Shorstov

Shorstov

Хмурый прозаик
Пикабушник
4035 рейтинг 216 подписчиков 2 подписки 39 постов 27 в горячем
123

Миазмы

Город Воронеж, остановка «Дом архитектора», бывший «Детский мир». Заброшенный подземный переход: четыре лестницы, соединённые двумя широкими бетонными трубами, — посреди одной найден растерзанный труп молодого парня. При обыске остатков верхней одежды, среди прочих личных вещей, был обнаружен флеш-накопитель объёмом 16 гигабайт, с одним текстовым документом — письмом неизвестному адресату — и несколькими фотографиями.

Содержащийся в документе текст приведён без сокращений. Фотографии засекречены и не могут быть опубликованы.

Самым трудным было осмыслить всё и решиться написать это. Психолог говорил, что мне нужно писать, когда становится страшно.

Прости за странное начало, мне нельзя останавливаться и обдумывать написанное, времени всё меньше.

Самое странное, что можно было сделать в моей ситуации — это сесть за компьютер и написать о произошедшем, но иначе я не могу успокоиться. Меня колотит, ноги отказываются идти.

Я не могу позвонить тебе, не могу написать сообщение, мне кажется, что нависшей надо мной опасности под силу прослушивать звонки и контролировать мои выходы в интернет. Поверь, я не хочу подставлять тебя и тем более подвергать опасности, но предупредить просто обязан, чего бы мне это не стоило.

Ты, наверное, помнишь, что у меня в конце коридора из-за шкафа выглядывает дверной косяк. Дело в том, что до нашей семьи в этой квартире жил какой-то чиновник. Он пробил в стене дыру и соединил две квартиры, чтобы жилплощадь увеличить. Потом его посадили. А мы, как въехали, эту дверь заварили. Мама собиралась её обоями заклеить, но что-то не сложилось. А потом, как они с отцом погибли, мне стало совсем не до этой ерунды.

Ты не смейся только, я не мистифицирую. Квартира по другую сторону двери, кажется, какая-то нехорошая. Чиновника посадили вскоре после объединения квартир — это первое. До него там жили два брата, монтажники какие-то, и оба через пару недель после переезда на одном турнике посреди коридора повесились — это второе. Кто до них там проживал, не знаю, но мой сосед снизу говорит, что про неё ещё с начала нулевых разные байки ходят. Говорили, что там в стене арматура радиоактивная замурована, представляешь. Люди ходят, спят, едят, а сами постепенно слетают с катушек и умирают. А ещё на остановке знакомую бабку расспросил, говорит, в конце девяностых там какой-то маньяк трёх беспризорников удерживал, приковал их на цепи к трём батареям в комнате, чтобы они друг до друга не добрались, и оставил умирать.

Мне после всех этих историй как-то неспокойно стало. Хожу по коридору, кошусь на эту дверь, а в груди всё инеем покрывается. Прикупил себе в хозтоварах железный засов, кое-как приладил эту железяку к двери, четыре самореза испортил, но вроде крепко посадил. Только не помогло мне. Смотрю на эту конструкцию и, знаешь, бывает смотришь на молодую мать с коляской, и вот она останавливается, на секунду отрывает руку, телефон достать или нос почесать, а ты смотришь на эту коляску, которую никто не держит, и сердце от жути сжимается. Мать вроде рядом, в паре сантиметрах, но она не держит коляску! Вот и здесь, вроде всё на месте, сварочный шов, засов, но как будто что-то не так. Ну я и задвинул дверь шкафом, забил его всяким хламом, для веса, и вроде отлегло.

А на прошлой неделе, через пару дней после нашей с тобой последней встречи, я услышал, как кто-то в эту дверь стучит! Дело было утром, я только-только открыл глаза, проснулся раньше будильника, а в по двери что-то колотит. Меня точно пришили к простыне, даже пошевелиться не мог, уже придумал себе, что это зло из пустой квартиры проголодалось и ко мне пришло. А потом до меня донёсся сначала громкий кашель, а потом разговоры. Меня отпустило. Решил, что злая квартира получила новых жильцов.

Но вот в чём дело. Голоса слышу, и кашель противный, такой свистящий и одновременно влажный. Но слов разобрать не могу, и тогда не смог. Как будто от деменции загибаюсь, звуки знакомые, интонации тоже, и слышимость хорошая, а смысл фраз понять не могу.

В тот же день встретил на лестничной клетке соседку, которая живёт напротив, и между делом поинтересовался, не знает ли она чего о новых жильцах. Та только плечами пожала и вниз потопала.

А вечером, когда пришёл с работы, пока искал ключи в кармане, как-то невзначай на соседскую дверь посмотрел, и, ты только представь, в этот самый момент, как я голову повернул, с той стороны кто-то засмеялся. Издевательски так, точно напугать меня хотел. А я по дурости своей возьми да в ответ засмейся, тоже с такой зловещей интонацией. И вдруг оттуда со страшной силой ударили, железная дверь ещё секунд пять дребезжала. Меня пот прошиб, я чуть губу себе не откусил от ужаса, быстро открыл свою дверь и заперся изнутри. Потом немного успокоился, но осадок неприятный остался, всё-таки больше их тут живу, а они, новосёлы хреновы, меня пугать вздумали.

Посреди ночи подскочил с кровати…

Веришь вот, сейчас пишу это, а у самого пальцы леденеют, ты даже не представляешь, как мне страшно, с ума бы не сойти.

Посреди ночи, говорю, подскочил с кровати, и не пойму никак, что произошло. В голове сразу тихий хриплый шёпот напомнил золотое правило, мол, если проснулся ночью без причины, значит на тебя кто-то смотрит. А я вообще ничего не вижу, темнота абсолютная, даже собственных рук не разглядеть. Начал себя по щекам хлопать, а они у меня в мурашках. Лоб в поту, в горле сухо, а в душе пожар, чувствую, что сейчас завою от ужаса, но ещё больше боюсь звук издать.

И тут прямо подо мной смех. Ох, боже, я сейчас весь продрог, писать это страшно, от макушки до ног как иголками прошлись. А ты представь мои чувства в ту ночь. Смех тихий, но по-прежнему издевательский. Я быстрее на пол, упал неудачно, коленом в стену въехал, но стерпел. До выключателя кое-как допрыгал, хлопнул по нему, думаю, сейчас тварь прямо у меня перед лицом окажется. Но в комнате пусто, ни души, кроме меня, всего мокрого и дрожащего, как на морозе.

Постепенно обмозговал ситуацию. Всё никак не мог понять, как подо мной мог кто-то смеяться. Кровать у меня сборная, помнишь же? Без основания, матрас на ДСП, а они на трёх опорах. Никак под меня не залезть, только если матрас поднимать и в щели проскакивать. И вот стою я, думаю об этом, чувствую, что колени начинают трястись. Видимо, подсознание уже догадалось, а я за ним ещё не успел. И вдруг, как обожженный, выбежал из спальни, на кухне схватил нож и вжался в угол. Я решил, что этот смеющийся упырь поднял кровать, залез под неё, а потом она стукнулась об пол, отчего я и проснулся.

Сидел в углу минут десять, если не больше, потом на ватных ногах дошёл до входной двери, проверил замки, убедился, что всё закрыто. Сам проскользнул в гостиную, включил музыку на компьютере, чтобы не страшно было, и пошёл твёрдым шагом с ножом в руке прямиком за чудовищем. Еле поднял кровать с матрасом, но никого не нашёл.

На следующий вечер пригласил в гости Ларису, она с собой притащила своего корги, говорит, пусть побегает тут, пока мы кино смотрим. Я всё думал, рассказывать ей про ночь или нет, ещё подумает, что я трус какой-то. Но решился всё-таки. Она меня сразу успокоила, сказала, что часто на границах сна — когда уже почти уснули или только проснулись — люди слышат разные звуки. Например, думаешь о том, как тебя дед по имени зовёт, и отчётливо слышишь его голос. Или вспоминаешь мелодию будильника и вздрагиваешь от неё, хотя в комнате тишина. А у меня вот смех отпечатался в памяти.

И знаешь, помогло, как камень с души. Я уже себя трижды проклял за то, что вместо действий, вертелся на месте, как флюгер, становясь то параноиком, то бесстрашным рационалистом. Но к несчастью спокойствие длилось недолго. Мы сидели перед телевизором в гостиной, когда Ларисин корги принёс в зубах глаз. Я сфотографировал его, это не бутафория и не похожий кусок курицы, а настоящий глаз! И рожа у пса в кровище, мы уж думали, что поранился, но он даже не скулил, положил рядом с нами эту мерзость и сел рядом. Лариса в панике потащила питомца в ванную, обмыла, вытерла, ещё раз осмотрела, нет ли ран. А я тем временем места себе не находил, как заведённый по квартире носился, во все углы заглядывал, и как будто неведомая сила мне мозги запудрила, ты только подумай, не удосужился проверить за шкафом в коридоре.

Не помню уже, что на нервах сказал Ларисе, извинялся за что-то, искал объяснения, но мысли путались, язык заплетался. Проводил её до остановки, а сам как вернулся, так словно прозревший быстрее к шкафу. А там вся заваренная дверь в крови. Ты не подумай, что я напутал или на нервах себя накрутил, все фотографии ищи на флешке.

И кровь не пятнами стелется, а сочится из щелей по бокам. Меня, наверное, всего свело судорогой. Я с омерзением дотянулся до медной ручки, дёрнул на себя, и дверь поддалась. Никакого сварочного шва не было, теперь оттуда брызгали красные струйки, в нижней щели что-то застряло и противно хлюпало. Это были подгнившие кусочки мяса, и я почему-то очень сомневаюсь, что оно принадлежало какому-нибудь известному животному.

И эта чёртова дверь, она показалась мне такой хлипкой и ненадёжной. Только прилаженный мною же засов сдерживал ту мерзость, что изо всех сил старалась пробиться с той стороны в мою квартиру.

И этот запах. Так смердит мясо, забытое на неделю в целлофановом пакете. Он вони заболели виски, в груди зашевелились вязкие потоки рвоты. Я ринулся к компьютеру, хотел написать Ларисе. Съедающее меня изнутри чувство вины межевалось с выжигающим душу ужасом. Было очень неудобно, что её пёс мог отравиться гнилым мясом, подброшенным соседями, но в то же время я понимал, что переживать об этом в моём положении — несусветная глупость.

Пошевелил мышкой. Монитор зажёгся. И увиденное сломало что-то внутри меня. На экране большими буквами было напечатано: «СНИМИ ЗАСОВ, СВОЛОЧЬ».

Я верю тем, кто заявляет, что за ночь поседел от ужаса. По волосам словно пропустили ток, я затрясся, будто приговорённый на электрическом стуле. В припадке уронил со стола клавиатуру, разбил кружку с недопитым кофе, скрутился, как раненый в живот, и едва не задохнулся от кома в горле.

Как нашатырный спирт на меня подействовал звонок телефона. Взяв себя в руки, я поднял трубку, даже не обратив внимания, что звонят со скрытого номера. Тихий старческий голос в приказном тоне пробурчал: «Не смей звонить никому, падла…»

Я не дослушал, сбросил и дрожащими пальцами набрал «02». Пошли гудки, потом неприятные стуки бьющейся о пластиковый корпус трубки, а затем послышался голос: «Я же сказал, не вздумай, скотина!» Слова разрывной пулей влетели в голову.

Еле поднялся, вышел в коридор, взял куртку, хотел покинуть квартиру, но, взявшись за ключ, услышал смех в подъезде. Вернуться бы сейчас в прошлое и отвесить себе звонкую пощёчину, отогнать от глазка, не дать увидеть то раздирающее сознание порождение, занявшее лестничную клетку.

Господи, как же мне страшно вспоминать это воплощение уродства. Я могу ошибаться в деталях, но в общих чертах ошибиться невозможно. Пёстрые жёлтые трубы, покрытые чёрными перьями и извивающиеся, как дождевые черви, тянулись из соседней квартиры к большому, размером с дверь, мохнатому комку. Из этого эпицентра мерзости прорастали тонкие, как у мухи, лапки и бурые изогнутые отростки, походящие на обугленные культи человеческих рук. Всё это создание извивалось, тряслось, сворачивалось в невозможные формы и растягивалось, испуская чёрный дым. До сих пор жалею, что не успел его сфотографировать.

Я отпрянул от глазка и помчался в другой конец коридора, проверить засов, как вдруг обнаружил, что моё лицо и руки покрыты мерзкой серой плёнкой, походящей на молочную пенку. Содрал её с себя, бросил на пол, добежал до засова. Дверь, посвистывая смазанными кровью петлями, болталась взад-вперёд. Засов всё ещё держался, но пара удерживающих его саморезов уже поблескивала верхней частью резьбы, будто намекая мне, что в квартире больше нельзя задерживаться. Но куда я мог пойти? Ведь на лестничной клетке всё ещё смеялся ужасный выродок.

Тогда я забаррикадировал обе двери, а сам заперся в гостиной, сел за компьютер и стал писать это.

Обещаю, я постараюсь как можно быстрее найти какой-нибудь способ запечатать этот кошмар и не дать ему расползтись дальше. Как будет возможность — сразу с тобой свяжусь. Главное — сохрани фотографии.

Моя квартира уже заполнилась проклятыми миазмами этой гадости, просочившейся из соседней квартиры. Но я чувствую, что пока пишу, прилипнув к монитору, им до меня не добраться. Так легче переживать окружающий кошмар.

Теперь я намериваюсь сохранить всё, вылезти из окна на крышу магазина, спрыгнуть на землю. И, понимаешь, я будто чувствую, что меня караулят под окнами, этот смеющийся урод точно кинется за мной, на этот счёт сомнений не осталось. Но я придумал, как его запутать, я перебегу дорогу по закрытому переходу! Осталось только решиться. Флешку брошу в твой почтовый ящик. И если ты сейчас читаешь это, то у меня получилось, и не всё ещё потеряно.


----
Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov
2022
© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!
Послушать можно здесь

Показать полностью
184

Брюзга

Страшна в России старость. А одинокая старость вдвойне страшнее.

Моё столкновение с ужасными событиями, описанными ниже, случилось в начале года, когда я твёрдо решил добить нужную сумму денег на собственную квартиру. Начал работать удалённо, в свободные дни впахивал грузчиком на промзоне. Стал ужасным скрягой, трясся за каждую копейку, ел в забегаловках и точках быстрого питания, брал первое, мясо и побольше мучного, чтобы пополнить силы и не перегореть посреди рабочего дня.

До заветной цели оставалось около ста тысяч, когда я съехал из прекрасной съёмной двушки в трёшку в том же доме, но в соседнем подъезде. Правда снимал я не всю квартиру, а одну комнату, справа от ванной и туалета. Здесь я планировал остаться на пару месяцев и уже весной освоить собственную жилплощадь.

Хозяином квартиры был Толик — неприятный на вид худосочный дед с пухлыми губами и низким морщинистым лбом.

Свой рассказ я пишу, что называется, по горячим следам. В той панике, что властна надо мною сейчас, я могу упустить какую-нибудь мелочь или не сделать очевидного вывода, но мне действительно важно поделиться с вами той обидой и страхом, что меня переполняют.

Во избежание необоснованной критики хозяина моей комнаты расскажу о его личности. Толика действительно никто не любил. Хозяином он был отличным, однако соседом — ужасным. На своём веку, если верить сплетням, что я слышал, Толик сжил с десяток соседей сверху и трёх — снизу. Вывести из себя его могло что угодно, от частого топота и звуков телевизора до неприятного скрежета тела по кафельной ванной и, как он сам говорил, громкого кашля, который рвёт ему душу.

Соседей снизу он изводил сам, но делал это мастерски. Стоило люстре на потолке еле заметно дёрнуться от шагов наверху, как Толик подскакивал со своего продавленного дивана, вставал посреди комнаты и, раскачиваясь, как борец сумо, громко топал ногами до тех пор, пока снизу не начинали стучать по батарее. На любые выпады в свой адрес Толик спокойно отвечал, что всему виной не он, а его соседи сверху, обнаглевшие настолько, что своим топотом не дают жизни ни ему, ни людям, живущим ещё ниже.

