В 1920-х годах в журнале "Пионер" работали несколько молодых художников. Только-только начинающих. По большому счету, они были еще никто и звать их никак.
Но что-то в них все-таки было, раз уж их приветили в "Пионере" и периодически давали заказы на иллюстрации. А в те голодные годы это иногда был вопрос жизни и смерти.
Один из этих юношей юношей не был. В выходных данных просто писали: "рис. В. Гвайта", и я не сразу установил, что полное имя художника - Виргиния Густавовна Гвайта.
Да и вообще ее биографию пришлось собирать по крупицам, даже фотографии ни одной не нашел.
Вообще, Виргиния Густавовна в эту повесть попала, что называется, "на тоненького". Я с самого начала решил, что напишу обо всех художниках, чьи иллюстрации в 1926 году есть хотя бы в двух номерах журнала - "единожды попав", как-то сложно называться "художником "Пионера".
Фамилия Гвайта в 1926 году упомянута как раз всего дважды – по минимальным требованиям.
В №21 она иллюстрировала практический материал "Театр теней" некоего Б.И.
А в №23 нарисовала обложку.
Более того - во всей этой компании молодых людей (а им действительно почти всем было 20+) товарищ Гвайта оказалась единственной, кто впоследствии так и не стал художником.
В итоге я, если честно, совсем уже собрался написать коротенькую, в два-три абзаца главу. Но...
Муж.
У Гвайты был муж.
"А кто у нас муж?" - спросите вы голосом артиста Миронова.
А я скажу: "Давайте обо всем по порядку".
Виргиния Густавовна Гвайта родилась 16 апреля 1901 года в Петербурге. Родители ее были из немцев, перебравшихся в Россию еще при Петре. Отец, Иоган Густав Гвайта (Guaita) был инженером и лесничим; мать, Наталья София Брёмер, занималась домом и детьми.
У Виргинии Густавовны был старший брат, неожиданно - Евгений Иванович, но, слава богу, тоже Гвайта. Любопытно, что во всех статьях, посвященных брату, сестру называют "Верой".
До войны семья жила в Либаве, нынешней латвийской Лиепае, но накануне Первой мировой войны мать с детьми переехала в Варшаву. Просто Наталья Карловна унаследовала капитал в 100 тыс. рублей, и по этому поводу в списке жильцов их варшавского дома завистливо была обозначена как "Н. Гвайта, капиталистка".
Брат поступил в Московский институт инженеров путей сообщений, но не закончил его - после начала войны решил перейти на военную службу. Евгений стал летчиком, точнее - еще авиатором.
После революции перешел на сторону красных, воевал в Гражданскую. Закончив войну с орденом Красного Знамени, что по тем временам было много круче, чем Герой Советского Союза, в 1921 году красвоенлет Гвайта стал первым советским директором Дерулюфта (Русско-германское общество воздушных сообщений или Deutsch-Russische Luftverkehrs A.G. - Deruluft).
А еще через год, в 1922-м, Евгений Гвайта прославился на весь мир, совершив одиночный перелет Лондон-Москва (2755 км. за 23 часа) на крохотном одноместном биплане «Авро-бэби», вовсе не случайно названном "бэби".
Виргиния-Вера же, закончив в 1918 году школу в Москве, работала стенографисткой, а параллельно брала уроки живописи. В 1922 году она поступила в Высшие театральные мастерские - было в Москве такое учебное заведение, основанное Всеволодом Мейерхольдом и просуществовавшее всего несколько месяцев - с февраля по ноябрь 1922 года.
Там Виргиния и познакомилась со своим мужем.
Беньямин Абрамович Ивантер родился в Вильно, закончил гимназию в Харькове, а летом 1920 года в возрасте 16 лет вступил в комсомол и пошел добровольцем в Красную Армию. Учился на командных курсах в Киеве, был отправлен на Южный фронт, но до Перекопа не доехал - сняли с поезда с тифом. Повезло, оклемался - но к тому времени Гражданская уже закончилась.
Время было веселым, но голодным, поэтому демобилизованный красноармеец чем только не занимался - работал хроникером в "Окнах Роста", репортерствовал в газете «Труд»...
К моменту их встречи Боб, как все его называли, был уже солидным 18-летним юношей и трудился помощником режиссера в театре Мейерхольда.
Они влюбились друг у друга сразу и быстро стали мужем и женой.
