Перевел сам

Это перевод истории с Reddit

Когда я рос в сельской Миннесоте, мама старалась, чтобы я не терял связь со скандинавскими корнями. Мы не жили в Норвегии, Швеции или Дании уже три поколения, но кое-какие вещи всё же задержались. В основном странные привычки да пара традиций, которые у нас были «со времён, когда мир стоял на краю щепки».

Ставить вечером миску с кашей для лесных гномов — раз. Мама показывала мне кукол, расставляла их в снегу и шептала:

— Не дёргайся слишком резко, а то их спугнёшь.

А ещё был танец вокруг майского столба. Об этом давай не будем — до сих пор краснею.

Но самая странная традиция связана с «сонной» ночью на Мёдсоммер. Да-да, как у Шекспира, только по-скандинавски. Суть проста: в ночь летнего солнцестояния нужно собрать семь разных диких цветов, связать их и положить под подушку. Если сделаешь всё правильно — увидишь во сне свою настоящую любовь.

У меня три сестры. Они без ума от романтики и предначертаний судьбы, а мне тогда было всё равно. Но каждый год они ходили за цветами рука об руку и прятали букеты под подушки. А я, будучи мелким, должен был плестись следом.

Пока однажды старшая не решила, что очередь за мной.

Ей было двенадцать, мне семь. Она решила: чем раньше — тем лучше.

— Потом расскажешь, как она выглядит, — велела она. — Высокая, худая, толстая?

— Спорим, толстая, — ухмыльнулась вторая.

— А по статистике она будет китаянкой или индианкой, — отрезала третья. — Там девчонок больше всего.

Я старался не обращать внимания, но их кудахтанье бесило. Они насобирали шёлковую астру, голубоглазую травку, серебристый лист, дикий бергамот, голубые подсолнухи и земляную сливу — но седьмого цветка не хватало. Оглядывались, искали — ничего. Я хотел домой, поэтому схватил первое, что торчало у ржавой бочки.

— А этот сойдёт? — поднял я жёлтый цветок с чёрным пятном.

— Это черноглазая сьюзен, — сказала старшая.

— Значит, женишься на Сьюзен, — оскалилась другая.

— Маленькую Сю-сю-сечку ты по-лю-би-ишь! — пропела третья.

Я так закатил глаза, что они чуть не вывалились. Сёстры хихикали, завязали мои волосы бантиком, связали букет и велели спать с ним под подушкой.

Сначала всё шло обычно. Обычная ночь. У детей сны яркие, будто всё происходит быстрее. Даже спишь ты быстрее.

Но это было нечто иное. Не просто сон — переживание. Хуже всего, что я его не запомнил. Помнил лишь, что было ужасно. До дрожи. Настолько ужасно, что разум вычеркнул всё. Не помню даже, как проснулся — потом только лежал в ванне, погружённый в холодную воду.

Надо мной склонились три сестры. У них на лицах застыл страх. Горло саднило, я был совершенно бодр, но не помнил, как лёг спать.

— Болит? — спросила старшая.

Голос у неё изменился: тихий, осторожный. Я покачал головой.

— Нет, нормально.

— А звучало, будто больно, — продолжила она. — Очень больно.

— Должно быть, кошмар приснился.

— Это она? — шёпотом спросила младшая. — Ты её видел?

Не мог сказать. В голове зияла чёрная дыра, от одной мысли о ней пульс дрожал. И всё же я знал ответ.

— Да, — прошептал я. — Это Черноглазая Сьюзен.

Сёстры дразнили меня всю жизнь, но о Черноглазой Сьюзен — никогда. Они ещё не видели меня таким. Я проснулся с криком, катался по полу, они решили, что у меня припадок. Затащили в ванну, мама вызвала «скорую».

Мы почти не вспоминали об этом. Никакой эпилепсии не нашли, здоров был как бык. Говорили об аллергии, но я подобного не видел. Со временем молча сошлись на том, что букет подарил мне худший кошмар в жизни.

И в том кошмаре я увидел свою настоящую любовь.

Черноглазую Сьюзен.

Со временем воспоминание поблекло, будто первая простуда. Но иногда, особенно к Мёдсоммеру, я пытался вспомнить тот сон — и внутри что-то падало в бездонную яму. Я мог сосредоточиться и увидеть его — но не хотел. Забыть было благом, и я не лез.

Жить с таким ощущением странно: понятия «настоящая любовь» и «брак» ассоциируются с травмой. Хотя вокруг примеры были хорошие: родители — идеальная пара, у сестёр максимум мелкие драмы.

Так что подростком я не гонялся за девчонками. Не хотел влюбляться. Шутил об этом, но сама мысль встретить единственную казалась падением души в пропасть.