Хозяйка двушки вообще шептала, что человек это страшный, связанный с нечистой силой и чёрным колдовством, однако я ей не поверил. Ко мне Толик относился хорошо. Не думаю, что дело в деньгах. Те крохи, что я платил ему за квартиру, мало кого могли задобрить. Скорее я заполнил небольшую часть той прожорливой пустоты, что уже несколько лет с аппетитом поедала старика изнутри.

Жены он лишился в начале девяностых, ушла от онкологии. Единственная дочь окончила институт и переехала куда-то на Урал. Вот и остался он в родных стенах совершенно один — без семьи и друзей. Как и любой одинокий человек Толик до смерти боялся вечеров, когда пустая квартира кажется особенно пугающей. Со мной же вечера стали весёлые. С удалённой работой я расправлялся по ночам, грузчиком трудился утром и днём, и к пяти часам обычно был полностью свободен. Мы сидели в его просторной гостиной, чаще играли в шахматы, реже — в карты. Толик, с виду такой чёрствый и противный, оказался весьма мягким и сентиментальным, к примеру третью комнату в квартире он держал закрытой, иногда убирался там и менял бельё на небольшой кровати. В этой комнате раньше жила его дочь, и Толик был свято уверен, что однажды она навестит старого отца и останется ночевать в своей родной комнатке. Однако дочь, как я позже выяснил через своего одноклассника, ныне служащего в МВД, скончалась от проблем с печенью ещё в нулевых.

Постепенно взгляд мой мылился, плохие поступки Толика будто проходили мимо, прятались в тени душевных вечеров. Соседи стали подозрительно коситься на меня, с ухмылкой расспрашивали, не извёл ли меня брюзжащий дед, но я лишь пожимал плечами и старался быстрее закончить неприятный разговор.

Неделю назад Толик ликовал. Сверху поселились новые жертвы его террора. Он, как бы между делом, рассказал мне о своём плане. Дед хотел купить в зоомагазине пищалку в виде жёлтой курицы, просунуть её в вентиляцию и ручкой от швабры давить на неё по ночам. Я было хотел ответить ему, что это плохо, что не стоит мешать другим людям, но не нашёл в себе сил. А Толик, сияющий от предвкушения очередной пакости, на радости сделал мне драгоценный подарок. Сказал, что благодарен мне за беседу и поставил на стол четырёхтомник Гайдара в зелёной обложке — издание 1955 года, почти антиквариат. Тут-то меня и сковало, я попросту не смог выдавить из себя недовольное замечание. С тех пор совместных вечеров у нас не было, началась самая страшная неделя в моей жизни.

В понедельник я взял выходной. В квартире сверху весь день громко двигали мебель, на кухне гремели чем-то тяжёлым, над моей комнатой пищал и хныкал ребёнок. Толик был рад этому шуму, хотя умело прятал радость за маской бешенства. Он стучал вилкой по батарее, но соседи не реагировали; он звонил председателю и участковому, но те подолгу не брали трубки, а потом объявляли, что разберутся и отключались.

Во вторник я вернулся домой поздно, после работы встретился с друзьями. Толик встретил меня на лавочке у подъезда, он сидел неподвижно, с сигаретой в зубах.

— Ты говорил, ужастики любишь? — спросил он, не поздоровавшись.

— Уважаю, — кивнул я.

Толик затянулся и многозначительно покачал головой.

— В восьмом часу звонок в дверь, — чуть тише начал он, — открываю. Соседи сверху, новые эти. Баба пришла, худая как спичка, с коробкой. Тянет мне, говорит, мол, от нас к вам, чтобы жить нам без ссор и ругани. Видать, наплёл кто-то уже про меня. Ну да ладно. Я коробку оставил на кухне, а сам отлить, думал, вдруг там сладкое, сейчас с чаем съем. Вернулся, а коробок на полу, раскрытый, чтоб его. Понял, нет?

Меня пробрала дрожь.

Мы поднялись в квартиру, обыскали каждый уголок, даже комнату дочки Толика, но ничего не нашли. Я предположил, что соседка принесла в коробке крысу или летучую мышь, чтобы проучить сварливого старика, предложил Толику расставить мышеловки, но тот отказался что-либо предпринимать. Он совсем поник, пожелал мне спокойной ночи и заперся у себя в комнате. Я же зарядил две мышеловки, заложил щели в двери старым байковым одеялом и провёл целую ночь за работой.

Около трёх часов из-за стены, за которой располагалась комната Толика, донеслись приглушённые голоса. Я решил, что бессонный дед включил телевизор, и не уделил странным разговорам особого внимания, и как позже оказалось — зря.

В среду днём позвонили в дверь. Толик задремал после обеда, поэтому открывать пошёл я. На пороге стояла высокая черноволосая женщина средних лет. Она спросила, не занят ли я, и смогу ли помочь её мужу поднять к ним на шестой этаж кровать.

Большая прямоугольная коробка в два метра длиной и в полметра высотой стояла этажом ниже. Меня этот факт немного смутил. Как её здоровый муж, мрачный, широкоплечий, на две головы выше меня, смог дотащить коробку только до четвёртого этажа. Однако я согласился, помог дотащить тяжёлую коробку до квартиры. Внутри было совсем пусто, ни мебели, ни других коробок.

— А где ваш малыш? — с натянутой улыбкой, из вежливости поинтересовался я.

Муж с женой переглянулись и в недоумении покрутили головами.

Я тогда подумал, что происходящее всё больше походит на завязку ужастика. Отчего-то стало некомфортно находиться в чужой квартире. Я попрощался и слинял оттуда. Остаток дня из квартиры сверху доносился странный жужжащий звук, перерастающий в противный скрип, точно кто-то орудовал шуруповёртом. К вечеру всю утихло.

Ночью вчерашние странные разговоры повторились, я приложился ухом к стене, но слышно стало хуже, и тогда меня осенило. Говорили не в комнате Толика, а где-то в глубине квартиры. Я вышел в коридор, прислушался, расслышал отчётливое «Что вам от меня надо?», донёсшееся с кухни, поежился и вернулся к себе.

Ранним утром меня разбудила страшная жажда. Я опустил ноги с кровати и наступил во что-то вязкое. В темноте было не разобрать, какой противной субстанцией был покрыт весь пол в комнате. Я шёл, опираясь на стены, едва не поскальзывался, как на льду. В груди клокотало, нарастала паника, в нос бил приторный смрад. Хлопая руками по стене, я никак не мог отыскать выключатель. В горле ужасно пересохло, каждый вздох отзывался жутким хрипом. Ноги липли к полу, точно к расплавленному асфальту. Так и не найдя выключатель, я двинулся к двери, она оказалась распахнута. Прошёл в коридор, принялся искать дверь ванной, но в кромешной тьме, казалось, не было ничего, кроме холодной пустоты и мерзко хлюпающей под ногами слизи.

— Дядь Толя! — услышал я свой хриплый голос и продрог, оцепенев от ужаса.

В другом конце коридора что-то булькнуло. Затем во тьме вырисовался силуэт, но это был не Толик, а щупленький ребёнок лет четырёх. Неожиданно люстра, подобно молнии, прыснула светом в коридор, и в жёлтой вспышке я увидел заплывшее лицо, изо рта и носа его желейными змеями рвалась блестящая слизь. Перед глазами пронеслись пугающие кадры, будто этот уродец с распухшим лицом взрослого мужчины и телом малыша выбирается из принесённой соседкой коробки и прячется в самом тёмном и пыльном уголке квартиры.

Я кинулся обратно в комнату, но сразу упал, пойманный за ногу липкой слизью. Руки увязли в противном желейном месиве, спина онемела от испуга, в локтях закололо. Мне не удавалось высвободить ногу, не доставало опоры, а из коридора тем временем донеслись шлепки. Лёжа в растяжку, прикованным к полу, с едва не выскакивающим из груди сердцем, я слушал, как они приближаются ко мне и был уверен, что это бежит изрыгающий слизь урод.

Рядом с левым ухом что-то звонко плюхнулось на пол, я дёрнулся в противоположную сторону и услышал громкий смех. Люстра расщедрилась на ещё одну вспышку, и в этом кошмарном мгновении я увидел перед своим лицом иссиня-чёрное лицо Толика, покрытое сочащимися гноем порезами. К горлу подкатила вязкая рвота, я оттолкнулся свободной ногой, с болью вырвал руку из цепкой хватки слизи и — проснулся, покрытый мурашками и потом.

Сквозь нестиранный годами тюль в комнату пробился тёмно-синий утренний свет. Первым делом я кинулся в коридор, включил свет, осмотрел пол и стены — ничего, ни единого склизкого следа. Но развернувшись, я схватился за грудь и попятился. По полу за мной тащился мокрый след блестящей слизи. Я поднял ногу, увидел, что вся она до щиколотки покрыта вязкой плёнкой. В беспамятстве ринулся к кровати, схватил смятое одеяло и в ужасе бросил его на пол. Руки вымазались в слизи. Глаза застилали горячие слёзы, в памяти жёлтыми вспышками попеременно мерцали лица заплывшего урода и изрезанного Толика.

Собравшись с мыслями, я перестелил постель, вымыл пол, заложил стиралку. Толик проснулся спустя несколько часов, выглядел он расклеившимся, весь красный, со слезящимися глазами. Упросил меня сходить в аптеку, а сам вернулся в комнату, лёг на продавленный диван и, свистя заложенным носом, задремал.

У подъезда я встретил соседа снизу, он чуть заметно улыбнулся и спросил:

— Как дела у вас? — И, не дождавшись моего ответа, всё так же улыбаясь, продолжил: — Шумите по ночам, носитесь туда-сюда.

Я нелепо отшутился и поспешил в аптеку, а по возвращении собрал вещи и позвонил другу. Толик зашёл в комнату, жалобно посмотрел мне в глаза, потёр в руках кружку с растворённым лекарством и, промычав что-то себе под нос, ушёл на кухню. Я стыдливо отводил взгляд, но отказываться от переезда не собирался. Оставаться в квартире с неведомым злом, выпущенным из коробки, я совсем не хотел.

Друг обещал заехать через полчаса. И следующие тридцать минут стали самыми томительными в моей жизни. Поначалу я думал выйти к подъезду, но не решился стоять с чемоданами на морозе. Страх понемногу отступал, подсознание подбрасывало успокаивающие мысли.

«Монстры не нападают днём», — думал я.

Но где-то на горизонте блестящей капелькой мерзкой слизи мерцало скверное сомнение. Что-то в тишине квартиры было не так, что-то издевательски, безо всякого приличия нарушало обещанную подсознанием безопасность. Я прислушался.

Голоса. Снова эти странные разговоры. Голова стала морозной, будто я жадно откусил мороженого. Ноги сами понесли меня на кухню.

— Он уезжает, что ещё надо? — причитал Толик. Дед стоял на табуретке, опёршись о стену дрожащими руками, и, запинаясь, говорил в решётку вентиляции: — Не убивайте, не убивайте.

Я приблизился к Толику в надежде услышать, что ему ответит чужой голос, но тот молчал. Дед резко обернулся, увидел меня, закричал и грохнулся на пол. Что-то в его теле хрустнуло. Толик схватился за бедро и протяжно завыл. Я протащил его по полу до комнаты, уложил на диван, соорудил шину из швабры и ремней, позвонил в скорую. Диспетчер, услышав адрес и фамилию пострадавшего, резко сменила тон, грубо заявила, чтобы я не занимался ерундой, и бросила трубку.

Толик лежал, прикрыв лицо руками, и плакал. Меня обуяла ужасная злость. Стиснув зубы, я помчался к соседям сверху и заколотил им кулаками по двери. Открыл мрачный муж, толкнул меня, прижал к стене и тихо пробасил:

— За брюзгу обидно? Ноги уноси, дурак.

С трудом я вырвался, отшатнулся от злобного соседа. В дверях показалась его исхудалая жена, она смотрела на меня исподлобья и улыбалась. Повисла тревожная пауза, я ещё раз посмотрел на мужика, увидел его мрачное лицо, и, плюнув на всё, побежал вниз по лестнице.

У нашей двери стоял сосед снизу и робко заглядывал в тамбур. Я, разозлённый, схватил его за ворот куртки, но тот оттолкнул меня, нахмурился и сказал:

— Сказано же тебе, уезжай, пока не поздно, а то… — сосед вдруг осёкся и посмотрел за моё плечо.

Я обернулся. На площадке между этажами стояла худая женщина.

— Вы чего над дедом издеваетесь, сволочи? — прорычал я в гневе.

— Кто ещё над кем издевается, — огрызнулся сосед, ещё раз взглянул не женщину и спешно удалился.

Я заперся в квартире, позвонил другу и отменил поездку. До обеда провозился с Толиком, поил его обезболивающим, заново перевязывал ногу, успокаивал, говорил, что странные голоса в вентиляции — это издёвка соседей сверху.

К часу дня меня сильно разморило, я отошёл на несколько минут, хотел полежать у себя в комнате. Сам не знаю, как отключился, видимо, на нервах сказалось ночное происшествие. Проснулся от звонка в дверь, за окнами уже стемнело. Вышел в коридор, прильнул к глазку — никого. Только отошёл от двери, как звонок повторился. Раздражённый, я поплёлся обратно, открыл дверь с намерением высказать шутникам всё, что о них думаю, но вдруг краем глаза заметил в комнате Толика какое-то движение. В голове моей что-то звонко лязгнуло, по рукам побежал холодок. На груди беззащитного деда сидел тот урод с залитым слизью лицом. Длинными костлявыми руками он впился Толику в шею и, подёргивая острыми локтями, душил недвижимо лежащего старика.

За моей спиной с грохотом распахнулась дверь, в квартиру ворвался сосед сверху, схватил меня за горло, оттащил в подъезд, поставил у ступеней и пинком отправил вниз по лестнице. Я неудачно упал, заработал себе несколько переломов и сотрясение мозга. Очнулся уже в больнице, с перетянутой бинтами головой и с аппаратом Илизарова на ноге.

Сегодня утром списался с хозяйкой своей бывшей съёмной квартиры, расспросил у неё про Толика. Она говорила неохотно, но всё-таки призналась, что пару дней назад он куда-то пропал. Про странную семейку хозяйка ничего не знала, однако несколько раз оговорилась, что другие соседи слышали, как старик целыми ночами разговаривал с телевизором, а после того, как я случайно свалился с лестницы, вообще ушёл из квартиры, даже не закрыв за собой дверь.

— Забудь о нём, — сказала она в заключение, — возвращайся лучше ко мне, я тебе скидку сделаю. А там, глядишь, квартиру брюзги выкупишь…

Я не дослушал её и сбросил.

Вечером выпросил у соседа по палате ноутбук и написал всё это. Не могу сказать, что ничего не понял, да и соседей, провернувших всё это, тоже можно понять. Но нужно ли их понимать? Стали бы они понимать теперь уже покойного Толика?

Я вряд ли стану копаться в этом деле дальше. Да, я знаю, что пропавший не мог разговаривать с телевизором, потому что телевизора в квартире попросту не было. Знаю, что на самом деле было в той злосчастной коробке из-под кровати, и какой ящик и для каких целей весь вечер собирал жужжащий шуруповёрт. Но другая коробочка — та, которую Толику передала новая соседка — никак не выходит у меня из головы.

Я бы очень хотел узнать, как работает эта служба по сживанию одиноких брюзжащих стариков, кто эти двое — мрачный муж и худая жена — на самом деле, и что за дьявольское существо они упаковали в коробочку… но, наверное, никогда не узнаю.


----
Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov
2022
© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!
Послушать можно здесь

Показать полностью

Эпоха просвета

Во рту у Феди Стелькина громко хрустнуло, он поморщился, сплюнул на стол обгрызенный синий колпачок с трещинкой на боку, с жалостью посмотрел на часы. До конца урока оставалось больше получаса, а ненавистное сочинение с пошлым названием «В лесу» ещё не было начато. Федя оперся пухлой щекой на измазанный в синих чернилах кулак и лениво протянул:

— Анна Ивановна…

Молодая учительница подняла на него глаза и вопросительно кивнула.

