. Бугристые лбы, карикатурные носы и очерченные черным вырезы для глаз были не самым странным – когда свет фонаря выхватил лицо одного из монахов, черные изломанные линии, покрывающие поверхность маски, заставили Павла вздрогнуть. Процессия из десяти человек гуськом направлялась к старой деревянной церкви, обложенной лесами.

- Вот черт, - произнес Мурад и перекрестился.

- Что это за цирк? – журналист в отличие от таджика не был слишком впечатлительным.

Старик засуетился, взял наперсный крест, покрытый ржавчиной, и направился к выходу. Павел остановил его за рукав рясы:

- Ну куда вы? Бесы они или нет, но они явно хотят скрыть то, что здесь происходит. Вы не думали, что для вас опасность куда более серьезная, чем доза галоперидола?

Отец Василий ласково посмотрел на Павла, перекрестил его и потрепал по руке:

- Не беспокойтесь обо мне, Павел Романович. Уходите с Юрой и Мурадом, очень вас прошу. Я не знаю, смогу ли я вас защитить.

Юрий Иванович цокнул языком:

- Да щас, попов я еще не боялся. Пошли, мужики, глянем, чем эти мракобесы тут занимаются.

Мурад подумал несколько секунд и сказал:

- Не будем соваться прямо в пекло. Давайте глянем, что они вообще затеяли. На леса несложно взобраться, там высоте трех метров несколько досок в разных местах сняли – меняют. Залезем на леса и посмотрим.

Отец Василий неохотно кивнул и четверка спустилась на монастырский двор. Старец, несмотря на свой возраст, довольно шустро взобрался по лесам и отверг руку Павла, решившего помочь старику. В стене храма действительно был очень удобный наблюдательный пост: с внутренней стороны снятые бревна неплотно закрывали вертикально стоящие доски, и у каждого из четверки была импровизированная бойница, в которую можно было подглядывать, не опасаясь быть замеченным.

В церкви горело много свечей, поэтому рассмотреть происходящее было не трудно. Десять человек в рясах стояли, образовав круг, и монотонно читали молитву. В середине круга помещался стол, накрытый золоченой тканью, на самом краю стояла резная золотая чаша, а около нее лежал кинжал. Психиатр увидел на стене ту самую темную икону, на которой был виден только грязно-коричневый силуэт. Слов молитвы Павел не разобрал, ему показалось, что это обычный речитатив на старославянском, иногда ухо выхватывало отдельные слова вроде «днесь» и «якоже». Он посмотрел на старца, напряженно вглядывавшегося в происходящее – губы его шевелились, видимо, он тоже читал молитву про себя. Маски никто из них не снял, но Мурад шепнул:

- Вон тот около царских врат – это отец Андрей. Я его и в маске узнаю, падлу.

Монотонная молитва монахов убыстряла темп, но почему-то от этого стало легче разбирать слова – обычная тарабарщина на церковном языке. Однако немного погодя Павел понял, что в молитве ему послышалось слово деньги. Он сказал себе, что ему показалось, но оно повторялось вновь и вновь. Неожиданно психиатр услышал целую фразу, хоть и произнесенную очень быстро, но вполне понятную – «она тебя не любит, ей нужны только деньги. Деньги. Деньги. Деньги». Павел отшатнулся от щели, снова посмотрев на старца. Старик повернулся в его сторону и прошептал:

- Не верьте своим ушам. Все что тут говорится – неправда, бесовское искушение.

- Вы тоже это слышали? – в ухо ему прошептал Павел.

Отец Василий не ответил, прильнув к щели.

Когда темп молитвы достиг апогея, монахи разом замолчали и начали раздеваться. Скинув рясы, они остались совершенно обнаженными, но масок не сняли. Павел потрясенно смотрел на дряблые, слабые тела пожилых мужчин. Он почувствовал тошноту и легкое головокружение, как тогда на литургии, что вел отец Андрей. Ледяной пот выступил на лбу, ноги стали ватными, в ушах зашумело.

Неожиданно они одновременно повернулись в сторону царских врат – оттуда вышел человек в рясе, с такой же маской на лице. Он важно прошествовал к накрытому парчой столу и сбросил черное одеяние, и только теперь стало понятно, что это женщина. Она села на край стола, а один из монахов подошел к чаше, взял кинжал и полоснул себя по запястью. Струйка крови потекла в чашу, тем временем другой монах подошел к столу и проделал то же самое. Когда все десять братьев пополнили содержимое кубка, они снова встали в круг и продолжили петь молитву. Женщина сделала несколько глотков из чаши для причастия и легла на стол. Братья, продолжая убыстрять речитатив, возложили руки на ее живот, и то, что происходило в дальнейшем, заставило Павла оцепенеть от ужаса. На руках монахов постепенно проступили черные вены-веревки, чей узор становился все гуще. Они пробежали по спине, груди, запульсировали на шее. Кожа женщины как будто впитывала черную субстанцию этих вен, и на ее животе под ладонями монахов выступили такие же пульсирующие черные сосуды. Их рисунок был слишком густ для нормальной кровеносной системы человека, сплетаясь в причудливый плотный узор. Черные жилы, как корни хищного растения, выползли из тела женщины, зазмеились по столу, медленно спускаясь на пол. Павел с удивлением увидел, как они оставляют за собой разводы коричневой жижи – точно такие же, какие он видел на потолке в келье старика. Жуткие отростки разрастались, соединяя монахов и женщину в одно целое, и психиатр увидел, как эта густая сеть пульсирует в едином ритме. От головы женщины черные веревки протянулись к иконе – проползли по полу и поднялись по стене, напитывая черный силуэт темной субстанцией – изображение как будто ожило и запульсировало. Монотонный речитатив монахов действовал гипнотизирующее – Павел ощутил, что невольно покоряется этому ритму, легонько отбивая его ладонью на дереве. Чтобы развеять наваждение, он посмотрел на старика и окликнул его шепотом:

- Отец Василий, что это? Что они делают?

Старик потрясенно посмотрел на Павла:

- Похоже, проводят черную мессу. Та чаша – потир, кубок для причастий.. Это поругание священной литургии и таинства причастия.

Юрий Иванович с налитыми кровью глазами обернулся к старику:

- Чертовщина какая-то. Кирюх, я все равно не верю в эти байки. Это наверняка фокусы. Пойдемте к чертовой бабушке отсюда, эти эмо бои, пожалуй, и нас угостят галоперидолом или чем похуже во славу сатаны.

Отец Василий умоляюще сложил руки:

- Юра, христаради, уходите отсюда. Ты же знаешь, я тебе никогда не врал – вам опасно тут быть! Господи, у них женщина, это хуже всего!

Журналист в задумчивости потер плохо выбритый подбородок и хмыкнул:

- Бабы. Да уж, опасность хуже не придумаешь.

Вдруг Павел, старец и Юрий Иванович оглянулись на Мурада, издавшего истошный вопль. Тот отошел на полшага от своего смотрового отверстия и тыкал в него пальцем – из дыры смотрел самый настоящий глаз, окруженный складками коричневой плоти. Веко его было испещрено пятнами плесени, а из уголка текла омерзительная белесая жидкость. Почти одновременно вскрикнули журналист и Павел – в их смотровых щелях появилось по такому же глазу, дико и несфокусированно вращавшему глазным яблоком.

Старец скомандовал:

- Бежим! Они нас заметили!

Отец Василий подобрал полы рясы и шустро бросился по лесам. Спрыгивая с нижнего яруса, Павел и его спутники направились было к центральным воротам монастыря, но путь им преградил вышедший из мрака брат Аркадий и еще один незнакомый Павлу монах, позади них виднелись еще силуэты в рясах. Старик крикнул Мураду:

- К юго-восточной башне! В ней есть выход наружу!

Четверка бросилась за Мурадом, Павел тянул за руку старика, начавшего выдыхаться. Услышав топот за спиной, он увидел, что преследовали их уже четыре монаха в масках. Преодолев метров пятьдесят, беглецы приблизились к квадратной белой башне с небольшой деревянной дверкой. Тяжело дыша, Мурад рванул тяжелую дверь на себя, и, когда остальные ввалились внутрь, быстро задвинул засов.

- Вот черт! – с шумом выдыхая воздух, журналист наклонился, оперевшись руками на бедра. – Да что тут происходит-то, твою мать! Ваша братия массово решила в сатанизм податься? Так я не против, репортаж хоть дельный сделаю! Чего им надо от нас, Кирилл?

Отец Василий прислонился к сводчатой кирпичной стене и перевел дух:

- Все еще хуже, чем я думал. Эта женщина… О Господи…

- Да что вы все про женщину твердите? Чем она вас так пугает?

- А вы думаете, я зря баб решил в монастырь не пускать? Сила у них немеряная, а контролировать не умеют. Страстей много, силы много, понимания – мало. Не зря они ее себе взяли. Светлана отчаявшаяся была, у нее сын тяжело болен, нетрудно видать было ее заманить. Человек в отчаянии слабее и Богу верит меньше.

Дверь сотряс сильный удар – братия, очевидно, решила ее просто выломать.

- Пошли, - скомандовал старец. – Тут раньше был выход на ту сторону, игумен с благочинным не знали о нем.

От левой стены старец с помощью Павла отодвинул большую разбухшую от сырости доску, за которой обнаружился тесный коридорчик. Преодолев несколько метров, беглецы уперлись в крошечную железную дверку, покрытую ржавчиной и паутиной. Старик толкнул ее, но дверца не поддалась. Павел попросил отца Василия отойти и поддал в створку плечом – все было тщетно. Мурад охнул и застонал как от зубной боли:

- Похоже, прознали про выход, сволочи. Заперто.

Беглецы вернулись в башню, старец сел на земляной пол и повесил голову. Павел склонился над стариком:

- Послушайте, если они боятся вашей веры, может, попробуете что-то сделать? Осените их там их крестом, я не знаю, молитву, изгоняющую бесов прочтите, в конце концов!

Отец Василий покачал головой:

- Это все ерунда, Павел. Сила не в молитвах, она – в вере. В вере такой крепкой, что ты касаешься Бога, вот как я вас, - отец Василий коснулся пальцем ладони Павла. – Я не могу передать ее вам, поймите. Вера – дело добровольное, каждый должен достичь ее сам. Я не зря тут много лет провел… Знаете, когда так долго пытаешься обрести Бога, то начинаешь видеть Его во всем. Нет ничего и никого, кроме Него, все сущее является Им. И когда вы это увидите, то начнете верить.

Журналист кивнул на содрогающуюся под ударами дверь:

- Долго она не выдержит. Попробуй сделать, как Павел говорит. Если они верят в эту чертовщину и боятся тебя так, что хотели разума лишить, то, может, поверят и в то, что твое крестное знамение опасно.

Старик с жалостью посмотрел на Юрия Ивановича.

- Просил же я вас покинуть монастырь… О Господи, старый я идиот! Ладно, что толку оттягивать конец.

Отец Василий подошел к дверке и отодвинул засов, но не отошел вглубь, а остался стоять на пороге. В комнатку сунулся было отец Андрей, снявший наконец жуткую маску. Но как только он приближался к старику, невидимая сила отбрасывала его назад. Лицо священника исказила злоба, и на несколько мгновений черные линии мелькнули под его кожей.

- Сволочь… - с шипением произнес он. – Как же ты надоел нам, старый пень!

- Да знаю я, - устало ответил старик. – С другими-то полегче было, да?

В проеме показались лица благочинного и игумена. Игумен с угрозой сказал:

- Отойди, Василий. Что ты сопротивляешься, дурак? Много тебе дал твой Бог? А мы ведь ничего плохого не хотим – и предлагаем тебе простое счастье. Знаешь же, как хорошо быть с нами… когда ты галоперидол глотал, ты ж почти сдался – потому что познал, что такое настоящее блаженство.

Старец сокрушенно покачал головой:

- Дурак ты, Феофан, и всегда им был. Жадный и тупой. Я тут хоть до рассвета простою – а обитель еще не вся под вашей пятой. Так и будете нас в осаде держать? Отпустите моих друзей, а я, и так и быть, останусь.

Павел, Мурад и Юрий Иванович сгрудились за плечами отца Василия, гладя на собравшихся монахов, которые не могли преодолеть преграду в виде сухонького согбенного старичка. Дионисий попробовал было приблизиться к проему, но и он не смог даже коснуться старика, будто наткнулся на невидимую стену. Черные молнии замелькали на его лице и руках, и он в страхе отступил.

