Телефон завибрировал, и я подскочила как ошпаренная. Сон мигом слетел. Экран светился в темноте, циферки на часах показывали 3:17. Вот же зараза – кому неймётся в такую рань?
Витька сопел рядом как паровоз. Двадцать два года вместе, трое детей, ипотека эта проклятущая, тачка, дачка – всё как у людей. Многие знакомые нам завидовали чёрной завистью. «Как умудряетесь столько лет не собачиться?» – часто доставали расспросами.
Телефон опять затрясся. Не звонок – сообщение какое-то. Я потянулась к тумбочке, но в полусне промахнулась. Мой-то телефон на зарядке с моей стороны валялся. А вибрировал Витькин.
Странноватенько... Кто ему пишет в такую темень?
Я на цыпочках взяла его мобильник. На экране высветилась какая-то «Анечка». И первые строки сообщения буквально ударили под дых: «Не могу уснуть, всё думаю о тебе. Когда увидимся?»
Сна ни в одном глазу. Разблокировала телефон – пин-код 1984, год его рождения, элементарщина какая-то. Руки ходуном ходили, но я должна была докопаться до правды.
Переписка с этой Анечкой – просто мама не горюй! Тянулась аж несколько месяцев. Сердечки, обеденные перерывчики, фоточки, сюси-пуси всякие. «Моя звёздочка», «единственная», «скучаю каждую секундочку». Тьфу! Те самые словечки, которыми когда-то меня охмурял.
— Люб? — сонный Витькин голос чуть до инфаркта не довёл. — Ты чего не дрыхнешь?
Я к нему повернулась, телефон всё ещё в руках держала. В полутьме видно было, как его физиономия менялась – от сонной тупости к испуганному «попался, голубчик».
— Это ещё что за Анечка? — голос у меня был ледяной, аж самой странно.
Витька сел на кровати, давай лицо тереть.
— Дай сюда, — он за телефоном потянулся, но я отодвинулась.
— Кто. Такая. Анечка? — повторила я, чеканя слова как топором.
— Люб, ну давай с утреца поговорим. Сейчас ночь-полночь, ты всё не так поняла.
— Да что ты говоришь? — я аж хрюкнула от злости. — «Вчера было волшебно, ты лучший мужик в моей жизни». Это я тоже не так поняла?
Витька вздохнул как слон. Больше не рыпался забрать телефон, просто сидел с потерянным видом.
— Она для меня – пустое место, — наконец родил он.
— Пустое? — я листала переписку дальше, глазам не веря. — А чего тогда писал ей, что любишь? Зачем таскался с ней в гостиницу «Заря»?
— Ты сейчас всё вверх тормашками перевернёшь, — он голос повысил, но тут же прикусил язык и зашептал: — Дети дрыхнут, давай без этих итальянских страстей.
— Ах, прости, что порчу твою распрекрасную семейную жизнь, — к горлу подкатил такой ком – вот-вот разревусь. — Двадцать два года, Виталя. Двадцать два года псу под хвост.
— Не неси чушь, — он попытался схватить меня за руку, но я отдёрнулась как от огня. — Это просто... загул. Ерунда. Она соплячка совсем. Сама на шею вешалась.
— А ты, значит, весь такой джентльмен, прям не смог устоять, — меня аж перекосило от злости.
Тут в дверь тихонечко постучали, и в щелку просунулась взъерошенная башка нашей младшенькой, Ксюхи.
— Родичи, вы чего не спите? — она глаза кулачком тёрла спросонья.
Мы с Витькой переглянулись. Нечего двенадцатилетней девчонке видеть, как её семейка летит в тартарары.
— Ничего, солнце, — я попыталась нацепить улыбку. — Папе на мобилу пришло важное сообщение по работе, мы тут перетираем.
— В три часа ночи? — Ксюха зыркнула подозрительно.
— У папаши международный проект, в Америке сейчас день, — неожиданно поддержал меня Витька. — Топай спать, малявка.