— А как правильно: рассвело или расцвело?

— Стелькин, — с укором начала она, — тебя что, в гугле заблокировали?

Федя надул губы и стыдливо опустил глаза в тетрадь.


* * *

Телевизионная студия вспыхнула красным, под потолком зажглись прожекторы, из колонок с хрустом вырвалась музыка. Ведущий объявил начало дебатов. Импозантный мужчина, одетый в красивый двубортный костюм, начал говорить.

К концу отведённой ему минуты он, активно жестикулируя, заключил:

— Поэтому, господа собравшиеся, учитывая всё вышеизложенное, и беря во внимание все известные на сегодняшний день источники, а также кипу скопившихся точек зрения, иметь относительно норманнской теории твёрдую радикальную позицию — это как минимум глупо.

В зале поднялся гвалт. Ведущий жестами успокоил зрителей, поблагодарил выступавшего и предал слово его оппоненту.

— Знаете, — начал тот, — вас, дорогой мой соперник, никто не просил высказывать своё мнение. Оно тут вообще, по большому счёту, никому не нужно.


* * *

Стройная брюнетка простучала на высоких каблучках по длинному коридору, остановилась около двери с табличкой «Отдел по борьбе с врагами просвета, оккультизмом и прочим мракобесием», потянула за ручку, вошла.

— Привет всем… Симонов, ты почему вчера не принёс… так, а Симонов где? — спросила она, сбрасывая с хрупких плеч белую шубку.

— Опаздывает, — ответил ей щупленький секретарь, — день рождения, наверное, празднует.

— Ясно, — брюнетка закатила глаза. — Впрочем, как обычно… типичный козерог.

Показать полностью
213

Чем пахнет земля

Этот рассказ является приведённой в художественную форму историей, записанной со слов Игоря Болдырева — единственного жителя одной из деревень нашей области. В журнал, где я раньше работал, эту рукопись по неизвестной мне причине не пропустили.


В 16 лет Игорь хоронил бабушку. Он стоял у гроба, держа мать за руку, и боялся наклониться к бледному телу, поцеловать покойницу в лоб. Игорь представлял, как бабушкины глаза открываются в тот момент, когда его лицо останавливается в паре сантиметров от серого морщинистого лика, а старухины губы растягиваются в улыбке, оголяя блестящие коронки на зубах.

Мать говорила ему: «если не хочешь, то не надо, главное мысленно попрощаться». Но Игорь не смел отступать. Вжавшись в руку матери, он проговорил про себя: «никогда тебя не забуду, бабушка, и дом наш не забуду, и не продам никогда», потом робко наклонился к бабушке и, тихо причмокнув, коснулся дрожащими губами маленькой иконки в золотой рамочке, что лежала на бабушкином животе. Боясь сдаться, он не стал разгибаться полностью и, нависая над гробом, стал перемещаться к лицу покойницы. Миновав мраморные руки с бледно-синими ногтями, он снова вспомнил об ужасной гримасе, но теперь-то, на половине пути, уж точно нельзя было отпрянуть назад и спрятаться за материну юбку.

Бабушка лежала недвижимо, как восковая фигура. Игорь поцеловал её в лоб и быстро выпрямился и громко вздохнул, точно вынырнул из деревенского пруда.

Когда лакированная шестиугольная крышка ложилась на мрачный ящик, парень заметил, что голова у бабушки слегка повёрнула. И вдруг её глаза приоткрылись, как у только что разбуженного человека, а губы задрожали и в мгновение расползлись в добрую улыбку, какие бывают у провожающих своих сыновей в далёкий путь матерей, перед тем, как спрятаться за платком и горько заплакать.

Игорь дёрнул мать за рукав, но та, утирая слёзы, не обратила не сына внимания. Крепкие руки деревенских мужиков взялись за молотки и за полминуты вогнали в крышку несколько гвоздей. Парень знал, что настоящее прощание случается не во время жутких поцелуев в лоб и даже не во время падения первых комьев чёрной земли на гроб, а именно теперь, когда последнюю кровать родного человека заколачивают и превращают в простой деревянный ящик с разлагающимся содержимым, каких миллионы гниют под человеческими ногами.

С тех пор прошло много лет. Игорь схоронил обоих родителей, обзавёлся семьёй, в середине девяностых стал заниматься бизнесом, сколотил состояние. И про обещание своё не забыл: в начале нулевых заново отстроил бабушкин дом в деревне, правда, занимался не сам, а поручил все работы строительной компании.

Потом Игорь прогорел. Разменяв четвёртый десяток, по глупости опошлился, развёлся с женой, позабыл про детей. Партнёры по бизнесу подставили, сказали решать: уходишь сам с частью денег или уходишь без всего и по этапу. Осталась у него одно место, куда можно было податься. Новый дом он увидел впервые в 2015. Приехал в деревню в обед, прошёлся по родным местам и чуть не взвыл от отчаяния прямо посреди пустого поля, осознав, что Родина его мертва. Большая часть домов скрывалась за разрушенными заборами, остальные либо совсем покосились и развалились, либо сгорели дотла. Ни одной живой души не было на опустевших улицах, которые теперь и улицами нельзя было назвать.

Домой он шёл совершенно поникший, насупившись, в глазах его остовы домов вдруг вспыхивали, неуловимым мгновением детского восторга обращались теми образами, что Игорь принёс с собой из беззаботного детства. Но зацепиться за светлую мысль он никак не мог, она ехидно ударяла исподтишка, точно на долю секунды учуянный аромат старых дедовских духов или бабушкиного мяса по-французски, но тут же вмешивалась суровая реальность со своими скверными мыслями.

От его старого дома ничего не осталось, теперь на его месте возвышалась роскошная двухэтажная дача с двускатной крышей и модными, заделанными под дерево, стеклопакетами. Из окна второго этажа, где Игорь поставил себе обеденный стол и удобное дюралевое кресло, открывался отличный вид на пустую деревню, мерцающий в лучах заката пруд и негустой лесок за ним, в котором скрывалось местное кладбище.

Первые пару недель прошли гладко. Игорь рано вставал, занимался делами по двору, особенное внимание он уделял укреплению кирпичного забора и смене замков на дверях, будто предчувствуя какую-то нависшую над ним угрозу.

Воскресным утром он решил навестить кладбище. Пошёл через плотину на другую сторону пруда и остановился у небольшой ложбинки, где он всё детство играл с мальчишками в футбол и прятки. В голове треснуло горькое воспоминание: стоящая на плотине бабушка машет маленькому Игорьку рукой и кричит: «Игорюша, давай домой!»

На глазах навернулись слёзы, мужчина хотел даже немного всплакнуть — успокоить душу, но мелькнувший на периферии зрения сгорбленный силуэт заставил эмоции мигом отступить. Кто-то прошмыгнул мимо деревьев у пруда. Игорь попятился, наклонил голову в надежде рассмотреть странный объект, но ничего не разглядел. Стало жутко, оно и понятно: один в вымершей деревне, а тут ещё ранним декабрьским утром кто-то неведомый бродит возле пруда, да в тот самый момент, когда ты прогуливаешься рядом.

Игорь сделал шаг, потом ещё один, и с каждым таким шагом страх его постепенно сходил на нет, превращаясь скорее в выдуманную подсознанием отговорку, лишь бы не идти на это кладбище и не смотреть, скукоживаясь от вяжущей душу печали на чёрно-белый бабушкин портрет на мраморной плите.

Однако, подходя к кладбищу, Игорь вновь заметил силуэт, но на этот раз вполне явственно. Среди кривых, будто пальцы старой ведьмы, ветвей деревьев, копошилась сгорбленная старуха в буром бушлате. Игоря постепенно начинало колотить, он и сам не понимал, отчего вдруг его, здорового сорокалетнего мужика, так затрясло от вида самой обыкновенной старушки. Наоборот, на душе должно было стать теплее, ведь родная деревня оказалась не вымершей, пульсировало в ней ещё дряхлое сердечко. Но как мужик себя не успокаивал, паническая атака всё нарастала, то перехватывая дыхание, то болезненно отзываясь в груди.

Игорь миновал кладбищенскую ограду, приблизился к деревьям и тихо поздоровался, боясь напугать одинокую старушку. Она, даже не взглянув на него, спросила: «Ты, Игорёк?»

— Я, — ответил он, опешив.

— Чем земля пахнет, Игорёк? — спросила старушка.

Тогда мужик заметил, что своими тоненькими веснушчатыми руками она копается в кладбищенской земле, разбивает твёрдые комки ногтями и пропускает чёрную кашицу между пальцев.

Отвечать старухе Игорь не стал, сразу понял, что несчастную одиночку взял маразм. Но та настаивала:

— Чем земля-то пахнет, а? Игорёк? Думаешь, слезами? На кладбище все плачут.

Игорь окаменел, раскрыв рот от удивления. Какого чёрта умалишённая бабка знает его имя? Может, увидела, как он из дома выходил, и вспомнила, как звали маленького внучка односельчанки?

— Игорёк, — голос старухи будто бесшо;вно пристроился к потоку его рассуждений, отчего показался ещё более пугающим. Она всё продолжала: — Или солью человеческой, думаешь?

— Извините, — начал Игорь, поморщившись, — а вы из какого дома.

— Сла-а-ва Богу ты вернулся, — громко протянула она и громко, через зубы, задышала. — Родителями она пахнет, Игорёк, и бабушкой твоей. Думаешь, закопал и всё, отделался? Тысячу лет глупые люди не могут додуматься взять и забыть про тело без души, да, Игорёк? Ты хоть знаешь, куда она улетает и что тут остаётся? Иди, иди, она рада будет, иди.

Внутри Игоря всё опустилось, он в ужасе обернулся к памятникам и увидел, что почти все они больше чем наполовину ушли под землю, а когда снова решился взглянуть на старуху, то не обнаружил её ни на прежнем месте, ни где бы то ни было поблизости. Вместе с бабкой пропала и его паника.

«Чёрт меня за нос водил! — подумал мужик. — Точно, закружил голову, вовремя я отвернулся, ещё бы чуть и насадился глазами на ограду…» — от этой мысли его пробрала дрожь. Игорь громко покрыл воображаемого черта отборным русским матом, а потом про себя прочитал молитву, молиться вслух ему было неловко.

Среди поваленных железных памятников, припорошенных снегом, и треснувших мраморных гробниц, бабушкину могилу он нашёл очень быстро. Сердце сжалось от горя. Памятник покосился, стал похож на врытый в мёрзлую землю ромб; бабушкин портрет потрескался и походил на засвеченный негатив. Лицо её виднелось лишь наполовину, добрые глаза смотрели в самую душу внука, родной взгляд вскрывал самые потаённые гнойники и высвобождал всю накопившуюся гниль, она выливалась наружу через слёзы. Игорь пал на колени, вцепился пальцами в землю и тихо протяжно застонал. И вдруг холодный ужас ударил ему в спину, он вспомнил жуткие похороны и странную бабушкину улыбку из гроба. И сию же секунду, как назло его и без того истрёпанному душевному состоянию, издевательски и торжественно кто-то над самым ухом прошептал: «Вот она, бабушка!»

Игорь истошно завопил, упал на живот и быстро посмотрел наверх. Он затрясся, как от прошибающего насквозь ветра, когда увидел над собой жёлто-коричневое лицо бабки в буром бушлате. От неё тянуло чем-то сладковато-цветочным, так пахли прикованные к постелям обитатели хосписа, в который Игорь определил свою мать, а когда старуха раскрыла рот, то в нос мужику ударил знакомый запах спирта.

— Бабушка придёт, ты иди домой, не лежи на снегу, — говорила она, пятясь назад.

Игорь дождался, пока жуткое лицо пропадёт из его поля зрения, поднялся, осмотрелся, убедился, что рядом больше никого нет, и со всех ног побежал домой. До вечера его лихорадило, поднялась температура, ломило конечности, сводило суставы. С наступлением темноты он заперся в доме и до самого утра лежал при включённом свете, боясь, что страшная галлюцинация повторится.

Следующий случай, ставший кульминационным во всей этой истории, произошёл спустя четыре дня после инцидента на кладбище. Поздно вечером Игорь сидел на своём любимом месте — в кресле у окна на втором этаже — в темноте. Придя в себя, он уже не боялся увидеть черта в образе бабки и в своих стенах чувствовал себя в полной безопасности.

Сквозь стекло он вглядывался в небо в поисках единственного знакомого ему созвездия — Большой медведицы. Под огромным тёмным куполом чёрным бархатом стелились пустые поля на горизонте и завораживающий тёмный лес, скрывающий медленно уходящее под землю кладбище.

Игорь сразу понял, откуда на него смотрят эти два жёлтых огонька. Они появились внезапно и просто не могли остаться незамеченными на совершенно чёрном фоне деревьев. В груди заклокотало, недавно пережитая паническая атака вернулась с новой силой. Игорь вжался в спинку кресла. Его дрожащая рука чуть слышно билась об стену в поисках выключателя. Сначала огоньки, подобно двум гигантским, застывшим на месте светлячкам, оставались неподвижны, но потом резко дёрнулись, одновременно проплыли в сторону, а затем исчезли на несколько секунд и появились в другом месте кладбищенского леса. И тогда Игорь понял, что огоньки были не чем иным как глазами, и он не сомневался, что глаза эти смотрели именно на него.

Наконец, отвернувшись от окна, мужчина нашёл выключатель и включил свет. Вместе с озарившим комнату светом в голове Игоря щёлкнула жуткая мысль: он выдал себя существу на кладбище, той жуткой инфернальной старухе, смердящей разлагающейся плотью. Руки его окропило мурашками, от плеч к вискам спазмом скользнул жгучий ужас, на лбу выступил холодный пот. Игорь повернулся к окну и, окоченев от испуга, до боли в кистях вжался в кресло. На него пристально смотрела перекошенная гримаса. Мужчине понадобилось с четверть минуты, чтобы успокоиться, ведь жуткое лицо было его отражением.

Затем его голову заняли странные громыхания и шорохи, доносившиеся с первого этажа. Позже он списал их на звон в ушах, но проверять всё равно не осмелился, лишь заперся в комнате и вскоре задремал.

Проснулся Игорь в обед. Сидя с чашкой кофе, он вспоминал все известные ему признаки порчи и атрибуты чёрных магов, о которых он по молодости читал в популярных дешёвых журналах с мистическими историями. Несколько часов Игорь потратил на поиск воткнутых в мебель так называемых могильных игл, проверял углы на наличие подозрительных символов, выведенных чёрным маркером у самого плинтуса, с энтузиазмом рылся на чердаке, впрочем, в глубины души искренне надеясь, что ничего страшного не найдёт. Но поиски его увенчались успехом в совсем неожиданном месте. Он обнаружил его случайно. Новый, заделанный под паркет, линолеум, немного выступал на широкой кухне, почти рядом с холодильником. По расчётам Игоря, в старом доме здесь находилась задняя веранда с погребом. Беглый осмотр дал ему понять, что погреб спокойно открывается — рабочие позаботились об этом и аккуратно разрезали линолеум по контурам так, чтобы он поднимался вместе с люком, не выбиваясь при этом из общей композиции.

Вспомнились ночные шорохи на первом этаже, сделалось жутко. Рядом с люком у плинтуса нашёлся и выключатель, подогнанный по цвету к стене. Игорь щёлкнул его, приложил усилие и поднял люк. Из тёмной дыры в полу потянуло сыростью и мокрой землёй. Мужчина ещё раз хлопнул по выключателю, и погреб заполнился холодным светом нескольких длинных ламп, установленных по периметру. Они осветили пыльные пустые полки, приставную лестницу в пять ступенек и небольшую железную дверь, высотой не выше полутора метров.

Игорь уже хотел спуститься, гонимый вниз жгучим интересом, но в голове снова щёлкнуло вчерашнее осознание, и ноги его стали ватными от ужаса.

«Если я в первый раз свет выключил, — думал он, захлопывая люк, — значит, всё это время он горел!».