- Что, ребятки, глумится он над вами? – раздался мелодичный голос, монахи почтительно расступились, и к башне подошла женщина, что не так давно лежала на парче в деревянной церкви.

Она не накинула рясу и не сняла маску, обнаженная, она приблизилась к проему, держа ритуальный кинжал, перепачканный в черной крови.

- Отец Василий, вы не представляете, как жаль, что ничего не получилось с нейролептиками. Павлуша, я так понимаю, лечение не начинал, впрочем, я не слишком надеялась на успех с психиатром. Вы бы все равно не поддались… Но попробовать стоило, такие люди как вы – ценный ресурс. Хоть и не помогли мне с сыном, а вот Он – помог. И все же стоит признать, что вы неглупый человек – ваше решение не пускать женщин в монастырь было очень мудрым.

С этими словами женщина без всякого усилия подошла к старику и вонзила ему кинжал в горло. С выражением изумления старик упал на пол, взявшись руками за рукоятку. Женщина вынула из раны нож как раз вовремя – на нее с криком накинулся Мурад, целясь кулаком в лицо. Она легко отбросила его к стене, таджик ударился о стену и оглушенный, упал на земляной пол. На Павла накинулся Аркадий и еще один молодой монах, а отчаянно отбивающегося и матерящегося Юрия Ивановича схватил отец Андрей и благочинный. Женщина протянула кинжал Феофану и кивнула на Мурада, который предпринимал слабые попытки встать в земли. Игумен нагнулся и пронзил его шею лезвием, плюнув ему на лоб со словами:

- Как же ты мне осточертел, говнюк нерусский!

С ножом он приблизился к журналисту, однако женщина схватила его за руку:

- Не надо. Этого мы разделаем в церкви. Надо ж нам как-то загладить вину за прерванный ритуал.

Юрий Иванович выдохся от бесплодных попыток высвободиться и покрыл ведьму трехэтажным матом. Обнаженная женщина подошла к Павлу, который не переставал дергаться в крепких руках монахов, и погладила его по щеке.

- Красивый, умный. Жена молодая, денег хочет. Мы тебе все дадим, ты не пожалеешь, что остался с нами.

Она схватила психиатра за ладонь, и тот расширившимися от ужаса глазами увидел, как от прикосновения ее пальцев его кожа покрывается узором из черных вен. Черные ручейки бежали все выше и выше по руке, добрались до плеча и шеи, прочертили лицо, подкрасив белки глаз, будто в них капнули капельку чертежной туши. Ноги подогнулись, голова вдруг стала чистой и ясной – сразу исчез страх, и все заботы показались смешными и неважными. Где то вдалеке послышался смех Леры и шум морских волн. Он обмяк в руках монахов, и женщина скомандовала:

- Отнесите в келью, пусть поспит. Утром я с ним поговорю.

Братья покрепче вытащили тело старца из башни и понесли по направлению к братскому корпусу, остальные во главе с обнаженной женщиной прошествовали обратно к деревянной церкви. Изрыгающего ругательства Юрия Ивановича тащили в конце процессии, по дороге он пытался пинаться и даже кусаться. Дионисий не выдержал, выпустил правую руку строптивого журналиста, намереваясь ударить его по лицу, но это оказалось большой ошибкой – тот шустро вынул из кармана газовый баллончик и прыснул благочинному в лицо. Отец Андрей от неожиданности тоже не успел увернуться от струи баллончика, и журналист резво припустил в сторону центрального выхода, слыша за спиной крики:

- Держи писаку, он удрал!

Журналист поднырнул под кованые ворота, оглядел пустошь и побежал не налево, по дороге, ведущей в город, а завернул направо, целясь в густые кусты и высокую траву.

***

В надвратной церкви собралось много прихожан – новость о смерти старца Василия от сердечного приступа облетела Заринск. Гроб с его телом был выставлен в храме, чтобы каждый верующий мог приложиться к его восковому лбу, покрытому ленточкой венчика. Две старухи, стоя в очереди из паломников, переговаривались в полголоса:

- Матвеевна, я слышала, кто-то прокрался в церкву и осквернил тело батюшки Василия. Говорят, отсекли пальчик у него. Вот ироды… Мощи-то нашего святого, говорят, какой-то столичный храм истребовал. Даже и поклониться некому будет…

Матвеевна сокрушенно покачала головой и начала мелко креститься, шепча молитву.

- Так не пускают, сволочи! С недавних пор туда вообще никого не пускают, только паломников на машинах ценой в пять моих халуп! – журналист махнул рукой на выцветшие обои. – Так что с Кирюхой-то случилось? Мне говорят – болен. Уж не тем ли самым, чем все эти святоши?

- Кирюхой..?

- Ну, с отцом Василием. Его до пострига Кириллом звали. Я по старой памяти все сбиваюсь.

- Симптоматика у него очень похожа на симптомы этих, как вы выразились, святош. А почему отец Василий попросил именно вас найти информацию об этих людях?

- Так мы с девяностых знакомы, старый друг. Он еще тогда не был монахом, да и вообще на эту тему религиозную тему повернут не был. Много чего тогда было, да… - журналист вздохнул. – Когда мне из Москвы пришлось подметки рвать, решил в Заринск поехать, я ж честно говоря и не знал, что он тут таким святым заделался… Так что, на ваш профессиональный взгляд Кирилл тронулся умом?

Павел пожал плечами:

- Да черт его знает! Я уже не уверен… А у вас есть предположения, что происходит в монастыре? Почему отец Василий вообще попросил вас найти информацию об этих людях?

Юрий Иванович пожал плечами:

- Спрашивал, он не сказал. Ну, мне-то что – надо так надо, честно говоря, я решил, это какие-то политические разборки внутри монастыря. Там все как в маленьком государстве – власть, деньги, интриги… А когда это нарыл, призадумался. Я конечно не врач, но понимаю, что пять шизофреников за год – многовато даже для религиозной братии.

Павел усмехнулся:

- Не любите религиозную братию?

- Да не то чтобы не люблю… Недолюбливаю. Кирюха в 90-е далеко не святой был, но честный до одури. Если что пообещал – сдохнет, а сделает. Я это ценю, а все эти бирюльки… Иконы, поклоны… Но знаете, я когда в Заринск приехал, встретился с отцом Василием, почувствовал в нем что-то. Не знаю, как и сказать… Я не верю в это все, но в нем было что-то… Запредельное, если угодно. Это уже не тот человек, с которым я пиво пил и шансон орал.

Павел пристально глянул на журналиста:

- Понятно. Хотите, я передам ему папку?

Юрий Иванович подтолкнул к нему бумаги:

- Берите. Но есть еще кое-что, что нужно выяснить, возможно, досье неполное. Вы вот что… Помогите мне пробраться на территорию монастыря? Хочу лично с ним поговорить.

- И как же? В багажник вас, что ли, сунуть? Кстати, у кельи отца Василия дежурит нехилый такой держиморда в рясе.

- Тьфу ты, да нет, багажник не понадобится. Монастырь активно восстанавливают, но до стен еще не добрались. Там в одном месте на стене со стороны пустыря выпало много кирпичей, можно взобраться до верха как по лесенке. Но спрыгивать несподручно – больно уж высоко, ноги боюсь поломать, староват я для таких дел. Подгоните что-нибудь – лестницу, леса, там же полно строительного оборудования на территории. А с держимордой… Вы ж врач, найдите что-нибудь вколоть братишке, чтоб успокоился на пару часиков.

- Ну, предположим, найду. А колоть-то как будем? Попросим попку подставить? Это только в голливудских фильмах на инъекцию пару секунд тратят. Не думаю, что Аркаша смирно посидит, пока я давлю на поршень.

- Это уж моя забота. Вы главное, подготовьте шприц-то.

Павел подумал и кивнул:

- Когда?

- Давайте послезавтра, в полночь, чтоб народишко улегся. Я добью досье, а вы найдете за это время лестницу. Давайте, нарисую, где нужный участок стены.

По возвращении в монастырь Павел сразу прошел в келью отца Василия. Старик, как и в прошлый раз, стоял на коленях с краю кровати, и Павел только сейчас понял, что он молится, облокотившись на матрац, а вовсе не прячется.

Все свои священные атрибуты он на этот раз сгрудил на тумбочке, и психиатр обратил внимание, что просфора покрылась пышной зеленой плесенью, крест погнулся и заржавел, а с иконы потекли все краски. Павел удивился – крест был тяжелый и толстый, как же он тщедушный старик смог его погнуть? А ржавчина? За такое короткое время? И что он сделал с иконой – краски будто оплавились и стекли с доски

- Что вы сделали со своими вещами? – кивнул на священную атрибутику Павел.

- Я – ничего, - пожал плечами старец. – Бесы злятся. Вон, лишили меня лика Богородицы, краски то расплавились.

Он по-детски развел руками.

- А зачем им это, как вы думаете?

- Думают, в этом моя сила, – старик усмехнулся.

- А у вас есть сила?

- Да. Они не могут меня пожрать, и не знают, что с этим делать. Вот, вас прислали.

Павел улыбнулся:

- Вы думаете, я приспешник дьявола?

Старик улыбнулся доброй мягкой улыбкой:

- Нет, пока нет. Но они думают, что вы им послужите.

- И как же?

Вместо ответа старик перекрестил психиатра.

Павел впился в лицо старика – на этот раз оно было совершенно спокойно и безмятежно, исчезла суетливость и беспокойство. Он был похож на человека, для которого раз и навсегда решились все проблемы и вопросы.

Павел вынул из сумки досье на священников.

- Я встретился с вашим старым другом Юрием Ивановичем. Он сделал то, о чем вы его просили.

Старик открыл папку, пробежал глазами первый лист и закрыл:

- Юра, старый друг, спасибо ему. Он хороший человек, сильный. Но это уже не нужно, я и так знаю, что тут. Пять человек, монастырские священники, у всех шизофрения, у всех – галоперидол.

- Откуда вы знаете? Что тут происходит? Как это возможно – шизофрения ведь не передается как грипп! Что вы хотели передать журналисту в записке?!

Отец Василий успокаивающе поднял руку:

- Не волнуйтесь, Павел Романович. Передайте Юре, что со мной все в порядке, ну, скажите мол, сердце прихватило. Записка… а, ерунда. Запаниковал, грешен. - Писал ему, чтоб вызволил меня отсюда. Меня ведь не выпускают. Теперь из кельи даже не выйти – брат Аркадий бдит. А раньше литургии иногда вел, так и то следили, отец Андрей неотлучно на службе присутствовал.

- Да что вы мне голову морочите! Что у вас тут происходит? Вы в курсе, что людей в монастыре поражает шизофрения один за другим, а вы – все в порядке, не волнуйтесь? Я никуда не уйду, пока вы мне не расскажете.

Старик грустно посмотрел на психиатра и сказал:

- Папку заберите и постарайтесь незаметно от нее избавиться, здесь не оставляйте. Найдут – сразу поймут, что вы ее принесли, и тогда вы тут останетесь навсегда. И уезжайте отсюда, Павел. Лучше прямо сегодня, здесь становится очень опасно.

Отец Василий кивнул на потолок и Павел вздрогнул: в темном помещении он не сразу заметил, что пятно от пролива сильно увеличился в размерах. Коричневые грязные разводы от потолка тянулись по стене почти до самого пола, хотя влаги психиатр нигде не увидел. Старец закрыл глаза, молитвенно сложил руки и замер, и Павел понял, что не вытащит из него больше ни слова.

Выйдя на двор, он позвонил благочинному и оповестил его, что начал лечение Василия нейролептиками. Отец Дионисий попытался выведать название лекарств, но Павел холодно ответил, что схема лечения – врачебная тайна.

- Иди ты к черту, прощелыга, – пробубнил он себе под нос. Ничего старцу он на самом деле не давал, решив, что пока не разберется в странной болезни, поражающей местных святош, повременит с лечением. Определенно что-то было нечисто в этой эпидемии сумасшествия, хотя психиатр знал о задокументированных случаях массового помешательства.

Глянув на часы, он удостоверился, что пришло время ужина, и отправился в трапезную, прокручивая в уме возможные причины болезни священников. Отравление? Некоторые вещества в избыточных дозах вполне могли бы дать картину шизофрении, но кому это нужно? Определенно стоит выяснить.

