Мама стояла очень прямо. Высокая, стройная, она выделялась из толпы серых сонных людей. Даже старенькое пальто и большая пушистая шаль не могла спрятать её красоту. На них оглядывались, иногда уважительно здоровались, но с разговорами не подходили.
Данила в полудрёме прижался к маме, совсем повиснув на её руке, и вполуха прислушивался к разговорам в очереди. Речь шла об урожае, сетовали, что нет условий для хранения, громко ругали правительство и очень тихо делились новостями о противнике. Рассказывали, что в соседнем поселке «торопунчики» «заговорили» еще один дом: обступили его плотным кольцом, забормотали, торопясь и взмахивая руками-шлангами, то кланяясь до самой земли, то взмывая вверх, и дом начал таять — сползала штукатурка, истончалась крыша и, самое страшное, таяли люди в этих домах. Сделав своё дело, «торопунчики» исчезли, оставив после себя только остов от дома, да чёрные, словно обуглившиеся, силуэты людей с открытыми в безмолвном крике ртами. «А вы что?» — спрашивали рассказчика. «А что мы? — агрессивно отвечал тот. — Знаешь же, что ступор нападает при «торопунчиках»! Замерли, стоим, пошевелиться не можем. Кто с ногой поднятой так и застыл, кто самокрутку так до рта и не донес. Только и можем, что наблюдать да запоминать…».
Вдруг Данила почувствовал, как сильно напряглась мама, и в недоумении поднял на неё сонный взгляд. Она не сводила взгляд с группы мужчин, стоящих в отдалении по левую сторону, и, прислушавшись, он поймал обрывки их разговора. Говорили о посёлке Новомоскитовка, расположенном неподалёку, о госпитале и о большой группе раненых, прибывших с передовой. Данила встрепенулся, подался вперёд от любопытства. Где-то далеко на фронте служил папа и поэтому все разговоры о войне интересовали мальчика. Но мужчины перешли на обсуждение урожая, стало скучно, и он опять задремал, привалившись к тёплому боку.
Когда подошла их очередь, молоденький военный быстро осмотрел вещи, заставил вытряхнуть из сумки все сложенные пакеты, но, скользнув по маме и мальчику взглядом, от личного досмотра отказался.
Мама сложила все пакеты назад в сумку, взяла за руку Данилку, крепко сжала, но к выходу не пошла, осталась стоять в тесном пункте досмотра.
— Проходите, не задерживайте, — поторопили их.
— Скажите пожалуйста, — сказала мама с необычным волнением в голосе, — скажите, правда, что в госпиталь в Новомоскитовке привезли раненых с передовой?
— Правда, — ответил военный, невольно заглядываясь на маму.
— Как можно узнать фамилии тех, кого привезли? Может, списки раненных есть?
— Списки привезут только завтра вечером, либо в понедельник утром. Там не всех еще опознали, некоторые без сознания были. Вы лучше в понедельник приходите, уже точно подвезут. Если что, меня спросите, я вам помогу. Сидоров я, Иван Сидоров, тут меня все знают.
Мама помолчала, скользнула взглядом по солдатику, хотела, видимо еще о чём-то спросить, но не решилась. Поблагодарила, и они с Данилкой пошли дальше.
Теперь они шли по вымощенным светлыми плитами дороге города мимо огромных белокаменных строений, до того высоких, что крыши мальчик не мог рассмотреть, даже запрокинув голову. Даниле казалось, что когда-то он тоже жил в подобном здании. Он смутно помнил большой светлый дом, там, в прошлой жизни. Высокие окна, залитые ласковым солнцем, тёплый пол, по которому так приятно бегать босиком. Помнил большого мужчину, он смешно ухал, щекотал бородой и подбрасывал Данилу в воздух. Душа уходил в пятки, сердце замирало от страха и восторга, и он требовал ещё и ещё. А мама смеялась, глядя на них. Тогда она много смеялась. А сейчас нет. Даже улыбка очень редко посещает её лицо. Он украдкой посмотрел на маму. Хмурый взгляд, насупленные брови, морщина-трещина у губ. Данила вздохнул и опять стал смотреть под ноги.
Их обгоняли приземистые мужики с мешками на плечах, женщины, закутанные по самые глаза пушистыми шалями - те, с которыми они стояли на проходной. Громыхая, проезжали мимо телеги. Возчики, причмокивая губами, подгоняли своих лошадей, сидевшие на баулах люди провожали взглядом маму с Данилкой, но никто не предложил подвезти. Но это не сильно огорчало. Трястись в громыхающей повозке - то ещё удовольствие. А после разбитой дороги очень приятно вышагивать по мостовой, вымощенной светлой плиткой. Она на удивление хорошо сохранилась. Скорее всего, решил мальчик, сюда не падали камни с неба.
