Сказка о Машке и Мишках по новому
Сказка - ложь, да в ней намёк, дом заприте на замок.
А то Маха к вам придёт, что увидит, то сопрёт.
Жизнь она такая, ни добрая, ни злая.
Можно много потерять, если дом не охранять.
Медведи. (С)
Сказка - ложь, да в ней намёк, дом заприте на замок.
А то Маха к вам придёт, что увидит, то сопрёт.
Жизнь она такая, ни добрая, ни злая.
Можно много потерять, если дом не охранять.
Медведи. (С)
Жили были старик со своею старухою, один рыбов удил, другая блогер.. Этим всё сказано. :)
Кот щурился.
Весеннее солнце ещё не окрепло, но светило ярко. Первый по-настоящему тёплый день.
- Вон та туча скоро доползет до солнца. Успеешь закончить, пока хороший свет не пропал? – кот запрыгнул на пень.
- Хороший свет, хороший, – рассеянно ответила Аля. – Я всё успею.
В руке – стеклянная баночка. Девочка смешала жёлтый с красным и потрусила склянку, получился оранжевый. В траве, у её ног, ещё три таких же, но с другими красками.
- Ты обещал помочь. Постарайся лежать и не шевелиться.
Кот посмотрел на девочку, бумагу и кисти, обернулся вокруг себя и лёг.
Аля уселась в траву, вытянув ноги, зажала лист коленями. Сперва кисть утонула в чёрном.
- Итак, сегодня буду звать тебя Кусочек Ночи, – Аля вытащила кисть из баночки, на бумаге появился первый мазок.
- Почему? – удивился кот.
- Моя картина будет так называться – «Кусочек Ночи»! – объявила девочка и подтянула к себе оранжевую склянку.
- Почему я должен в этом участвовать? Какой-то кошачий натюрморт, честное слово! – возмутился кот и принялся вылизывать шёрстку, и так сияющую чистотой.
- Ты мог бы не умываться, пока я не закончу. И, пожалуйста, помогать – значит не мешать, а то нарисую некрасиво!
На поляне повисла тишина. Кот недовольно сопел, борясь с желанием начать вылизываться. Ветер принёс запахи из виноградной рощи – ароматы цветущих фиалок и высушенных морозами ягод. Скоро виноград зацветёт, а там и мыши объявятся, хоть наемся всласть, подумал кот.
На миг Аля оторвалась от листа, выглянула из-за края и сосредоточенно посмотрела на пушистого:
- А можешь так рот открыть, во всю ширь, будто ты лев злющий?
Кот начал было самозабвенно показывать зубы, но потом замер и нахмурился:
- Львы в нашем лесу не водятся, ты не могла их видеть! Речные не в счет.
- Да, речные львы – это просто зубастые рыбины. Я про тех, которые большущие кошки – их Лена видела и всем на посиделках рассказывала. Эх, ладно, лежи уж так…
Снова тишина. Только бульканье кисточки в склянке и девчачье сопение. Кот устал бороться со скукой и неподвижностью:
- А краски ты где взяла? Красный, вот?
- Сварила луковую шелуху… - пробубнила девочка.
- Жёлтый?
- Цветки одни перетёрла, и с водой… ну не мешай, а…
- А чёрный цвет? Чёрный откуда? – не унимался кот.
- Тут совсем просто. Основой для краски стал клок шерсти одного болтливого кота, – Аля постучала по листу кистью, сделала ещё один широкий мазок.
- Глупости, ни один кот не даст тебе даже шерстинку, если только ты не отрезала у спяще… - чёрный не договорил, подскочил и завертелся на месте. – Откуда? Со спины? Со спины! Ну где же?..
Звонкий девчачий смех разлетелся по поляне:
- Пошутила я, пошутила. Чёрный получился из угля, обычного угля. Цела твоя шёрстка. Потерпи, я уже почти закончила.
Кот ещё раз попытался заглянуть себе за спину, но, так ничего и не увидев, снова лёг. Ещё немного сопения. Кисть успела несколько раз побывать во всех скляночках с краской. Жёлтый пришлось разводить по новой – солнышко получилось неожиданно большим.
