16 февраля 1951 года произошло малоизвестное, но очень важное событие нашей истории: товарищ И. В. Сталин де-юре отошёл от государственных дел. Де-факто это произошло ещё раньше.

❌ Здоровье Вождя, изрядно пошатнувшееся в результате колоссального напряжения во время Второй мировой войны.

❌ Серия инсультов (сколько их было точно – сказать нельзя, т.к. медицинская карта с историей болезней Сталина сегодня засекречена).

❌ Возраст Иосифа Виссарионовича, которому шёл уже восьмой десяток.

Совокупность этих факторов привела к тому, что в 1950 году Сталин смог находится на своём рабочем месте лишь 3 месяца – остальное время он вынужден был проводить в отпуске по состоянию здоровья.

И вот, 16 февраля 1951 года Политбюро постановило, что отныне решение всех важных государственных вопросов будет осуществляться триумвиратом Берия-Маленков-Булганин, наделённым правом подписи самого Сталина – штемпелем со сталинским факсимиле. Сам Сталин на том заседании опять же отсутствовал.

Берия и Маленков вошли в этот триумвират как две наиболее значимые политические фигуры тогдашнего СССР; Булганин формально был смотрящим от Сталина, однако быстренько оказался отодвинут первыми двумя, и триумвират превратился в дуумвират.

Добровольно ли Сталин отдал власть или же его вынудили – дать точный, документально подтверждённый ответ на этот вопрос сейчас нельзя.

Вероятно, процесс был двусторонним. С одной стороны, Сталин, вопреки всем лживым мифам никогда не цеплявшийся за власть, видя, что полноценно управлять он уже не в состоянии, сознательно делегировал власть своим коллегам.

С другой стороны, коллеги Вождя, видя возможность расширить полноту власти в своих руках, не преминули этой возможностью воспользоваться.

После этого отстранения Иосиф Виссарионович успел закончить книгу "Экономические проблемы социализма в СССР"; выступил на последнем, XIX съезде ВКП(б) – его выступление, кстати, длилось лишь несколько минут, тогда как Берия и Маленков говорили по полтора часа. Но былой роли в жизни государства Сталин, конечно, уже не играл.

Тогда же, в 1951-м, ещё при жизни Вождя, потихоньку начинает набирать обороты десталинизация.

❌ На 13-м томе прекращается выпуск собрания сочинений Сталина, начавшийся в год 70-летия Иосифа Виссарионовича.

❌ В проекте строящегося МГУ статуя Сталина на центральном корпусе заменяется шпилем.

❌ Брошюра с тем самым, небольшим выступлением Вождя на XIX съезде выходит лишь через 10 дней, тогда как полуторачасовые выступления Берия и Маленкова были опубликованы на следующий же день.

Таким образом, необходимо подчеркнуть, что многие процессы и явления, имевшие место в СССР после февраля 1951 года, никак не были связаны со Сталиным.

Например, беззаконный арест и низвержение одной из величайших и трагических фигур нашей истории, сталинского выдвиженца и соратника – товарища В. С. Абакумова.

Абакумов, гениальный чекист, бессменный глава СМЕРШ – лучшей контрразведки в мировой истории, один из главных творцов нашей Победы во Второй мировой войне по линии спецслужб.

В июле 1951-го Виктор Семёнович был арестован по совершенно выдуманным обвинениям (ибо в реальности на главу МГБ ничего не было); в декабре 1954-го он был расстрелян.

Все "наши" фальсификаторы истории это падение Абакумова связывают со Сталиным, который, дескать, любил играть людьми и к 1951-му наигрался Абакумовым.

Ничего подобного! К тому времени Вождь уже не решал вопросы такого масштаба, как смещение человека, возглавляющего всю систему государственной безопасности СССР.

Дело тут в том, что Виктор Семёнович, будучи настоящим чекистом, большим борцом за справедливость и социалистическую законность, встал поперёк горла многим влиятельным врагам народа – хрущёву, жукову (Трофейное дело), тому же Маленкову (Авиационное дело).

И лишившись защиты со стороны Сталина, Абакумов стал жертвой, с одной стороны, мести своих оппонентов, с другой – испытываемой ими необходимости поставить на место сталиниста Абакумова своего человека: МГБ в итоге возглавил маленковский выкормыш Игнатьев.

Правда, возможен вариант, что Сталин сознательно выводил из игры своих преданных соратников – Абакумова, Власика, Поскрёбышева, понимая, что после его смерти над его командой последует расправа, а выведенные из игры его товарищи будут уже не так интересны врагам.

Другое дело, что при таких раскладах Сталин мог иметь отношение лишь к снятию Абакумова, но не к его аресту, фабрикации дела и расстрелу...

Ну а в связи с годовщиной отхода Сталина от государственных дел хочется напомнить о некоторых вещах, очевидных с точки зрения профессионального историка, но непонятных для тех, кто историю учил по млечедудехлевнюковским бредням и кто мыслить способен исключительно в рамках заезженных штампов вроде "Сталин-диктатор", "Сталин-тиран", "сталинский тоталитаризм" и т.п.

Во-первых, не было в СССР никакого тоталитаризма! Один только факт: когда в 1936 году принималась Сталинская конституция, то её проект обсуждался на 450 тысячах собраний и 160 тысячах пленумов Советов и их исполкомов, заседаниях секций и депутатских групп.

В этих собраниях и заседаниях приняло участие более 50 миллионов человек – 55% взрослого населения страны. В ходе обсуждений в проект конституции было внесено около двух миллионов поправок, дополнений и предложений.

Если это не подлинная демократия (в самом хорошем смысле этого слова), то где и что тогда вообще демократия?! Кстати, когда принималась "наша" конституция 1993 года или формировались поправки в 2020-м, то сколько простого народа было привлечено к данным процессам?!

Что же касается лично Сталина, то по случаю сегодняшней даты очень хочется разбить тот самый лживый стереотип про "Сталина-диктатора".

Этот стереотип стоит в ряду других совершенно антиисторических штампов, вроде "хрущёвская оттепель", "брежневский застой", "железный занавес", "массовые" "репрессии", "красный террор", "культ личности Сталина", "ельцин принёс нам демократию", "горбачёв принёс нам свободу", "маршал победы жуков", "Англия и Америка были союзниками СССР во Второй мировой войне", "потёмкинские деревни", "аракчеевщина", "Пётр Великий", "Екатерина Великая" и т.п.

Все эти стереотипы принято повторять как нечто очевидное. В действительности же они имеют мало общего с тем, что было в реальности, а придуманы были, чтобы грубо сфальсифицировать нашу историю, выдать белое за чёрное, а чёрное за белое.

Вот и Сталин диктатором никогда не был. К сожалению! Иосифа Виссарионовича даже нельзя назвать полновесным правителем СССР в 1924-53 гг. – как об этом говорят википедия или нынешние учебники истории, которые по своему качеству находятся на одном с википедией уровне.

Зачем же был придуман миф про Сталина-диктатора? Ответ очевиден: чтобы приписать "диктаторской" воле Вождя всё плохое, что только творилось в СССР и его окрестностях.

Но создатели этого штампа не учли одно важное обстоятельство: если всё плохое было единоличной виной "Сталина-диктатора", то по такой же логике всё хорошее (а хорошего было больше) – это, стало быть, тоже единоличная заслуга "Сталина-диктатора"!

Но вопреки какой бы то ни было логике всё позитивное, что у нас происходило, объявляется антисоветчиками случившимся вопреки Вождю. Чего стоит хотя бы Победа во Второй мировой войне, якобы одержанная "вопреки Сталину".

Когда я слышу про "вопреки Сталину", то у меня, как у футбольного болельщика и блогера и как у большого почитателя логики и здравого смысла, тут же возникают ассоциации: своих грандиозных успехов на рубеже 2000-х и 2010-х гг. Барселона добилась вопреки Хосепу Гвардиоле; фирменный игровой стиль появился у Спартака вопреки Константину Бескову, а у Арсенала – вопреки Арсену Венгеру...

Что же касается Сталина, то более-менее полная власть была у Вождя лишь в 1939-49 гг. О нижней границе было сказано выше. Что же касается верхней, то она тоже неслучайна.

В конце 1938 года НКВД СССР возглавил товарищ Л. П. Берия. Именно после этого (но никак не раньше) и начались Сталинские репрессии – репрессии, которые никак не коснулись простого народа, т.к. были направлены на чистку в верхах: в руководстве Партии, в руководстве НКВД, в руководстве армии.

Репрессии же, длившиеся с августа 1937-го по ноябрь 1938-го, не были сталинскими – вина за них лежит отчасти на местных партийных секретарях (тот же хрущёв в бытность Первым секретарём Московского обкома в 1937-м, через 5 лет после окончания коллективизации, умудрился найти в Подмосковье 30000 "кулаков"), отчасти на руководстве ежовского НКВД, который тогда не был подконтролен Сталину – таковым НКВД стал лишь после того, как ведомство возглавил Л. П. Берия.

Так вот, когда внутренний враг, пятая колонна были в результате этих сталинско-бериевских репрессий изрядно ослаблены, у Иосифа Виссарионовича появилась в руках более-менее полная власть; однако даже в 1939-49 гг. полномочий у Сталина было не так много, как кажется.

О том, что никаким диктатором Иосиф Виссарионович никогда не был, говорит, например, знаменитая история с несостоявшейся избирательной реформой – дело было в 1937 году.

Сталин хотел, чтобы выборы в СССР были, во-первых, альтернативными; во-вторых, равными; в-третьих, прямыми; в-четвёртых, тайными.

Однако этот проект потерпел крах на Политбюро: 3 голоса – за, 7 – против, 1 – воздержался. Кто и как тогда проголосовал – неизвестно, т.к. соответствующие документы сегодня опять же засекречены. Скорее всего, "за" проголосовал сам Сталин, а также Ворошилов и Каганович, которых Вождь держал в Политбюро в первую очередь именно ради дополнительных голосов.

Так вот, сам факт того, что для реализации своих планов Сталину вообще приходилось иметь дело с Политбюро, уже в дребезги разбивает все мифы про "диктатора", согласно которым, если Сталину утром в голову приходила какая-то идея, то в обед она уже активно претворялась в жизнь по всей стране. Ничего подобного!

Тот же факт, что члены Политбюро запросто голосовали против авторских сталинских проектов, опровергает ложь про то, что Сталина якобы боялись и стремились во всём ему угодить.

Или другой пример: крах сталинского проекта на счёт Партии. Сталин хотел отодвинуть тогда ещё ВКП(б) с руководящих позиций в государстве, оставив за ней лишь идеологические, пропагандистские и кадровые функции.

Однако Политбюро в январе 1944-го "завернуло" и эту инициативу Вождя. А ведь дело было именно в период расцвета политического могущества Сталина.

И ещё один важный и показательный пример. В конце 1934-го Сталину по своим каналам становится известно о верхушечном заговоре против него самого и против высшего политического руководства страны. Что же происходит дальше?

По "логике" всех антисоветчиков и антисталинистов "тиран-диктатор" Сталин должен просто силой мысли, в крайнем случае лёгким движением мизинца левой ноги испепелить всех своих врагов. Ну или в ещё более крайнем случае просто пойти и расстрелять не только заговорщиков, но и вообще всех, кого только душа пожелает.

Но нет: полномочия Сталина таковы, что он всего-навсего идёт к главе органов ГБ Ягоде и просит его начать расследование. Что же происходит дальше?

