Мужчина в светлой кепке и жилетке, надетой поверх кофты, — Алесь Родин, один из самых заметных белорусских андеграундных художников. Долгое время он прожил в Германии, где работал в известном арт-сквоте «Тахелес», а сейчас продолжает творить уже на родине. Несмотря на то что ему уже за 70, он активно работает, выставляется, и прямо сейчас в пространстве «Фабрика» проходит его большая персональная выставка. На днях мы встретились с художником и поговорили о том, почему он не продает свои картины, как 11 лет назад во время его выставки произошел рейдерский захват, что для него деньги и каким темам он посвящает свои работы.
«В Германии у меня спрашивали, не являюсь ли я родственником скульптора Родена»
— Чем последний год живет художник Алесь Родин?
— Я всегда нацелен на выставки, для меня это главное. Художник в них живет, разговаривает с социумом. Сейчас занимаюсь тем, что провожу свои выставки по всей Беларуси. Последняя — примерно из 10—15 работ — развернута в Березе. Она была запланирована на месяц, но меня попросили, чтобы ее продлили еще на один. Интересно, что ее открытие совпало с праздником разных художественных ремесел. Было много посетителей, среди которых хватало маленьких детей. Кроме того, до этого цикл моих работ «Созвездие детства» выставлялся в Солигорске. А нынешняя выставка в Минске — уже более серьезного порядка. Она проходит в классном месте под названием «Фабрика», и я благодарен арт-директору пространства Ольге за возможность провести здесь выставку.
— А какая у выставки основная тема?
— Она называется «Украденное вдохновение». Почему? В прошлом году исполнилось 10 лет с того момента, как мою выставку в Берлине не просто закрыли, а совершили на нее нападение. Полсотни человек в черном с надписями Security внезапно ворвались в арт-центр «Тахелес» и закрыли двери. Свои действия они мотивировали тем, что у них были законные основания. Но моя выставка была настолько известна в Берлине, что за раскрутку дела взялась пресса, пошли интервью, сюжеты на телевидении. Люди шли в «Тахелес», стучали в двери, но они были закрыты — с обратной стороны сидели охранники. А когда им надоело слушать, как стучатся, они открыли двери и сказали: «Если дальше будете так делать, мы вообще уничтожим выставку!»
Меня произошедшее шокировало. Был декабрь, погода не летняя, и мне ничего не разрешили забрать с собой: ни краски, ни кисти, ни одежду, которая там была, ни компьютер. В чем я был, в том меня огромные ребята и вывели на улицу — и делай что хочешь.
«Тахелес» — здание бывшего универмага в Берлине, которое незадолго до сноса в 1990 году заняли художники. Так там появился центр искусств с десятками мастерских и выставочными залами. В 2012-м всех художников из «Тахелеса» выселили. На данный момент здание пустует и не используется.
— Вы там жили?
— Нет, у меня была квартира, но время от времени я оставался в «Тахелесе» и писал. Центр работал до двух часов ночи, и до пяти утра я еще мог спокойно рисовать, а потом было время немного поспать. В 10:00 «Тахелес» открывался, и народ уже шел — в день было от пятисот до тысячи человек. За год выходило около 300 тыс. посетителей.
— Как я понял, выставку закрыли и хотели выселить вас представители HSH Nordbank из Гамбурга, который купил помещение.
— Он ничего не купил. Здание «Тахелеса» по закону должно было перейти владельцу через два года, но они решили забрать его себе раньше. Адвокат этого банка даже показывал соответствующую бумагу, но потом состоялся суд, который признал закрытие незаконным. «Тахелес» вновь ожил, и художники культурного центра еще два года проводили в Берлине различные акции с надеждой на то, чтобы центр оставили нам. Однако суд решил иначе. В «Тахелесе» я ощущал подъем, вдохновение, а потом его украли…
— Отсюда и название минской выставки?
— Есть такой месседж.
— Ваша фамилия — Родин, а на афише написано «Родим». Почему?
