Вторая Мировая

«От нечестивого органиста — гимн ненависти»

Самое громкое информационное событие 1938 года произошло 29 сентября, когда четыре государственных деятеля встретились в мюнхенском доме Фюрера, чтобы перекроить карту Европы. Тремя государственными деятелями, посетившими эту историческую конференцию, были премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье и диктатор Италии Бенито Муссолини. Но, несмотря ни на что, доминирующей фигурой в Мюнхене был немецкий хозяин, Адольф Гитлер.

Фюрер немецкого народа, главнокомандующий немецкой армией, военно-морским флотом и военно-воздушными силами, канцлер Третьего рейха, герр Гитлер в тот день в Мюнхене собрал плоды смелой, вызывающей, безжалостной внешней политики, которую он проводил в течение пяти с половиной лет. Он разорвал Версальский мирный договор в клочья. Он перевооружил Германию до зубов - или настолько, насколько это было возможно. Он украл Австрию на глазах у охваченного ужасом и, по-видимому, бессильного мира.

Все эти события были шокирующими для стран, которые всего 20 лет назад победили Германию на поле боя, но ничто так не напугало мир, как безжалостные, методичные, управляемыми нацистами события, которые в конце лета и начале осени угрожали развязать мировую войну из-за Чехословакии. Когда он без кровопролития превратил Чехословакию в марионеточное государство Германии, вынудил к радикальному пересмотру оборонительных союзов Европы и получил свободу действий в Восточной Европе, получив обещание “развязать руки” от могущественной Великобритании (а затем и Франции), Адольф Гитлер, без сомнения, стал человеком 1938 года года.

Большинство других мировых деятелей 1938 года утратили свою значимость по мере того, как год подходил к концу. Казалось, что “почётный мир” премьер-министра Чемберлена, как никогда ранее, не принес ни того, ни другого. Все большее число британцев высмеивало его политику умиротворения диктаторов, считая, что ничто, кроме унизительной капитуляции, не может удовлетворить амбиции диктаторов.

Среди многих французов возникло ощущение, что премьер-министр Даладье несколькими росчерками пера в Мюнхене превратил Францию во второразрядную державу. Подражая Муссолини в своих жестах и копируя кричащий комплекс триумфатора Гитлера, некогда либеральный Даладье в конце года был вынужден прибегать к парламентским уловкам, чтобы сохранить свой пост.

В 1938 году диктатор Муссолини был всего лишь младшим партнером в фирме "Гитлер и Муссолини Инкорпорейтед". Его шумная агитация за то, чтобы отторгнуть Корсику и Тунис от Франции, была расценена как слабый блеф, непосредственными целями которого были не более чем снижение платы за проезд итальянских судов по Суэцкому каналу и контроль над железной дорогой Джибути - Аддис-Абеба.

Ушел с международной арены Эдуард Бенеш, в течение 20 лет считавшийся “Самым умным маленьким государственным деятелем Европы”. Последний президент свободной Чехословакии, теперь он был больным изгнанником страны, которую помог основать.

Благочестивый китайский генералиссимус Чан Кайши, "Человек года" 1937 года, был вынужден отступить в “Новый” Западный Китай, где он столкнулся с возможностью стать всего лишь респектабельным номинальным главой всеохватывающего коммунистического движения.

Если бы Франсиско Франко выиграл гражданскую войну в Испании после своего великого весеннего похода, он вполне мог бы стать лучшим материалом для "Человека года". Но победа все еще ускользала от генералиссимуса, а усталость от войны и недовольство правых сделали его будущее сомнительным.

На американской арене 1938 год не был годом одного человека. Конечно, это был не год Франклина Рузвельта: его чистка потерпела поражение, а его партия потеряла значительную часть своего влияния в Конгрессе. Госсекретарь Халл запомнит добрососедский 1938 год как год, когда он увенчал свои усилия по заключению торгового договора британским соглашением, но история не будет связывать мистера Халла конкретно с 1938 годом. В конце года в Лиме его план континентальной солидарности двух Америк потерпел крах.

Но фигура Адольфа Гитлера шествовала по съежившейся Европе со всей развязностью завоевателя. Не тот простой факт, что фюрер подчинил своей абсолютной власти еще 10 500 000 человек (7 000 000 австрийцев, 3 500 000 судетцев), сделал его Человеком 1938 года. Япония в то же время пополнила свою империю десятками миллионов китайцев. Более значительным был тот факт, что в 1938 году Гитлер стал самой большой угрозой, с которой сталкивается сегодня демократический, свободолюбивый мир.

Его тень простиралась далеко за пределы Германии. Небольшие соседние государства (Дания, Норвегия, Чехословакия, Литва, Балканы, Люксембург, Нидерланды) боялись обидеть его. Во Франции нацистское давление было отчасти причиной некоторых антидемократических указов, принятых после Мюнхена. Фашизм открыто вторгся в Испанию, спровоцировал восстание в Бразилии, тайно помогал революционным движениям в Румынии, Венгрии, Польше, Литве. В Финляндии министру иностранных дел пришлось уйти в отставку под давлением нацистов. После Мюнхена во всей Восточной Европе наметилась тенденция к уменьшению свободы и усилению диктатуры. Только в США демократия к концу года почувствовала себя достаточно сильной, чтобы одержать верх над Гитлером.

ФашИнтерн, во главе которого стоял Гитлер, а за ним - Муссолини, Франко и японская военная клика, возник в 1938 году как международное революционное движение. Сколько бы он ни разглагольствовал о махинациях международного коммунизма и международного еврейства, сколько бы ни твердил, что он всего лишь пангерманец, пытающийся объединить всех немцев в единую нацию, фюрер Гитлер сам стал №1 в интернациональной революции - настолько, что если сейчас и произойдет часто предсказываемая борьба между фашизмом и коммунизмом, то только из-за двух диктаторов-революционеров. Гитлер и Сталин слишком велики, чтобы позволить друг другу жить в одном мире.

Но фюрер Гитлер не считает себя революционером; он стал им только в силу обстоятельств. Фашизм обнаружил, что свобода прессы, слова, собраний представляет потенциальную угрозу его собственной безопасности. В фашистской фразеологии демократия часто ассоциируется с коммунизмом. Фашистская борьба против свободы часто ведется под ложным лозунгом “Долой коммунизм!” Прошлым летом одна из главных претензий Германии к демократической Чехословакии заключалась в том, что она была “форпостом коммунизма”.

Поколение назад западная цивилизация, по-видимому, переросла основные пороки варварства, за исключением войн между нациями. Коммунистическая революция в России способствовала распространению классовой войны. Гитлер довершил ее другой, межрасовой войной. Фашизм и коммунизм возродили религиозную войну. Эти многочисленные формы варварства привели в 1938 году к проблеме, из-за которой люди, возможно, скоро снова будут проливать кровь: проблема цивилизованной свободы против варварского авторитаризма.

Более мелкие люди года казались ничтожными по сравнению с фюрером. Бесспорным жуликом года стал покойный Фрэнк Дональд Костер ("Мошенник года"), а Ричард Уитни, который сейчас находится в тюрьме Синг-Синг, занял второе место.

Спортсменом года стал теннисист Дональд Бадж, чемпион США, Англии, Франции, Австралии.

Авиатором года стал 33-летний Говард Робард Хьюз, неуверенный в себе миллионер, который трезво, точно и безошибочно пролетел 14 716 миль вокруг вершины мира за три дня, 19 часов и восемь минут.

Человеком года на радио был признан молодой Орсон Уэллс, который в своей знаменитой передаче "Война миров" напугал людей меньше, чем Гитлер, но больше, чем когда-либо пугало радио, продемонстрировав, что радио может быть огромной силой в разжигании массовых эмоций.

Драматургом года стал Торнтон Уайлдер, ранее известный литератор, чья первая пьеса на Бродвее "Наш город" была не только остроумной и трогательной, но и имела большой успех.

Габриэль Паскаль, продюсер "Пигмалиона", первой полнометражной картины, снятой по мотивам многословных драм Джорджа Бернарда Шоу, был удостоен звания "Кинематографист года" за то, что обнаружил богатый драматический материал, когда другие знаменитые продюсеры потеряли всякую надежду когда-либо его использовать.

"Людьми года", выдающимися в области всесторонней науки, были признаны три исследователя-медика, которые обнаружили, что никотиновая кислота является лекарством от пеллагры у человека: доктора Дж. Том Дуглас Спайс из больницы общего профиля Цинциннати, Марион Артур Бланкенхорн из Университета Цинциннати, Кларк Нил Купер из Ватерлоо, штат Айова.

В религиозном отношении две выдающиеся фигуры 1938 года резко отличались друг от друга, за исключением своей оппозиции Адольфу Гитлеру. Один из них, 81-летний папа Пий XI, с “горькой грустью” рассказал об антисемитских законах Италии, преследовании итальянских католических инициативных групп, приеме, который Муссолини оказал Гитлеру в мае прошлого года, и с грустью заявил: “Мы пожертвовали своей прежней жизнью ради мира и процветания народов”. Проведя большую часть года в концентрационном лагере, протестантский пастор Мартин Нимоллер мужественно свидетельствовал о своей вере. Примечательно, что лишь немногие из этих людей года могли бы свободно реализовать свои достижения в нацистской Германии. Гении свободной воли были настолько подавлены гнетом диктатуры, что выпуск поэзии, прозы, музыки, философии и искусства в Германии был действительно скудным.

Человек, который несет наибольшую ответственность за эту мировую трагедию, - угрюмый, задумчивый, невзрачный 49-летний аскет австрийского происхождения с усами Чарли Чаплина. Адольф Гитлер, сын мелкого австрийского таможенного чиновника, был воспитан любящей матерью как избалованный ребенок. Постоянно проваливая даже самые элементарные занятия, он вырос полуобразованным молодым человеком, не подготовленным ни к какому ремеслу или профессии и, казалось бы, обречен на провал. Блестящую, очаровательную, космополитичную Вену он научился ненавидеть за то, что называл ее "семитской"; ему больше нравился однородный Мюнхен, его настоящий дом после 1912 года. Для этого человека без профессии и с ограниченными интересами Великая война была долгожданным событием, которое дало ему какую-то цель в жизни. Ефрейтор Гитлер участвовал в 48 боях, был награжден немецким железным крестом первого класса, один раз был ранен и один раз отравлен газом, находился в госпитале, когда было объявлено перемирие 11 ноября 1918 года.

Его политическая карьера началась в 1919 году, когда он стал партийцем № 7 малочисленной немецкой рабочей партии. Обнаружив свои ораторские способности, Гитлер вскоре стал лидером партии, изменил ее название на Национал-социалистическую немецкую рабочую партию и написал антисемитскую, антидемократическую и авторитарную программу. Первый массовый митинг партии состоялся в Мюнхене в феврале 1920 года. Месяцем позже вождь намеревался принять участие в попытке монархистов захватить власть, но для этого неудавшегося путча фюрер Гитлер прибыл слишком поздно. Еще менее успешная попытка национал-социалистов - знаменитый Мюнхенский пивной путч 1923 года - привела к гибели части "мучеников", а герра Гитлера посадили в тюрьму. Заключение в Ландсбергской крепости дало ему время написать первый том “Майн кампф”, который теперь стоит "обязательно" на каждой немецкой книжной полке.

Объявленная вне закона во многих округах Германии, Национал-социалистическая партия, тем не менее, неуклонно увеличивала число своих членов. Проверенные временем методы Таммани-Холла по оказанию множества мелких услуг сочетались с шумным терроризмом и кричащей патриотической пропагандой. Усердно культивировался образ мистического, воздержанного, харизматичного фюрера.

