Что можно было купить на гонорар за «Анну Каренину», «Идиота», «Отцов и детей» и другие великие книги…

Михаил Загоскин «Рославлев» (1831)

Гонорар: 40 000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• шубу из чернобурой лисицы (10 000 р.),

• 2 шали для женщины comme il faut  (10 000 р.),

• малахитовую вазу с мануфактурной выставки (18 000 р.),

• 5 французских бронзовых пряжек для пояса (1000 р.),

• 10 фунтов молдавского розового масла (1000 р.).

Александр Пушкин «Евгений Онегин» (1833) 

Гонорар за полное издание: 12 000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 100 модных батистовых рубашек (5000 р.),

• 200 пар модных перчаток митенок (800 р.),

• 200 фунтов цветочного чаю (200 р.),

и вдобавок:

• арендовать на год одноэтажный деревянный дом в одном из арбатских переулков в Москве (2000 р.),

• оплатить обучение двух детей в пансионе (4000 р.).

Михаил Лермонтов «Герой нашего времени» (1841, второе издание)

Гонорар за второе издание: 1500 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 5 шелковых платьев (490 р.),

• 3 хороших фрака (450 р.),

• 2 батистовые манишки (50 р.),

• 10 белых страусовых перьев (350 р.),

• 11 пудов казанского меда (110 р.),

• 100 кормленых гусей (30 р.),

• 500 яиц (2 р.),

• 20 фунтов привозной красной рыбы (3 р.),

и вдобавок:

• арендовать на год десятину целинной земли (15 р.).

Иван Гончаров «Обломов» (1859)

Гонорар: 10 000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 10 диванов красного дерева, обитых бараканом (245 р.),

• 10 пар городских парных саней (1750 р.),

• 2 брички на рессорах (1100 р.),

• 18 письменных столов с черной кожей (396 р.),

• меховую шкуру черного енота (440 р.),

• 1200 фарфоровых цветных чашек (500 р.),

• 100 колонн красного дерева для бюстов (900 р.),

• 5 пудов анисового мыла (35 р.),

• 17 баночек миндального порошка для чистоты и умягчения рук (34 р.),

• 100 крупных арбузов (600 р.),

• 10 стерлядей в 20 вершков (700 р.),

и вдобавок:

• арендовать на год квартиру в 12 комнат по Большой Морской улице в Петербурге (3300 р.).

Иван Тургенев «Дворянское гнездо» (1859)

Гонорар: 4000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• четырехместную карету (2000 р.),

• 10 книжных шкафов (160 р.),

• 100 бутылок черных чернил (60 р.),

• 50 стоп голландской бумаги (770 р.),

• 4 английские шали (1000 р.),

• 2 крупные дыни (5 р.),

• 2 бутылки шампанского (5 р.).

Иван Тургенев «Отцы и дети» (1862)

Гонорар: 4775 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 30 простых телег (1800 р.),

• 100 двуспальных одеял (190 р.),

• 4 березовых кресла, обитых черной кожей (10 р.),

• 10 дамских шляп с лентами (600 р.),

• траурное платье с дорогими кружевами (700 р.),

• 4 английские шали (1000 р.),

• 400 мешков картошки (400 р.),

• ящик богемского стекла (70 р.),

• 2 простых ковра (5 р.).

Федор Достоевский «Идиот» (1868)

Гонорар: 7000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• дубовую рощу в Рязани (5000 р.),

• четырехместную коляску (1000 р.),

• 10 двухаршинных комодов (500 р.),

• 10 зеркал в рамках из красного дерева (175 р.),

• 10 пудов анисового мыла (70 р.),

• 2 дубовые бочки в 40 ведер (20 р.),

• 30 бутылок американского рома (30 р.),

• 10 пудов английского сыра (200 р.),

• сафьянный портфель (4 р. 40 коп.),

• бутылку черных чернил (60 коп.).

Иван Гончаров «Обрыв» (1869)

Гонорар: 10 000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 2 четырехместные кареты (4000 р.),

• 100 шкафов для одежды (2700 р.),

• 100 ломберных столов красного дерева (850 р.),

• 3 модные батистовые рубашки (150 р.),

• 4 хороших фрака (600 р.),

• 50 стоп нотной бумаги (1100 р.),

• 1200 английских карандашей (400 р.),

• 200 мешков картошки (200 р.).