Есть любопытная закономерность - союзы, заключенные в трудные времена, живут дольше - наверное, невзгоды сплавляют людей надежнее, чем сытая жизнь.
Боб с Виргинией проживут вместе жизнь, пока смерть не разлучит их, но пока еще не подозревают об этом.
Пока что они выживают в голодные 1920-е и потому берутся за любую работу - она рисует и оформляет, он пишет очерки и фельетоны, сочиняет стихи.
Вместе они пробуют себя в качестве драматургов, сочиняют агитационные пьесы, выходившие в серии «Комсомольский театр» - «Рождество попа Сергея», «Земля зажглась», «Часовые революции», «Тень Карла Либкнехта» и многие другие.
А в 1925 году Боб, наконец, оседает- устраивается на полную ставку в журнал "Пионер", которому не было еще и года. Формально - секретарем редакции, реально - "прислугой за все". Под псевдонимами Бобкинс и Виркинс он пишет заметки, очерки, ведет кучу разных рубрик, придумывает подписи к рисункам - да что он только не делал!
Даже сценарии комиксов для художников сочинял.
Как вы, наверное, уже догадались, таинственный "Б.И.", писавший про театр теней - это тоже Беньямин Ивантер.
Годы шли. Ивантер активно делал "Пионер", и успевал еще писать "на сторону". Вот, например, их совместная "Звездная книжка".
А вот Виргиния...
Карьера художника у нее не задалась. Какое-то время она еще оформляла книги - иллюстрировала стихи Семена Кирсанова или науч-поп М. Ильина (Ильи Маршака) о транспорте "Вокруг света в 12 часов".
Но потом тяга к писательству оказалась сильней, и художник превратился в писателя. У Виргинии Гвайт вышло несколько книг, как правило, в научно-популярном жанре- "Превращения као-чу", "Двадцать два несчастья", "Летающие корабли" и др.
Но вообще-то и писательство особо не пошло. На самом деле Виргиния Густавовна все увереннее превращалась в домохозяйку. Нет, не так - в хранительницу семьи, прикрывающую спину мужу и обеспечивающую ему надежный тыл. А он в этом очень нуждался.
Одним из последних ее творческих проектов стало участие в задуманной Горьким серии "История фабрик и заводов" с книгой про историю Шатурской ГЭС.
Они там жили в то время. В Шатуру Ивантер был отправлен как "трехтысячник". Сейчас это слово уже мало кто помнит, но вообще-то это были три тысячи московских коммунистов и комсомольцев, отправленных в колхозы, на фабрики и заводы, чтобы проводить партийную и комсомольскую работу.
В Шатуре Боб работал по специальности, редактировал газету Шатурской электростанции, а Виргиния писала книгу.
Все изменилось в 1933 году. Боба пригласили вернуться в Москву, причем не просто так, а на должность главного редактора журнала "Пионер".
Тогда эта должность, правда, называлась ОТВЕТСТВЕННЫЙ редактор - тот, кто будет отвечать, если что.
Ситуация осложнялась тем, что до 1933 года журнал возглавляла Елена Владимировна Куйбышева – родная сестра высокопоставленного большевика Валериана Куйбышева. Говорят, она неплохо писала.
Может быть. Но редактором точно была неважным.
В. Куйбышев с сестрами. Елена - справа.
В своих воспоминаниях бывший тогда членом редколлегии Исай Рахтанов охарактеризовал куйбышевский "Пионер" так: "Журнал издавался словно бы для несуществующей пионерской парикмахерской, его следовало проглядывать рассеянным взглядом перед вызовом к мастеру, он состоял из плохих картинок и больших фотографий, для воспроизведения которых не имелось ни соответствующей бумаги, ни соответствующих полиграфических возможностей. Материала для чтения в нем почти не было. Крупноформатный, переполненный цифрами, он лежал вне читательских интересов".
Сегодня можно сказать короче - журнал был неоперабельно уныл чуть более, чем полностью.
Читать там было нечего от слова "совсем" - номера были переполнены очерками про XVII партконференцию, выдержками из речей секретарей ВЛКСМ, материалами к 14-летию Красной армии, беседами "Ленинский комсомол и его задачи", отчетами "Москва растет", а также рассказами прогрессивных зарубежных писателей про адище капитализма и угнетаемых негритят и тому подобной скулосводящей правоверностью.
Развлекательный контент начинался и заканчивался комплексами утренней гимнастики с картинками.
