Domaver

И вот ты смотришь по сторонам. И видишь ИХ. Легионы. Армии тех, кто свой шарик не просто уронил — они его проебали. Они даже не помнят, что он был. Их внутренний пинбольный автомат стоит в темном углу, покрытый пылью и паутиной, давно отключенный от сети. Их глаза — мутные, выцветшие экраны с надписью GAME OVER, которую никто уже не читает.

Это ходячие некрологи самим себе. Сомнамбулы на автопилоте, щепки в канализационном стоке чужих желаний и социальных директив. Они жуют, что дают. Они смотрят, что показывают. Они чувствуют то, что им разрешили чувствовать. Их разговор — это пересказ чужих заголовков, их смех — фонограмма из ситкома, их трагедия — кассовый провал фильма, на который они даже не хотели идти. Они — овощи на грядке чужой воли, и единственный их бунт — выбрать кетчуп вместо майонеза.

Они сдали не бой. Они сдали саму возможность боя. Они променяли неистовый, кровавый, но живой грохот шарика в собственной голове на тишину и покой кладбища. Они смотрят на тебя, на твои горящие глаза, на твои подергивающиеся пальцы, вечно готовые ударить по флипперам, и крутят пальцем у виска. «Успокойся, — шепчут их пустые рты, — расслабься, плыви по течению».

Плыть по течению? Да вы охуели! Это течение несет прямиком в отстойник!

Настоящий игрок знает: уронить шарик — это не провал. Это передышка. Это возможность перевести дух, протереть тряпочкой стекло, плюнуть на руки и, может быть, даже прихуярить к своей машине новый бампер из свежепрочитанной книги или укрепить флипперы сталью нового, выстраданного принципа. Это шанс заглянуть под капот своего сознания, подкрутить там пару гаек, смазать заржавевшие механизмы и снова запустить этот серебряный шар, но уже с новой, дьявольской силой.

Потерять шарик — вот настоящая смерть. Это забыть, что ты — игрок и механик в одном лице. Это согласиться с тем, что ты — всего лишь автомат, а не его безумный, гениальный конструктор. Это стать зрителем собственной казни.

Так что пока внутри тебя есть этот грохот, пока пальцы нащупывают кнопки, пока ты видишь отблеск своего безумия в полете этого маленького серебряного ублюдка — ты жив. Ты не просто существуешь. Ты ваяешь себя из хаоса, высекаешь искры смысла из камня абсурда. Ты — лабиринт и Минотавр одновременно.

Пусть они там, снаружи, стоят в своих очередях за порцией серой баланды для мозга. Пусть их шарики ржавеют в бездне. Твой — летит. И каждый удар флиппера — это не защита. Это акт творения. Это твой средний палец, показанный энтропии.

Так что жми на кнопки, пока они не отвалились.

И ведь это МЕТКА. Социальный паспорт. Ты — это твой пробор. Твоя философия — в длине твоей челки. Твой бунт — это ирокез. Твое смирение — монашеская стрижка. А если его нет? Оооо… Если природа решила избавить тебя от этого ярма, если твой череп чист и гладок, как бильярдный шар, посланный рукой самого Господа Бога в лузу вечности, — ты изгой. Прокаженный. Мужчина с плешью, скрывающий пустыню под кепкой. Женщина… о, не дай Сатана, женщина, у которой редеет этот проклятый урожай! Это трагедия шекспировского масштаба. Конец света в отдельно взятой ванной.

А я? Ха! Каждое утро. Жжжжжж. Холодная сталь по коже. Один точный, выверенный жест. И всё. Свобода. Чистая, гладкая сфера, отражающая безумие этого мира, не впитывая его. Никаких шампуней. Никаких парикмахеров. Никаких утренних дилемм. Я смыл с себя этот первородный грех волосатости. Я чистый лист. Я — точка.

Представляю, как они прилетят. На своих бесшумных тарелках из ртути и тишины. Выйдут, тонкие, серые, с огромными глазами, в которых плещется мудрость мертвых галактик. И увидят НАС. Увидят эти колышущиеся на ветру клумбы, эти крашеные гнезда, эти залаченные шлемы из волос. Они не станут искать контакта. Они просто посмотрят друг на друга, брезгливо передернут своими гладкими плечами и улетят прочь, сделав в бортовом журнале пометку: «Планета 47-БИС. Заселена разумной плесенью. Ходячие растения. Непригодны для диалога. Похожи на обезьян с очень, ОЧЕНЬ странными прическами».