Только в 1929 году национал-социализм впервые получил абсолютное большинство на городских выборах (в Кобурге) и впервые продемонстрировал свои значительные результаты на выборах в провинции (в Тюрингии). Но с 1928 года партия почти постоянно набирала силу на выборах. На выборах в рейхстаг в 1928 году она набрала 809 000 голосов. Два года спустя за национал-социалистских депутатов проголосовали 6 401 016 немцев, в то время как в 1932 году число проголосовавших составило 13 732 779. Несмотря на то, что ему все еще не хватало большинства голосов, голосование, тем не менее, стало впечатляющим доказательством силы этого человека и его движения.

Ситуация, породившая это демагогическое, невежественное, отчаянное движение, была присуща зарождению Германской республики и стремлению значительной части политически незрелого немецкого народа к сильному, властному руководству. Демократия в Германии была зачата в условиях военного поражения. Именно Республика поставила свою подпись (неохотно) под унизительным Версальским договором, и это позорное клеймо никогда не изгладилось из памяти немцев.

Ни для кого не секрет, что немецкий народ любит униформу, парады, воинские формирования и легко подчиняется властям. Фридрих Великий - герой самого фюрера Гитлера. Это восхищение, несомненно, проистекает из военной доблести Фридриха и его автократического правления, а не из любви к французской культуре и ненависти к прусскому хамству. Но, в отличие от утонченного Фридриха, фюрер Гитлер, начитанность которого всегда была очень ограничена, приглашает в гости немногих великих умов, и фюрер Гитлер не согласился бы с утверждением Фридриха о том, что он “устал править рабами”.

В плохих условиях, не смотря на хорошую погоду, Германская республика рухнула под тяжестью депрессии 1929-1934 годов, во время которой безработица в Германии возросла до 7 000 000 человек, несмотря на общенациональный поток банкротств и неудач. Призванный к власти в качестве канцлера Третьего рейха 30 января 1933 года престарелым президентом-маразматиком Паулем фон Гинденбургом, канцлер Гитлер начал выворачивать рейх наизнанку. Проблема безработицы была решена с помощью:

• 1) широкомасштабной программы общественных работ;

• 2) интенсивной программы перевооружения, включая создание огромной постоянной армии;

• 3) принудительного труда на государственной службе (немецкий трудовой корпус).;

• 4) заключение политических врагов и работников-евреев, коммунистов и социалистов в концентрационные лагеря.

То, что Адольф Гитлер и компания сделали с Германией менее чем за шесть лет, вызвало бурные и восторженные аплодисменты большинства немцев. Он избавил нацию от послевоенного пораженчества. Под знаменем свастики Германия была объединена. Это была не обычная диктатура, а скорее диктатура огромной энергии и великолепного планирования. “Социалистическая” часть национал-социализма могла вызывать насмешки у ярых марксистов, но нацистское движение, тем не менее, имело массовую основу. Построенные 1500 миль великолепных автомагистралей, программы по продаже дешевых автомобилей и простых пособий для рабочих, грандиозные планы по восстановлению немецких городов вызывали у немцев чувство гордости. Немцы могли есть много продуктов-заменителей или носить эрзац-одежду, но они ели. То, что Адольф Гитлер и компания сделали с немецким народом за это время, повергло цивилизованных мужчин и женщин в ужас. Гражданские права и свободы исчезли. Противодействие нацистскому режиму стало равносильно самоубийству или еще худшему. Свобода слова и собраний - это анахронизмы. Репутация некогда прославленных немецких учебных центров исчезла бесследно. Образование было сведено к национал-социалистическому катехизису.

Темп ускорился. 700 000 евреев Германии подверглись физическим пыткам, у них отняли дома и имущество, лишили возможности зарабатывать на жизнь, прогнали с улиц. Теперь их удерживают ради “выкупа” - гангстерский трюк, который использовался веками. Но пострадали не только евреи. Из Германии прибывает постоянный, постоянно увеличивающийся поток беженцев, евреев и неевреев, либералов и консерваторов, католиков и протестантов, которые больше не могли терпеть нацизм. На обложке журнала TIME органист Адольф Гитлер исполняет свой гимн ненависти в оскверненном соборе, в то время как жертвы висят на колесе Св. Екатерины под взглядами нацистских иерархов были нарисованы бароном Рудольфом Чарльзом фон Риппером, католиком, который считал Германию невыносимой страной. Тем временем Германия превратилась в нацию униформистов, шагающих гусиным шагом под дудку Гитлера, где десятилетних мальчиков учат бросать ручные гранаты, где к женщинам относятся как к машинам для размножения. Однако самую жестокую шутку Гитлер и компания сыграли с теми немецкими капиталистами и мелкими бизнесменами, которые когда-то поддерживали национал-социализм как средство спасения буржуазной экономической структуры Германии от радикализма. Нацистское кредо о том, что человек принадлежит государству, распространяется и на бизнес. Некоторые предприятия были полностью конфискованы, с других был взят налог на капитал. Прибыль строго контролировалась. Некоторое представление об усилении государственного контроля и вмешательства в бизнес можно получить из того факта, что в прошлом году 80% всех строительных и 50% всех промышленных заказов в Германии были получены от правительства. Испытывая острую нехватку продовольствия и финансовых средств, нацистский режим захватил крупные поместья и во многих случаях коллективизировал сельское хозяйство - процедура, в корне схожая с русским коммунизмом.

Когда Германия захватила Австрию, она взяла на себя заботу о 7 000 000 бедных родственников и их пропитании. Когда поглотили 3 500 000 судетцев, нужно было кормить гораздо больше ртов. К концу 1938 года появилось много признаков того, что нацистская экономика валютного контроля, бартерной торговли, пониженного уровня жизни, “самодостаточности” давала трещину. Не было недостатка и в признаках того, что многим немцам не нравились жестокости их правительства, но они боялись протестовать против них. Испытывая трудности с обеспечением населения хлебом, фюрер Гитлер был вынужден устроить для немецкого народа еще один развлекательный цирк. Пресса, контролируемая нацистами, прыгала через скакалку по приказу министра пропаганды Пауля Йозефа Геббельса, выкрикивая оскорбления в адрес реальных и воображаемых врагов. И темпы становления немецкой диктатуры ускорялись по мере того, как с заводов сходило все больше и больше оружия, а сливочного масла производилось все меньше и меньше.

За пять лет, проведенных под руководством президента 1938 года, Германия превратилась в одну из крупнейших военных держав мира. Британский военно-морской флот по-прежнему лидирует на море. Большинство военных считают французскую армию несравненной. Наибольший вопрос вызывает численность авиации, которая меняется день ото дня, но большинство наблюдателей считают, что Германия превосходит их в военной авиации. Несмотря на нехватку подготовленных офицеров и материальных средств, армия Германии превратилась в грозную машину, победить которую, вероятно, можно только объединением противоборствующих армий. Как свидетельство могущества своей нации, фюрер Гитлер мог оглянуться на прошедший год и вспомнить, что, помимо приема бесчисленных государственных деятелей (например, трижды мистера Чемберлена), он лично засвидетельствовал свое почтение трем королям (шведскому Густаву, датскому Кристиану, итальянскому Витторио Эмануэле) и принимал двоих (Борис 3 из Болгарии, Кароль 2 из Румынии, не считая регента Венгрии Хорти).

Тем временем примерно 1133 улицы и площади, в частности Ратушная площадь в Вене, получили имя Адольфа Гитлера. Он произнес 96 публичных речей, посетил одиннадцать оперных спектаклей, победил двух соперников (Бенеша и Курта фон Шушнига, последнего канцлера Австрии), продал 900 000 новых экземпляров "Майн кампф" в Германии, а также широко продал ее в Италии и мятежной Испании. Единственной его потерей было зрение: ему пришлось начать носить очки на работе. На прошлой неделе герр Гитлер принимал на рождественской вечеринке 7000 рабочих, которые сейчас строят новое гигантское здание Берлинской канцелярии, и сказал им: “Следующее десятилетие покажет странам с их патентованной демократией, где можно найти истинную культуру”.

Но другие страны решительно присоединились к гонке вооружений, и среди военных возникает вопрос: “Будет ли Гитлер сражаться, когда станет окончательно ясно, что он проигрывает эту гонку?” Динамика диктатуры такова, что немногие, кто изучал фашизм и его лидеров, могут представить себе бесполого, неугомонного, инстинктивного Адольфа Гитлера, доживающего свой зрелый возраст в своем горном шале в Берхтесгадене, в то время как довольный немецкий народ пьет пиво и поет народные песни. Нет никакой гарантии, что неимущие нации уснут, когда они получат то, что им сейчас нужно от имущих. Тем, кто наблюдал за заключительными событиями года, казалось более чем вероятным, что Человек 1938 года может сделать 1939 год запоминающимся.

https://time.com/archive/6598257/adolf-hitler-man-of-the-yea...

ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ

На рассвете 3 марта 1943 года эшелон прибыл на станцию Купянск. Здесь предстояла выгрузка, и она прошла четко и организованно. Эшелон превратился в улей, где каждый знал, что делать. Трактора сходили с платформ, цепляли орудия и вместе с расчетами уходили со станции. Не обошлось и без неприятностей. Некоторые трактора заводились не сразу, вызывая нервозность командиров. Они нередко посматривали на небо. Слышался гул самолетов, и он все время нарастал. Послышалась команда «воздух», что означало рассредотачиваться, ложиться на землю, искать укрытие. Группа немецких пикирующих бомбардировщиков выходила на эшелон, который стоял под разгрузкой. Но нам повезло. Бомбы поразили не наши вагоны, а какой-то порожняк. Серьезных потерь у нас не было.
Первый ночной привал с ночлегом дивизион сделал вечером того же дня в деревне Васильевке. Запомнилось это село тем, что мы впервые за год пребывания на фронте ( в Заполярье ) вошли в контакт с мирными жителями. Они встречали нас, как родных детей. Делились всем, чем могли, даже последним куском хлеба. И конечно, я не мог отказать в просьбе хозяйки дома, где ночевали, убить ее собаку. Уж больно она на нее обижалась. Видимо, собака ей здорово нашкодила. Помню, собака была рыжая, большая. И с расстояния примерно 100-150 метров я выстрелил в нее из карабина и ранил. А со второго – поразил насмерть.
В ночь с 6 на 7 марта 1943 года ночевали в селе Тенеевка, расположенного на левом берегу Северного Донца. До фронта оставалось километров 20, уже хорошо слышалась артиллерийская канонада. Не припомню, где, скорей всего в Москве, с нас сняли валенки и переодели в сапоги и ботинки. Полушубки тоже оставили. В марте на Украине началась оттепель, местами сходил снежный покров. Дороги превратились в месиво. Густая грязь из чернозема наворачивалась на колеса тракторов, орудий, повозок и на ноги людей. Двигаться было трудно. Местность степная, открытая, укрыться от авиации негде, поэтому нередко приходилось падать лицом и туловищем в грязь. Ведь каждому хотелось выжить.
Двигались больше ночью, но и ночами враг не дремал. Именно ночью он подверг нас бомбежке перед самой Тенеевкой, Змеевского района, Харьковской области. Несколько человек получили ранения.
9 марта мы получили боевое задание: двигаться в район деревни Большая Гамольша (?) и там занять оборону. Для этого предстояло переправиться на западный берег Северного Донца возле хутора Гайдары и продвинуться вдоль берега еще километров 15. В том же районе до ст. Тарановка должен был развернуться весь 333 артполк. К тому времени наши войска освободили Харьков, Белгород, Курск, Изюм и ряд других на подступах к Донбассу. Наша 152 с.д. перешла в подчинение 6-й армии Юго-Западного фронта ( командующий генерал-лейтенант Шленин И. Т.
Командиром 152 с.д. вместо полковника Вехина назначен генерал-майор Каруна. Начальником штаба дивизии подполковник Столяров А. М.
Нашим 333м артполком продолжал командовать майор Сластюнин, его зам по политчасти оставался майор Козлов.

