Olifantoff

Собрал как-то раз поручик в казарме Старых Солдат. Усадил по койкам, табачком турецким угостил и говорит: «Человек я, ребятушки, холостой. Живу на квартире один и оттого скуку в душе испытываю. Вот хочу животину домашнюю завести, да никак не выберу. Голубятню на крыше построить, рыбку в банку пустить или кота какого на улице изловить?».

Заулыбались Старые Солдаты. Дело-то понятное: время дерево тлит, а живая тварь дом теплит.

— Кота, — советуют одни. — Кота, ваше благородие, берите. Он и мышей выведет, и холодной ночью согреет, и заботы не потребует. Умоститесь вечером на лавку с прислоном, запалите трубочку, а кот под боком гудит. Благолепие.

— Боже упаси, — отмахиваются другие. — Хвостатый весь дом запакостит, шерсти в харч натрясёт, блох натащит, вазы поколотит. Пугнёшь же его, так он, подлец, в сапоги нагадит. Начнёте, как лис шалфейный в зловонии и разоре жить.

— Пса заводите, — горячатся третьи. — Вот кто военному человеку родной брат.

— Какой с него прок? — пожимает плечами поручик. — Пёс во дворе на цепи должен сидеть.

— Собака собаке рознь, — посмеиваются Старые Солдаты. — У них, как и у казённых людей, свой ранг имеется. Кто в будке живёт и дом сторожит, а кто в подушках упревает и одеколонами пахнет. Тут, ваше благородие, смысл в породе. Покупайте болонку или мопса, вот и весь сказ. Псина места много не займёт, со службы встретит и объедками со стола покормится.

— Так-то оно так, — мнётся поручик, — да, боюсь, товарищи засмеют. Срамно, скажут, боевому офицеру дома моську держать.

Вот, ведь, задал задачку! Ум сломать можно. Оказалось, скотинку домашнюю по пальцам пересчитать можно. Раз-два и обчёлся.

— Тогда, — разводят руками Старые Солдаты, — делать нечего, кроме как жениться и бабу в дом привести. Коли жена справная попадётся, то одним махом и кота с собакой заменит, и голубей с рыбками.

— Супругу, — стонет поручик, — кормить-одевать придётся. А, жалование у меня пустяковое, да и квартира для семейной жизни мала.

Но, со Старого Солдата пуговку не сорвёшь, в чулане не замкнёшь!

— Есть выход, — говорят. — Женитесь, ваше благородие, на карлице. Провианту ей требуется с гулькин нос, питья с напёрсток, а на платье всегда лоскуток в доме найдётся.

— Виданое ли дело, — опешил поручик, — военному человеку с карлицей под венец идти?

— Мы, слава Богу, — успокаивают его Старые Солдаты, — не католики какие. Была бы невеста в нашу веру крещёна и на брак согласна, а рост дело десятое.

— Что же, — хлопнул себя по коленям поручик, — похоже, ребятушки, толковый совет вы мне дали. Не подвели, родные.

Выставил он всем по чарке приватной водочки и в город сваху искать укатил. Месяца не прошло, женился поручик на карлице.

Теперь живёт не тужит, государю служит, со Старыми Солдатами дружит!

Есть у Антона Павловича Чехова рассказ «Дорогая собака». Два приятеля-офицера пьют коньяк, и один пытается продать другому свою собаку. Второй отказывается. Первый снижает цену, затем уговаривает взять псину просто в подарок, и, в конце концов, спрашивает где «здесь поблизости живодёрня», ибо собака осточертела. Такой вот невесёлый чеховский юмор.

У этого коротенького, на пару страниц всего-то, рассказа имеется своя история. Описана она в дневниках А. И. Ревякина, известного исследователя и биографа Антона Павловича.

***

Летом 1884 года, земский врач и начинающий писатель снимал в Звенигороде дачу. День проводил в больнице, а вечерами, под шелест листьев и пение птиц, писал рассказы для юмористических журналов и еженедельников. В один из выходных к нему пожаловали соседи — звенигородский журналист с женой и дочерью. Принесли настойку собственного изготовления, похвалили дачу, сад, цвет лица Чехова и сели на веранде пить чай. Смеркалось. В саду соловьи, мошкара, примула. Сосед, похохатывая и картавя, рассказывает последние редакционные новости. Его супруга изящно пьёт чай, дочь ест ватрушку и таращится на писателя. Первый самовар выпит, кухарка вносит второй и гостья, капельку кокетничая, интересуется, как работается в провинции. Чехов уверяет, что изумительно. Вот, полюбопытствуйте, буквально час назад был написан рассказ. Думает назвать «Дорогая собака». Не изволят ли гости послушать? Семья просит. Антон Павлович читает. Сосед вскакивает, жмёт писателю руку. Жена аплодирует. Дочь сидит, благоговейно замерев с куском ватрушки во рту.

— Антон Павлович, — говорит дама, — как и откуда, скажите на милость, рождаются сюжеты. Ведь выдумать такое невозможно! Или возможно?

— Не далее, как сегодня утром, — мягко улыбается писатель, — я попросил кухарку избавиться от собаки. Дачники, жившие здесь до меня, оставили, вернее, бросили лайку. Собака неплохая, но с крайне дурным характером — всюду гадила и выла по ночам. Вот и распорядился куда-нибудь пристроить псину. Что называется «в хорошие руки». Так, представьте себе, кухарка нашла «хорошие руки». Отвела на живодёрню! А на вырученные деньги купила полдюжины ватрушек, которые сейчас ест ваша очаровательная девочка.