Когда мама с Данилкой пришли на базар, вся площадь уже была заставлена столами, телегами, бочками и мешками. Бойко шла купля-продажа. Люди торговались, громко хлопали друг друга по рукам, заключая сделку, кто-то с кем-то бранился, визгливо кричала невидимая женщина. Даниле с высоты его роста видны были только спины людей. Чтобы разглядеть, что там было выставлено на столах, приходилось подниматься на цыпочки.
— Не отпускай мою руку, — наклонившись, шепнула ему на ухо мама и поправила шапку.
Они долго ходили по рядам. Данилу мама держала перед собой, чтобы его не унесло людским потоком. Увидев то, что искали, подходила и просила обменять на картошку. Продавцы лениво качали головой. Осень, картошки было в избытке, сейчас её тяжело было поменять на что-то более ценное. Кто-то предлагал поменяться на гречку, но тут уже мама отказалась, гречка у них была.
Обойдя ряд, мама подошла к большой повозке и обратилась к женщине в синем пуховике, сидевшей на повозке и лузгающей семечки.
— Картошка? Не, картошка нам не нужна, — сплюнув шелуху, ответила женщина.
— А на что вы поменяетесь? — решилась мама. — Нам нужна мука и мясо.
— Золото есть? — помолчав, спросила женщина. — Кольца, серьги. Можно будет посмотреть.
Мама нерешительно помялась. Оглянулась по сторонам, задержалась на чём-то взглядом. Повернувшись в ту же сторону, Данила увидел высокого худого парня, небрежно привалившегося к столбу и наблюдавшего за ними.
— Не боись, это Стёпка, меня охраняет, — рассмеялась женщина. Она спрыгнула с телеги, поманила за собой маму.
— Пошли сюда, здесь нам никто не помешает.
Они прошли мимо телег, вошли в покосившиеся ворота и, миновав развалины небольшого строения, зашли в палатку, расположенную на лужайке перед домом. В палатке стоял топчан, застеленный клетчатым покрывалом, маленький стол с остатками еды, горела печка, было тепло и вкусно пахло.
— Ну, показывай, что у тебя есть, — женщина быстро разделась и кинула на топчан платок и пуховик. Без верхней одежды оказалась молодой, невысокой, крепко сбитой девушкой. Она подмигнула Данилке, и тот невольно улыбнулся.
Мама, решившись, расстегнула пальто и из запазухи достала небольшой свёрток. Подержав его в руке, с видимым сожалением протянула женщине.
Та приняла его, развернула, удивленно округлила губы. Осторожно подняла одну серёжку, рассматривая на свету. Маленькие камешки льдинками сверкнули в лучах света.
— Серьги я возьму, — задумчиво сказала женщина, поворачивая их из стороны в сторону. — Если в цене сойдемся. Что за них хочешь?
Мама замялась. Данила понял, что она не знала сколько может стоить золото, боялась и продешевить, и заломить слишком высокую цену.
— Думаю, мешок муки они точно стоят. Согласна? — спросила женщина у мамы.
Та с облегчением закивала — согласна, согласна.
— А вот кольцо… не знаю… — женщина положила серьги назад в платок и взяла кольцо. — Это же бриллиант?
— Бриллиант, три карата, — торопливо ответила мама. — А по бокам сапфиры. Это очень дорогое кольцо, авторское изделие, делали на заказ.
— Да, вижу, что не ширпотреб… — Женщина крутила кольцо в руке, рассматривая его со всех сторон. — Если настоящий бриллиант, то дорого будет стоить…
— Это бриллиант, — с отчаяньем повторила мама. — Я клянусь вам. Я учительница, меня тут многие знают, я не обманываю…
— Значит так, — женщина завернула золото и спрятала сверток у себя за пазухой. Взяла со стола замусоленную тетрадь и карандаш. — Поздно вы подошли. Мы сейчас уже все распродали, муки с собой нет. Пиши мне свой адрес, завтра с восходом солнца привезем мешок муки за серьги. А кольцо я сегодня отнесу своему знакомому ювелиру. Если он подтвердит, что бриллиант, то заплачу по совести. Если нет, то верну кольцо твоё. Как звать-то тебя?