Еще в Тенеевке нас информировали, что предстоит не наступать, а обороняться. Что вермахт 19.02.1943 перешел в контрнаступление из района Донбасса против наших войск в районе Харькова, которые наступали на г. Запорожье и Днепропетровск.
К середине февраля 1943 положение наших войск под Харьковом ухудшилось. Оказывается, противник нащупал брешь в обороне на флангах двух фронтов: левого крыла Воронежского фронта и правого Юго-Западного. 152 с.д. должна была заткнуть эту дыру и предотвратить наступление противника. Но было уже поздно.
К нашему прибытию в начале марта 1943 немцы создали перевес в живой силе и технике, расширили эту брешь и создали угрозу окружения Харьковской группировке наших войск. И 16 марта 1943 наши войска оставили город Харьков. Оставили город, чтобы закрепиться на левом (восточном) берегу реки Северский Донец.
В этой обстановке наш полк еще до рассвета 10.03.43 около х.Гайдары переправился через реку без потерь. Дальше нас с воздуха надежно укрывал лес. Стояла по-весеннему теплая, солнечная погода. Самолеты противника рыскали над лесом, как коршуны, иногда бомбили рядом с нами. Но ущерба не причинили. И все же в конце пути нас подкараулили. И все из-за нашей беспечности и неопытности на войне. Зачем было гнать колонну тракторов и орудий в деревню Б.Гамольша через чистое поле длиною более километра? Дело было к вечеру и можно было дождаться, когда стемнеет. Так безопаснее. И вот, когда колонна выехала в чистое поле, на нее навалились «мессершмидты». Они буквально утюжили нас, поливая пулеметным огнем с высоты 15-20 метров. Иногда казалось, что вот-вот заденет колесами за голову. Можно было увидеть надменную улыбку пилота. Всего их было, кажется, девять, и каждый сделал несколько заходов. В течении пяти минут невозможно было поднять голову. Все лежали на земле или на снегу, где он еще не растаял. По самолетам никто не стрелял. Из винтовок и карабинов - бесполезно. Пулеметов не было. Поэтому летчики вели себя нагло и безнаказанно. Я лежал на снегу в полушубке примерно в середине колонны. Таких мишеней, как я, было немало. Помню, когда лежал на снегу, все время разгребал его, чтобы в маленькой ямке защитить свою голову. Иногда закрывал ее руками, заранее зная, что все это бесполезно. Действовал инстинкт самозащиты. Закрыв глаза и ожидая чего-то смертельного и трагического, мысленно переносился в родную деревню, в отчий дом, к родителям, которые стояли перед глазами. На моем фронтовом пути это была первая смертельная опасность. Может, поэтому и перенес ее тяжело. В дальнейшем их было много, больших и малых, которые переносил спокойно.
Когда закончилась атака, на какое-то время стало тихо-тихо, каждый. вероятно, проверял себя, здоров ли, не перешибло ли чего. Затем послышалась команда «По машинам»! Первое, что я увидел – началось возгорание прицепа, где везли ящики со снарядами. Видимо, самолеты стреляли зажигательными патронами. Сразу же появились раненые. С одним пришлось повозиться. Он получил пулевое ранении в голень с переломом кости. Чтобы транспортировать его, нужно было наложить большую шину. А ее не было. Пришлось искать в деревне доску и приспосабливать вместо шины. Пока возился с ранеными, уже стемнело.
Поздно вечером в одном из домов, где разместился штаб дивизиона, командир собрал всех офицеров. К этому времени все три батареи заняли огневые позиции на западной окраине деревни Большая Гамольша. В доме, где разместился штаб, было тесно. У хозяйки было трое детей, и им тоже нужен покой, поэтому я решил переспать ночь в большой куче сена, что лежала во дворе. Тем более, что мороз был небольшой. На всякий случай я предупредил начальника штаба и часового во дворе. Уснул не сразу. Все думал за день завтрашний. Перед нашими позициями все было тихо. Только издалека, километрах в 5-7 слышалась стрельба. Туда, в сторону ст. Тарановка вчера ушли главные силы дивизии, чтобы удержать город Змиев. Слева от нас по берегу противника не было. Сзади нас местами начал разливаться Северский Донец. В случае отступления нам придется идти старой дорогой, если противник ее не перережет. Или по льду или вплавь. А как с техникой? Все это навязчиво лезло в голову.
Утром командир собрал офицеров и разъяснил депешу командования. Отступать на восточный берег С.Донца той же дорогой... Но тут же заметил, что горючего мало, поэтому на рассвете он направил в район Тарановки бензовоз, который должен доставить горючее часам к девяти. Но его не привезли.
Между тем в районе Тарановки шел ожесточенный бой. Перестрелка перемещалась в нашу сторону и в сторону города Змиева. А перед нашими позициями по-прежнему стояла тишина. Противника не было. И только около 11 часов, когда вовсю сияло солнце, дивизион начал отход по вчерашней дороге. Поле преодолели, рассредоточившись и на предельно высокой скорости. День вчерашний многому научил. Самолеты не появлялись. Лес вновь взял нас под защиту. Авиация противника работала левее нас по фронту. И там не утихал бой. Становилось ясно, что немцы собирались овладеть Тарановкой и Змиевым, выйти к реке и перехватить дорогу, не дать нам переправиться в Гайдарах, где сохранилась единственная переправа. Предвидя все это, наша колонна двигалась довольно быстро. И все же немцы опередили нас. Еще до въезда в Гайдары наша разведка донесла, что туда проникли автоматчики противника, и на улице идет бой. Немцы пока контролируют западную сторону хутора. На восточной окраине их пока нет. Командир дивизиона Данилов А.В. принял единственное и правильное решение: прорываться вперед через хутор к переправе, которая находилась примерно в километре от х. Гайдары. Если потребуется, под прикрытием тракторов и орудий принять бой. Было приказано всем орудийным расчетам спешиться или сесть на лафеты орудий и стрелять из карабинов по противнику. Не только по видимым целям, но и по предполагаемым. Тем самым заставить его убраться или нейтрализовать его действия, пока колонна идет по улице хутора.
Автоматов у нас в то время не было. Вступать в ближний бой с немецкими автоматчиками было и опасно и рискованно. Но иного выхода не было. Ведь война сплошь состоит из рисков.
Внезапное появление дивизиона и ружейный огонь застали немцев врасплох и вынудили отступить. Колонна повернула на переправу. В это время на ней уже создалась большая пробка. Кроме нас, на другой берег отходили и другие части. Немецкие бомбардировщики и штурмовики буквально утюжили нас. И только по какой-то счастливой случайности бомбы падали рядом с мостом, но ни одна в него не попала. Серьезных потерь мы не понесли, ранило несколько человек. Двух лошадей убило. Помогли наступающие сумерки.
Когда последние орудия были на переправе, начальник штаба предложил мне перейти на восточный берег. Уже не через мост, а сторонкой, по льду. Местами он был тонким и хрупким. Тоже пришлось рисковать. Еще при выезде их хутора на переправу выяснилось, что один орудийный расчет, вместе с трактором и 76 мм пушкой остался перед х. Гайдары. Испортился трактор и не заводился мотор.
После переправы дивизион рассредоточился в доме отдыха им. Орджоникидзе. А о судьбе орудийного расчета из семи человек не было известно более суток. И все мы серьезно переживали. И вдруг пришла неожиданная и радостная весть, что расчет нашелся. Переправился на наш берег и притащил орудие и боекомплект снарядов. Люди проявили мужество и смелость. Под носом немцев вывели из строя трактор, спрятав какую-то важную деталь в лесу, а орудие уволокли на себе и потом переправились по льду в нескольких километрах от наших позиций.
Через несколько дней, в середине марта, наш 2й дивизион занял огневые позиции около х. Омельченко, примерно в километре от штаба полка. 1й дивизион Фатьянова занял оборону возле дома отдыха. 3й дивизион в то время еще не имел матчасти ( орудий и прочего ) и личным составом не был укомплектован
Полностью и использовался как резерв. Стрелковые полки дивизии (480, 544, 646) заняли оборону впереди нас по всему восточному берегу С. Донца. Это по фронту около 10-12 км. В этом месте река делала петлю в западном направлении. Она как бы вклинивалась в оборону противника. Вроде полуострова. Мы были в невыгодном для обороны положении. Наши позиции подвергались артобстрелу с трех сторон. Более того, на другом берегу были солидные высоты, которые давали немцам возможность просматривать нашу оборону на большую глубину. Не случайно за неделю противник взял под прицел все дороги и перекрестки, где могли передвигаться войска. Засек и пристрелял плохо замаскированные нами командные пункты.
Между хутором и рекой, в лесном массиве, управление дивизиона оборудовало себе временные блиндажи, а месяца через два – настоящие, в три наката бревен землянки. В нашей штабной, жилось спокойно и безопасно. Если не угодит бомба или снаряд крупного калибра. В отличие от Заполярья, спали не на мерзлой земле, покрытой ветками и мохом, а на дощатом настиле, нары в два яруса. И прожили мы в ней до конца июля 1943.
В то время все понимали, что после Сталинграда и изгнания врага с Кубани, Дона и Сев. Кавказа ни одна из сторон не в состоянии предпринять большую наступательную операцию. Силы истощились, войска устали. Нужна передышка. К тому же снабжение наших войск продовольствием и боеприпасами ухудшилось. Рацион питания был настолько скудным, что приходилось затягивать ремни, чтобы удержать штаны. Наши тылы и базы снабжения войск остались далеко позади, км в 200-300 на востоке. Отступая. Фашисты уничтожали, увозили и угоняли все, что могли. В стране не было государственных продовольственных резервов, потому что все хлебные области и районы оказались оккупированы немецко-фашистскими захватчиками. Дефицит ощущался во многом. В хлебе, мясе, жирах, одежде, обуви и даже в табаке. В то время наша кухня варила борщ из конины и бурячков, добытых на месте. Бульон выглядел черным, очень жидким и имел какой-то непонятный вкус. Мясо припахивало потом. И не каждый съедал свою порцию. Не жаловались лишь татары, которых было мало. Конину добывали за счет раненых лошадей. О борще говорили: «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой».
Надо отдать дань уважения местному населению, которое делилось с нами последним куском хлеба. Конечно, и мы делились с ними, чем могли.
Примерно к 1 мая продовольственное снабжение улучшилось. Офицерам стали выдавать дополнительный паек: мясные или рыбные консервы. Табак или папиросы. Съедали паек, в основном, коллективно, за 1-2 приседа.
Подразделения артполка перешли на новую форму одежды. Солдаты и офицеры одели погоны. Полностью избавились от зимнего обмундирования. Одели пилотки. Передышка дала возможность сменить белье, избавиться от вшей, помыться. Хоть и не в настоящей бане. Личный состав попусту без дела не шатался, каждый находился на своем посту и в постоянном напряжении, в ожидании какой-то опасности. Важное значение придавалось политико-воспитательной работе. Фронтовые и армейские газеты доставлялись регулярно и прочитывались. Слушались сводки Совинформбюро и сообщения ТАСС.
В землянке, особенно вечером, прокручивались пластинки на патефоне. В моей памяти и до сих пор сохранилась песня «Утес». Она поднимала моральных дух, вселяла надежду в победу нашего правого дела. Утес и Сталинград сливались вместе. По вечерам, когда собирались все вместе, делились впечатлениями о новостях, о гражданской жизни. Иногда рассказывали забавные истории. Из телефонных разговоров связистов с батареями всегда можно было знать, что происходит в зоне дивизиона и полка. И оценивать обстановку.
Высокие сосны надежно прикрывали землянку с воздуха. Немецкие самолеты-разведчики, особенно фокке-вульф, с бронированным брюхом, который все называли рамой, часто кружили над нами.
В течение марта и части апреля наша артиллерия отмалчивалась, терпела обиды. Не было полного комплекта боеприпасов. Каждое орудие могло сделать не более 10-15 выстрелов. Требовалось разрешение командира дивизиона, а то и полка. Противник же давил нашу оборону всеми доступными средствами. Снарядов и бомб не жалели.
Частые обстрелы и бомбежки научили нас многому: правилам поведения, бдительности и предосторожности, которые нигде не написаны. Со временем у каждого выработался инстинкт самосохранения. По орудийному выстрелу научились распознавать степень опасности. Шум или свист при движении снаряда или мины подкреплял наши предположения. Поэтому не всем пролетавшим снарядам «кланялись». Однако, тебе предназначенный снаряд часто падал бесшумно, а если и был услышан, то слишком поздно. И лишь случайность, счастливая секунда могли спасти от беды. А вот от мины немецкого шестиствольного миномета было достаточно времени, чтобы лечь на землю. Был слышен вой, напоминавший мычание осла. Между слышимым выстрелом и падением мины было около 5-7 секунд, в зависимости от расстояния, что позволяло среагировать на опасность.
С марта 1943, когда фронт стабилизировался, немцы начали тактику активной обороны. Постоянно вели разведку и подвергали бомбежке наши позиции. Часто наши артиллеристы не стреляли даже по целям, хорошо видимым без бинокля. Снаряды берегли только на случай прямой атаки противника.
В июне перед нашими позициями стали появляться совершенно нам незнакомые самоходные пушки «Фердинанд» и танки «Тигр». Наши 76мм пушки были не в состоянии пробить их лобовую броню. Они не просто появлялись показать себя, но и наносили удары по целям прямой наводкой. Как из ружья.
Но через какое-то время наша оборонная промышленность наладила выпуск 100мм пушки, которая пробивала их броню.
Опыт ведения войны, как и любого дела, приходил не сразу. И пока командиры и подчиненные познали все тонкости, много чего потеряли. Гибли люди, лилась кровь. Приведу случай, который мне хорошо запомнился. Я оказался и очевидцем и участником этой трагедии.
Произошло это в конце марта, в одном из домов Задонецких хуторов, на восточном берегу Сев. Донца. Там располагались наблюдательные пункты дивизиона и трех батарей. Они выявляли и пристреливали настоящие и будущие цели, корректировали огонь. И все наносили на топографические карты, выданные специально и только для данной местности.
В середине дня с наблюдательного пункта пятой батареи позвонили в дивизион, что есть раненые и нужна мед. помощь. Я взял свою санитарную сумку и направился туда, лесом, по проводу связи. Пройти надо было метров 500-600. Листвы на деревьях вокруг еще не было, и немцы хорошо видели, что делается вокруг и во дворе. Разведчики пренебрегли элементарной осторожностью, сидели и наблюдали открыто. И жестоко поплатились. Я тоже шел туда, как на прогулку, совершенно открыто. Во дворе дома из погреба выглянул командир батареи, коротко объяснил, что случилось, и вновь закрыл дверь. Это был типичный украинский дом, наполовину из дерева, наполовину из земли и соломы. Посредине – дверь в кухню, а справа и слева – по одной комнате. Когда я вошел в кухню, обе двери были немного приоткрыты. Слева доносился стон, и я направился туда. В комнате было темно. Единственное окно закрывала деревянная ставня. Раненые лежали на прикрытом соломой полу. Их, кажется, было трое. Один оказался раненым в голову и тяжело, даже бредил. Первую мою повязку он содрал. Наложил другую, более надежную. Перевязал еще одного раненого. На это ушло не менее 15 минут. Оставалось вызвать с батареи повозку и вывезти раненых, если позволит противник. Но раньше я решил осмотреть вторую комнату. И вдруг дом содрогнулся. Я упал на пол головой к русской печи, ногами к двери, рассчитывая. Что печь хоть немного защитит в случае прямого попадания снаряда. Разрывы снарядов буквально обложили дом. На меня сверху упало решето, потом пила, затем горшок, не то с фасолью, не то с луком. Минуты через три обстрел прекратился, но я не спешил вставать. Но надо было разобраться со всем до конца, есть ли еще раненые и оказать им медицинскую помощь. Через приоткрытую дверь я заметил, что на полу кто-то лежит или сидит. С трудом приоткрыл дверь наполовину. Ногами ко мне лежал сержант, командир разведки пятой батареи Щербаков. Я узнал его сразу. А рядом – солдат его отделения. Оба получили осколочные ранения в грудь и головы. Не проявляли никаких признаков жизни. Не разворачиваясь, я сделал несколько шагов назад, к той же двери и обратил внимание сначала на обувь, а потом на ноги человека, согнутые в коленях. Дверь дальше не открывалась, и я решил потянуть ее на себя, влево. И на какое-то время оцепенел и не поверил своим глазам. На стуле сидел боец, одетый в шинель и ботинки. Между его ног стоял карабин. Он держал его крепко обеими руками. Все было на месте, кроме головы. Вместо нее торчал окровавленный конец позвоночника. Меня охватил ужас. Хотелось бежать прочь. И я с трудом поборол страх и эмоции. Чувство долга перед товарищами и воинской присяге помогли. Пытался понять, как это случилось, где голова? В комнате ее не было. Зато стены и потолок были обильно забрызганы кровью и кусочками мяса. Под стулом, на котором сидел солдат, виднелась лужа крови. Характерно, но ни в одной из стен комнаты я не нашел дыры от снаряда. Пришел к выводу, что он залетел через окно и разорвался на голове.
Я вернулся в кухню и подумал, как уйти из дома незамеченным? Решил, что пробегу прежней дорогой. Но в это время во дворе разорвался один снаряд, потом другой, и все повторилось. И как только поутихло, стал уходить другим путем, вылез в окно со стороны противника, спустился к реке и мелколесьем пошел в штаб дивизиона, чтобы вывезти пострадавших.
Через какое-то время выяснились причины их гибели. Это пренебрежение правилами безопасности. Русская удаль к добру не приводила. Вокруг этого случая и его жертв шли разговоры не только в нашем дивизионе, но и во всем артполку. Маскировать от противника надо все, особенно орудия и наблюдательные пункты. А немцы выстрелили прямой наводкой, из самоходки или танка. И в какое время это произошло, до моего прихода или после, я не знал. Тела погибших похоронили с воинскими почестями недалеко от дома отдыха «Орджоникидзе».
Еще один случай произошел со мной в августе 1943, в разгар Орловско-Курской битвы, когда наша 152 с.д. прикрывала левый фланг войск Белгородского направления. Тогда снаряд угодил прямо в наше укрытие, траншею, перекрытую наспех мелким кругляком и землей. Разорвался на крыше, образовав большую дыру прямо у моих ног перед входом в траншею. Кроме меня, там в углу сидели два связиста с телефонным аппаратом. Среди них был Николаев и Лукашов Иван. Нам тогда повезло. Отделались испугом. А я получил кратковременную контузию.
К концу апреля 1943 природа благоухала. Деревья покрыла листва, потеплело, установились солнечные дни. Пришло время соловьиных песен, которых я никогда не слышал. Иногда казалось, что нет никакой войны. Только одиночные орудийные выстрелы да пулеметные очереди иногда нарушали соловьиные трели. Я нередко посещал командный наблюдательный пункт и любил слушать новости из первых рук. Однажды кто-то из разведчиков оторвался от стереотрубы и говорит: товарищ капитан, посмотрите, как какая-то стерва провожает немца! Кто-то глянул в бинокль и говорит: и правда! Вот бы садануть по ним хотя бы парой снарядов. Я тоже приложился к стереотрубе. От хутора, в сторону реки, девица шла под ручку с немецким офицером. На крутом высоком берегу, перед спуском к реке, они остановились. Как раз напротив переправы, где месяц назад нас бомбили «юнкерсы».
Унтер пошел вниз, к реке, к своим траншеям. А девица оставалась на месте и все время махала ему белым платочком. Затем развернулась и медленно пошла к крайним домам.
- Ну, и стерва, - сказал кто-то из наших. Ведь и не боится и не стыдится. И тут уже все стали просить командира. И не уговорили. «Они нам ничем не угрожают. Сводить счеты будете после войны».
4.07.1943 в моей жизни произошло важное событие. В штабе 333 артполка замком по политчасти майор Козлов вручил мне партийный билет. И я стал членом всесоюзной коммунистической партии большевиков. Партии, которая к тому времени по праву называлась организатором всех наших побед. И шел, я помню, в дивизию в приподнятом настроении с карабином за спиной и противогазом на левом боку. Шел лесом и на одной из полянок неожиданно попал под мощный артналет. Все произошло так быстро, что я бухнулся на землю, где стоял и с опозданием. Один из снарядов разорвался в нескольких метрах, и меня обдало песком. Рядом я увидел наполовину засыпанный песком ровик и подтянулся к нему на животе, надеясь спрятать голову. Поднявшись с земли, я почувствовал зловонный запах. Оказывается, своим коленом раздавил кучу человеческого кала. Воды близко нигде, кроме кухни, не было. Пришлось идти очищаться туда. Галлактионов, старший повар, помог в этом. И все смеялись. А потом и говорит: «Товарищ лейтенант, а чего у вашего карабина ложа поцарапана и осколок торчит?» И еще обнаружили, что один из осколков пробил коробку противогаза и привел его в негодность. С тех пор я избавился от противогаза навсегда, до конца войны. Кто-то из присутствующих сказал, что мне сегодня здорово повезло. И партбилет получил и невредим остался. С хозвзводом и кухней я был связан по службе. Там я держал средства индивидуальной химической защиты ( противоипритные пакеты ). Чемодан фельдшера с медикаментами и перевязочными средствами, свои личные вещи, иногда карабин и другое. Потом я был обязан контролировать качество продуктов питания и готовой пищи. И еще тогда в хозвзводе имелось тогда противотанковое ружье, из которого можно стрелять и по самолетам. А их тогда кружило много, много и разных марок. Меня это увлекло и стал помаленьку постреливать. Лучше всего подходила так называемая «рама», немецкий разведчик Фокке-Вульф. Большая мишени и небольшая скорость. Результаты стрельбы тогда трудно было определить. Стреляли многие, из разных видов оружия. Иногда самолеты загорались или уходили на большой скорости. И поди докажи, что пуля подожгла самолет. Но были случаи, что и доказывали. И тогда снайпер получал правительственную награду – орден, не ниже. Помню, противотанковое ружье постоянно висело на березе, рядом с глубоким ровиком. Патронов хватало. И когда самолеты пролетали невысоко и группами, стрелять было приятнее. При том условии, что они тебя не заметили. И вот однажды произошло нечто подобное.
Несколько немецких бомбардировщиков на высоте метров 200-250 шли курсом на хозвзвод. Я успел сделать лишь один выстрел по ведущему и изготовился ко второму. И вижу, как вся группа стала пикировать, как мне показалось, прямо на нас. Мне удалось выстрелить вторично и с большим для себя риском. Прыгнул в ровик и услышал, как осколки стригут листья и ветки березы. Оказалось, что самолеты атаковали не нас, а соседний объект. Там хранились боеприпасы. Каждый день нашего пребывания в обороне напоминал в чем-то день вчерашний. С восходом в небе появлялся разведчик-рама. Иногда два. И не торопясь начинал разгружать свою почтовую корреспонденцию, так как наши самолеты появлялись редко. Выбрасывались листовки, обращения и даже журналы. Их валялось на земле так много, что хватало каждому отправить естественные надобности в любое время суток. Немецкое командование призывало нас сдаваться в плен, обещая сохранить жизнь, или вступать в добровольческую армию под командованием Власова. Назывался пароль: штык в землю, руки вверх. Напоминалось прихватить с собой котелок, кружку и ложку. Видать, у Гитлера дела с посудой обстояли плохо. Кое-кто из наших попадался на удочку противника. Перебегали на его сторону. Ведь конца войны еще не было видно. О скорой победе никто не говорил, ни мы, ни противник. Каждая сторона готовилась к решающей смертельной схватке. И каждая верила в свою победу. Иначе и быть не могло. Сдача в плен и переход на сторону врага по законам СССР жестоко карались. И не зря. В сущности, это кара за измену Родине. И все равно такие преступления в действующей армии имели место. Чаще, мне кажется, из-за трусости или по малодушию.
Так, в мае 1943 в одном из пехотных полков нашей дивизии пропала часть боевого охранения. Без шума и выстрелов. И в нашей обороне образовалась ничем не прикрытая дыра. Ходили разные слухи. Говорили, что наших солдат ночью увела немецкая разведка. Другие говорили, что они сами сговорились и ушли добровольно. Тайное стало явным через 9 месяцев спустя. При форсировании реки под городом Николаевым старшина одного из наших стрелковых полков узнал в пленном власовце своего бывшего подчиненного и пытался устроить ему самосуд. Но о подробностях позже.

