Леонид Львович Кербер, доктор технических наук, лауреат Ленинской и Государственной премий. Был заместителем. А. Н. Туполева вспоминает...
Свое неофициальное название — «Туполевская шарага» — конструкторское бюро получило по фамилии авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева: будучи заключенным, он с 1939 по 1941 год руководил работой ЦКБ, расположенной в стенах возглавляемого им до ареста института.
Помимо прославивших КБ Туполева и Кербера (автора книги-мемуара «Туполевская шарага») в нем работали Лев Термен, Сергей Королев, Роберт Бартини и др. конструкторы, ставшие звездами самолетостроения через несколько лет после освобождения.
Исправлен псевдоним "Г. Озеров" на имя истинного aвтора -- Л.Л. Кербер (Леонид Львович Кербер)
Кроме того, чрезвычайно интересно и поучительно прочитать написанные очевидцем событий образным живым языком несколько десятков страниц правды о прошлом России: об ее яркой, духовно свободной, высокообразованной и талантливой интеллигенции -- ученых, конструкторах, техниках.
О людях, получивших прекрасное образование у досоветских московских, питерских, казанских (а также немецких, английских, французских) профессоров.
О гражданах, свободно ездивших до 1913 года учиться в лучшие университеты Европы и работать в ведущих западных фирмах и беспрепятственно, а главное, с огромным желанием возвращавшихся жить и работать домой в Россию... (Потом была война, революция, НЭП, железный занавес и кровавые тиски сталинского тоталитарного режима).
Еще для многих будет открытием узнать о незаурядных западных чудаках-идеалистах, соблазненных советской пропагандой, приехавших помогать строить "новую счастливую свободную Россию" и попавших в те же тиски.
Знать это особенно необходимо сейчас, когда многое уже забыто, а юные школьники и студенты все чаще и чаще читают и слышат по радио и ТВ "как прекрасно чекистами Л.П. Берия был организован научный труд перед войной, во время войны и в послевоенное время", мол, есть что перенять...}
А. И. Солженицын в романе "В круге первом" описал одно из закрытых конструкторских бюро НКВД, именовавшихся среди заключенных "шарагой".
Главный герой романа Глеб Нержин вместе с другими специалистами работает над задачей идентификации личности по подслушанным и записанным телефонным разговорам.
Читая книгу, видишь, что автор хорошо знает среду и людей, о которых идет повествование. И все же это литературное произведение с фабулой, характерами героев, конфликтами между ними, а частично и ситуациями, порожденными творческой мыслью талантливого автора.
Алекса́ндр Иса́евич (Исаа́киевич) Солжени́цын
Пусть не подумают, что этим я утверждаю, что в книге сгущены краски или допущены преувеличения. Отнюдь нет, скорее наоборот, некоторые стороны "шараги" в ней сглажены.
Мне пришлось прожить в "шараге", созданной Берия вокруг крупнейших русских авиационных специалистов, четыре года. Согнанных из всех лагерей СССР, их в 1938 году привезли в Болшево, в бывшую трудкоммуну ОГПУ затем перебазировали в Москву в здание КОСОС ЦАГИ на ул. Радио, а после начала войны отвезли в Омск на завод No 166 НКАП.
В изложенных ниже записях вымысла нет.
Выражаясь английской формулой, в них "правда, только правда и одна правда".
Но прежде следует попытаться ответить на один вопрос -- какова первопричина, вызвавшая появление шараг? Думается, она вот в чем.
Государственное устройство России во все времена покоилось на чиновном бюрократизме.
Обе революции 1917 года его не устранили. Более того, распочкование государственного аппарата на два параллельных, дублирующих друг друга снизу доверху, его приумножило: 16 Советов министров и ЦК по числу союзных республик, да 20 в автономных вовлекли в него еще тысяч десять чинуш и клерков.