Наверное, ягода со всех ног бежит раскрывать этот заговор, во-первых, боясь Сталина, во-вторых, стремясь угодить Сталину, в-третьих, будучи просто-напросто таким же, как Сталин, которого хлебом не корми – дай кого-нибудь расстрелять и репрессировать...

И снова антисоветчики не угадали: Ягода откровенно саботирует требование Сталина о тщательном и непредвзятом расследовании, а для отвода глаз арестовывает троих кремлёвских уборщиц, якобы позволявших себе антисоветские разговоры.

Что далее? По "логике" русофобов (а антисоветчик всегда русофоб) теперь-то "злодей-тиран-людоед" Сталин точно должен собственноручно расстрелять и ягоду, и заговорщиков, и ещё 100500 безвинных миллиардов.

И вновь мимо кассы, господа антисоветчики! Реальные масштабы власти Сталина были тогда таковы, что ему в этой ситуации оставалось лишь "умыться" и ждать. Ну а заговор будет раскрыт только в 1937 году...

Это трагедия русской истории, что Сталин не был диктатором! Ведь чем лучше правитель, тем больше должны быть его полномочия – и наоборот!

А с тем, что Сталин был руководителем гениальным, волевым, глобально мыслящим, действовавшим с расчётом на десятилетия вперёд, окружавшим себя выдающимися профессионалами – с этим никто не будет спорить.

Вторая трагедия нашей истории – что Сталин не руководил Советским Союзом в благополучное время! Страна при нём была вынуждена сначала восстанавливаться из руин, устроенных бесхребетным николаевским режимом, ещё более бесхребетным либеральным Временным правительством и Гражданской войной, которую развязали отнюдь не большевики (как думает аудитория дyдя-млeчина), а западные интервенты и белогвардейские террористы, финансируемые тем же Западом.

Затем, мобилизовав все силы, Советский Союз был вынужден к Великой Отечественной войне, страшной ценой выиграл эту войну и восстанавливался уже из её пепла.

Можно представить, каких колоссальных, величайших успехов добилась наша страна, если б Сталин хотя бы 10-15 лет руководил ей в относительно мирной, спокойной, благополучной обстановке – какая была у хрущёва и Брежнева!

Однако даже за те самые 10 лет (1939-49) при Сталине и благодаря Сталину было сделано несказанно много. Достаточно назвать две вещи.

Первая: СССР избавил значительную часть мира от гибели под пятой фашизма, выиграв самую страшную войну в истории – выиграв фактически в одиночку у фактически всей Европы.

Ведь 22 июня 1941 года на Советский Союз напала не Германия, а фактически объединённая Европа; ну а жалкая и далеко не безвозмездная помощь Англии и США Советскому Союзу – ничто в сравнении с тем, сколько англичане и американцы начиная с 1920-х гг. вложили в гитлера, накачивая его и направляя против СССР.

Вторая: в августе 1949-го было достигнуто то, что позволило сделать нашу Победу в войне ненапрасной: Советский Союз ликвидировал ядерную монополию Сша, избавив тем самым не только себя, но десятки других стран и тысячи городов от участи Хиросимы и Нагасаки.

О заслугах Сталина и его эпохи можно говорить очень и очень долго.

✔️ Сталинский СССР был первым в истории социально ориентированным государством – государством, основанным на социальной справедливости, активном движении социальных лифтов и ориентации на интересы широких масс простого населения!

✔️ После войны Сталинский СССР уже к 1947 году полностью восстановил свой промышленный потенциал, а к 1950-му увеличил его более, чем в 2 раза; разрушенное хозяйство Советский Союз восстановил к 1949 году. И всего этого Сталинская экономика добилась без иностранных займов и влезания в долги!

✔️ По темпам роста экономической мощи Сталинский СССР во второй половине 1940-х и начале 1950-х гг. занимал 1-е место в мире. При сохранении достигнутых темпов производства Советский Союз к 1970 году превзошёл бы Сша по объёму производства в 3-4 раза!

✔️ При Сталине Россия обладала максимальным за всю свою историю авторитетом в мире и максимальным же количеством союзников на международной арене: западная граница Сталинского СССР де-факто пролегала западнее Берлина, а восточная – восточнее Пекина!

✔️ Создав на Сталинском багаже ОВД в 1955 году, СССР 4 десятилетия хранил Европу от больших военных конфликтов – это рекордный срок в европейской истории!

✔️ Сталинская Россия практически полностью покончила с нищетой, безработицей, массовыми заболеваниями, культурной и образовательной отсталостью населения; к минимуму были сведены уровни социального неравенства, коррупции, общего разрыва между властью и народом!

✔️ Гениальная сталинская экономика последовательно позволила СССР первому из стран-участниц Второй мировой воны отменить карточки на продовольствие; затем ежегодно, в течение 8 лет, снижать цены на основные продукты питания; затем перевести рубль на золотую основу, отвязав его от доллара!

✔️ При Сталине Россия обладала рекордным за всю свою историю золотым запасом: две с лишним тысячи тонн!

✔️ При Сталине был создан мощнейший военно-промышленный комплекс, были модернизированы армия и флот; произошёл прорыв в космической отрасли, завершившийся через 8 лет после смерти Вождя полётом Гагарина в космос!

✔️ При Сталине Россия впервые в своей истории стала индустриальной державой; бурно развивались автомобилестроение, авиастроение, тракторостроение и прочие стратегические отрасли, созданные практически с нуля!

✔️ Сталинская конституция, принятая в 1936 году, стала на тот момент самой прогрессивной конституцией в истории человечества!

А ублюдкам, пытающимся поливать грязью Сталина и большевиков, можно посоветовать одно: будьте последовательными антисталинистами и антикоммунистами – откажитесь от всех социальных благ и социальных гарантий, которые человечеству впервые в истории дали Красный Октябрь и Сталинский режим.

Будьте теми бесправными существами, коими было подавляющее большинство населения и в Российской Имерии, и в странах Европы до октября 1917-го! А то хапать все блага, которые дала людям Советская власть – это мы с удовольствием, а как воздать большевикам должное – ни-ни...

Сталинские достижения и заслуги можно перечислять очень долго, но достаточно одного факта: именно Сталинская Россия спасла значительную часть мира от гибели – сначала от гибели под пятой немецкого нацизма, затем – от гибели под пятой американского империализма.

Поэтому в каждом городе мира должен быть памятник Сталину и улица, названная его именем; и любой цивилизованный человек в любой точке мира должен каждый день поминать Вождя добрым словом! Иосиф Виссарионович это заслужил!

Ещё больше интересных материалов⬇

Мой историко-политический телеграм-канал

Мой историко-политический Яндекс.Дзен

Мой историко-политический (и не только) Живой журнал

Прискорбнейшая весть: на 86-м году ушёл из жизни выдающийся советский историк, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН – Юрий Жуков.

Именно Юрий Жуков, а также Виктор Земсков – это два самых авторитетных специалиста по такому наиважнейшему периоду нашей истории, как Сталинская эпоха.

Почему именно Жуков и Земсков? Потому что это л*бералы, ненавидя Россию, нагло фальсифицируют нашу историю, самые светлые её моменты, сочиняют и распространяют уже давно опровергнутые профессиональными историками фэйки про "массовые" "репрессии", про "голодомор", про Катынь, про Бутовский полигон, про дефицит, про "тоталитарный" режим в СССР, про железный занавес, про заградотряды, про "Пакт Молотова-Риббентропа".

Л*бералам это позволительно – что взять с этих неполноценных?! Однако её величество история – наука точная. Именно наука и именно точная. Настоящий историк не может, уподобляясь яковлевым или антоновым-овсеенко, строить свои рассуждения по принципу а-ля не нравится мне Сталин – напишу-ка я, что он расстрелял 150 безвинных миллиардов, а нет, лучше все 200 миллиардов.

Так вот, Жуков и Земсков являют собой подлинный и наиболее ценный тип историка: это архивные учёные, которые не одно десятилетие провели в архивах и которые все свои труды пишут не от балды, а на основе изученных ими архивных данных, имея документальное подтверждение тому, о чём они пишут и говорят.

В т.ч. благодаря Жукову и Земскову мы теперь знаем, что никаких массовых репрессий, никаких миллионов расстрелянных в СССР не было – знаем, потому что эти выдающиеся историки в своих работах привели точные цифры, основанные исключительно на документальных данных.

А вот среди представителей л*берально-антисоветской шоблы нет тех, кто мог бы документально подкрепить свою писанину. Логика всякого рода лжечиных и прочих сранидзей: зачем париться и тратить время на то, чтобы сидеть в архивах, скрупулёзно изучая документы, если можно просто взять и написать, что Сталину на Новый год готовили хачапури из человечины, Берия любил играть в футбол отрубленной человеческой головой, а атомную бомбу на Хиросиму и Нагасаки сбросили сотрудники НКВД; а л*беральная публика всё это проглотит и не подавится.

При этом ни Жукова, ни Земскова нельзя обвинить или хотя бы заподозрить в том, что целью своих работ они ставили защиту Сталина и СССР: единственное, что они защищали – это Историческая Правда.

Да, и Жукова, и Земскова можно назвать просталинскими, просоветскими историками, но этот сталинизм, засоветскость – не исходная точка их исторических поисков, а наоборот, результат этих самых непредвзятых поисков.

Если л*беральная "историография" основывается на том, что СССР якобы был каким-то вселенским злом, то в работах Жукова и других Историков даже близко нет ничего в духе того, что СССР якобы был Раем на земле. Напротив, там даётся очень взвешенный и объективный анализ того, что в Советском Союзе было, а чего не было.

И это опять же очень выгодно отличает труды Жукова от л*беральной писанины, которая напрочь умалчивает о всех достоинствах СССР (которых, безусловно, было больше), недостатки же выпячивает, умножает на 100 и выдаёт за советское изобретение – как будто всё плохое, что было в Советском Союзе, было только в нём и нигде больше, и как будто в СССР было только плохое.

Прискорбно: уходят титаны, выращенные социалистическим строем, а на их места приходят бездарнейшие выкормыши л*берального режима: вместо Владимира Меньшова и Николая Губенко – серебряковы и устюговы, вместо Леонида Куравлёва и Витаутаса Томкуса – панины и смолениновы, вместо Юрия Жукова и Виктора Земскова – дуди и варламовы...

Юрия Жукова не стало накануне 70-летия со дня смерти товарища И. В. Сталина. Есть знаменитая фраза, приписываемая Вождю народов: "Знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет её!". Вероятно, Сталин этого не говорил, но это и не важно. Важно, что эти слова – и про кучу мусора, и про его безжалостное развеяние – оказались чистейшей правдой.

И именно Жуков был одним из тех, кто выполнял роль этого самого Ветра Истории, кто безжалостно разоблачал л*беральные фэйки про Сталина и благодаря кому мы теперь знаем правду о том, каким человеком и каким государственным и политическим деятелем был Иосиф Виссарионович – величайшим!

Вечная память и Царствие Небесное Вам, Юрий Николаевич!

Книги Юрия Жукова (в т.ч. знаменитый пятитомник о товарище И. В. Сталине)

Цикл видеолекций Жукова на портале День ТВ

Выступления Жукова на портале Накануне ТВ

Выступления Жукова на портале Концептуал ТВ

Выступления Жукова на радио "Говорит Москва" можно послушать здeсь

Замок щёлкнул как затвор. Чужая теперь дверь, нечего под ней стоять. Ни к чему.