И вот 23.01.1943 года части 152 с.д. погрузились в эшелоны на станции Кола под Мурманском. Прощай, север, прощай, тундра! Все почему то думали, что везут нас под Сталинград или близко к нему. Наша дивизия оказалась в резерве главного командования. И стало понятно, что наша судьба решается в Москве.
Проезжая Кемь, я дал телеграмму родным в Мстишино, что примерно 29-30 буду в Вологде. Однако телеграмму родители не получили, и в Вологде меня никто не встретил. С разрешения начальства я посетил квартиру Сидоровых по улице Ворошилова, 71, недалеко от вокзала, где рассчитывал увидеть кого-то из родных. Это были родители Сидоровой Галины, которая в 1946 стала женой моего брата Александра.
Помню, одного из пожилых людей возле эшелона принял за дядю Васю, окликнул его. Он обернулся ко мне и ответил, что не дядя Вася. По-видимому, мою телеграмму военная цензура не пропустила и выбросила в корзину. И правильно поступила. Я почему-то до этого ранее не додумался.
В полдень эшелон отбыл по направлению на Ярославль. По дороге к эшелону пристроился «мессершмидт» и стал постреливать. Но на втором заходе его встретили два пулемета, расположенные в голове и хвосте поезда. Ему пришлось сматываться восвояси. В то время фронт проходил в районе города Тихвина. Самолеты противника часто бомбили и обстреливали эшелоны.
Около Ярославля мы встретили несколько эшелонов с немецкими военнопленными. Их везли на север, подальше от фронта. Теперь они должны были работать на нашу державу, которую сами же разорили. Из вагонов их не выпускали. Поэтому из любопытства выглядывали из окон товарных вагонов. Смотрели зло и враждебно. Неласково смотрели и мы. Попадись кто из них у вагонов и без охраны, наверняка бы лишили жизни.
С нашей стороны в их адрес постоянно сыпались реплики: «Гитлер капут»! и «Довоевались, еб вашу мать!» На что они охотно отвечали: «Я, я». Там же пришлось видеть их на марше и под конвоем. Их жалкий вид, летняя одежда ( даже в пилотках ), ботинки с деревянными подошвами у многих наводили тоску, а иногда и сочувствие их судьбе. Ведь они все же люди, хотя и враги. Временные, конечно. В истории такое бывало часто. И будет впредь.
Мы же были одеты в теплую одежду: ватные брюки, фуфайки поверх шинели или полушубки, зимние шапки и рукавицы. В такой одежде можно было лежать на снегу не один час. Будь мы так одеты в начале мая 1942 под Петсамо, в тундре, последствия снежного бурана были бы не такие трагические. Дивизия дошла бы до передовой, а не замерзла, как это случилось.
Оказывается, найти виновников трагедии не так-то просто. Конечно, виновата природа, стихия. Предвидеть ее в то время никто не мог. А командный состав дивизиона и выше тогда еще не знали замысла и целей наступательной операции 14 армии. Оказывается, командующий фронтом генерал Фролов В. А. спешил обрадовать Верховную Ставку о разгроме фашисткой группировки в Заполярье и о выходе на государственную границу СССР. Видимо, тут последует престиж, хвала, почести и награды.
Однако личный состав подразделений во всем винит Командование дивизии, армии и фронта. На деле же, когда теперь все рассекречено, виновник определился быстро и точно. Это командование 26й армии отправило дивизию в Заполярье в летнем обмундировании. Командование Карельского фронта ( генерал Фролов ) повинно главным образом. К тому же операция была подготовлена плохо и тактически неграмотно. Командование 152 с.д. не возразило этому решению. Вот что сказал сам командующий 14й армией генерал Щербаков: «Самый серьезный просчет фронтового командования заключался в промедлении, допущенном с вводом в сражение единственного резерва – 152 с.д. ... Если бы к 30.4.42 все части 152 с.д. вошли в состав 14 армии и были на линии фронта, я убежден, все свои задачи армия бы выполнила до снежной бури, и она стала бы нашим союзником, а не врагом». Но и он лукавит. Ясно одно: командование поинтересовалось боевой готовностью 152 с.д только тогда, когда ее замело снегом... Короче говоря, дивизию приняли сухо, как сироту. И за это она поплатилась сотнями человеческих жизней и тысячами обмороженных. Однако никто из состава командования не ответил за свою преступную халатность. Все списали на погоду. Да и кому нужны были такие «мелочи», когда страна находилась в смертельной опасности. Когда каждый день уносил не сотни, а тысячи жизней. Правду говорили: «Война спишет». И она списала многое из того, что жестоко и несправедливо.