Погруженный в думы, Павел с удовольствием поглощал гречку с подливой и не заметил, как к нему подсел давешний трудник Мурад.

- Ну что, исполнились благодати, Павел Романыч? – со странной издевкой произнес он, ставя свой поднос на стол.

- Слава Богу, - сдержанно ответил Павел.

- Отдохнули от своей психушки? – спросил Мурад, глядя в глаза психиатру.

- Какой психушки? – невинным тоном поинтересовался Павел.

- Вы же психолог.

- Психиатр. Откуда вы знаете? – понизил голос Павел.

Мурад пожал плечами:

- Вещи разбрасываете на заднем сиденье машины.

Павел поморщился, вспомнив, что беспечно бросил на сиденье прозрачную папку с записями о наблюдении симптомов отца Василия.

- Ну и что? Что вам нужно?

Мурад тихо проговорил в усы:

- А то. Вы ведь приехали отца Василия сумасшедшим выставить?

- Я приехал оценить его состояние, не более.

- А если он не более сумасшедший, чем вы или я?

- Что вы имеете в виду?

Мурад качнул головой влево:

- Вон там сидит отец Андрей, не смотрите только. Он ведь в дурдоме лежал. Только с ним не церемонились особо – под белы рученьки да в дурку.

Павел напрягся:

- Вы что-то знаете об этом?

- Толком-то ничего не знаю, кто мне расскажет – я трудник, тягловая сила, да еще выкрест. Гляди того выпрут, если с отцом Василием что случится. Но кое-что неладно с отцом Андреем.

- Вы что-то подозрительное замечали в его поведении после того как он вернулся из больницы?

Мурад помолчал несколько секунд и наконец произнес:

- Он очень странно ведет службы для мирян. Знаете, если я вам буду рассказывать, вы решите что это мои фантазии и мне самому не мешает подлечиться. Сходите на литургию в надвратную церковь, как раз скоро вечерня начнется. Если ничего странного не заметите – значит и вправду нам всем тут в психушку пора.

Павел кивнул и тихо спросил у Мурада, хочет ли он помочь отцу Василию. Тот с готовностью кивнул и спросил, что нужно делать, и психиатр, вкратце рассказав ему о встрече с журналистом, попросил его помочь с лестницей. Мурад с серьезным лицом пообещал подсуетиться, и, выслушав расположение нужного места под стеной, громко пожелал Павлу доброго здоровья, перекрестился и ушел.

До начала службы оставалось около часа, Павел вернулся в свою келью и набрал Лере. Несмотря на то, что отвечала она легко и весело, он чувствовал напряжение, особенно в том, как жена обходила сложные темы. Вывалив на него повседневные новости, Лера, наконец, звенящим голосом спросила, писать ли ей заявление на отпуск в феврале. Этот вопрос означал, что она рассчитывает на поездку в экзотическую страну на те деньги, что заплатит ему монастырь. Павел с запинками ответил, что пока не уверен, что сможет выполнить поручение игумена, а значит и денег, возможно, не будет. Лера помолчала несколько секунд и бросила трубку.

Павел потер лоб и обхватил голову руками. Он потеряет ее, если не найдет способ зарабатывать, это очевидно – Лера была не из тех женщин, что способны на жертву ради любимого мужчины.

С улицы донесся колокольный звон – вероятно, возвещали к вечерне. Психиатр поднялся, и, махнув рукой на телефон, как будто жена могла это увидеть, отправился в церковь.

Павел прошел по гулкому залу и встал чуть в стороне от крестящихся, около богато украшенного ящика со стеклянной крышкой. Слушая неразборчивую скороговорку на старославянском, он обвел взглядом храм – узкие окна пропускали мало света, и в зале царил полумрак, таинственно подсвеченный свечами и золотом лампад и подсвечников. С тихим шуршанием крестились прихожане, глядя на спину отца Андрея, лицом повернутого к царским вратам. Высоко в куполе ворковали и вспархивали голуби. Павел пытался вспомнить чувство тихого умиротворения, которое его настигало в детстве в церкви, когда он с богомольной матерью отстаивал службы. Но сейчас он чувствовал только тревогу, которую усиливал металлический запах ладана и речитатив священника.

В церкви почему-то велись службы, хотя храм находился в стадии реконструкции – одна из стен была заставлена лесами, а с иконостаса, отделяющего алтарь от средней части, были сняты почти все иконы, оставалась одна, в простой деревянной раме – настолько потемневшая от времени, что изображение почти не просматривалось.

Павел почувствовал на себе чей-то взгляд – одна из старушек отвлеклась от службы и злобно уставилась на него, шевеля запавшим ртом. Обвисшие брыли на ее жеваном морщинистом лице возмущенно тряслись. Павел покрутил головой, не понимая, чем он мог разозлить старушку – может, свечку какую задел?

Старуха подошла к нему и потыкала высохшим пальцем на ящик со стеклянной крышкой:

- Убери цаклыги-то свои, мерзавец.

Психиатр убрал локоть с крышки, на которую было облокотился и всмотрелся в содержимое ящика. На дне лежала парчовая ткань, ленты с вышитыми затейливыми узорами и белое кружево. Старуха что-то злобно шамкала – очевидно, его локоть осквернил какую-то святыню. Павел примирительно улыбнулся прихожанке и чуть отодвинулся от ящика, бросив на него опасливый взгляд. И только тут он увидел среди складок материи некий предмет, показавшийся ему сначала куском жареной курицы. Психиатр вздрогнул – это была высохшая коричневая мумифицированная рука.

Это же рака – ящик с мощами святых! Павел покраснел – хоть он и был атеистом, ввязываться в конфликты с верующими не любил, и теперь ему было очень неловко за свою оплошность. Раку, очевидно, убрали в сторону на время ремонта, сняв с постамента в центре зала. Павел еще раз подивился тому, что в храме идут богослужения, но потом понял, что прихожан, особенно женщин, пускали только в надвратную церковь, поэтому выбора у руководства монастыря не было – или вовсе прекратить литургии или вести их в храме, где шел ремонт. Большой крест деревянный крест прислонили тут же, у раки, накрыв тканью, и Павел несколько опешил, рассмотрев за разошедшимися складками отреза, что поставили крест в перевернутом состоянии, так, что голова Иисуса была прямо у его пыльных кроссовок.

Психиатр краем глаза покосился на высохшую руку – было в поклонении куску увядшей плоти что-то таинственное и мистическое. В бытность студентом он повидал много трупов в анатомичке, видел и останки, пролежавшие в земле несколько тысячелетий, и эта мертвая рука определенно от них сильно отличалась – по ссохшимся пальцам змеились черные выпуклые вены, напоминавшие корни. Они плотным орнаментом покрывали коричневую кожу, и Павел подумал, что сосуды не могут просматриваться так отчетливо в плоти, которая мертва Бог знает сколько лет. Он наклонил голову над стеклом, внимательно рассматривая фигуры, которые образовывали эти черные веревки – где то они напоминали колючую проволоку, а где-то образовывали углы и спирали.

Оторвавшись от раки, Павел посмотрел на священника, продолжавшего литургию – темп молитвы явно убыстрился, и с каждой минутой все ускорялся. Скоро старославянский речитатив совсем стал неразборчивым, лишь изредка психиатр выхватывал отдельные слова. Павел почувствовал, как холодный пот выступает под рубашкой, ноги вдруг стали ватными, а в ушах зашумело.

«Душно тут», подумал Павел и решил пробираться к выходу, но ноги как будто приклеились к мраморному полу. Скороговорка отца Андрея завораживала и дурманила, мысли путались и обрывались. В молитве священника Павел неожиданно разобрал слово «стерва», и, когда он решил, что ему показалось, слово повторилось снова и снова. «Она стерва. Жадная стерва», неожиданно услышал он целую фразу. Психиатр вздрогнул, помотал головой, прогоняя морок, и усилием воли заставил ноги двигаться. Дойдя до дверей, он понял, что молитва прервалась, и обернулся. Отец Андрей теперь смотрел прямо на него, отвернувшись от царских врат, и все прихожане тоже повернулись в его сторону и молча сверлили психиатра взглядом. В церкви царила мертвая тишина, в которой слышалось только шуршание голубиных крыльев под куполом. Павел попятился к порогу, и в этот момент к его ногам упал трупик голубя.

В келье психиатр плеснул водой в лицо, чувствуя, как трясутся колени. Все это было безумным мороком, усталостью, нервным напряжением. Павел упал на кровать. Взгляд отца Андрея, черная ссохшаяся рука, трупик голубя, старая карга с висячими щеками – все это билось и пульсировало в его мозгу. Снова и снова в голове всплывала какая-то мысль, кончик которой он никак не мог ухватить. Вот он стоит на пороге и смотрит на отца Андрея, внимая его взгляду. Смотрит, не желая верить тому, что говорит ему этот взгляд…

Павел подскочил и сел на кровати. Видео! То видео с крещения!

Он быстро набрал номер благочинного и ленивым тоном попросил его сбросить ему видео на электронку, объяснив это псевдонаучной тарабарщиной:

- Вазомоторные реакции в период приступа надо отследить.

Когда файл пришел, Павел дрожащими руками открыл его и промотал до нужного момента, пропустив крупные планы младенца и умиленное лицо матери и крестной. Вот оно, момент перед нападением. Психиатр увеличил зону съемки: камера приблизилась к лицу священника – он замер, слегка приоткрыв рот, взгляд его устремился в пространство. Павел остановил воспроизведение и подвигал изображение отца Василия – руки старца вцепились в подол рясы, сминая ткань в кулаке. До Павла, наконец, дошло, что выражало лицо старца, и это не было отрешенностью чокнутого – того, к чему привык врач в своей практике. Это был страх. И смотрел старик вовсе не в пустоту – взгляд его был прикован к отцу ребенка.

Павел снова немного промотал запись, остановившись на промышленнике за секунду до того, как на него вылилось лампадное масло. Губы его кривились в издевательской усмешке, пока он смотрел старику прямо в глаза. Психиатр подвигал изображение – нет, ошибки быть не могло – тот самый уважаемый гость с нескрываемой злобой пялился на старика, всем своим видом выражая презрение и ненависть.

Максимально приблизив сцену нападения, Павел снизил скорость воспроизведения и внимательно всмотрелся в бизнесмена – как только огонек свечи коснулся его темени, кожа на мгновение вспучилась черными змеевидными венами. Изломанными линиями они прочертили его лысый череп и лицо, на секунду высветив истинную сущность этого человека. Или не человека?

Его вдруг осенило – может, это именно то, что от чего пытались избавиться отец Василий и монастырские священники, занимавшиеся самоповреждениями?

Павел отбросил планшет и с шумом втянул воздух. «Этого не может быть» - сказал он себе. «Чудес не бывает, бесов не бывает, они меня чем-то травят, как отца Василия и монастырских священников». Но зачем? Зачем привлекать к этим махинациям незнакомого человека?

Мысли путались. Павел посидел еще немного, бессмысленно пялясь в беленую стену. В конце концов он пришел к решению – дождаться Юрия Ивановича, проводить его к старику и убедить старца покинуть монастырь вместе с ними. Может, журналисту удастся разговорить старика и выведать, что же тут происходит. Черт с ними, с деньгами, пошли эти святоши к такой-то бабушке. Совесть свою продавать он не собирается.

Весь следующий день Павел провел как на иголках – пытался звонить Лере, но она или сбрасывала, или не брала трубку. Поговорил с благочинным и игуменом – и тот и другой пытались выведать, чем пичкает своего особенного пациента столичный психиатр, и Павел убедил их, что все идет по плану и старик вскорости забудет, как его маму звали. Когда подошло означенное время, он набрал в шприц нужный препарат и отправился на место встречи с Мурадом. Монастырский двор был хорошо освещен, и Павел боялся, что его остановит не в меру ретивый монах, но, на его счастье, на дорожках ему не встретилось ни души.

Мурад принес обычную раздвижную лестницу, приставил к стене и закурил.

- Как хочешь, а я считаю надо вывезти старика из монастыря. Я ни в Бога, ни в черта никогда не верил, а теперь вот веришь – боюсь этих святош. От отца Андрея меня, мужика, дрожь колотит.

Павел поморщился:

- Да прекрати ты. Всему есть рациональное объяснение.

Рассказывать про видео Мураду он не стал.