Я пытался объяснить всё рационально: мол, возрастное, причуда. В позднем тинейджерстве это стало весёлой байкой для вечеринок. Смешно — верил же в такое. Но в рассказе всегда был маленький «звёздочка» — белая ложь.

Верить я не переставал.

Семнадцать лет. Короткие отношения были, я влюблялся, но казалось, что это несерьёзно: где-то есть «та самая» любовь — и она ужасна. Нужно было переступить через страх. Я решил повторить — собрать цветы вновь, завершив букет Черноглазой Сьюзен.

Детям боль даётся легко — время лечит. Но в семнадцать всё иначе. Я лёг, холодный пот, мысли о том, что ждёт за закрытыми глазами. Будет ли реакция? Или зря нервничал?

Считал до ста, до двухсот, ворочался, простыни липли. Каждый раз глаза распахивались. Лицо сводило от попыток держать их закрытыми. Часы тянулись, пока что-то не щёлкнуло. Мышцы расслабились, я уловил запах цветов.

И внутри что-то заорало: «Проснись!» — но было поздно.

Будто смотришь на дно бассейна, но прямо перед собой. Мерцающая поверхность, эфемерная и материальная. Как ночное небо, сквозь которое можно просунуть руки. Я судорожно искал опору. В голове — вихрь, будто выпил залпом на голодный желудок.

Что-то коснулось кончиков пальцев — твёрдое, как ногти. Протыкие прикосновения с разных сторон. Голос проник сквозь меня: нейтральный, бесполый, с чудным акцентом.

— …где ты был?

Я пытался удержаться, но не за что. Лишь выросты во тьме. Наконец, движение замедлилось. Появилась устойчивость — контроль.

Из мрака вышло нечто. Глазницы такие тёмные, что казалось, голова пуста. Смутно человеческий череп, связанный с бесконечной массой: будто сломанный цветок, проросший из треснувшего бетона. Мышца и вена пульсировали повсюду, плоть волнами отзывалась на каждый брошенный удар сердца.

— …столько времени.

Что-то обвилось вокруг лодыжки. Сжалось.

— …вернись домой.

Глаза распахнулись, но я не проснулся. Она держала меня. Я сбросил одеяло и увидел синюю стопу. Нога выгибалась, боли не было.

Потом кость треснула.

Такого я не испытывал. Первый перелом — трималлеолярный — да ещё в собственной постели. Боль такова, что теряешь контроль над телом. Я рухнул на пол, корчась; но боль не уходила. Кричал. Тянулся к телефону — будто сама сила мешала дотянуться.

Сосед услышал. Помощь пришла. Нога срастётся — кости дело житейское. А вот истинная любовь — нет.

Я вычеркнул из жизни мысли о браке на десяток лет. Сторонился кокетливых улыбок и звенящего смеха. Одни считали меня неуверенным в ориентации, другие — жертвой религии. Я говорил: отношения не моё. Если допрашивали, отвечал: детская травма. Обычно хватало.

Годами — цепочка коротких романов, лишь бы не влюбиться по-настоящему. Я боялся той тьмы.

Но жизнь не так проста. В тридцать один я встретил её.

Лилия ворвалась, как тёплый ветер. День рождения у друга, она пришла по приглашению. Засиделась на работе, прибежала в огромном худи и вчерашних джинсах, половину вечера рылась в телефоне у стола с закусками. Когда закончились крендели, я подошёл.

— Снэков ищешь? — спросил я.

— Твоя мама — снэк, — огрызнулась она.

— Ладно, но я про крендели.

Она посмотрела, словно я вытащил золотой билет. Настолько ждала, что буду клеиться, что забыла: сама съела пол-миски. Хрюкнула, извинилась, и моё сердце споткнулось.

Я понял — беда. Она мне нравится.

Лилия работала бэкенд-разработчицей из дома. Дни — как полёт в самолёте с котами, которым пытаются объяснить алгебру. У неё шли периоды дикого стресса и затишья, и в это безумие она втащила нас обоих.

Мы не сразу начали встречаться. Переписывались, нашли кучу общего. Она только рассталась с парнем, с которым была с четырнадцати, и не торопилась «на рынок». Её не пугала моя туманная «травма». Ей просто было хорошо рядом.

Друзья поняли, что мы пара, раньше нас самих. Мы просто проводили время вместе, пока однажды не захотели, чтобы оно не кончалось.

Но я думал о Черноглазой Сьюзен. Как бы ни убаюкивали меня тихие храпы Лилии, я лежал с открытыми глазами. Грело грудь, будто подушка пахла дикими цветами. Ноет нога, где шрам. Что будет, если я по-настоящему её полюблю?