Случилось то, чего больше всего боялся Ленин -- коммунистический бюрократизм в десятки, сотни раз обогнал царский.
Хлынувшее в аппарат власти пополнение, в большинстве своем состоявшее из людей, не имевших должного образования, и вовсе похоронило инициативу низов.
Демократический централизм требовал у нисходящей иерархии не критического осмысливания спускаемых директив, а беспрекословного их выполнения.
Короче говоря, государственный бюрократизм -- эта раковая опухоль, проникшая к тридцатым годам во все звенья партийного и советского аппарата, -- сделала его к этому времени в сфере научного и технического прогресса недееспособным.
В сфере применения массового человеческого труда иллюзия прогресса еще сохранилась. Сталинские каналы, первые гидростанции, железнодорожные пути, комсомольские города, воздвигаемые горбом и лопатой рабского труда с его чудовищно низкой производительностью, хотя медленно, но входили в строй.
Хуже было с автомобильными и тракторными заводами. Корпуса их возводили быстро, а наладить ритмичную работу годами не могли. И уж совсем скверно было в области разработки и создания образцов новой прогрессивной техники. Тут дело шло к явному провалу.
Даже государственные оборонные конструкторские бюро, ставя перед наркоматами проблемные вопросы, натыкались на молчание косного неповоротливого аппарата.
Становилось ясным, что если все подобные КБ не подчинить такой организации, которую боятся все, дело может кончиться печально.
Известно, что такая организация всегда была одна -- ЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ.
Когда конструктор обращался за помощью в верха, его запрос тонул. Когда же под таким запросом стояла подпись Ягоды, Ежова или Берии, Сезам открывался мгновенно, и задача выполнялась с необыкновенной быстротой.
Испытав подобную схему на работниках пресловутой Промпартии и убедившись, что она обладает высоким КПД, шараги возвели в ранг панацеи -- "пока мы (НКВД) не взялись за классовых врагов, они вредили и тормозили движение страны вперед".
Ведь нельзя же было признаться, что вредила и тормозила та самая идея, которая априори была возведена в степень беспорочной. Итак, -- "стоило нам разоблачить врагов, как они тут же раскаивались и брались за дело".
Создавалась идеальная модель, доступная пониманию многомиллионного темного народа: безупречный государственный аппарат, классовые враги, гуманный меч пролетарского правосудия, он занесен, но раскаивающихся не карает.
Они (враги) изолируются, постигают новую идеологию, а перевоспитанные приносят на алтарь свободного отечества свои знания и способности.
Этакая Аркадия, пасет которую верный соратник, автор "Истории большевистского движения в Закавказье" (Л. П. Берия. -- Ред.), а возглавляет "отец, учитель и корифей всех наук".
И ведь именно по этой схеме были спроектированы и созданы прямоточные котлы Рамзина; истребитель И-5 Григоровича и Поликарпова; паровозы ФД и ИС...; средства связи Куксена и Берга; артиллерийские системы Благонравова и Победоносцева; танки Котина и Косоциора; самолеты Пе-2 и Ту-2 Петлякова и Туполева; межпланетные ракеты Королева и даже атомные успехи Ландау, Франка, Румера, Круткова и др.
Счастливым исключением из этого знаменательного списка оказались биология и сельское хозяйство. С ними Сталин и Лысенко справились без шараг, попросту поубивав всех сколько-нибудь способных биологов, агрономов и др. специалистов.
Мы часто на страницах прессы негодуем, когда где-нибудь обнаруживается спрятавшийся от расплаты какой-нибудь фюрер СС, -- и это справедливо.
Допустим, что процессов над отечественными эсэсовцами из ГУЛАГа и МВД из-за того, что может вскрыться, проводить не хотят.
Но расстрелять Лысенко и Презента следовало бы.
Потеряв в застенках 10 000 000 (десять миллионов ) жизней своих соотечественников, страна могла бы позволить себе добавить к ним еще двух негодяев, не нашедших в себе мужества покончить с собой.
