Предполагаю, что в прошлой жизни я был кем-то вроде петербургского эстета, сочинявшего пьесы, а теперь реинкарнировал в эпоху, где читают мемы, а не Булгакова, и путают сарказм с хамством. Эти мысли терзают меня поскольку я каждой клеточкой своего организма ненавижу «носителей унаследованной тьмы» — с той же степенью изящного презрения, как какой-нибудь герой средней руки XIX века. Может я был кем-то, кого загнали в подвал и расстреляли из трёхлинейки? А потом жрали самогон над его телом и угорали закусывая семечками… В такие моменты особенно остро ощущаешь: я — выкидыш времени. Заблудшая душа из прошлого, возрожденная в мире, где за знание слова "гаплогруппа" можно получить по лицу, а фраза "я читаю Кнута Гамсуна" звучит как признание в содомии.
Я — культурный пережиток, музейный экспонат, случайно оживлённый током небесной ошибки и выброшенный в эпоху, где телевизор служит алтарём, а рептилоиды — предметом серьёзных дебатов.
Моё существование — это перманентный акт антикварного страдания: я — как фарфоровая ваза, поставленная в курятнике. В меня не верят, меня не понимают, но тем не менее ещё слушают — с удивлением, подозрением и тоской по собственной недалёкости.
Они — эти существа в спортивных куртках и с IQ уровня комнатной температуры — взяли власть. Не официально, конечно. По факту. Их теперь большинство, а в мире, где количество победило смысл, это значит всё. Они диктуют вкус, язык, эмоцию. Они объявили войну нюансу, подтексту, полутонам — всему тому, что требует тонкой душевной настройки.
Слово стало подозрительным, мысль — вызывающей, а знание — прямым оскорблением чувств простолюдина. Попробуй в компании упомянуть Канта — тебя не побьют, нет. Тебя обставят тишиной, липкой и плотной, как кисель из презрения. Или, хуже, начнут сочувственно интересоваться, “епте, а ты типо в теме?”
Наша реальность это Паша Техник? КТО ЭТО?! Культ? Символ? Эпоха?
Если угодно — эманация деградации, доведённая до формы идола. Но, в отличие от древнегреческих богов, олицетворяющих доблесть, красоту и трагедию, он — идол эпохи, где героизмом считается не умереть от собственной глупости до двадцати пяти. Что он сделал? Пердёж в прямом эфире стал откровением, а саморазрушение — методом самореализации?
Я каждый день наблюдаю их. «Носителей унаследованной тьмы». Они едут в метро, говорят о чём-то на своих диалектах, где каждое третье слово — матерное, а каждое второе — бессмысленное. Они воспитывают детей, которых уже с пелёнок учат главному: думать — опасно, знать — подозрительно, отличаться — преступно.
Я не воюю. Я слишком изящен для драки и слишком трезв для диалога. Я — фауна в изгнании. Печальная, остроумная, язвительная фауна, вымершая где-то между последним номером журнала «Вестник Европы» и первой серией шоу "Беременна в 16".
В мире, где унитаз — трибуна, а срач в комментариях заменил литературный диспут, культура не умирает — она лежит лицом в луже, изнасилованная, заплёванная, с вырванными страницами. И знаете, что хуже всего? Это снимают на телефон. Под музыку. С фильтром.
