Не знающие ненависти и зла, Соседи, как всякая форма жизни, стремились лишь к существованию. И стали первопричиной себя самих, когда открыли способ «терраформировать» пространство вариантов, реорганизовать реальность для соответствия их собственной структуре. Стирая в процессе бесчисленные миры, оставшиеся подвергая грубой формовке.

Зрелище медленного распада несбывшегося в ретроказуальном желудке, которым и оказалось Ядро, сломило Антона. Отец оказался прав во всём.

Самосбывающееся пророчество о пришествии безликих и безразличных Соседей творило их в цикле самопорождения, и не имелось силы, способной этому помешать. Человечество не было для них ни врагом, ни субъектом. Однако не существовало и такой реальности, в которой Соседи и люди могли присутствовать одновременно. А значит, судьба последних была предрешена.

Антон хотел отвернуться, чтобы не видеть, мечтал потерять сознание, но и этой возможности ему не оставили. Он смутно помнил, почему очутился здесь. Была какая-то причина, и у причины было имя. Но ответы на вопросы, которые он зачем-то так сильно желал заполучить, вытеснили собою всё.

Он давно уже что-то вопил. Наверное, что больше не сможет, что просто не выдержит. Что должен вернуться в нормальный мир, мир без чудовищ из будущего, пожирающих его. И тогда [запрос=ответ] всё прекратилось так же внезапно, как началось.

***

Картина немыслимой катастрофы схлопнулась в точку под закрытыми веками (да, у него опять были веки). Вернулись нормальные переживания, соразмерные человеку: направление силы тяжести, твёрдые камушки под ладонями, боль в невесть когда разбитом колене. Глаза воспринимали свет, не вкус, и у предметов вновь было приемлемое число измерений. Антон пошевелился и обнаружил себя стоящим на четвереньках в центре бетонного поля автостанции на окраине Екатеринбурга. Дом. Наконец-то он дома.

Но что-то здесь было не так. Он знал эту часть города, ведь целый год мотался сюда на практику: за приземистым зданием автостанции всегда возвышалась одна из соседских многоэтажек. Сейчас там стояла обыкновенная панелька, отсветы рассветного солнца отражались в её окнах, за некоторыми из которых сушилось на верёвках бельё. Антон помотал головой и посмотрел вправо, где прежде над домом быта маячили буквы «Слава труду!» на крыше НИИ. Букв не было на месте. Мысли чудовищно путались.

Он повалился набок, расцарапал ногтями лицо и до крови расшиб кулаки о бетон. Сделал это нарочно, ведь вместе с болью возвращалась способность думать. Вслед за мышлением окончательно вернулись воспоминания, все разом, с раннего детства и заканчивая невыносимым опытом Контакта.

А потом воспоминания вернулись ещё раз.

Пошатываясь и дрожа всем телом, Антон поднялся: он с ужасом понял, где очутился. Пытка вовсе не кончилась, лишь приняла другую форму. Соседи не вернули Антона домой. Повинуясь его безотчётной, паршиво сформулированной команде, они поместили Антона в мир, которого не случилось (или, быть может, в его симуляцию, как было с квартирой). В тот мир, каким он должен был стать, если бы Соседей не существовало.

«Как глупо», — успел он подумать, прежде чем догоняющая волна памяти нахлынула, почти сбив его с ног: память была его собственной, однако то была память о другой жизни, прожитой другим человеком. Эти воспоминания наслаивались на старые, перезаписывая их. Они повествовали ничем не примечательную историю молодого парня, что вырос в той ветви реальности, которую переселенцы не извратили своим присутствием.

Антон застонал, зашёлся в кашле и рухнул на колени, словно раненый зверь: его сознание агонизировало, меняясь одновременно с памятью. Личная история обновлялась. Он буквально умирал изнутри, а на смену рождался другой Антон, отец которого не пропал через четыре года после рождения сына.

В этой линии времени Негонов-старший до сих пор преподавал в педагогическом. С матерью они развелись шесть лет назад, после того, как ссоры на кухне стали ежедневным ритуалом. Антона, конечно, не отчислили, он защитил диплом, а практику прошёл в НИИ (Контакта!) Метрологии, и теперь всерьёз подумывал сделать предложение одногруппнице Кате. Сестёр и братьев у Антона не было (нет! Олька!), они всё так же жили вдвоём с мамой на улице Баумана.

Сто тысяч мелочей, других пережитых событий, иначе принятых решений сформировали Антона-2, Антона из нормального мира. Он ещё помнил, что изменился, но не знал теперь, каким был прежде. Дольше всего продержалось имя «Оля»: по какой-то причине оно было очень важным для Антона-1. Он ощущал всплеск сложных чувств при звуках этого имени, хотя и не мог припомнить, кому оно принадлежало.