Когда дверь за Ксюхой закрылась, мы оба заткнулись. Я положила телефон на кровать между нами – маленькая чёрная коробочка, которая за несколько минут разворотила вдребезги всё, во что я верила.
— Не хочу сейчас об этом, — наконец выдавила я. — Надо подумать.
— Люб, давай без горячки...
— Без горячки? — я засмеялась как ненормальная. — Ты мне рога наставлял. Месяцами! И писал ей то же самое, что когда-то мне плёл. А теперь просишь не горячиться?
— Это ничего не значит...
— Для меня – значит, — я вскочила с кровати и начала одеваться. — Переночую в Лёшкиной комнате, он на выходные к друганам укатил.
— Ведёшь себя как малолетка, — Витька тоже поднялся. — Давай по-взрослому всё обмозгуем.
— Не сейчас, — я уже у двери стояла. — Мне нужно прийти в себя.
Витька не стал меня тормозить. Может, въехал, что сейчас любые разговоры – только масла в огонь подлить.
В Лёшкиной комнате холодрыга и запах его одеколона на всю ивановскую. Я свернулась на его кровати в позе эмбриона. Какой там сон – ни в одном глазу! В голове крутились обрывки той поганой переписки, перед глазами стояло Витькино лицо – растерянное, виноватое.
Утро как-то внезапно накрыло – я даже не просекла, как задремала. За окном мерзопакостно серо и дождь как из ведра. На часах почти восемь. С кухни грохот доносился – кто-то посудой бренчал. Я умылась, пригладила волосёнки и поплелась вниз.
На кухне Ксюха химичила, мутила какую-то бурду из хлопьев с йогуртом и фруктами. Витька за столом с кофе сидел, уткнувшись в планшет.
— Мамуль, ты чего такая зелёная? — Ксюха от своей кулинарии оторвалась. — Захворала?
— Не выдрыхлась просто, — я себе кофейку налила и плюхнулась напротив Витьки.
Он на меня зыркнул быстро и снова в планшет уткнулся. Трусло позорное.
— Пап, ты ж обещал сегодня меня к Милке на днюху забросить, — Ксюха бухнулась на стул рядом с отцом. — Не забыл?
— Конечно нет, заинька, — Витька ей улыбнулся. — Давай, собирайся, через часик выдвигаемся.
Когда Ксюха убежала, на кухне повисла тишина – хоть топор вешай. Я в окно пялилась на дождь, Витька – в свой планшет.
— Надо поговорить, — наконец выдал он.
— Ага, надо, — согласилась я. — Но не щас. Отвези Ксюху на днюху, потом перетрём.
Он башкой кивнул, допил кофе и с кухни слинял. Я осталась одна, глядя на своё отражение в тёмном окне. Зарёванная тётка средних лет с потухшими гляделками. Кто бы мог подумать, что всего сутки назад я считала себя везунчиком по жизни?
Пока Витьки не было, я набрала старую подругу Томку. Мы с ней ещё со школьной скамьи корешились, и она через два развода прошла, так что в семейных разборках – как рыба в воде.
— Люба? — удивилась она. — В такую рань? Стряслось чего?
— Витька мне рога наставляет, — выпалила я без предисловий.
На том конце затихли, потом Томка вздохнула:
— Железобетонно. Я переписку видела. Какая-то Анечка, молоденькая вертихвостка.
— Вот козлина, — Томка никогда не стеснялась в выражениях. — И чё теперь?
— Без понятия, — честно призналась я. — Двадцать два года вместе, трое детей... Как такое перечеркнуть?
— А как дальше с предателем-то жить? — отбрила Томка. — Ты его простишь?
— Не знаю, — снова сказала я. — Надо с ним перетереть. Въехать, почему.
— Почему, почему, — передразнила Томка. — Потому что мужик он. Им вечно мало одной бабы.