Николай Лесков «Соборяне» (1872)

Гонорар: от 3750 до 4000 рублей

На 3875 рублей можно было купить:

• четырехместную карету (2000 р.),

• 8 летних кибиток (800 р.),

• 350 бутылок черных чернил (210 р.),

• 4 шапки из немецкого бобра (100 р.),

• седло на манер английского (23 р.),

• 700 зеленых штофов (70 р.),

• 10 дюжин фарфоровых столовых тарелок (50 р.),

• 10 четвертей иностранного гороха (100 р.),

• 300 пар шерстяных русских варежек (48 р.),

• 100 больших поросят (225 р.),

• 60 пудов белужьих соленых голов (135 р.),

• 150 бутылок красного портвейна (75 р.),

• 40 фунтов шоколада (28 р.),

• Пуд широкого миндаля (11 р.).

Лев Толстой «Анна Каренина» (1875–1877)

Гонорар: 20 000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• дом в Москве (12 000 р.),

• дубовую рощу в Рязани (5000 р.),

• дрожки с верхом (570 р.),

• бричку без рессор (300 р.),

• 1000 сигар разных фабрик (40 р.),

• 30 вольтеровских кресел красного дерева, обитых бараканом (600 р.),

• 5 шкафов для посуды (95 р.),

• 2 собольих палантина (800 р.),

• 10 пар опойковых сапожек (80 р.),

• 100 кожаных портфелей (330 р.),

• 60 стальных бритв (85 р.),

• 120 фарфоровых чашек (50 р.),

• 4 пуда стеариновых свечей (40 р.),

• 4 крупные дыни (10 р.).

Лев Толстой «Воскресение» (1899)

Гонорар: 21 915 рублей

На эти деньги можно было купить:

• половину дома в Хамовниках (12 000 р.),

• 140 стоп гладкой филигранной бумаги (3500 р.),

• 500 коробок английских стальных перьев (875 р.),

• 70 матрацев, набитых конским волосом (3500 р.),

• 50 пудов кастрюль из зеленой меди (1000 р.),

• 200 жестяных рукомойников (140 р.),

• 10 ручных тележек (300 р.),

• 120 пар русских валенок (360 р.),

• 10 пудов кочерег (32 р.),

• 2 пуда желтого мыла (7 р.),

• 200 ведер баварского пива (200 р.),

• вязаный шерстяной шарф (1 р.).

Федор Сологуб «Мелкий бес» (1926) 

Гонорар за десятое издание: 1000 рублей

На эти деньги можно было купить:

• 100 брезентовых портфелей (385 р.),

• 100 обыкновенных латунных самоваров (231 р.),

• 5 телефонных настольных аппаратов (250 р.),

• 6 пар мужских галош (21 р.),

• 2 ящика ярославской махорки (40 р.),

• 2 поясных мужских ремня (1 р. 10 коп.),

• 2 флакона черных чернил (90 коп.),

• 45 килограммов ливерной колбасы (70 р.),

• килограмм сосисок (1 р.).

via

На днях стал счастливым обладателем этой книги, одной из, так как в ближайшее время хочу ещё купить Гавриилу Давыдова - "Русская Америка" и Александра Гумбольдта "Второе открытие Америки".

Конкретное издание "Великие путешествия" сделано реально очень качественно, плотная твёрдая глянцевая обложка, качественная бумага.

Собственно касательно самого Лаврентия Загоскина.,

Он являлся троюродным братом известного русского писателя и драматурга Михаила Загоскина.

Избрав жизнь морского офицера путешественника он исследовал Аляску, Алеутские острова и Северную Калифорнию.

Впоследствии он написал данное произведение о своих путешествиях.

В книге содержатся ценные этнографические сведения о коренных жителях Аляски, указаны ареалы их расселения, имеется составленная Л. А. Загоскиным точная карта нижней части бассейна рек Юкона и Кускоквима, побережья Берингова моря между их устьями.

Книга представляет собой дневниковые записи и снабжена огромным количеством иллюстраций как черно белых так и цветных, которые расположены практически на каждой странице.

Есть тут даже эскиз ныне злополучного Екатеринбурга от 1874 года.

Думаю что любителям истории и путешествий книга будет интересна, но так как это все же не столько художественное произведение а подробные дневниковые записи и описания края, может оказаться крайне скучной для неподготовленного читателя.

Иностранец перевязал наскоро руку своего товарища и при помощи кавалериста понес его вон из леса. Меж тем, пока Рославлев заряжал оставленные французом пистолеты, офицер не спускал с него глаз.

- Не обедали ли вы вчера в ресторации у Френзеля? - спросил он наконец.