- И какое же рациональное объяснение тут может быть? Тому, что пять человек чуть не одновременно кукухой тронулись?

- Да какое угодно. Монастырь питается от скважины – может в воде избыток каких-то элементов, отравление медью, например, может дать такие симптомы. В конце концов, их кто-то намеренно мог отравить.

Мурад закатил глаза и фыркнул. В это время послышалось кряхтение, и через стену тяжело перевалился журналист, одетый в черную кожаную крутку и черные джинсы. Кое-как приземлившись на ступень лестницы, он поохал и спустился. На земле утер пот, пожал руку Павлу и Мураду, который, глядя исподлобья на Юрия Ивановича, с нарочито сильным акцентом произнес:

- Мурад.

- Ну, ребята, пойдем на ратный подвиг – святого вызволять, - журналист шустро захромал по монастырскому двору, распространяя запах перегара.

Войдя в братский корпус, Юрий Иванович вынул газовый баллончик, шепнув Павлу, что брызнет Аркадию в лицо, и, пока тут будет тереть глаза, придержит его, а психиатр в это время сделает инъекцию. План был так себе – охранник мог своими воплями разбудить весь корпус, Павел это понимал, но другого способа у них не было. Но, на счастье троицы, брата Аркадия почему-то не оказалось на привычном месте – табурет был пуст.

- Спать его, может быть, отпускают, - журналист перевел дух, достал россыпь отмычек на кольце, поковырял замок и толкнул дверь.

Отец Василий, увидев журналиста, с сердечной улыбкой бросился к нему, обнял и похлопал по спине.

- Юра! Как я рад тебя видеть!

Старик отстранился, внимательно вглядевшись в Юрия Иваныча, укоризненно покачал головой.

- Опять пьешь?

Журналист скривил верхнюю губу и махнул рукой.

- Жизнь такая, Кирюха, щас всем несладко. Тебя вон в каземат законопатили. Давай рассказывай, то у вас тут происходит. Но прежде…

Юрий Иванович расстегнул куртку, порылся во внутреннем кармане и вынул сложенную вчетверо бумагу.

- Вот, смотри, к твоей пятерке. Светлана Игоревна Кашчук. Знаешь ее?

Отец Василий пробежался по листку, побледнел, сел на кровать и обхватил голову руками.

- Это очень плохо. Очень. Да, я ее знаю – Светлана прихожанка, сын у нее сильно болел, она ко мне ходила совета просить.

Павел взял с одеяла лист – к уголку была прикреплена фотография женщины лет сорока с исхудавшим лицом с печатью страдания. Выжимка из ее истории болезни содержала уже знакомый дебют шизофрении в зрелом возрасте, госпитализацию, самоповреждения и лечение в виде галоперидола.

- Интересно, что в состоянии обострения привез ее трудник Заринского монастыря. Он же приезжал несколько раз проведать ее, назвавшись братом, оставлял нянечкам деньги, чтобы получше за ней ухаживали.

Психиатр не выдержал:

- Да вы можете объяснить, что здесь происходит?! Почему у вас монахи и прихожане массово с ума сходят?!

Отец Василий заломил руки.

- Женщина. Это очень плохо!

Мурад тихо спросил с сильно обозначившимся акцентом:

- Я все-таки был прав? Они все – бесы?

Старик поднял на него глаза и несколько раз кивнул.

- Ладно, чего тут скрывать, раз уж вы тут все собрались… Вы, Павел, не обижайтесь на меня, вы ведь неверующий, я очень не хотел вам это все рассказывать. Потому что в таком случае вы утвердились бы в своем диагнозе и начали бы меня пичкать нейролептиками. Первый раз они не помогли – Дионисий и Феофан на свой страх и риск давали мне галоперидол самостоятельно, без консультации врачей.

Павел выпучил глаза:

- Как это - самостоятельно? Идиоты!

Старик покачал головой:

- Пятерых братьев они отправили в дурдом, чтобы нейролептики ослабили их сопротивление, отец Андрей и другие вовсе не были шизофрениками. Они – крепкие духом иноки, этим – старик кивнул на пятно на потолке – не удавалось с ними справиться. Но травить их самостоятельно они все же побаивались – мало ли, слетят с катушек, в окно там бросятся или еще что.

- Зачем это нужно игумену и благочинному? – изумился Павел.

- Игумена и благочинного больше нет, – жестко ответил отец Василий. – От них – только оболочка. Внутри – темные. Бесы, демоны, черти – называйте, как хотите, я зову темными. Их было несложно подавить – Дионисий и Феофан давно уж забыли о Боге, коммерцию все строили. А отец Андрей, отец Дамиан и другие, кого они в дурку сослали – только ими жила обитель, их верой. И сейчас они на их стороне, с такой-то силой…

Мурад выставил вверх палец:

- А я говорил! Говорил!

Журналист посмотрел на старца, так же как и Павел, борясь с сомнениями, пожевал губу.

- Кирюх, слушай, я в эти ваши игры в ангела и демона не верю. Но и в то, что ты сумасшедший, тоже не верю. Поехали к чертовой бабушке из этой клоаки, пусть тут сами разбираются.

Павел вспомнил черные вены, змеями протянувшиеся по бритой голове промышленника. Безумие какое-то…

- А почему вас они не отправили в ту же психиатрическую клинику? – спросил он.

Старик неожиданно весело улыбнулся:

- Дак придурки. Я тут вроде приманки для богатеньких, чтоб несли подношения да в веру ихнюю темную обращались. Таких уж совсем легко обратить – там изначально души-то на донышке. А что будет, если великий святой вдруг в дурдоме окажется? Тут ведь не удержишь слухи-то. Весь Заринск монастырем живет. Кто пожертвования сумасшедшему понесет? Сначала сами старались, чуть мозги мне не вывихнули этим галоперидолом, брат Аркадий аж в глотку пальцем лез, проверял – проглотил я иль нет. Да и честно сказать – мозги оно туманит будь здоров, думал, долго не продержусь. Потом вот вас прислали – думали, вы им что-то новое посоветуете, как меня чуркой бессмысленной сделать. Вот и весь расклад – я им нужен, но вера моя не нужна.

Павел молчал, переваривая услышанное. Он не мог поверить во всю эту бесовщину, но не мог и сбрасывать со счетов видео.

- Хорошо, предположим, что это правда. Что вы предлагаете делать? – наконец произнес он.

- Вам – ничего, - подал плечами старик. – Уезжайте отсюда, Павел. И ты тоже, - кивнул он Мураду.

Павел постарался избавиться от насмешки в голосе:

- Я – атеист. И предупреждал об этом отца благочинного. Я не смогу дать заключение об одержимости, вы же это понимаете?

Игумен, высокий седой старик в резкими морщинами у рта, сердито ответил:

- Никто не говорит о том, что отец Василий – бесноватый. Слухи разносятся невоздержанными на язык трудниками да монахами, которым строже надо соблюдать обеты. Ваше дело – дать вердикт, есть ли у старца признаки душевной болезни и, по возможности, назначить лечение.

Павел посмотрел на благочинного, который сверлил психиатра тяжелым взглядом:

- Отец Дионисий, вы писали, что старец ведет себя неподобающе. В чем это выражается и как давно началось?

Отец Дионисий, щекастый пухляк, сокрушенно покачал головой:

- Началось, может, пара месяцев как. Сначала слова на проповеди забывал. А то как-то замер на анафоре и минут пять на руки смотрел. Прихожане перешептываться стали, потом уж диакон успокоил всех – перенапрягся мол, старец. Ну и, в конце концов, случилось вот что…

Дионисий взял со стола планшет, потыкал в экран и передал Павлу. Любительская съемка запечатлела крещение младенца в богато обставленной купели – белоснежные стены подсвечивались золотом окладов, резные подсвечники придавали месту особую роскошь. Священник, сухонький седой старичок, окунув ребенка в воду, произнес причитающуюся молитву и передал мальчика крестной. Замерев на полминуты, он повернулся к лампаде, снял ее с подвеса, взял свечу и подошел к плотному лысоватому мужчине с квадратной челюстью – очевидно, отцу младенца. Крестные и гости молча наблюдали за стариком – видимо, решили, что это часть ритуала. Быстрым движением священник вылил лампадное масло отцу на голову и поджег свечой. Церковь наполнилась криками и шумом, запись прервалась.

Павел вернул планшет благочинному:

- Понятно.

Дионисий потер лицо руками:

- Вы не представляете, чего нам стоило замять это дело. Отец ребенка – владелец завода по переработке леса, он имеет колоссальное влияние. Заказал индивидуальное крещение для своего сына, позвал гостей, и тут... Такое! Хорошо хоть пострадал не так фатально – телохранитель сразу набросил на него покрывало с иконы.

- Отец Василий вообще как участвует в жизни церкви? Он проводит богослужения, крестины, отпевания? В общем, не могло ли то быть результатом перенапряжения? Насколько я знаю, порой молитвы читаются всю ночь.

Игумен замахал руками:

- Что вы, что вы! Литургию он совершает только во время праздников, а уж крестины и отпевание… Просто тут такой случай, очень уважаемый человек, большой жертвователь. Ну, мы и попросили его…

Благочинный начал осторожные объяснения:

- Понимаете, отец Василий, он… как бы это лучше сказать… вроде путеводной звезды нашего монастыря. Он начал восстанавливать тут все в девяностые, и теперь в обитель едут со всей России. Старец имеет… как бы это… Вы ведь неверующий… ну, в общем, имеет славу святого. Он принял строгую схиму – сложил полномочия настоятеля и удалился в келью для молитв. Но просителей принимает – налагает руки, исцеляет, дает мудрые советы.

- Короче, душевное здоровье отца Василия крайне важно для репутации монастыря? – прямо спросил Павел.

Лицо игумена побагровело, а благочинный смущенно покивал головой:

- Вы правильно поняли, Павел Романович. Помогите нам.

- Хорошо, я попробую. Давайте посмотрим на вашего старца.

Павел встал, и вместе с ним поднялся и благочинный, вызвавшийся проводить психиатра до кельи святого.

Проходя через монастырский двор, Павел обратил внимание на изящную деревянную церковь, украшенную куполами-луковицами со снятыми крестами. Здание опутывали многоярусные леса, по которым сновали рабочие.

- Вот, восстанавливаем, реставрируем, - пояснил Дионисий, – деревянная церковь 18 века. Его преподобие игумен Феофан хлопочет, меценатов выискивает. Из захудалого скита вон чем стали.

Проделав путь от настоятельского дома к братскому корпусу, благочинный с Павлом поднялись на третий этаж. Дионисий махнул рукой вперед, проходя по длинному коридору:

- Весь последний этаж отдан инокам, тут у отца Василия особо уединенная келья.

Около кельи старца обнаружился плечистый монах, восседающий на табуретке.

- Как нынче здоровье батюшки, брат Аркадий? – елейным тоном спросил благочинный.

- Все хорошо, спокойно, бормочет что-то иногда. А так тихо, не буянит, - пророкотал Аркадий.

Погромыхав ключами, Дионисий открыл замок, но переступать порог кельи не стал. Осторожно отворив дверь, Павел увидел того самого сухонького старичка из видео, высовывающего седую макушку из-за кровати. Василий прятался от гостей, пригнувшись за матрасом. На одеяле были аккуратно разложены массивный наперсный крест, толстенький томик Псалтири и небольшая икона Богородицы.

Благочинный опасливо глянул на старика, и, даже не поздоровавшись с ним, попятился вглубь коридора:

- Ну, вы тут беседуйте, беседуйте. Потом доложите отцу Феофану.

Психиатр фыркнул про себя – хорош святоша, наверное, опасается, чтоб и о его голову лампада не разбилась. Вон как резво убежал.

Павел затворил за собой дверь, сел на единственный стул в келье и обратился к старцу, стоящему на коленях сбоку от кровати.

- Почему вы прячетесь? Чего-то боитесь?

Отец Василий встал с колен и сел на аккуратно заправленное одеяло.

- Себя боюсь, я уж натворил дел. Вас, небось, игумен позвал. В дурдом меня спровадить? Про лампаду-то, поди, рассказали уже?

- Рассказали. А кстати, почему вы это сделали?

- Бесы искушают, морок наводят.

- Вас к этому подтолкнули бесы?

- Кто ж еще.

- Вы их видите?

Старец сцепил худые руки:

- Вижу. И слышу.