— Не всем, — возразила я. — Я верила, что Витька – не такой.
— Ну и зря, — вздохнула подруга. — Слушай, хочешь, приеду? Посидим, погутарим.
— Не, спасибо, — отказалась я. — Мне надо самой всё переварить. И с Витькой потолковать.
После трёпа с Томкой я торчала на кухне, перебирая в голове варианты. Развестись? Простить? Сделать вид, что ничего не было? Всё казалось одинаково невозможным.
В дверь позвонили – на пороге стояла наша средняя, Маринка, с рюкзачищем.
— Мамуль, здорово! — она чмокнула меня в щёку. — Я на пару дней, можно? В общаге ремонтище затеяли, жить невозможно.
Маринка на втором курсе меда училась и в общаге зависала. Я обрадовалась её приезду – дочка отвлечёт от паршивых мыслей.
— Конечно, солнце, — я её обняла. — Твоя конура всегда на стрёме.
— А где народ? — Маринка огляделась. — Тишь да гладь.
— Папаша Ксюху на днюху к подружке повёз, Лёшка у друганов на выходных.
— Класс, значит, у нас девичник! — Маринка заулыбалась. — Я столько всего тебе выложить хочу!
Мы устроились в гостиной с чаем и печеньками. Маринка трещала о своих студенческих делах, новом преподе анатомии и симпатяге-однокурснике. Я слушала вполуха, мысли всё время возвращались к ночному открытию.
— Мам, ты меня вообще не слушаешь, — наконец просекла дочь. — Что-то стряслось?
Я посмотрела на неё – умную, чуткую, так похожую на меня в молодости. Ей девятнадцать, уже не ребёнок. Может, ей-то я могу правду-матку выложить?
— Мариш, у нас с папашей... напряг, — осторожно начала я.
— Какой? — она нахмурилась. — Вы ж всегда были идеальной парочкой.
— Идеальной... — я горько хмыкнула. — Так все думали.
Я колебалась. Стоит ли впутывать дочь в наши с Витькой заморочки? Но она уже не малявка, и, может, женский взгляд поможет мне разобраться.
— У папаши... завелась зазноба, — наконец выдала я.
Маринка застыла с чашкой у рта.
— Гонишь? Папа? Наш папа?
— Представь себе, — я криво улыбнулась. — Я сама не могу в это въехать.
— Откуда знаешь? — Маринка чашку отставила. — Он сам раскололся?
— Я переписку в его телефоне нарыла. Случайно, — я не стала вдаваться в детали. — Какая-то соплячка по имени Анечка.
— Может, это недоразумение? — в голосе дочери сквозила надежда. — Может, это просто коллега?
— Коллеги обычно не строчат «ты лучший мужик в моей жизни» и не шастают по гостиницам, — я не сдержала желчи.
Маринка притихла, переваривая инфу.
— И что теперь? — наконец спросила она. — Вы... разбежитесь?
— Без понятия, — честно ответила я. — Пока не перетёрла с ним. Он Ксюху отвёз и должен скоро нарисоваться.
— Хочешь, я свалю? Чтобы вы могли поговорить тет-а-тет?
— Не, — я башкой мотнула. — Оставайся. Мне спокойнее, когда ты рядом.
Мы сидели в гостиной, притихшие, каждая в своих мыслях. Наконец, хлопнула входная дверь – Витька припёрся.
— О, Маринка прикатила! — он радостно шагнул к дочке, но она отстранилась.
— Здорово, пап, — холодно бросила она.
Витька недоуменно зыркнул на неё, потом перевёл взгляд на меня и врубился.
— Ты ей растрепала? — в его голосе сквозил упрёк.
— А что, это секрет? — взвилась я. — Ты собирался скрывать свои шуры-муры от всей семьи?
— Это не шуры-муры, — он устало потёр лоб. — И не то, что ты думаешь.
— А что это, пап? — влезла Маринка. — Объясни нам, дурам необразованным.