- Посмотри на небо, – посоветовал кот, бросив взгляд наверх.
- Не отвлекай, последний штрих, – девочка закусила губу и взяла кисть обеими руками. – Сейчас сделаю небо одной полосой!
- Не сделаешь.
Аля оторвалась от листа, светлая бровь взметнулась вверх:
- Чего это вдруг?
- Может, уже посмотришь наверх?
Девочка задрала русую головешку. С затянутого тучами неба, точно на кончик носа, упала дождевая капля. Следом прогремел гром. Туча, с полным пузом дождя, всё-таки доползла до солнца.
- Спасай картину!
От крика кот подпрыгнул на всех четырёх лапах и рванул в сторону норы. Девочка за ним. Тяжёлые капли застучали по голове и плечам, мокрая тропинка мешала бежать, ноги скользили по грязи, бумага, перевёрнутая рисунком вниз, едва не вылетала из рук.
Норная дверь скрипнула петлями. Внутрь первым влетел кот, следом Аля и рисунок. Дверь захлопнулась. Наверху капли молотили по дубовым листьям, по земле-крыше. Сюда вам не пробраться, подумала Аля и села на кровать, развернула рисунок перед котом.
- Принимай работу!
- Вода его, всё-таки, испортила, – вздохнул тот.
Удивленная девочка развернула лист к себе:
- Нет, ни капельки не попало. Вот же ты – Кусочек Ночи!
Кот запрыгнул ей на колени. На бумаге среди намазанных тут и там жёлтых и оранжевых пятен, прямо посередине, улеглось самое большое – чёрное. Сколько кот ни пытался, но так и не смог разглядеть в этой кляксе кошачьи черты.
- Очередная попытка объявляется неудачной! – помедлив, объявил он и ткнулся головой девочке в подбородок.
- Ну вот, опять, – Аля отложила рисунок и залезла на кровать с ногами. – Снова не вышло…
Кот сел рядом:
- Зачем вообще ты пробуешь каждый раз то одно, то другое?
- Если не пробовать, то как тогда узнать своё назначение? Все девчонки умеют что-то такое, чего другие не могут... Марина мастерит игрушки, как живые, Лена летает…
Девочка уже едва сдерживала слезы. Чёрный хвост легонько стукнул её по лбу:
- Не хнычь, может, просто рисовать не твоё. Лес такой большой. Уверен, и для тебя назначение найдётся.
Аля утёрла кулаком нос:
- Как только дождь кончится, сразу пойдём искать!
Кот замурчал. Дождь ещё долго будет лить, а как перестанет – там и ужинать пора, может, и вовсе не придётся никуда идти. Здесь, за норной дверью, так хорошо…
________________________________________
На вдохновение:
Сбер 2202 2002 3489 2832
Мой паблик ВК: https://vk.com/public213144113
Мой телеграм канал: https://t.me/dimazavaley
______
В начало
Грампи трудился целый день не покладая лап и к вечеру наконец закончил приготовления к празднику. Он построил длинный стол для угощений, высокую сцену и, конечно, карусель. Но кое-что он оставил прикрытым плотной тканью и не позволял смотреть за этот занавес даже мышам.
— Это сюрприз, — сказал Грампи, убирая инструменты в погребок.
— Сюр-пи-пи-приз? — переглянулись мыши.
Мышки тоже трудились весь день, бегали по лесу и заходили в гости к другим животным, чтобы собрать как можно больше угощений на праздник. И пока мышей не было рядом, Грампи как раз построил свой сюрприз.
Видя, что Грампи скрылся в погребе, младшая мышка захотела подсмотреть, что же он спрятал. Она прошмыгнула со скоростью детского любопытства за стену высоких деревьев и вышла на край поляны, где стоял сюрприз. Она как раз была готова просунуть свой любопытный нос под занавес, когда сверху на неё обрушился ворон.
— Куда это ты собралась? — спросил ворон, схватив бедную мышку цепкими лапами.