Повисает пауза, во время которой дочь, зажимая ладонями рот, встаёт. Однако не успевает отойти и выплёскивает содержимое желудка на стол. Чехов, отпрянув, опрокидывается со стула. Мать визжит. Сосед мечется по веранде. Конфуз невероятный! Дама пьёт валерьянку, журналист рассыпается в извинениях, в глубине дачи рыдает дочь.

Когда страсти улеглись, Чехов виновато объяснил, что собака, отданная на живодёрню — чистый плод фантазии; что не подумал, какой эффект произведёт шутка на ребёнка; что он бессовестный подлец; что обязан немедленно принести извинения. На самом деле никакой лайки не существовало! Был кот. Который, действительно, везде гадил. И от него избавились, но как-то по-доброму…

Мать с дочерью уходят. Сосед открывает бутылку и разливает настойку по чайным чашкам. Жалуется, что его окружают люди начисто лишённые чувства юмора. Выпивают. Чехов, вздыхая, признаётся, что начал тяготиться «малыми формами» и готов к чему-то большему. Выпивают. Журналист сетует, что вынужден жить с тёщей — совершенно невыносимой женщиной. Выпивают.

Мягкая летняя ночь 1884 года. Над лампой неслышно вьются мотыльки. Дремлет сад. Пахнет фиалками и жасмином. Двое мужчин вполголоса поют на дачной веранде.

Гуляли всю ночь и уезжали уже под утро.

— Собирайте невесту в путь-дорогу и ждите нас по первому снегу, — говорил Булат Богатырь родителям Василисы.

Иван Царевич, не отводя взгляда от Василисы, пытался сесть в седло, да всё промахивался мимо стремени. Из-за угла дома появился всклокоченный Медведь, и, обдавая запахом браги и редьки, горячо зашептал Марье на ухо, — Не по-людски поступаем. Дня три гулять полагается.

— Тебе б только гулять, — рассердилась та. — Дальше-то что делать будем? Как поступим?

— Придумаем что-нибудь, — икнул Медведь. — Без хвастовства скажу, не сыскать на белом свете такого как я помощника.

Сели на коней, выехали за ворота и остановились только на развилке у края леса.

— Что же, друзья мои верные.., — начал было Иван Царевич.

— ...пришла пора прощаться, — перебил его Медведь. И, состроив унылую моду, продолжил, — Поедет наш витязь на Тьмутарань в одиночку о яблоках просить-умолять. А, коли не сжалится Тьмутараканский царь, вынет меч-кладенец и силой добудет. А, не получится, то падёт в битве. Мы же, косточки его соберём и похороним на высоком берегу. Или под ветвистым дубом.

— Совсем из ума выжил? — озлился Булат Богатырь.

— Он всё верно сказал, — вздохнул Иван Царевич. — Здесь расстанемся.

— Вот! — Медведь довольно ухмыльнулся. — Что я говорил! Порода такая у витязя нашего — напролом идти. Всё сам решить хочет, а, нет бы, с товарищами посоветоваться, да умные речи послушать.

— Это твои, что ли?

— Да, хоть и мои! — приосанился Медведь. — Знает кто из вас, что в этом лесу Баба Яга живёт? Старуха злобная и на расправу скорая. Жрёт на завтрак детишек малых, а на обед добрых молодцев, — тут он подмигнул Булату, — вместе с конями.

— И что нам с того?

— А, то, — ответил Медведь, — нет для Яги врага злее, чем Кощей. Сто лет меж ними вражда длится. Может и тысячу. Бились они прежде на смерть, да одолел Ягу Кощей. Загнал в самую чащу и заставил в ветхой избушке жить, да грибами мухоморами питаться. Вот она и мечется по лесу, обиду на путниках вымещает.

— И как к ней подступиться? — нахмурился Иван Царевич.

— Есть! — расцвёл Медведь. — Есть среди нас такой человек. Вернее, зверь. Но, чур, уговор. Пусть Булат Богатырь с Марьей здесь остаются, коней стерегут. Мы же вдвоём с Царевичем Ягу искать отправимся. А, как отыщем, я первый с ней говорить стану.

***

Любо дорого было наблюдать за Медведем. Он совсем перестал балагурить, бесшумно скользя меж стволами деревьев. Иногда замирал, поднимая вверх лапу, и Иван Царевич послушно останавливался; задумчиво рассматривал кору деревьев; пробовал на вкус упавшие листья и нюхал траву. Наконец, облегчённо вздохнул.

— Рядышком совсем, — прошептал он. — Ох, и жуткое местечко, аж шкура зудит.

Медведь встряхнулся и крадучись пошёл вперёд.

Когда за деревьями показалась залитая солнцем поляна, положил лапу на плечо Ивану Царевичу.

— Видишь, вон там избушка притулилась? Это оно самое логово и есть. Схоронись здесь, — Медведь указал на поваленный ствол дерева. — Я же пойду с Ягой говорить. Как свистну два раза, смело выходи, опасности нет. А свистну три, не обессудь, спеши на выручку. Ну, — он обнял Ивана Царевича, и дрогнувшим голосом закончил, — не поминай лихом.