Такие ночи случались всё чаще. Раз в полгода — потом еженедельно. Через год отношений Лилия решила помочь. Знала: это травма, я не хочу говорить, но и молчать нельзя. Ведь я не мог сказать, что люблю её. Оттуда росла трещина.

Я видел только один вариант: показать.

На Мёдсоммер мы пошли за цветами вместе. Лилия радовалась, но улыбка гасла, когда понимала, как я серьёзен. Я собрал шесть видов, и последний, словно из ниоткуда, опять — Черноглазая Сьюзен. Перевязал. Фантомная боль пронзила ногу, я захромал.

— Зачем они? — спросила она.

— Чтобы спать, — ответил я. — Нужна твоя помощь.

— Конечно. Что делать?

— Если будет плохо — буди меня.

— А как понять, что плохо?

Я сжал её руку.

— Поймёшь.

Я заготовил марлю, обезболивающее. Лилия была готова звонить 911. Не понимала, что происходит, но дрожала. Я тоже. Проблема — я не мог уснуть. Лежал, а она сидела рядом. Через час она подползла ближе, чтобы успокоить.

— Тебе нужно увидеть, — сказал я.

— Всё хорошо, — прошептала она. — Спи.

— Обещай, что не уснёшь.

— Обещаю.

Я не смотрел — верил. Закрыл глаза, дыхание замедлилось, запах цветов наполнил голову.

Будто проснулся вновь. Лёгкое покалывание, как паутина. Моргал, но темно. Долгий, протяжный выдох шёл эхом, словно поле вздыхающих цветов.

— …красиво.

Из темноты вышла фигура — полупрозрачная, как живое стекло, твердеющее в мягкий мрамор. Женщина, тащила ноги через мрак, будто шла по болоту. Схватила меня за руку, потянула. Чувствовалось, будто несёт течением.

Я увидел спальню сверху. Я лежал, Лилия клевала носом рядом. Не объяснить: будто зеркало моргнуло. Видел, как ей тяжело бороться со сном.

— …это и есть красиво? — шипела Черноглазая Сьюзен.

— Я даже не знаю, кто ты, — сказал я.

— Знаешь, — ответила она. — Я — твоя единственная любовь.

Слова шуршали долгим «с», я старался не смотреть. Противоположность взгляду на солнце: свет уходит из глаз, становится холодно, медленно.

— Не может быть, — выдохнул я.

— Может. Ты меня любишь.

Она посмотрела на комнату. Под мебелью выползли щупальца — длинные, с чешуйчатыми суставами. Одно опрокинуло телефон, другое сдвинуло стул, пара пыталась подвинуть кровать.

— Что ты делаешь?

— Убиваю время.

Одно щупальце стиснуло мой живот. Туго, словно затянули ремень. Косточки тазобедренных суставов хрустнули.

— Если любишь, зачем вредишь?

— А как ещё привыкнуть?

— К чему?

Она приблизилась, дыхание пахло аммиаком.

— К нам.

Рука сомкнулась на горле.

Глаза распахнулись, воздуха нет. Ноги не чувствую. Замахал рукой, пытаясь достать до Лилии. Она вскочила — телефона нет.

— Что происходит?!

Ей пришлось закрыть рот, увидев мой распухший горло. Она схватила мою руку, и что-то отпустило. Я свалился с кровати, хватая воздух, она держала голову. Кисти наливались цветом, два пальца посинели. Боли не было, но через секунды накроет.

— Держись, — шептала она. — Держись.

Телефон исчез. Она шинировала пальцы.

— Прости, — хрипел я. — Прости.

Она молча качала головой. Где-то в углах комнаты шевелилась тень — ждала, пока мы разомкнёмся.

— Что тебя мучает? — спросила Лилия. — Что это?

Что-то сломалось во мне, но она заслуживала правды.

— Кажется, она меня любит.

Неделями я объяснял. Лилия была в ужасе. Одно дело — знать о чьей-то травме, другое — столкнуться с невозможным. Такое ломает.

Но Лилия не сломалась. Она начала задавать вопросы.

Почему именно я? Кто это? Чего она хочет?

Чем больше мы думали о Черноглазой Сьюзен, тем ближе она казалась. Шаги в темноте, мебель сдвинута, двери скрипят. Лилия ночами читала про скандинавский фольклор: ножницы под подушку, Мёдсоммерский столб, «аурергинг». Тролли, эльфы, двери. Составляла списки вопросов к родителям — вдруг в роду на нас наложено древнее зло.

Проходили недели, мы топтались на месте. Тени удлинялись, вещи пропадали.

А каждую ночь, закрывая глаза, я чувствовал запах мокрой земли и полевых цветов.