— Время от времени я так подписываюсь. Мне так лучше, ощущаю себя комфортно. В Берлине у меня иногда спрашивали, не являюсь ли я родственником всемирно известного скульптора Родена (фамилии Родин и Роден в латинском варианте пишутся одинаково — Rodin. — Прим. Onlíner). Я поначалу говорил, что нет, а потом мне надоело, и я на немецком написал: «Я родственник Родена». Получилась такая вербальная инсталляция.
«За мои композиции меня хотели исключить из института»
— Давайте вернемся в ваше детство. Интересно, как обычный парень со временем превратился в известного белорусского экспериментального живописца.
— В 7 лет я уже мог что-то нарисовать, и мои способности в Минске заметил преподаватель студии рисования, художник Виктор Иванович Версоцкий. Он пригласил меня заниматься к себе. Это был кружок, в котором занималось порядка 20—30 учеников разного возраста. Все рисовали, общались, преподаватель нам показывал репродукции картин и рассказывал про художников. Я Виктору Ивановичу очень благодарен. Именно он дал мне первый посыл, и я как-то привык и уже дальше шел, скажем так, по ступенькам. Хотя, правда, в тот момент я еще не знал, чем буду заниматься в будущем. Но рисовал много и даже иногда прогуливал ради этого уроки. Думал, что ту же физкультуру сегодня можно пропустить, и шел в студию — у меня были ключи от нее. Хотя спорт я любил: гонял с друзьями в футбол, в хоккей, катался на лыжах… Потом я увлекся астрономией, любил наблюдать за светилами и собственноручно делал бинокли, стереотрубы, телескопы, полировал стекла, линзы.
— Родители не были против, чтобы вы поступали в театрально-художественный институт?
— Конечно. Они хотели, чтобы я связал учебу с техническим вузом, но я как-то сам решил, что все-таки попробую себя в театрально-художественном институте. Тем более тогда при БГТХИ как раз открылся курс дизайна, и я поступил туда в 1969-м. Первые два года отучился по этой специальности, и они дали мне очень многое: изучение формальной композиции, знакомство с творчеством таких художников, как Марк Шагал и Казимир Малевич. При Советах их искусство считалось немного андеграундным, но уже преподавалось, и мне это было очень интересно. После этого перевелся на живопись и проникал в ее тайны. После окончания института я еще лет пять дополнительно изучал живопись. Мне нужно было ее понять, и я достаточно часто ходил в музеи и галереи. Я старался изучать совершенно разные направления — от реалистов и импрессионистов до дадаистов.
— В конце 1960-х вы уже познакомились с европейскими авангардными течениями?
— В то время выходили журналы на тему искусства. Они не были доступны каждому, но в библиотеках их можно было найти. К примеру, польский журнал Przegląd Artystyczny. И таких изданий было несколько.
— Как вы в то время относились к доминировавшему в Советском Союзе соцреализму?
— Все равно всем этим нужно было овладеть. Все-таки живопись в то время была на очень высоком уровне. Но мои композиции уже тогда считались андеграундом, они никак не вписывались [в соцреализм]. Я старался особо их не показывать, но однажды мои работы все-таки заметили, и на кафедре был такой скандал, что меня хотели даже исключить, но обошлось. В середине 1970-х в выставочном зале на Малой Грузинской в Москве выставлялись художники левого порядка. И я тоже думал, что сделаю там свою выставку, но в итоге заболел и ничего не получилось.
— В итоге вы пошли в искусстве своим путем.
— Но это же не все так просто. Поначалу я думал, что как-то впишусь [в доминирующее искусство], но, как ни пытался, у меня не получалось. Я приносил работы на выставкомы (комиссия, на которой утверждали произведения для участия в выставках. — Прим. Onlíner), на них с удивлением смотрели, спрашивали «Что это?!» и срезали меня.
— Михаил Савицкий?
— И Савицкий, и Данциг. Они преследовали свое, считались художниками топ-уровня, должны были контролировать ситуацию и получали за это большие деньги. Крутые мастера, но со своей собственной точкой зрения. В то время я уже все воспринимал иначе, и мне в первую очередь было интересно свое понимание искусства.