Косолапый выпрямился, смахнул набежавшую слезу и двинулся на поляну. Иван Царевич, стараясь не ступить на сухую ветку, осторожно присел, следя за удаляющимся Медведем. Тот вышел из-за деревьев, поклонился на четыре стороны и зычно выкрикнул, — Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.

Избушка не шелохнулась. Тогда Медведь подошёл ближе и повторил громче. Затем опять поклонился и вновь приказал, правда, на этот раз в голосе звучала просьба. Встал к избушке спиной, постоял немного и, внезапно обернувшись, вновь выкрикнул заветные слова. Увы, всё было напрасно.

— Твой Медведь? — рядом с Иваном Царевичем стояла древняя старуха и, прищурившись, следила за происходящим на поляне.

— Мой, — смутился он.

— И чего надобно?

— Пришли о помощи просить, али совет какой получить, — молвил Иван Царевич и замолчал, внезапно увидев себя со стороны. Статный, закованный в кольчугу витязь явился просить у древней лесной старухи помощи. Да не просто пришёл, а взял в товарищи скомороха Медведя, кривляющегося сейчас перед убогой избушкой.

— Прости бабушка, видно разум совсем помутился, — покраснел Царевич. — Не держи зла.

Баба Яга, удивлённо повернулась, и уставилась на его пылающее от стыда лицо.

— Ты, добрый молодец, раз уж забрался в такую даль, не спеши убегать. Поведай, что за боль гложет.

Иван Царевич посмотрел в желтые глаза Бабы Яги, махнул рукой и, словно, бросаясь в омут, заговорил.

Старуха слушала не перебивая. Медведь, тем временем, уже осип и молча, швырялся кусками дёрна в избушку. А Иван Царевич всё говорил и говорил.

-... вот так здесь и оказался. Уж прости, — невесело закончил он.

Старуха, сплетя пальцы на клюке, молчала. Вернулся, ругаясь осипшим голосом, Медведь. Увидел Бабу Ягу и остолбенел, выпучив глаза.

— Помогу, — вдруг сказал старуха, и хитро посмотрела на Ивана Царевича. — Я тебе, а ты мне.

— Любую службу исполним, — Медведь молитвенно сложил лапы на груди. — Только прикажи.

— Богат ли царь Тьмутараканский? — спросила Яга.

— Живёт в палатах каменных, злата-серебра имеет немеряно, — Медведь закатил глаза. — Монету свою чеканит!

— Велики ли владения?

— За год не обскачешь.

— Василису в жёны хочет, али так, для утехи?

— В жёны, бабушка, — Медведь скроил серьёзную морду. — Иссох весь по ней.

— Нет ли у тебя от невесты вещицы какой памятной? — обернулась Яга к Ивану Царевичу. — Перстенька, али ещё чего?

— Платок, — встрял Медведь. — Платок она на прощание подарила.

Царевич нехотя протянул Бабе Яге платок. Та приняла, помяла скрюченными пальцами, пошептала и, вдруг, с силой дунула на него. Платок исчез, а старуха начала преображаться. Распрямилась спина. Разгладились морщины. Седые космы превратились в тугие золотистые косы.

— Батюшки-светы, — попятился Медведь.

Перед ними, во всей красе, стояла Василиса Прекрасная.

— Хороша? — спросила дева.

— Пахнет так же, — осторожно принюхался Медведь. — Диво дивное!

Иван Царевич, не веря глазам, ошарашенно молчал.

— Как же так? — наконец вымолвил он. — Готова, что б мы тебя на молодильные яблоки обменяли? Зачем?

— Сам подумай, — усмехнулась Яга. — Стану Владычицей Тьмутараканской. Буду на перинах пуховых спать, на серебре есть, в шелка рядиться, подданных казнить или миловать. Куда лучше, чем в лес из избушки таращиться.

— А, Царь? Неужто за нелюбимого пойдёшь?

— Эх, невинная душа. Сколько ему ещё отмеряно? Боюсь, после свадьбы и месяца не проживёт, — засмеялась дева.

Осторожно хихикнул и Медведь.

***

— Вставайте, лежебоки, — тормошил Медведь спящих у костра Марью и Булата Богатыря. — Глядите, кого привёл. Согласилась Василиса себя в жертву принесть, дабы батюшку Ивана Царевича от лютой хвори исцелить. Вот же добрая душа. Золото, а не человек.

— Ох, беда, — закручинился Булат Богатырь, глядя на выходящих из лесу Царевича и Василису.

— Что ж ты, косолапый, натворил? — рассердилась Марья. — Дурья башка.

— Шучу я, — захохотал Медведь. — Невеста та, да не та! Баба Яга над нами сжалилась и в деву-красавицу обернулась.

— Опять сочиняешь?!

— Сами глядите, — Медведь, радостно приплясывая, указал лапой. — Мать родная не отличит.

Тем временем подошли Царевич с Ягой.

— Вот так чудо, — прошептала Марья.

— Я с Царевичем, — улыбнулась Яга, — не мешкая, во дворец Тьмутараканский отправляюсь, где суженый заждался. Вам же наказываю про всё виденное-слышанное помалкивать, а лучше и вовсе забыть. Кто ж болтать вздумает — пожалеет. На кусочки порублю.

И рассмеялась, точно хрустальный колокольчик прозвенел.

— Даст бог, скоро вернусь, — поклонился товарищам Иван Царевич, забравшись в седло.