Возможно, дело было даже не в профессиональных качествах Елены Владимировны. Это все-таки были тридцатые - страшное время, когда головы летели, как кочаны капусты на уборке урожая. Вот и стремились все снять с себя даже тень возможных подозрений, продемонстрировать не просто лояльность - а суперлояльность, показаться святее Папы Римского.
И я буду последним, кто их за это обвинит.
Но тем большим будет уважение тому, кто рискнул в эти времена тотальной перестраховки напомнить все, что правоверность не отменяет качества, а лояльность - профессионализма.
Это действительно риск, причем серьезный. Это к мертвой скукотени претензий предъявить нельзя – там все правильно и как положено. А любой живой текст подставляется. А что уважаемый автор здесь имел в виду? А над чем он, собственно, смеется?
В 1933 году Ивантер начал делать совершенно новый журнал, сформулировав задачу так: "«Пионер» должен стать журналом для внимательного чтения — меньше цифр, больше живой жизни, уменьшим формат, за счет этого увеличим количество страниц, будем печатать рисунки только хороших художников, пусть в журнале работают настоящие писатели. Это ничего, что у Бориса Степановича Житкова колючий, неуживчивый характер, но зато никто лучше Житкова не умеет рассказывать ребятам о том, что их интересует, пожалуй, больше всего о технике".
Помните, одно время была популярна шутка, что психологическая атака - это матросы, скачущие с криком «Ура!» верхом на зебрах?
Вот вам обложка первого номера, который подписал в печать редактор Ивантер.
Почему на ней зебры? Потому что внутри - рассказ про заповедник Аскания-Нова, живших там зеброидов и их приключения во время Гражданской войны.
Рассказ абсолютно безупречный с точки зрения идеологии, но при этом - до жути интересный. Потому что тема - огонь!
Найти и отыграть такую тему и называется профессионализмом журналиста.
Дальше – больше. Практически сразу после прихода Ивантера в "Пионере" появились доктор Звеновой, который давал бесплатные советы вожатым звеньев.
Как поставить в лагере мачту для подъема флага, как правильно хранить иголку, как высушить спички во время дождя, как делать силовую гимнастику, как издалека услышать подъезжающий автомобиль - лайфхак из 30-х: воткнуть в землю нож и зажать зубами рукоятку. Я был шокирован, когда увидел, что в ивантеровском журнале пионеров вообще учили, как правильно сделать арбалет - и ничего, никто не парился.
В первом же номере появился и немножко психованный инженер Гидролюбов, которого отыгрывал заместитель редактора Иван Халтурин. Он рассказывал читателям, что "вода — самое интересное вещество на свете, что с водой можно проделать массу занимательных опытов, что о воде можно загадывать неисчислимое количество загадок. Что... ".
Тут же редакция опубликовала фотографию московской многоэтажки на Мясницкой, 21 авторства Родченко и просила пионеров помочь найти правильный ракурс, с которого ее надо рассматривать.
А еще через номер они решили продолжить тему зеброидов и прочих гибридов. Вот что у них получилось.
«Дорогие читатели! Редакция просит извинения за то, что произошло на этой странице.
Дело обстояло так. Мы попросили художника А. Каневского нарисовать для журнала таблицу гибридов, то есть выведенных людьми новых пород животных. Однако, заказав эту таблицу, мы не учли некоторых странностей характера этого талантливого художника. Вместо того чтобы нарисовать гибридов в соответствии с наукой, он понатаскал их невесть откуда и до сих пор утверждает, что они существуют на самом деле, хотя это ни с чем не сообразно.
Если вы догадались, что крокотух (сгосоtuch) — это полукрокодил-полупетух, то относительно, например, Тут-итама мы ничего сказать не можем. Нам это животное совершенно неизвестно.
По техническим причинам мы вынуждены напечатать рисунки в этом номере. Советуем ребятам не обращать на них внимания, а по возможности совсем не смотреть их. Для того чтобы не впасть в заблуждение относительно гибридов, советуем вам прочитать очерк Г. Замчалова о настоящих гибридах на стр. 14. Там уж все верно. Ручаемся».
Таинственный Тут-итам, кстати, удрал из рисунка и принялся слоняться по номеру.
— Нет, больше мне в этом номере делать нечего. Того и гляди поймают, в Зоопарк приведут, в клетку запрут. Не желаю я иметь дело ни с какими гибридами, ни с подозрительными, ни с настоящими. Давай-ка я лучше дам деру из этого журнала.