Вокруг меня собирались мои друзья-одногодки, которые поддерживали меня. Хиппи, битники — это было мое окружение. В какой-то момент я увлекся тяжелым роком, купил гитару, и мы с друзьями основали свой ансамбль Perpetuum Mobile. Поскольку я был художником, серьезно заниматься музыкой не мог, и на мое место позвали другого человека. Но я не жалуюсь. Стоял выбор, чем заниматься, и я выбрал искусство.
— Вы как-то сказали, что первая в Беларуси выставка авангардного искусства прошла в Жодино в середине 1970-х благодаря Алесю Марочкину. Как это произошло?
— Марочкин жил в Жодино. На каком-то пустыре находилось заросшее полынью полуразваленное здание. Кроме меня, в выставке участвовали Виктор Марковец, Алесь Марочкин... Проводить там выставку было не разрешено, и мы сделали ее самостоятельно. Посещали ее знакомые ребята, даже приехал один искусствовед из Москвы, заинтересовавшийся моими работами. Он как раз и предлагал поехать на Малую Грузинскую.
В итоге местные власти выставку остановили и сказали, что нельзя. Продержалась она где-то неделю.
Я учился вместе с Марочкиным и Марковцом, и от Минского художественно-производственного комбината мы ездили оформлять колхозы. Нужно же было как-то деньги зарабатывать. Помню, как в Быхове делали большую роспись и оформиловку — изображение передовиков и доярок. Исполняли все своеобразно, и местные, когда все это увидели, спросили: «А почему у женщин такие толстые руки и ноги?» В итоге пришлось немного переделывать, иначе бы не заплатили. А так получали деньги и могли свободно рисовать. Наши мастерские поначалу были в подвалах и бомбоубежищах. Уже позже у меня и у моего друга Иосифа Гринберга появилась мастерская на привокзальной площади — на самом верху дома с часами.
— А когда вы начали создавать такие фантастические, насыщенные огромным количеством деталей полотна?
— Эпохальный перелом произошел в середине 1980-х, но у меня до этого уже было огромное полотно, которое называлось «Нон-стоп-панорама». Однако на тот момент я не знал, где его можно выставить. В 1990-х в Минске открылась галерея «Шестая линия». Художнику Алесю Тарановичу, работавшему в Фонде мира, предложили сделать галерею в спортзале политехнического института. Как он объяснил, там собирались по очереди выставлять пейзажи и неформальное искусство. В итоге в 1994 году там прошла моя выставка, в том числе с большим полотном. После этого меня пригласили в Нидерланды.
Когда парень, курировавший все авангардные выставки в провинции Зеландия, увидел видео с моей выставки, сказал: «Этот художник должен быть у меня!» Мы созвонились. Я не понимал, как мне доставить туда свои работы, но он сказал: «Ко мне картины даже из Китая привозили. Все будет нормально, мы оплатим!» В итоге выставка состоялась в городе Флиссинген. Пресса про нее писала ежедневно, рассказывая, как я вез рулоны в Нидерланды поездом из Гамбурга.
— В Нидерландах вас, судя по всему, приняли отлично.
— Да, был резонанс, меня даже приглашали обсуждать искусство на ужине в разные семьи. Но там специфические ужины. Это не так, как у нас, когда накрывают целый стол. Там наливали небольшую чашечку кофе и давали печеньку. Они разговаривали на своем языке, а я еще только-только начинал общаться на английском, и прорвало меня года через три. Так что голландцев мне переводил переводчик, сидевший рядом.
— Легендарный культурный центр «Тахелес», в котором вы выставлялись долгое время, появился в вашей жизни случайно?