- Да, сударь! Но к чему это?..

- Не трудитесь заряжать ваши пистолеты - я не дерусь с вами.

- Не деретесь?..

- Да. Это было бы слишком нерасчетисто: оставить живым француза, а убить, может быть, русского. Вчера я слышал ваш разговор с этим самохвалом: вы не полуфранцуз, а русской в душе. Вы только чересчур чувствительны; да это пройдет.

- Нет, сударь, права человечества будут для меня всегда священны!

- Даже и тогда, когда эта нация хвастунов и нахалов зальет кровью наше отечество? Не думаете ли вы заслужить их уважение, поступая с ними, как с людьми? Не беспокойтесь! они покроют пеплом всю Россию и станут хвастаться своим великодушием; а если мы придем во Францию и будем вести себя смирнее, чем собственные их войска, то они и тогда не перестанут называть нас варварами. Неблагодарные! чем платили они до сих пор за нашу ласку и хлебосольство? - продолжал офицер, и глаза его в первый раз еще заблистали каким-то нечеловеческим огнем. - Прочтите, что пишут и печатают у них о России; как насмехаются они над нашим простодушием: доброту называют невежеством, гостеприимство - чванством. С каким адским искусством превращают все добродетели наши в пороки. Прочтите все это, подслушайте их разговоры - и если вы не поймете и тогда моей ненависти к этим европейским разбойникам, то вы не русской! Но что я говорю? Вы так же их ненавидите, как я, и, может быть, скоро придет время, что и для вас будет наслажденьем зарезать из своих рук хотя одного француза. Прощайте! Офицер приподнял свою фуражку и пошел скорыми шагами по тропинке, которая шла к противуположной стороне зверинца.

Прототипом офицера послужил Алекса́ндр Само́йлович Фи́гнер (1787—1813) - организатор одного из партизанских отрядов во время Отечественной войны 1812 г., "столь же хитрый, сколь и храбрый, был один из тех русских офицеров, кои наиболее причиняли вреда французской армии" (газ. "Русский инвалид", 1834, №207). Фигнер был отправлен секретным распоряжением М. И. Кутузова в осажденный Данциг, куда проник под видом итальянского купца и добыл важные для русского командования сведения.*

Многие читатели и критики отмечают достоинста одной из наиболее важных в идейном плане сцен романа - беседу ямщиков на постоялом дворе. Белинский, например, писал о ней: "Мне очень нравится в "Рославлеве" сцена на постоялом дворе, но это потому, что в ней удачно обрисован характер одного из классов нашего народа, характер, проявляющийся в решительную минуту отечества"(Белинский В. Г. Собр. соч. Т. 1. с.93)*

- Ну то-то же! смотрите, ребята! - сказал детина, обращаясь к другим извозчикам, - чур, держать про себя. Вот, третьего дня, повез я под вечер проезжего - знашь ты, какой-то не русской, не то француз, не то немец - леший его знает, а по нашему-то бает; и такой добрый, двугривенный дал на водку. Вот дорогой мы с ним поразговорились. "Что, дискать, брат! - спросил он, - чай, житье ваше плохое?" Ну, вестимо, не сказать же, что хорошо. "Да, барин, - молвил я, - под иной час тяжко бывает; кони дороги, кормы также, разгон большой, а на прогонах далеко не уедешь; там, глядишь, смотритель придерется, к исправнику попадешь в лапы - какое житье? Вот кабы еще проезжие-та, как ваша милость, не понукали; а то наши бары, провал бы их взял! ступай им по десяти верст в час; а поехал вволю рысцой или шагом, так норовят в зубы". - "И впрямь, - сказал проезжий, - что ваше за житье! То ли дело у нас за морем; вот уж подлинно мужички-та живут припеваючи. Во всем воля: что хочешь, то и делай. У нас ямщик прогоны-то берет не по-вашему - по полтине на версту; едет как душе угодно: дадут на водку - пошел рысцой; нет - так и шагом; а проезжий, хоть генерал будь какой, не смей до него и дотронуться. По нашим дорогам - что верста, то кабак; а ямщик волен у каждого кабака останавливаться".

- Ну, Андрюха! - вскричал ямщик в армяке, - житье же там нашему брату!

- Нишни, Ваня! - сказал старый крестьянин, - не мешай ему, пусть он доскажет.