— Дочь, это разговор взрослых, — Витька попытался сохранить авторитет.
— Я уже взрослая, — отрезала Маринка. — И имею право знать, почему ты предал маму.
— Я никого не предавал! — повысил голос Витька. — Это была ошибка, минутная слабость...
— Минутная? — я не выдержала. — Судя по переписке, ваш романчик тянется уже полгода!
— Какой романчик? — он руками замахал. — Люб, это несерьёзно, просто... просто...
— Перепихон? — подсказала я. — Это должно меня утешить?
Маринка поднялась с дивана.
— Я, пожалуй, к себе потопаю, — сказала она. — Вам надо перетереть наедине.
Когда дочь ушла, Витька плюхнулся напротив меня. Он выглядел постаревшим и замученным.
— Прости меня, — тихо сказал он. — Я не хотел тебя обидеть.
— Не хотел обидеть? — я чуть не задохнулась от возмущения. — А чего ты хотел, Виталя? Чего тебе в семье не хватало?
Он долго молчал, пялясь в окно. Потом вздохнул:
— Я сам не врубаюсь. Она просто... нарисовалась. Молодая, весёлая, вечно мне комплименты отвешивала. А я... я почувствовал себя снова молодым и нужным.
— А дома ты себя таким не чувствуешь? — тихо спросила я.
— Дома я чувствую себя функцией, — неожиданно резко ответил он. — Папаша, муж, добытчик. Ты когда в последний раз на меня зыркала так, как в молодости? Когда спрашивала о моих чувствах, а не о том, оплатил ли я счета?
Его слова были как оплеуха. Неужели он прав? Неужели я сама подтолкнула его налево?
— То есть, это я виновата? — всё же спросила я.
— Не, — он башкой помотал. — Виноват я. Я должен был с тобой перетереть, а не искать утешения на стороне.
Мы заткнулись. За окном дождь усилился, капли барабанили по стеклу, будто кто-то настырно ломился в нашу хату.
— Я не знаю, смогу ли тебя простить, — наконец выдала я. — Мне нужно время.
— Понимаю, — кивнул Витька. — Но я хочу, чтобы ты въехала: я тебя люблю. Всегда любил. То, что было с Аней — это ошибка, минутная слабость. Я уже всё оборвал.
— Когда? — скептически спросила я. — Когда я переписку нарыла?
— Не, — он башкой помотал. — Неделю назад. Я врубился, что разрушаю самое ценное, что у меня есть — нашу семью.
Я хотела ему верить. Правда хотела. Но как можно верить человеку, который тебя месяцами дурил?
— Надо подумать, — повторила я. — И, наверное, нам стоит какое-то время пожить порознь.
— Люб, не надо, — в его глазах мелькнул страх. — Дети не въедут.
— Дети всё прекрасно шарят, — я кивнула в сторону лестницы, где в своей комнате торчала Маринка. — И им лучше видеть родаков, которые по-честному решают заморочки, чем фальшивую идиллию.
Витька не нашёлся, что ответить. Мы сидели молча, слушая шум дождя. Два чужих человека, прожившие бок о бок двадцать два года.
— Я к маме перекантуюсь пока, — наконец сказал он. — Дам тебе время подумать.
— Лады, — я кивнула, чувствуя странное облегчение.
Он потопал наверх шмотки собирать. Я осталась в гостиной, пытаясь осознать, что теперь моя жизнь никогда не будет прежней.
Маринка спустилась через полчаса, когда Витька уже укатил.
— Ты как, мам? — она плюхнулась рядом, обняла меня за плечи.
— Хрен знает, — честно ответила я. — Пусто как-то.
— Пока, — я вздохнула. — Мне надо подумать, сможем ли мы всё разрулить.
— А ты хочешь разрулить? — тихо спросила дочь.