В Москву наш эшелон прибыл ночью 1.02.1943 года. Стояли на станции Лефортово. Все интересовались, долго ли будем стоять, и на какой фронт нас повезут. Ждали отъезда каждый час, а простояли три недели. К тому времени судьба Сталинграда была решена в нашу пользу. Бои переместились на Дон и Кубань, на Украину. В середине января наши войска освободили Харьков.
За три недели мы помаленьку изучали Москву. Она выглядела хмурой и безлюдной. Днем даже метро казалось полупустым. Кругом патрули. Над Москвой болталось множество воздушных шаров на металлических тросах. Это аэростаты. Они защищали город от авиации. И небезуспешно. Вражеские самолеты натыкались на них ночью и падали. В темное время суток путь самолетам преграждали еще и прожектора. Их лучи брали противника в «фокус» и ослепляли. В это время зенитки били на поражение.
Мы нередко ездили в центр, к Кремлю, чтобы познакомиться с городом. Однако вскоре нас предупредили представитель военной комендатуры: впредь там не появляться. Так как одеты не по форме. Все были в полушубках и знаков различия, званий не видно.
Как раз в то время 6.01.43 Президиум верховного Совета СССР изменил многие воинские звания и ввел новые знаки различия. Были изменения в форме одежды и порядок ее ношения. Знаки различия в петлицах упразднялись. Вводились погоны для каждого вида войск. А гарнизон Москвы к тому времени уже перешел на новую форму одежды. Поэтому военная комендатура и не пускала нас в город, особенно в центр. В то время я имел звание старшего военфельдшера и носил в петлице три кубика. Это соответствовало званию старшего лейтенанта. С тех пор красноармейцев стали называть солдатами. В войсках и подразделениях вводилось единоначалие.
Институт комиссаров упразднялся. Комиссары стали именоваться заместителями командира по политической части. В результате авторитет командира поднимался, он становился единоначальником, его приказы были обязательны для всех, в том числе и для бывших комиссаров.
За период пребывания в Москве мне удалось сфотографироваться с моим однополчанином, лейтенантом Шварцманом, командиром взвода пятой батареи и сержантом Галлактионовым. От безделья часто посещали кино, шлялись по магазинам в поисках спиртного. Иногда удавалось выменять бутылку-другую за буханку хлеба. А с хлебом в Москве было туго. Выдавали только по карточкам на одного человека 250-300 грамм черного хлеба.
Наконец, судьба нашего 333 артполка определилась вечером 23.02.1943 г. В день 23 годовщины Красной Армии. Мы смотрели в клубе кинофильм, как вдруг прозвучала команда: «все, кто из военного эшелона, выходить строиться!» Это был отъезд. Поскольку нашего брата в клубе было много, сеанс пришлось приостановить. И тут же зазвучала песня «Темная ночь». Все вроде приостановились и выходили неспешно. Песня исполнялась впервые. И наполняла в сердцах и тоску и печаль, и вселяла уверенность в нашу Победу. А впереди нас, действительно, ждала степь, тяжелые ночи, рой пуль и снарядов, большие и малые «сабантуи», как писал Твардовский.
Немного позднее, в первых боях, все мы почувствовали, что в Заполярье намного безопаснее, чем в степях Украины. И сидеть бы там в теплых блиндажах и землянках всю долгую зиму, постреливать иногда в сторону противника, и уж вовсе не радоваться, что нас увозят с севера в сторону южную... Там, в тундре, оказывается, было легче выжить. Уже по маршруту движения эшелона: Коломна, Мичуринск, Тамбов, Воронеж, Острогожь становилось понятно, что едем на Украину. Эшелоны дивизии двигались один за одним, по пятам. Днем нигде не останавливались, потому что проезжали по прифронтовой зоне. По всему было видно, что еще несколько дней назад тут шли ожесточенные бои. Повсюду валялась обгоревшая и исковерканная техника, автомашины, танки, повозки, каски немецких солдат. А на снегу местами – большие, огромные пятна крови.
Иногда движение задерживалось из-за неисправности железнодорожного полотна. Отступая. Фашисты выводили из строя шпалы, которые в то время изготавливались из дерева. Они прицепляли к паровозу большой, специально изготовленный для этой цели плуг, и он ломал шпалы напополам.
Среди нас то и дело появлялись реплики: Хорошо наши поработали! Нарастала напряженность личного состава по мере приближения к фронту. Прорабатывались мероприятия по быстрой и безопасной выгрузке из эшелона тракторов и орудий, боеприпасов, лошадей и личного состава.