Теперь уже никаких сомнений у него не осталось. В дом забираются какие-то люди, возможно, даже живут здесь, пока никого нет. Рабочие, без сомнения, были в сговоре с ними и специально сделали в погребе странную дверь.

Игорь заставил люк тяжёлыми баулами, в которых хранил привезённые консервы, побежал наверх, достал из сумки фонарик и кобуру, вытащил оставшийся ещё с девяностых годов пистолет и, вогнав патрон в патронник, стал заново осматривать дом. Навязчивая мысль, что незваные гости всё ещё находятся внутри, никак не отвязывалась от него, он боялся спуститься в погреб и быть погребённым там, ужасался даже думать о том, что будет, если люк над его головой захлопнет чья-нибудь рука, а потом она же щёлкнет по выключателю.

Осмотрев дом полностью, Игорь вернулся на кухню, убрал с люка баулы, спустился вниз и подёргал небольшую дверь. Заперто. Крепкому мужчине, имевшему опыт срывать с магнита современные подъездные двери в погоне за должниками, не составило особого труда расправиться и с этой, благо она была заперта с той стороны на хлипкий шпингалет.

Фонарь у Игоря был хороший, дорогой, но даже его мощного луча не хватило, чтобы осветить весь длинный коридор, который тянулся далеко вперёд и вниз, через каждые несколько метров расползаясь в стороны новыми ходами, точно дом пустил неосязаемые для человека толстые корни. Пригнувшись, Игорь шёл только прямо, не сворачивая, лишь на мгновение запускал белый луч фонаря в боковые закоулки, но те тоже расходились всё новыми и новыми коридорами. В катакомбах запах сырой земли усилился, она была повсюду, и мужчина очень боялся задеть согнутой спиной потолок и спровоцировать обвал. А ход вёл его всё дальше и всё ниже. Прикинув, Игорь решил, что сейчас он находится под прудом. Пройдя ещё немного, он очутился в просторном месте, там больше не было боковых ходов, а дальнейшая дорога стала идти в гору. Уже тогда Игорь понял, в чём дело, и до колик в сердце ужаснулся.

«Продам нахрен этот дом, — сквозь зубы прорычал он, заикаясь, — сволочи, что же наделали тут?..»

Стоило ему умолкнуть, как луч фонаря выхватил из темноты отвратительное коричнево-синее лицо. Игорь вскрикнул, опустил фонарь и выставил вперёд руку с заряженным пистолетом. Из темноты коридора на него глазели два жёлтых огонька, точь-в-точь те, что метались по кладбищенскому лесу прошлой ночью.

Вопя от ужаса, он несколько раз нажал на спусковой крючок и выпустил в огоньки всю обойму. По катакомбам глухо пронёсся старческий стон.

Игорю стало плохо и тошно, к горлу подкатила рвота. Он точно понял всё и сразу и тут же принял это за истину: ночные шорохи гости создали, когда уходили из дома, а не забирались в него! А все эти жуткие боковые ходы ведут не в пугающие недра деревни, а прямиком к сотням ушедших под землю памятников! И дело здесь вовсе не в доме, пустившим мистические корни, а в неведомых упырях, прорывших себе ходы к единственному уцелевшему дому в вымершей деревне.

— Игорюша! — сбил его с толку до боли знакомый бабушкин голос, — больно мне.

Игоря стошнило, он обронил пистолет и едва удержал в руках фонарь. Ноги сами несли его обратно к дому, комья земли валились с потолка, Игорь цеплял их то головой, то руками. Оказавшись в погребе, он немедленно закрыл дверь, затем выбрался на кухню, захлопнул люк и в исступлении повалил на него холодильник.

Сердце болело, боль отдавалась в спину и в левое плечо, дыхание постоянно сбивалось, но Игорь не сбавлял темп. В глазах его мутилось, когда он собирал самые необходимые вещи, а во время поисков ключей от машины с ним чуть не случился обморок. Пробегая около злополучного окна второго этажа, он вновь увидел огоньки, теперь их было в десятки раз больше, они носились по лесу, прыгали, взмывали над деревьями и снова опадали вниз. Всё вокруг Игоря плыло, казалось мягким и газовым, он не мог больше держаться на ногах и постоянно падал, хватаясь за сердце.

Он сидел у двери рядом с лестницей на первый этаж, пытался отдышаться, мысли его стали неразборчивы, в голове будто не было ничего, кроме смердящих комьев мокрой земли. Игорь впал в ступор и вышел из него лишь тогда, когда противно хрустнуло окно, и за побелевшим, похожим на комок паутины стеклом, он увидел иссиня-чёрное лицо со светящимися жёлтыми глазами. Упырь, оглушённый от сильного удара, верещал что-то, и крики его напоминали пронзительный женский вопль вперемешку с оглушительным стрекотанием огромного кузнечика.

Игорь пересилил себя, поднялся и, позабыв о собранных вещах, с одними лишь ключами от машины в руках побежал вниз. С кухни тоже доносился крик, но он, в отличие от визга упыря, схватил мужика за горло и впился зубами в самую душу, ведь кричала родная бабушка перепуганного Игоря.

«Игорюша, падаль такая! — вырывались ужасные звуки из-под холодильника. — Я сгнила, а всё равно ходила, а ты не ехал, дом продавать вздумал?!»

Омерзительные обвинения тормозили его, но не смогли остановить, Игорь выскочил из дома и, даже не взглянув на упыря, прилипшего полусгнившим лицом к треснувшему стеклу, сел в машину и ударил по газам. Он мчал вдоль домов, проклиная себя за длинный язык и за нелепые слова, сказанные не в том месте. Слёзы застилали глаза, а непрогретая машина никак не поддавалась и не набирала нужную скорость. Игорь посмотрел в зеркало заднего вида и до боли закусил язык, увидев, что за ним бежит целая стая желтоглазых нежитей. Он и не заметил, как приблизился к крутому повороту, тормозить было поздно, Игорь сложил руки над головой и приготовился к смерти. Машина съехала с асфальта и рухнула в кювет.

Однако в себя он пришёл уже дома. Он сидел в своём кресле напротив треснувшего окна, а в руках у него была измазанная в земле шёлковая ткань. Не прошло и минуты, как он узнал, что держит бабушкин саван, которым её накрывали в гробу.

С тех пор он живёт один в целой деревне. Погреб Игорь заколотил, бабушкин памятник на кладбище откопал и восстановил. Машина так и осталась лежать в кювете, таинственным образом из неё пропал двигатель, свечи и руль, а все четыре колеса, равно как и бензобак оказались пробиты.

***

Своими глазами я видел и машину, и заколоченный люк на кухне, и тот самый похожий на саван кусок ткани. Также, попрощавшись с Игорем, я ради интереса и к радости наших читателей заехал на кладбище, и действительно, во всём лесу приличный вид имела лишь одна могила. Вот она — Болдырева Надежда Анатольевна — смотрит с памятника и улыбается как-то по-лягушачьи.

Своего Игорюшу она, может быть, спасла, дала бестолковому внуку ещё один шанс. Впрочем, меня их семейные тайны касаться не должны.


----

Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov

2021

© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу NOSFERATU. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!

Послушать можно здесь

Показать полностью
86

Рожа в окне соседнего дома

Нелегка жизнь среднестатистического провинциального мальчишки. Не будет ему ни отдыху, ни продыху, если он захочет стать порядочным и полезным обществу человеком. Хорошо, когда уже в средней школе он точно знает, кем хочет стать. Тогда и думать нечего: грезишь наукой — учись и поступай в ВУЗ, мечтаешь о военной карьере — вперёд на турники и следи за здоровьем. Но к тем, кто не успел определиться, жизнь обычно безжалостна. Никто не подарит мальчишке лишний годик после школы, «на размышления». Не ушёл после девятого класса, потому что был не слишком уверен? Теперь играй в рулетки: сдавай ЕГЭ, как повезёт, или сразу шагай в военкомат и надейся, что не попадёшь в часть, где то и дело находят болтающихся в петле срочников.

Твёрдые убеждения формируются долго, но в головах, забитых заботами о собственном моральном выживании, им просто некогда формироваться; а если ещё и родители не дают самостоятельно вздохнуть, пока не стукнет восемнадцать, то ни о каком правильном развитии личности не может идти и речи.

Боря был одним из таких несформировавшихся. После девятого класса хотел уйти в строительный техникум, но отец с матерью не позволили, сказали, что лучше единственный сын до совершеннолетия останется под присмотром в родной школе. За два года в старших классах интереса к строительству у Бори не осталось, попалась ужасная математичка и немощный физик, которые напрочь отбили у юноши весь интерес к точным наукам. Так и не найдя для себя ничего лучше, Боря сдал базовую математику, обществознание и историю. Родители, уже разочарованные в выборе предметов, хотели пристроить сына в педагогический, но на моменте подачи документов уже совершеннолетний Боря решил для себя, что ухудшать и без того страдающее образование своим присутствием он ни в коем случае не будет.

Приближался конец зачисления, а в гуманитарный ВУЗ Боря со своими двумя сотнями баллов не проходил ни по одному списку. Родители были к этому готовы, откладывали деньги, и в конечном итоге определили Борю на юридический факультет городского университета. Одним словом — пристроили, куда могли, лишь бы не в армию.

Первый семестр Боря отучился, как полагается, всё делал сам — от домашних заданий до подготовки к сессии, но затем в его сердце попало неприятное, как маленький камушек в ботинке, сомнение. Лекции стали невыносимо скучными, семинары превратились в одно сплошное мучение, и от грандиозного завала на сессии Борю спасло лишь удачно подвернувшееся дистанционное обучение. О своих опасениях он рассказал родителям, но те не желали слушать его жалобы.

«Столько денег платим, а ты учиться не хочешь, — недовольно говорила мама, — получишь диплом — и гуляй себе сколько хочешь».

Отец соглашался с ней.

«Мы, думаешь, хотели в институт ходить? — говорил он. — С двумя пересадками ездили, и ничего».

Боря пытался объяснить им, что дело не в его лени или безответственности, а в душевном состоянии, каком-то непонятном ему кризисе, разъедающем душу изнутри, но не в его зависимом положении было возмущаться. Утешение он нашёл в Вике — своей одногруппнице и очень хорошей подруге. Она выделялась на фоне остальных девчонок из группы, носила вещи на несколько размеров больше и мягкие клетчатые клёши; этот стиль Боре никогда не нравился, зато ему очень нравилась Вика. Именно она побудила его во время дистанционки активно заняться поиском работы, а потом всячески поддерживала и подбадривала, когда Боря устроился в службу поддержки интернет-магазина и выбрал откровенно бесчеловечный график, лишь бы в кратчайшие сроки скопить денег и съехать от родителей.

Квартиру ему тоже нашла Вика. Две комнаты, пятьдесят квадратных метров. Сдавала какая-то знакомая Викиной бабушки, поэтому по знакомству назначила за первый месяц сумму всего в четыре тысячи.

Боря ликовал, от родителей, несмотря на лёгкую грусть и страх, он съезжал с улыбкой на лице. Квартира оказалась отличной, с хорошим ремонтом, район относительно новый, благополучный, единственным тёмным пятнышком был городской крематорий, притаившийся в небольшом лесочке за домом, и две серые трубы силикатного завода, портящие приятный глазу пейзаж, но всё это было сущей мелочью и нисколько не омрачило Борину радость. Ничего не предвещало беды…

Первый вечер прошёл хорошо, Боря с Викой отметили новоселье и он проводил её до такси. Тёмный двор и ещё не изученный до конца подъезд не пугали страха, от всего вокруг теперь веяло только свободой. Боря заперся в квартире, погасил свет и подошёл к окну. Трубы завода вдали подсвечивались жёлтыми и красными огоньками, лес под окнами шумел, лаская слух, и Борина тревога сходила на нет. Первый раз он ночевал один вне родительского дома.

Парень поднял со стола недопитый бокал вина со следами красной помады, улыбнулся, сделал глоток, вышел на балкон и открыл окно. Отсюда открывался другой вид: тёмный лес, уходящий за горизонт, и яркие пятна окон соседнего дома, что располагался в паре десятков метров перпендикулярно дому Бори. Самая обычная серая панелька с потрескавшимися швами и россыпью разных окон в одинаковых плитах.

Парень смотрел на мелькающие за задёрнутыми шторами силуэты, а потом переводил взгляд на тёмные окна. И вдруг он подумал, что из одного такого окна за ним тоже может кто-нибудь наблюдать, и от этой мысли ему стало не по себе. Он сделал ещё пару глотков и осушил бокал, но чувство тревоги не уходило. Внутри что-то хрустнуло, импульс ужаса болезненно тюкнул в мозг. Боря сильно испугался, но никак не мог понять, чего именно. Парень обернулся, от темноты квартиры тянуло чем-то недобрым. Сразу стало холодно, голову заняли скверные мысли. Боря оставил бокал на подоконнике, расправил плечи и, бормоча себе под нос попсовую песенку, прошёлся по квартире и включил во всех комнатах свет. Он даже обрадовался своей смелости, решил, что вот она — долгожданная взрослая жизнь, лишённая глупых детских страхов. С нарастающей эйфорией Боря вернулся на балкон, взял бокал в руки, и тут же выронил его, вскрикнув от ужаса. В тёмном окне третьего этажа, подсвеченном лишь отблеском фонаря над подъездом, он увидел огромную улыбающуюся рожу. Голова, размером со всю раму, не шевелилась, и Боря на мгновение решил, что это чья-то глупая шутка: жуткий манекен или декорация, специально поставленная у окна для розыгрыша случайных наблюдателей. Но в сию же секунду большие овальные глаза, точно насмехаясь над мыслями испуганного юнца, забегали в разные стороны, а затем замерли и широко раскрылись. Боря стоял, прижавшись спиной к стене балкона, удобно подсвеченный яркой комнатной люстрой, и нутром чувствовал, что рожа смотрит именно на него.

Тут спиной Боря почувствовал, что за ним кто-то стоит, он в ужасе обернулся, но никого не увидел, однако стоило ему вновь взглянуть на дом, как ужас воспылал с новой силой: в окне пятого этажа вспыхнул бледный свет, и за прямоугольником стекла отчётливо вырисовался силуэт. Это был взрослый лысый мужчина, прижавшийся к стеклу широким лбом.

Боря присел на корточки, дрожащими руками собрал крупные осколки бокала, закрыл балконное окно. Внутри всё горело, хотелось ещё раз посмотреть на рожу, но страх был сильнее. Парень прошмыгнул в комнату, запер балкон и задёрнул плотные бордовые шторы.

Квартира превратилась в комнату пыток, отовсюду парень ждал нападения: из слива в ванной, из тёмной кладовки рядом с кухней, и даже железная входная дверь казалась хлипкой дырявой картонкой. Но Боря не сдавался, он ходил твёрдо, хоть и с дрожащими коленями, проверял, закрыты ли двери, и занавешивал окна. Убедившись в том, что в квартире он совершенно один, а все входы в неё надёжно защищены, парень заперся в гостиной, где не было балкона, допил вино из бутылки, и вскоре уснул.

Утром он первым делом позвонил Вике, извинился, что не спросил прошлой ночью, как она добралась до дома, но тут же оправдал себя историей про рожу. Девушка не сердилась, наоборот, совсем позабыла о себе и принялась расспрашивать Борю про увиденное чудовище.

— Наверное, первая ночь в новой квартире и всё такое… — заключил он, — сейчас смотрю и никого не вижу там.

Парень успокоился, убедил себя в том, что новые ощущения пустой квартиры и алкоголь сыграли с ним злую шутку. Но он ошибался. Следующим вечером, гонимый тем противным любопытством, которое заставляет открывать страшную книгу посреди ночи или смотреть мерзкое видео на анонимном форуме, Боря пошёл на балкон, желая окончательно убедиться, что ему ничего не грозит.

Все надежды разбились, как вчерашний бокал. Мерзкая рожа вновь была там, издевательски ухмылялась, теперь точно зная, что птичка попала в клетку и увидела её.