- Как они выглядят?

- Вы же мне не верите. Зачем вам знать, как они выглядят.

- Я верю в то, что вы их видите. Так как же?

- Почти как люди, в этом весь ужас.

- Почему же вы решили, что они бесы, если они как люди?

- Их лица черны, а дыхание нечисто. Они пробрались мне под кожу!

Отец Василий засучил рукава и принялся неистово скрести ногтями предплечье. Павел обратил внимание, что кожа на его руках покрыта блестящей пленкой.

- Что это у вас? Похоже на ожог?

- Кипяток. Я лил кипяток на руки.

- Зачем же вы это делали?

- Хотел вытравить их!

- Вы чувствуете их под кожей?

Старик не ответил, обнял себя за плечи и мелко затрясся.

- Отец Василий, расскажите подробнее о них – что говорят вам, почему вы не можете противиться их воле?

- Я могу, но не знаю, сколько еще продержусь. Они отравляют все, к чему прикасаются, они отравляют меня. Они нашептывают страшные вещи, страшные.

- Что именно?

- Говорят, черная кровь беса и нечистоты из нужника – вот чем буду причащаться люди вместо святой крови Христовой.

Психиатр сделал несколько пометок в блокноте, пробормотав еще слышно под нос:

- Скверно, галлюцинации всех типов…

Старец закачался в крошечной амплитуде и указал на потолок:

- Бесы, бесы!

На потолке красовались грязные черно-коричневые потеки, очевидно, от давнишней протечки. Павел поморщился – заперли стрика в сырой угол, приставили охрану, и на этом вся забота о «путеводной звезде монастыря», очевидно, закончилась.

В ходе беседы отец Василий продолжал твердить о бесах и раздирать руки, запутался на вопросах о дате и дне недели. Павел сделал необходимые пометки, попрощался со стариком и вышел из комнаты монаха. На втором этаж, где жили послушники, где игумен распорядился выделить келью для психиатра. Павел разложил вещи из сумки, достал ноутбук и задумался. То, что эти два дельца, игумен и благочинный, не столько озабочены здоровьем старца Василия, сколько его влиянием на жизнь монастыря, он уже понял. Состоятельные жертвователи готовы идти только к святому, чье имя имеет вес. И эта чушь с одержимостью… не дай Боже начнут свои отчитки, что усугубит состояние старика, чей разум и так затуманен религиозным бредом.

Павел сполоснул руки и лицо и отправился в трапезную, которую еще утром показал благочинный. На раздатке высокий худой мужчина налил ему супа и щедро отмерил капусты с грибами.

- А мясо есть какое-нибудь? – грустно спросил Павел, глядя на густую вермишелевую похлебку.

- У нас всегда постное. По большим праздникам только рыба бывает, - с сильным акцентом ответил кухонный работник. – Меня Мурад зовут, что-то я вас тут не видел. Вы новый трудник? Сейчас зачастили… Как отправишь на кухню чаны чистить – через день сбегают. Они-то думают благодати тут насшибать, – Мурад рассмеялся, но тут же прикрыл рот ладонью.

- Я – Павел. А вы тут как оказались? Кто вы по национальности?

- Таджик. Покрестился.

- Вот как… что ж вас заставило?

- Отец Василий помог, спас мне жизнь – прямо сказать. Меня в Заринск женщина из Питера привезла. Сказала, тут ферма рядом с городом, условия хорошие, даже договор делают на зарплату. Ну и оказался в настоящем рабстве – у меня даже цепь на ноге была! А про ферму она не соврала – вот на ней я и батрачил пять лет, пока чудом каким-то не вызволили. Остался на улице – денег нет, документов нет, здоровье ни к черту, меня на этой ферме хуже свиньи кормили. Бродяжничал, пить начал. И женщину ту встречал на улице – ей ничего не было, на хорошей машине до сих пор ездит, улыбается.

Проснулся как-то утром под трубами, чую – хана мне пришла. В глазах все двоится, ноги ватные, мутит. И думаю – что я, как собака под трубами, что ли, подохну? Пойду к людям, может, хоть похоронят меня по-человечески. Ну и пополз к монастырю, на четвереньках шел. Меня охранник гнал, ой ругался… На счастье мое отец Василий выходил из ворот, увидел меня. Распорядился занести, вызвать врача. Вот так я и остался. Креститься – он не настаивал, говорит, хочешь, так оставайся, тут есть работники миряне. А благочинный, псина, все шипел – выгнать меня надо, я мол, мусульманин, порчу им тут все благолепие своей нерусской рожей.

Мурад понизил голос:

- А теперь говорят, мол, бесноватый отец Василий. Про это игумен с благочинным не разрешают трепаться, но слухи-то ходят.

Павел пожал плечами:

- Не знаю. Я паломник, только приехал, не в курсе.

- Ха, паломник. И келью тебе в монастыре дали? Тут только богатеньких селят, а ты что-то не похож на олигарха. Машинка-то у тебя – тьфу.

Павел взял поднос и отошел от разговорчивого трудника – игумен с благочинным твердо попросили его скрывать, кто он такой и с какой целью приехал. Паломник мол, молюсь, и все тут.

В своей комнате он бросился ничком на кровать. Дернул же его черт принять это предложение! Но, с другой стороны, за такую сумму ему несколько месяцев пришлось бы горбатиться в больнице со своими шизофрениками. Ну и что делать? Дедку нужно обследование в стационаре, анализы, в конце концов, консультация психолога нужна, по-хорошему-то… Но они ясно дали понять, что вывозить старика из монастыря – потеря лица. Пойдут разговоры в городе, потом – дальше… Кто понесет деньги в монастырь, в котором единственный святой – сумасшедший? А народу-то много и не надо, начнут болтать, мол, бесами одержим. У них же все просто – где святость, там и бесы.

Павел взял телефон и позвонил благочинному – его просили действовать не через секретаря, а обращаться напрямую к Дионисию. Через десять минут Дионисий и психиатр сидели в приемной игумена, который непрерывно ерзал на кресле.

- Ну, что скажете, Павел Романович? – напряженно спросил Феофан, стянул скуфью с головы и промокнул пот на лбу.

- Пока ничего хорошего не скажу. Не знаю, что там с бесами, а вот острый психоз, бредовый синдром и галлюцинации всех типов у вашего старца имеются. Диагнозов никаких предполагать пока не могу – надо обследовать отца Василия у невролога, сдать анализы и сделать МРТ мозга. Вы понимаете, эти симптомы на что угодно могут указывать – хоть на опухоль в мозгу, хоть на старческую деменцию, хоть на обострение шизофрении, каковая у него всю жизнь могла вяло протекать. Что вы от меня-то хотите, я не понимаю? Что вот я тут появился, махнул палочкой, дал пару таблеток и опа! Он здоров?

Павел понимал, что начал заводиться, но не мог уже остановиться – его, атеиста до мозга костей, сильно раздражали эти дельцы от мира торговли духовностью.

- Погодите. – Феофан выставил вперед ладонь. – Анализы он сдавал – все, какие смогла взять передвижная лаборатория. Да неужели у человека с опухолью будет все в порядке по анализам?

Павел пожал плечами:

- Вполне может быть. Впрочем, давайте анализы, я посмотрю.

Благочинный протянул ему кипу бумаг:

- Тут и нейротест есть.

- Хорошо. Давайте говорить прямо – что вы от меня хотите? Полного излечения? Сразу говорю – это маловероятно при любом диагнозе.

Феофан потер указательные пальцы друг о друга и неожиданно жестко произнес:

- Маловероятно значит маловероятно. Все в руце Божьей, если болезнь не миновала и святого, значит таково его испытание. Вера его крепка, если Бог не исцелит – значит, никто не исцелит. Но нам нужно думать об иноках и прихожанах, для которых монастырь – единственная духовная опора. Мы не можем лишить людей такой поддержки. Бог действует через старца Василия, пусть даже тело его в немощи, и нам нужно, чтоб он и дальше был сосудом, через который благодать божья переливается в этот мир.

- Да не заговаривайте мне зубы! Вы хотите, чтоб я сделал его овощем, который будет просто налагать руки на головы ваших состоятельных прихожан и не поджигать их при этом?

Феофан устало прикрыл глаза:

- Вы можете называть это как вам угодно. Наша благая цель от этого не станет хуже. Со своей стороны я могу предложить вам удвоить сумму.

Павел вздохнул, прижал бумаги к груди и коротко мотнул головой:

- Мне нужно подумать.

В келье он просмотрел анализы старика – в целом все в норме, насколько это может быть для пожилого человека. Даже слишком хорошо в таком возрасте. Но все равно, это ни о чем не говорит.

Павел взял телефон в руки – поток сообщений от Леры, и все с оттенком недовольства. Он все понимал – красивая молодая девчонка вышла за провинциала по большой любви, но быт и безденежье могут убить самую сильную страсть. Ей все хочется – шмоток, поездок, развлечений… А у него что? Ипотека и старый рыдван, гляди того развалится? Если он согласится на условия игумена, по крайней мере, они смогут позволить себе съездить на море, а не торчать в пыльном городе который год… Павел сжал щеки ладонями, пытаясь торговаться с совестью. Ладно, по крайней мере, он постарается не навредить старику. Врач он в конце концов или нет?!

Павел сделал заказ медикаментов на планшете и позвонил благочинному, без прелюдий сказав только одно слово:

- Я согласен.

Через два дня, когда пришли лекарства, Павел сообщил Дионисию, что поедет в Заринск забрать заказ на почте. Выезжая из монастырских ворот, психиатр увидел молодую непривлекательную женщину, ругающуюся с охранником.

- Да пусти ты, черт! И как мне теперь его увидеть, если он службы не служит, а?!

Девушка рвалась за шлагбаум, а немолодой толстый охранник толкал ее своим пузом в сторону пустыря. - Нельзя на территорию монастыря женщинам, нельзя! Как первый раз, ей-богу!

- Да не нужен мне твой монастырь! Я хочу поговорить с отцом Василием! Мне очень надо!

- Правила такие! Нельзя у нас тут женщинам! И отец Василий болен – сто раз тебе говорено, заканчивай сюда таскаться, Наталья!

Девушка обреченно опустила руки и отступила от шлагбаума. Когда Павел проезжал, он поймал ее взгляд, дрожащие губы говорили о том, что она вот-вот расплачется. Завернув за угол монастырской стены, психиатр хотел набрать скорость – дорога тут была получше, но в зеркало увидел, что Наталья бежит за машиной и машет ему рукой. Он остановился и подождал, пока запыхавшаяся девушка поравняется с ним.

- Ой.. Спа… Спасибо, что остановились. Подкинете меня в Заринск, а то все ноги сбила, пока сюда дошла.

- Да конечно, садитесь.

Он подождал, пока Наталья отдышится и спросил:

- А почему вы так рвались в монастырь? У вас важное дело к отцу Василию?

- Я ходила раньше на службы, которые вел старец. А сейчас говорят – заболел, никого не принимает. Но он же сам просил меня кое-что сделать для него! А на территорию монастыря женщинам нельзя, только в надвратную церковь, в нее вход с пустыря.

- А что ж он вас просил сделать для него, если не секрет? – Павел посмотрел на ее щекастое лицо с белесыми бровями в зеркальце заднего вида.

- Да какой там секрет! На исповеди накрыл меня епитрахилью, только я рот открыла, чтоб во грехах покаяться, а он тихо так говорит – передай мол, записку Юрию Иванычу.

- Кто это – Юрий Иванович?

- Да журналист московский. Поселился тут лет десять как, говорят, изобличил там в столицах кого-то, кого не надо, его так турнули, что еле ноги унес. Что-то о коррупции во власти писал, да видать, зубы сломал.

- И что дальше было?

- Я записку в карман юбки положила, а когда выходила, с отцом Андреем столкнулась, чуть не упала, он меня подхватил. Сунулась дома-то в карман, а записки нет! Это отец Андрей вытащил, точно! То-то он прижался, когда я падала, я еще нехорошее про него подумала.

- А что было в записке?

- Так откуда я знаю! Не посмотрела, не успела.

- Понятно. Покажете, где живет Юрий Иванович?

- А кто вы вообще такой? – вдруг насторожилась девица. – Машина то у вас не больно хорошая, неужто паломник? Тут с недавних времен богомольцы такие, ого-го, с телохранителями приезжают.

Павел чертыхнулся про себя – и эта про машину!