Затем началось серьёзное. Меня будто толкнули с лестницы. В другой раз что-то прижало педаль газа, и я промчался на красный — чудом без аварии.

Лилия тоже страдала. Барахлила техника, ночами слышались шаги. Порой в окне она видела силуэт, но ближе — лишь ветка или куча листьев.

Мы устали — умственно, физически, социально. Перестали выходить, почти не разговаривали. Жили от дня к дню, пока папка Лилии с записями пылилась.

Но в следующий Мёдсоммер пришлось обсудить главное.

— Так жить нельзя.

Мы сидели на кухне, лампочка сгорела, хотя была новой.

— Прости, — начал я. — Пойму, если ты…

— Я никуда не уйду, — сказала Лилия. — Знаешь ведь.

— И что делать?

С потолка падала капля — кран снова подтекал.

— Нужно что-то попробовать, — сказала она. — Идеи?

— Она убьёт нас. Нельзя туда.

— Может, выбора нет.

Я молчал. Она права. Но принять — другое дело.

Когда пришёл день, мы решили справиться вместе. Взяли одну большую подушку и собрали цветы. Молча. Громово гудело вдалеке, воздух тяжёлый от грозы. Но я видел только женщину, которую любил, и как она мягко касалась травы. Ни мифы, ни обряды не могли убедить меня, что она — не моя настоящая любовь.

Седьмым цветком снова стала Черноглазая Сьюзен у ржавой бочки, будто пряталась. Но, как всегда, я её нашёл. Держа букет, мы пошли домой за руки.

Легли, обнявшись крепко. Как-нибудь выдержим ночь. Должны.

Когда я открыл глаза, всё было иначе.

Я стоял будто в пылевой пустыне: мелкая бетонная пыль вместо песка. Луна заполняла небо, без единой звезды. Вдали чёрные деревья — скелеты, высушенные годами. На горизонте одно огромное дерево, почти достающее до Луны. Конец света.

— Кто ты?

Голос мягкий, музыкой звенел. Я обернулся.

Лилия?

Она показалась выше, но нет — это я стал меньше. Руки — детские. Я был семилетним в пижаме. Голос Лилии тот же, но уши ребёнка слышат иначе. Она говорила прекраснее всех.

— Это я, — сказал я. — Каким-то образом.

— Ты такой милый, — улыбнулась она. — Но я ничего не понимаю.

— Я тоже. Возможно, не должны.

— Может быть.

Мы пошли по дороге, держась за руки. Ни ветра, ни птиц, ни цикад — только шаги по пыли.

— Здесь никого, — сказал я. — Не может быть так просто.

— Мы ошиблись? — спросила она.

— Не думаю. Обычно она уже здесь.

Лилия моргнула и нахмурилась.

— А если она здесь?

Она обняла себя — жест при стрессе.

Мы бродили часами. Ничего. Черноглазой Сьюзен нет, никто не мешал.

— Значит, я твоя настоящая любовь? — спросила Лилия. — Я ведь о тебе мечтаю.

— Тогда ты и моя, — улыбнулся я.

— Думала, место занято.

— Я тоже.

Никто не оспаривал. Мы смеялись. Наверное, в этом и смысл: после всего должно быть хорошее.

Но время шло, а мы не просыпались. Не ели, не пили, не уставали — просто пустота. Ходили среди обгоревших руин, будучи счастливы вместе. Я чувствовал себя странно в детской шкуре.

И тут — жёлтая искра.

За ржавой бочкой — Черноглазая Сьюзен. Та самая, я понял. Поднял, показал Лилии.

— Смотри, — сказал я. — Единственная здесь.

— Интересно, что будет… — начала она.

Голос оборвался. Свет исказился, словно через воду. Глаза защипало. Лилия будто отдалилась.

— Не уходи! — крикнула она. — Что ты делаешь?

— Я нет, я просто…

Я протянул цветок — последний подарок.

Мы стали расходиться. Что-то сместилось. Голова откинулась, жар вспыхнул, потом холод — кто-то охлаждал. Детские голоса, испуг. Лилия исчезала, крича, чтобы я держался. Её голос — от любви до ненависти. Я оставлял её в этом месте на вечность — одной с мыслями. Там небеса без звёзд шепчут, как играть, когда я вернусь. Она сочинит сказки о джиннах, марах и демонах.

Прошли секунды, а для неё — эоны. Достаточно, чтобы тело забыло человеческий облик, разум — любовь. Чтобы слова изменили смысл: истинная любовь.

Крик, пахнущий аммиаком, отразился от трещин пространства. Обожжённая рука тянулась вернуть меня. Как я мог бросить её страдать? Какой эгоист!

