Каждый год, 31-го декабря, мы с друзьями ходим в баню. И каждый год бани эти разные.
То это грязная, ЖЭКовская мойка со свистящими окнами и тугими, ржавыми кранами, то модная сауна с вялеными натюрмортами и ЖК-телевизором на стене. А иногда бывала и нормальная деревенская с неструганными досками, без блэк-джека и шлюх. Всякие-то есть бани.
Но сегодня мы решились на полный экстрим.
Мы собрались попарить трудовые тела в нашей промстроевской бане и поэтому взяли бухла чуть больше, чем положено для полётов в Ленинград.
Надо сказать, что это помывочно-культурное заведение представляло собой необычное сочетание русской псевдоготики и гаражных нанотехнологий. Географическая суть нашей бани заключалась в пограничном состоянии.
Если с гугл-переводом, то это был большой гаражный бокс, в котором наши промстроевские умельцы сварили собственно парилку, комнату отдыха, бассейн и прочую атрибутику. Всё это они облагородили вагонкой и пеноблоками. Короче, заходя в сей бункер, граждане попадали в настоящую уютную баньку с паром и баром. Ну, собственно, а что ещё нужно?
А нужны-то всего лишь врата для прыжков в снег, коего намело в этот раз откровенно до хуя. И эти врата были. Необычные, как вся русская душа, они представляли собой громадный металлический люк — как на подводных лодках. Люк выходил аккурат с обратной стороны бокса и использовался для выхода в снежный космос людьми смелыми, пьяными и неравнодушными.
Единственное, что портило всякий героический выход, так это территория, на которой располагались пушистые, хрустящие сугробы. Эту местность выкупила какая-то коррумпированная мразь из администрации города и заселила её нервными собаками. В общем-то, на это можно было класть болты и не обращать внимание на рычащих, клыкастых зрителей, но внутреннее напряжение всё-таки портило картину вселенской гармонии или, например, смены года.
И, тем не менее, мы собрались вечером на этом островке релаксации и чревоугодия, готовые вкусить предновогодней дряни и водки.
— Молодец, Василь Степаныч, хорошо растопил, — поблагодарил Костик хромого сторожа, который уже спал в обнимку с кислородным баллоном в углу бокса, мирно посапывая и вздрагивая историческим телом.
— Пусть спит, сами управимся, — перебил его Харитоша.
Сторож был ответственным человеком и действительно шикарно «зарядил» парилку, подмёл окурки и вынес в подсобку бутылки. На большее его просто не хватило.
Впрочем, остальное уж наша забота. Что же мы, дровишек не подбросим, иль там водки не ёбнем? Конечно, подбросим. Конечно, ёбнем. И ёбнули, и подбросили.
Звучала битая магнитола, наполняя помещение FM-поносом. Шуршали бумаги и звенели стаканчики. Булькало в горлышках и ширилось сознание. Ну, вы понимаете…
Всё это таинство банно-прачечного ритуала развернулось во всей красе.
— Я же говорил этому мудаку, что цепь на лебёдке тонкая. И хуле? Теперь пусть чинит, — кричал нам Влад.
— Как ты заебал со своим бригадиром, мы забыли сыр купить, — отвечал ему коллектив.
— Сыр есть, но без плесени. Хуёвый такой, пошехонский, — сказал я, нарезая закусь.
— Сейчас вся жизнь хуёвая, даже голосовать не хочется, — вздохнул Костик.
— Не голосуй, — вскинулся Влад.
— Нет, пойду, блядь, и проголосую за похуй кого, — заупрямился Костик.
— Лучше не станет, — наливая водку, предсказывал Харитоша.
— А что, больше ни о чем поговорить нельзя? — разозлился я.
— Вчера в новостях про пидорасов рассказывали. Они хотят в Москве парад какой-то провести, — сменил тему Влад.
— У нас вечер отдыха, блядь! Мы даже баб не позвали, а ты про что вспомнил? На вот стакан и скажи чего про трудовые будни, — одёрнул его Харитоша.
Мы встали, как монументы, и подняли выпивку.
— Ну, поехали, — произнес Влад замысловатый тост.
Больше мы так торжественно не вставали и тостов не произносили, ибо в подобный вечер человек должен быть подлинно свободным и не вестись на всякую там пропаганду.
В бане решают глобальные вопросы только карьеристы и кандидаты на важные посты. Нормальные люди ни хуя не решают, а только парят тело и мозг, пьют напитки и жрут пищу.
Нет, конечно, мы вели светские беседы, но они были поверхностны и легки, как чипсы. Мы спорили о возрасте Валерии и потусторонних голосах в гараже 15-й автоколонны. Мы прыгали в бассейн с прохладной водой и любовались алмазными брызгами.
А ещё мы выбирали Вильгельма. Это старая русская забава. Кладешь самому трезвому человеку на башку винтажный предмет и сбиваешь его подвернувшимся под руку оружием. В нашем случае наименее трезвым и неподвижным был Влад. Вместо яблока мы использовали будильник сторожа Степаныча, а палили по нему из «травматики».
Мы оказались хуёвыми стрелками. Только Харитоша смог расхуячить пузатый будильник с третьего раза. Потом Влад проснулся и ушёл в парилку самолично, один.
Там он потерял дверь, отделанную той же вагонкой, что и стены. Пришлось вызволять его оттуда, пока он не сомлел. После этого он жестоко уверовал в Бога и принес благую весть.
— Ну, братцы, пора на выход, — была такая эта весть.
Все внутренне собрались, хоть это и оказалось трудно сделать, ибо выпито было достаточно, чтобы общаться телепатически.
Забыл сказать, что прыгать в снег из магического люка было не просто. Надо было разбегаться и «щучкой» нырять в круглое отверстие. Потом тело парило над землёй на высоте двух метров, прежде чем погрузиться в желанный низкотемпературный снег.