Скоро даже эмоции выдохлись и поблёкли, от старой жизни сохранилась горстка сухих фактов, как смутное эхо того, что когда-то давно произошло с ним во сне. Последним движением воли, уже не зная, кто они такие, Антон-1 и Антон-2 закричали в утренней тишине пустого автовокзала:

— Хватит! Довольно! Хочу домой! Просто верните меня домой!

И был свет.

И пришла тишина.

***

Начинался рассвет, и хотя с севера на город ползли низкие дождевые облака, в остальном небо оставалось ясным. День обещал быть тёплым по меркам этого промозглого октября. Антон (если это всё ещё был он) брёл по направлению к дому, глядя под ноги. Навстречу попадались редкие прохожие, спешившие куда-то, да собачники курили у подъездов в ожидании, пока их питомцы закончат свои дела.

Чёрные дома Жилмаша скрылись за поворотом, никто не преследовал его. Напротив, ему любезно предложили остаться. Соседи давали этот выбор всем, кто находил способ связаться с ними: что-то вроде акта гуманизма, на их своеобразный лад. Предупреждали, что обратная ассимиляция невозможна: о «вернувшихся» недаром ходили мрачные слухи. Вернувшихся боялись, считая замаскированными Соседями или чем-то сродни им. И так ли уж сильно люди были не правы?

Даже искалеченный внутренне до неузнаваемости, сплавленный из разных версий себя урод, Антон понимал это, и всё же сумел отказаться. У него оставалась Катя, родная, единственная на обе прожитых жизни. Он не был уверен, но, кажется, один из Антонов обещал ей вернуться. Пока была Катя, у существа, которым он стал, оставалась причина жить.

А девочка — та в своё время приняла предложение. Как и отец, и прочие, кто стал истуканами, добровольно ускорив неизбежную эволюцию. Сейчас Антон размышлял, не было ли его решение ошибкой. На этот раз его определённо вернули домой, но дорога, которой он шёл, была дорогой кошмаров.

Он ощущал себя, да и был здесь чужим, пришельцем из нормального мира в этой порченной, искажённой реальности. Всякий раз, поднимая от земли взгляд, непроизвольно сгибал пальцы, будто собирался вырвать себе глаза. Должно быть, другие, за неимением лучшего слова, «люди» чувствовали что-то похожее на его счёт. Замечая Антона, отшатывались и спешили убраться подальше.

Точно глаз разъярённого бога, арка восходящего солнца поднималась над домами в окружении двух чёрных лун. Всё как всегда, но Антон помнил, вернее, он знал: это не солнце людей. Не подвергнись мир вероятностной вивисекции, прекрасный сияющий диск вставал бы сейчас над горизонтом. На этой Земле солнце всегда было окружностью с дырой в центре, именно так на протяжении тысячелетий его изображали дети. Таким было солнце с рисунка девчонки (как же там её звали), что висел у него над кроватью.

На западной части небосклона догорали последние «точки света», как их тут презрительно называли. Стараниями наших тихих Соседей человечество настолько не интересовалось звёздами, что даже не потрудилось придумать для них отдельного названия. Полярная звезда, созвездия Медведицы и Волопаса, туманность Кассиопеи… Бла-бла-бла. Пустые слова о бессмысленной ерунде.

Всё то, что во многом и делало нас людьми: смелость дерзать и жажда несбыточного, стремления за гранью обыденности, но главное, мечты о далёких, но достижимых звёздах — всё это противоречило основной директиве. Космические путешествия никогда не станут возможны, потому что никому не нужны.

Пацан лет двенадцати выбежал из подъезда наперерез Антону, волоча таксу на поводке. Задрал кофту, достал из кармана конфету и засунул её в слюнявую вертикальную пасть на правой стороне живота. Антон споткнулся, зажал ладонью губы: его затошнило. Он смутно помнил, что сам всю жизнь ел точно так же, но знал, что люди — настоящие люди — питаются через рот. В этом мире такая идея была безумной, ведь ртом целуются, дышат и говорят. Содрогаясь от отвращения, Антон запустил руку под куртку, нащупал скользкие края собственной пищевой щели и тут же отдёрнул пальцы.

Процесс, за которым Соседи следили из своих домов, этих наблюдательных форпостов в нашей реальности, предназначенной остаться единственной, зашёл уже слишком далеко. Однако никто и никогда не заметит страшных изменений, ведь изменений нет. Так, как сейчас, мир был устроен всегда.