Карельский фронт

Во второй половине апреля в Кеми была теплая погода, и было решено сменить зимнее обмундирование на летнее. Красноармейцы получили ботинки с обмотками. Для Кеми это нормально, но для Мурманска, который севернее на 400 км , и где весна приходит намного позднее – по меньшей мере дурость.
Переезд в Заполярье занял двое суток. Мы много думали о предстоящих боях но как это будет выглядеть, мало кто представлял. Никто почти не нюхал настоящего пороха. Фронтовиков среди нас почти не было. Немало ребят было призвано из мест лишения свободы, осужденных за хулиганство и другие незначительные преступления. А средний командный состав оказался моложе рядовых красноармейцев, и часто «отцами» командовали «дети». Костяк 152 стрелковой дивизии составляли жители Урала и прилегающих областей.
В бою место каждого солдата и офицера определено уставом. Оставить поле боя, отказаться стрелять, или выносить раненых никто был не в праве. Желание отсидеться в блиндаже или в траншее за кустом будет замечено и расценено как трусость или дезертирство. В бою каждый работает на виду, ощущает чувство локтя и поддержку сослуживцев.
Нас, медиков, в дивизионе было четверо. Кроме меня, в каждой батарее был один санинструктор.
Мое местонахождение в бою определял командир дивизиона или начальник штаба, чаще – во взводе управления, рядом со штабом. Пример действий артдивизиона – фильм «Батальоны просят огня».
На фронте все маскировалось. И батареи, и отдельные орудия.
Как защитить людей от снарядов, холода и снега там, где одни камни и сопки, где невозможно вырыть ни траншею, ни ровик. В этом была одна из главных причин разыгравшейся через несколько дней трагедии 152 с.д.
2 мая 1942 мы выгрузились на станции Кола около полудня. Стояла пасмурная погода с низкой облачностью. До того как началась разгрузка тракторов и орудий, появился сначала один, а потом и второй «мессершмидт». Они пролетали на бреющем над нами. Они не стреляли, и никто не открывал огня.
Около 16 часов, во время большого прилива воды в заливе, паром доставил нас на противоположный берег Кольского залива. До фронта оставалось около 70 км пути через тундру. Где-то справа уже гремела артиллерийская канонада. Это наши береговые батареи отбивали налеты немцев на Мурманск.
Дорога, по которой двигалась колонна 152 с.д. представляла собой коридор в сугробах снега. Высота его в некоторых местах достигала двух метров. Встречный транспорт мог проехать с трудом и не везде. По всему было видно, что зима здесь в разгаре. Куда ни бросишь взгляд, всюду сопки, камни-валуны, большие и маленькие, низкорослые деревья и кустарник, лощины забиты снегом. Позднее выяснилось, что по всей дороге от Мурманска до переднего края обороны – около 70 км – нет никаких жилищ, ни военных, ни гражданских, кроме 27 и 42 километра, где располагались штабы и командные пункты.
Сухой паек, который нам выдали на трое суток вперед, подходил к концу. Вся надежда была на кухни. Под вечер погода ухудшилась. Со стороны Баренцева моря подул сильный порывистый ветер с мокрым снегом. Похолодало. Двигаться по снежному коридору было все труднее. Шинели и брюки начали подмокать, образуя ледяную корку. А ветер, казалось, продувает насквозь. Все здорово устали. Пришлось находиться в движении с утра до 22 ночи без горячей пищи или хотя бы чая. А пурга усиливалась. Движение колонны замедлялось, пока она не остановилась совсем. Посреди тундры, в снежном коридоре. Даже при желании, никто не мог выйти из этого коридора, даже пешком.
Наконец, командир дивизиона Рябов дал команду о большом привале и ночлеге. У нас не было ни палаток, ни плащ-накидок, чтобы укрыться и переждать пургу. Разрешили снять брезенты с кузовов тракторов, но разводить костры было запрещено. Они могли демаскировать наше движение. Накормить горячей пищей не было возможности, нет дров и воды.
Лично меня наступавшая ночь страшила и пугала. Как ее скоротать, чтобы не обморозиться? А что ждет нас дальше? Ночь провели в снежных ямах, плотно прижимаясь друг к другу спиной или боками. Иногда приходилось вставать и делать разминку, чтобы не отморозить пальцы ног. Каждый, кто мог, спал минутами. Часто будили в целях профилактики обморожения. Ночь казалась томительно долгой.
Утром пурга уменьшилась. Дорога представляла собой хаотичное скопление людей и техники, и хаос этот пришел в движение и тронулся в сторону фронта.
К полудню погода снова ухудшилась. Дул встречный ветер, мокрый снег с мелким градом буквально заклеивал глаза и лицо. Кто-то сказал, что легче идти в противогазе. Многие и я последовали этому примеру с той разницей, что маску отключили от противогаза. Для лица наступило облегчение, но стекла потели так, что ничего не было видно, и дышать тоже было нелегко.
К вечеру 3 мая 1942 дивизион и полк вышел в район 42 км. Дороги Мурманск – Петамо, где располагались армейские и дивизионные подразделения. До передовой надо было сделать один переход. А личный состав настолько устал и измотался, что дальше идти не мог. Сухпайки кончились. Кухни не разжигались. Не было дров. У дорог рос только кустарник, и то был занесен снегом. Вместо горячего чая или хотя бы кипятка приходилось довольствоваться снегом.
Всех ждала новая холодная ночь. На этот раз командиры разрешили развести костры. Несмотря на нехватку дров, их развели посреди снежных ям. Небольшие костры вызывали у всех радость и надежду. Появилась возможность хоть немного подремать и заснуть сидя. На то, что капало за воротник и подмачивало снизу, никто не обращал внимания. Сон положил всех. О последствиях никто не думал. Но именно после этой ночи появились первые обмороженные. Для меня возникла дополнительная работа. Распространялись слухи о пропавших и замерзших насмерть пехотных полках. Бойцы погибали не от мороза, он был около 3-5 градусов, а от переохлаждения всего тела, при недоедании, бессонницы и других причин. Мокрая одежда даже при кратковременном сне в снегу довершала дело. Потому первым требованием медиков при привале у костра было разуться, растереть стопы и высушить портянки.
В ту ночь пурга обложила нас, как медведя в берлоге. Меня пугала безысходность и неопределенность нашего положения. Будет ли этому конец и когда. О прогнозах погоды никто из нас не знал. Утром 5 мая положение наше ухудшилось.
С 7 мая ветер немного стих, хотя все еще шел мокрый снег. Не ожидая, пока разгребут технику, дивизион стал пробиваться в сторону переднего края пешком, обходя на дороге пробки.
К тому времени число обмороженных и пропавших без вести в частях дивизии возросло настолько, что она оказалась на грани катастрофы. Такую оценку дал сам командующий 14й армией генерал Щербаков. На дороге появились спасательные группы из числа медработников, которые занимались поиском пропавших и засыпанных снегом бойцов. Они были обеспечены лопатами, носилками, термосами с горячим чаем и всем необходимым. С их помощью мне удалось отправить в тыл десятка полтора своих бойцов.
В конце того же дня у нас откуда-то появилась палатка и кухня. В палатке была печка-буржуйка, она принесла всем радость и удовольствие. Кухня варила обед, издавая блаженный приятный запах.
Начальник штаба дивизии уточнял у взводных людские потери, и вдруг кто-то из стоящих у входа крикнул: «Смотрите, смотрите!» И открыл вход в палатку. К нам по снегу полз красноармеец. В правой руке он волок за собой винтовку, в левой болтался котелок. Все время, пока приближался, говорил что-то невнятное и походил на психически больного человека, чем-то страшно напуганного. С трудом мы узнали, что он из 480 стрелкового полка. Он прошлой ночью потерял своих и уже двое суток ничего не ел. Возле печки он постепенно приходил в себя и все время дрожал. Несколько пальцев его правой руки были обморожены. Я предупредил повара, чтобы ему не обед не давали больше одной порции. После обеда я уснул мертвым сном прямо на мерзлой земле, покрытой лишь ветками деревьев.