— Анна Леонидовна… — растерялась мама.
— Пиши, пиши, — женщина ткнула в маму карандашом. Та растерянно взяла его и, нагнувшись над столом, стала писать в тетрадке адрес, где они жили.
— Ну всё, Анна Леонидовна, — женщина надела пуховик, замотала голову в платок. — А я Клавдия, вот и познакомились.
Клавдия белозубо рассмеялась. Мама несмело улыбнулась в ответ.
Они вместе вышли из палатки. Мама замешкалась, хотела что-то сказать, но к Клавдии уже подошли парни, стали что-то оживлённо рассказывать ей, оттеснив всех стоявших рядом. Мама с Данилкой отступили в сторону. Подошли еще мужчины, девушки. Стало многолюдно, шумно. Кто-то запрягал лошадей, кто-то хвалился выгодным обменом. Клавдия затерялась в толпе, только иногда слышен был её звонкий смех, а потом и он стих. Подошедшие парни шустро разбирали лавки и столы, скидывали на телеги мешки. Сани стали выезжать, на них накричали, чтобы они ушли с дороги. Мама с Данилкой отошли ещё дальше, прижались почти вплотную к ограде.
— Мама, пошли, я замерз, — потянул её за руку Данила.
— Подожди. — Мама выглядела очень растерянной. Они пошла назад к рядам, но ни знакомой телеги, ни палатки уже не было.
— Простите, вы не видели Клавдию? — обратилась мама к какому-то парню.
— Клавдию? — переспросил тот. — Да тут вроде была… Может, к брату пошла. А хотя вон, телег их нет, уехали, наверное.
— Как уехали? — с отчаяньем спросила мама.
— Обыкновенно, — рассмеялся парень. — Базарный день быстрый, час другой и разъезжаются все.
— Мама… — канючил Данилка, дёргая её за руку. — Пошли домой, я замёрз и есть хочу…
Домой они вернулись, когда жёлтое солнце уже начинало клониться к закату и на небо выкатывалось жуткое чёрное.
На немой вопрос бабушки мама устало покачала головой, поставила сумку с картошкой в угол. Разделась сама, помогла раздеться Данилке.
— Аня, что-то случилось? — спросила бабушка.
— Нет, всё нормально. — Мама старалась не встречаться взглядом с бабушкой.
Данила прошел в угол к мойке, обмазал руки золой и тщательно вымыл их в тазике. Попросил бабушку полить с ковшика, вытерся цветной простыней, заменявшей им полотенце. Пока он умывался, мама достала горшки из печки и поставила на стол. Они поели горячей картошки, запивая её кипятком. Данила макал свой кусок в соль и с удовольствием поедал вкусную рассыпчатую мякоть. Мама ела очень мало, но много пила воды. Обхватив кружку обеими ладонями, она прятала за горячим паром своё лицо, маленькими глотками отпивая кипяток. Бабушка молчала, искоса поглядывая на маму.
После ужина Данила залез на печку, достал своих деревянных солдатиков, выстроил их в шеренгу. Но играть было лень, и он просто лежал, чувствуя, как тепло согревает намерзшееся за день тело, и прислушиваясь к разговору внизу.
Пару раз звучало «Новомоскитовка», «раненные», «списки», но, в основном, разговоры были обычные, такие же, как и вчера, и позавчера, и каждый вечер. Мама с бабушкой перечисляли продукты и прикидывали, смогут ли они прожить на таких запасах до весны. Менять больше было нечего. Дрова тоже были проблемой, но лес был рядом и это внушало надежду, что в зиму они не замерзнут. На крайний случай, можно разобрать деревянный забор у брошенных домов.
— А нам завтра муку привезут, — крикнул с печки Данилка.
Мама отчаянно замотала головой, но Данила её не понял.
— А может, и еще что-нибудь, если это блилиянт, — уже тише добавил мальчик.
— Вы о чём? Какой бриллиант? — не поняла бабушка, посмотрела на маму. Та под её взглядом опустилась на стул и закрыла лицо руками.
— Мама отдала кольцо и серьги за муку… — совсем неуверенно закончил Данила.
— Анна, ты отдала золото? — охнула бабушка. — Кому ты его отдала?
— Клавдии, — с усилием выдавила из себя мама. — Её зовут Клавдия. Больше я ничего о ней не знаю. На рынке отдала… Она обещала завтра привезти продукты взамен на золото. На рассвете.