Дом был уже недалеко, и Антон бросился бежать. Тщетно он пытался не сравнивать то, что видел вокруг, с воспоминаниями о том, как должно было быть. Всё новые отвратительные отличия, чудовищные извращения, которые он замечал, грозили окончательно свести его с ума: изменения были ужасны. Что хуже всего, они были непоправимы.

На скамейке возле подъезда, сгорбившись и обняв себя за плечи, ждала Катя. Завидев Антона, она медленно встала ему навстречу. Даже издалека было видно, как девушка вздрогнула всем телом, будто едва сдержала порыв сбежать, и как широко распахнулись её глаза. Антон понимал, он тоже боялся этой встречи.

***

— …

— …

— Привет.

— Привет, Кать.

— Ты… изменился.

— Знаю.

— Ты был там, правда?

— Да. Но вернулся. Очень хотел увидеть тебя.

Жёлтый лист принесло ветром и запутало у девушки в волосах. Она слабо улыбнулась и двумя пальцами сняла лист с головы. Антон, не отрываясь, глядел на ту, которой ещё недавно собирался сделать предложение (или это было в другой жизни?). На самую прекрасную девушку на свете. На её растёкшееся лицо.

— Ты отыскал Олю? — спросило чудовище.

— Ол.. А, да. Да, я её нашёл.

Катя ждала, что он продолжит, но Антон молчал. Ему нечего было сказать.

— И что теперь думаешь делать?

Что он теперь будет делать? Что они оба будут? Антон нехотя сделал шаг и потянулся, чтобы коснуться её щеки. Двигался медленно, преодолевая (вязкость) сопротивление среды. Вот осталось пять сантиметров, один… Его рука безвольно упала.

— Прости.

— Я понимаю… наверное.

— Пожалуйста, прости! Я думал, что смогу. Знала бы ты…

— Не извиняйся, Тош. Не нужно.

— Мне надо идти.

Он развернулся и поплёлся домой. Катя всем телом подалась вслед, словно вот-вот бросится догонять, но осталась на месте. Просто стояла там, пока не хлопнула дверь подъезда.

***

— Мам? П-пап? — голос Антона дрожал. — Вы дома?

Они были дома, смотрели телевизор в спальне. Первая, запахивая на ходу халат, в коридор вышла мать. Увидела сына и застыла на месте, ахнула: «вернулся!». Но на её лице не было радости или хотя бы злости за то, что Антон пропадал где-то целую ночь, там был один только страх.

За плечом женщины возник Александр Вяткин. И он не спешил к пасынку с объятиями. Побледневший как мел, враз посуровевший, отчим молча указал Антону на его комнату. Мать проскользнула вдоль стенки и заперлась в ванной, но шум ударившей из крана воды не смог заглушить её рыданий.

Антон послушно ушёл к себе и затворил дверь. Там он провёл целый день, слушая, как родители в панике пакуют вещи. Наконец, входная дверь хлопнула, в замке повернулся ключ, и всё затихло.

Антон всё так же лежал на софе лицом вниз, приподнялся один раз, чтобы перевернуть промокшую подушку. Пытался собрать себя из осколков, размышлял о том, кем он стал, о Соседях и многом другом. «Человечество — не враг для них», всплыло откуда-то в памяти. Но кто же тогда? Если подумать, ответ очевиден: люди были их предками. Далёкими-далёкими предками.

С этими мыслями он уснул.

***

На следующее утро, пройдясь по разорённой квартире, он отыскал початую упаковку Нормаферона. Запил водой из-под крана (поить щель было непривычно, и воронка, стоявшая на столе, очень пригодилась). Он больше не собирался пропускать приём витаминов. Таблетки убаюкивали мозг — те древние, глубинные его отделы, что чуяли неладное, несмотря ни на что. Знай он заранее, осмелился бы последовать совету отца? Едва ли. Он уже не был тем человеком, которым проснулся вчера, да и человеком ли вообще? Возможность не понимать была отныне недостижимой мечтой.

Под вечер он десять минут проторчал, прислушиваясь, возле входной двери: надо было найти продуктов на ближайшее время, но он не хотел столкнуться на лестничной клетке с другими монстрами. Наконец, набрался смелости и осторожно выглянул в подъезд. Никого, лишь за одной из дверей тренькала что-то бравурное радиоточка. Возле порога его квартиры стояла эмалированная кастрюлька. Приподнял крышку: внутри оказались варёные макароны и пара домашних котлет, ещё тёплых. Тамара Родионовна из семнадцатой? Какая-то записка отклеилась от двери и спланировала на пол, Антон подобрал её. На листе в клетку почерком его мамы было написано:

«СОСЕД. Кормить два раза в день. Не беспокоить».