В голове парня точно сложился пазл, он дрожащими руками закрыл балкон, прибежал на кухню и взглянул на часы. В это самое время вчера от него уехала Вика.

Это было уже чересчур. Систематически, в одно и то же время человека терроризируют соседи из дома напротив. Так думал Боря и это он рассказал прибывшим на его вызов сотрудникам полиции. Он провёл их на балкон по темноте, чтобы не спугнуть издевающихся любителей розыгрышей, и показал зловеще улыбающуюся рожу.

Полицейские поморщились, покачали головами, сказали, что разберутся, и отправились через улицу в другой дом. Боря видел, как они вдвоём заходили в подъезд, как зажёгся свет в окне с рожей, отчего она приобрела пугающий тускло-жёлтый ореол, затем свет снова погас, овальные глаза раскрылись, и в этот раз они смотрели на Борю по-другому, злобно и недоверчиво, точно мерзкое чудовище обиделось.

Из подъезда вышел один полицейский, он шёл медленно, не оборачивался, и это насторожило парня. Он набрал Вику, пробормотал ей что-то невнятное, вроде: «Не отключайся, слушай всё, тут жесть какая-то…» и убрал телефон в карман.

Спустя пару минут в дверь его квартиры позвонили, это пришёл полицейский. Выглядел он странно, будто тревожился о чём-то, глаза его бегали, а руки, которые он прятал в карманах брюк, чуть заметно подрагивали.

— В общем… — начал полицейский, — дело там… — он тщательно подбирал слова, боясь сказать лишнего.

— Эти… — подсказал Боря, — пранкеры какие-нибудь?

Полицейский покрутил головой. Он вынул из кармана руку и потёр себе подбородок.

— Ты бы, знаешь, — продолжил он, — съезжал отсюда… — он демонстративно раскашлялся, заметив на лице парня немой вопрос, — да… съезжал, и бежать, бежать. А вообще, — он вдруг повысил голос, — ничего страшного, разберёмся, не имейте волнения.

И быстро ушёл. Боря закрыл дверь, вытащил из кармана телефон и пролепетал в трубку:

— Слышала? Слышала, Вик?

— Нет, Боречка, — ответила она, — всё шуршало, ничего не поняла.

Тогда Боря рассказал ей, что произошло, и просил срочно к нему приехать.

— Борь, я не могу сегодня, — расстроено ответила девушка, — я у родителей в области, говорила же. Завтра с утра электричкой приеду, хочешь, сразу к тебе?

— Обязательно, — обрадовался Боря, — сразу ко мне. Ты не подумай, что я боюсь, просто ничего не понятно, я весь потерялся… в общем, приезжай скорее.

На этом и закончили. Но Боря никак не мог найти себе место и, так и не успокоившись, отправился на балкон, спрятался за занавеской и стал наблюдать за странными окнами.

Время приблизилось к двенадцати ночи. Покрытый мурашками, как инеем, Боря с раскрытым ртом глядел на омерзительную картину. С периодичностью в несколько минут в окнах дома напротив зажигался и гас свет. И все эти минуты в освещённых квартирах мелькал силуэт лысого урода. Он метался из квартиры в квартиру, срывал занавески, набрасывался на жильцов и приставлял их к окнам. Крупной бабке он разбил голову о подоконник; долговязому мужчине в развороте оторвал правую руку, а невысокому мальчишке одним резким движением выдрал язык и прилепил его к стеклу. Мерзкий, похожий на слизня, язык стекал по окну, а мальчик стоял смирно и улыбался так, что было видно окровавленные зубы и дёсна.

Боря испугался, что вообще смог разглядеть такие подробности и тут же окинул взглядом весь соседский дом. Он стоял слишком близко, настолько, что притаившемуся на балконе парню не составило особого труда разглядеть, как в одной из квартир лысый маньяк кромсает трясущееся в конвульсиях тело крепкого высокого мужика. Он делал это без эмоций, точно выполнял обычную поднадоевшую работу. После страшного избиения, лысая тварь легко закинула огромную тушу себе на плечо и принесла её к окну. Крепыш с перекошенным набок носом и выбитыми зубами смотрел на Борю с животной злобой, его глаза налились кровью, он точно кипел от ненависти к перепуганному парню.

Тогда Боря перевёл взгляд на уже знакомое окно третьего этажа, где должна была ухмыляться противная рожа, с которой и начался весь этот круговорот разрывающего сердце безумия. Но вместо неё у окна стоял полицейский, он прижал бледные ладони к стеклу, шапка его съехала на глаза, и Боря видел, как из-под неё по щекам стража порядка бегут алые струйки, скапливаются на растянутых губах и капают на подбородок, окаймляя собой пугающую улыбку.

Парень отодвигался всё дальше от окна, но расстояние между ним и соседским домом не уменьшалось, будто бетонное строение неустанно приближалось. Боря зажмурился, сполз на пол и на ощупь двинулся к двери. Последний раз он позволил себе взглянуть на соседский дом, когда одной ногой уже стоял в комнате. Но дома больше не было, теперь на его месте витала в воздухе громадная улыбающаяся рожа с двумя огромными жёлтыми глазами, отдалённо походящими на окна, и чёрным зёвом — ртом — на месте подъездной двери. Из этой непроглядной тьмы на улицу вдруг стали вырываться жильцы. Рожа выплёвывала их наружу. Здоровый мужик с перекошенным носом шёл первым, за ним скакали на тонких ножках изуродованные девочки-близняшки, ужасную кончину которых Боря по счастливой случайности не увидел.

Смотреть на инфернальную толпу он не мог, руку свело судорогой, тело заныло, сказалось долгое неподвижное сидение. Балконную дверь Боря закрыл плечом, локтем повернул пластиковую ручку и, немного придя в себя, спешно занавесил шторы.

Он вышел в коридор, проверил, заперта ли входная дверь, и приложился к ней ухом. В подъезде было тихо. Парень ждал, что вот-вот с грохотом слетит с петель железная дверь, и толпа выродков затопает по лестнице к нему на этаж. Но армия монстров не спешила так просто забирать беззащитного наблюдателя. Он так и просидел у двери до утра, не сомкнув глаз.

На утро, прибывшая в город Вика с вокзала сразу поспешила к лучшему другу. Однако вместо знакомого Бори дверь ей открыл измученный, осунувшийся человек с огромными мешками под глазами. Вика вздрогнула, увидев, во что превратился её друг, но тут же собралась и обняла его. Боря уткнулся ей в волосы и тихо завыл.

Вика уложила друга на диван, укрыла пледом, навела тёплого чаю, Боря же никак не хотел отдыхать, он подскакивал с дивана, уже не держался на ногах, но по-прежнему пытался объясниться. Наконец Вике удалось его успокоить и уговорить поспать.

Обед она приготовила ему сама. Боря поднялся, перекусил, принял душ и на свежую голову рассказал всё, что с ним произошло.

— А под конец, — говорил он, — вся рожа как бы… — Боря тряс руками, боясь быть непонятым, он заметно нервничал.

— Понимаю, Боречка, — кивала Вика.

— Вся рожа стала домом, Вика, вся! — не останавливался Боря. — А потом подъезд, как будто рот, и оттуда начали выходить, все ко мне, ну я и струхнул, не стал больше смотреть. Может, хозяйке позвонить? Что у неё тут происходит вообще?!

Вика всё понимающе кивала и гладила друга по руке.

— Послушай, — тихо сказала она, — я же всё вижу, как ты пропадаешь, депрессию твою. Хозяйке звонить не надо, ещё подумает чего… Психика — это очень сложно, давай мы с тобой сначала кровь сдадим, а потом обследуемся. Тут же много факторов может быть, нам вот в институте…

— Боже, — Боря выдернул свою руку и схватился за голову, — ты что, с ума сошла, не веришь мне?

— Ну что ты, — расстроилась она, — я не то, чтобы… я тебя понимаю полностью, но… постарайся сейчас об этом не думать, отвлечься, учёбой займись, может быть у тебя это от лени, делать нечего не можешь, только думаешь о плохом.

— Да ты издеваешься? — воскликнул парень. — Я своими глазами видел, как детей на части рвали, как огромного мужика выворачивали, как дом в рожу превращается. Мне плохо, что же ты не поймёшь, как будто внутри гниёт всё, он меня как-то травит, наверное.

— Боренька, — рискнула перебить его Вика, но парень не позволил.

— Всё, хватит с меня, сам разберусь. Сегодня отцу позвоню, он меня домой заберёт, мол, в гости. Не рассказывай им ничего только.

Договорившись обо всём, они просидели ещё пару часов. Вика сомневалась в правильности своего поступка, но спорить с разгневанным Борей и ещё раз видеть его истерику не хотела, да и попросту боялась.

К вечеру парень подготовился основательно. Запасся водой, заперся в комнате, забаррикадировал дверь вытащенной с балкона тумбочкой. К одиннадцати часам он уже погасил свет и занял своё место за занавеской на балконе. На душе было гадко. Страх витал в воздухе, в ожидании кромешного ужаса замирало сердце.

Всё повторилось вновь: те же люди, те же методы беспощадной расправы. Но на этот раз Боря смотрел в другие окна, на новые смерти. Болтались на люстре с ремнём на шеях девочки-близняшки, корча парню страшные рожи; с пеной у рта качался на месте широкоплечий седой старик, лишённый половины черепа.

Соседний дом походил на зловещий потусторонний оркестр, ужасная рожа выступала дирижёром, а мечущийся от квартиры к квартире лысый урод — дирижёрской палочкой.

Одно за другим по взмаху этой палочки вспыхивало окно, сцены жестокой расправы сменялись пугающими силуэтами, улыбающимися и хмурящимися лицами людей разных возрастов. К двум часам ночи из всех окон, находящихся в поле зрения Бори, смотрели обращённые в безвольных болванок жильцы, а сам дом всё больше напоминал большую рожу со ртом на месте подъездной двери.

Каждая смерть приносила ему сильную душевную боль, хотя головой он и понимал, что одни и те же люди не могут умирать ежедневно, а затем, уже мёртвые, потешаться над наблюдателем.

Как по расписанию окна разом погасли, и дом-рожа изрыгнул на улицу жуткую толпу. В прошлый раз парень в ужасе покинул балкон, когда увидел эту ужасную процессию, но теперь страх сковал его суставы, а ледяные мурашки будто приморозили вспотевшую от волнения спину к балконной стене.

Часть толпы прошла под окнами в сторону подъезда, некоторые с разбегу запрыгнули на балкон первого этажа, другие, точно пауки, ползли по стенам на этажи повыше. Борин балкон твари игнорировали. Парень рухнул на колени, прополз в комнату и повторил свой ставший ежедневным ритуал — запер и занавесил балкон.

В квартире было неестественно тихо, как в безвоздушном пространстве, отчего Боре подумалось, что он от страха лишился слуха. Но вскоре он уловил тихий скрежет и шаги в квартире сверху. За ними разразился визгом ребёнок, Боря отчётливо слышал его испуганный голос:

— Папа! Папа! Тут — тварь!

Боря в ужасе закусил кулак и вжался в угол. Последнее слово ребёнок сказал не своим голосом, будто сам ночной гость решил подыграть жертве и представиться.

И тут же обрушились криками другие соседи. Из-за стены в спальне слышались мольбы о помощи, верещала молодая женщина. Снизу в потолок били чем-то тяжёлым, отчего тумбочка, заслоняющая дверь в Борино убежище, стала трястись и смещаться со своего места. Визг ребёнка сверху перешёл в ультразвук вперемешку с тошнотворными звуками ломающихся костей.

И длилась ужасная какофония с минуту, а затем всё разом стихло, повисла давящая на сердце тишина, какая бывает в фильмах ужасов перед появлением в кадре страшной рожи.

Боря вспомнил один из таких фильмов и ещё больше испугался, осознав, что звенящее затишье грозит сметающей рассудок бурей. В исступлении он заметался по комнате, рывком придвинул сдвинувшуюся тумбочку к двери и, сжав руки в кулаки, двинулся на балкон, полный твердой решимости выпрыгнуть в окно и бежать прочь. Но как только он отодвинул штору, тут же схватился за грудь в области сердца и что было силы закричал. Весь балкон был занят улыбающейся рожей. Она тоже увидела Борю и издала громкий рык, чем обрушила на последний нетронутый уголок дома страшную кару.

Стены тряслись от ударов, пол трескался под ногами парня, а с потолка сыпалась противная побелка. Глаза рожи вспыхнули жёлтым, как два окна, и в их свете Боря разглядел торчащие из дыр в стенах бледные жилистые руки.

Он упал на колени посреди комнаты. Взгляд его метался по разрушающимся стенам, и вдруг зацепился за самое страшное человеческое лицо, что он видел в своей жизни. Налитые кровью глаза бешеного крепыша смотрели на парня через огромную дыру в стене. Тварь улыбалась в сладостном предвкушении. От дыры в разные стороны, как корни, расползались трещины, и из этих трещин, как черви, вылезали тонкие языки и блестящие глазные яблоки.

Со звоном рухнула на пол багета, из дыр в потолке торчали головы детей. Они смеялись, клацали толстыми клыками и, кривя рты, вытаскивали из дыр костлявые ручки.

Боря закричал, вцепившись пальцами себе в волосы. В унисон его воплям сорвалась со стены выкрашенная в розовый чугунная батарея. Трубы раздулись, как целлофановый пакет, точно готовые взорваться, из них в комнату вывалился широкоплечий дед без половины черепа.

Из щелей в полу лезли изуродованные лица стариков и детей, с потолка в комнату запрыгивали уродливые карлики с окровавленными ртами. Все они бросались на Борю, хватали его за одежду, цеплялись за волосы, лезли выдавливать глаза и вырывать язык.

«Отдай, сволочь, глазки, — хрипел трясущийся однорукий дед, впиваясь длинными ногтями парню в веко».

«Язык надо, язык отдай и сердце мне, — с придыханием вопила маленькая девочка, расцарапывая Боре грудь и шею».

«Порву!» — громогласно басил крепыш, разламывая огромными ручищами Борин позвоночник.

Последним, что парень увидел перед тем, как лишиться чувств, был приближающийся к нему с балкона лысый урод. Боря не мог говорить или удивляться, он уже принял свою участь и покорно лежал на полу, разрываемый на кусочки, но вид человека на миг вернул парню рассудок. В лысом уроде Боря с ужасом узнал себя. И, не успев даже толком испугаться, закатил глаза и потерял сознание.

***

В себя он пришёл на больничной койке. В палате он был один, из коридора доносился знакомый плач матери и обрывки её разговора с доктором.

— Никаких болезней не было, никаких отклонений, — говорила она, всхлипывая, — учился, нравилось ему, вот недавно один жить стал.

Затем перед глазами ему будто сменили кадр фильмоскопа, и у себя в ногах Боря увидел Вику. Она улыбалась, утирая слезинки с уголков глаз, спрашивала его о самочувствии, но парень не отвечал.

— Я зря уехала, Боречка, — тяжело вздохнула девушка, погладив друга по коленке, — надо было с тобой остаться.

Со временем состояние Бори ухудшилось, он совершенно закрылся в себе, перестал узнавать и родителей, и Вику. Девушка навещала его почти каждый день, надеялась, что друг вспомнит её, но чуда не произошло. Врачи говорили, что Боря пережил несколько инсультов, даже нашли у него симптомы эпилепсии, но точного диагноза не оглашали. Выдвигались гипотезы о затяжной депрессии, приведшей к помешательству и потери памяти. И лишь изредка, с неохотой врачи оговаривались, что молодой человек уверенно уходит в беспамятство.

Вика перестала навещать друга, каждая встреча была для неё трудным испытанием.

В первый день каникул девушка встретилась с хозяйкой квартиры. Борины родители попросили её забрать его документы и некоторые вещи. На встречу добродушная бабушка пришла с маленькой внучкой. Они запустили Вику в квартиру и сами не без любопытства осмотрели жилище на предмет разгрома, но ничего, кроме перевёрнутой тумбочки в спальне не обнаружили.