И Тут-Итам при помощи всех своих четырех ног, вытянув хвост палкой, кинулся вон со страниц нашего журнала.
Мы послали в погоню за ним художника Каневского, который должен проследить и описать его похождения в следующем номере.
В общем, в итоге Тут-Итам стал эдаким маскотом журнала, который хороводился и отжигал в каждом номере. А журнал "Пионер", возглавляемый Беньямином Ивантером, стал лучшим детским изданием страны.
Не в последнюю очередь еще и потому, что новый главный редактор прекрасно понимал, что на одном остроумии редакции долго не протянешь, и стягивал к себе лучших детских писателей страны.
В "Пионер" пришли как маститые классики вроде Пришвина или Паустовского, так и найденные редактором "молодые и наглые таланты" - одногодок главреда Аркадий Гайдар, с которым они по-настоящему подружились, Сергей Михалков с напечатанным в "Пионере" "Дядей Степой", Лазарь Лагин со "Стариком Хоттабычем". Юный Лев Кассиль, напечатав в журнале свою первую повесть «Кондуит», так и остался в "Пионере" - именно он поначалу придумывал приключения Тут-Итама.
Молодой Лев Кассиль
Ивантер открывал для русской литературы не только писателей, но и литературоведов. Вот что писал в мемуарах Ираклий Андронников:
"Летом 1937 года мы ехали с Беном Ивантером, с его женой и двенадцатилетней дочкой в Грузию. Занятия мои отношения к «Пионеру» иметь не могли. Я, начинающий в ту пору историк литературы, мечтал об академической репутации, принимал участие в подготовке нового издания Лермонтова и только что закончил расшифровку таинственных инициалов некоей Н. Ф. И., которые Лермонтов выставил в заглавии нескольких юношеских своих стихотворений. Я с увлечением рассказывал Ивантеру, с каким трудом удалось выяснить мне, что под этими буквами влюбленный Лермонтов скрыл, следуя романтической традиции, имя юной московской красавицы Наталии Федоровны Ивановой, как мне удалось отыскать в Москве внучку Ивановой, у которой хранился портрет Н. Ф. И., как напал я на след старинного семейного альбома, а в альбоме оказались еще не известные лермонтовские стихи, и-о счастье! — обращенные к той же самой… Н. Ф. Ивановой… На эту тему я уже написал статью.
— Все эти подробности, разумеется, в статью не вошли, — горделиво заявил я Ивантеру. — В ней сообщаются одни результаты поисков.
— Ты с ума сошел! — вскричал Ивантер. — Ты академическим стилем задурил себе голову! Это же детективная повесть! Если ты не можешь ее написать так, как ты ее рассказал, мы пригласим в редакцию ребят и посадим стенографистку. А потом ты обработаешь запись, и мы дадим ее в февральский номер. Назвать это надо как-нибудь вроде «Одна из загадок Лермонтова»… Нет! Лучше — «Лермонтовская загадка»… Или… постой: «Тайна Н. Ф. Ивановой». Или, может быть, лучше — «Загадка Н. Ф. И.»?… Да ты не спорь, ты сперва напиши…
Редакторский талант встречается не столь часто, как писательский, но Ивантер точно был редактором от Бога. Как писал тот же Рахтанов: "Все знавшие Ивантера, сталкивавшиеся с ним — и Гайдар, и Пришвин, и Паустовский, и Халтурин,— все, все считали, что он замечательный, непревзойденный редактор".
А Халтурин добавлял: "Ивантер был очень требовательным редактором: для того чтобы выработать контур будущего номера, мы порой — в спорах — обходили с ним несколько раз вокруг Кремля. Он был безжалостен к равнодушным людям, ко всякой неточности и неаккуратности. Но в то же время у него не было редакторского деспотизма — он говорил одному автору: «Мне не нравятся ваши рассказы, но я их печатаю, потому что я не могу объяснить, почему они мне не нравятся».
Вся эта феерия продолжалась до 1938 года, когда Ивантера все-таки зацепил Большой Террор. По счастью - зацепил самым краешком, "всего лишь" лишив любимой работы. Расстреляли все руководство ЦК ВЛКСМ, многих комсомольских функционеров посадили, еще больше - уволили.
Поскольку "Пионер" был изданием ЦК ВЛКСМ, сняли с главредов и Ивантера.