Правда, бывали люди с неадекватным восприятием социума, которые садились на край стартовой площадки, опустив ступни на верхнюю ступеньку лестницы-«обратки». После этого они прыгали вниз — как самоубийцы или враги народа. Мы с такими не общались даже астрально.
Так что, распахнув волшебный люк, мы с восторгом наблюдали, как метель кружит в тёмном небе и ждали команды «Старт».
— Ебать-колотить! — последовала заветная команда.
И мы, как пингвины, как герои космоса, устремились в неизведанное, но полное тайн отверстие.
— Бля-а-а! Го-го-го! — раздавались в ночном небе светлые образы эмоций.
В лучах прожектора сверкали испуганные снежинки и строгие гениталии. Огонь и холод столкнулись в извечной битве. И взрывы радости наполнили окружающую среду. Максвелловский эфир вибрировал в нелепых векторах. А мы игрались снегом, как дети, и матерно выражали суть внешней и внутренней политики страны.
Где-то вдалеке залаяли чиновничьи собаки. Лайте, блядь, лайте — народ не победишь одним только лаем. А мы народ.
Я в радости неимоверной и опьянении праведном катался в сугробах, как рубероид. Потом отключился от мира для того, чтобы заглянуть в своё внутреннее зеркало души.
Там были ключи на «12» и на «17», картины Босха и «Капитал». А ещё в глубинах моего «Я» кто-то разбросал тыквенные семечки и предвыборные агитки с мясными рожами на мятой, глянцевой бумаге.
Потом я включился в жизнь и ощутил пустоту. Нет, не тупую пустоту современного образования, иль там потребительской корзины. Совсем нет. Я увидел, что в сугробах на чуждой мне территории нахожусь я один. Ну, может не совсем один, ибо невдалеке, на пустыре, топтались рычащие животные и задорно повизгивали.
Наверное, я слишком увлекся самопознанием и очищением, а товарищи в счастливой неразберихе вернулись по лестнице в уют и тепло. Меня забыли. Забыли как историю страны. Напрочь и вовеки веков.
Это неприятно, но поправимо. Надо всего лишь подняться по железной лестнице, стараясь не растерять сланцы и достоинство, которое стало терять дополнительный и прочие объёмы.
Как же я гремел в железный люк розовыми ладошками, какие слова произносил всуе и просто! Всё было напрасно. А за металлическим барьером я слышал только громкие голоса и грохот чего-то.
Я стал трезветь не по часам и не по минутам. Я видел себя глупо сидящим на лестнице и пар изо рта.
Терять время было нельзя. Пушистый снег превратился в злого демона и уже не обжигал, а тупо охлаждал плоть, включая крайнюю. Я слез вниз и припустился вдоль забора в поисках заветной щели.
Параллельно со мной, клацая зубами, молча двигалась неприятная, капиталистическая свора. Видимо, мой гастрономически нетрадиционный вид смущал собак или, по крайней мере, вводил в заблуждение. Но ведь смущение может закончится и начнется… Ну его на хуй думать о том, что начнется! Надо бежать.
Мне трудно вспомнить, как я таки нашёл пролом в заборе, но это произошло вовремя. Меня успели схватить зубами за край сланца, прежде чем я оказался за оградой на проезжей части в свете тусклых фонарей. Я был наг, испуган и зол. Я был жалок и нелеп в эту предновогоднюю ночь. Но я был жив, а это многого стоит.
Теперь я бежал в обратном направлении под укоризненный взгляд кандидатов в депутаты с громадных предвыборных баннеров. Я бежал, шлёпая сланцами и размахивая членами, как в какой-то оперетте.
Пушистые коты шарахались в стороны и шипели.
Навстречу мне попались сани, запряженные четвёркой оленей. Ими правил могучий мужик с длинной, седой бородой в синей, бархатной шубе и с наркологическим носом. В санях, возле блестящего, огромного мешка сидела красивая девица из старых советских мультфильмов про снегурочку. Увидев меня, она сказала «Упс!», но больше она ничего не сказала, потому что сани умчались в ночь, словно их и не было. А может и были они, я не хочу спорить.
Единственно, кто все-таки был, так это сторожиха тётя Аня. Она стояла у вахтерского вагончика с эмалированным красным чайником в руках. Просто стояла она в удивленном состоянии и смотрела, как я шлёпал сланцами по новогоднему снегу.
— С праздником, тётя Аня! — не забыл поздравить я её, вбегая на территорию нашей организации.
Она ничего не ответила и только чайник качнулся, как бы намекая на магию и интимность происходящего.
Когда я ввалился в тёплый бокс, в магнитоле звучали куранты. Я был рад, что пропустил новогоднее обращение, но радость тускнела, когда вспоминалось, какой ценой это было пропущено.
В бане находился только Костик со шпротиной в зубах и стаканом в дланях.
— Ты где был, Беспяткин? — невнятно спросил он.
— В гостях у сказки, — оттаивая, прорычал я.
— А пацаны тебя там ищут, в снегу.
— Спасатели Малибу, блядь, — только и мог я ответить.
Почему-то мне захотелось задраить заветный люк, чтобы не только я почувствовал, как на зубах хрустит одиночество и забвение. Но тепло и водка разубедили меня в этом недостойном желании.
Костик рассказал, что когда все заметили недостачу в коллективе, появилась гипотеза — меня сожрали собаки. На поиски отправились достойные, но тщетно. Мое тело отсутствовало в мире. И только вой хищников раздавался в ночи.
Когда убитые горем товарищи вернулись к столу, я уже пил третью дозу. В приёмнике выли про «синий, синий иней…», а сторож Василь Степаныч гламурно храпел в углу бокса.