Пока хозяйка металась по комнатам, Вика благополучно собрала всё необходимое, вышла на балкон и стала с недоверием разглядывать окна соседнего дома. Она смотрела недолго, её наблюдения прервала озорная малютка, прибежавшая в спальню.

— Бабушка сказала, что надо идти, — пролепетала малышка.

— Иду, иду, — улыбнулась ей Вика, закрывая за собой балконную дверь.

— Ты там эту… — весело начала девочка, — рожу смотрела? — и тут же, понизив голос, добавила: — я бы лучше забыла.

Вику обдало морозом. Она не успела ничего ответить, как малышка, уже позабыв о сказанном, весело упрыгала в другую комнату.

----
Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov
2021
Оригинальное название: "Рожа".
© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!
Послушать можно здесь

Показать полностью
64

Бегите из панельных домов

Чего только не написано о панельных домах. Они уже давно перестали быть вынужденным архитектурным недоразумением и стали полноценной частью нашей культуры. Панельки воспевают, ими восхищаются, от них веет чем-то родным и уютным. Людям намного проще и безопаснее видеть в этих многоглазых бетонных монстрах свою Родину, чем взглянуть на них трезво.

Кого-то панельки страшат, наводят тоску и безнадёгу. Поднимись на крышу районной шестнадцатиэтажки и оглянись вокруг, сразу хапнешь такую дозу безысходности прямо в душу, что на несколько недель напрочь забудешь о том, чтобы любоваться подобным городским пейзажем.

Меня же окружающие дома пугали немного по-другому. В старшей школе я, как и большинство моих сверстников, горел ослепительным софитом юношеского максимализма, верил в свою непоколебимую гениальность и великую миссию, что под силу исключительно мне. Спустил кучу денег на звукопоглощающие панели, похожие на большие коробки для яиц, и переделал собственную комнату под студию звукозаписи. Хотел играть в группе. Мы с друзьями даже записали пару песен, но к началу института всё это было благополучно заброшено.

То счастливое время, пока ещё была жива надежда на успешную музыкальную карьеру, я ходил с гордо поднятой головой, со скрытой насмешкой смотрел на своих соседей, ведь они — простые работяги — и не догадывались, что рядом с ними живёт самый настоящий музыкант с собственной студией. И даже окна моей комнаты с улицы смотрелись как-то иначе, благороднее.

Но потом я стал смотреть шире и увидел другие окна, абсолютно такие же, как мои. Соседи рассказывали об успехах своих отпрысков: у того дочь поступила в столицу на международные отношения, у другого сын взял кредит на дом и уже в скором времени перевезёт туда всю семью. И вот тогда я увидел на месте своего дома огромный муравейник. Пара-тройка окон, одна квартира, и целая вселенная внутри неё, полная своих переживаний, достижений и открытий, но абсолютно такая же, как и все её окружающие. Вот что меня и ещё тысячи людей пугает в панельках: это наглядная демонстрация нашей серости и заурядности.

Под конец школы я схватил небольшое психическое расстройство, развитие которого благополучно остановили таблетки и появившаяся в моей жизни первая любовь. Но депрессивные мысли всё равно не покидали головы.

Вот так и остаётся нам, простым винтикам в этой беспощадной машине, искать в собственных панельных гробах теплоту и уют, ни о чём не рассуждая. И благодаря такой позиции люди упускают из вида тот душераздирающий ужас, что уже несколько десятков лет таится рядом с ними. Они не обращают внимания на то, что в некоторых подъездах даже на первом этаже невозможно разглядеть в щелях кабины дно шахты лифта; не знают, что некоторые лифты безупречно работают со времён постройки дома, не зная ремонта и не привлекая к себе внимания. Быть может, их чинит не ЖЭК, а немного другая контора, но факт остаётся фактом.

Назвать всё случившееся со мной «расследованием» у меня не повернётся язык, скорее это было невинное наблюдение, чудом не лишившее меня рассудка. Предпосылок этому не было, виной всему стала чистейшая случайность. Несколько дней назад я сильно поссорился с отцом своей девушки — ужасным и жестоким человеком, который сам позвал меня на разговор к ним домой и стал подло отчитывать прямо на лестничной площадке, дело едва не дошло до драки, но всё обошлось, и я ушёл. Однако ярость моя ещё ярко пылала в груди, накопившийся пар требовал выпуска. Не отдавая себе отчёта о своих действиях, я несколько раз стукнул кулаком по кнопкам лифта; двери закрылись, но кабина стояла на месте. Когда эмоций поубавилось, я несколько раз ткнул кнопку первого этажа. Лифт дёрнулся и понёс меня вниз, только скорость была какой-то неестественной, точно спускался я не в доме, а в современном торговом центре.

Тогда за горло меня схватил ужас, который и по сей день никуда не делся. Лифт всё ехал и ехал без намёка на остановку. Вспомнилась знаменитая короткая страшилка: лифт едет уже третий час, и не понятно, чего бояться больше, что он не остановиться или, что наконец-то доедет.

Руки затряслись, я жал на кнопку «стоп», но кабина не реагировала. В шахте что-то скрипело, стучало, моментами проскакивало что-то похожее на жуткий шёпот. А потом вдруг стало так тихо, что единственным пугающим звуком было моё собственное учащённое дыхание. Лифт замедлил ход и вскоре окончательно замер, двери чуть слышно раскрылись, открыв моему взору длинный тёмный коридор, освещённый тусклым светом гудящих газовых ламп.

События развивались так быстро и абсурдно, что поселившийся в груди ужас ещё ни разу не вспыхнул паникой, поэтому-то я и не сразу сообразил, что всё это совершенно ненормально. Тихо переставляя ноги, я выбрался из кабины и осмотрелся. Из глубины коридора доносились приглушённые голоса. Видимо, они каким-то образом повлияли на меня, затуманили разум и поманили к себе. В конце коридора обнаружились ступени вниз, но спуститься я не успел. Из помутнения меня выбросил громкий визг.

«Матушка!» — кричал какой-то малыш внизу, и с каждым новым криком голос его становился грубее, проступала хрипотца, будто ребёнок ежесекундно взрослел.

«Матушка!» — прорычал голос.

И как по тугому барабану ударила паника мне в грудь. Я развернулся и помчался к лифту, но тот, будто в дешёвом ужастике, закрывал свои двери по мере моего приближения. На глазах навернулись слёзы. Я в панике хлопал по каменным стенам в поисках кнопки вызова, пытался вручную раздвинуть двери, но ничего не выходило. Мне было страшно возвращаться к ступенькам и тем более спускаться, но и оставаться на месте было невыносимо. Смутные мысли издевались надо мной, каждая вторая пыталась убедить в том, что вот-вот двери лифта раскроются, из кабины вылезет невообразимая бурлящая тварь с одним глазом и безжалостно проглотит меня.

К ступеням я шёл, прижавшись спиной к стене. Жуткий голос уже не звал матушку, но приглушённые голоса всё ещё неустанно бубнили. Внизу коридор переходил в огромный грот, освещённый торчащими из камней лампами. Стены стали более рельефные и острые, поэтому я присел на корточки и двигался дальше гусиным шагом. Голоса становились отчётливее, их обладатели сидели где-то подо мной. Проковыляв ещё немного, я наткнулся на большую дыру в нижней части грота, она была освещена ещё лучше. Тогда я лёг на живот и ползком подобрался к краю, залез в небольшую тёмную трещину между двумя камнями, заглянул в пропасть и обомлел.

На дне огромной ямы лежал исполинских размеров бледный младенец. Сначала я принял его за омерзительную мраморную статую, но мои предположения тут же разбились, когда гигантская тварь закрутила головой и поднесла ко рту измазанные в тёмно-красной жиже пухлые ручки. Из них, как маленькие детали конструктора, посыпались измазанные кровью кости, принадлежащие, на мой взгляд, крупному рогатому животному.

В гроте потянуло холодом, заметался ветер, в испуге я отполз от дыры и прижался к ближайшей стене. Мне не удалось сразу понять, что воздух потревожило дыхание громадного младенца.

«Матушка!» — прозвучало так оглушительно, что я сдавленно ахнул, вжавшись в шершавую стену, благо ужасное эхо заглушило мою секундную слабость.

— Опять зовёт, да что же такое, — донёсся до меня тонкий старческий голосок.

Я пересилил себя, снова дополз до обрыва, всё тщательно рассмотрел и наконец-то понял, откуда шёл приглушённый гомон. Вдоль стен пропасти вниз, точно резьба, тянулся выступ. И на участке подо мной он сужался и уходил немного вглубь стены, именно там сидели старухи. Мне удалось рассмотреть не больше четырёх, но судя по разносящемуся над пропастью гомону было их намного больше. Страх изъел мою душу, приковал трясущееся руки к влажным острым камням.

Кто-то, из сидящих вне зоны моей видимости начал говорить:

— Нельзя… сейчас, — голос был женским, и слова давались ему с трудом, и приходилось вдыхать после каждого. — Только… недавно… девку с бабкой… скормили.

Остальные одобрительно загудели.

— Пусть животных жрёт, — прорычала хриплым басом другая бабка, что стояла у самой пропасти.

Они спорили ещё с минуту, пока задыхающаяся женщина не оборвала всех одной фразой:

— А если… Матушка… придёт?

Разговор утих, и я испугался, что меня обнаружили, оттого и замолчали, но в этот раз всё обошлось. Тот же голос приказал: «Ведите… мужика».

«Вот и всё», — подумал я. Всё это время спорящие старухи знали, что я без спроса лазаю по их убежищу, а лифт был ловушкой, чтобы заманить свежее мясо на корм отвратительному младенцу.

Из пропасти донеслись быстрые шаги, а я будто сросся с камнями, за которые держался и сам стал частью грота, не имея возможности пошевелиться. Дыхание перехватило, затылок сковало болью, будто его уже сжал дёснами огромный младенец.

Приближающиеся шаги сопровождались монотонным бормотанием.

«Во имя матушки, ведите мужика», — кряхтели бабки.

Словно проржавевший механизм, с неохотой повернулась моя голова. Это усилие я сделал намеренно, испугавшись, что послушницы неведомой матушки и её громадного отпрыска решат выколоть мне глаза или прирезать на месте, ещё до подачи младенцу. Хотелось в последний раз взглянуть на своих убийц. От этого поворота мои уши заложило, как при спуске по серпантину, но я всё-таки увидел их: двух сухопарых старух в потрёпанных домашних халатах, прикрывающих измученные варикозом ноги. Сердце моё с болью колотилось, и одна нога затряслась в судороге, но руки по-прежнему крепко держали камни. Не больше пяти метров разделяли моё тёмное убежище и жутких бабок, когда они вдруг свернули к лестнице и поспешили наверх.

Тогда с меня воистину сошло несколько потов, я лежал совершенно промокший и продрогший, точно только что провалился под лёд и чудом спасся, зацепившись за крепкую льдину. Руки за всё время моих пряток успели порядочно затечь и занеметь, поэтому болезненно пульсировали от притока свежей крови, когда я наконец отпустил острые камни и перевернулся на спину. Звон в ушах тоже пропал, и до меня вновь донёсся старушечий гомон. Теперь я почему-то не сомневался, что все собравшиеся в пещере были именно старухами.

Осталось только спастись, и раз высшая сила дала мне шанс остаться незамеченным, то пользоваться им нужно немедленно. Я дождался очередного порыва ветра и, перевернувшись на живот и подобрав под себя ноги, присел на корточки, пока младенец громогласно звал матушку. Дело было за малым, дождаться прибытия старух с жертвой и что есть силы рвануть по коридору к лифту.

Стоит ли говорить, что несколько минут ожидания тянулись как пара часов? И трижды проклятых старух, вышедших из коридора в грот, я встречал почти с улыбкой на лице, а когда они завернули на выступ, уже выбрался из щели и был готов бежать. Но здесь была совершена ужасная ошибка. Бабки тащили под руки до боли знакомого мне человека. В свете газовых ламп блестело бесчувственное лицо отца моей девушки! Не веря собственным глазам, я на ватных ногах подошёл к обрыву, чтобы ещё раз его рассмотреть, и тут будто ядерная бомба раздирающего душу страха по мне ударил до одури мерзкий и оглушительный хрипящий бас бледного младенца.

«Тварь смотрит!» — завопил он и широко, точно в удивлении и восторге, раскрыл налитые кровью глаза.

Весь грот будто залило грязной мутной водой, в которой мне положено было захлебнуться. Лишь чудеса, творимые человеческим страхом, подбросили мне спасательный круг в виде бегства. Всё вокруг стало размытым, и лишь очертания ещё открытых дверей лифта сияли ярче Сириуса на звёздном небе.

Рассудок вернулся ко мне, когда дрожащие пальцы практически вдавили несчастную кнопку первого этажа. Двери плыли навстречу друг другу чрезвычайно медленно, а в другом конце коридора уже появился силуэт приземистой бабки. По мере приближения ко мне, она странным образом деформировалась, будто слепленная из глины и разломанных сухих веток, отскакивала от стен и потолка, и неумолимо ускорялась. И лишь одна её часть оставалась неизменной, мерзкое багровое лицо на толстой голове, что во время всего невообразимого движения оставалась в одной плоскости, как у курицы. Но издевательски медленные двери лифта всё же оказались немного быстрее видоизменяющейся твари.

Оказавшись на первом этаже, я как обезумевший выпрыгнул из кабины, рассадив до крови колени, выбежал из дома и помчался на людный продуктовый рынок, лишь бы не остаться для преследующей меня старухи лёгкой одинокой мишенью. По рынку я скитался с четверть часа, потом всё-таки решился идти по людной улице к своему дому.

Запершись в комнате, я сорвал со стены одну запылившуюся панель и, прижав её к лицу, громко завыл. Было безумно страшно за девушку, что осталась одна в квартире и, возможно, была свидетелем похищения собственного отца. Когда ужас поутих, я набрал ей на сотовый. И как же тряслись мои руки от одной только мысли, что на том конце провода после долгих томительных гудков я услышу знакомое «матушка». Но девушка взяла почти сразу, сказала, что сидит у подруги и сейчас ей не очень удобно говорить. От горла откатил перекрывающий дыхание ком, в груди разлилось мимолётное тепло. Я не стал рассказывать ей про отца, впрочем, мои объяснения она получила спустя всего несколько дней, когда мы, собрав все необходимые вещи, покинули город и уехали ко мне в деревню.

За день до отъезда я ещё раз поразмыслил и определил точно, что всё увиденное мной не сон и не галлюцинации. В первой половине дня, когда на улице было ещё не очень людно, но уже довольно светло, я взял мощный отцовский фонарик и начал своё так называемое расследование. Заходил в подъезды, представляясь в домофон почтальоном, вызывал лифт и светил ярким белым лучом в щель между кабиной и внешними дверями лифта в поисках дна шахты. И в каждом доме у шахты было дно, в некоторых подъездах оно даже имело собственную подсветку.

В подъезд девушки заходить было особенно страшно. К ней, на седьмой этаж, я поднялся пешком. Она ходила сама не своя, исчезновение отца — единственного живого родителя — неслабо ударило по ней, но я не смел и думать о том, чтобы рассказать всю правду.

Я пробыл у неё несколько часов, потом пригласил зайти ко мне вечером, распечатать листовки о пропаже. А уходя, вызвал лифт на первом этаже и там же поставил жирную точку в своём расследовании: дна у шахты не было!

Вечером мы с девушкой поговорили. И разговор был не из лёгких, она много плакала и называла меня сумасшедшим, но в конечном итоге отступила и согласилась убраться подальше из города.

Сейчас я делаю эти записи, сидя на тёплой веранде. С моей любимой мы вместе искали информацию в интернете, но ничего кроме пары строительных баек не нашли. Запись была совсем свежая, писали, что в середине семидесятых годов, во время сноса деревни для постройки новых панелек, под одним из домов был обнаружен колодец, уходящий далеко под землю. Но план есть план, дом под снос, а колодец заложили, только спустя время возле новостроек стали крутиться подозрительные старухи, а потом вдруг резко пропали, похитив маленького мальчика с первого этажа.