Тронули коней и ускакали, только пыль столбом.

— Жуть какая, — нарушил повисшую тишину Медведь.

Лёг на траву, сложил лапы на груди.

— Устал я. Теперь спать буду, — и закрыл глаза.

— Что ж, — сказал Булат Богатырь, — остаётся ждать, да об удаче молиться. Я на охоту отправлюсь, а Марья родник или ручей поищет. Косолапый же пусть отдыхает и сил набирается.

— К ужину разбудите, — блаженно простонал Медведь и захрапел.

***

День минул, второй, а на третий вернулся Иван Царевич, да не с пустыми руками, а полной корзиной молодильных яблок.

Сели молодцы на коней, Марья на Медведя и поспешили во дворец. Отведал царь-батюшка яблочко и всю хворь точно рукой сняло. А, как услышал, что сын в странствиях себе невесту нашёл, велел слугам немедленно карету запрягать, да за Василисой Прекрасной отправляться.

— Затеем, — сказал, — пир на весь мир. С мёдом, пивом, гусями-лебедями, кабанами-окороками. До самого зелёного мая гулять станем.

— Ради такого, — обрадовался Медведь, — на зиму спать в берлогу не уйду. Какая без меня свадьба?

На развилке расстались с Иваном Дураком. Он долго прощался с каждым, доверчиво заглядывая в глаза, и винился, «ежели, что не так».

— Говорят, что дуракам везёт, — рассуждал вслух Медведь, поминутно оглядываясь на удаляющуюся фигуру в красном кафтане. — А мне, вот, кажется, что ненадолго. Женится Ваня на какой-нибудь змее, и поминай везение, как звали.

— Может и так, — Марья ехала верхом на Медведе. — Скажи лучше, как думаешь, Булат Богатырь тоже от нас уйдёт?

Медведь посмотрел на идущих впереди Ивана Царевича с Булатом и хмыкнул.

— Нет, Марьюшка. Молодец поклялся службу сослужить. А слово богатырское твёрже, — он задумался, подбирая слово, и радостно закончил, — булата! Он же, бродяга, когда волком был, что удумал! Пока Иван Царевич спал, взял, да и сожрал его коня. Косточки одни оставил.

— Коня?

— Да сам дивлюсь. Ну, полконя я бы, положим, съел. С голодухи, может быть и поболе. Но, вот, целого! Так и вижу, просыпается Царевич, а перед ним вместо коня волк. — Медведь зашёлся от смеха, и Марья крепче вцепилась в него, — Брюхо, как барабан! Вот-вот лопнет. И глаза такие, — смех уже душил его, — сытые-сытые!

— Ну, тебя, — прыснула Марья. — Всё б скоморошничать!

— Глаза, как плошки, — простонал в упоении Медведь.

— Да замолчи ж, услышит, — заколотила его по спине Марья.

***

Первые шаги давались Булату нелегко, он, то заваливался назад, то кренился вперёд. Зато теперь, после нескольких часов пути, походка выровнялась, и богатырь легко подстроился под ровный шаг Ивана Царевича.

— Пора, вижу, рассказать, — начал он, — как со мной напасть волчья приключилась.

— Поведай, да только неволить не хочу, — ответил Иван Царевич.

— Чего уж теперь, — вздохнул тот. И помолчав, продолжил. — Дворец Кощеев, о котором Ваня Дурак рассказывал, прежде моим был. И земля эта, и лес. — Булат невесело усмехнулся. — Но, понесла меня нелёгкая на войну. Собрал дружину, сели на коней и воротились только через год. Подъезжаем ко дворцу, а нас никто не встречает. Вокруг ни души. Тишина, даже собаки не лают. Тут ворота, словно сами по себе, распахиваются. Смотрим, стоит витязь весь в чёрном.

— Уезжайте, — говорит, — люди ратные по добру, по здорову. Всё вокруг здесь теперь моё, Кощеево.

Булат Богатырь надолго замолчал, уставившись невидящим взглядом вперёд.

— Эх, знать бы тогда силу его, не потерял бы верных витязей. Налетели мы, как коршуны на ворона, да все и полегли. А я лишь поутру весь в крови очнулся и в лес, как пёс уполз, раны зализывать. И, видишь, не приняла меня сыра земля, жив остался. А толку то что? Куда идти прикажешь? Стал по округе бродить, да у встречной нечисти выпытывать, как с Кощеем совладать можно. Где смерть его схоронена? И нашёл. Здесь в лесах стоит дуб столетний, а в ветвях на цепи сундук хрустальный подвешен. Как прознал про это, бросился к тому дубу. Стоит посреди поляны великан в три обхвата, а в листве сундук мерцает, да цепь позвякивает. Ну, думаю, Кощей, теперь мой черёд настал. Вынул меч и давай дуб сечь-рубить, только щепки в разные стороны полетели. Раз ударил, второй, третий. Чувствую, смотрит на меня кто то. Обернулся — Кощей за моей спиной стоит, ухмыляется.

— Неужто, — говорит, — Булат Богатырь, думаешь, что я за смертью своей не приглядываю? Без присмотра оставил?

Понял я, что пропал, но не пристало витязю на коленях жизнь выпрашивать. Перехватил меч половчее, а Кощей и молвит.

— Вижу, не смиришь никак, всё волком на меня смотришь. А раз так, то и стань Серым Волком.