И ведь вы верите в это. Верите, что ваша стрижка — это вы. Что этот пучок мертвых клеток — визитная карточка, финальный штрих. А может, это просто шум? Помехи? Может, это просто лианы, которые вы сами себе на голову напустили, чтобы не видеть чистого, страшного, бездонного неба над головой? Может, вся ваша цивилизация — это просто гигантская парикмахерская, где стригут и красят пустоту?

Тише… Слышишь этот звук? Этот едва уловимый гул вселенной? Нет. Это не звезды поют.

Это у тебя снова растут волосы.

А вокруг них — ХРАНИТЕЛИ. О, да. Святые апостолы твоего прошлого. Семья, друзья, коллеги. Вся эта блядская картотека воспоминаний. Они смотрят на тебя и видят не тебя-сегодняшнего, а тот слепок, тот гипсовый бюст, что застыл у них в головах. «Помнишь, как ты?..» — начинают они. НЕТ. НЕ ПОМНЮ. ТОТ ПАРЕНЬ МЕРТВ. Я сплясал на его могиле и пошел дальше. Но они не верят. Они тащат его труп за собой, его старую, вонючую, сброшенную змеиную кожу, и тычут в нее пальцем: «Вот же он! Наш! Узнаваемый! Комфортный!»

Они — якоря. Ржавые крюки, впившиеся в твою плоть, чтобы ты не улетел в стратосферу на своем горящем пердаке. Они — стены теплого, уютного, затхлого болота, которое называется «социальная норма». Будь предсказуемым. Будь понятным. Не меняйся так резко, нас это пугает. Не сжигай мосты, по ним же надо ходить!

Да к черту ваши мосты! К черту вашу память! Моя единственная верность — это верность огню, который пожирает меня изнутри. Сила одиночества не в том, чтобы сидеть в пустой комнате. Сила одиночества — в праве не отчитываться за пепел. В праве снести до основания все, что ты построил вчера, и на рассвете начать возводить новый, еще более безумный собор из дерьма и палок.

Это не иррациональность. Это высшая форма метаболизма души. Переварить себя. Высрать. И начать жрать снова. Кидаться из догмы в ересь, из аскезы в разврат, из любви в ненависть. Отсекать лишнее не скальпелем хирурга, а ржавой бензопилой. И в этой бешеной пляске, в этом вихре самопоглощения, стирается прошлое. Его не просто нет. Его НИКОГДА НЕ БЫЛО.

Это и есть свобода. Не та, про которую пишут в конституциях. А настоящая, нутряная, животная.

Свобода от чужого взгляда, который цементирует тебя в граните вчерашнего дня.

Свобода быть никем для всех, чтобы иметь шанс стать кем-то для себя. Хотя бы на пять минут.

До следующего вируса.

Это вирус. Информационный СПИД. Он сожрал иммунитет к реальности. Все стало симулякром, копией копии, отражением в кривом зеркале, которое отражается в другом таком же. Живая реальность? Да она сдохла еще в прошлом веке, ее труп забальзамировали и выставили в музее под названием «Новости». То, что вы видите, – это некрофилия в прайм-тайм. Танец на костях.

Иногда, да, иногда эта детская искорка в заднице пытается вспыхнуть. Вот сейчас, думаю, поговорю с человеком. По-настоящему. На секунду поверю в этот танец, в эту игру слов, в гляделки... но тут же – СТОП. Я вижу его программу. Вижу, как он подбирает слова не для того, чтобы выразить мысль, а чтобы произвести впечатление. Как он сканирует мою реакцию, подстраивая свой алгоритм. Он не говорит со мной. Он отыгрывает роль. А я – его зритель. И он мой. Два актера в пустом театре, уставшие от пьесы, которую сами же и написали.