Первую фронтовую ночь с 8 на 9 мая мы провели в снегу. Кусок брезента, снятый с повозки, немного защищал от ветра. Метель утихала. Небо стало проясняться, но похолодало до 10 градусов. Так что спать не пришлось. Но радовало то, что вместе с нами пришла кухня, возле которой можно было обогреться, пропустив горячей пищи или чая. Пару дней приносили даже по сто грамм водки.
По ночам противник нас не беспокоил. Шла лишь ружейно-пулеметная перестрелка с обеих сторон. Но утром наши укрытия подверглись мощному минометному обстрелу. Продолжался он минут десять, но и того хватило, чтобы переволноваться. Мины рвались в метрах 10-20. Я лежал, уткнувшись носом в снег. Для всех нас это была первая встреча с войной и смертью. Признаюсь, ощущения были не из приятных. Мне казалось, что следующая мина обязательно упадет на меня. И я закрывал голову руками.
Оказалось, что место для ночлега выбрано неудачно. Это был перекресток полевых дорог, и противник периодически обстреливал его. Мы подыскали более безопасное место у подножия сопки и скалы.
Нам казалось, мы одни обитаем в занесенной снегом тундре. Никакого движения частей или техники мы не видели. Впоследствии оказалось, что командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Фролов дал указания генералу Щербакову прекратить наступление. Так как единственный резерв армии – 152 с.д. утратила боеспособность на марше, понеся большие людские потери: 1200 человек были серьезно обморожены и госпитализированы. О погибших в пурге стыдливо назывались несколько человек, в то время как мы были очевидцами десятков замерзших бойцов и командиров...
Погода улучшилась, было солнечно, потеплело. Но на нас навалилась новая беда. Мы шли с передовой в тыл, навстречу полярному солнцу, лучи которого, видимо, отражались от белого снега. У людей началось сильное слезотечение, конъюнктивит, воспаление глазных век и ранняя степень ослепления. В отдельных случаях – временная потеря зрения. Помочь могли защитные очки, но их ни у кого не было. Хорошо, что снег быстро таял. И одновременно обнажалась трагедия пурги. Мы увидели четверых бойцов, сидевших в снегу спина к спине. На одном не было шапки, а вместо нее на голове сидел черный ворон. Вокруг прыгало еще несколько птиц. Сидящий на голове ворон озирался и громко каркал. Очень хотелось пристрелить эту птицу.
На 42 км нас разместили в деревянных бараках с печками и двухъярусными нарами. Прилично кормили три раза в день. Кроме того, вручили посылки: одну на несколько человек, с теплыми носками и рукавицами, которых у нас не было вообще, печеньем, консервами. В каждой посылке лежали теплые, задушевные письма с пожеланием здоровья и просьбой вести переписку. Некоторые бойцы охотно переписывались, особенно те, кто утратить связь с родными, оказавшимися на оккупированной территории.
Когда дорога Мурманск – Петсамо стала свободной, мы двинулись в тыл. На станции Лоухи, что южнее г. Кемь на 20 км, дивизия и наш 333 артполк остановились на отдых. Начались белые ночи. В округе было много маленьких ручейков с холодной прозрачной водой и множество комаров, которые не давали покоя. Впервые за два месяца выдалась возможность вымыться теплой водой под душем. В целях профилактики цинги наша кухня стала готовить хвойный отвар. В обед каждый должен был выпить стакан этого отвара. В дневное время мы изучали технику и приводили ее в порядок.
Мы делились личными впечатлениями о прошлом походе. Кто отправил дивизию на фронт, в Заполярье в летнем обмундировании, даже без рукавиц? Кто преступно-небрежно отнесся к ее возможной трагедии? Все сходились на том, что вся ответственность ложится на командование 26й и 14й армиях Карельского фронта. Уже теперь известно, что всю вину за трагедию возложили на начштаба дивизии полковника Каверина.
Впервые за полтора месяца представилась возможность написать письмо родным. И ни слова о трагедии в тундре. Потому что все конверты проверялись военной цензурой. Конверты мы делали сами – треугольники. И не заклеивали – все равно вскроет цензура.
Перед отъездом на фронт в дивизии произошел неприятный случай. Один красноармеец во время чистки карабина прострелил себе стопу. А военная прокуратура усмотрела умысел с целью уклониться от пребывания на фронте и возбудила уголовное дело.
А мы тем временем снова отправились на фронт. Лето набирало силу. В начале июля 1942г. расцветал кустарник, мох, лишайник, а на вершинах сопок еще лежал снег. Дивизион расположился на берегу небольшого озерца с ледяной водой, в котором водилась форель. Там мы построили себе жилища – землянки и жили до глубокой осени, пока не заняли огневые позиции на переднем крае обороны.
В длинную полярную ночь обмундирование не снималось, кроме шинели и шапки, огонь в печке-буржуйке поддерживался круглосуточно. Каждый взвод строил свою землянку.
Чаще всего я жил в землянке связистов. Их командиром был Соколовский Борис Анисимович, 1918 года, участник Советско-Финской войны. Человек простой, волевой и решительный. Требовательный и справедливый к подчиненным, за что его ценили и уважали. Я сблизился с ним и подружился надолго. Всю войну мы прошли рядом. Делили пополам и хлеб и табак, горе и радость.
Потом мы узнали о судьбе того красноармейца. Он поправился, и ему тотчас предъявили обвинение в преднамеренном членовредительстве. Ему грозила высшая мера наказания – расстрел, потому что преступление было совершено в военное время.
И в начале августа 1942 в часть приехал военный трибунал и состоялся открытый судебный процесс. Это происходило примерно в 30 км от края обороны. На открытой местности подобрали специальную площадку, на помосте поставили столики и стулья для судей и прокурора, и скамейку – для подсудимого. Эту нехитрую мебель трибунал, как видно, возил с собой. Защитника у подсудимого, мне кажется, не было. Полукольцом вокруг трибунала сидел, затаив дыхание, весь состав 333 артполка, кто на земле, кто на камнях.
После оглашения обвинения председатель спросил подсудимого, понятно ли ему суть обвинения и согласен ли он с ним.
- Нет, я не виновен. Выстрел произошел случайно, - сказал он. – Я этого не хотел.
После допроса подсудимого и свидетелей выступил прокурор и просил назначить высшую меру наказания - расстрел. Подсудимому предоставили последнее слово. На глазах у всех он неузнаваемо изменился не только в лице, но и в поведении. Побелел в лице и остолбенел. Прошло немало времени, прежде чем он с трудом и дрожащим голосом произнес, наконец, несколько слов: «Невиновен я, невиновен». До этого он вероятно, не сознавал тяжести обвинения и наказания. Духовно не был готов уйти из жизни. И потому взорвался и зарыдал как дитя. Просил поверить ему, сохранить жизнь и пощадить. Я искуплю ваше доверие, говорил он.
Не знаю, как другие, а я поверил в искренность его слов. Жалел, как человека. После ранения его бы признали годным к нестроевой службе. И могли бы перевести в должность заряжающего в орудийном расчете или ездовым в хозвзводе.
Самострелы в армии не были редкостью. Чаще по небрежности.
Как раз 28.07.1942 Сталин И. В. подписал известный всем фронтовикам приказ «Ни шагу назад». Думается, что приговор военного трибунала был рассчитан на укрепление воинской дисциплины и ответственности в войсках Карельского фронта.
После последнего слова подсудимого председатель ( кажется, в чине майора ) предложил ему сесть и сообщил, что суд должен посовещаться. Через пять-десять минут приговор был объявлен. Полк выслушал его стоя и находился в таком положении, пока приговор не был приведен в исполнение представителем контрразведки «Смерш» особого отдела 152 стрелковой дивизии.
Осужденного отвели немного в сторону, перед строем полка посадили на камень, а один из офицеров выстрелил из пистолета в голову сзади. Только один раз. Куда дели труп и похоронили ли его вообще, никто не знал.
Разговоры о справедливости наказания длились не одни сутки. Большинство считало его чрезмерно суровым. Однако вслух об этом не говорили. Осужденного лишили права на защиту. Господствовал обвинительный уклон. И это в какой-то мере передалось всем нам. Но и при всем этом многие не верили тому, что осужденный преднамеренно прострелил ногу. Мне хотелось бы знать, что сообщено было родителям. Скорее всего написали «пропал без вести»...
В конце августа 1942 в полку выступала народная артистка СССР Лидия Русланова. Исполняла русские народные песни «Валенки», «Оренбургский платок», «Лучинушка» и другие. Ей никто не аккомпанировал, а слушали с наслаждением. Каждая песня заканчивалась аплодисментами. На какое-то время забывалось, что рядом война.
Лето 1942 в Заполярье было теплым и сухим.
Через нас то и дело летели армады бомбардировщиков типа «юнкерс» под прикрытием «мессершмидтов». Зенитная и корабельная артиллерия защитить Мурманск не смогли, и деревянная северная часть порта выгорела полностью.
Наша 153 дивизия сменила на переднем крае части 14 с.д.
Линия фронта проходила по реке Зап. Лида. Нам противостоял 119 горнострелковый корпус немцев, а перед нами оборонялась 6я горнострелковая дивизия. Командовал корпусом генерал Шёрнер, тот самый, который в 1945 командовал Южной группой войск в Чехословакии и дрался до последнего солдата.
Война носила позиционный характер. Ночью передний край периодически освещался ракетами, иногда происходила ружейно-пулеметная перестрелка.
29 декабря наша артиллерия сделал огневой налет на противника, поздравила его с Рождеством Христовым. Противник на провокацию не ответил.
По ночам, в безоблачную погоду, приятно было всматриваться в дикую природу Заполярья. Кругом сопки, лощины, мелколесье, камни большие и маленькие, покрытые шапками снега. А в небе над головой играет северное сияние. Зрелище красивое и привлекательное. А вот стоять на посту часовым даже возле землянок в такие ночи опасно. Человека, если он не одел белый халат, видно издалека. Были случаи, когда финские лыжники и немецкие егери ночами проникали в глубину нашей обороны, наносили урон и брали пленных.
Жаловаться на питание нам не приходилось. К тому же, командному составу, начиная с лейтенанта, выдавался доппаек: консервы мясные и рыбные, масло сливочное и т.д. В декабре-январе 1942 вместе с горячей пищей один-два раза в неделю выдавали по 100 грамм водки каждому. Хочешь пей, хочешь – отдай другим. Чаще делали коллективные обеды или ужины. Обсуждали положение на фронте, особенно бои под Сталинградом и на Кавказе, куда прорвался враг. Но все верили в победу. После победы под Москвой ждали и победы под Сталинградом.
Суровый климат Заполярья и недостаток витаминов вызвали заболевания куриной слепотой и цингой. С наступлением ночи человек не видел совершенно. Среди личного состава из тех, кому за 50 лет, были случаи симуляции сердечных заболеваний. Принимая ежедневно много соли, они вызывали отечность голеней и симулировали серьезное сердечное заболевание, требующее временной госпитализации.
Явно больным, кроме отвара хвои выдавался экстракт черной смородины. Условий вымыться в бане, конечно же, не было. И не мылись в течении шести месяцев. Но белье менялось ежемесячно. По утрам у многих вошло в привычку умываться снегом.
А симуляторов куриной слепотой выявляли так: поперек дороги ложили предмет, обойти который нельзя, чтобы не запнуться и не упасть. Дневального или часового предупреждали, чтобы проверял поведение больного. В нашем дивизионе таких «больных» не было. Но в полку были. А распознать симуляцию в те тяжелые фронтовые годы было трудно. Единственным прибором у врача и фельдшера был фонендоскоп. Медики носили их в карманах. Рентгеновские аппараты, например, имелись в госпиталях, расположенных в глубоком тылу. Медработникам тех лет при постановке диагноза приходилось полагаться только на данные анамнеза и думать, много думать.
Самым главным внутренним врагом на фронте была вошь. Одолеть вошь значило победить такую болезнь, как сыпной тиф. Проводились проверки личного состава на вшивость: осмотр нательных рубашек поголовно у всех и дезинфекция одежды. В тундре, под Мурманском, у нас были специальные переносные дезинфекционные камеры, вроде шкафа с печкой внутри. Были и другие способы: паром в металлических бочках от бензина.
Помимо выступления Руслановой, нам удалось побывать еще не одном культурном мероприятии – просмотреть фильм «Александр Пархоменко», где главным героем являлся батька Нестор Махно. Действие картины происходило в местечке Гуляй-Поле. И кстати, это село наша 152 с.д. освобождала 7-10 ноября 1943 года. С тех пор я помню песню из того фильма, которую исполнял Махно: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить... С нашим атаманом не приходится тужить».