Дальше медленный спуск по лестнице - лифту в этот день Сергей доверять не стал. Застрянешь ещё, потом пару часов ожидания в вертикальном гробу. А потом будут люди, заботливые и бестолковые: "Ключ забыли? Не ваш день, Сергей Сергеевич. И телефон?! Охо-хо, склероз..."

Да ничего он не забыл. Всё, кроме паспорта и пары тысяч, оставшихся от пенсии, там так и лежит на тумбочке в прихожей. Достоверность - вот главное. Хорошо исполненная случайность.

На перила пришлось опираться всерьёз: сердце. Усталость. Струйка пота по лбу. Ощущение, что ты давно умер, просто забыл сказать организму. Вот он и дышит по привычке, обрастает щетиной по утрам, болит зубами и испражняется.

Делает вид, что живёт, а на самом деле...

Седьмой этаж. Пятый. Первый. Сергей Сергеевич открыл дверь запасной лестницы. Медленно - он всё делал теперь медленно, даже говорил - спустился по трём ступенькам во двор и вздохнул.

Лето. Скуповатое в их краях на солнце, жадное до редкой жары, но всё-таки лето. Когда-то он любил это начало июня: впереди каникулы. Потом - скоро отпуск. Когда родилась дочка, стало любимым временем года навсегда. Её восемнадцать было позавчера, но сам он готовился заранее. Почти за год, когда решил отпустить бороду и перестать просить жену подстричь его: на парикмахерские уже давно было жалко денег, да и ходить туда-обратно...

Это тяжело. Несмотря на горсть таблеток, утешительные слова врачей и помощь - то же жены, то дочери - когда кто-нибудь из них не занят.

За этот почти год он оброс смешной бородой, где тёмные и рыжие вперемешку волосы были прошиты строчками седины. Мучился, но не сбривал. Это - как и патлы вокруг постоянно опухшего от сердечной хвори лица - было частью Плана. Он так и говорил сам себе - План. Непременно с большой буквы.

Раньше он любил строить другие планы - мелкие, без больших букв, но подробные. Купить, поменять, построить, съездить. Строки глаголов с непременной нумерацией слева, как же иначе. И с удовольствием вычёркивать оставшееся в прошедшем времени. Вы-пол-не-но.

Мимо стоящего посреди тротуара Сергея Сергеевича пробежала собака. Рыжая, худая, с недоверчивым взглядом карих глаз. Обнюхала ноги, вопросительно задрала голову: нет ли чего пожрать?

- Нет, - сказал он вслух. Это первая ошибка, надо было взять хоть какой-то еды. Корявый у него План, недоношенный. Иначе и не скажешь.

Проводив глазами собаку, Сергей Сергеевич пригладил обдуваемую ветерком лысину: неприятные отросшие волосы и бороду он сбрил полчаса назад: сам, машинкой, натужно дыша, когда пришлось подметать пол в ванной и ссыпать остатки волос в пакет - вот он, свёртком в кармане, не забыть бы выкинуть по дороге.

Лицо его, мучнисто-белое, незагорелое и болезненное, украшали заранее купленные очки. Фотохромные, если кто ещё помнит это слово, застрявшее в восьмидесятых вместе с "прорабами перестройки", кассетными магнитофонами и трамвайным билетом за три копейки, украшенным серийным номером. Если счастливый - надо съесть. Чтобы жить дальше, восходя по сверкающему парапету юности, за которым, как оказалось, не было никакого счастья. Глухие как забор девяностые, шалые нулевые и изрядный кусок десятых, кончившийся...

А плохо он кончился. С тех пор почти-смерть и не-жизнь стали для Сергея одним и тем же.

А очки - ну что очки? Всего лишь темнеющие на солнце и становящиеся прозрачными в полутьме. В хитрую физику процесса, из-за которого так получалось, он никогда не вдавался.

Второй ошибкой стало то, что он не взял палку. Бадик, как говаривали в его юности. Подпорку для слабых на ноги, но сильных духом - мучается, но идёт, дорогу герою! Пришлось ковылять подобно дрессированному медведю: почти не поднимая ноги, чтобы не шаркать подошвами, слегка раскачиваясь.

Наверняка он попал в память десятка видеорегистраторов: вон, весь двор машинами заставлен, но это его не беспокоило - одежду, которая на нём, жена и дочь никогда не видели. Что-то заказано в их отсутствие из интернет-магазинов, часть куплена в ближайшем "Спортмастере" - уж туда-то он доползал, несмотря ни на что. Очки. Лысина. Бороды нет. На щеке - приметный пластырь, ярко-белые полоски крест-накрест. За углом оторвёт, чтобы сбить всех с толку окончательно. А потом - в урну их, вместе с набитым волосами пакетом.

Справку об инвалидности, розовую бумажку, поделившую жизнь на "до" и "после", он тоже оставил дома. Хотел сжечь в балконной пепельнице для гостей, но передумал. Ни к чему этот пафос, валяется в шкафу, пусть там и останется. Бессрочно. Плохое какое-то слово, хотя есть и в нём перспектива, но тусклая, колючая. Подобная ходьбе по болоту под серым небом. Инвалидность установлена бессрочно.

Навстречу пробежала молодая пара, едва не толкнув плечами - расцепили руки в последний момент. Девчонка, чуть младше его Алисы, даже глаз от телефона не подняла, а её парень окинул Сергея недовольным взглядом: куда ты вылез, старик? Сидел бы дома.

Нет уж. Он и сидел, - а чаще лежал, - дома шесть лет и сколько-то месяцев. Отлучался к врачам, когда ненадолго, а когда и в стационар. УЗИ, анализы, консультации специалистов, да-да. Кардиологи и сосудистые хирурги - он выучил их профессии, он запомнил многих по именам, в лицо и... бессрочно.

А что старик - это не так. Всего-то пятьдесят. У здоровых людей это период достижения и понимания, молодых любовниц, Турции и третьего по счёту "паркетника", побольше предыдущих - либидо, скисая, требует сублимации. Возраст взрослых детей и - частенько - уже внуков. Некогда болеть, в субботу баня, летом полетим на Алтай, Серёга, там так круто, ты себе даже...

Да. Он себе даже. И другим - вряд ли. Так получилось, что выпасть из колеи оказалось легко, а обратно - не пускает многое. Прежде всего, вот эта чёртова левая нога (надо было взять палку, надо!), вот это раздутое и синеватое как несвежее мясо (ему даже снилось, как оно бьётся внутри) сердце. Друзья остались телефонными голосами и редкими появлениями в гостях - он улыбался, выпивал понемногу вместе с ними, наплевав на указания врачей, а потом - после ухода - лёжа на кровати и следя глазами за женой: лекарство, второе, воды - запить, не пей, Серёж, нельзя тебе... Совсем нельзя. Тягучее как патока чувство, что забыли тебя почти все - да и правильно. Вычеркни уже "почти" и будет всё верно.

Всё равно в гости приходили теперь плохо знакомые, чуть постаревшие люди, без общих тем для разговоров, кроме воспоминаний: а вот, двадцать лет назад... Тридцать. Десять. Какая разница?! Люди жили, а он давно уже... да нет, не умер. В чём-то это было бы легче.

В какой-то момент и возник План. Можно и проще, горсть варфарина или шаг чуть дальше балконных приоткрытых рам - но нет. Сергей Сергеевич прекрасно понимал, что это жестоко. Не для него - его-то в опухшем измученном куске мяса весом в девяносто килограммов уже не будет - по отношению к дочке.

Он и так тянул как мог, ждал совершеннолетия. Иногда теряя сознание, помогал ей по дому, показывая, как сварить, пожарить, убрать комнаты: давай одну ты пылесосишь, а вторую я, чтобы честно? Падал с этой гофрированной, дрожащей в руках трубой на пол, словно борец со змеёй, но вставал. Пока гудит адский агрегат. Пока никто ничего не заметил. Садился возле набитой грязной посудой раковины прямо на пол, задирал голову и беззвучно выл. Как волк на своё последнее в жизни полнолуние. Слушал снизу песню воды на старых тарелках и шуршание канализации. Буль-буль, бульбульбуль-буль, no there's no limit.

Жена? Нет. Для неё он работал раньше, старался, что-то объяснял, но всё давно кончилось. Была любовь, была ненависть, всё было и куда-то делось. Так случается. Не чужая женщина, но и не родная. Непонятно какая, но - возможно и это один из видов любви, давно уже платонической - какой секс с его здоровьем... Впрочем, независимо от чувств - расстраивать и её внезапной самодеятельностью в вопросах Божьего промысла не хотелось.

Урна попалась в конце квартала, возле аляповато украшенного вывеской "Что-то-там-пицца" заведения. Пластырь туда. Пакет с волосами тоже. Люди шли мимо, не обращая внимания. Выбрасывает он мусор или наоборот - копается в урне - кому сейчас какое дело. Лысое недоразумение в немодных очках, чёрной майке, копеечном флисовом жилете и серых, в складках от долгого хранения, джинсах. Дышит как после пробежки, но на вид трезвый. Пусть его.

Дальше пешком было невозможно. Сергей Сергеевич присел на невысокую ограду у магазина: нет поблизости лавочек, так хоть так. Отдышался. Мучительно хотелось лечь, но не здесь же, не здесь. С трудом встал и побрёл к остановке. Купил в киоске бутылку минералки с неприятно высоким ценником, запил таблетки. Смысла в них нет, но - режим: восемь, одиннадцать, час дня, шесть и семь вечера. И в двадцать три ноль-ноль. Он жил в этом режиме как верующий от молитвы до молитвы. Впрочем, сегодня последней дозы не будет, он искренне надеялся добраться до места. А в Бога и так не верил.

Не свалиться раньше времени - вот основная часть Плана. Не уехать в больницу по "скорой" прямо с улицы, чтобы его очередной раз спасли под заплаканные глаза жены, хмурые физиономии медсестёр, слегка оживающие тенью улыбки, когда в карман суют скудные рубли. Не попасть снова домой.

У него больше нет дома, вот в чём его короткий, но ясный План.

- Дед, дай денег! - примазался сбоку невесть откуда взявшийся хмырь: кепка уточкой, непременный спортивный костюм, молодое, но пропитое лицо. Неужели не вымерли такие ещё в девяностые?

- Ста рублей хватит? - вытянул из кармана бумажку Сергей Сергеевич. На дне ещё звенели бессмысленные теперь монеты: сдача с тысячи за воду.

Люди и здесь шли мимо. Массовка, как в кино. Они есть, но их нет. По крайней мере на помощь никто не кинется, даже если его убивать будут. Максимум, снимут на телефон, порадовать вечером соцсети.

- Да норм. Спасибо, дед, это ж не гоп-стоп! Закинуться надо, а нечем. - Хмырь и правда сразу свалил в сторону, высматривая следующего доброхота.

"А пять старушек - рубль", - почему-то вспомнил Сергей, задрал неприятно голый подбородок и засмеялся: отрывисто, страшно, словно начал задыхаться. Стоявшая рядом старуха с сумкой на колёсах глянула со злостью и отошла на пару шагов. Испугал? Да и ладно.

Машины мимо. Ещё и ещё. Он редко выходил из дома эти года, некоторые модели и узнавал с трудом, хотя постоянно смотрел новости в интернете. Пустое это всё: четыре колеса и руль, да лишь бы ехала. Свою последнюю пришлось продать давно, не ржаветь же ей под окнами без смысла. Да и деньги... Пенсия куда хуже неплохой зарплаты, но - обходись малым. Слава кому-то, что теперь всё кончится. В том числе и постоянная нужда: дочери хотелось отдать максимум, а как, если их с женой доход - кошкины слёзы?