- Я врач. Лечу отца Василия.

- Вот как! А что ж с ним такое? Давно уж службы не служит, да и не пускают к нему никого. Я ведь и мужа посылала, думала, может, ему скажет, что надо передать журналисту, так и его не пустили!

- Старость. Давление, знаете ли, сердечко пошаливает. Ничего, вылечу, - он подмигнул Наталье в зеркало. – Так покажете мне, где живет журналист?

- Хорошо, – улыбнулась девушка такой доброй улыбкой, что лицо ее неожиданно стало почти хорошеньким.

Павел высадил Наталью у ее дома, а она подробно объяснила, как найти в городе Юрия Иваныча. Психиатр забрал коробку, набитую медикаментами на почте и отправился к журналисту.

Нужный дом отыскался в квартале, застроенном желтыми облезлыми двухэтажками. Павел сразу ощутил тоску и одновременно радость, что смог выбраться из подобного места.

На звонок долго не открывали, и психиатр уже хотел уйти не солоно хлебавши, как дверь распахнулась, и на пороге возник изрядно помятый мужчина лет пятидесяти. От него несло перегаром, и отекшее лицо и мешки под глазами давали недвусмысленно понять, чем он был занят в ближайшие дни.

- Кто? – коротко спросил журналист.

- Павел, психиатр из Москвы, приехал дать заключение по состоянию отца Василия, – решил выложить сразу все карты Павел.

Если с коррупцией боролся, и не сломали – сволочью такой человек быть не должен. Взгляд журналиста тут же прояснился, и он отошел, пропуская гостя в квартиру. Хозяин предложил Павлу чая, поставив не самую чистую кружку около своей немудрящей закуси, состоящей из соленых огурцов и черного хлеба. Квартира у журналиста была на редкость неопрятная – одеяло без пододеяльника комом валялось на кровати, грязная одежда свалена прямо на пол, стол уставлен мутными стаканами и тарелками с остатками еды.

- Записка говоришь… - проговорил Юрий Иванович, утерев губы после нескольких глотков. – Если честно, не знаю, что в ней могло быть. Что-то, очевидно, связанное с делом, которое он мне поручил.

- Что за дело?

- А почему я тебе должен рассказывать? Ты кто такой, хер с горы тут выискался!

- А кому еще расскажете? Игумен и благочинный не заинтересованы в здоровье старика, им бы только баблишко рубить на его имени. Я ж вам честно все выложил. Вокруг старика явно интриги плетутся, записка еще эта…

- Ладно, – журналист, прихрамывая, подошел к видавшему виду серванту и вынул тощую папочку с надписью «Дело». – Вот. Тут то, что он просил.

Павел раскрыл папку – сканы медицинских карт, заключений, диагнозов. «Елисеев Михаил Игнатьевич, 1960 года рождения… Поступил с жалобами на спутанность сознания, голоса в голове. Ярко выраженные бредовые идеи – утверждает, что бесы живут под его кожей… Аудио, визуальные, тактильные псевдогаллюцинации… Шизофрения параноидная форма непрерывный тип течения, назначения… галоперидол… Выписан… Устойчивая ремиссия. Авдеев Антон Георгиевич, 1963 год рождения… стойкие слуховые псевдогаллюцинации, психические автоматизмы, бредовые идеи… Считает, под кожей передвигаются бесы… Самоповреждения, резал ножом руки, капал горячим воском… Назначения… Галоперидол Шизофрения параноидная форма непрерывный тип течения. Выписан через 15 дней терапии… устойчивая ремиссия… Планкин Сергей Олегович… Самоповреждения, воткнул нож себе в щеку, шизофрения, ремиссия…»

- Что это? Кто эти люди? Тут досье на пятерых мужчин.

- Священники. Монастырские священники. Отец Василий попросил выяснить, с каким диагнозом и куда их госпитализировали. За последний год из монастыря было госпитализировано семь человек. Двое – с вполне невинными болезнями, если так можно выразиться, аппендицит одному вырезали, у второго пневмония. А остальные пять были отвезены в психоневрологическую больницу Заринска и получили все причитающееся им лечение. Причем ранее никто из этих священников никогда не наблюдался у психиатра и не имел диагноза по психиатрии. Все они были выписаны с позитивной динамикой и более в поле зрения врачей не попадали.

- Сильно. У всех настолько поздний дебют шизофрении? Ладно бы еще один… Поздняя шизофрения – редко, но бывает. Но пять человек?! У них там что, эпидемия? Это нонсенс.

- Хех. Еще бы.

- И лечение – у всех галоперидол… Сейчас есть более эффективные нейролептики… Впрочем, провинция, это как раз не удивительно.

- Почему вы не отнесли бумаги отцу Василию?

- Так не пускают, сволочи! С недавних пор туда вообще никого не пускают, только паломников на машинах ценой в пять моих халуп! – журналист махнул рукой на выцветшие обои.

Денис снял с запястья трекер и нацепил на безвольную руку девушки.

- Пользоваться знаешь как? Илья тебе показывал.

Таня медленно кивнула, потрясенно глядя на парня.

-Что… что случилось? Ты меня пугаешь. Я без вас не уйду!

- Делай, как я сказал! – отрывисто бросил Денис. – С нами или одна, ровно через 20 минут ты идешь на юго-запад. Все ясно? Повтори.

- Собираю свой рюкзак, и если вы не приходите, через 20 минут иду по трекеру на юго-запад . – мертвым голосом повторила Таня.

- Отшельник кажется… не отшельник. Он опасен. В палатке не сиди, зайдешь за тот куст, где мы туалет выкопали. Жди там, спрячься в папоротнике. Когда я подойду, крикну твое имя, тогда высунешься. Если уйдешь без нас – старайся избегать встречи с кем бы то ни было. Увидишь старика – беги сломя голову, прячься в кустах, ложись в густую траву. Надень куртку защитного цвета, эту кислотную сними. Поняла?

- Поняла.

Денис сжал ее ладонь в своей руке, напряженно улыбнулся и выскользнул из палатки.

Парень потоптался, раздумывая, в какую ему идти, и решил обойти делянку вокруг, немного углубившись в лес. Он шел, светя фонариком, и выкрикивал:

- Илья! Илюха! Ты нас напугал до усрачки, выходи!

Темнеющий лес отвечал ему безмолвием. Сумерки совсем сгустились, и Денис подумал, что это хорошо – никто не увидит Таню в темноте. Его колотила крупная дрожь от мысли, что у девушки очень мало шансов, если этот урод решит преследовать ее по тайге. Настоящий отшельник – больной старик, но несколько ботинок в выгребной яме и куча костей ясно давали понять, что фальшивому старцу не слишком тяжело справиться и с несколькими сильными мужчинами. В пеший поход по тайге слабаки не ходят. Денис посмотрел на часы – прошло 10 минут. Даже если Таня снимется с места, как он ей приказал, догнать ее не составит труда.

Меж сосен мелькнул отблеск, похожий на свет фонарика. Денис на секунду замер и двинулся на свечение, крича:

- Илья! Я тут! Все в порядке?

Ответа не было. Свет вдалеке не двигался, ровно пульсируя – как будто кто-то поставил неисправную лампу посреди леса. На негнущихся ногах Денис приближался к свечению, трава громко хрустела в вечерней тишине под его грубыми ботинками. Он почувствовал, как задел что-то подошвой: нагнулся, присмотрелся – кроссовка Ильи. Все внутри него кричало: «беги, беги прочь!».

Картина, которая открылась Денису в вечернему лесу, заставила подумать, что он провалился в сюрреалистический мир, в котором любая нелепая небылица становилась реальностью.

Сначала ему показалось, что отшельник обнимал Илью, крепко ухватив обнаженного по пояс парня сзади. Однако присмотревшись, Денис понял, что мощные руки старика безвольно висят вдоль тела, а из груди, прямо из разодранной спереди рясы вытянулись несколько тощих, но цепких лапок, удерживающих Илью на весу – ноги парня отрывались от полегшей осенней травы сантиметров на десять. Конечности напоминали лягушачьи и источали невероятно вонючую слизь, тухлый смрад которой долетал и до Дениса. Существо пускало слизь изо рта и носа и на голову Ильи, и парень был залит липкой субстанцией уже до пояса. Мягкие ткани, пузырясь, тихонько растворялись в едком веществе, и глазные яблоки его друга, уже лишенные век, жутко и вместе с тем потешно таращились на Дениса. Обнажились мускулы щек и сухожилия черепа, около конвульсивно дрожащих ступней Ильи валялись клочки его волос, пропитанные склизкой жидкостью.

Фонарик в руках Дениса дернулся, и луч света мазнул по существу, однако оно не обратило никакого внимания на парня, полностью занятое своим жутким делом. В глубине его груди что-то всхлипывало, чавкало и стонало – очевидно, именно туда засасывался питательный раствор, в который превращалось тело Ильи.

Лицо отшельника изменилось – глаза затянула плотная кожистая пленка, рот вытянулся, образуя широкую трубу, которая извергала потоки слизи. На коже вздулись черные пульсирующие вены, толстыми веревками протянувшись по черепу и щекам. Существо испускало ровный мерцающий свет, окружающий его, как гало, и чем больше вгрызалось оно вплоть парня, тем больше источало черную копоть. Она поднималась еле видимой дымкой, висела какое-то время тончайшей взвесью в воздухе и осаживалась на ветви сосен и траву.

Денис оправился от стопора и с яростью кинулся к твари, крепко сжимая свой походный нож. Он нанес несколько сильный проникающих ударов в его спину, но существо не отпустило добычу и даже не повернулось к опасности лицом. Отшельник выпростал одну лапу, под неожиданным углом изогнувшуюся за спину, и с невероятной силой для такой тщедушной конечности ударил Дениса в грудь. Парень отлетел на несколько метров, приземлившись в кустарник. Выпутавшись из веток, он на четвереньках выбрался из кустов, помотал головой и вновь бросился к отшельнику. С криком он принялся наносить хаотичные удары ему в голову, спину и висящие плетьми руки. Ни один из ударов не достиг цели: нож как будто погружался в гниющую жижу, и раны тут же затягивались. Денис чувствовал, как жгло те участки кожи, куда попала слизь этой твари. Ему не удалось даже сдвинуть чудовище с места – он не покачнулся ни от одного удара, продолжая поглощать жертву.

Денис понимал, что приятелю уже не поможешь – он мертв, но кто бы мог поручиться, что чудовище не кинется в погоню за ним и Таней. То место, которым он ударился головой, саднило, на руке, куда попал плевок слизи, вздулся большой волдырь.

«Надо уходить, черт с ним», решил Денис, и тут же в темноте леса послышался шорох. Меж сосен мелькнула еще одна мощная широкоплечая фигура, от которой исходил тот же мистический мерцающий свет.

- Чееерт, - простонал Денис, - оно тут не одно!

Парень лихорадочно погасил фонарик и бросился бежать. Света луны ему оказалось достаточно, чтобы двигаться к месту, где ждала Таня. И будь ночь хоть чуточку менее светлой, он не заметил бы лицо девушки, белевшее в темноте. Она сидела в траве, прижавшись щекой к сосне, и совершенно неподвижно смотрела на мерцание.

Денис кинулся к ней, обняв за плечи.

- Таня! Я же сказал тебе уходить, какого черта ты потащилась за мной?!

Девушка не отреагировала, пребывая в совершенной прострации от увиденного. Денис присел в высокий папоротник и потряс ее за плечи: она, наконец, взглянула ему в лицо и открыла рот, явно намереваясь закричать. Он быстро прижал к ее губам ладонь, шепча бессмысленные утешения:

- Тихо, тихо, все нормально, я тут. Не кричи, они услышат. Спокойно…

Таня постучала пальцами по его ладони, дав понять, что пришла в себя и вопить не будет.

- Они?! Громким свистящим шепотом выдавила она. – Их несколько?!

- Да. Как минимум еще один, а сколько на самом деле – Бог знает.

- Господи, Денис… что это? Кто это? Что это за урод?!

- Я знаю столько же, сколько и ты. Там около избы я нашел изрубленные иконы – если им они чем-то мешают, значит… черт знает, какое-то дьявольское отродье, что ли? Мы ж не знаем, чем тут занимался этот отшельник. Нашаманил что-то, говнюк, все черти из ада повылазили.

Таня помолчала, вцепившись ему в предплечье.