Л.Л. КЕРБЕР
Несмотря на все драконовские меры, принятые администрацией для изоляции заключенных, и в 1937 году и в 1938 по коридорам и камерам Таганской областной, Бутырской центральной, Лефортовской военной, Московской городской на ул. Матросская Тишина, Новинской женской, Краснопресненской пересыльной, Внутренней областной на Лубянке 2, Внутренней областной на Лубянке 14, районной в Филях, Московского областного НКВД в Суханове, бывшей колонии НКВД в Болшево и многих других, менее известных тюрем Москвы, минуя охрану, замки, намордники и двери, упорно ползли слухи о закрытых конструкторских бюро, в которых заключенные работали над военными и промышленными проблемами.
Слухи ползли, клубились, обрастали вымышленными подробностями, но никогда реально попавшими в эти шараги людьми не подтверждались, ибо обратно в тюрьму они оттуда не возвращались.
Каждую ночь лязгали замки камер, открывались двери, шепотом вызывались арестованные с вещами, во дворах урчали моторы "черных воронов", от десятков московских вокзалов, постукивая на рельсовых стыках, отходили поезда со "столыпинскими" вагонами или эшелоны товарных, увозившие заключенных неизвестно куда, и занавес непроницаемой тайны вновь опускался над страной.
Как-то зимой, вечером, из ворот одной из московских тюрем выехала машина. Это был не "черный ворон", а обычный пикап. Пятеро заключенных с вещами сидели, опустив головы. Куда, зачем? Поколесив по Москве, машина остановилась у глухих железных ворот на ул. Салтыкова и просигналила.
Вышел охранник в форме НКВД, переговорил с офицером, сидевшим рядом с шофером, и пикап въехал на территорию завода No 156 НКАП. Проехав мимо традиционных монументов Ленина и Сталина, машина остановилась у двери здания КОCОС.
Здание КОСОС ЦАГИ где с 1939 по 1941 год находилось ЦКБ-29
Нас провели в лифт и подняли на 8-й этаж, в канцелярию. Обхождение вежливое: "Садитесь. Вы прибыли в специальную тюрьму НКВД, ЦКБ-296. Прочтите правила внутреннего распорядка и распишитесь". Читаем -- "воспрещается", "не допускается", "возбраняется" и т. д., страниц 5-6 на машинке. Все, как и обычно, но есть кое-что и специфически новое.
"За употребление спиртных напитков (Боже мой, откуда они могут взяться в тюрьме?) и за попытку связаться с внешним миром через вольнонаемных, арестованный отстраняется от работы и направляется в лагеря строгого режима".
Второе: в разделе кар, помимо обычных лишений прогулок, лавочки и наказаний карцером, есть пункт: "лишаются свиданий", из этого вытекает, что здесь их дают.
Прочитываем и расписываемся. Сколько таких обязательств быть "пай-мальчиками" мы надавали за эти годы! Охранник разводит нас по "месту жительства", как он это называет, по камерам, как думаем мы.
Идем коридорами по мягким ковровым дорожкам, направо, налево, вниз -- везде пусто. Наконец попка открывает дверь и вежливо просит пройти.
Прислушиваемся, дверь за нами замком не лязгает. Осматриваемся, мы в одном из залов ЦАГИ. По стенам 30 солдатских коек, покрытых байковыми одеялами, у каждой тумбочка, на ней пачка папирос "Дукат", окно в решетке, несколько стульев.
Сдвигаем их и садимся. Несколько минут сидим молча, слишком велика трансформация, происшедшая с нами, затем жизнь берет свое, хочется курить, сворачиваем "козьи ножки" и шепотом обсуждаем, что дальше?
Открывается дверь. Уже другой охранник произносит что-то вроде "пожалуйте ужинать". По въевшейся привычке развязываю сидор, достаю котелок и становлюсь у двери. Попка улыбается: "этого не нужно, там дадут", и ведет в столовую.