- Сорок шестой до Ильича едет? - спросила уставшая женщина. И как она подошла, не заметил. Совсем расслабился.

- Сейчас посмотрю, - по привычке сунув руку в карман за телефоном, откликнулся Сергей, но словно обжёгся: а всё, нет больше трубки. Осталась звенеть и ползать по тумбочке в прихожей того, чего больше нет. Дома. - Простите... Забыл дома телефон, а без интернета не знаю.

- Я думала, только молодёжь мозги там оставила... - с досадой махнув рукой, женщина отошла к старушке. Та начала что-то подробно объяснять, но даже по профилю сухого морщинистого лица он понял: а ведь понятия не имеет. Просто обрадовалась случайной собеседнице.

Сто двенадцатый. Это он заучил наизусть: то, что нужно. Его маршрут, ещё одно деление на линейке Плана. Он представлял его себе похожим на термометр за окном: красная полоска ползёт по рискам всё выше и выше. И цифры, да, цифры, в которых почему-то нет смысла.

Неловко протиснулся через каменные плечи и спины сограждан, передал за проезд и вцепился обеими руками в поручень сверху, словно решил оторвать. Повис на нём. Выпитые таблетки пока (уже?) не подействовали, ноги подкашивались, а в глазах кружилась стайка беззаботных серых точек. Мотыльки близкого приступа. За бритый череп сверху взялся кто-то безжалостный, вонзил сразу пару десятков пальцев, заканчивающихся острыми когтями. Щиплет. Режет. Во рту пересохло, а сил достать из кармана жилета остатки воды не было. Давешняя старушка больно ударила в спину ручкой сумки, потребовала себе сидячее место у кого-то. Разумеется, получила.

Одна остановка. Две. Начало отпускать, хотя лучше бы сесть - но не просить же кого-то. Не уступят. А ругаться сейчас никак, если только шёпотом.

План был в том, чтобы пропасть. Исчезнуть. Испариться навсегда на просторах Родины. Да, у родных останутся тревога, поиски, звонки, попытки опознать чужие трупы, но... Никогда не будет его похорон. И навсегда, сколько бы не прожила Алиса, останется надежда: уехал, потерял память, да просто сбежал, в конце концов. Но жив и где-то существует её больной неуклюжий папка. Инвалид бессрочно.

Четвёртая остановка. Продержаться ещё семь и выйти, не упав с подножки маршрутки. Маленький карманный подвиг для тех, кто понимает.

А ведь выдержал! Сполз кое-как на асфальт, но выпрямился, не упал. Вокзал, огороженный по последней моде высоченным забором с будками пропускных пунктов - вот он. Осталось найти кассы, купить билет (должно хватить на электричку, не настолько же всё подорожало...) и сесть в вагон. План горел перед глазами, схема светилась алым и багровым, не хуже картинки из старого "Терминатора". И даже серые точки - уже не стайкой, метелью порхавшие перед ним - казались нормой.

- До Щучьего, - слабо, но разборчиво сказал Сергей Сергеевич в окошко кассы. Рядом стоял автомат, но связываться с ним не хотелось: пенсионная карта осталась у жены, а если железка проглотит остатки наличных денег - План полетит ко всем чертям.

Взял узкую полоску билета и побрёл к рядам жёстких пластиковых сидений - такие раньше были на стадионе. Место есть, время есть; отдохнуть - и в путь. Уселся удобно, допил ту самую, оставшуюся минералку, оглянулся, не вставая, в поисках урны. Есть, но далеко. Для него сейчас слишком далеко. Цифры на табло над выходом к перрону менялись, но Сергей Сергеевич спокойно сидел на месте, глядя на течение времени.

Всё в порядке. Времени Господь создал в избытке, достаточно для всего.

Он успеет встать и уехать. Сбежать, оставив родным вечную надежду, что он жив, но избавив от хлопот с его врачами, лекарствами, нищенской пенсией, храпом по ночам, бессмысленной жизнью дальше - жизнью плюшевой пародии на человека.

Глаза так и смотрели на табло, не мигая, нижняя челюсть отвисла, придав его лицу вид глуповатый и немного смешной, а пустая пластиковая бутылка наконец-то выпала из пальцев, негромко ударилась о пол и покатилась куда-то под ноги тем, кто ещё жив.

© Юрий Мори

– А он вообще кто? – Михеев прикурил на ходу, махнул рукой: спичка улетела в сторону скрюченным чёрным трупиком. Редкий снег, выдавленный Господом из серого неба, устроил ей негромкие похороны за пару минут.

– Кто, Развальский? Ну этот… Скульптор он. Большая и малая формы. В прошлом году бюст губернатора слепил, тому понравилось. Теперь в почёте, для обыска ордер получить сходу сложно, нужны обоснованные подозрения, которых нет. Да и что искать? А вот глянуть бы надо.

Дорожка под ногами узкая, но протоптанная почти до земли, то и дело хрустят под подошвами замёрзшие в лёд травинки. Зеленовато-жёлтые, похожие на насыпанное специально ещё с осени сено, так и оставленное зимовать. Но нет, никто руку не приложил, сама трава здесь растёт.

Летом вокруг, считай, лес.

– И что мы у него забыли?

Харин промолчал. Напарнику хорошо, не холодно, видимо. Опять же курево душу греет, да и одет теплее. А вот он спросонья нацепил лёгкую, не по погоде, куртку – теперь мучайся.

– Начальство велело разобраться – вот и работаем. Осмотреть надо мастерскую, – всё же выдавил Харин. – Рядом, получается, к парку почти относится. Может, и сам местный гений видел чего, слышал. Сам понимаешь, дело-то мутное…

Это вот да. Точнее и не скажешь: мутное. Третий труп в парке за неделю. Причём криминала по словам экспертов – ноль. Все трое чистый суицид. Ни пропавших вещей, ни следов борьбы, ничего. Даже телефоны у всех троих остались, по биллингу и нашли после заявлений о пропаже. Двое выбрали сочетание веревки с веткой (а, нет, пацан на ремне умудрился), но они-то мужики, крепыши и трудяги. А старушка вот вены вскрыла. Вены. Куском разбитого зеркальца из собственной косметички. В парке. Ночью, забравшись хрен знает куда в холмы правее центральной аллеи, где уже и не парк вовсе, а почти лес, хоть и негустой.

Мутное дело.

Вот от бабкиного… простите, тела новопреставленной Васильевой Марии Фёдоровны, тыща девятьсот тридцать… а, да не важно! Вот оттуда они и шли навестить скульптора. Не он один в длинном списке проживающих и работающих возле парка, но – сейчас на очереди.

Оба опера – курящий жёваную папиросу грузный Михеев и кажущийся совсем подростком (ещё и яркая тонкая куртка) Харин – дальше шли молча. Конечно, умнее было бы добраться по дороге, сам скульптор так и делал: там расчищено, на машине подъехать можно. Но это крюк километра два. Сперва вернуться по центральной аллее к въезду, потом подняться до узкой улицы, словно нависающей над парком, а по ней уже пройтись минут пятнадцать. Либо так, как они – напрямик, по тропинкам, протоптанным неведомо чьими ногами.

Кого же чёрт несёт в центральный парк в феврале по этим местам, лыжников, что ли?

Дорожка пошла на подъём между серых голых деревьев. Покроются листвой по весне, чаща будет. Идти стало сложнее, зато Харин согрелся. Давно выкинувший папиросу Михеев пыхтел сзади. Ничего, вон уже заборы видны крайних домов, где-то там и мастерская. Ограждение серьёзное, на краю парка жить иначе никак: летом бомжи залезут, а зимой здесь, говорят, кабаны бродят. Зайдут во двор с голодухи, не подарок. Взроют всё, что смогут.

– Долго ещё? – сопя, спросил напарник.

Харин взмахнул папкой с протоколами:

– Вон, синий забор видишь? Из профнастила? Сказали, там.

– А соседи кто?

– Да тут типа как дачи, никто зимой постоянно не живёт. Сам Развальский тоже в центре прописан, здесь только рабочее место. Тишина, прилив вдохновения, выпить-закусить…

Михеев только хрюкнул, не хуже кабана.

На расчищенной улочке остановились, потоптали ногами, стряхивая налипший снег. Харин удобнее перехватил папку. Ручку бы не посеять в этих странствиях, а то скульптора найти недолго, но записывать – чем?

Возле приметного синего забора была брошена старая «тойота». Неаккуратно, мордой в сугроб возле входа. Видимо, торопился творец, жгло его желание поскорее припасть к очередному шедевру. Или парковаться толком не умеет. Над крышей домика, на самом деле больше похожего на дачу, только украшенную сбоку странной приземистой пристройкой, дрожало марево горячего воздуха. Вон труба, из неё, да.

По всем признакам на месте господин Развальский.

Михеев расстегнул дубленку и сунул руку подмышку. То ли почесаться, то ли поправить кобуру, кто его знает. Харин смотрел на него с сомнением. Мужик, вроде, неплохой, не пьёт, как многие, но сложновато с ним. С одной стороны, и претензий никаких, но пообщаешься – скользкий какой-то. Ненадёжный. Впрочем, у всех свои тараканы. У Михеева ещё терпимые – Разинович вон каждый день пьяный, не дай Бог с ним в паре работать, один перегар чего стоит.

Над улицей, сделав неожиданную петлю, шумно пролетела ворона. Чёрная, как душа самоубийцы, жирная. Каркнула и скрылась за крышами домиков. Пора было идти в гости к владельцу «тойоты».

«Ведьмаку заплатите чеканной монетой, уа-о-о!» зажурчало в кармане напарника.

Михеев вздрогнул, выдернул руку из меховых недр дублёнки и двумя пальцами, едва не выронив, выцепил орущий телефон. Жена, наверное. Она ему каждый час названивает. Харин скривился и сплюнул в сторону, стой теперь, мёрзни, пока особенно похожий сейчас на дрессированного медведя напарник не закончит трепаться. И был бы повод, ещё понятно, а то: «Да, милая! Конечно, Риточка! Всё куплю. Нет, не забуду».

Сам Харин был давно в разводе, что радовало. Хоть не звонит никто каждый час.

– Кончай бакланить! – сказал он Михееву, но тот только нервно дернул головой и продолжил односложно поддакивать в трубку.

Ладно, пока говорит, попробуем что-то в голове уложить.

Началось всё неделю назад, нет, восемь дней уже. Студент местного лесотехнического, Артёмов Кирилл, двадцать лет. Проводил девушку домой, родители её свидетели и соседка мусор выносила, подтвердила. Проводил. Поцеловал на прощание, обещал написать ВКонтакте, как домой доберётся. Тихий домашний парень, по всем отзывам. Не алкаш, не наркот, не бандит. Судя по биллингу трубки, от девушки, которая живёт… ага, в Северном. А сам Кирилл? Юго-Западный, самый край. Маршрутка есть прямая, даже две, вторая только ходит реже. А парк, скажем честно, в стороне… Так вот, вышел от барышни, сел на совершенно ненужный по идее маршрут, поехал вообще в сторону левого берега, но не добрался. Вышел у парка и пошёл туда, в самые заросли и сугробы. Снял ремень, сделал петельку и на кривой сосне… того. Покинул юдоль скорби. Он никому не звонил, у него восемнадцать пропущенных входящих, в основном от родителей. Девушка сообщения сыпала в соцсеть до ночи, потом сподобилась пару раз набрать и голосом.

Безуспешно.

Почему именно он, почему именно так?