- "А что, батюшка? - молвил я, - продолжал Андрей, - есть ли у вас исправники?" - "Какие исправники! У нас мужик и шапки ни перед кем не ломает; знай себе одного Бонапарта, да и все тут!" - "А кто этот Бонапарт, батюшка?" - спросил я. "Вестимо, кто: наш хранцузской царь. Слушай-ка, детина, - примолвил проезжий, - я тебе скажу всю правду-истину, а ты своим товарищам рассказывай: наш царь Бонапарт завоевал всю землю, да и к вам скоро в гости будет". - "Ой ли? - сказал я, - да к нам-та зачем?" - "Затем, брат, что он хочет, чтоб и у вас мужичкам было такое же льготное и привольное житье, как у нас. Варам-то вашим это вовсе не по сердцу; да вы на них не смотрите; они, пожалуй, наговорят вам турусы на колесах: и то и се, и басурманы-та мы... - не верьте! а встречайте-ка нас, как мы придем, с хлебом да с солью".

- А о поборах-та баял, что ль, он? - спросил один пожилой извозчик.

- Как же; слышь ты, никакой тяги не будет: что хошь, то и давай. У нашего, дискать, царя и без вас всего довольно.

- Ну, Андрюша! - сказал старый крестьянин, - слушал я, брат, тебя: не в батюшку ты пошел! Тот был мужик умный; а ты, глупая голова, всякой нехристи веришь! Счастлив этот краснобай, что не я его возил: побывал бы он у меня в городском остроге. Эк он подъехал с каким подвохом, проклятый! Да нет, ребята! старого воробья на мякине не обманешь: ведь этот проезжий - шпион.

- Неужто, дядя Савельич? - сказал ямщик в армяке.

- Ну да! А ты, Андрей, с дуру-та уши и развесил. Бонапарт! Да знаете ли, православные, кто такой этот Бонапарт! Иль никто из вас не помнит, что о нем по всем церквам читали? Ведь он антихрист!

- Ой ли? Так это он? - вскричал пожилой ямщик.

- Он и есть. Ведь он-та все и подсылает подбивать нашу братью; так, слышь ты, лисой и лисит; да не на тех напал. Нет, ребята! чтоб мы поддались иноверцам?.. Ба,ба, ба! да за что так! Что бога гневить, братцы! разве у нас нет батюшки православного русского царя? Разве мы хуже живем других прочих? Что нам, перекусить, что ль, нечего? Слава тебе господи! По праздникам пустых щей не хлебаем, одежонка есть, браги не покупать стать! А если б и худо-то было? Так что ж? Знай про то царь-государь: ему челом; а Бонапарту-та какое до нас дело? Разве мы его?

- Ведь дядя-то Савельич правду говорит, ребята! - сказая один из ямщиков, обращаясь к своим товарищам.

- Да, детушки! Я подолее вас живу на белом свете; в пугачевщину я был уж парень матерой. Тяжко, ребята, и тогда было - такой был по всей святой Руси погром, что и боже упаси! И Пугач также прельщал народ, да умней был этого Бонапарта: назвался государем Петром Федоровичем - так не диво, что перемутил всех православных; а этот что за выскочка? Смотри, пожалуй! вишь, ему жаль нас стало! Экой милостивец выискался! Нет, ребята! Если уж господь бог нашлет на нас каку невзгоду, так пускай же свои собаки грызутся, а чужие не мешайся.

- Вестимо так, Савельич! Правда, Савельич! - заговорили все извозчики, кроме Андрея.

- Что ж ты, брат Андрюха, язычок-та прикусил, а? - спросил пожилой ямщик.

- Что, брат, - отвечал Андрей, почесывая в голове, - оно бы и так, да, слышь ты, он баил, что исправников не будет и бары-то не станут над нами ломаться.

- Ах ты, дурачина, дурачина! - перервал старик, - да разве без старших жить можно? Мы покорны судьям да господам; они - губернатору, губернатор - царю, так испокон веку ведется. Глупая голова! как некого будет слушаться, так и дело-то делать никто не станет.

- Что правда, то правда, - сказал один из ямщиков, - нашему брату нельзя жить без грозы; кабы только прогоны-то были у нас также по полтине на версту...

- А овес по два рубля четверть? Вот то-то и есть, ребята, вы заритесь на большие прогоны, а поспрошайте-ка, чего стоят за морем кормы? Как рублей по тридцати четверть, так и прогоны не взмилятся! Нет, Федотушка! где дорого берут, там дорого и платят!

- Вестимо, так, - сказал извозчик в армяке. - Да вот что, дядя Савельич, кабы поборов-та с нас не было?