- Мы умрем? Что нам делать?

- Не умрем. Мы выйдем из леса, сделаем самую охренительную коллаборацию и станем номер один на Ютубе. – он одобряюще улыбнулся ей, не зная, видна ли его улыбка в темноте.

Мерцание вдалеке стало угасать, и одновременно лес наполнился звуками – треском веток, шорохом и тихим свистом. Танька всхлипнула и еще сильнее прижалась к Денису.

- Они вокруг. – шепнула девушка.

- Подожди, вдруг осенило парня. – Ты взяла термоодеяло?!

- Да. – Танька порылась в кармане рюкзака, вынула сверкающий рулончик и язвительно добавила: – Зачем оно сейчас? Самое время погреться?

Денис возбужденно зашептал ей в ухо:

- Отшельник не увидел тебя на пороге парника, когда ты была закутана в одеяло с головой. Я подумал, что у него с башкой беда, но сейчас мне пришло в голову – вдруг эти твари воспринимают нас как-то иначе? Может, по теплу, что мы выделяем? Они ведь не люди. Термоодеяло аккумулирует тепло внутри, не дает ему уходить в пространство. Если мы закутаемся в него и попробуем пройти мимо, они нас не заметят. Ну, наверное…

- А если не сработает?

Денис хотел сказать, что у них просто нет выхода, но вместо этого горячо и убежденно произнес:

- Сработает.

Он накрылся с головой одеялом, стараясь поменьше шуметь, и приобнял Таню, которая со своим невысоким росточком совсем потерялась у него под мышкой. Осторожно они выбрались из кустов и двинулись, подстраивая шаги под ритм друг друга. Хруст веток стал ближе, и вскоре в лунном свете мелькнула мощная фигура. Недалеко от нее чуть покачиваясь, двигалось второе существо. Твари замерли, когда парень с девушкой, прячась под одеялом, прокрались мимо них. Отойдя с десяток метров, Денис оглянулся – монстры следовали за ними. Теряя направление, временами топчась на одном месте, они, тем не менее, медленно шли за парочкой. Из-за ближайшей ели вышло еще одно существо, повело головой, как будто принюхиваясь, и двинулось к ним. Денис с Таней шарахнулись от него в сторону, но и там послышался треск и тихий свист. Парень кивнул на овражек неподалеку и прошептал девушке:

- Пошли, укроемся там.

Над кромкой оврага нависала толстая осина, корни ее образовали что-то вроде грота в земле. Туда они и залезли, вжавшись в земляную стенку.

Таня беззвучно заплакала, вцепившись в свой край одеяла.

- Денис, они нас сожрут! Сколько их тут... Мы для них еда, просто ужин…

Парень прижал к себе девушку, чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Из своего укрытия они слышали шорох и треск, свист чудовищ слышался все отчетливее.

Денис молчал, глядя в сторону, на лице отражалась внутренняя борьба.

- Слушай… - наконец произнес он. – Нужно отвлечь этих тварей. Я уведу их в сторону. Как услышишь, что они ушли, выбирайся и беги по маршруту. А я сделаю круг, запутаю их и постараюсь тебя догнать.

- Нет. Нет. Нет! – Таня энергично мотала головой. – Они тебя съедят! Пошли вместе, обмотаемся одеялом и…

- Не уйдем мы далеко в обнимку, Тань. Они нас все равно чуют, только хуже. У тебя одной будет больше шансов.

- Нет! – Таня обняла руку Дениса, прижалась к ней щекой и заплакала. – Я не отпущу тебя.

- Беги так быстро, как только сможешь, одеяло не снимай.

Денис расцепил ее пальцы, глубоко вдохнул и вынырнул из убежища, крича во все горло:

- Эй вы, ублюдки сопливые, я здесь! Поймайте, если сможете!

Таня услышала его тяжелый топот и шорох травы. Осторожно выглянув из-под корней, она увидела, как одно из существ быстро двинулось вслед Денису, топая прямо сквозь кустарник. За ним устремились и остальные твари. Девушка посидела еще пару минут в убежище, прислушиваясь к наступившей тишине, и выползла на четвереньках. Она сверилась с трекером и припустила скорой рысцой, неуклюже виляя рюкзаком и придерживая одеяло у подбородка.

Отбежав немного, она оглянулась: вдалеке виднелись деревья, подсвеченные легким голубоватым сиянием. Таня понеслась прочь, чувствуя, как из глаз хлынули горячие слезы.

***

Заметка в газете «Сибирский вестник»

Супруги Мухтоловы, возвращаясь с дачи, заметили девушку, закутанную в блестящее термоодеяло, которая нетвердой походкой брела по обочине трассы. Девушку занесло на проезжую часть и семейная пара остановились, чтобы предложить ей помощь. Незнакомка не отреагировала на их слова, продолжая идти по дороге. Когда Сергей Мухтолов попытался ее остановить, она раскричалась и ударила его. Муж с женой вызвали скорую помощь, девушка была госпитализирована.

При себе она имела туристское снаряжение и документы на имя Ермолиной Татьяны. Сотрудники полиции связались с ее родственниками в Москве, родители девушки немедленно вылетели в Новосибирск. Известно, что Татьяна отправилась в пеший поход по тайге с двумя юношами, студентами механико-математического факультета МГУ, судьба их неизвестна.

- Ну, он же святой вроде как,- задумчиво произнесла Танька, жуя травинку.

- Ну, вроде как,- кивнул Илья. – Молится за спасение души.

- Чьей? – насмешливо спросил Денис.

- Твоей, моей, всех. Жертвует собой ради человечества, вот как.

Вечером, после того как вещи были разложены, Илья присел на кусок пенки, подмигнул и вытащил из бокового кармана своего рюкзака небольшую фляжку.

- Давайте хлебнем перед ужином. Чтоб наш поход удался, и мы сделали кучу классных роликов про этого отшельника!

Денис протянул кружку, а Танька отвела глаза:

- Я не буду.

- Да ладно, ты чего, давай немного с устатку. Норм коньячок.

Илья нацедил Денису и плеснул себе, а Таньке сунул фляжку:

- Хлебни прямо из горла, там немного осталось.

Девушка с силой ударила по фляге, едва не выбив ее из рук парня.

- Эй, ты чего? Рехнулась что ли? Коньяк французский, между прочим.

- Я не пью алкоголь, - с усилием произнесла Таня, отвернувшись от парней.

- И почему же? – насмешливо спросил Денис. – Наверное, мы принимаем только Мартини с лепестками роз.

Танька потеребила хлястик на застежке крутки и наморщила лоб.

- У меня отец пил, запоями. Однажды бабушку разбил инсульт, и мама моталась постоянно в больницу, иногда ночевала там. Я ее не видела почти… Она оставила отцу денег на продукты, но у него случился очередной запой. Нас как раз распустили на каникулы, так что мне даже со школьными обедами пришлось распрощаться. Однажды... - Танин голос сбился, она напряженно сглотнула. - Однажды ночью я проснулась от голода, пошла на кухню, увидела на столе бутылку с чем-то темным. Мне уже все равно было – вино, значит, вино, я подумала, может оно хотя бы сладкое, как лимонад, ну и хлебнула. А потом уснула как мертвая. Утром пришла мама, сказала, что бабушка умерла. После ее похорон мама потом выгнала отца, я даже не знаю, жив ли вообще сейчас. А меня до сих пор от любого алкоголя воротит…

- Э, погоди, – дернулся Илья. - У тебя же отец – обувной магнат. Сеть магазинов элитной обуви по всей столице, ты что, наврала в видосе?!

- Нет, не врала. Павел – мой отчим, но я зову его папой. Я не стала рассказывать на канале о настоящем отце. Это все так мерзко…

Девушка передернула плечами и поглубже натянула куртку на плечи. Денис подумал, что не такая уж она и противная, эта мажорка. Первый раз проглянуло в ней что-то человеческое, и он с удивлением понял, что в нем шевельнулась жалость.

Утратив свою обычную говорливость, Таня помешивала кашу в котелке, пока Денис латал дырявую штанину. Он кивнул на ее модный дорогой рюкзачок:

- Долго думала, прежде чем купить штурмовой рюкзак для похода по тайге? Или решила – чем меньше рюкзак, тем меньше тащить придется?

Танька не ответила на шпильку, продолжая помешивать кашу, но нижняя губа ее задрожала. Илья, махавший на слабо разгорающийся костерок сидушкой из пенки, укоризненно глянул на Дениса. Тот смутился и выругался про себя – парень хотел втянуть девчонку в шуточную перепалку, чтобы она отвлеклась от грустных мыслей об отце алкоголике. «Хреновый из меня утешитель» - про себя вздохнул он.

Денис подумал, подошел к своему необъятному рюкзаку, покопался в нем и выудил кусок фольги, плотно сложенной в пухлый прямоугольник. Развернул его и накинул Таньке на плечи.

- Ой, что это? – пискнула девушка.

- Термоодеяло. Экранирует тепло, сохраняет, физика короче. В кадре красиво смотреться будет.

Блогерша взвизгнула, бросила ложку и, шурша фольгой, побежала за камерой, а Илья незаметно показал Денису большой палец.

- Ребяяята, смотрите, какая крутая штука! Это термоодеяло из фольги! Оно тонкое, как пленочка, но сохраняет тепло! – девушка весело трещала на камеру, забыв о своих несчастьях.

Весь вечер она не расставалась с блестящим одеялом и сияла довольной улыбкой, накинув его на голову.

На следующий день погода испортилась – небо заволоки плотные облака, по верхам гулял ветер. Хвойный лес, темный и в солнечные дни, стал совсем мрачным. Болтушка Танька притихла и постоянно оглядывалась на парней – при поднявшемся ветре она не слышала их шагов, и от этого ей было неуютно.

Денис посматривал на трекер – по всем признакам, они были уже на подходе к хижине Амвросия. Вскоре меж деревьев мелькнул просвет, и компании открылась делянка, на которой виднелась крепкая, потемневшая от времени хижина, и небольшой парничок.

– Наконец-то! – взвизгнула Танька и припустила вперед, но Денис снова удержал ее:

– Иди за нами.

Девушка, вынувшая камеру, собралась было возразить, но, посмотрев в хмурое непреклонное лицо Дениса, безропотно зашла за его спину.

Они медленно подходили к жилищу, Илья крутил головой, высматривая иконы, о которых говорил Алексей, однако ничего не увидел. Танька уже не рвалась вперед и даже выключила камеру, выглядывая поверх плеч парней.

Около добротной маленькой избы был разбит огородик – зеленели заросли картошки и разросшегося лука. Денис приоткрыл дверку парника – на кустах огурцов висели огромные желтые перезревшие плоды.

Ребята приблизились к избе, нерешительно встав около входа.

- Он живой вообще? – тихо спросил Илья. – Огурцы, похоже, не ел никто. Вот прикол будет, если он помер к нашему приходу.

Денис занес кулак, чтобы постучать по косяку, но в ту же секунду дверь открылась, и на пороге возник высокий пожилой мужчина. Холодными серыми глазами он уставился на Дениса, не произнося ни слова.

Денис протянул руку в приветственном жесте, но старец проигнорировал ее, молча буравя его взглядом. Парень, испытывая мучительную неловкость, смущенно убрал ладонь.

- Здравствуйте,- приветливо произнесла Танька. – Меня Таня зовут, а это Денис и Илья. Мы туристы из Москвы.

- Нам рассказал о вас Алексей, может, помните туриста одиночку, в июле на вас набрел? – вступил в диалог Илья. - Мы пришли познакомиться и посмотреть, как вы живете в тайге совершенно один.

- Я за руку не здороваюсь, – наконец произнес Амвросий, не отводя взгляд от Дениса.

Голос его звучал глухо и совершенно бесстрастно, как у робота, начитывающего текст. Вероятно, сказывались долгие годы одиночества, отчего из речи исчезли эмоции.

- Почему? – вырвалось у Ильи.

Старец повернулся к парню всем корпусом, как будто у него свело шею, и уперся в него немигающим тяжелым взглядом.

- Потому что на Руси здороваются так.

Амвросий прижал ладонь к груди и поклонился в пояс. Илья подумал и проделал то же самое, за ним, как обезьянка, повторила и Танька. Денис не шелохнулся, исподволь разглядывая старика: необыкновенно мощный и широкоплечий, тот больше напоминал тяжелоатлета, а не блаженного. Необычайно бледная кожа обтягивала лысый череп, с голого безволосого лица смотрели водянистые глаза, губы отдавали синевой. На полах его рясы блестели заскорузлые пятна, а ворот под дубленым засаленным жилетом был надорван.

