Развлекался на днях вечерним чтением, и заметил кое-что странное. Читаю текст, и понимаю, что это всё одно предложение, возможно одно из самых длинных, что я читал. Можете потренировать свою внимательность: (описание того, что видит смотрящий на ночное небо солдат)
"На самом верху были три флага и трое, служащих им, верховых генералов освященный и помазанный триумвират, созвездие, далекое, как планеты в их незыблемости, могущественное, как архиепископы в своем триединстве, величественное, как кардиналы в своих свитах, и несметное, как брамины в их слепых приверженцах; далее шли три тысячи генералов помладше, их дьяконы и священнослужители, иерархат их челяди, псаломщиков, носителей дароносиц, просвир и кадильниц: полковники и майоры, ведающие портфелями, картами и бумагами, капитаны и лейтенанты, ведающие связью и донесениями, которые не давали устаревать бумагам и картам, сержанты и капралы, которые носили портфели с планшетами, отвечая за них головой, и были на побегушках, и рядовые, которые сидели у мерцающих коммутаторов в три и четыре часа утра, разъезжали на мотоциклах в снег и в дождь, водили автомобили со звездами и флажками, стряпали еду для генералов, полковников, майоров, капитанов и лейтенантов, стелили им постели, стригли их и брили, чистили им сапоги и медные части обмундирования, - низшие и даже ничтожные в этой четкой нерушимой иерархии; город был так переполнен генералами высокого ранга с их надменными блестящими штабистами, что лейтенанты и капитаны, даже майоры и полковники по сравнению с ними были ничто и отличались от гражданских только формой, среди них была даже черная кость - люди, прибывшие из зоны боевых действий, по званию майоры и подчас даже полковники, заброшенные в блестящий тихий город непонятными причудами военного метаболизма, который делает с человеком все что угодно, но не отпускает его, ничего не принимает во внимание, ничего не забывает и никогда ничего не теряет - даже листка бумаги, или хотя бы неоконченной записи, или недописанной справки, какой бы она ни была незначительной или пустяковой; кто-то из них всегда находился в городе, их бывало не много, но и не мало; испачканные окопной грязью командиры взводов, батарей, рот и заместители командиров батальонов, которые среди этого массового блеска и сверкания звезд, эмблем, галунов и медно-красных петлиц держались робко и озадаченно, напоминая растерянных, придурковатых крестьян, пахнущих полем и конюшней, вызванных в замок, в Большой Дом для разбирательства или наказания; их словно бы не замечали, а на раненых, безруких, безногих и безглазых смотрели с той же испуганной, неприязненной, брезгливой жалостью, с тем же возмущением и гневом, как на бьющихся в эпилептическом припадке среди дня на оживленном перекрестке; далее шли гражданские: Антипа, его друзья и друзья его друзей, торговец, принц и епископ, подстрекатель, клакер и оправдатель, чтобы подстрекать к попытке, аплодировать намерению и оправдывать неудачный результат, затем все племянники и крестные дети Тиберия в далеком Риме, их друзья и друзья жен и мужей их друзей, обедающие с генералами и продающие правительствам генералов снаряды, орудия и аэропланы, говядину и обувь, чтобы генералы расходовали их на войне, их секретари, курьеры и шоферы, освобожденные от военной службы, потому что портфели надо было носить, а машины водить, потом те, кто жил как paterfamiliae {Отцы семейств (лат.).} на бульварах, проспектах и даже на не очень фешенебельных улицах еще до вступления города в свой четырехлетний апофеоз, во время апофеоза, и будут жить (как они надеялись), когда апофеоз кончится и будет забыт, - мэр и бюргер, доктор, адвокат, инспектор и судья, они не получали частных писем от Тиберия в Риме, однако у них были связи с генералами и полковниками, а не с капитанами и лейтенантами, даже если эти связи ограничивались гостиными и столовыми, затем содержатель кабачка, кузнец, булочник, бакалейщик и ремесленник, у которых не было связей с капитанами и лейтенантами, даже с сержантами, капралами и рядовыми, потому что это их жены вязали за оцинкованными стойками, продавали хлеб и овощи и колотили белье на прибрежных камнях у реки; потом шли женщины, которые не были женами директоров или булочников, торгующие в военное время не ради наживы, а чтобы как-то свести концы с концами, и в том смысле, как две тысячи девятьсот девяносто семь генералов являются одним генералом, они были одной женщиной, независимо от того, поднимались ли штабные полковники при их появлении, или они жили на одном этаже скромного пансиона с капитанами вспомогательного корпуса, или варили суп капралам связи, или, будучи сами армией, получали партнеров для того, что именуется любовью и, может быть, даже является ею, по сержантским спискам, как солдат получает свой неприкосновенный паек или сапоги, и партнеру, отправляясь в окоп, не приходилось надевать шинель или мундир, потому что сержант запрещал ему раздеваться; и нередко женщина засыпала с еще живым и теплым семенем мертвеца; и, наконец, безымянная, безликая масса, оглашавшая криками древний Иерусалим и древний Рим, когда время от времени правитель или кесарь швыряли им хлеб или зрелище, как в старом рождественском представлении убегающий от волков пастух швыряет им остатки своего обеда, затем одежду и, наконец, ягненка, - рабочие, у которых сегодня было только то, что они заработали вчера, нищие и воры, не всегда сознающие, что их занятие - это нищенство и воровство, прокаженные под городскими воротами и дверями замка, даже не знающие о своей болезни, они не были ни военными, ни торговцами, принцами и епископами, не получали никаких выгод от военных контрактов и не надеялись на это, не жирели, существуя, дыша рядом с богатством и расточительностью, сопутствующими смертельной агонии нации, - то странное и неизменное меньшинство, которое всегда отвергает любую возможность принять участие в богатом празднестве разорения своей страны; они никогда не знают счастья, потому что у них нет родных или друзей, у которых есть родные или друзья, имеющие могущественных друзей, родных или покровителей, в сущности, у них нет ничего, кроме атавистической стойкости, вызванной не гордостью и не надеждой на лучшее - некой способностью к терпению, которая даже после четырех лет существования на родной земле в роли терпимого и бесправного отщепенца без надежд и без гордости хотя бы своей стойкостью все же помогала им держаться, не прося, не ожидая ничего, кроме дозволения проявить ее, словно некое бессмертие."