С тех пор я уже зверем диким по лесам бродил, да от бессилия на луну выл. Думал, так и сдохну волком.

***

Когда до дома Василисы Прекрасной остался день пути, купили на постоялом дворе коней. К всеобщему удивлению, те настолько спокойно отнеслись к Медведю, что хоть сажай в седло.

— Жидковата скотинка, — похлопал косолапый жеребца по тёплому боку. — Мне бы конька настоящего. Богатырского! Взял бы одну лапу плеть, в другую факел, ворвался ночью на двор к девке. Да, как заорал бы: «На колени! Всех запорю!». Потом, хвать вашу Василису за косу, через седло и поминай, как звали. А, что, витязи? Найдите мне конька помогутнее. К утру добуду Василису.

— Ну, тебя, — досадливо отмахнулся Иван Царевич. — Я голову сломал, думая, как деву уговорить за Тьмутараканского царя замуж пойти. Не приведи Господь, силком из родительского дома увозить.

— Не по-людски будет, — нахмурился Булат Богатырь. — Но, видно, придётся. Кощей говорил, что гонит она прочь сватов Тьмутараканских.

— Да, откуда там настоящим сватам взяться? — просиял Медведь. — Так и быть, выручу тебя, Царевич, ещё раз. Уж я сват — подобного в Тридевятом Царстве не сыщешь. Лису за Зайца выдам, Лягушку за Комара. А, уж простую девку за царя — проще пареной репы.

— Хвастун ты, Косолапый, — засмеялась Марья.

— Пусть хвастун, — довольно оскалился Медведь, — да, только другого свата у вас нет. Булат Богатырь, пока Волком рыскал, и говорить-то почти разучился. Ивану Царевичу не пристало на крестьянском дворе шутить-балагурить. Марья дитя малое. Кто остаётся?

— Правду бурый говорит, — нахмурился Булат. — Придётся на него положиться.

— На том и порешим, — кивнул Иван Царевич, забираясь в седло. — Бог не выдаст, свинья не съест.

Конь Булата Богатыря долго не подпускал его к себе, хрипел и вставал на дыбы.

— Видно насквозь я волчьим духом пропах, — так горько сказал молодец, что Медведь, приготовившийся позубоскалить, прикусил язык.

***

До дома Василисы добрались ещё засветло. Подошли к воротам. Булат Богатырь хотел было постучать, но Медведь опередил. Он навалился обеими лапами на створки, и, распахнув их, заблажил:

— И-эх! А, у кого тут товар красный имеется? А, встречайте, люди добрые, сватов-гостей!

И запел, приплясывая:

— Воротечки отворяй,

— Посреди двора встречай,

— Посреди двора встречай,

— Да за рученьки примай!

В доме забегали, захлопали двери.

— Бояре, а мы к вам пришли, — отплясывал во дворе Медведь, выбрасывая поочерёдно, то правую, то левую лапу. Затем пустился вприсядку, голося что-то про невесту-лебёдушку и жениха-сокола. Слов было не разобрать, но шума Медведь наделал изрядно.

— Накрывай столы дубовые, стели скатерти белые! Пировать начнём, праздник праздновать!

Задыхаясь, он грохнулся на ступенях крыльца, прямо у ног перепуганных родителей Василисы Прекрасной.

— Созрела малинка для нашего лукошка, — напоследок просипел он.

Булат Богатырь снял шапку и отвесил поясной поклон.

— Встречайте сватов, люди добрые.

Мать с отцом, степенно сошли с крыльца.

— Издалече прибыли? — прищурился василисин отец. — Не ошиблись ли двором?

— Прибыли мы из-за дальних лесов, из-за синих гор, — обнял родителей за плечи, успевший отдышаться Медведь. — Отдавайте дочь-красавицу за нашего богатыря-молодца! Он лицом пригож и умом дюж. В высоком тереме живёт, на золоте ест, с серебра пьёт, шёлковым платочком утирается!

— Кто там, батюшка? — словно серебряный колокольчик, зазвенел девичий голос, и на крыльцо вышла Василиса Прекрасная.

«Во лбу солнышко ясное, на затылке месяц, по бокам звёзды» вспомнилось Ивану Царевичу.

— Гости, — рассмеялся отец. — Сватают тебя.

— За кого? — нахмурилась Василиса Прекрасная. — Неужто опять за Тьмутараканского царя?

— За меня, — не отводя глаз от Василисы, вышел вперёд Иван Царевич. — Я жених.

Василиса заалела и закрыла лицо рукавом.

— Когда девку сватали, меня под лавку спрятали, — затянул было невпопад Медведь, но осёкся и растерянно посмотрел на Булата Богатыря.

— Скажи, доченька, — спросила мать, — по сердцу тебе добрый молодец?

— По сердцу, — прошептала Василиса.

— Вот, ведь, как бывает, — громко произнёс Медведь. И, сообразив, что сказал это вслух, тотчас завопил, — Хозяева! У сватов, с утра маковой росинки во рту не было!

***

За столом, хватив медовухи, Медведь разошёлся не на шутку. Превозносил до небес красоту Василисы, расхваливал ум и доблесть Ивана Царевича. Сулил молодым богатство и достаток. Лез целоваться к родителям. Голосил сомнительные частушки. А, когда дошёл до «малых детушек», то понёс такую околесицу, что Марья, не выдержав, пнула его под лавкой.