Любимая не верит мне, смотрит подозрительно и постоянно плачет. Я честно говорю ей, что покидать дом нельзя, ибо уже несколько раз видел рядом с ним странных старух.

И они повсюду, — объясняю, — и никуда от них не скрыться. Это они ездят рано утром в маршрутках, ищут новую жертву, тебе нельзя возвращаться, забудь своего отца сумасшедшего, его уже, наверное, убили.

Но она не перестаёт рыдать, всё просится в город. Не знаю, что делать и как её успокоить. Если люблю, то стоит отпустить, пусть проведает родную квартиру. Только предупрежу её, чтобы в шахту лифта не светила, старух не тревожила. Хотя, они уже и шахту, и вход в грот заложили, наверное, и тело этого подонка с разбитой головой на крыше дома спрятали. Хитрые они, эти старухи.


----

Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov

2021
Оригинальное название: "Грот".

© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!

Послушать можно здесь

Показать полностью
423

Ночью в глазок не смотри!

Приложение к делу от 7 ноября 2021.

Я пишу в отчаянии и в замешательстве. Мысли путаются, вся картина событий никак не укладывается в голове. Происходит что-то ужасное, и весь изложенный далее рассказ — это моя попытка разложить всё по полочкам и успокоиться. Если кто-то наткнулся на эти записи случайно, то прошу вас не оставаться в стороне и помочь мне советом.

Определимся сразу, я не считаю себя виновным в случившемся с Пашкой; единственное, в чём меня можно обоснованно обвинить, так это в том, что я всё ещё дышу и дрожащими пальцами стучу по клавишам.

Ближе к делу. На девятом этаже моего дома находится лестница на чердак, и, сколько себя помню, все обзывали её «железякой». Она представляет собой своеобразную пародию на обычные подъездные ступени, только по размеру она вполовину меньше и сделана не из бетона, а из сваренной арматуры. Железяка имеет один пролёт и утыкается в железный люк, ведущий в небольшую будку с проводами на крыше. Об этой будке ещё в моём детстве ходили неприятные и жуткие слухи, какие-то пацаны слышали, как оттуда доносится тихий смех; а уже в подростковом возрасте я услышал историю, как бабка с девятого этажа видела два светящихся глаза в темноте на железяке. Однако все эти пугалки всерьёз никто не воспринимал, а мои дедушка с бабушкой, от которых я и унаследовал свою квартиру на восьмом этаже, вообще о подобных тайнах железяки никогда не слышали.

Впрочем, с тех пор никакого дела до железяки мне не было. До одного момента, а именно до новоселья моего однокурсника. Паша Привалов никогда не отличался мужественностью, я бы даже назвал его нытиком и трусом, весьма гаденьким и противным, но говорить ему это в лицо я не хотел. Не знаю, то ли от страха, то ли из уважения, но ко мне он всегда относился хорошо. Воспитывался Пашка мамой и бабушкой, видимо поэтому он имел странный и весьма нездоровый интерес к пожилым женщинам, да он и сам по манерам иногда походил на недовольную бабку. В институте нас практически ничего не связывало, разве что редкий обмен домашним заданием, но всё изменилось, когда Пашкины родственники прикупили ему квартиру на девятом этаже в моём подъезде.

К нашему соседству я отнёсся совершенно равнодушно, Пашка же посчитал это невероятным совпадением и не преминул поделиться этим фактом с половиной нашей группы — той половиной, что ещё могла переваривать Пашкины россказни. С тех пор обращаться ко мне он стал не иначе как «сосед», часто звал в гости, хвастался своей коллекцией виниловых пластинок и раритетным проигрывателем «Электроника».

Приглашения были частые, а желание навещать его унылую по атмосфере квартирку оставалось у меня всё меньше и меньше. Тогда-то я и бросил ему что-то шутливое о тайне зловещей железяки. Мне на руку сработал и другой фактор, на неделе в подъезде установили новое освещение с современными датчиками, которые включались с громким щелчком и работали, пока улавливали какое-либо движение. Но срабатывали они весьма странно: человека, идущего вниз, датчик улавливал без проблем, и матовых плафон вспыхивал, когда объект находился ещё на пролёте между этажами, однако если идти снизу, то заветный свет озарял этаж только когда человек достигал лестничной клетки.

— Понимаешь, Пашка, — говорил я, улыбаясь, — не хочу в темноту шагать, тем более у тебя там железяка эта, жутко мне от неё, может быть, травма детства какая-то.

Но Пашка воспринял мои слова серьёзно. Несколько дней мы не виделись, а затем началось то, что, без преувеличения, сломало мою жизнь.

Уже сейчас я понимаю, что первые звоночки его помешательства были мною пропущены. Во-первых, он перестал приходить к первой паре, во-вторых, не было слышно мелодичных завываний звёзд эстрады, которые Пашка каждый вечер слушал на своей «Электронике». Ну и контрольной точкой зарождения всего этого безумия стала наша неожиданная встреча.

Это был конец октября, выходные перед нерабочей по официальной версии неделей. За два дня я хотел разделаться со всеми накопившимися заданиями и на целых семь дней выбросить надоевший институт из головы. Погода стояла тёплая, а коммунальщики расщедрились на отопление и топили так, будто пытались растопить себе кусочек вечной мерзлоты. Спасаясь от сводящей с ума духоты, я раскрыл окно в комнате и, как будто новорождённый, с упоением глотнул свежего воздуха, высунувшись по пояс на улицу. Уши слегка заложило, и я не сразу услышал, как тоненький голос, срывающийся на хрип, читает неизвестную мне молитву. Сомнений не было — молился Пашка.

Я опёрся на подоконник, вытянул голову вперёд и посмотрел наверх. Из Пашкиного окна то и дело показывался уголок небольшой книжки в твёрдом коричневом переплёте, видимо, это был какой-то молитвенник. Я окликнул соседа. Уголок книжки замер, а затем и вовсе исчез за белой пластиковой рамой, на смену ему пришло жуткое, бледное, как лишённое крови, лицо моего соседа. От увиденного я слегка дёрнулся, в груди коротким импульсом, как мимолётным порывом изжоги, скользнул страх. Пашка поднялся во весь рост, вытащил из окна книгу и продемонстрировал мне. Тогда я увидел, что руки его дрожат.

Он не мог толком объяснить, чего испугался, тогда я закрыл окно и побежал к нему.

Пашка приоткрыл дверь на цепочке и выглянул в щель. Он внимательно рассматривал меня, как разглядывают в безликой толпе знакомое лицо, пытаясь понять, действительно ли перед тобой тот самый человек.

— Это ты? — тихо спросил он, и бледные губы его затряслись, а по впалым, будто напудренным щекам побежали слёзы.

— А кто ещё, — поморщился я.

Сосед помедлил пару секунд, прикрыл дверь и снял цепочку. Как только я оказался внутри, Пашка поспешил закрыть дверь на щеколду, но я помешал ему и предложил лучше спуститься ко мне, выпить чаю; сосед согласился. Во время нашего спуска, Пашка украдкой поглядывал на лестницу, ведущую на крышу, и во взгляде его читалась паника, так испуганные дети, оставшиеся дома одни, заглядывают за угол в тёмную комнату, в которой пару минут назад что-то упало или громко прошуршало.

Дома я налил ему горячего чаю, дал три жёлтенькие таблетки валерьянки и не требовал никаких объяснений, пока окончательно не убедился, что мой сосед пришёл в себя и успокоился. Пашка начал разговор первым:

— Побудь со мной ночью, — говорит, — меня убить хотят.

Я с недоверием поморщился. Тогда сосед рассказал мне, что привело его к такому отчаянию.

Мои шутки о железяке поразили его, поселили в нём жгучий интерес. Исследование тайны стало вопросом времени. И вот несколько дней назад у нас в доме сломался лифт, Пашка тогда задержался в институте, потом заскочил в магазин и вернулся домой уже по темноте. Можно только представить, какие эмоциональные перегрузки испытал на себе пугливый студент, преодолев все девять этажей. Подъём стал для него экстримом, адреналин ударил в голову, и, оказавшись у себя на лестничной клетке, он уже не сомневался, что готов ступить на железяку.

Добравшись до железного люка, Пашка уже совсем потерял страх. Ему не составило труда поднять крышку и просунуть голову в дыру. Тогда по подъезду эхом пронёсся вопль ужаса. Пашка не смог объяснить, что он там увидел. Разводя руками, и будто выдавливая из себя слова, он говорил мне: там было как будто красное, но и чёрное.

После пережитого ужаса, Пашка помчался домой, заперся и в слезах прижался спиной к двери и стал прислушиваться.

Я уже говорил, что датчики движения срабатывали с громким щелчком. Именно этот щелчок и услышал Пашка, сидя под дверью. Парень дёрнулся, но тут же успокоил себя: «Это погас свет, после того как я заскочил в квартиру». Но тут же, точно вонзающаяся под ноготь игла, страх болезненно кольнул парня вторым услышанным щелчком. Пашка подпрыгнул к глазку и замер. Кромешная темнота глядела на него с той стороны. В недоумении он попятился назад и увидел тоненький лучик света, пробивающийся в квартиру через крохотную щель около замка. Кто-то, стоящий с той стороны, догадался о любопытном наблюдателе и закрыл ему глазок. Заскулив от ужаса, Пашка рухнул в обморок.

Следующие пару дней всё было тихо, мой сосед даже по собственной глупости списал увиденное на сон. Но ужас повторился. Ночью Пашке в дверь заколотили со страшной силой. Он поначалу забился в угол дивана, боясь даже опустить ноги на пол, но потом пересилил себя и добрался до глазка. На залитой тусклым светом лестничной клетки стояла его мать. Только лицо у неё было жёлтое, израненное чёрными полосами морщин. Не моргая и не шевеля ртом, она издавала звуки, больше похожие на одышку туберкулёзного больного.

Пашка обомлел, он стоял неподвижно, рассматривал налитые кровью и поражённые катарактой глаза неведомого существа, похожего на его родную мать, с ужасом смотрел на рот, полный острых жёлтых зубов, за которыми не виднелось ничего, кроме чёрного зёва.

И вдруг жуткий рот расплылся в улыбке. Тварь, точно разучив человеческий язык, проговорила низким, дребезжащим басом: «Смотрит!»

На Пашку будто высыпали ведро со льдом, он отпрыгнул от глазка, схватил с полки молитвенник и заперся на балконе, где провёл остаток ночи и всё утро. На этом рассказ его закончился.

Пашка умолк, а я не знал, что ответить. Разве можно было отнестись скептически к рассказам человека, чьи руки вновь затряслись даже после трёх таблеток валерьянки? Когда Пашка говорил, глаза его были стеклянными, но когда в комнате воцарилась тишина, он посмотрел на меня так жалостливо, что мне и самому сделалось грустно и дурно.

— Помоги, переночуй у меня, — шёпотом попросил он. Подбородок Пашки трясся, и было слышно, как стучали в ужасе его зубы. — Если правда кто-то ходит, то я к матери уеду, а если чудится… — он прерывисто вздохнул, отводя глаза, — то в дурку поеду.

Я, понятное дело, согласился.

До вечера он пробыл у меня. Отсыпался после бессонной ночи, пока я занимался уборкой и прочей домашней рутиной. Вечером, когда было ещё не совсем темно, мы поднялись к нему, заперлись и расселись по местам.

Я сидел на неудобном табурете рядом с входной дверью, как заправский сторож, и ждал необычных звуков. Пашка находился в комнате и, чтобы отвлечься, возился со своей коллекцией пластинок. Признаться, я не до конца осознавал нависшую над нами опасность, и в ту ночь не ждал ничего мистического и сверхъестественного. И уж тем более я не мог и представить, что после всего произошедшего обнаружу у себя на макушке несколько седых волосков.

До трёх ночи всё было тихо, затем раздался чуть слышный металлический лязг и почти одновременно с ним звонко щёлкнул датчик. Пашка замер посреди комнаты и, скривив рот от испуга, посмотрел на меня. Стало не по себе. Пока я поднимался с табурета и приближался к глазку, в дверь несколько раз постучали. После каждого стука Пашка, как израненный солдат, протяжно завывал.

Я с опаской посмотрел в глазок. К горлу подкатил ком. От увиденного мне стало совсем дурно, скулы свело судорогой, живот скрутил сильный спазм. С той стороны мне в глаза смотрела женщина. Она качалась из стороны в сторону, как метроном, на её пожелтевшем лице застыла жуткая улыбка, и два ряда подозрительно острых жёлтых зубов даже не дрогнули, когда бабка произнесла свою первую фразу: «А Паша дома?»

Мысли путались, в глазах рябило, голова стала чугунной. Я конкретно струхнул, отпрянул от глазка и присел на корточки, точно боясь, что сейчас тварь, принявшая облик Пашкиной бабки проткнёт острым когтем хрупкий глазок и подсечёт меня, словно рыбу.

«Па-аша, — тянула звонким голосом ночная гостья, — посмотри на меня!»

Мой сосед рухнул на колени, схватился за голову и громко навзрыд заплакал. Меня же мутило, а от каждого нового удара в дверь внутри всё замирало, точно стучали по моей груди.

«Паша! — возопила тварь и влупила по двери так, что та задребезжала. — Ты всё видел? Паша! Я в люке! Паша! Посмотри!»

Пашка не отвечал, он лежал посреди комнаты, свернувшись в калачик, и я не уверен, что он вообще был тогда в сознании.

Всё это безумие длилось недолго, спустя ещё несколько ударов всё стихло, но в квартиру пробрался приторный трупный смрад, каким веет от разложившихся тушек разодранных кошками птиц. От ужасного запаха меня вырвало, и со рвотой, видимо, вышел весь страх, ибо после этого я спокойно поднялся на ноги, добрался до дивана и проспал до утра.

Описывать дальнейшие события мне до безумия стыдно. Утром, убедившись, что Пашка дышит, я не стал его будить и покинул квартиру. Весь день прошёл в мутной прострации и тревоги, голову занимала навязчивая идея подняться по железяке и заглянуть, что скрывается за люком, но я изо всех сил ей противился. После обеда силы мои окончательно истощились, я заперся в комнате и высадил без закуси целую бутылку водки, отчего вскоре уснул и проснулся лишь ранним утром следующего дня. Из квартиры сверху доносились отголоски песен, тогда, в похмельном беспамятстве, я думал, что Пашка заглушает страх прослушиванием пластинок на своей «Электронике».

Днём я наведался к нему, но он не открыл. Его нигде не было. Он впервые за всё время не пришёл на пары. Через пару дней нас перевели на дистанционное обучение, но и на онлайн-занятиях Пашка не появлялся. К пятнице в город приехали его мать с бабкой; долго, со слезами на глазах выпытывали у меня, где их кровиночка, а я не знал, что ответить. В тот же день прибыл наряд полиции, квартиру по просьбе бабки опечатали, меня допросили и даже убедили съездить в отделение. Сами родственницы отправились домой, куда-то в область, а полицейским строго наказали взять странного соседа под стражу и не выпускать, пока не найдётся тело Пашки. Когда заплаканная бабка сказала «тело», меня пробрала дрожь, я будто и сам поверил, что моего однокурсника больше действительно нет в живых.

Однако, проводив женщин, уставший следователь попросил меня расписаться в протоколе и без лишних вопросов отпустил.

А вчера, в субботу, уже готовясь ко сну, я вдруг услышал знакомое мелодичное завывание Пашкиного проигрывателя «Электроника». Сначала подумал, что почудилось, но потом явственно различил слова знакомой песни Александра Буйнова.

В голову током ударила радость, я едва смог устоять на ногах. В исступлении я бросился в коридор, лишь бы побыстрее увидеть своими глазами целого и невредимого Пашку. В тот момент, когда я уже выходил из квартиры, на этаже с грохотом открылись двери лифта. Зажёгся свет, и из кабины вышла небольшая подпитая компания из четырёх человек. В эйфории я поздоровался с ними и едва ли не вприпрыжку помчался вверх по лестнице. Но тут же радость омрачилась кровавой пеленой на глазах, за душу схватилась гнилая смердящая лапа ужасного осознания. Добравшись до пролёта между этажами, я увидел, что на девятом горит свет. Спина похолодела. В миг продрогший, я опёрся рукой о стену и стал неуверенно подниматься, не сводя взгляда с медленно появляющейся из-за угла двери. Самые ужасные предположения оказались справедливы — квартира всё ещё была опечатана.