- Эх, Ваня, Ваня! Да есть ли земля, где б поборов не было? Что вы верите этим нехристям; теперь-то они так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться, так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.

- Что ты, дядя Савельич, нас морочишь!.. - перервал с приметной досадою Андрей. - На что ему забирать чужой народ; у него и своего довольно.

- Довольно, да не совсем. Вот что, ребятушки, мне рассказывал один проезжий: этот Бонапарт воюет со всеми народами; у него что год, то набор. Своих-то всех перехватал в некруты, так и набирает где попало.

- И я тоже слышал, - сказал один пожилой извозчик. - Вишь, какой неугомонный, все таскается с войском по чужим землям! Что это, Савельич, этим хранцузам дома не сидится?

- Видно, брат, земля голодная - есть нечего. Кабы не голод, так черт ли кого потащит на чужую сторону! а посмотри-ка, сколько их к нам наехало: чутьем знают, проклятые, где хлебец есть.

- Да, они на это куда сметливы, - сказал один извозчик в изорванном кафтане, - знают, где раки зимуют. Слышь ты, у нас все дурно, а все-таки к нам лезут!

Ориентация высшего сословия в России на французскую культуру дошла к 1812 году до абсурда. Отечественная война доказала пагубные последствия такой ориентации.
В Руси должна быть только Русь, а французское воспитание, французские моды, французская литература, французский язык извращают русское начало в дворянах, и это извращение начинает проникать даже в среду купечества и крестьянства (хотя эти два слоя как раз "самые русские" в России) - подобные мысли были присущи не одному Загоскину.*

- Об этом у нас и в Москве давно говорят. Но есть также слухи, что будто бы французы... избави господи!

- Что ж тут страшного? Разве нам в первый раз драться с Наполеоном?

- Да то, сударь, бывало за границею, а теперь, если правда, что болтают, и Наполеон сбирается к нам... помилуй господи!.. Да это не легче будет татарского погрома. И за что бы, подумаешь, французам с нами ссориться? Их ли мы не чествуем? Им ли не житье, хоть, примером сказать у нас в Москве? Бояр наших, не погневайтесь сударь, учат они уму-разуму, а нашу братью, купцов, в грязь затоптали; вас, господа, - не осудите, батюшка! - кругом обирают, а нас, беззащитных, в разор разорили! Ну, как бы после этого им не жить с нами в ладу?

- Но разве вы думаете, что с нами желают драться французские модные торговки и учители? Поверьте, они не менее вашего боятся войны.

- Конечно, батюшка-с, конечно; только - не взыщите на мою простоту - мне сдается, что и Наполеон-та не затеял бы к нам идти, если б не думал, что его примут с хлебом да с солью. Ну, а как ему этого не подумать, когда первые люди в России, родовые дворяне, только что, прости господи! не молятся по-французски. Спору нет, батюшка, если дело до чего дойдет, то благородное русское дворянство себя покажет - постоит за матушку святую Русь и даже ради Кузнецкого моста французов не помилует; да они-то, проклятые, успеют у нас накутить в один месяц столько, что и годами не поправить... От мала до велика, батюшка! Если, например, в овчарне растворят ворота и дворовые собаки станут выть по-волчьи, таи дивиться нечему, когда волк забредет в овчарню. Конечно, собаки его задавят и хозяин дубиною пришибет; а все-таки может статься, он успеет много овец перерезать. Так не лучше ли бы, сударь, и ворота держать на запоре, и собакам-та не прикидываться волками; волк бы жил да жил у себя в лесу, а овцы были бы целы! Не взыщите, батюшка! - примолвил купец с низким поклоном, - я ведь это так, спроста говорю.

- Я могу вас уверить, что много есть дворян, которые думают почти то же самое.

Аллегория эта в контексте остальных суждений купца прозрачна: собаки, воющие по-волчьи, - это "офранцузившееся" дворянство, волк - Наполеон, который "не затеял бы к нам идти, если б не думал, что его примут с хлебом да с солью".*

Книга, на мой взгляд, интересна своим описание быта того времени, лёгким и приятным для чтения языком. В описаниях преклонения дворян пред всем французским и опошления ими всего русского и самого понятия патриотизма со стороны русского человека легко прослеживается аналогия с современным нашим положением дел. Приятного Вам чтения!

* - «Исторический роман нашего времени» // Загоскин М. Н. Рославлев, или Русские в 1812 году: Роман / Вступ. ст. и коммент. А. Пескова (с. 3 - 14); - Мн.: Маст. лит., 1987. - 303 с.