— Уймись, дурень, — досадливо прошипела она.

— Солнышко, — расплылся в улыбке Медведь. — Да, как же мне не радоваться? Дело-то сделано. Всего и осталось — девку в Тьмутараканское царство отвезти. А, там окажется, что жених тот, да не тот.

Косолапый хохотнул и потянулся к кувшину с медовухой.

— Ты совсем из ума выжил? — застонала Марья. — Никому Иван Царевич не отдаст Василису. Ни на какие молодильные яблоки не сменяет.

— Что? — растерялся Медведь.

Он тяжело поднялся, пошатываясь, прошёл вдоль стола и присел рядом с Булатом.

— Это не понарошку? Взаправду? — недоверчиво прошептал он.

— Я всё понять не мог, — невесело усмехнулся Богатырь, — отчего нас Кощей так просто отпустил. Сказал, мол, ваша взяла. Ступайте с миром, а я издали послежу. Сейчас, поди, руки потирает.

— Ах, собачий сын! — схватился за голову Медведь.

— Да, и какая разница? — развёл руками Булат. — Ну, отбил бы Иван Царевич Василису у Кощея, так всё одно — не смог бы в Тьмутаракань отдать. Тут, куда не кинь, везде клин.

Когда ужин был съеден, Медведь поставил котелок между вытянутых задних лап и чинно собрал остатки горбушкой. Затем, полюбовавшись зеркальным блеском, водрузил котелок на голову и блаженно улыбнулся.

— Знаю, — начал он, — что любите слушать мои истории.

Волк с негодованием плюнул в костёр, но промолчал, а Марья, наоборот, подобралась поближе к тёплому медвежьему боку и замерла.

— Сегодня поведаю, как Медведь Царевич, — тут Медведь приподнял брови и сделал паузу, — невесту себе выбирал! Итак, жили себе в тридевятом царстве Царь Медведь, Царица Медведица и их сын Медведь Царевич. И, решили родители сына женить. Послали гонцов по всем ближним и дальним лесам созывать невест на смотрины. Вот пришла первая. Сели они к столу, а там полкоровы! Нет, вру, целая корова. — Медведь обвёл всех восторженным взглядом. — И это только на закуску. А ещё уха, почки телячьи, пирожки, рёбрышки бараньи. Студень, — Медведь надолго замолчал.

— Дальше-то что, — потыкала его в бок Марья.

— Дальше? — рассказчик осоловело покрутил головой. — Ах, да! Сели они к столу и тут мамаша...

— Царица? — перебил Иван Царевич.

— Царица, — покивал Медведь. — Достаёт из шкатулочки золотую Блоху.

— Что достаёт? — заинтересовался Волк.

— У неё в шкатулочке золотая Блоха. — Медведь радостно засмеялся. — И незаметно сажает её на загривок невесте. Блоха начинает ползать, да кусать, а та стесняется почесаться. Терпит! Тогда мамаш... Царица говорит, мол, спасибо, что навестила. До свидания. И так с каждой невестой поступает.

— Откуда у неё столько золотых Блох? — зевнул Волк.

— Да, Блоха одна. Просто она её незаметно, то посадит, то снимет. Но, вот приходит медведица из самого дальнего леса. И только её Блоха в первый раз укусила, та, как вскочит. Да, как закричит. Тут родители и поняли, что это самая подходящая пара для их сына.

— Почему? — удивился Волк.

— Нежная она! — всплеснул лапами Медведь. — Ухоженная. Чего тут не понятно?

— А она красивая? — перебила Марья.

— Уж не сомневайся, — заулыбался Медведь. — Глазки маленькие, зубы острые, шерсть шелковистая.

— Я не про Медведицу. Я о Василисе Прекрасной.

— О том не ведаю, — задумчиво ответил Иван Царевич. — Освободим её от Кощея, обменяем на Молодильные Яблоки. Яблоки моего батюшку от болезни вылечат. Вот тогда и будем о девах думать.

— А если она тебе полюбится? — затаила дыхание Марья.

— Тогда, готовь Блоху, девка, — захохотал Медведь. — Испытывать будем!

***

На рассвете, пока все спали, Волк поймал около лагеря Упырька. Маленький, пузатый, размером с крупную кошку он сидел в тёплой золе костра и радостно посвёркивал круглыми глазами.

— Вот, — задумчиво сказал Волк, — шастал всю ночь вокруг нас. Я думал мыши, но запах от него странный, не живой.

— Нечисть — это хорошо, — зевнул Медведь и, отвечая на недоуменный взгляд Ивана Царевича, пояснил, — значит, царство Кощеево близко.

— Смешной какой, — Марья погладила Упырька по мохнатой голове.

Тот зажмурился и заурчал.

— Кровь сосёшь? — улыбнулся Медведь.

Упырёк в ответ тоже заулыбался и согласно покивал.

— Вот, чертяка, — совсем уже проснулся Медведь, — по-нашему понимает! Люди есть в округе? Живёт тут кто-нибудь?

Глаза Упырька наполнились весельем, и он опять затряс головой.

— Не голодает, значит, — пояснил Медведь. — А где?

Нечистый на мгновение задумался, и показал маленьким кожаным пальцем на восток.

— Что ж, — встал на ноги Иван Царевич, — пойдём, посмотрим, кто в здешних краях поселился.

— А с этим что? — кивнул на Упырька Волк.