— Художники Алесь Таранович и Игорь Ермаков эмигрировали в Германию, вышли на «Тахелес» и решили сделать проект с участием белорусских художников. Директор Мартин Райтер ответил: «Пишите в сенат — как там ответят, так и будет». В итоге сенат все одобрил и выделил под проект деньги. «Тахелес» отремонтировали и организовали переезд. Я выставил свои большие произведения, и меня сразу пригласили, выделив под мои работы целый этаж — сначала на год, потом на два, а дальше пошло-поехало. Полгода я проводил в Берлине, полгода — в Беларуси, где мы с [соратником] Змитером Юркевичем организовывали международный фестиваль «Дах». Вместе с ним, кстати, мы практически каждую неделю проводили большие перформансы и в Берлине, и в самом «Тахелесе».
— Полиция задерживала вас за акционизм?
— Нет. Как-то мы делали перформанс на лужайке напротив Рейхстага: растягивали ленты, что-то копали, сажали какую-то картошку, а рядом стоял автобус с полицией. За нами наблюдали, но не задержали.
— Чем вы так удивили немцев, что вам отдали целый этаж?
— Только произведениями. В Берлине живет огромное количество художников. Он их притягивает, как магнит, со всего мира, и художнику заполучить для работы даже один квадратный метр — это уже сложно. Нужно, чтобы были произведения, которые могли выстрелить. Просто так попасть в «Тахелес» было невозможно. Мартин Райтер вместе со своими соратниками выбирал, кому можно дать мастерскую там, а кому нет.
— Художники не жили в «Тахелесе»?
— Нет. Днем все приходили в свои мастерские, а потом уходили. Чтобы общались как-то более плотно — такого не было. Художники друг с другом поговорят-поговорят, но они все равно держались сами по себе, чтобы не нарушалось личное пространство.
— После закрытия этого центра в Берлине осталась аналогичная площадка для неформальных художников?
— Сейчас уже ничего нет. Да и для меня Берлин с точки зрения искусства разрушен. «Тахелес» давал мощную взрывную силу в плане искусства, а сейчас Берлин для меня — обычный город. Ну да, можно посмотреть архитектуру, хотя мы прекрасно понимаем, кто и для чего строил эти здания в 1930-х и 1940-х годах. А все места, где раньше проходили различные интересные мероприятия, уже позакрывались.
— Берлин для вас закончился?
— Да, и поэтому я переехал в Беларусь. Мне там уже не интересно, хотя иногда и приезжаю на фестивали. Все свои произведения, которые мне нужны, я забрал и привез в Минск.
«Наши взгляды кажутся нам объективными, но мы носители мифологем»
— Почему вы решили работать в авангардной стилистике, а не в рамках реализма с легко читаемыми персонажами и деталями?
— Реалистичное искусство имеет определенные рамки, и за них не выйдешь. А вот сочетание фигуративного с элементами абстрактного искусства создает симбиоз, который мне интересен. И существа, которые присутствуют на моих работах, воздействуют на восприятие. У меня была возможность поэкспериментировать с этим на огромном количестве людей, и я пришел к выводу, что это то русло, которого я должен придерживаться.
— Многие люди, которые впервые сталкиваются с вашим искусством, с трудом «догоняют», что вы создаете на своих полотнах. Как вы бы объяснили им это?
— В первую очередь я рисую то, что меня волнует. Вот, к примеру, экологическая тематика. Эта работа была создана еще в 1980-х. Я тогда вместе с другими художниками выбрался на Полесье. И когда мы там были, я в какой-то момент увидел огромные скреперы и экскаваторы, которые осушают болота. Верхний слой почвы был снят, ветер поднимал песок, и создавалось ощущение, будто ты находишься в пустыне. Для полноты картины не хватало разве что пирамид. От происходящего страдали животные — их можно увидеть на картине. Рядом я изобразил властелина, который диктует эту реальность, за что получал различные награды.
Если для Нидерландов каналы — это нормально (территория страны находится ниже уровня моря, и им нужно защищать землю), то у нас такой проблемы нет, и стоит думать, что осушать, а что нет.
Работа «Мифологема тысячелетия» хорошо воспринималась в «Тахелесе». Почему такое название? Мы создаем мифы. Наши взгляды кажутся нам объективными, но мы носители мифологем.
