Советую посмотреть

Если честно, какая-то часть меня хочет, чтобы мои глаза никогда не видели ничего прекраснее на экране. Чтобы пик этой визуальной одержимости анимацией пришёлся именно на Аркейн. Потому что куда дальше? Куда расти после этой безумной красоты?

Первый сезон задал планку, второй – с нахальством говорит: «Подержи моё пиво. Видишь этот кадр? Он как картина. Маслом по сердцу». Свет, тени, пластика движения, лица, которые чувствуешь как живые – они полны интимной подлинности. Иногда кадры хочется останавливать. Не чтобы проанализировать. Чтобы поплакать.

А музыка? Которая как соавтор рассказывает историю. Которая не заполняет тишину, а берёт за руку и ведёт сквозь боль, трип, драку. Каждый трек как внутренняя речь героя, только ритмичная.

Вы правы, сюжет простой, а где-то и банальный. Ну да. Но это как сказать, что «звезда» – просто шар сгоревшего водорода. Месть, прощение, раскаяние – всего три слова, а между ними километры страха, ярости, любви и боли. Простота сюжета в Аркейне – это не недостаток, а прицел. Как будто авторам было важно не расплескать. Чтобы ты не увяз в политике и схемах, а смотрел в глаза Джинкс, когда она дрожит, как спичка, и пытается не сгореть.

И тут мы подходим к главному. К ней. К ним. К сёстрам.

Я смотрел на Джинкс – и всё болело. Не от того, что она «плохая» или «сломалась». А от того, как она держится за Ви. Как за канат, привязанный к реальности. Её психозы – это не стиль. Не эстетика. Это истерика сироты, которую раз за разом бросали. Каждая её вспышка – крик: «Ты слышишь меня, сестрёнка?»

Но Ви не всегда слышала. Ви пыталась оставаться сильной. Такой, чтобы защитить. Но как защищать, если ты сам состоишь из швов?

Сила Ви – маска. Она сжимает кулаки, потому что, если отпустить, мир просто кончится. Она не знает, как говорить, она умеет только спасать. Но спасение в Аркейне – это не всегда про добрый жест. Иногда это про боль. Иногда про предательство. Иногда – это ошибка.

И весь второй сезон – это их попытка протянуть друг к другу руки, стоя по разные стороны обрыва. Иногда я думал, что уже поздно. А потом смотрел – и верил: может быть, не поздно. Может быть, сестра – это не про биологию. Это про выбор.

Когда мы с Ларисой начали второй сезон, я растерялся: «Что это за чел?», «Почему все плачут?», «Революция?!» Всё же три года перерыва сильно надрывают нить повествования. Но пока ты в недоумении смотришь на фейерверк из красок, он тебя манит и ты с придыханием ждёшь конца истории.

Перед титрами финала случается всё сразу. Много, плотно, почти без воздуха. Ты не успеваешь поговоревать о павших и порадоваться за выживших. Но ты доволен. Потому что часть этой истории теперь с тобой. В красках. В семье, которую ты обрёл. И в семье, которую ты оплакивал.

9 из 10, потому что красота готова скрыть шероховатости.

Не про смерть, а про тишину, которая после.

Обычно кино показывает, что случилось. В этом случае оно сажает тебя в автобус, полный незнакомцев, и говорит: «Слушай». Кто-то молчит, кто-то шутит, кто-то пьёт воду с таким видом, будто запивает слёзы. А двое в центре – братья, как две формы одного горя. Один – интровертный кокон Айзенберга, который проживает утрату через попытку быть ближе к себе. Второй – экстравертный Калкин, у которого внутренняя боль течёт наружу.

Два брата – две модели переживания: одна – вслушивается, вторая – откликается. И вместе они – полная картина. Их диалоги – спор между двумя вариантами сочувствия. Один боится громкости, другой молчания. И между ними – светлый юмор, где не нельзя не посмеяться, иначе что-то внутри рухнет.

Я прочитал в одной рецензии, что Калкин здесь играет сам себя. Но это полуправда. Киран просто не играет, а живёт. Словно камера снимает мокьюментари и картинка на экране совпадает с той, что есть у Калкина в реальности: немного дёрганой, смешливой, но такой же тёплой, как лицо Дроздова. Кто-то назовёт это обманом. Но как же этот обман хорош!

Иногда картинка закрывается в себе, и ты чувствуешь дух фестивального кино, которое не хочет быть до конца понятым. Но в этой недосказанности — правда. Потому что настоящая боль редко бывает чёткой. Она размазанная, как мокрые следы в тетради.

Фильм не делает громких заявлений. Он лишь показывает: иногда боль — это завтрак с незнакомцами. Иногда взгляд на могилу, к которой не знаешь, как приблизиться. Или на брата, которого ты не можешь обнять, но не хочешь отпускать.