Черноглазая Сьюзен. Лилия.

Моя единственная любовь.

Я вынырнул из воды.

Голова выскочила из ванны, и я посмотрел на трёх сестёр.

Мне семь, на мне та же пижама, я лежу в детской ванне.

И здоровый детский мозг залечил воспоминания, похоронив травму до срока.

Жизнь пошла тем же путём. Неловкие годы, мимолётные романы. Я возвращался в тот сломанный мир раз за разом, а она играла, напоминая о предательстве. И я не понимал.

Пока однажды не проснулся один. Мы легли вместе, а вернулся лишь я. Я прожил жизнь дважды и не заметил.

Добрался до душа, включил холодную воду и рухнул. Вырвалась одна фраза:

— Прости. Прости так сильно.

Мир сквозь слёзы или воду мерцал иначе.

Сейчас мне сорок семь. Никакой жены, серьёзных отношений не было. Каждый год я ищу Лилию, надеясь вернуть хотя бы искру того, кем она была. Пробовал приносить вещи, но бессмысленно. Это не так работает.

Иногда пытаюсь остаться дольше, но боль невыносима. Думаю, однажды она убьёт меня, и я больше не вернусь. Наверное, так всё и кончится. Стараюсь об этом не думать, но если думаю — убеждаю себя, что стану таким же, как она. Может, в безумии найдём утешение. Может, будем жить среди пыли и странных лун.

Не знаю.

Думаю, традиция не просто показывает истинную любовь — она уводит туда, где вы можете встретиться. Но место уже не то. Раньше, быть может, там было больше цветов и танцев.

Спросил сестёр, что они видели. Они отвечают: красивые мужчины и голубое небо. Видимо, мы не все попадаем в одно и то же. Истинная любовь у каждого своя. Если для всех есть кто-то один, стоит признать: он может жить на другом конце света. Может, уже умер. А может, совсем не такой, как ты ждал.

Но с возрастом я меньше переживаю. Может, однажды снова проснусь в той ванне. А если нет — значит, увижу её.

Должно же что-то от Лилии остаться в Черноглазой Сьюзен. Обязательно.

Иначе она бы до сих пор не была моей единственной любовью.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Район, в котором я теперь живу, — самое приятное место из всех, где мне доводилось бывать. Всё здесь ухожено: деревья такие сочные, а небо такое прозрачное, будто кто-то выкрутил ползунок насыщенности до предела. И помимо всего прочего у этого места есть ещё один козырь, затмевающий остальные.

Им почти никто никогда не пользовался. Насколько я понял, это своего рода игра вслепую — да ещё и очень дорогая.

Я ещё знаю, что под нашим районом что-то живёт. Никто здесь никогда не видел, что или кто это, но все знают, что оно там есть.

Суеверия никогда не имели надо мной власти. Пройти под лестницей, разбить зеркало или встретить чёрную кошку — для меня всё это ничем не отличалось от любых прочих мелочей. Да, сама идея миловата, детские сказки привносят в жизнь толику волшебства, но, как и Санта-Клаус, в моих глазах они были лишены правды.

Поэтому-то я так удивился, когда переехал в новый район — тот, где за старой церковью стоит колодец желаний. Я видел его из окна: заброшенный, прямо напротив моего дома.

Ещё ребёнком я понимал, что сказки существуют ради радости, тайны или какой-то морали. Они несут добро.

Так почему же здесь все ведут себя так? Почему даже говорить о колодце — табу?

В день моего переезда не было никакой приветственной вечеринки. Ни дружелюбных соседей, как в прежнем городе. Лишь записка, приклеенная к входной двери, и даже она была короткой:

«Предупреждаем один раз. Колодец использовать нельзя. Держись от него подальше».

Подписи не было; я решил, что это чья-то блажь, и вскоре совсем забыл об этой бумажке.

Пригород оказался куда тише шумного города, из которого я приехал, но меня это устраивало. Я всегда держался особняком — так проще, особенно после того, как всё развалилось с сестрой. Мы не разговаривали годами.

Соседи были приветливы, и, хотя я жил один, одиночества не чувствовал. Ничего необычного — если не считать одной маленькой, но гнетущей детали.

Стоило кому-то упомянуть колодец — неважно кому, — улыбки людей тонули камнем. Тему сразу переводили, а если нет, собеседник находил повод уйти. Я убедился на собственном опыте, когда на барбекю по неосторожности задал вопрос о колодце.

По взглядам можно было подумать, что я оскорбил покойного. Хозяин отвёл меня в другую комнату; едва я вышел, за спиной снова загудел разговор. Мне объяснили лишь то, что колодец — вне обсуждения. Я спросил, почему, и меня попросили уйти.