Ломать голову можно вечно. Будь случай единичным, никто ничего и расследовать бы не стал. Вешаются сограждане. Прыгают с крыш, пьют щелочь для прочистки труб, травятся таблетками. Суровая реальность, причин которой не понять ни Господу Богу, ни его вечному оппоненту. Опилки у людей на месте извилин, вот и так.

Второй случай – пять дней назад.

Степанов Олег Васильевич, пятьдесят три года, менеджер по чему-то торговому. Ещё затейливее: день рождения у Олега Васильевича имел место, гости приехали, жена торт испекла (сама? сейчас это редкость), дети – а у него их двое собрались, старший с женой, младший из Москвы приехал, он там учится. Товарищ будущий самоубийца вдруг подорвался, накинул куртку и сказал, что подарок ему привезли от Димки. Никто в суете и внимания не обратил, ну, подарок, понятно. А менеджер тем временем в домашних тапочках и куртке на рубашку спустился вниз, сел в машину и уехал. Хватились через полчаса, он уже успел и «гранту» свою на аллее бросить, и в густой сосняк зайти. Веревку из машины взял, предусмотрительно.

Анализ звонков показал, что никто незнакомый перед решительным броском навстречу смерти ему не звонил, он тоже никого не набирал. Вот так – встал и поехал. Кто такой Димка – вообще осталось непонятным, близких друзей с этим именем нет, знакомых опросили.

Нашли достаточно легко, вокруг ничьих следов не было. Сам, всё сам. И на то, что снегом засыпало отпечатки ног неведомого убийцы, надежд не было: одна цепочка следов – от аллеи и до дерева. Далее в вечность, за оградой и без креста.

Михеев зачмокал в трубку, аж слюна брызнула. Харина передёрнуло, но признак это хороший – прощается уже, похоже, напарник с супругой. На час, но тем не менее.

Учитывая, что в местные новости случай со студентом не попал, о какой-то эпидемии – услышал и повторил – речи быть не могло. Про менеджера написали, просочилось, но тоже… без резонанса. А сегодня вот бабка… тьфу ты, старушка. Соблюдём вежливость. Мария Фёдоровна, год рождения, проживала, бла-бла-бла… Кстати, коротала дни в пригороде, отсюда километров двадцать, там ей места не было старческие вены вспороть, надо было сюда переться?

Выходит, что надо. Но зачем?

Первые двое попались под камеры наружного наблюдения. Ничего интересного, поведение обычное, спутников не было. Насчет бабки проверить пока не успели, но Харин был почему-то уверен – и она шла сюда одна. Дурдом, а не дело.

Михеев наконец-то сунул телефон в карман, немного криво ухмыльнулся, но извиняться не стал. Он никогда не извиняется.

– Пойдём, что ли?.. – посмотрев на суровое лицо напарника спросил он. – Ну, жена, да.

– Это я, Витя, понял, что жена. – Харин начал злиться.

В этом состоянии беседы со свидетелями легко перетекали в избиение подозреваемых, но надо сдержаться. Стуканёт народный художник губернатору и – ищи новую работу. А он, Харин, двенадцать лет в органах, больше делать ничего не умеет.

На громкий стук в калитку из всё того же трясущегося под ударами профнастила хозяин отозвался не сразу. Судя по отсутствию лая, собаки у него не было, а сам, наверное, творит в поте лица и зубовном скрежете. Даже не слышит ничего.

– Может, тачку его попинать? На сигнализацию скорее выскочит, – предложил Михеев. Лицо у него было сморщенное, как лимон сжевал. Видимо, жена что-то не то наговорила, несмотря на «чмоки-чмоки» под занавес беседы.

– Стучи, откроет, – буркнул Харин. Идея с машиной была неплоха, но признаваться напарнику не хотелось. Перетопчется.

Развальский наконец-то открыл калитку. Неслышно подошёл со двора, никаких вопросов не задавал, просто очередной пинок Михеева по гремящему железу пришелся в пустоту.

– Полиция, – сообщил Харин, разглядывая скульптора. – Капитан Харин. Можно войти? Мы опрашиваем возможных свидетелей.

– Старший лейтенант Михеев, – тут же хрюкнул напарник.

Развальский поморгал подслеповатыми глазами, пригладил волосы – длинные, с седыми прядями, и уточнил:

– Свидетелей чего, позвольте спросить? Хотя, да! Вы ж полиция, толком ничего не скажете… Вы заходите, заходите!

Развальский глухо, надсадно раскашлялся.

Вид у него соответствовал профессии: крепко за шестьдесят, высокий, хоть и сутулый, худой, с длинными, как уже было сказано, зачесанными назад волосами и узкой клинышком бородкой. Эдакий свободный художник, на что настойчиво намекал испачканный кожаный фартук поверх джинсов и цветастого свитера в каких-то узорах: то ли индейских, то ли… Руки вымазаны глиной или пластилином. Вид только очень уж болезненный, вон как морщины проступили. Глаза красные, налитые кровью; веки тяжёлые, опухшие.

В узорах Харин не разбирался совершенно, а вот словесный портрет и собственное мнение нарисовались сразу. И ясно было, что ничего особенно серьёзного на душе у скульптора нет. Разумеется, выпивает. Чужих жён щупает при случае. Да даже если мужей – не преступление нынче, по обоюдному-то согласию.

А вот затаённой боязни попасться на чём-то в глазах нет. Не ощущается. Боль только заметна: или своя, или кого из близких похоронил недавно.

Харин довольно редко ошибался в своей оценке подозреваемых, чем весьма гордился. А сейчас стало ясно, что впереди примерно час пустого разговора. Хорошо, что в тепле, но других плюсов у беседы явно не будет.

Через полчаса опер убедился в этом раз приблизительно сотый. Да, про смерть студента скульптор слышал от бульдозериста – есть здесь такой, за небольшую плату чистит проезд к мастерской после снегопадов. Нет, конечно, не знаком был с парнем. Про менеджера и бабку даже не знал. Приезжает, работает, уезжает. Знакомством с губернатором в воздухе не тряс, но копия бюста со знакомым всей области одутловатым лицом стояла на видном месте, рядом на стене висел целый набор дипломов и грамот, некоторые ещё с серпастым-молоткастым гербом. Ну да, человек в возрасте, успел прославиться ещё тогда.

В скромной гостиной, словно чудом выпавшей из восьмидесятых – полированная мебель, пузатый телевизор, много потрёпанных книг на полках, продавленные кресла – было изрядно накурено. Михеева Харин бы выгнал на улицу, но курил и сам хозяин, доставая из портсигара самокрутки, так что крыть было нечем.

– А где же, собственно, мастерская, Лев Адольфович? – со скуки уточнил Михеев, туша в массивную керамическую загогулину очередную папиросу. Там, в пепельнице, уже было целое кладбище разнокалиберных окурков, выбрасывал их хозяин, видимо, раз в году.

Куда ему ещё курить, явно же болен, вон как раздирается кашлем.

Уходить операм не хотелось: тепло, тихо, довольно забавный собеседник с постоянными академическими отступлениями в ненужные стороны, но пора. Протокол опроса написан и подписан, ничего полезного. Ноль помноженный на ноль.

– Вам действительно интересно? – засуетился Развальский. Снова закашлялся, потом ткнул в свою помойку самокрутку, вскочил, нервно поправляя так и не снятый фартук. – А пойдёмте, молодые люди, пойдёмте! Я вам всё покажу, тяга к искусству в наше время – редкая черта характера. Можно сказать, уникальная. В следующем поколении уже не будет нас, скульпторов, художников. Всё сожрут компьютеры, помяните моё слово. Вы-то доживёте, вы увидите!..

Харин неопределённо пожал плечами и тоже встал. Надо бы осмотреть, для полноты картины, хотя смысла в этом ровным счётом нет. Не впервой, прикинемся любителями творчества.

– Осторожно, свет здесь есть, но лампочка перегорела! Сменить бы, да вот всё руки… Не до того, не до того.

Переход из дома в мастерскую, которой и оказалась та самая приземистая пристройка, являл собой длинный неотапливаемый коридор. Холодно, сыро, пахнет мышами – ну да скульптуры не картины, не сожрут. Потом тяжелая, обитая старинным войлоком для тепла дверь, и мастерская. Лампочку, уходя открыть непрошенным гостям, Развальский не отключил, так что светло, хотя ни одного окна. И тепло, в отличие от коридора.

– Они есть, окна, есть! – суетливо уточнил хозяин. – Просто сейчас свет плохой, зимний, я предпочитаю электричество. К весне сниму ставни, посветлее будет, а пока вот так, молодые люди. Пока вот так.

Мастерская напоминала средней руки музей в процессе бегства из-под бомбёжки. Тумбочки, подставки, мольберт с невнятной загогулиной наброска на холсте, краски в банках и тюбиков всех цветов, кисточки, коробки с пластилином, хитроумные конструкции из проволоки, служащие скелетами для макетов скульптур, белеющий в углу мешок гипса, ванночки, пробирки, пустые бутылки и еще одна массивная пепельница на краю заставленного всякой всячиной рабочего стола. Над всем этим великолепием сияла мощная, ватт на триста лампочка, от которой даже сюда, ко входу, доходил ощутимый жар.

У дальней стены стояло плотно укутанной брезентом нечто, метра два в высоту. Исходя из профессии хозяина, очередной шедевр. Не иначе, скульптура супруги губернатора.

– Занятно… – протянул Харин. На самом деле ему было неимоверно скучно наблюдать весь этот рабочий бардак. Искусство… Да кому оно нужно, если вдуматься. Нет больше никаких Микельанджелов, не нужны, а вот танчики – это тема. – А что у вас там такое завёрнуто?

Развальский, увлечённо объяснявший Михееву что-то о технологии литья бронзы, вдруг замолчал. Будто поперхнулся. Потом медленно повернулся к Харину и сказал:

– Это… Это дело всей жизни. Последняя любовь, если хотите, господин капитан. Но я вам лучше не стану её показывать, хорошо? Мне кажется, к делу она отношения не имеет.

Сам Харин бы согласился, из равнодушия и желания поскорее отбыть – всё же обедать пора, но напарник и здесь влез со своим мнением:

– А покажите, покажите, Лев Адольфович! Вдруг у вас там спрятано что важное. Например, труп.

Глупая шутка повисла в воздухе, но Развальский отреагировал до странности бурно. Он подскочил к Михееву, довольно легко приподнял над полом, схватив за отвороты дублёнки, и процедил:

– Не надо так говорить! Не надо! Она живая!

«Псих», – лениво подумал Харин. – «Все они психи, эти творческие люди. Уж лучше быть простым как табурет, хоть не спятишь».

– Успокойтесь, профессор!

«Почему я его так назвал? Вот бред. Сумасшествие заразно».

– Отпустите Виктора и снимите накидку со статуи. По-жа-луй-ста.

Последнее слово он процедил по слогам, грозно глядя на старика, уже поставившего ошеломленного Михеева обратно на пол. Ругаться, учитывая губернатора – да и прочее – не хотелось, но реакция скульптора удивила и насторожила.

– Как хотите, – ссутулился хозяин и медленно, обходя свои рабочие завалы, направился к дальней стене мастерской. – Я никому не показываю, сам, только сам иногда, но раз требуется…

Он дошаркал до укрытой брезентом фигуры, поднял руку и, кашляя, сдернул ткань на пол.