— Отпустим, — благодушно усмехнулся Медведь. — Или кто его покормить хочет?

***

Постоялый двор внушал уважение. На лиственничном заборе сушились, крашеные луковой шелухой, половики. В окнах, украшенных дивной резьбы наличниками, цельные стёкла. А по крепким перилам крыльца так и тянуло стукнуть кулаком.

Да и сам Хозяин, с полотенцем через руку, вызывал чувство покоя и надёжности.

— Тут, чую, — разомлел Медведь, — клопов-тараканов отродясь не видали. И в щи не обрезки, а целый мосол кладут!

Он, первым взойдя на ступени, облапил хозяина за плечи и потребовал киселю.

— Ведь, есть же у тебя киселёк? Такой, что б ложка стояла, не падала. Есть, родной? — гудел Медведь, ласково заглядывая Хозяину в глаза.

— Всё есть, гости дорогие, — степенно отвечал то. — И покормим, и в баньке попарим, и спать уложим.

Только сели за огромный дубовый стол, как стукнула дверь, и в горницу вошёл новый гость. Был он высок, широк в плечах, русобород и пригож. Несколько необычным, для этих глухих мест, выглядел его наряд. Красный кафтан с золотыми пуговицами, застёгнутый до ворота. Новые штаны тёмно-синего сукна, красные сафьяновые сапоги с загнутыми мысами и красная же островерхая шапка, отороченная куницей.

— Поклон честному народу, — сказал вошедший и поклонился в пояс. Шапка при этом упала на пол и он, побагровев, поднял её. Помявшись, гость прислонился к косяку, явно не зная, куда идти дальше. То ли к столу, то ли ждать, когда пригласят.

— Садись с нами, — потеснился на лавке Медведь. — Отобедай.

Молодец заулыбался, из-за чего его лицо, несмотря на бороду, приобрело какое-то детское выражение, и снова поклонился. Подойдя, он спохватился, полез в карман кафтана и, выудив оттуда золотой, бросил на стол. Монета стукнулась о столешницу, высоко подпрыгнула и свалилась бы вниз, не поймай её на лету Волк. Гость поалел под цвет кафтана, чуть запоздало выкрикнул, — Угощаю! — и сел.

Повисла неловкая тишина.

— Ах, какой удалец, — деланно весело воскликнул Медведь. — Видно радость у него, вот и гуляет, красавец. Как зовут тебя, душа-человек?

— Иван Дурак, — опять по-детски улыбнулся гость. — Из кощеева замка домой возвращаюсь.

Все замерли, а Марья испугано прикрыла рот рукой, чтоб не вскрикнуть.

— В плену был? — спросил Волк.

— Гостил, — радостно повернулся к нему Иван. — Занесла меня нелёгкая, — он быстро и сбивчиво заговорил, обращаясь к Волку. — Корову пошёл искать, да и заблудился. Не видели мою коровёнку-то? Ну, и ладно. Пёс с ней. Бродил, бродил, обносился весь, одни грибы и ягоды ел. Вдруг, вижу, дворец, не дворец, а высоченный каменный дом. И выходит оттуда витязь. Весь в чёрном, голова седая, нос крючком, а в руках меч.

— Биться со мной пришёл? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю. — Корову ищу.

Ну, он меня сразу к столу и давай за жизнь расспрашивать. Три дня, да три ночи говорили. Я рассказываю, а он смеётся. Я рассказываю — он смеётся. Весёлый, выходит, человек! А, на четвёртый день молвит, — Полюбился ты мне, Иван.

Вот, одежду мне подарил, в карманы золота насыпал.

— А есть у тебя, Иван, заветная мечта? — спрашивает.

— Есть, — говорю. — Жениться хочу, но не получается. Девки меня сторонятся.

— Иди спать, — отвечает и опять смеётся. — Утро вечера мудренее, завтра будет тебе невеста.

А, поутру показывает мне девицу.

— Вот, Иван, как обещал. Василиса Прекрасная, краше по всей земле не сыщешь.

— Батюшки-святы, — Медведь даже привстал, — Ванюша, а ты ничего не путаешь?

— Да я, — Иван Дурак постучал по груди кулаком, — сам оторопел. Стоит, понимаешь, передо мной краса ненаглядная. И я, значит, тоже стою.

— Подожди, молодец, — насупился Иван Царевич, — получается, Кощей Василису Прекрасную украл, что бы за тебя замуж выдать?

— Да я же говорю, — Иван Дурак счастливо рассмеялся, — повезло мне с ним. Золото, а не человек.

— А она? — пискнула со своего места Марья.

— А чего она? — Иван Дурак почесал бороду. — Я пригож и кафтан алый. Сапоги, шапка на меху.

— И ты, выходит, женился — задумчиво сказал Царевич.

— Поесть-то нам дадут сегодня? — Иван Дурак закрутил головой по сторонам.

— Ты уж договаривай, Иван, — Волк неотрывно смотрел ему в глаза.

— Эх, братцы, — Иван Дурак виновато улыбнулся, — Матушку покойницу я вспомнил. Как обещал ей умную девку домой привести. Умную, понимаешь?

Тут он опять, по-детски рассмеялся.

— Как вспомню, так самому смешно. Стоит вот тут Кощей, вот тут Василиса, вот тут я. И кафтан на мне алый, порты новые, шапка на меху. Князь князем! А можно, спрашиваю, невесту загадками попытаю?