30 июня противник возобновил свое наступление на Киев, и 10 августа немцы ворвались в пригороды с юго-западного направления. Наш 4й батальон вернулся на прежние позиции и занял оборону. На прежнее место поставили своего «Максима». Пулемет был старенький, при больших переходах был неудобен, слишком громоздок. Приходилось переносить отдельно станок и ствол. Патроны подавались в ленте, такого же 7.62 калибра, как и винтовки.
Погода стояла солнечная, ночи теплые, и все мы спали на земле у траншеи или в ней, подбросив немного травы. По ночам кто-то постоянно дежурил у пулеметов, и выставлялась охрана. Отчетливо слышалась артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная стрельба. Через пару дней фронт приблизился к городу. Немецкая артиллерия и авиация наносили удары по расположению наших частей. Вновь появились убитые и раненые из числа курсантов. К счастью, на этот раз наш «Максим» промолчал – врага остановили другие части.
Не могу не рассказать о случае, который произошел со мной в одну из этих ночей. Я заступил на дежурство у пулемета около трех часов ночи. Было темно. Я сидел, облокотившись правой рукой на станину, и через какое-то время с рассветом задремал. Сильный толчок в спину разбудил меня. Я мгновенно вскочил на ноги и повернулся. Передо мной стоял взводный Кучаренко. Он спросил: «Что спим?» Я промолчал, понял, что оправдываться бесполезно. А потом говорю: «Виноват, т. мл. лейтенант». А он мне и говорит: «Курсант Хомелев, ты представляешь, какой тяжелый проступок совершил и какое теперь время, ты поставил под угрозу наши жизни. За такие вещи можно расстреливать на месте». Я остолбенел, но все же сказал: «Виноват, т. мл. лейтенант, простите». Меня поразило то, что он не стал читать мне мораль о дисциплине, бдительности, военной присяге. И я понял: случись такое еще раз в подобной обстановке он исполнит сказанное, не доводя дело до военного трибунала.
Но к 15 августа 1941 г. враг был отброшен от города и на этот раз. В конце месяца на территорию нашего училища был подан товарный состав, и нам приказали погрузить в него все имущество училища. Приказ выполнили еще до рассвета. Курсанты шептались между собою: «возьмут нас с эшелоном или оставят здесь, в Киеве?» Нас взяли. Еще затемно паровоз тронулся. Оказывается, в товарных вагонах уже были приготовлены для нас стеллажи. В душе все мы радовались, что нас увозят от прифронтового города, куда-то далеко от войны и возможно, надолго. Но куда именно, никто не знал. Нас буквально выхватили из огненного кольца, иначе бы мы разделили участь многих армий юго-западного фронта во главе с генерал-полковником Кирпоносом и 128 офицерами его штаба. Вскоре кольцо вокруг Киева замкнулось. 19 сентября 1941г. Киев пал.
Теперь известно, что трагедия с юго-западным фронтом стала вследствие того, что генерал-полковник Еременко, как командующий вновь созданным Брянским фронтом, не выполнил приказа ставки остановить наступление на юг, в тыл юго-западному фронту. Несколько армий Брянского фронта, 37я и другие, оборонявшие Киев, оказались окружены, и лишь немногим удалось пробиться на восток. Некоторые наши части оказались в Брянских лесах, положив начало формированию партизанского движения.
Наш эшелон двигался медленно, часто останавливался даже в поле, подвергаясь бомбежкам и обстрелу. В таких случаях все выпрыгивали из вагонов и рассредотачивались вокруг состава. Только через сутки, когда проехали Конотоп, самолеты оставили нас в покое. В том же направлении, на восток, пешком и на повозках шло множество людей со своим скарбом и без него. Они убегали от войны.
Эшелон наш двигался окольными путями и медленно. Наконец, мы оказались в Свердловске. Все имущество выгрузили в здание бывшего лесотехнического института. В больших комнатах 2-го этажа поставили двухъярусные нары для сна и отдыха.
К нашему приезду в Свердловск обстановка на фронтах резко ухудшилась. Немецко-фашистские войска вышли на ближние подступы к Москве и Ленинграду, ворвались в Крым и блокировали Севастополь. Пал Киев. Сводки Совинформбюро каждый час приносили тревожные новости. Сам себя я часто спрашивал: сможет ли Красная Армия удержать Москву? И что будет, если враг возьмет ее? В конечном же счете твердо верил в нашу победу. Появление плакатов в городе «Родина-мать зовет!» воодушевило всех.
Здесь, в глубоком тылу, все стали работать для фронта, работать много и напряженно. Мы занимались ежедневно, по 10-12 часов. По воскресеньям разгружали оборудование и станки эвакуированных заводов и фабрик. Под открытым небом на площадках ставили и запускали станки, а уж потом возводили стены и крышу. А морозы стояли – 40 и более...
К тому времени враг местами приблизился к столице на 15-17 км, особенно в районе г.Химки. Никто не мог предположить, что в таких условиях в Москве 7.11.1941 пройдет традиционный парад. Сталин И.В., как Верховный Главнокомандующий, обратился к войскам с речью. Германия, говорил Сталин, истекает кровью. Она долго не выдержит такого напряжения. Еще несколько месяцев или полгода, быть может, год – и Германия лопнет под тяжестью своих преступлений. Он сказал, что на нас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить фашистских захватчиков, на вас смотрят порабощенные народы Европы. Речь Сталина в то время имела большое морально-политическое значение. Всем нам было понятно, что блицкриг Гитлера провалился, и он не смог провести парад на Красной площади в этот день, как об этом трубила Геббельсовская пропаганда. В то тяжелое время Сталин, как сейчас известно, и сам сомневался в разгроме фашистов под Москвой и в остальном – он просто утешал народ. И рассчитывал на открытие второго фронта нашими союзниками.
8.11.1941 немцы захватили г.Тихвин и перерезали железную и автомобильную дороги, ведущие в Ленинград. Город оказался в блокаде. Битва за Москву затянулась, начались лютые морозы, к чему немцы оказались не готовы. И наступление 5.12 под Москвой оказалось для противника полной неожиданностью. И они были отброшены до 15-250 км. Это было самое серьезное поражение фашисткой Германии. И миф о ее непобедимости развеялся. У нас появилась не только надежда, но и уверенность в победе.
После этих событий в нашем училище стало как будто легче жить. Все душевно расправились и раскрылись. Но занятия продолжались в прежнем темпе. Стало больше практики, например, вынос раненых с поля боя, оказание первой помощи.
Помню, однажды мы наступали и должны были взять солидную горку. Снега по колено, а мороз минус 18. Короткие перебежки чередовались с ползанием по-пластунски. А обмундирование было летним: кальсоны, брюки, х\б, сапоги и шинель. Протоптались на снегу больше часа, но до вершины так и не добрались. Кое-кто поотмораживал уши и пальцы.
В училище прошел слух, что учеба приближается к концу, и скоро нам присвоят военные звания и распределят по частям Уральского ВО. И как раз в это время я заработал сам себе неприятность. Часто конфликтовал с некоторыми курсантами. С одним спал рядом на нарах. И вот в начале января 1942 мы снова поссорились, и в ходе ссоры я обозвал его «жидом». Это его задело, и он крикнул, как ужаленный: «Я буду жаловаться!» Но жаловаться не пришлось. Рядом оказался старшина роты, человек уважаемый нами и авторитетный, участник боев на озере Хасан с япошками. Он все слышал. И скомандовал нам слезть с нар. Стоя по стойке смирно, мы рассказали о причине ссоры, а когда мой сосед сказал про «жида», старшина взял под козырек и объявил мне: «Трое суток ареста!». И велел ложиться спать.
Утром я ждал ареста, но его не последовало ни в этот день, ни на следующий. Видимо, старшина либо забыл об этом, либо поменял свое решение.
Через неделю командование зачитало приказ о присвоении всем званий лейтенант медслужбы. Сразу же выдали совершенно новое обмундирование, вероятно, пошитое заранее, так как всем подошло по росту и размеру. Особенно мне понравилась шинель из отменного сукна и яловые сапоги. Но закончилось золотое для нас время. Теперь для каждого должна была сложиться своя жизнь и судьба.
Меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора и других человек 10 временно откомандировали на работу в аптечный склад г. Нижнего Тагила. Свои месячные продовольственные карточки мы проели за две недели. И жизнь началась невеселая. Правда, нам выдали наперед зарплату комвзвода, а это 1200 рублей. Но без карточек продукты можно было купить только на черном рынке и по сумасшедшей цене.
И через две недели мы все написали коллективный рапорт об оправке нас на фронт, но ответа не получили. Но однажды братва натолкнулась на ящики со спиртом по 250-300г. и красным вином типа кагора. Первые дни этот товар выносили в карманах одежды. Охрана на проходной не обыскивала. Но потом стала. И мы перебрасывали бутылки через забор в снег, а потом подбирали. После этого администрация базы, видимо, сама стало просить начальство убрать нас. И нас отозвали.
И вот меня, Пономаренко Николая, Павлова Федора направили в 333 артполк 152 стрелковой дивизии, которая формировалась вторично в селе Криулино под Красноуфимском. Я попал во второй артдивизион на должность старшего фельдшера. Случилось так, что никто из нас всю войну не покидал нашего полка и дивизии до самой победы. А после расформирования вместе служили в г. Бресте.
В Криулино весь артполк располагался около деревни, в землянках. Нас одели в зимнее обмундирование: полушубок-дубленка, валенки, ватные брюки, теплое белье, шапка, рукавицы. Казалось, никакой мороз не будет страшен.
У нас еще не было пушек, тягловой силы, винтовок, но в феврале дивизия стала грузиться в вагоны. Мы понимали, что безоружных нас на фронт не повезут. Наш эшелон двигался по маршруту Ковров – Арзамас – Иваново – Ярославль. На вокзалах и станциях всюду виднелись плакаты и лозунги, призывающие бить и изгонять врага с родной земли: «Родина-мать зовет», «Бей фашистов», «Все для фронта, все для победы»...
Туда мы приехали 1 марта. И я подумал, не привезут ли нас в мой родной город Вологду, отсюда до нее было рукой подать, всего 200 км. И действительно, 3 марта 1942 мы прибыли в Вологду, а через пару часов были в г. Соколе, на 40км севернее. До родной деревни Мстишино оставалось 60 км на юг.
Наш 2й артполк расположился в деревне Слобода, и там получил 76 мм пушки и 122 мм гаубицы, тракторы НАТИ-5 для транспортировки, карабины для личного состава. Вооружены были только два дивизиона. Из-за отсутствия вооружения третий дивизион вплоть до 1944 года оставался резервным. Началась напряженная учеба личного состава.
Карабинов для всех не хватало. Качество их желало лучшего. Затворы и другие части требовали доработки. Их шлифовали кто чем мог, иначе можно разрезать или поцарапать руки. Но стволы были качественными и хорошо поражали цель.
В этот же день мне разрешили съездить к родителям и дали на это три дня. То, что придется идти пешком 20 км, меня не смущало. С 6 на 7 переночевал в Вологде у родственников Лукьяновых Александра Дмитриевича и Авдотьи Капитоновны. В голодные 33-35 годы они всегда помогали нашей семье. Бывало, я жи л у них неделями, чтобы не умереть с голоду. Утром 7го рванул по Пошехонке к Мстишино. День выдался солнечным и морозным. Проходя около кладбища «церковное», обратил внимание на гору совершенно голых мертвецов, сложенных в большой штабель, вокруг которого копошились люди. Это были те, кого еще живыми вывозили из блокадного Ленинграда, но в пути они умирали от голода и болезней. Я ужаснулся увиденному и долго стоял молча. Я не знаю, захоронили их или сожгли.
Встреча была волнующая и приятная, ведь дома я не был целый год. Многое изменилось. В деревне кое на кого уже пришли похоронки. Не было вестей и от мужа сестры Симы Одинцова Николая Ильича, которого призвали осенью 1941 и увезли на Ленинградский фронт. В дальнейшем он не отозвался и не вернулся к семье. Считается пропавшим без вести.
Родители сказали, что я повзрослел, стал командиром Красной Армии. Моя мечта осуществилась, но в какое тяжелое время. За два прожитых в деревне дня повстречался почти со всеми односельчанами, они приходили в дом родителей. Таков обычай. Узнал о судьбе товарищей. Побывал на скромном праздничном обеде женщин в честь 8 марта, на котором были человек 15, женщины и несколько стариков за 60 лет. Обед больше напоминал поминки, чем праздник. Не играла гармонь, не пели песен. Разговор шел в основном о проклятой войне. А вечером дядя Вася, участник двух войн: Русско-японской 1905 и Первой мировой 1924 г. Спросил меня: «Володя, ты мне объясни: как могло случиться, что вы пропустили немца к нам на задворки?»Этот вопрос задавали нам, военным, многие. Ответить мы не могли, потому что не знали сами и спрашивали друг у друга.
Утром я попрощался с родными. Прощание было грустным и напряженным. Особенно для родителей, у которых двое сыновей уже ушли на фронт. Теперь настала моя очередь. В первый раз в жизни я по-мужски обнял тятю, брата Дмитрия, дядю Васю. Мама пошла провожать за деревню. На улице присоединился Вячеслав Сидоров, мой друг детства. Он учился тогда в 10м классе. За деревней, перед лесной дорогой, что вела в Токарево и Нагорное, я стал прощаться со всеми. Онял маму и поцеловал. Обнялся с другом. Удаляясь от них, я шел почти задом и махал рукой. И услышал, как мать заплакала в голос и стала причитать: «Господи, царица небесная, убереги и сохрани его!» Я становился, обернулся и тоже заплакал. Мама еще больше расстроилась, и я вернулся к ней, чтобы утешить. Убеждал и успокаивал, как мог. Простились вторично. И едва не вернулся в третий раз. Но сумел овладеть собой.
Проходя по мосту мимо церкви, вновь увидел кучи человеческих трупов, совершенно голых. Их выгружали из товарных вагонов, чтобы предать земле. В деревню Слободу я вернулся удрученным и подавленным. Поселился на частной квартире, вместе с лейтенантом Романовым, командиром взвода связи. Через две недели он заболел сыпным тифом. В том году в Вологде тиф свирепствовал. Нам, медикам полка тогда пришлось нелегко. Вся работа сводилась к одному - борьбе со вшами. Через нее и расползалась болезнь. Там же в деревне Слобода, я получил личное оружие - карабин. Сам доводил его, шлифовал затвор, пристреливал. Правда, на фронте, в работе он мешал мне здорово. Зато карабин намного надежнее и безопаснее пистолета или нагана. Однажды, в 1943 году, этот карабин спас меня от осколочного ранения – осколок впился в ложе, а не в ногу. А мешал он мне потому, что слева висел противогаз, а справа – сумка с перевязочным материалом. Особенно трудно было ползти. Но до 1944 я с ним не расставался.
3 апреля 1942 полк погрузился в эшелон и выехал в направлении Архангельска. В вагонах с буржуйками, под стук колес шли разговоры: куда нас привезут? Мы ехали по новой железной дороге, проложенной через болота. Скорость местами не превышала 3-5 км. Полотно железной дороги колыхалось, зыбь настолько была велика, что казалось, будто вагон вот-вот опустится на дно глубокого болота. 9 апреля эшелон прибыл в г.Кемь.