Та же история — это правда, которая со временем превращается в миф, а миф — это ложь, становящаяся правдой. И все это продолжается циклично тысячу лет.
А на картине изображена неформальная группа: общаются друзья, показывают что-то друг другу, попивают кофе, какие-то коктейли. Но кто-то из них сидеть не может — им нужно обязательно двигаться, куда-то спешить и познавать мир. Им интересно. А он весь бурлит, и в нем нет никакого спокойствия. А последняя часть картины — это вечное спокойствие, космос, откуда мы вышли и куда мы все равно вернемся, и получается, что мы заключены в цикличность. Так я осмыслил его через художественную и композиционную сущность.
«Всевидящее око» — с этой работой связана целая история. У меня был знакомый художник Григорий Данченко. У него все было нормально: работал, писал, — и тут внезапно потерял зрение. Я года три водил его по всем нашим клиникам, думал, что все восстановится, но ничего не вышло. Зрение — это самое главное, и эта работа — в каком-то смысле гимн зрению. Ведь практически всю информацию мы считываем с помощью глаз.
— Вам как-то говорили, что у людей складывается ощущение, что картины созданы под влиянием галлюцинаций.
— Да, задавали такие вопросы. Лет в 25 мы употребляли всякое, но я понял, что это совершенно не мое. У меня в голове своих галлюцинаций хватает. Тем более я знаю, что ничем хорошим такое «подкрепление» не заканчивается. Когда-то мне год понадобился на то, чтобы прийти после этого в себя. Так что нет, не мое.
— Ваши полотна насыщены персонажами, выписка которых требует огромного количества времени. Сколько тратите на создание картин — год, два?
— Да нет. На «Мифологему тысячелетия» у меня ушло пять лет. Начал ее в «Тахелесе» и закончил уже в Беларуси. А «Нон-стоп-панораму», которая сейчас находится в Бабельсберге, я создавал в течение семи лет. Но я работал над несколькими проектами одновременно: для художника зацикливаться на одном нельзя, иначе может поехать крыша.
«Деньги для меня — это возможность организовать выставку»
— Вы художник, который не нацелен на коммерческий успех своего искусства…
— Мне деньги не нужны. И тот же «Тахелес» все эти наклонности из человека выбивал. Как только подобный художник там появлялся, он сразу исчезал. Из-за этого теряется сущность искусства, и это легко считывается.
— Вопрос вот в чем: получалось ли у вас зарабатывать на своих картинах?
— Мне это было не надо, и я никогда не думал, чтобы что-то продать. Мне нужно было войти в свое произведение, погрузиться в него с головой, ногами и там раствориться.
— Недавно проходила выставка «Арт-Минск», где можно было посмотреть и приобрести предметы искусства. Вы выставили там работу, которую оценили в 52 тыс. рублей.
— Ну да. Сделал так, чтобы никто и не вздумал ее трогать. А то кто-то купил бы ее, и потом она находилась бы в приватной коллекции. Мне этого не надо. Я цену из головы поставил. Мне просто хотелось там выставиться. Как уже говорил, выставка для меня — это главное.
— Продавать картины вы не хотите?
— Нет, мне это пока не нужно. Если только совсем прижмет.
— Что для вас деньги?
— Возможность организовать выставку. А еда… Я как-то уже привык к, условно говоря, подножному корму. Хватает мне.
— А как относитесь к художникам, которые могут позволить себе роскошную жизнь и дорогие машины?
— А может, им так интересно. Если это так, то ради бога. В Берлине у меня тоже была возможность купить машину, но я поговорил со Змитером, и мы решили, что лучше будем фестиваль «Дах» организовывать. На эти средства мы, например, приглашали художников.
— У вас собралась огромная коллекция своих произведений. Где вы хотите, чтобы она разместилась в будущем?
— Хотелось бы, чтобы работы находились в помещении, где можно было бы проводить и фестиваль «Дах». Было бы хорошо. Но что поделать… Не знаю, что будет впереди. Да и нет времени думать про мечты. У меня сейчас идет выставка, и сейчас для меня главное — концентрироваться на ней.