Девушка была действительно живая. Не в смысле из плоти и крови, нет – какой-то непонятный, мягкий на вид материал, нежным янтарным светом засиявший в лучах прожекторной лампочки под потолком. Полупрозрачное воздушное нечто. Скульптура. Всего лишь скульптура, но… она была гениальна. Бюст губернатора и прочее барахло, в изобилии стоящее в мастерской, рядом не лежало с этим шедевром. Оно было не просто в разы хуже, нет. Оно всё было зря. А почти обнаженная, с небрежно накинутой на плечи – и ничего, по сути, не скрывавшей из прелестей – тщательно изображенной воздушной тканью богиня была настоящей. Казалось, вот-вот и девушка сойдёт с невысокого постамента, прямо точёной узкой ступнёй на грязный пол, поднимет голову и скажет…

– …твою ж мать! – выдохнул забывший о странном поведении скульптора Михеев.

Харин был с ним согласен как никогда.

Развальский как сдёрнул брезент, так и стоял к ним спиной, не поворачиваясь, не в силах оторваться от своей богини:

– Я сам боюсь смотреть на неё лишний раз. Она же не молчит. Она же плачет внутри и просит меня не скрывать её от людей. Она хочет жить, и – вы знаете! – у неё что-то начинает получаться. Сначала она тянула жизнь из меня, я-то чувствую, я знаю, но у меня почти ничего не осталось. Иногда только подхожу, раз в несколько дней, сниму брезент и любуюсь. Недолго, очень недолго. Она теперь меня жалеет, но становится всё лучше, всё… живее. Понимаете?

Харин его не слушал.

Он словно попал в туннель, где не было ничего вокруг, только гладкие серые стены, отполированный вечностью ствол гигантской пушки: с одной стороны он, а там, впереди – она. Богиня. Свет. Любовь. Манящая к себе непреодолимая сила, у ног которой стоял этот смешной умирающий человечек, с его сутулой спиной, со слипшимися паклей волосами, с дурацкой бородкой клинышком.

За спиной Харина, медленно, зачарованно шедшего к статуе, раздался выстрел.

Капитан очнулся от миража, серые стены растаяли, а сам он обернулся. Когда Михеев достал табельный ПМ, когда передёрнул затвор – Бог весть. Но выстрел смог разбудить Харина, уже спасибо. Правда, благодарить было некого – забрызганный смесью алой крови, розовато-жёлтых мозгов и кусочков черепа потолок словно навис над почти обезглавленным трупом в поношенной дублёнке.

Под челюсть стрелял? Грамотно, не промахнёшься.

– …она просит любви. Она просит дать ей силы ожить, – бубнил Развальский. – Я иногда снимаю брезент, она сама находит чужую силу. Она – богиня. Ей можно. Ей нужно! Она сама зовёт тех, до кого сможет дотянуться. И сейчас, и вот сейчас…

Харин достал пистолет, стараясь не смотреть на бурую лужу под головой напарника, на брызги повсюду, один из которых украсил эскиз на мольберте, сделав его совсем уж абстрактным. Дослал патрон и, почти не целясь, выстрелил в статую. Сейчас. Только сейчас, пока голова ненадолго избавилась от беззвучного шёпота, от серой трубы коридора.

Сейчас или вообще никогда.

Пули впивались в странный материал статуи, словно в плотное тугое желе, видно было как её встряхивает от попаданий, как кусочки свинца проходят внутрь, застревая в конце пути. Две в голову, потом в грудь, потом в живот и ниже. Скульптор визжал что-то, кажется, даже упал на пол и бился там в истерике. Не до него. Ещё выстрел. Ещё. Если не получится – облить всё здесь бензином и сжечь к чёртовой матери, пока эта янтарная тварь не сгубила всех, до кого дотянется, в напрасных попытках стать живой. Последняя пуля попала в опущенную вниз руку девушки, отбила ей пальцы, и это стало началом конца.

Статуя словно треснула по множеству линий сгибов, разрывов, отверстий от пуль, распалась на части, разлетаясь по мастерской. Голова богини упала рядом с лежащим на полу стариком, он протянул обе руки к ней, схватил, прижал к себе, будто пытаясь спасти и согреть.

Скульптора ощутимо трясло, он всхлипывал и неразборчиво бормотал что-то.

Один из кусков бывшей статуи долетел до Харина, ударился об его ботинок. Сунув пустой пистолет в кобуру, капитан наклонился и поднял странно мягкий, тёплый, трепещущий фрагмент чужой плоти. Показалось, что он гладит по нежной щеке кого-то родного – жену, которой больше не было? Нерожденную дочь? Он сам не знал, просто держал частицу этого янтарного сияния на ладони одной руки и гладил кончиками пальцев другой.

Странное чувство не нарастало, но и не проходило.

Харин просто стоял, застыв на месте, а где-то глубоко внутри тонким пульсом, в ритме мелодии приглушённо зазвонившего телефона мёртвого Михеева (…ведьмаку заплатите за то, и за это…) билась мысль: странных смертей в парке больше не будет.

Но и его жизнь кончилась.

© Юрий Жуков

- Мать вашу, а где сортир?! И это... Куда всё делось?..

Толик растерянно огляделся, держа в руке стаканчик с зубной щеткой и тюбиком пасты. Вид у парня был изумлённый, да вот беда - видеть это со стороны некому. Никого вокруг. Ни людей, ни зверей. Только вперед, сливаясь на горизонте точку, уходили бесконечные рельсы. Ржавые, давно и без дела лежащие на старых деревянных шпалах. Тишина и печать заброшенности на всём. Трава выросла между рельсами местами по пояс, так что и не железная дорога это - просто направление.

Из ниоткуда в никуда.

Позади - то же самое, только уходят параллельные линии изгибом влево, плавным великанским движением скрываются в неровной темной громаде леса. К невысокой насыпи то тут, то там подобрались кусты. Вон - справа - и пара деревьев выросла, одно пониже и какое-то скрученное, как танцующий лес по телевизору, а второе высокое и прямое.

Берёзка, судя по чёрно-белой коре. Нормальная такая русская берёзка, правда, они и... ну, например, в Онтарио такие же растут, если посадить, конечно. Хотя чёрт их знает, как оно там, в Канаде. А вот столбов не видно, ни одного, и проводов над головой нет. Паровозы тут раньше ходили, не иначе. Лет двадцать назад. Или все сорок - теперь уже не проверишь.

- И что? - неведомо у кого снова спросил Толик. - Где это я? Только дверь ведь открыл...

Мироздание откликнулось на вопрос ветерком, пропитанным запахами летнего леса, погладило ласково по шее, потрепало свисающее с плеча полотенце, но внятного ответа не дало. И небо странное какое-то, серое как шинель, низкое, расчерченное корявой неровной клеткой разрывов между облаками. Но и там, в разрывах, не голубое, а невнятного цвета жёваной бумаги. Осеннее небо: если б не жара и густо покрытые тёмной листвой деревья, Толик бы решил, что октябрь на дворе. Но нет. Пахло горячим железом, травой и креозотом - шпалы раньше на совесть пропитывали.

- Вот же чёрт... - опустив голову, Толик полюбовался босыми ногами в чёрных резиновых шлепанцах. Как обулся для короткого похода в вагонный туалет для утренних процедур, так оно и осталось. Хорошо, джинсы натянул, не поленился. А вот майку не счёл нужным. Ветерок снова подул в голую спину, потрогал странного путника. Или подтолкнуть хотел: иди, мол. Кто его, ветер, знает.

- Где поезд, а? - жалобно уточнил Толик. - Я ж только отлить вышёл. И зубы почистить...

Неспешный маршрут "Петербург - Владикавказ" вместе с буйными соседями, пахнущими немытыми ногами, чесноком и водкой, испарился. Напрочь. Вместе с локомотивом, неприветливой проводницей и баком для кипятка, от которого, казалось, самого несло неубиваемым "дошираком". Но есть и плюсы, конечно: отлить в этих безлюдных краях можно было где угодно. Ссы - не хочу, как сказал бы Степан Сергеич, исчезнувший вместе с поездом.

Грубоват был сосед с нижней полки, но даже его наличие сейчас бы порадовало.

Толик сунул руку в карман: пусто. Паспорт с собой в туалет мало кто носит, как и деньги. Хотя нет, какая-то бумажка нащупалась. Смятая, только для известных дел и потребная.

От нечего делать - не орать же дурным голосом, пугая лесных жителей? - Толик достал бумажку, выдранный из неизвестной книги листок, и развернул. На косо оторванной странице с чьей-то научной статьёй - вон виднеется угрожающая непонятностью фраза "...причиной буллезного эпидермолиза — гиперчувствительности кожи к механическим повреждениям — могут быть мутации..." - имела место корявая карта. От руки, с местами смазанными синими чернилами, но вполне читаемая.

Жирный крест, от которого в обе стороны шли параллельные полоски - прямая и извилистая. Вокруг по обе стороны кучковались ёлочки, как их дети рисуют: эдакие руны для малолетних. В ёлочках нарисована тропинка - через лес направо. Или это ручей? Кто его знает.

Толик уже сообразил, что держит в руках самодельную карту как раз этого места. Много ума не надо, чтобы понять. Рельсы, лес, он - вот здесь, тропинка туда. За деревьями пустое место, поле, наверное, или луг, потом пара домиков - таких же условных как и деревья. Широкая жирная черта рядом - дорога? река? Нет, всё-таки дорога, ещё домики уже на самом краю карты, потом крестики, в углу странный завиток на манер нотного знака и... И всё. Дальше бумага кончалась неровным зубцом обрыва.

Непонятно, что там, за краем.

Вот и вся любовь: можно стоять на месте и ждать - чего только? А можно идти по криво начерченному плану, надеясь, что он выведет к людям. Хоть объяснят, что за чертовщина творится, а может и помогут чем. Занесло чёрт знает куда, но хотя бы не в болото по шею. И не в жерло вулкана - есть плюсы, что просто на заброшенные рельсы посреди леса.

Пасту и щётку можно смело выкинуть, толку с них никакого. Стаканчик в узкий карман влезать отказался. Толик сунул его за пояс - пригодиться воды напиться, а нальют - так и чего покрепче. Он бы сейчас не отказался, на волне переживаний. Эх, жаль коньячок в поезде остался... Повязал на голову полотенце, враз став похожим на озорного повстанца. Если были красные повязки, жёлтые, то почему бы не быть белым? Вот именно.

Шаг за шагом он удалялся от места, где обнаружил себя недавно. Ничего там примечательного не было, Толик осмотрелся. Даже ветки от ближайшего куста отломал и положил крест-накрест на шпалы. Пометил, вдруг придется вернуться.

Неизвестно зачем, но вдруг?

Тропинку, обозначенную на карте приметил скоро, и десяти минут не прошло - вон она в лес ныряет. Точно по плану, и - не ручей. Туда? Ну, конечно, туда, вариантов особо нет. Можно и по рельсам топать до потери пульса, куда-нибудь они да выведут, но... Есть же карта. Вот ей и поверим. Вперёд, к домикам.

Густые заросли обступили тропинку сразу, словно кто-то озаботился посадить деревья плотно, почти встык, а редкие промежутки забить кустами - колючими, с блестящей лаковой листвой. Толик был не силён в ботанике, но даже ему вся эта флора показалась непривычной. Бог знает, куда занесло. Вдруг это - параллельный мир, сплошная магия и волшебство вокруг? Тогда и растения не наши, нечему удивляться. Вот ещё полсотни шагов, а потом впереди раз! - и поляна с эльфийскими воинами. Вмажут из луков молча, а у него ни артефакта какого, ни оружия. Даже с кольцом всевластия серьёзные проблемы. Забыли выдать.