Тогда он садится писать. Всю свою жизнь обучая умению писать других, он, наконец, решается делать это сам. Но профессиональным писателем Беньямин Ивантер не стал.
Просто - не успел.
1941 год подвел черту под многими вещами.
Журнал "Пионер" без Ивантера тихо хирел. Когда-то он взял на географическую рубрику «Компас» студентку Литинститута Наташу Ильину, которую затем самолично выкормил и натаскал как журналиста. Она осталась в журнале и к сороковым доросла до заместителя главного редактора.
В марте 1941 года она пишет в письме: "Сейчас все ушли обедать, а я хочу опомниться от этой бестолковщины и суеты... Мне только беспредельно грустно.
Особенно когда вспоминаешь, что людей, для которых журнал был делом жизни, от него отстранили...
...Я встала к окну — и вдруг вспомнила один довольно далекий летний день у того же окна, когда так же стремительно летела мимо нас на город туча... А смотрели на нее тогда четверо: Валя, я, Моля Аскинази и Боб (Валентина Поддубная — ответсек журнала, Моисей Аскинази - художественный редактор - ВН). Окно было раскрыто. Мы сидели, кто на столе, кто на подоконнике, и спорили. О чем? Не помню. О журнале, разумеется. Все подробности запомнились так потому, что они сопровождали оч. большое чувство.
Я тогда подумала: вот мои близкие, мои друзья и спутники. С ними вместе надо найти свое отношение к жизни, свою правду о ней, свои слова. Этого нельзя найти раз навсегда. Вечно будем искать, ошибаться, находить и снова искать. Будем спорить. <...>
Таких споров теперь в редакции нет. И такого отношения к журналу тоже. Поэтому журнал делается бесперспективно, а у нас — чувство неудовлетворенности. Повернуть все это, зажечь созидательный огонек — я не в силах...».
Спустя несколько месяцев, летом 1941 года увидит свет первая книга Ивантера «Мои знакомые». «Будем надеяться, не последняя, как говорили мы с Ваней перед принятием стопки», — надписал он на форзаце своему бывшему заму Ивану Халтурину.
Вот только надпись эту делал уже не писатель Ивантер, а старший политрук РККА, одетый в новую форму и, как аттестовал себя сам Ивантер, «скрипящий ремнями, как чемодан».
Беньямин Ивантер, как и многие другие хорошие люди, добровольцем ушел на фронт.
В 1941 году на фронт шли выросшие мальчишки 1930-х, те, для кого он делал свой журнал. Он же сам учил их любви к Родине и готовности встать насмерть за нее - как же он мог не разделить их судьбу?
Они все-таки были какими-то особенными людьми.
Помните шурина Ивантера, летчика Гвайту?
Его судьбу не назовешь простой - он был репрессирован, сидел на Соловках, потом был в ссылке в Караганде. В Москву вернулся только в 1935-м. Вергиния записала в дневнике 26 ноября 1935 года: «Приезжал Геня — старший брат моего детства. Всё тот же веселый, приветливый, обаятельный и замечательный старший брат. Как будто не двадцать лет прошло. Все, конечно, в него влюбились, как и следовало ожидать, Боб, Чижик, Нина с Нютой и даже старуха Турубинер".
Евгений Гвайта с женой. 1922 г.
В Москве 40-летний Гвайта поступил в аспирантуру, защитил кандидатскую, и начал преподавать в МАДИ. С начала войны рвался на фронт, но институт не снимал с него бронь, да и 45 лет считались непризывным возрастом. Помогла эвакуация института - горьковский военкомат оказался покладистей московского и отправил бывшего летчика в действующую армию.
В декабре 1941 года он писал оттуда Ивантеру: "Непосредственных боевых впечатлений пока нет. Но одну проверочку личной готовности к боевой работе имел. В селе Труд провалился сквозь первый лёд мальчик лет восьми. Я пополз с палкой за ним и провалился тоже. Мальчика поймал и продержался с ним, пока не вытащили брошенной мне верёвкой. Он сильно закоченел, я — меньше. Важно, что я отделался даже без насморка, что с ним на шее в одежде довольно долго мог продержаться, и что когда лез, не было даже подсознательного колебания. Значит, ни физической, ни моральной мягкотелости не обнаружил. Думаю, что и в бою мягкотелым не буду. Шесть лет жизни в Москве и звание кандидата меня не испортили… Жду с нетерпением, когда пошлют вперёд».