Я задумалась. Чего я хочу? Вернуться в прошлое, когда я была уверена в своей идеальной семейке? Или начать новую жизнь без лжи и предательства?
— Не знаю, — в третий раз за день повторила я эту фразу. — Двадцать два года — это не фигня собачья. Но и жить во вранье я больше не хочу.
— Понимаю, — Маринка прижалась ко мне. — Что бы ты ни решила, мы с тобой, мам.
Вечером Ксюха вернулась, довольная и раскрасневшаяся после днюхи. Она не сразу просекла отсутствие отца, но когда спросила о нём, я выложила правду — конечно, в мягкой форме.
— Папка поживёт какое-то время у бабушки, — объяснила я. — У нас с ним возникли разногласия, и нам нужно время, чтобы их разрулить.
— Вы поругались? — насторожилась Ксюха.
— Можно и так сказать, — я не стала вдаваться в подробности.
— Вы что, разведётесь? — в её глазах появился страх.
— Без понятия, малышка, — я обняла дочь. — Но что бы ни стряслось, мы оба всегда будем тебя любить.
Ночью я не могла вырубиться. Валялась в нашей с Витькой постели, слушала тишину дома и думала. О том, как мы познакомились — молодые, влюблённые, уверенные, что наша любовь до гроба. О том, как рожала детей, а он держал меня за руку и гнал, что я самая сильная и красивая. О том, как построили хату, посадили огород, вырастили детей — всё, как положено.
И о том, как постепенно стали чужими. Как забыли говорить друг другу о чувствах, как перестали друг друга замечать. Может, Витька прав? Может, я реально видела в нём только функцию, а не живого мужика с его страхами и слабостями?
Мобильник на тумбочке показывал 3:17 — ровно сутки с того момента, как я узнала правду-матку. Я взяла его, открыла галерею. Наши семейные фотки — улыбающиеся, счастливые рожи. Была ли эта идиллия настоящей или мы просто ломали комедию?
Я набрала Витькин номер прежде, чем успела передумать. Он ответил почти сразу, будто не дрых.
— Не, — я помолчала. — Просто... хотела спросить. Ты реально оборвал с ней всё до того, как я просекла?
— Реально, — без колебаний ответил он. — Я въехал, что творю жуткую ошибку. Что ни одна интрижка не стоит того, чтобы потерять тебя и детей.
— Почему я должна тебе верить?
— Не должна, — вздохнул он. — Но это правда. Я уже неделю не отвечал на её эсэмэски. Собирался ей набрать и всё объяснить, но не успел.
Я молчала, переваривая его слова.
— Люб, — тихо сказал Витька, — я знаю, что не заслуживаю прощения. Но я хочу всё исправить. Хочу вернуть то, что было между нами раньше. Ты... ты дашь мне шанс?
Что я должна была ответить? Что всё прощаю и забиваю? Или что наша семья разнесена в щепки навсегда?
— Я не знаю, — честно сказала я. — Мне нужно время. Но... я подумаю.
— Спасибо, — в его голосе звучала такая искренняя благодарность, что у меня аж сердце защемило. — Я люблю тебя, Люб. Всегда любил.
— Ночи, Виталя, — я трубку бросила, не в силах ответить на его признание.
За окном светать начинало. Новый день — первый день моей новой жизни. Какой она будет? Смогу ли я простить и забить? Или придётся всё с нуля начинать? Я не знала ответов на эти вопросы. Знала только, что больше не хочу жить в мираже идеальной семьи. Хочу настоящих чувств, честных разговоров, искренней любви — даже если для этого придётся пройти через всё это дерьмо.
Я глаза закрыла, чувствуя, как усталость наконец берёт своё. Что бы ни случилось дальше, я вырулю. Я сильная. Я смогу.
А «идеальная семья»... Может, она и правда закончилась в 3:17 утра. Но что-то мне подсказывало, что вместо неё может начаться что-то новое — может, не идеальное, но настоящее.
Больше рассказов на Дзене