Я стоял недвижимо, сверлил взглядом дверь. Звонкие голоса весёлой компании превратились в протяжный писк, уши заложило, как перед обмороком, и тут же контрольным выстрелом прогремел металлический лязг за моей спиной. Осознание ударило в голову, всё это была одна большая ловушка.

— Ребята! — вопил я, срывая голос. — Ребята, быстрее сюда.

Голоса притихли, и на лестнице затопали их нетрезвые обладатели, в ту же секунду люк снова лязгнул. Держу пари, что та компания до сих пор вспоминает меня, едва дышащего от пережитого испуга, сбегающего вниз по лестнице к себе в квартиру..

Счастливая случайность или благородная помощь высших сил приковала мой взгляд во время подъема, и не дала взглянуть на то, что притаилось на железной лестнице в ожидании одинокой жертвы, прибежавший на знакомые звуки музыки. До сих пор не уверен, спасло ли меня присутствие весёлого квартета на моём этаже, если бы беглый взгляд случайно скользнул чуть левее?

Я не сразу понял простую истину: покончив с Пашкой, нечто из люка принялось за следующего свидетеля. Во время моего побега, тварь, видимо, вычислила квартиру, в которой я живу. Стуки началась раньше, чем у Пашки, полпервого ночи моя дверь едва не ходила ходуном от ритмичных ударов.

Я подкрался к ней.

— Кто там? — спрашиваю.

Тишина.

Смотреть в глазок было до одурения страшно. Я спросил ещё раз:

— Кто там?! Сейчас ментов вызову.

— Помоги, переночуй у меня… — прохрипел кто-то с той стороны.

Да, я совершил ужасную ошибку, заговорив с потусторонним гостем. Тело обдало холодом, во мне тогда наверняка лопнул какой-нибудь капилляр. Как ужаленный я дёрнулся и отшатнулся от двери.

— Пойдём быстрее, я боюсь, там надо в люке посмотреть, — не затыкался голос.

Силы покидали меня, я не мог ровно стоять на ногах. А глазок манил к себе, молил заглянуть в него, и я не смел противиться, тогда-то и увидел улыбающееся лицо Пашки, мирно покоящееся на откушенной голове. Тварь, выглядевшая точь-в-точь, как моя покойная бабка, держала Пашкину голову за волосы в своих острых желтых зубах. В глазах всё поплыло. А тварь тем временем подняла бесформенную чёрную руку, похожую на смесь щупальца и паучьей лапки, и закрыла мне глазок.

В чувства меня привёл очередной удар, и я с ужасом осознал, что рука моя лежит на дверном замке, уже повёрнутом на один оборот из двух допустимых. Прокричав что-то невразумительное, я вновь закрыл его, схватился руками за голову и побежал в ванную, где заперся, умылся и несколько минут просидел без движения.

Страшные стуки не прекращались до самого утра. И я никак не могу понять, почему другие соседи не слышат его? Может быть, оно воздействует только на конкретную квартиру? Доводит до ручки несчастную жертву и заставляет её открыть?

***

Сейчас я по-прежнему сижу в своей квартире на восьмом этаже, входная железная дверь надёжно заперта на все обороты, окна тоже закрыты и занавешены, отчего во всех комнатах, прогретых отоплением, очень жарко и душно. В этой панельной бане мои мысли постоянно путаются, я сижу за столом и пишу всё это совершенно мокрый, как после душа. Ноги противно липнут к кожаному креслу, руки соскальзывают с клавиш, а от одежды моей невыносимо смердит, но я не смею даже встать с места и пойти умыться, пока не закончу свой рассказ.

Я чувствую огромную ответственность, возложенную на мои плечи. И мне будет большой радостью, если этот рассказ дойдёт до кого-нибудь. Не буду скрывать, я боюсь за себя, боюсь последовать за Пашкой, проклинаю себя за то, что бросил его, но прекрасно понимаю, что не смог бы поступить иначе.

И нет, я не стану геройствовать, и не полезу на крышу даже днём. Я не хочу в этом разбираться, не хочу ничего и никого видеть. Страх душит меня колючей удавкой, виски болезненно пульсируют. Всё это похоже на зацикленный кошмар, сводящую с ума карусель ужаса, непрекращающийся мерзкий фильм.

Несколько минут назад я слышал Пашкин голос из подъезда, он звал меня, кричал «Я видел! Я видел! Смотри!»

А на часах уже двенадцать дня, и через шторы в комнату давно пробивается яркий дневной свет. И я пересиливаю себя, поднимаюсь с места, на цыпочках дохожу до двери и смотрю в глазок, но там постоянно темно. Оно до сих пор там, оно не уходит!

(На этом рукопись обрывается).


----

Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov

2021

© Все права на озвучивание рассказа принадлежат YouTube-каналу DARK PHIL. Другие озвучки будут считаться нарушением авторского права. Благодарю за понимание!

Послушать можно здесь

Показать полностью
30

Выброс зла. Часть 4 (финал)

Читать часть 1
Читать часть 2
Читать часть 3


Петя, оказавшийся в этой ситуации немного решительнее, короткими шажками приблизился к разломанным в его ви́дении перилам и робко заглянул в щель между лестницами. Выражение его лица резко изменилось с испуганно-заинтересованного на полное осознанного ужаса. Прикрыв рот здоровой рукой, отскакивает от перилл и, поджав колени, жмётся к подъездной стене. Тогда Артём, стоявший немного дальше друга, тоже решил взглянуть на приближающегося обитателя кошмарного подъезда, что, судя по звукам, уже добрался до ступенек и медленно поднимался к притаившимся на шестом этаже парням.

Артём увидел продолжение чешуйчатого отростка, оказавшегося частью живота цокающей копытами твари. Гной капал по покрытому копотью бетону, оставляя на нём мерзкие жёлто-красные пятна, тварь, похожая на медведя, ковыляла на трёх тоненьких мохнатых ножках, явно человеческих, но с плотными ногтевыми наростами вместо ступней, с виду походящих на копыта неправильной формы. Вместо верхних лап у неё были неестественно выгнутые человеческие руки, перепачканные во всё том же вязком гное. Живот-отросток выпирал настолько сильно, что убогому существу потребовалось вплотную приживаться к стене справа от себя, чтобы развернуться и не задеть надутым гноящимся мешком противоположную стену.

Парни смотрели на это, как завороженные, их ноги будто стали частью бетонного пола и даже колени не задрожали от испуга, когда закончившая свой жутки манёвр, уставилась на парализованных от страха незваных гостей и, булькая, запричитала: «Живьё! Живьё!»

Лицо монстра походило на паучье с множеством глаз; пасть, повторяющая жутким голосом одно и то же слово, растягивалась вдоль всей нижней части походящей на кабачок головы. Медленно переставляя нижние конечности, нежить принялась подниматься. Живот её стал раздуваться и скукоживаться активнее, гной разлетался во все стороны. Запах гнили ударил в нос, как нашатырный спирт, приведя парней в чувства. Не сдерживая крика, они бросились вверх по лестнице. Между шестым и седьмым этажом Петя остановился и взглянул на подъездное окно. Артём понял всё без слов и с размаху ударил кулаком по стеклу. Парни перебрались на другую сторону и оказались на площадке между третьим и четвёртым. Для Пети путь наверх был сложнее, часть лестницы в его глазах развалилась, поэтому добираться до четвёртого этажа его донёс Артём.

— И как же я иду, если ступенек у тебя нет? — шепнул Пете друг.

— Хрен его знает, — прошептал в ответ Душин, — ты у меня по воздуху идёшь.

— Как в игре, — Артём хихикнул, — не прогрузилось. Хотя теперь я и такому не удивляюсь…

В окне на площадке между третьим и четвёртым показалось жуткое многоглазое лицо. Одна вывернутая рука легла на раму, отвратительное существо решило сократить себе путь и догнать несчастных выживших снизу.

«Живьё! Живьё!» — изрыгала растянутая пасть.

Парни не стали дожидаться второй руки и ринулись вверх.

Первым в небольшую комнату с распахнутым настежь окном вбежал Артём, остановившись в нескольких сантиметрах от стекла с остатками белой краски, за которой виднелась знакомая парню чёрная пустыня, правда, не такая бурлящая странными явлениями по типу торнадо и молний. Прибежавший следом Петя захлопнул дверь и прижался к ней спиной.

— Эти окна мы закрашивали, — сказал он, — и поправляли ручку, чтобы окно не открылось.

— Надо бы её сломать, чтобы раз — и навсегда, — протараторил Артём, протягивая руку к раме.

— Погоди, — остановил его Петя, — нельзя попросту рисковать, надо до конца довести.

Он сжал зубы, тяжело выдохнул и, перебросив ногу, сел на раму.

— Придурок, ты что? — Артём вцепился в друга и попытался оттащить того от окна, но Петя оттолкнул его резким ударом в живот.

— Придурок тут только ты, если не понял, — злился он, перебрасывая вторую ногу. — Мало закрыть окно, нужно ещё успокоить того, кто это окно сможет разбить.

Душин спрыгнул с рамы и коснулся ногами чёрного песка. Артём, неприятно удивлённый таким поступком, впрочем, не стал противиться и последовал за другом. Единственное, чего он опасался — это проклятый, плещущий гноем страж башни, шатающийся где-то на лестницах бесконечного подъезда. Парень до мурашек боялся, что это нечто зайдёт в комнату с окном и закроет его, навеки запечатав двух отважных спасителей человечества в потустороннем мире, полном зла. Однако этот страх полностью развеяла мысль, что покорный слуга ни за что не станет закрывать проход, по которому вскоре должен будет пройти его величественный хозяин.

Пустыня же встретила друзей пугающей тишиной, какая бывает в фильмах ужасов перед появлением неописуемо страшного монстра или заставляющего дрожать поджилки звука. Исполинские баобабы высыхали, склоняя свои головы к ногам измотанных путников. Бежать в этом ужасном месте было невозможно, силы зла, всё ещё обитавшие здесь, тянули парней назад, подальше от огромного рва. Но силы эти были недостаточно сильны, чтобы помешать настырным путникам, их ноги уверенно шагали по смердящему гнилью чёрному песку, и даже спуск в мрачный ров не стал для них большой трудностью.

— Петька, — впервые за всё то время, что они провели в пустыне, Артём решился что-то сказать, — а что если, вот, Геннадию удалось создать, как он сказал, макет вселенной…

— И засунуть его в подъезд, — усмехнулся Петя, — лишь бы сделать себя победителем. Вот и нарвался на Душехлёба.

— Да нет, — отмахнулся Артём, — я к тому, что если такое в принципе возможно, то, может, нас тоже так кто-нибудь создал?

Петя цокнул языком.

— А этого создателя ещё кто-то, — буркнул он, — и так до бесконечности. Страшно мне об этом думать, Тёма, сил нет, и вообще, что это за бесконечность такая, вон, подъезд тоже, вроде как, бесконечный… Измотался я, Тёмка, не могу больше.

И вот пред их взором возвысился мрачный дом, чертог владыки зла. Дверь его была открыта, и за ней не было ничего, кроме чёрного пятна бесконечной тьмы.

— Пошли? — спросил Артём, взглянув на друга.

— Нет, — покрутил головой тот, — я один пойду. Ты, если что, беги обратно и закрывай окно… и ручку ломай… — Душину стало тяжело дышать, он опустил голову, вспоминая что хотел сказать: — И двери закрывай, вообще все, и в комнату и в башню, мало ли.

— Петька… — начал Артём, — давай лучше…

— Закрой чёртово окно, — перебил его друг, двинувшись вперёд.

Покачиваясь на ходу, он добрался до двери, положил на неё здоровую руку и, дёрнув плечами, подался в кромешную темноту. На мгновение он замер и спустя несколько секунд обернулся. Это выражение лица запомнилось Артёму навсегда: глаза Пети были широко раскрыты, брови высоко подняты, а нижняя губа выдвинута вперёд; вселенский ужас запечатлелся на лице несчастного парня, увиденное в глубинах чертога окончательно лишило его рассудка, и лишь остатки здорового ума, сгорающие в пламени безумия, приказали Пете воскликнуть:

— Беги!

Артём оторопел, затылок обдало морозом, сердце болезненно кольнуло. Он смотрел, как тьма медленно поглощает его друга, и как исчезающая во мраке чертога рука тянет за собой скрипучую дверь. И вдруг надо рвом прогремел оглушающий раскат грома. Артём, вздрогнув, рванул прочь. Он бежал мимо поднимающихся, подобно просыпающимся великанам, баобабов, видел, как на горизонте одна за другой искрятся полоски белых молний, и как с оглушительным гулом прорастают к самому тёмному небу спицы ужасных торнадо.

Распахнутое окно висело в воздухе, парень с разбега запрыгнул в него и плашмя плюхнулся на пол, едва не приложившись головой и не лишившись сознания. Комната наполнилась запахом гнили, дышать стало по-настоящему больно, но Артём не смел сдаться. В ярости он захлопнул окно, крепко прижал его плечом и повернул ручку. Смрад разом улетучился. Тогда всё ещё разъярённый парень крепко вцепился в ручку и с криком, которым умудрился сам себя напугать, выломал её и с размаху бросил на пол. Потом, правда, он поднял её и унёс с собой, боясь, что оставшийся в башне страж сможет всё починить и снова открыть злополучное окно.

Подъезд Артём покидал дрожа от страха, но тем не менее исполняя последнюю волю друга: он закрыл дверь в комнату и, оказавшись на улице, спешил закрыть и вход в саму башню. Однако, как только парень, сжимающий в трясущихся пальцах оконную ручку, вышел на воздух, за его спиной что-то хлопнуло, вспыхнув ярко-жёлтым. Он испуганно обернулся. Дверь покосилась, слетев с одной петли. Артём, всё ещё не пришедший в себя, заглянул внутрь и увидел круглое помещение с обломками деревянных лестниц, остатками ржавых труб и прочего хлама, коим была забита заброшенная башня. Оконная ручка тоже бесследно испарилась.

Потупившись немного, парень упал на колени и горько зарыдал, прикрыв лицо грязными руками. К утру следующего дня он уже добрался до родного города, чудом избежав столкновения с колонной военной техники, направляющейся в опустевшее Никифорово.

В новостях говорили о взрыве неизвестной боеголовки, и о десятках тысяч человеческих жизней, и родители Артёма, опасаясь за жизнь сына, настаивали, чтобы он отправился вместе с ними в больницу для полного обследования. Но тот отговорился, заявив, что после ссоры с дедом поспешил убраться подальше и сел на рейсовый автобус до города, а весь следующий день провёл с институтскими друзьями. Вскоре родители сдались, хорошее самочувствие Артёма вкупе с его разыгравшимся аппетитом окончательно убедило их, что здоровью сына ничего не грозит.

Но, несмотря на внешнее спокойствие, внутри парня всё тлело и разрывалось. Закрывшись в своей комнате, он сел прямо на пол и безмолвно просидел так несколько часов, держась за голову дрожащими руками. Перед глазами мелькали пугающие образы неведомых тварей и жуткое выражение лица покинувшего этот мир Пети Душина, что героически сгинул во мраке, захлопнув за собой дверь в чертог зла.

Артём жаждал узнать судьбу своего друга, но мысли об этом до ужаса пугали его, словно неведомый страж где-то в отдалённых уголках мозга всеми силами старался оградить и без того натерпевшегося парня от дальнейших безрассудных действий.


***

В этот раз человечество было спасено. И по сей день неизвестно, какова была цена этого спасения: может, невероятный прорыв во многих науках или ответ на извечный вопрос смысла всего сущего. Но одно можно сказать точно и, последняя эмоция на лице Пети Душина станет тому подтверждением: человечество спаслось, потому что оно ещё не было… готово.


----

Автор: Евгений Шорстов | @Shorstov

2021

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!