В лесу было душно. Ветерок, так славно гулявший над рельсами, сюда не пускала плотная стена деревьев, кроны их смыкались над головой, закрывая небо. Так он и шёл под зелёной аркой непонятных растений, изредка переступая через упавшие на тропинку ветки. Утоптана дорожка была на славу, грех жаловаться. Ходили по ней часто, вот только кто и куда...

Поляны не было, эльфов тоже, идти было жарковато и скучно, но и деваться некуда: даже сойти в сторону - без шансов. Туннель, а не тропинка.

Со скуки Толик начал фантазировать. Нет волшебных воинов с острыми ушами? Ну да и ладно. Тогда это мир после страшной войны. Постапокалипсис, не зря же небо такое низкое и серое. Ядерный пепел в воздухе висит, ясное дело. И на выходе из леса встретят его сталкеры в противогазах и с автоматами, возьмут в плен и немедленно отнимут... Гм. Брать-то нечего. Ладно, отнимут стаканчик. И полотенце. Лишь бы джинсы не забрали, без них как-то неуютно, трусы старые и растянутые. И шлепанцы могут - без них он бы уже все ноги отбил с непривычки.

Или нет! Это не послевоенный мир, а наоборот - утопия. И здесь сохранился памятный по рассказам родителей Советский союз, страна живёт по решениям тридцать какого-то съезда партии, а наши корабли бороздят просторы космоса. Без причины, но во всех направлениях. Тоже нормально будет. В колхозе - а домики это точно колхоз - накормят, напоят и спать уложат. А на рассвете пристроят коров доить. Он, правда, не умеет, но научат. Мигом. Техника-то далеко шагнуть должна, успевай молоко относить в сторону. Вёдрами на колёсиках.

Тропинка между тем нырнула в неглубокий овраг, затем вывела наверх и повернула левее. Вот ещё странно - ни зверей, ни птиц. Даже насекомых не видно. Без комаров, положим, Толик вполне бы обошёлся, но жуки там разные, стрекозы - эти-то где?

А нигде.

Тишина, только листва шуршит на верхушках деревьев. Еле слышно, но всё-таки. Толик остановился, стащил с головы полотенце и вытерся: пока топал - вспотел. Странное всё же местечко, пора бы из леса уже и выйти.

- Где люди, мать вашу? - негромко поинтересовался Толик, размахивая мокрым полотенцем. - Устал я уже идти. И на кой чёрт вообще сюда попал? С какой целью?

Вопросы остались без ответа. А вот лес, как по заказу, через несколько минут кончился. Не поредел, нет, как стоял стеной по обе стороны от тропинки, так и остался. Но уже за спиной - как отрезало. Перед Толиком - не врала карта - было неровное поле, по которому то видная издалека, то скрывавшаяся во впадинах вилась всё та же тропинка. Поле густо заросло невысокой травой. Не похоже, что кто-то специально сажал, очень уж дико выглядело. Искомые домики виднелись на горизонте, но смотрелись странновато: высокие конструкции, приподнятые - насколько было видно - над землёй на сваях больше напоминали макеты ракет. Длинные, вытянутые вверх и заострявшиеся к устремленным в небо верхушкам.

Если это жилые дома, то он, Толик, чилийский разведчик. И женщина. Очень уж странно эти хреновины выглядели на фоне вполне обычного сельского пейзажа. Дороги, обозначенной на карте рядом с ними, отсюда было не разглядеть.

- Придётся идти, - буркнул Толик. Как и многие люди, оказавшиеся в одиночестве, он начал разговаривать вслух. Для подъёма настроения и чтобы не скучно было. А идти - да, пришлось. Куда бы он делся, здесь, на опушке, ни воды, ни еды. Не траву же жевать.

- Вообще, если это миссия какая-то, положены промежуточные бонусы. Обед там, полный рыцарский доспех. На худой конец - девственница, - сообщил он миру. - А пока одни тяготы и лишения. Если что, я предпочёл бы обед. Пять блюд и компот, пожалуйста.

Ноги уже болели. Шлепанцы худо-бедно защищали от колючек и неровностей, но как туристическая обувь для дальних походов решительно не подходили. Топать по полю было веселее и не так жарко, но тоже изрядно утомляло. Подъем, спуск, снова подъём. И опять спуск. Ракетные домики приближались. Теперь их можно было рассмотреть, но открывшиеся Толику мелкие детали только ещё сильнее сбивали с толку. Строения были металлическими, теперь уже ясно - вон ряды заклёпок, а вон грубоватые сварные швы. Покрашено это всё богатство бурой краской, местами облупившейся от времени. Ни дверей, ни окон. А сваи деревянные, просто грубо отёсанные столбы, по четыре штуки на каждую ракету. Бредовое зрелище: десяток разбросанных впереди строений, не похожих ни на что. Ни жилье, ни склады.

Не коровники даже, где вёдра на колёсиках.

Толик наконец подошёл к ним вплотную. Тропинка причудливо вилась между ракетами и уходила в сторону неширокой дороги. Судя по всему - асфальтовой, хотя так сразу и не скажешь. Ни обеда, ни доспеха, ни даже девственницы место не сулило. Ни души кругом. Даже и залезть в одно из строений не получится - лестниц и прочих излишеств сваи лишены, а просто так забраться по оструганным брёвнам не получится. Оставалось Толику идти, задрав голову, и рассматривать чудеса зодчества. Неведомого по-прежнему авторства.

- Хоть бы написали что на борту... Макет межконтинентальной баллистической хреновины "Расплата за всё". К примеру.

Плюнув, Толик пошёл дальше к дороге. Да, асфальт. Старый-престарый, весь в трещинах и ямах, откуда пучками росла та же, что и на поле трава. И за дорогой, кстати говоря, такое же поле, как он миновал, но уже без тропинок и строений на горизонте. Судя по карте, пора идти по асфальту влево, к таинственному знаку на обрыве листка. Чем бы это ни было - скрипичным ключом или иероглифом "полный писец".

Шлепая тапками, от одного из которых уже начала отрываться подошва, он свернул налево и ступил на дорогу. Да, времён тех же рельсов, заброшена и оставлена людьми лет тридцать назад. Если не больше.

Раздражало полное отсутствие даже не людей - вообще событий. Толик шёл и шёл, то немузыкально напевая что-то под нос, то декламируя обрывки стихов. Выяснил для себя, что ни одного не помнит от начала до конца, а асфальт всё вёл и вёл его вперёд. Небо над головой начало темнеть, стало не так жарко. Явно он уже весь день в пути, пить хотелось неимоверно, а пустой желудок время от времени противно бурчал. Упрекая за невнимание.

Ага! Вот и место, обозначенное закорючкой на плане. Только вот... Если домики хотя бы напоминали ракеты - и чёрт с ними, что они ими не были - то этот... Это... В общем, ближе всего к загадочному сооружению подходило слово "хрень". Высотой с трехэтажный дом, хрень имела вид разорвавшейся в неумелых руках снарядной гильзы. Когда-то несомненно цилиндрической формы, но только когда-то. Не сейчас.

Эдакий абстрактный стакан, искореженный немалым количеством пороха, весь изогнутый, с пробоинами, неровными щелями, перевитыми то здесь, то там вокруг самих себя лепестками, полосами, крючками и застывшими навсегда языками металла. Да, судя по ржавчине, вся эта штука была железной, но при всём желании понять, что именно перед ним, Толик не смог.

- А дальше-то что? Внутрь лезть?

Хрень молчала. Кишки Толика, перекрученные от голода и жажды не хуже деталей сооружения, жалобно забурчали. Хоть бы вода здесь была, так тоже нет - и её не видно.

Он обошёл хрень по кругу. Что сказать - забраться внутрь можно, вон там дыра подходящая, и левее ещё есть. Правда, повыше, но если залезть по скрученному в спираль листу - дотянется. Вопрос в другом: зачем ему туда. Толик стащил с головы полотенце и повязал на шею. Скоро совсем похолодает, судя по всему, хоть как-то греться надо.

- Ладно... Выполнил я ваш квест, хрен с вами! Но дальше что делать?

Он даже достал карту из кармана - чем чёрт не шутит, вдруг какие ещё указания появились? - но ничего нового не обнаружил. Снова обошёл разодранный неведомыми силами трехэтажный стакан. Мыслей не было. Вообще. За стакан воды Толик сейчас смело продал бы почку. Желательно, чужую, но если жажда затянется, встанет вопрос и о своей.

Со злости скомкал бумажку и выкинул её в траву, что было явной ошибкой. Темневшее над головой небо словно треснуло, сжалось, падая острыми углами на Толика. Где-то вдалеке послышался гул, в превратившиеся невесть во что вечерние облака, теперь мятые, какие-то гранёные, взлетели давешние ракеты. Как подожженные чьей-то рукой шутихи, они всем десятком ударились в небо, с грохотом и звоном, отскочили обратно, изменив направления полёта, начали кружиться безумным фейерверком, рассыпая искры, разваливаясь на части, падая прямо на Толика.

Парень присел от неожиданности, потом бросился к сооружению, стараясь хоть как-то укрыться от небесной вакханалии. Но в ужасе закричал: железная абстракция ожила, теперь она тянулась к нему, впивалась острыми обрезками листов в тело, рвала на части. Внутри неё что-то пульсировало и чавкало. Толик захлёбывался от боли, но уже не мог вырваться, его затягивало внутрь. А с неба на голову падала ревущая, дымящаяся, огненная смерть. И ещё неизвестно, что было хуже - обломки ракет или всасывающая в себя ожившая чертовщина, щерившаяся провалами и дырами, тянущая железные когти к горлу.

Живая и голодная.

Небо напоминало сейчас не привычную гладь, а нечто вроде модной машины Tesla Cybertrack - сплошные углы, складки, сходящиеся поверхности. Чужая логика и другая геометрия. А внизу повсюду была кровь. Толик взвыл напоследок, падая куда-то в оскаленную пасть. Мокрые остатки джинсов липли к ногам, один шлепанец улетел куда-то, а красное полотенце, казалось, норовило перетянуть шею намертво, задушить, опередив ожившую хрень. Кричать сил не было.

Толик хрипел и сучил ногами до последнего, пока совсем не выбился из сил.

. . .

Когда поезд миновал Липецк, Степан Сергеич потянулся, прислушался к себе, но пошёл, не обращая особого внимания на шум из тамбура. Постоял, подслеповато щурясь - опять забыл надеть очки, прислушался. В сортире кто-то бушует, не иначе. Или рядом. Лезть не в своё дело не хотелось, пусть сосед разбирается. Толик молодой, здоровый, вот ему и карты в руки. Но запропал куда-то, час уже не видно.

Сергеич покряхтел, однако в туалет хотелось всё сильнее. Придётся идти, шум там или не шум. Драться он ни с кем не собирался, не те годы. Открыл дверь и ахнул: никого, но всё в крови! Пол, узкая щель окошка, заплеванное зубной пастой зеркало, даже рифленое сидение железного унитаза. Свинью тут резали, что ли... Люди теперь сами как свиньи. Но и отлить надо, не в тамбуре же.

Он сделал шаг через порог и оказался на заброшенном рельсовом полотне. Ни поезда, ни крови, ничего похожего вокруг. Только ветки почти под ногами крест-накрест брошены, пожелтевшие уже, высохшие. И в стороне валяется какая-то пластиковая ерунда - яркая, как игрушка для малышей. То ли ручка, то ли зубная щётка. Наплевать, что это. Мусор какой-то.