С того дня я решил подыграть. Все ведь доброжелательны, а сам колодец меня не волновал. Почему бы просто не оставить его в покое?

Через неделю тот же сосед позвал меня выпить кофе — в двух городах отсюда. Меня это раздражало: не хотелось общаться, они знали, что у меня нет других планов, а значит было трудно придумать вежливый предлог отказаться. Любопытство победило.

И тогда я наконец получил что-то — хоть какую-то правду. Смазанную, осторожную, разбавленную. Но больше, чем был готов сказать кто-либо ещё.

Шёпотом мне поведали: люди здесь боятся колодца. Он старше района. Старше церкви. Возможно, старше самого города. Его никто не обслуживает — никто не решается, — но он никогда не меняется. Кирпичи не крошатся. Трава не прорастает. Нет плесени, нет мха. Даже птицы не садятся на край.

Я не поверил ни единому слову.

Ирония в том, что именно моё неверие в сверхъестественное сначала и спасло меня.

Началось с мужчины в нескольких домах отсюда. Я плохо его знал, но часто видел его на крыльце: обычно с выпивкой и усталым взглядом. Однажды он перестал выходить. Сосед шепнул, что того уволили. Другой сказал, что он и дом вот-вот потеряет.

Потом, одной ночью, его увидели у колодца. Пьяный. Разговаривающий с ним, как со священником, богом или старым другом. Он бросил монету и загадал желание.

Через неделю он выиграл в лотерею. Полмиллиона долларов. Вот так просто.

Никто не говорил об этом вслух — поначалу. Но все знали. Слишком уж совпало. Человек, спавший в машине, теперь ездил на новеньком внедорожнике, носил золотые часы и рассуждал о переезде во Флориду.

Потребовалось время, но постепенно… люди становились смелее.

Монета. Желание. Новый автомобиль в подъездной аллее.

Монета. Желание. Повышение, которого никто не ожидал.

Монета. Желание. Женщина, лежавшая в хосписе, через две недели вышла из дома, улыбаясь, будто никогда и не болела.

Никто ничего не признавал. Никто не обсуждал. Но тишина в районе изменилась. Не настороженность… ожидание. Будто все стояли в очереди.

Фокус азартной игры в том, что это сам по себе обман. Русская рулетка. Но награды были слишком сладкими, чтобы устоять.

Следующее желание прошло не так гладко.

Этого я знал лично. Дейл. Он жил в самом конце улицы.

Человек, у которого три машины, и он обязательно расскажет о каждой. Громкий голос, ещё громче мнения. В ту ночь его видели — уж слишком нарядного для полуночной прогулки — держащего монету размером с серебряный доллар. Он устроил целое представление, опуская её.

На следующее утро входная дверь его дома распахнулась настежь и болталась на петлях. Внутри будто прошёл торнадо: осколки стекла на полу, мебель перевёрнута и разорвана, а от лестницы к двери тянулся тёмный след. Пахло грязью и затхлой плесенью.

Дейла с тех пор никто не видел. Однако мы нашли его обручальное кольцо, забитое грязью, на земле у крыльца.

Должен упомянуть: в то утро перед его домом стояла четвёртая машина — ярко-синий Bugatti Veyron. Совершенно новая. Чистая. Ключи в замке зажигания. Дорогая даже для него.

После Дейла всё снова стихло.

Больше никаких монет. Никаких желаний.

Bugatti простоял неделю, прежде чем исчез — его увезли ночью эвакуатором, и никто не узнал водителя. Ни бумаг, ни вопросов.

Люди перестали говорить о колодце совсем. Стоило теме всплыть — разговор деревенел, а потом обрывался. Барбекю снова зажурчали. Газоны стриглись. Огни на верандах зажигались в привычный час.

Будто Дейла никогда и не существовало.

Таков ритм этого места. Короткий флирт с запретным, за которым следует полное, сознательное молчание. Новичков больше не предупреждали. Просто смотрели — ждали, кто первым проявит любопытство.

Я и не думал, что окажусь тем самым, но решение приняли за меня.

Звонок пришёл глубокой ночью: пьяный водитель, перекрёсток и моя сестра. Она жива — пока что, — но в критическом состоянии.

Я помчался в больницу, но меня не пустили в палату. Сказали стандартное: «Мы делаем всё возможное».

Но я видел их глаза. Ей недолго.

Обратная дорога была нереальной. Я любил сестру, несмотря на молчание, несмотря на глупую ссору. Я не переставал — просто не говорил.

Слова врача снова зазвенели в голове: «Делаем всё, что можем». Но это делали они. Я — нет.