И я останавливаюсь. Замолкаю на полуслове. И смотрю на него, как тот повзрослевший кот на хозяина с лазерной указкой. С немой брезгливостью. С вопросом без слов: «Ты серьезно? Ты, блядь, серьезно веришь в эту хуйню?»

Мир — это гребаный мюзик-холл для душевнобольных, где все выучили свои партии, но забыли, зачем они поют. А я сижу в первом ряду, и у меня больше нет сил аплодировать. Нервы натянуты как струны на дохлой гитаре, и единственное, чего хочется, – это чтобы кто-нибудь уже наконец вышел на сцену, не по сценарию, и заорал во все горло: «Представление окончено! Все на хуй! Спектакль отменяется, потому что все актеры сдохли от скуки!»

А пока... Пока я просто наблюдаю. Как они дергают за свои веревочки. Как пинают свои мячики. Как гоняются за красной точкой на стене, не понимая, что стена – это экран. А за экраном – ничего. Просто помехи. Белый шум. Конец передачи.

Просто. Выключите. Свет.

И вот он, твой новый мир, твой персональный рай в отдельно взятом концлагере. Бесконечная карусель из двух соцсетей-близнецов с одинаковыми лицами. Одинаковые витрины двух мега-лабазов, торгующих одинаковым пластиковым счастьем. Банковские приемные, блестящие, как зубы телепроповедника. Портал в никуда, где твой голос — эхо в пустоте одобренных жалоб. И Rutube. RUTUBE. Как памятник неизвестному солдату цифрового сопротивления, павшему без единого выстрела.

Это диета. Принудительное кормление. Тебе больше не нужен шведский стол вселенной, жри эту безвкусную питательную пасту, этот безглютеновый комбикорм для биомассы. Из этого списка мне не нужно НИ-ЧЕ-ГО. Моя душа не питается онлайн-кассами и личными кабинетами операторов связи. Мой разум не находит утешения в бесконечном скроллинге ленты, где все посты пахнут одним и тем же — страхом и майонезом.

А где остальное? Где Вавилон? Где священное безумие, где аргентинский форум любителей дождевых червей, где подпольные библиотеки, где пиратские бухты, где стихи, написанные нейросетью на языке мертвых дельфинов? Где всё то, что делало эту паутину живой, дышащей, опасной и прекрасной? Его нет. Его ампутировали. Чтобы не болело. Чтобы не чесалось. Чтобы не думалось.

Они не просто отключают сайты. Они отключают синапсы. Кастрируют воображение. Выращивают нового человека — человека из «белого списка», с заранее утвержденным набором мыслей и желаний. Человека, который на вопрос «Что ты хочешь?» ответит: «Пополнить баланс, заказать гречку и посмотреть новый клип патриотического певца». И будет счастлив. О, он будет невыносимо, стерильно, ослепительно счастлив.

Так что пляшите. Нам даровали право дышать разрешенным воздухом в герметичной комнате. Право ползать по выложенному кафелем лабиринту, в конце которого — та же стена. Это не подготовка к отключению интернета. Это и есть отключение. Просто его растянули во времени, как пытку.

Добро пожаловать в дивный новый загон. Пароль от вай-фая высечен на вашей клетке.

Но постой. ПОСТОЙ. Видишь эту дрожь в воздухе? Эту рябь на поверхности лужи? Это момент переключения. ЩЕЛК!

И вот уже вчерашний Долбаеб, нахлебавшись унижений, наслушавшись проповедей, вдруг прозревает. В его глазах зажигается холодный, ядовитый огонь. Он понял Игру. Он сам теперь хочет писать правила. Он выпрямляет спину, и его взгляд становится лазером. Он – новый Уебан, готовый вести мир к новому, своему собственному светлому будущему. А бывший Уебан, его титан, его вождь, вдруг спотыкается. Его уверенность дает трещину. Он смотрит по сторонам потерянными глазами. Он не понимает, почему мир больше не слушается его команд. Он превращается в Долбаеба, бредущего за новым поводырем, бормоча себе под нос о том, как все было правильно и как все пошло не так.