Открывается дверь, человек полтораста, сидящих за столами, покрытыми белоснежными скатертями, одновременно поворачивают головы, кто-то вскрикивает, кто-то бежит навстречу, много знакомых, дружеских лиц, к нам тянутся руки...
Трудно описать эту встречу и чувства, нахлынувшие на нас. Охрана -- их человек пять -- вежливо, но настойчиво просит успокоиться и занять свои места. Постепенно буря стихает, и мы можем оглядеться.
За разными столиками находим: А. Н. Туполева, В. М. Петлякова, В. М. Мясищева, И. Г. Немана, С. П. Королева, А. И. Путилова, В. А. Чижевского, А. М. Черемухина, Д. С. Макарова, Н. И. Вазенкова -- одним словом, весь цвет русской национальной авиационной мысли.
Приговор, вынесенный А.Н. Туполеву 28 мая 1940 г. Фото архивного документа из книги Ригмант В. Бомбардировщик Туполева Ту-2
Сотни дружеских глаз смотрят в нашу сторону, как бы успокаивая, теперь все будет хорошо. А меня берет оторопь -- значит, это правда, значит, все они -- арестованы, но ведь это -- катастрофа!
Нас рассаживают на свободные места... Действительно, котелок и ложка, которые в лагере можно было оставить, только отправляясь на кладбище, здесь выглядели бы смешно.
Ножи, вилки, тарелки, от которых мы порядком отвыкли, подчеркивают нелепость моих котелка и ложки. Девушка в переднике приносит мясо с макаронами и спрашивает: "Вам (это мне-то, месяц назад именовавшемуся "падло") чай или какао?"
Большинство уже заканчивает ужин и расходится, когда сидящий недалеко пожилой человек (в дальнейшем выяснилось, что это крупный химик, член партии с 1915 года, А. С. Фанштейн, встречавшийся когда-то с Лениным), раздраженно бросил: "Опять какао холодное, просто безобразие".
Новенький больно-пребольно ущипнул себя за ногу: Господи, Боже мой, это реальность или фантастика? Постепенно столовая пустеет, окруженные друзьями двигаемся и мы. Быстро оглянувшись кругом, я хватаю несколько кусков хлеба и сую в карман -- закосил пайку, удача!
Вероятно, это видят и друзья, и охрана, но мне безразлично, лагерный принцип гласит: закосил -- твое, прохлопал -- пеняй на себя: станешь доходягой, дальше путь один -- в "М".
В спальне (дубовом зале) уже собрались и ждут друзья -- А. В. Надашкевич и Ю. В. Калганов, Н. А. Соколов и А. Ю. Рогов, И. М. Косткин и Г. С. Френкель, Ю. А. Крутков и И. М. Лопатин, М. П. Номерницкий и В. С. Денисов.
Но прежде всего к "патриарху" -- Туполеву. На кроватях, стульях, тумбочках, стоя в проходе -- аудитория. Андрей Николаевич задает вопросы. Новички отвечают, они еще скованы, говорят вполголоса, изредка бросают взгляд на дверь -- не идет ли охрана.
Им объясняют -- спальня это нечто вроде сетльмента, когда заключенные в спальне, вход охране туда воспрещен.
За окном темно, скоро уже ночь, а вопросам нет конца. Все же постепенно народ расходится, остается небольшая группа, видимо, ближайших сотрудников Туполева, многих из которых мы не знаем.
Вероятно, они вошли в его окружение уже в ЦКБ-29.
А. Н. Туполев рассказывает -- уже много времени как мы вас включаем в списки нужных для работы специалистов, но все безрезультатно, ГУЛАГ тщетно разыскивал в своих кладовых, от Минска и до Колымы, от Джезказгана и до Норильска.
"Слава Аллаху, что нашли живыми, могло бы быть и иначе, -- с грустью говорит старик,-- ведь многих, ох, очень многих так и не нашли".