— Какая Клавдия? — бабушка взялась за сердце. — Вот так просто отдала? И ты веришь, что она приедет? Анна… Отдать просто так, незнакомому человеку… Тебя же просто обманули, забрали золото, и ты даже не знаешь кто это… Как ты могла… У нас же больше ничего нет, Аня…
Худенькие плечи мамы мелко затряслись, и Даниле стало нестерпимо её жаль.
— Она привезет, — крикнул он с печки. — Она хорошая, она обещала.
Мама плакала, её сдавленные рыдания терзали его душу. Бабушка с рукой, прижатой к сердцу, облокотилась на стену, лицо стало совсем белым, и Данила забеспокоился. Он помнил, что было однажды в другом посёлке, когда у бабушки так же сильно побелело лицо. Но там был врач, а здесь никого нет.
— Ну ничего, ничего, Аня, — вздохнув, бабушка села рядом с мамой и погладила её по плечу и спине. — Не расстраивайся ты так… Это всего лишь вещи, не стоит из-за них переживать. Мы проживём, мы выстоим. И не такое переживали. Скоро начнутся занятия, тебе обещали платить за уроки.
— В прошлом году не заплатили, и в этом не заплатят, — глухо, сквозь прижатые ладони к лицу, ответила мама.
Бабушка не нашлась, что сказать. Данилка зашмыгал носом от подступавших слёз.
Дверь с протяжным скрипом открылась, и в проеме показалась тёмная фигура.
— Добрый вечер! — Прозвучал с порога звучный мужской голос. — Можно, хозяюшки?
У Данилки сразу высохли слёзы. Свесившись с печки, он пытался рассмотреть кто пришёл.
Впустив в дом морозного воздуха, в дом зашёл невысокий мужчина в меховом полушубке.
— Вот, решил к вам заглянуть на огонек, попроведовать, так сказать, по-соседски…
— Добрый вечер, Иван Петрович, — ровным голосом ответила бабушка. Она встала из-за стола и отошла к печке.
Мужчина потоптался у порога, снял шапку, не дождавшись приглашения, прошёл в комнату и сел за стол. По комнате распространился тухлый запах. Данила скривил нос. Ивана Петровича он не любил. Он считал его старым и нудным. Стараясь вести себя тихо, чтобы тот его не заметил, мальчик закутался в одеяло и с высоты печки стал разглядывать лысину гостя.
Мама вытерла лицо платком и тоже поздоровалась.
— Что это с вами, Анна Леонидовна? — участливо спросил гость. — Беда какая случилась?
Он расстегнул свой полушубок, положил шапку на стол.
— Все хорошо у нас, Иван Петрович, — тусклым голосом ответила мама. — Так, женская слабость.
— Всё-то у вас, женщин, какие-то трагедии… — хохотнул Иван Петрович, оглянулся на бабушку. Мама промолчала.
Повисла неловкая пауза. Гость побарабанил пальцами по столу.
— Я что пришел-то, — кашлянул Иван Петрович и снова покосился на бабушку, стоявшую у печки. — Я хочу с вами, Анна Леонидовна, поговорить, так сказать, наедине… Разговор у меня к вам есть…
— Говорите здесь, Иван Петрович, у меня нет секретов от моей семьи.
— Ну что ж… Поговорим здесь, значит… Если таково ваше желание… Мда… Я за ответом пришел, Анна Леонидовна. Обещали вы мне, что ответ дадите сегодня.
— Я уже дала вам ответ, — тем же тусклым голосом ответила мама. — Я очень ценю ваше предложение, но вынуждена ответить отказом.
— Отказываете, значит… — медленно повторил гость. — Цените, значит, но отказываете…
И мама, и бабушка молчали.
— Сдохнете же с голода, — с силой произнес Иван Петрович и его лысина налилась красным. — Сами сдохните и мальца вашего загубите. А я бы мог помочь. Еще раз предлагаю подумать.
— Нет, Иван Петрович, я уже всё обдумала. — Мама встала из-за стола. — Я не изменю своего решения.
Иван Петрович снизу вверх смотрел на неё.
— Ну и подыхай. — Он встал, взял шапку, со злостью пнул стул. — Ещё придешь ко мне, дрянь, а я подумаю, что ты должна будешь сделать, чтобы я тебе горсть риса дал.
Мужчина вышел из дома, оставив дверь нараспашку. Морозный воздух клубами врывался в дом. Мама подошла к двери и закрыла её, вставила засов.
— Ложитесь спать, — вздохнув, сказала бабушка, — завтра будем думать, как жить дальше.