- Ну, заходите, раз пришли. Туристы.

В единственной комнате царил плотный полумрак: окна в избе были занавешены одеялами. В скудном свете, что сочился из щелей от неплотно прилегающих одеял, Денис разглядывал аскетичную обстановку – несколько ларей вдоль стен, грубо сколоченную лавку и стол. В душном, нагретом за день помещении пахло затхлостью, как в погребе.

Амвросий молча поставил на стол кружки и налил в них что-то из небольшой кастрюльки. Танька первая схватила железную кружку с отбитой эмалью, понюхала и разочарованно протянула:

- Водааа?

Старик тем же монотонным безучастным голосом произнес:

- Пейте.

Денис взял у Таньки кружку, которая, кажется, хотела отхлебнуть из вежливости, и поставил на стол.

- Спасибо, мы не хотим пить. Расскажите, как вы тут живете? Не тяжело без медицинской помощи? Чем питаетесь? Парник, смотрю, поставили… Огурцы это здорово, ну а мясо? Белок ведь нужно есть.

Старик немного оживился и сказал:

- Мясо, да. Мясо тут есть. Много.

И вдруг энергично взвился с лавки и кинулся Илье, который приоткрыл было толстую старинную книгу:

- Не трогать! Не для тебя писано!

Тот испуганно выпустил крышку тома, но извинился за него Денис:

- Простите, ради Бога.

Денис потянул Таньку и за руку и начал выталкивать ее и Илью из избы:

- Извините, извините нас! Мы пойдем, нам нужно палатку еще поставить, на ночлег устроиться.

Амвросий тем же безразличным тоном предложил заночевать в его доме:

- Так располагайтесь. Тут места всем хватит.

Танька начала было благодарить, но Денис прервал ее и твердым голосом сказал, что они не будут больше беспокоить и разобьют лагерь на окраине полянки.

Когда он вытаскивал девушку из дома, та, цепляясь за косяк, успела светским голосом спросить у старца:

- Амвросий, вы не будете против, если мы немного поснимаем двор?

Старец, даже не повернувшись к ней, тем же безразличным голосом сказал, что они могут снимать все, что хотят.

На дворе Танька вытащила камеру, свое блестящее одеяло, распустила волосы и попросила Дениса побыть оператором. Приблизившись к грубо сколоченному парничку, она хорошо поставленным голосом начала вещать воображаемой публике:

- Лапочки мои, при помощи такого парника старец Амвросий выживает в дебрях глухой тайги. Посмотрите, какой он корявенький и неказистый, но зато в нем полно огурцов!

Танька повернулась в Илье:

- Погоди, я одеяло накину, в нем эффектнее будет.

Она набросила одеяло на голову, как Аленушка, и вошла в парник. Илья последовал за ней, с улыбкой слушая ее веселую болтовню.

Денис поморщился от проволочки, но терпеливо ждал – в конце концов, ради этого они сюда и приехали. Хотя Танька, по всей видимости, была разочарована молчаливостью старика – как ей из этого сделать сюжет?

Денис осмотрелся: недалеко от разросшейся грядки старец вырыл яму для отходов, наверху гниющей кучи отбросов виднелись кусты картофеля вместе с клубнями. Он, как и Илья, поискал глазами обещанные иконы на деревьях, ничего не усмотрел и крикнул:

- Ребят, вылазьте, пошли разложимся, жрать охота. Потом вернемся, еще поснимаем.

Илья, выходя из парника, хохотнул:

- Водичкой тебя угостили, чего тебе еще надо, собака?

- Мне надо было стол накрыть к вашему приходу? – раздался монотонный механический голос Амвросия.

Илья и Денис вздрогнули – так незаметно подкрался старец. Илья, не ожидавший, что его слова будут услышаны, смущенно отвел глаза.

- Красотка-то ваша где?

Танька, стоявшая на порожке парника, удивленно воззрилась на отшельника. Ослеп что ли совсем отшельник? Денис внимательно вгляделся в Амвросия и дал знак молчать Илье, раскрывшему было рот.

- Ушла ставить палатку.

- А, ну-ну.

Денис взял девушку за руку, подхватив рюкзак, и подтолкнул Илью, во все глаза пялившегося на старика.

- Все, пошли, съемки закончены.

На новой стоянке Танька весело напевала, выгребая вещи из рюкзака – настроение у нее поднялось. Пусть старец и неразговорчивый, она все равно сделает хороший сюжет, внешность у него колоритная.

Денис окликнул возившегося с палаткой Илью:

- Дружище, пойдем веток для костра нарубим.

Парень удивленно глянул на Дениса:

- Ты дуб вековой, что ли, рубить собрался, зачем тебе помощник?

- Срубим деревце для столика. Для столика, понимаешь, – с нажимом произнес Денис.

- А… ну ладно. – Илья был явно сообразительнее Таньки, которая не увидела в просьбе Дениса ничего необычного и скорчила рожицу, недовольная, что ставить палатку теперь придется ей одной.

- Ну что опять? – спросил Илья, как только они удалились от стоянки на приличное расстояние. - Только не говори, что ты опять чего-то там напугался.

- Смотри. – Денис сунул под нос Ильи руку, выпачканную в чем-то черном, напоминающем сажу. – Я в его доме испачкался, рукой стену задел.

- Блин, ну и что? Сажа.

- Это не сажа. Я в деревне вырос, и знаю, как выглядит сажа.

- Смотри.

Денис осторожно поднес палец к листу, наполненному водой, и обтер подушечку о его край. Наклонил листочек, чтобы влага попала на черную субстанцию – и та, как сода в уксусе, бурно запузырилась.

- Увидел, когда руки начал мыть. Немного щиплет.

Илья пожал плечами:

- Ну и что? Забавно, конечно, но не более. Этому наверняка есть научное объяснение. Что ты хочешь сказать-то, не пойму?

Денис помолчал с полминуты, жуя сорванную травинку:

- С этим старцем что-то не так. Вообще, с этим походом что-то не так. Можешь ты мне поверить? Я с 14 лет в тайге и могу сказать – где медведь навалил, а где – человек, кто тут кого сожрал, и чей это дикий вопль в ночи. А здесь – херня какая-то.

Илья хлопнул приятеля по плечу:

- Забей, дружище. Завтра-послезавтра тут потусим, Танька заснимет парочку интервью, и двинем обратно. Всем уже надоело задницу лопухом подтирать.

- Ты обратил внимание на то, как он выглядит?

- А что? Грязный потертый мужик, я б, наверное, еще хуже выглядел после десятков лет в тайге.

- Да в том-то и дело, что он нихрена не потертый! Бомжей ты наблюдал в городе, людей, которые на улице постоянно? Какие лица у них видел? Темные, коричневые. А этот бледный, как аристократ, да еще и бритый! И плечи у него… у меня в спортзале качки на фарме не такие мощные! На огурцах что ли его так расперло?

Илья поморщился:

- Хорош нагонять. Ладно, пошли, Танюха там одна. Кто знает, что у этого качка православного на уме с его аскезой.

Денис кивнул, подхватил свой конец березки и поспешил, загребая грубыми ботинками папоротник.

В котелке аппетитно дымились рожки с тушенкой, Таня, пробуя готовность, с хлюпаньем втянула горячее варево. Обожглась и чертыхнулась, со стоном приложив к пухлым губам ладонь.

Денис улыбнулся:

- Я думал, силикон устойчив к температурам.

Девушка фыркнула, приняв от Ильи протянутую миску:

- Они не силиконовые! Обожженные просто. Папаша постарался, грохнулся на меня пьяный, толкнул и приложил к горячей конфорке. Я маленькая была, не помню. Операцию делали, чтоб шрамы убрать, но губы все равно остались бесформенные.

Парень залился краской – опять он напрасно ее обидел. Но Таня, нисколько не расстроившись, аппетитно наворачивала макароны.

Денис всмотрелся в хижину отшельника – краем глаза он уловил движение. В наступающих сумерках Амвросий, сгорбившись и держась за ворот разорванной рясы, медленно шел к лесу. Когда он скрылся среди пушистых еловых лап, парень отложил миску, встал и вытащил фонарик из рюкзака.

- Пойду я гляну, что у него в избе… Не нравится мне этот старикан.

Илья перестал жевать и неуверенно произнес:

- Слушай, нехорошо как-то… А если он вернется раньше времени?

Денис махнул рукой:

- Скажу, пришел интервью с ним заснять. Наболтаю что-нибудь. Блин, я вообще тоже блогер, язык-то подвешен!

Таня прыснула в кулачок. Илья тоже было поднялся:

- Я с тобой тогда.

- Нет, останься с Танюхой, фиг знает, куда этот старый хрен почесал. Может, обогнет делянку и сюда притащится.

Фонарик Денис включил, только приоткрыв дверь избы – на лес спускались густые сумерки, и он боялся, что старик увидит его, крадущегося к хижине.

Парень посветил на стены – они были густо покрыты черным порошкообразным веществом, белело только несколько прямоугольников струганого чистого дерева, где раньше, очевидно висели какие-то изображения.

«Иконы?» - мелькнуло в голове у Дениса.

Он открыл один из ларей – пахнуло гнилью. Кривоватый самодельный хлеб в берестяной плетенке покрылся густой зеленой плесенью, рядом стояла початая пачка муки: Денис развернул упаковку, погрузил пальцы в белую массу – влажная, пропахшая сыростью. Он поднял крышку стоявшего рядом чугунка и отшатнулся – в лицо ударила вонь тухлятины. Гречневая каша кишела мелкими жучками и личинками, сварили ее, очевидно, много дней назад. В другом ларе Денис обнаружил немного клубней картофеля, мягкого, проросшего и морщинистого.

Парень приоткрыл пухлую истрепанную книгу с крестом на обложке, внимание к которой вызвало негодование у старика: страницы со старославянскими письменами были густо измараны ручкой. На некоторых листах росчерки складывались в замысловатые символы, прочерченные с такой силой, что кое-где порвалась бумага.

Денис пошарил лучом фонарика по горнице, подошел к печке и открыл дверцу: пепел был слежавшийся и влажный.

Парень вышел из избы, походил по двору – осмотрел парничок, грядки с картошкой и луком. Картошка пожухла и клонилась к земле, никто ее почему-то не выкапывал. За домом в зарослях крапивы были свалены закопченные доски, выпачканные в той же черной субстанции. Денис отвел колючие стебли в сторону, нагнулся, протер прямоугольник ладонью и тут же выронил: на доске проступило изображение Христа. В крапиву забросили изрубленные, разбитые иконы.

- Святой значит… - прошептал парень.

На ватных ногах он подошел к помойной яме и поворошил палкой гниющую картофельную ботву – на поверхности показалась кость, вокруг которой обмоталась цепочка из крупных звеньев с большим нательным крестом.

- Вот черт, черт! – громким шепотом выругался он.

Заставил себя еще раз погрузить палку в мусор, обнажив еще несколько берцовых костей. Онемевшей рукой парень раскапывал гнилье – показалось несколько ботинок, все они были непарные. Денис выронил палку, сделал шаг назад, споткнулся и сел на задницу. Тут же поднялся, нашупывая походный нож в нагрудном кармане, и бросился бежать. Холодный пот струился по спине, сердце бухало в грудной клетке.

Когда он, тяжело топая, приблизился к палатке, ему навстречу открылась входная молния, и оттуда выглянула встревоженная Таня.

- А где Илья? Ты его не встретил? – она испуганно таращила круглые глаза и говорила шепотом.

- Что значит, где Илья?! – Денис хотел крикнуть, но невольно тоже перешел на шепот.

- Тут кто-то ходил вокруг палатки, светил фонариком. Он решил, что это ты и пошел тебе навстречу.

Денис молча смотрел на Таню.

- Давно он ушел?

- Минут 15 назад.

- Слушай внимательно: я пойду искать Илью. Ты в это время пакуешь рюкзак. Только свой! Палатку не сворачивай. Берешь необходимое – спальник, спички, котелок. В твоем рюкзаке несколько пачек бпшек есть. Если я не возвращаюсь через двадцать минут, идешь в сторону трассы. Держи.