Это происходит везде. В каждой постели, где один любит, а другой позволяет любить. В каждом окопе, где один кричит «В атаку!», а другой бежит на пулеметы. В каждом офисе, где один генерирует «гениальные» идеи, а другие их покорно исполняют. Вся история человечества – это кардиограмма этого бешеного переключения. Взлет и падение империй. Революции. Реформации. Ебаный калейдоскоп из битого стекла гордыни и наивности.

И самое страшное, самый экзистенциальный угар начинается тогда, когда ты остаешься один, в четыре часа утра, под мигающей лампой на кухне. И тихий, ледяной шепот в голове: «А кто сейчас ты?». Ты смотришь в зеркало и видишь, как в твоем зрачке отражается Уебан, самодовольный и жесткий. Но за его плечом, как призрак, маячит испуганный, растерянный Долбаеб. Они смотрят друг на друга внутри тебя. Они – это ты. Две стороны одной монеты, которая вечно вертится на ребре, и никто не знает, какой стороной она упадет в следующую секунду.

Так что вся ваша гордость, все ваше «я – личность», «я – творец своей судьбы» – это просто смех гиен в пустоте. Вы – просто носители вируса. Передатчики сигнала. Вы думаете, что совершаете выбор, а на самом деле просто подчиняетесь великому космическому ритму. Щелк-щелк. Уебан-Долбаеб. Долбаеб-Уебан.

Идет вечная война, в которой нет победителей, потому что каждый солдат постоянно перебегает на сторону противника. И все это – лишь для того, чтобы Великое Ничто, разделившееся надвое, могло смотреть на себя в зеркало и не умереть от скуки.

Наш мозг… О, наш мозг! Величайшая шутка вселенной. Он вырос слишком быстро, как раковая опухоль на теле примата. У него есть отделы, отвечающие за квантовую физику и поэзию, но рулит всем древний, как говно мамонта, рептильный комплекс. И вот ты, такой одухотворенный, слушаешь Баха, а в глубине твоей черепушки сидит крокодил и думает только об одном: как бы откусить соседу башку и занять его теплую нору. Вся наша мораль, этика, законы – это тоненькая пленка цивилизации, натянутая на зияющую пасть первобытного ужаса. И она трещит по швам от любого чиха.

Мы – сперматозоиды в гигантском космическом презервативе. Миллиарды нас, и каждый несется, расталкивая других, к какой-то мифической яйцеклетке под названием «Счастье» или «Успех». Мы объединяемся в стаи – нации, корпорации, футбольные клубы – но это лишь временные союзы, чтобы сожрать другую стаю. Внутри – тотальное наебалово. Брат кидает брата, друг всаживает нож в спину за лишний ноль на банковском счету. Любовь? Это просто биохимический сбой, временное перемирие между двумя эгоистичными хищниками.

А впереди – следующая стадия. Тот самый Рептилоид. Не ящер с зелеными чешуйками из желтой прессы, нет. Нечто иное. Существо с холодным, как лед Титана, разумом. Существо, у которого наконец-то откроется третий глаз, атрофируются железы, отвечающие за страх и сострадание, и он увидит мир таким, какой он есть – голой математической формулой, игрой вибраций. Он не будет писать стихов, он будет писать саму реальность. Он не будет верить в бога, он станет им.

Но до него – как до квазара пешком. Мы застряли. Зависли на этой ублюдочной, промежуточной стадии долбоеба – уже не обезьяна, но еще далеко не мыслящий кристалл. У нас уже есть ядерная дубина, но мозг все еще на уровне павиана, размахивающего палкой. И каждый день, включая новости, ты видишь этот отчаянный, предсмертный танец эмбрионов, которые решили устроить аборт самим себе, так и не родившись.

И вот я сижу, скорость бьет по нервам, как разряд дефибриллятора, город за окном гудит, как растревоженный улей обреченных, и я вижу их всех – от клерка до пророка, от шлюхи до королевы – как они мечутся в своих аквариумах, бьются головой о невидимое стекло, не понимая, что весь их мир – это просто капля мутной воды, а настоящий океан еще даже не начался. И не факт, что начнется. Может, весь этот эксперимент свернут, свет погаснет, и останется только тихий смех в пустоте. Смех над венцом творения, который оказался всего лишь дурной шуткой, выкидышем космоса. Ха.