В общем, 7,5 из 10. Потому что настоящая боль – не совершенна. Но она настоящая.

Есть фильмы, которые не развлекают, а сразу хватают тебя за ворот рубашки и шепчут: «Кого мы сегодня будем пытать?». Да, ты хотел расслабиться, попить чаёк, но в итоге сидишь вжавшись в кресло, как на экзамене по этике, где каждый неправильный ответ – смертельный. Это «Немыслимое».

Сюжет – минималистичный, почти камерный. В подвале сидит человек, который знает плохое. Над ним склонился Сэмюэль Л. Джексон в режиме «я не хочу, но сделаю». И где-то между ними – ты. Потому что фильм не показывает допрос, а вкручивает его в тебя. Постепенно, методично, лишая права остаться нейтральным.

Это не кино ради эмоций. Это кино-эксперимент, в котором эмоциональность работает не через музыку, композицию кадра и крупные планы, а через холодное давление: «Как бы поступил ты?», «Где твоя граница?», «Цель оправдывает средства, если на кону – миллион жизней?» Отвечать не обязательно. Но молчание здесь будет звучать громко.

Актёрская игра? В диапазоне от «телевизионно» до «ну, ладно, это Сэмюэль». Он как всегда делает фирменное: строгий, харизматичный, сдержанно-истеричный. Да, он, скорее, просто есть, чем играет, но в данном случае это работает. Потому что сам фильм не про то, как сыграли, а про то, что запустили.

Временами фильм перегибает. Местами срывается в театральность, местами – в картонную драму. Он не ровный. Но идейно – чёрт возьми, нам дают подумать так. Не на уровне «Что есть добро?», а на уровне «Ты точно хочешь остаться добрым, если от этого кто-то умрёт?»

«Немыслимое» – не шедевр, он даже не хорош. Но это честная попытка проговорить страшное. Это фильм, который говорит неприятные вещи, да не всегда умело, но всегда с намерением. А намерение в вопросах добра и зла может быть важнее исполнения.

6,5 из 10. Потому что думать – больно. А иногда приходится.

Где-то в лесу, между грибами, которые нельзя есть, и домами, в которые не стоит заходить, прячется фильм «Гретель и Гензель». Он не бежит за тобой с топором в руке — он ждёт. Как старая ведьма у печи: терпеливо, загадочно, с жуткой вежливостью. Это не привычный хоррор, а мрачная сказка, у которой в корнях что-то гниёт. И ты как крестьянский ребёнок средневековья знаешь, что тут не про уют, но всё равно тянешься поближе. Потому что красиво. Потому что странно. Потому что там может быть ответ — или ловушка.

Фильм выстроен, как готическая фотосессия по мотивам братьев Гримм. Композиция – будто снята на старинный фотоаппарат, где каждая сцена – это картина, а каждая тень говорит: «Осторожно». Даже грязь здесь будто отретуширована. Чёрный не просто чёрный, а со вкусом горелого дерева. И лес — не просто фон, а персонаж, который смотрит на тебя из-под корней.

Гретель — не девочка из сказки, а молодая ведьма на стадии метаморфозы. Слишком умная, слишком взрослая, слишком холодная для своего возраста. А Гензель — как напоминание о том, кем она была. Или кем могла бы быть. Они вдвоём, как два забытых в лесу зеркала: одно отражает силу, другое — слабость, и оба искажают правду.

Ведьма — не просто злая старуха, а соблазн. Соблазн стать кем-то, кто больше не боится. Кто выбирает не добро, а силу. Кто не спасает, а поглощает. И это пугает не потому, что страшно — а потому что в этом кроется часть общечеловеческой правды, которую мы не хотим в себе признать.

История режиссёра Перкинса сама напоминает готическую сказку. Трагичную, но назидательную. Сын актёра Энтони Перкинса (Норман Бейтс Хичкока) и фотографа и актрисы Берри Беренсон, которая была в одном из самолётов 11 сентября. Будто тень трагедии и психоанализа поселилась в тенях каждого его фильма.

Сюжет «Гретель и Гензель» местами буксует, как телега по лесной дороге: не всегда понятно, зачем мы свернули именно сюда. Иногда ты хочешь крикнуть: «А можно проще?». Но наступает кадр, где окно светится жёлтым в фиолетовой тьме, и ты заворожённо отвечаешь: «Продолжай».

Это фильм, который говорит: «Сказки не для детей». Это путь взросления, где лес — это ты сам, только без GPS и с шёпотом деревьев в темноте. Да, концовка не шокирует — она просто встает перед тобой, как факт. Как зеркало. Смотришь в него — и не сразу понимаешь, кто на кого смотрит.

7 из 10. Потому что идеально кривое. И в этом — ведьмин стиль.