Красвоенлет Е.И. Гвайта
Евгений Гвайта честно пройдет всю войну, будет награжден несколькими орденами, с него снимут судимость, он доживет до Победы, но война полностью подорвет здоровье бывшего летчика, и он умрет зимой 1946 года, немного не дожив до пятидесяти.
Боб тоже очень много писал с фронта - Виргинии и дочери, эти письма даже были опубликованы в 1945 году в журнале "Знамя". Служа в дивизионной газете 4-й ударной армии с прекрасным названием «Врага на штык», он рассказывал жене: «Ты представить себе не можешь, как уютно в танке, когда идёт осенний проливной дождь и все кругом, как утки, а там сухо. Лежишь, скорчившись в три погибели, всё-таки не гостиная и не спальня, и чувствуешь — да, ей-богу, уютно. Или где-нибудь на сеновале, или просто в сарае, или в бане. Как странно кажется это понятие уюта».
Старший политрук Ивантер (справа) и майор Батюк, Калининский фронт, 1941 г.
И очень, очень хотел писать.
«У меня сейчас как будто источник раскрылся, на что ни посмотрю, о том и могу писать. Так как-то за каждой пепельницей могу открывать людей и события... Я очень рад, что нашел возможность сейчас для настоящей работы литературной с напряжением... Если буду работать каждый месяц, то к ноябрю, пожалуй, и книжка рассказов наберется...».
Летом 1942 года Виргиния получит похоронку - большое, на четырех машинописных листах письмо, написанное "по поручению коллектива" ответственным редактором газеты "Врага - на штык!" батальонным комиссаром Титовым.
Вот что там говорится об обстоятельствах смерти:
«...Мы шли и смеялись, — рассказывал командир-танкист, которого он сопровождал к танкам. — Рвутся снаряды, шмякаются мины, а мы идём и поём... Батальонный комиссар рвёт цветочки, прячет их в карман и рассказывает о «Войне и мире»...
— Я буду писать очерк о вашей храбрости, о вашем спокойствии под огнём, — говорит он мне.
— А вы сами, — отвечаю я, — товарищ комиссар... Моё дело привычка, а вот вы... Война ведь не ваша профессия...
— Отечественная война — дело каждого большевика, каждого советского патриота, — возражает он. — Правильно?».
"Смерть наступила мгновенно, - успокаивал Виргинию батальонный комиссар. - Осколок снаряда поразил его в голову. Он не успел даже почувствовать произошедшего, не сказал ни слова. Через несколько часов тело Беньямина Абрамовича удалось вынести из боя. С воинскими почестями мы предали его земле. Могила товарища ИВАНТЕРА находится в деревне Веревкино Ильинского района Калининской области, подле школы, там, где он жил и работал последние месяцы».
Позже его прах будет перенесен в братскую могилу в деревне Бенцы Западнодвинского района Тверской области.
Виргиния Густавовна проживет еще много лет - по крайней мере, в 1961 году она была еще жива. Но она больше не будет ни писать, ни рисовать.
На этом можно было бы и закончить эту историю, но я бы хотел добавить последний штрих.
Вскоре после начала войны бывшую ведущую рубрики "Компас" Наталью Ильину назначат главным редактором журнала "Пионер" и в августе 1941 года она подпишет в печать первый военный номер журнала.
Наталья Ильина будет возглавлять "Пионер" в течении 30 лет, с 1941 до 1971 год и сформирует, де-факто, советский канон литературного журнала для подростков.
Все эти годы во всех интервью она неизменно будет подчеркивать, что является ученицей Беньямина Ивантера и в своей деятельности развивает заложенные им принципы.
Вот так.
Зерна, упавшие в землю - прорастут.
________
Это очерк из моего нового проекта "Жил-был художник один..." о компании молодых голодных художников, рисовавших в журнал "Пионер" в 1920-е, и о том, что из кого получилось.
Другие очерки этого проекта на Пикабу:
"Жил-был художник один..."
Про художника, чьи работы известны всем, а фамилию знают немногие
Бывший князь, а ныне трудящийся Республики
Турмалин - счастливый камень
_______________________
Моя группа во ВКонтакте - https://vk.com/grgame
Моя группа в Телеграмм - https://t.me/cartoon_history
Моя страница на "Автор.Тудей" - https://author.today/u/id86412741