- Охренеть! - честно сказал Сергеич и сунул по привычке руку в карман. Под пальцами зашуршала бумажка. Странно, вроде ничего не клал туда...

. . .

К Воронежу вагон был уже пуст. В перестуке колёс на стыках рельсов на столиках позвякивали стаканы, с одной из верхних полок свесилось одеяло, которое некому было поправить. На полу валялись рассыпанные карты, алые червы и бубны на них казались каплями крови, а в сумке Толика размеренно плескалась полупустая бутылка коньяка.

Забытые очки Сергеича медленно, но верно сползали к краю столика. С каждым стыком - всё ближе и ближе. В толстых стёклах отражалось чужое небо: непривычно серое, в ломаных трещинах облаков. Голодное и злое.

© Юрий Жуков

Палисадник! Слово-то какое мерзкое... Помесь полиции с задницей, если я ничего не путаю. Хотя вряд ли: если уж лежишь небритым лицом в землю, нюхаешь её, а робкая летняя травка щекочет ноздри - не ошибёшься. Он, родимый, пали-в-задник. Не в лес же меня с пьяных глаз унесло. Не доехал бы, силы сейчас не те.

Но в заднице я, это уж точно. Ещё и голову ломит, словно там черти поют. Им бы слух с голосом, цены бы не было. И громкость убавить до нуля. Была бы на голове такая ручка - покрутил и всё.

Красота же, жаль не приделали при рождении.

Приоткрыл глаз. Не на всю, но так, чтобы убедиться в месте пребывания. Повращал белком, споря с чертями: трава, а рядом вот жёлтое что-то. Если это не мозги из меня от натуги вылезли - одуванчик. Нежный такой, зараза, на тонкой ножке.

Колышется, сука. Вот зачем он мне? Да и не мне - ни к чему. Бесполезная фигня, хоть и симпатичная. Творение Божье.

Приоткрыл ещё глаз - у меня их два, всё как положено. Потом и голову от земли сырой оторвал, не без усилий, но справился. Жираф в приступе эпилепсии. Палисадник это, бля, без вариантов. Я даже знаю, у какого дома - вон дверь подъезда знакомая. Замок цифровой вырван с мясом, дыра как амбразура. Того и гляди, выстрелит кто оттуда.

- Помочь, братишка?

Хриплый кто-то. Одышливый. Но с пониманием подошёл, с верным вопросом о сути бытия. На таких вот хриплых вся жизнь наша держится. Если ему налить в ответ, так и вовсе мир во всём мире наступит. Поражение сил зла огненными ангелами.

- Руку дай, - прошептал я. Сам себя не узнал - если этот хриплый, то я и вовсе безголосый. Так, губами шевельнул.

Черти запели громче. Стаккато, я бы так сказал по своей тугоухости. Хер знает, что означает, но тоже слово мощное, со стаканом в родстве. Мне бы его сейчас, гранёный. Два. И встать так, чтобы сесть.

Дёрнул меня хриплый за руку, коротко, но вдумчиво, я и поднялся. Черти взвыли напоследок, а дальше молотками, молотками... И ритм такой, то ли Вагнер это, то ли Prodigy. Сложно застучали, аж в глазах побелело всё, поплыло. Но сел кое-как и посмотрел на спасителя.

Рожа мятая, бородка, очки. Возрастом от тридцати до бесконечности. По нам, употребляющим, ничего точно не скажешь. А вот глазами на пьющего не похож - бешеные какие-то зенки, так ровно бухающие не смотрят. Наверное, недавно начал. Пиджак тоже мятый, гармония налицо. Повелитель наш Будда, нахера же ему пиджак?! Но есть, не пропит пока. Да и кто я такой, чтобы спорить с его манерой одеваться. Модно приговаривать.

- Эммануил, - неожиданно прохрипел пиджачный и сплюнул, густо рокотнув горлом. Опухоль у него там, что ли? Ну да, точно опухоль - вон на шее как яйцо под кожу засунули.

- Чего?!

- Зовут меня так. Батя Ерофеем хотел назвать, но бабка помешала. Дура была.

Вагнер ускорился. Меня заметно мутило, но даже вырвать нечем. Только кислое что-то к горлу подскочило, зависло и упало внутрь, оставив привкус несвежей капусты.

- Юрец. Юрок. Ну, короче, Юра я. Любые варианты, кроме Юрика - вот это не люблю. Так только собак звать.

Длинная речь утомила, да и капуста рвалась наружу, поэтому я тоже сплюнул. Метко, но недалеко, пришлось вытирать подбородок. Щетина даже не кололась, стала мягкой как стриженая шапка - у соседа моего есть такая. Искусственная чебурашка имени советской армии.

- Может, это... За знакомство? - спросил Эммануил. Пиджак оправдывался карманами - вон из правого горлышко торчит. Благодетель и просветлённый меня посетил, не иначе. Гаутама жив.

- Встал бы ты... Яйца застудишь. Земля-то холодная ещё.

Эммануил... Моня, стало быть. Имя так себе, а человек хороший, я таких сразу от сволочей отличаю. По содержимому карманов, хотя пиджак теперь редкость. Мы ж не менеджеры какие.

Я бы полежал ещё, но собака прибежала. Рыжая, дворовая, хриплого обнюхала и хвостом завиляла. А на меня оскалилась, зарычала. Пришлось встать. Левая штанина умеренно чистая, а правой словно камин чистили: потёки и сажа. Но хоть сухая, не обоссался. Уже прорыв, а то знаю я, как бывает, если вторая неделя запоя. Третья. Не помню.

- Пошла вон, пошла! Слушай, Моня...

- Эммануил. Я тоже не люблю, когда сокращают.

Я аж поперхнулся. Язык сломать можно, но позиции неравны: бутылка-то у него. Тут любое имя выучишь, куда деваться. Арнольд Шварценеггер было бы неудобнее.

- Пардон муа, Эммануил. А стакан есть? Мы же воспитанные люди.

Сам себя троллю. В лужу посмотри, воспитанный, ты ж не то, что из горла - из этой самой лужи готов лакать. Лишь бы потушить огонь внутри, рядом с блёвным колобком в кишках.

- Стакана нет, - огорчился хриплый. Потом просветлел лицом, руками замахал. - Зато знаю, где есть. Рядом тут. Ребята квасят, заодно закусь. Дойдёшь?

Чип и Дейл спешат на помощь, а не человек. Да я куда хочешь дойду, раз уж проснулся. Главное, цель. Ну и недалеко чтобы переться, тоже важный аспект.

Кивнул, сдерживая колобка. Молча. Уж лучше Вагнер, чем этот комок внутри. А куда деваться - он есть, и это - суровая реальность. Перетерплю. Или из горлышка дёрнуть, пока суть да дело? Нет, не успел: Эммануил уже развернулся и почесал куда-то за угол. Пришлось идти следом. Шаг за шагом, неуклонным образом. Хотя и противолодочным зигзагом.

В карманах даже мелочь не звенит - пусто как в раю для воров. Даже зажигалку потерял где-то. Или спёрли - теперь уже не выяснить.

Рядом оказалось реально рядом, двор проскочили, а там ряд сараев. Вон у крайнего двери открыты, пара мужиков курит, а изнутри ещё голоса. Моня туда и направился, а за ним и я.

- Дорогие мои, вот и я! Это Юрец, знакомьтесь. Ты всех не запомнишь, но люди хорошие. Добрые. Наливайте, ребята. И хлеб порежьте.

Снова запёрхал, сплюнул, и внутрь.

Курящие уже затоптали бычки, коротко пожали мне руку, пока я мимо проходил, и зашли следом. А в сарае - мать честная! Это не пьянка, это свадьба какая-то. Стол стоит вдоль стены, за ним лавка длиннющая. И, кроме меня и Мони, человек десять. Я непонятно зачем пересчитал: одиннадцать. Друзья, бля, Оушена. Одни мужики, разумеется, молодые и постарше. Охренеть нынче народ выпить собирается, массово. Мне бы раньше неуютно стало, застеснялся, но сейчас так душа полыхает, что не до политесов. Ну, отмечают что-то, но я ж не сам пришёл. Позвали, стало быть можно.

Налили полстакана, я, не чинясь, и выпил. Одним длинным глотком, куском хлеба занюхал и понял: люблю я людей. Таких вот людей и в такие моменты - ох, как люблю. Колобок мой внутренний растворился, как и ни было, а мне уже снова наливают. Лучок на столе, соли горка, хлеб ломтями и рыба какая-то. Под пиво бы лучше, но и так нормально.

К тому же, что пиво? Живот пучить да хрен мучить, а беленькая - она эффект даёт. Со второго полстакана особенно. Сейчас зажую и курнуть стрельну, совсем рай на земле настанет. А, нет, про рай это я не сам решил - Моня сидит, вещает что-то про это.

- Мужики, вы чего, сектанты какие? - спросил я негромко. На меня покосились, но промолчали. А Эммануил соловьём разливается:

- Теперь, ученики мои, все в сборе. Так должно было случиться, так оно и будет. В каждом из вас я уверен как в себе, вот и привёл предателя со стороны. Сейчас Юрец напьётся и предаст меня недобрым людям. Как, Юр, готов?

Точно, сектанты. Хоть и пьющие - ни разу такого не видел, они ж постные обычно, трезвые. А я что - я уже как кол сижу, если б не стена за спиной, свалился нахер.

Но и сидя штормит.

- Нет, Эмо... Эмму... Не готов я, Моня. Ты меня пригласил, водочки дал, и я к тебе тоже по-человечески. Да и по-божески. Не буду предавать никого, в натуре. Сигаретку бы мне ещё...

Сидящий рядом со мной мужик тут же пачку из кармана вытянул и мне дал. Я крышку приоткрыл, а там с десяток сигарет и зажигалка - любой каприз по первому требованию.

- На улице только кури, здесь народу много, - махнул рукой Моня.

Я кивнул согласно и по стеночке выбрался из-за стола. Качало как берёзку в песне, но вышел же. Затянулся и стою. Земля под ногами гуляет, то левый край выше, то правый. Палуба, не иначе. Я ж ходил на корабле когда-то давно, знаю. Дело знакомое, опыт не пропьёшь; надо ноги пошире расставить, тогда устою.

Шаг. Второй. Да нет, ничего, могу идти. А раз могу - сваливать надо от этой компании. Чёрт их знает, что они о себе думают, тайные вечери изображают, но без меня это. Без меня. Не готов я в Иуду играть, хоть и странно всё в этот раз, но я ж со своими принципами. Опять же пол-пачки и зажигалка с собой.

Обратно в палисадник не пойду, и правда там лежать холодно. А вот подвальчик один совсем недалеко, туда бы. А Моня... Простит, небось, что так вот ушёл, по-английски. Так себе у них игры, хотя я мужиков лучше всех понимаю. Тот, что мне сигареты подарил, похож даже чем-то на Яакова Бен-Заведи. Тоже косматый такой, и смотрит исподлобья.

Эх... Свернул я за угол и пошёл вразвалку к подвалу. Храни их Будда, хорошие люди. Хотя и ерундой заняты.

На углу я остановился и оглянулся назад. Эммануил высунулся кукушкой из ворот сарая и смотрел на меня. Пристально так смотрел, но без злости. Я перекрестил его окурком, да и пошёл себе дальше. Опухоль скоро пройдёт, а там сам разберётся с ролевыми играми. Надеюсь, что на крест не полезет со своими фантазиями - больно это, мужики. Мандец как больно. По себе знаю.

© Юрий Жуков