Позвал меня на свидание как-то Лёнька рыжий. Он учился во ВГИКе, потому немного был склонен к кадрированию жизни. Встанет перед тобой, как лист перед травой, выдержит паузу, моргнет, будто сделает затемнение и смену кадра и потом только, красиво, как киногерой, начинает кидать реплики. В нашем общежитии Литературного института с тараканами и обоссаными посудными шкафами это было неуместно. Но Лёня метил в вечность, потому не сбавлял пафоса. Во встроенные посудные шкафы, расположенные на выходе из каждой комнаты, ссали студенты-алкоголики, которые ночью в забытии не доходили до туалета, а дверь в шкаф путали с клозетной. Вот сразу и чувствовалось на подходе к комнате, где живет алкаш, а где просто тихий прозаик.

Лёня был не такой, он совмещал учебу у нас на прозе и во ВГИКе на сценарном. Потому его речь была похожа на сценарии к разным фильмам.

Однажды я шла по коридору с кастрюлей чего-то свежеприготовленного, как правило, свежеподгоревшего или свежеслипшегося. Дверь в Лёнькину комнату была приоткрыта. Он играл с кем-то в карты, но, завидев меня, крикнул в просвет:

- Ты мне нравишься.

Я чуть не уронила свой макаронный слепок.

- Да, да, нравишься.

Я быстро засеменила по направлению к своей комнате, желая закрыться и начать переваривать макароны и сказанное.

Через пару дней мы с Лёнькой столкнулись в лифте. Мы были не одни, как изваяние Пушкину, в углу стоял эфиоп Демес, в самом деле похожий на Наше Всё. Каждый в общаге знал: хочешь сделать приятное Демесу, скажи, что он похож на Пушкина. Вот эфиопский классик и вошел в роль – каменел в любой непонятной ситуации.

Эфиопское изваяние не напугало Лёньку. Пока мы тащились на шестой этаж, он с раскадровками, как привык, продвигал свой сценарный план:

- Я тебе уже говорил, ты мне нравишься.

Мы с Пушкиным неловко переглянулись, для памятника это уже труд – шевелить глазами.

- Я думаю, тебе стоит сходить со мной на свидание.

Господи, скорей бы шестой. Я хочу выползти через потолок в лифте, встав на плечи Демеса – от смущения прочь.

- Завтра мы идем гулять по Тверскому бульвару.

Наконец-то железная кляча притащилась наверх, мы спешились, я рванула вперед, но в спину получила:

- У Пушкина в восемь.

Не то чтобы Лёнька мне не нравился. Он был высок, златовлас, обаятельно веснушчат и добр. Просто мне нравился златозубый Артур, исчадие ада, циничный и постоянно насмехающийся надо мной. Меня вообще смущал факт, что кто-то может приударить за мной, нелепой деревенской толстушкой в единственной синей юбке и каких-то полудомашних тапочках – другой одежды у меня не было. А еще и ухаживания в подобном театрально-кинематографическом стиле совсем выбивали меня из колеи.

Больше всего я страдала, что плохо одета. Ладно – ходить в нелепом наряде, купленном бабушкой в комиссионке на учебу – какая разница, в чем скучать. Другое дело – свиданка. Я одолжила у девочек с каракалпакского перевода приличную кофту и назавтра уже дежурила на Пушкинской площади, выглядывая длинного яркого Лёньку, волнуясь от самой мысли – у меня первое свидание в Москве, мне 19 лет, может это и есть счастье. А злой Артур еще пожалеет, когда узнает…

Была теплая весна. Около восьми я заволновалась, но не потому, что пришла первая. Над Александром Сергеичем петляли меткие голуби, и я боялась, что каракалпакской кофте достанется как и пушкинскому фраку.

И вот со стороны метро Чеховская быстрой походкой ко мне направляется мой пафосный поклонник.

- Привет, Наташа. Ну, идем гулять.

И мы идем гулять почти как у Цоя. Лёня все время говорит, меня ни о чем не спрашивает. В основном пересказывает сценарии своих однокурсников по ВГИКу. У киосков с мороженым, с пирожками и газировкой мы даже на мгновение не задерживаемся. Я осознаю, что кормить меня сегодня собираются только сценарными набросками. Ну ладно. В общаге у меня есть два яйца и корочка хлеба. Приду, наемся…

Когда мы перешли с одного бульвара на другой, у меня загудели ноги. Я предложила присесть. Лёня удивился, что я разговариваю, перебив очередной сюжетный поворот. Но сказал после небольшой паузы:

- Сейчас пройдем еще один сквер и сядем.

Мы выбрали уютную аллею с мягким освещением. Сели. Насладились покоем ног. И тут он откидывается на спинку скамейки, поднимает руки наверх, сцепляет их у себя за головой и смягчается во взгляде:

- А теперь, Наташа, я думаю, пришло время тебе меня целовать. Ты вообще собираешься это делать?

И тут Наташа не выдерживает. Несмотря на скромность, бедность в одежде, робость в поведении и неловкость ситуации Наташа начинает заливисто смеяться, так громко, что голуби шумно взлетают с головы Гоголя, венчающего один из московских бульваров рядом с нами.

Скажу вам, что это было наше первое и последнее свидание с рыжим Лёнькой. Он обиделся на мой смех. Но долго зла не держал – мы сохраняли товарищеские отношения. И я даже благодарна своему первому московскому поклоннику за такое развитие сюжета. У нас и до поцелуя не дошло. Но я и представить боюсь, как бы все могло развиваться дальше:

- Наташа, а теперь пришла пора тебе раздеться. Ты вообще собиралась это делать когда-нибудь?

- А теперь время тебе лечь и немного развести ноги. Я лягу сверху, и кто-нибудь из нас начнет двигаться. Думаю, через пять минут нам следует остановиться.

Хорошо, что мы с Лёней вовремя остановились. Тогда я еще не предполагала, как сильно в жизни выручает смех, как он может вызволить тебя из любой нелепой ситуации. Жаль только, что смех убивает секс. Наповал. Но в конкретной истории я об этом нисколько не жалею.