— Зачем, Ваня? — говорит Кощей.

— Иначе нельзя, — отвечаю. — Сам я умом не богат. А, женюсь на глупой, так пропаду.

Ну, и загадываю ей про «полна горница людей». Про «коса на улице». Про «посредине гвоздик». И, верите, нет — она всё невпопад. То репа, то яблоко, то ещё что-то. Ничего не отгадала. Нет, говорю, не подходит мне такая невеста! Глуповата.

— И что же, Кощей? — Медведь от восторга весь подался вперёд.

— Побранил, конечно, — вздохнул Иван Дурак. — Посечь даже грозился. Но, — тут он хитро прищурился, — подарки назад не отобрал. Прочь прогнал, да и всех дел.

— А Василиса? — спросила Марья.

— Домой отправил, — пожал плечами Иван Дурак. — На что она ему? Навалил воз нарядов, да в путь снарядил.

— Вот так история, — Медведь обвёл всех глазами. — Получается, зря мы в такую даль забрались. Разворачиваем оглобли к василисиному дому? И кисель почему не несут? — весело завопил он.

***

Никто не услышал, как новый гость взошёл на крыльцо. Но Волк, сидевший лицом к двери, внезапно оттолкнулся всеми четырьмя лапами и, через стол, прыгнул вперёд. В памяти Ивана Царевича так навсегда и осталась эта картина — тёмный силуэт в дверях, Медведь, поднимающий к пасти кружку киселя, смеющийся Иван Дурак, испуганные глаза Марьи и распластавшийся в прыжке Волк. Сверкнула вспышка и всё остановилось. Точнее застыл в своём броске Волк, так и повиснув над столом. Был виден его втянутый живот, покрытый желтоватой грязной шерстью. Репьи на боку и широкий белый шрам подмышкой. Затем с грохотом упала лавка, глухо стукнула уроненная Медведем кружка, да во дворе зашлись в лае собаки. Пахнуло холодом. В дверях, презрительно глядя на застывшего в воздухе Волка, стоял седовласый витязь. Был он худ, высок и бледен. Под фиолетовым плащом матово светились серебряные доспехи дивной работы. Он окинул взглядом горницу, не говоря ни слова, стремительно вошёл и сел, поставив меж колен, широкий иззубренный меч. Иван Дурак, криво улыбаясь, поднялся из-за стола, хотел что-то сказать, но так и замер.

— Доложили, — глухо, словно сам с собой, заговорил витязь, — что гости незваные пожаловали.

— Это мы, — мрачно ответил Медведь. И, подумав, добавил, — корову ищем.

Кощей, усмехнувшись, перевёл взгляд на Ивана Царевича. Тот встал. Неподвижное тело Волка теперь парило на уровне его груди.

— Пойдём во двор, что ли? — стараясь не дрогнуть голосом, сказал Иван Царевич. — Там нам говорить сподручнее будет.

— Сразиться с бессмертным хочешь? — спросил Кощей. — На авось? Зачем? Ты же Василису Прекрасную ищешь, так я её обратно к родителям отправил. Наградил по-царски, она и рада радёшенька.

Кощей ухмыльнулся.

— Поведаю, Царевич, всё без утайки. С батюшкой твоим я давно не в ладах. Много меж нами ссор, да обид было. И, как только прослышал, что от смертной хвори его лишь яблоки молодильные излечат, сразу смекнул, что дальше будет. Растут те яблоки во дворце Тьмутаракнского царя, а он который год по Василисе сохнет и сватов к деве шлёт. Только не хочет красавица за старика замуж идти. Значит, предложит царь обмен. Он тебе — молодильные яблоки для батюшки, а ты ему Василису Прекрасную.

— Так и есть, — хмуро кивнул Иван Царевич.

— Тогда я, — продолжал Кощей, — девку из родительского дома выкрал и стал тебя дожидаться. На живца ловить. Сначала хотел, как заявишься, мечом зарубить. Но, передумал. Заточу, думаю, лучше в темницу. Пусть батюшку и болезнь гложет, и совесть терзает, что сынок по его вине в каземате чахнет.

Медведь хотел было встрять, но промолчал.

— Но, тут меня осенило, — щёлкнул пальцами Кощей. — Выдам-ка, думаю, Василису замуж. Да не за царя какого, а за простого человека. Доброго, бесхитростного, молодого. Что б Царевич, будто басурман какой, у мужа любимую жену умыкнул. Позором род свой, перед крещёным миром покрыл. А к кому народ за защитой кинется? Кого молить о справедливости станет? Меня. Ну, а я Царевича схвачу, и судить буду. Судом честным, справедливым. По землям граничным гонцов разошлю, пусть все знают, что Кощей простого человека в обиду не даст.

— Это он про тебя, — пхнул Ивана Дурака в бок Медведь.

— Чего? — обиделся тот. — Я жениться отказался.

— Отказался, — глухо повторил Кощей. — Что ж, считай, Царевич, что твоя взяла. Мешать и препятствий чинить не стану. Поезжай за Василисой. Сам же издали послежу.

Сказав это, он чуть поклонился и вышел вон. Как только дверь захлопнулась, Волк, с грохотом рухнул на стол. Правда, это был уже не Волк. Среди черепков посуды, на четвереньках стоял молодец в синем кафтане.

— Мать честная, — изумился Медведь. — Это же Булат Богатырь!