Оставалось ещё кое-что. Единственное, что я мог сделать.

Остаток пути я провёл, рассчитывая и оправдывая то, что собирался сделать.

Было загадано пять желаний. Из них плохо кончилось только одно.

Один шанс из пяти спасти её.

Когда я въехал во двор, было уже за полночь.

Район стоял неподвижно. Ни ветра, ни лая собак, ни далёкого гудения машин. Лишь та тяжёлая тишина, что будто подслушивает.

Я долго стоял у двери, держа ключи, глядя через двор.

Колодец прятался за церковью, сразу за забором. Из дома был виден лишь кирпичный круг, поглощённый тенью. Но этой ночью я видел его отчётливо. Будто он хотел, чтобы его видели.

Я не зашёл внутрь.

Я пошёл.

Каждый шаг тяжелел, словно воздух густел по мере приближения. Трава была влажной, хотя дождя не было уже дни. Церковь громоздилась справа, её окна темнели. Я почти ожидал увидеть в них наблюдателя — но там было пусто.

Только я и колодец.

В кармане я нащупал монету, которую не помнил, как положил. Тусклый пенни. Я почти рассмеялся. Жизнь сестры за эту мелочь? Но дело не в монете. Никогда не было. Я шагнул ближе, прочистил горло. Голос дрожал, но я выдавил слова: «Я хочу, чтобы моя сестра жила». Монета упала. Ни звука. Ни всплеска. Лишь бесконечная тишина. Я медленно отступил от колодца, будто от дикого зверя, и остаток ночи провёл у телефона, ожидая звонка.

Я не спал.

Я сидел на диване, приоткрыв шторы ровно настолько, чтобы видеть улицу. Колодец был лишь силуэтом — неподвижным, нетронутым. Я следил за ним, как ястреб, будто он мог передумать и выплюнуть монету.

Писать эту историю я начал около трёх утра, пока всё ещё ждал звонка из больницы. Не знал, дождусь ли вообще, или случится что-то другое. Мне просто нужно было всё записать — на всякий случай.

Телефон зазвонил наконец чуть после шести.

Я поднёс трубку к уху ещё до второго гудка. Сердце и так уже выскакивало из груди.

Это была больница.

Она проснулась.

Стабильна. Дышит сама. Отвечает на вопросы.

Медсестра назвала это чудом.

Десять секунд я не произносил ни слова. Просто держал трубку и слушал, как вселенная кренится набок.

Я поблагодарил их. Не помню, что сказал ещё. Помню только улыбку, когда повесил трубку.

И тогда я посмотрел в окно.

Кто-то выглядывает из-за стенки колодца — прямо мне в глаза. Кожа белая, как бумага. Разбухшая, как у утопленника. Каждые несколько минут он чуть шевелится — дюйм туда, рывок сюда — но не перестаёт смотреть.

Он медленно покидает колодец. Сначала рука через край. Потом плечо. Теперь я вижу его рот. Или начало его, во всяком случае.

Он вертикальный. Начинается на губах и тянется вниз по горлу, длинным швом рассекая голову пополам. Не вижу, куда он уходит. Скоро узнаю.

Я уже пытался бежать. Подошёл к двери — и он был там.

Я увидел его в глазок. Просто стоял по ту сторону, захлёбывался, булькал, словно тонущий в собственном дыхании. С его кожи капала чёрная вода и собиралась лужей на крыльце.

Но когда я в панике отступил и снова глянул в окно — он всё ещё был у колодца.

Моё крыльцо пустовало.

Как бы ни было мне не везти, это моя ставка. Сестра будет жить — и это главное. Надеюсь, она прочтёт это и узнает, как мне жаль.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Привет. Я толком не знаком с этим сабреддитом, но понимаю, что здесь иногда дают советы по странным вещам, поэтому и пишу — у меня заканчиваются варианты. Не уверен, что кто-то вообще сможет помочь; мне просто нужно это выговорить.

Немного предыстории: мне двадцать три, я довольно здоров и почти никогда не страдаю от головных болей или мигреней. Единственное лекарство, которое я принимаю, — это 20 мг эсциталопрама от лёгкой депрессии. Пью его уже два года без малейших побочных эффектов.

Всё началось пару недель назад. Сначала ничего серьёзного — тупая боль. Я решил, что просто обезвожен, выпил воды, принял ибупрофен. Боль прошла, и я забыл о ней. Но тем же вечером за ужином голова снова заболела чуть сильнее. Опять выпил ибупрофен и продолжил ужинать и заниматься своими делами. А потом, около двух или трёх ночи, меня разбудила пульсирующая боль в черепе. Такой сильной боли я не испытывал никогда. Казалось, кто-то сжимает и давит мне на мозг, пока он ещё внутри головы. По глупости я принял более сильное обезболивающее, надеясь, что поможет, но боль не ушла. Она только усилилась. Я чувствовал, как мозг пульсирует, пронизанный горячей, жгучей болью. В итоге меня вырвало от её интенсивности.