Задаем вопросы и мы. Выясняется, что в ЦКБ-29 три самостоятельных бюро
-- В. М. Петлякова, которое проектирует высотный истребитель-- проект 100,
В. М. Мясищева, конструирующего дальний высотный бомбардировщик -- проект 102,
и Туполева, разрабатывающего пикирующий бомбардировщик -- 103
Кроме того, в стадии формирования четвертое бюро -- Д. Л. Томашевича, которое будет работать над фронтовым истребителем 101.
Командует этим предприятием -- нельзя же говорить в самом деле "руководит" -- полковник НКВД Григорий Кутепов, бывший слесарь-электрик завода No 39.
В 1932 году, когда на этом заводе было создано ЦКБ-39 НКВД, куда свезли арестованных Н. Н. Поликарпова, Д. П. Григоровича, Б. Н. Тарасовича, А. В. Надашкевича, И. М. Косткина, В. Л. Коровина, В. С. Денисова и других, Кутепов стал одним из мелких охранников.
Видимо, он "работал над собой" и стал крупным специалистом, если с 1932 по 1937 год вырос настолько, что смог стать "руководителем" ЦКБ-29.
У Кутепова три зама -- "руководители" КБ.
Балашов "руководит" Туполевым, Устинов -- Мясищевым, а Ямалутдинов -- Петляковым. Кроме этих трех в штате ЦКБ еще с десяток офицеров НКВД, выполняющих роль второстепенных начальников. Около 12 -- около, ибо арестованным часов иметь не полагается, а по тюремным правилам у нас в спальнях сняли и настенные, -- угомонившиеся зэки стали расходиться по спальням.
Погашен свет, что тоже приятно -- в камерах, бараках, столыпинских вагонах в потолке день и ночь сияют "тысячевольтные осрамы". Впервые за три года ложимся спать в нормальную человеческую кровать с простынями, подушками, одеялом.
Спальня затихает, только из-за окна изредка раздается скрип трамваев, сворачивающих с Дворцового моста на Волочаевскую ул.
Они торопятся на ночь в парк им. Апакова, бывший им. Бухарина. Не спят одни новички, слишком это сильное потрясение после тюрем, этапов, пересылок, лагерей -- лежать в чистой кровати, предвкушая любимую работу, иностранные технические журналы, логарифмическую линейку, остро отточенные карандаши и чистую, тугую поверхность ватмана, натянутого на доске.
Из грязи, бесправия, окриков охраны, матерщины, гнуса и холода в тундре, жары и тарантулов в пустыне, драки за порцию баланды или стоптанные опорки, -- сесть за "Изис", провести осевую линию и начать думать -- это, знаете, грандиозно!
Еще неделю назад, в предутренней темноте на разводе, принимая зэков, очередной попка с тупым лицом дегенерата кричал: "присесть, руки за голову, упреждаю -- шаг влево, шаг вправо считаю за побег, открываю огонь без предупреждения", а сегодня -- "пройдите в столовую".
Нет, боюсь, что тот, кто там не был, понять метаморфозу, происшедшую с нами, не сможет! Три дня вновь прибывшие в карантине, -- на работу не ходят, читают, питаются, спят, гуляют в "обезьяннике", т. е. в железной клетке, построенной на крыше КОСОС, в которой заключенные дышат воздухом.
Такой перерыв задуман правильно, нужно же сублимироваться от бесправной скотины к высотам инженерной деятельности.
Вечерами, когда друзья возвращались после работы в спальни, вопросы сыпались на новеньких, как из рога изобилия. Многие зэки попали в ЦКБ-29 прямо из тюрем и жизни в лагерях не знали.
Большинство считало свое пребывание в ЦКБ временным, полагая, что, когда чертежи закончатся, всех отправят обратно. Никто не был застрахован и от всяких кви про кво Фемиды.