Я понял, что не могу ждать, пока откроется моя поликлиника, разбудил партнёра и попросил отвезти меня в ближайший круглосуточный медцентр. Кажется, мы выбрали единственную ночь, когда у всех случился приступ: помещение было забито людьми. Мы прождали, наверное, несколько часов, пока я корчился от боли. Наконец врач позвал меня. Думаю, я буквально выпрыгнул из кресла — не мог больше ждать.

Я описал симптомы, пока он проверял прочие показатели. Единственное отклонение — слегка пониженное давление. Он сказал, что серьёзного ничего не видит, выписал обезболивающее и посоветовал вернуться, если не станет лучше, чтобы направить к специалисту. Полная трата времени, подумал я. Но всё же попробовал прописанное — хуже, казалось, быть не могло.

После ещё нескольких дней почти непрерывной боли я пошёл к другому врачу. На этот раз меня направили к неврологу, который назначил КТ. Ждать результатов почти двое суток — одно из самых тревожных испытаний в моей жизни. К тому моменту меня тошнило почти каждый день, я чувствовал постоянную усталость. Я надеялся, что это просто из-за боли.

Когда врач позвонила, сердце ушло в пятки. Она сказала немедленно ложиться в больницу: КТ показала отёк мозга. По её словам, пока операция не нужна, но мне требовалось наблюдение и МРТ, чтобы оценить степень отёка.

Моё пребывание в больнице слилось в одно пятно. Я ждал результатов МРТ целую неделю, а симптомы ухудшались. Я почти не удерживал пищу, временами едва видел, давление всё падало. Я даже думал о суициде, но больница — худшее место для такого.

Когда результаты наконец пришли, я понял, что всё плохо. Врач пыталась казаться спокойной, но на лице читался страх.

— Добрый день, Маркус. Как вы себя чувствуете?

— Я хочу знать результаты. Я больше не могу ждать.

— Я обсудила ваше МРТ с радиологами, и выводы оказались… необычными.

— Что это значит?

Она сухо сглотнула.

— Маркус, мы ошиблись насчёт отёка мозга. Это не отёк. Он растёт.

— Растёт? В смысле растёт?

— Я имею в виду, что общий объём вашего мозга медленно, но измеримо увеличивается. Особенно в лобной и теменной долях. Нет ни жидкости, ни опухоли, ни признаков инфекции… Ткань выглядит здоровой. Она просто растёт.

— Как такое возможно?

— Мы не знаем. У взрослого человека мозг не растёт, тем более так. Нейроны так не регенерируют. Мы проверили снимки и даже сделали повторное сканирование, чтобы исключить ошибку. Но он точно увеличился на несколько миллиметров.

— И что это значит? Это остановится?

Я вижу, как она тщательно подбирает слова.

— Мы не знаем. Это неизвестное состояние. Сейчас мы сосредоточены на снижении внутричерепного давления и отслеживании темпов роста. Если он продолжится… возможно, придётся хирургически снять давление, чтобы избежать повреждений.

— Вы говорите о трепанации.

— Только если это станет критично. Пока мы наблюдаем и даём препараты для снижения давления. Но я хочу быть честной — такого мы не видели. Это не учебник. Мы консультировались с другими неврологами и исследовательскими центрами. Никто с таким не сталкивался. Некоторые предположили стремительный глиоз, но ваши показатели не совпадают. Кто-то выдвинул идею прионоподобного процесса, но… это не объясняет организации. Или активности.

— Что это значит?

Она колеблется, прежде чем продолжить.

— Есть скоординированные сигналы. Паттерны, которые обычно не встречаются в этих областях мозга. Или в недавно сформированной ткани.

— То есть он не просто растёт. Он работает.

— Мы пока не знаем, что это значит. Но что бы это ни было, оно не инертно. Оно функционально. И именно это нас тревожит.

Это было вчера.

Я продолжаю задавать вопросы, но мне почти ничего не рассказывают. Я буквально чувствую, как что-то растёт и давит изнутри. Мне страшно. Я думаю, что умираю.

Если у кого-нибудь есть идеи, что это может быть или что мне делать, помогите. Я отчаянно нуждаюсь в совете.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Комментарий автора RealFunghiComics: Я думаю, что есть некоторая ирония в том, что две европейские колониальные нации спорят о своем суверенитете, в то время как их нации были основаны на неуважении суверенитета коренных народов.