— Пи-пи-пи! — затряслась мышка от страха. — Я хотела посмотреть…
Мышка настолько испугалась, что начала плакать.
— Ты меня теперь съешь? Пи-пи? — спросила она.
— Кар! Глупости! — ответил ворон и отпустил мышку. — Никто не охотится по праздникам. Тем более, когда рядом такая карусель. Не подглядывай, иначе сюрприз испортишь.
— Пи…
Ворон поднялся на ближайшее дерево, а младшая мышка не могла пропищать ни слова. Настолько она испугалась. Но через мгновение мышка поняла, что сказал ей ворон.
— Никто не охотится по праздникам, пи-пи-пи?
Остальные мыши заметили отсутствие младшенькой и начали её звать:
— Пи-пи-пи! Младшая мышка, где ты?
— Младшая, пи-пи-пи?!
— Я здесь, пи-пи, — ответила мышка, и все увидели на её глазах слёзы.
— Пи-пи-пи, что случилось? — подбежали к ней остальные мыши.
— Ты плачешь? Пи-пи-пи.
— Я узнала удивительную новость, — сказала мышка. — Никто не охотится по праздникам, пи-пи-пи.
С этими словами младшая мышка улыбнулась и вытерла слёзы.
— Но подглядывать я все равно не буду, пи-пи-пи, — сказала она.
— Подглядывать? — нахмурился Грампи.
Он как раз убрал инструменты и вышел из дома, чтобы услышать их разговор. Грампи фыркнул, но не стал ругать мышку, только окинул мохнобровым взглядом свои приготовления. Мышки притихли, снова ощутив важность мгновения.
— Тук-тук!
В небе появился знакомый дятел. Он передал сообщение, и за ним спешила на полянку целая ватага лесных зверей.
— Ха-ха, Грампи устроил праздник! — раздалось в ветвях.
— А вот и моя белка, — удовлетворенно кивнул Грампи.
— Та самая, пи-пи-пи, из рассказа, — прошептали мышки.
Они наблюдали, как самые разные лесные звери появляются на поляне возле дома, и как спешат разношерстные детки.
— Грампи построил карусель!
— А как на ней кататься?
— Давайте скорее проверим!
— Она крутится!
Бобрята, зайчата, волчата, лисята, оленята и даже два смелых лягушонка уселись на деревянную карусель, построенную Грампи. Косолапый медведь недавно отправил ежа в полет, а теперь раскручивал карусель, веселя детишек.
Всё больше животных прибегало на праздник. Всё больше детей взбиралось на карусель. Появились бельчата и котята рыси, глухарь и барсук, шустрый уж и великое множество других обитателей леса. Многих из них Грампи видел впервые.
— Неужели в моем лесу всегда было так много зверей? — удивился Грампи.
— Пи-пи, Грампи? — повернулись к нему мышки.
— Что?
— А нам можно на карусель? Пи-пи-пи.
— Конечно, — кивнул Грампи и вдруг фыркнул. — Но не сейчас.
— Почему? Пи-пи?
— Сначала я хочу сказать речь.
— Речь, пи-пи-пи!
Мышки с восторгом посмотрели на Грампи. Нахмурив решительно брови, колючий ёж направился в сторону сцены, по дороге здороваясь со всеми животными на поляне.
— Грампи готовит речь! Пи-пи-пи! Грампи готовит речь!
Мышки поспешили обойти каждый уголок большой поляны, чтобы сообщить всем, что их новый добрый друг хочет что-то сказать. Животные кивали, благодарили мышек и начали собираться перед сценой, чтобы послушать ежа.
— Сейчас снова начнет недовольно ругаться, — проскрипела старая лосиха.
— Нет, говорят, Грампи изменился, — не согласилась с ней жена барсука.
— Да, он помог нам починить плотину, — подошла к ним бобриха. — И даже сделал лучше прежней.
— А нам так огород прополол, что морковь стала ещё вкуснее, — улыбнулась зайчиха, тоже оказавшись рядом.
Сороки в небе закружились, стараясь ничего не упустить. Завтра они должны были разносить новости об этом празднике.
— Дети, наверх! — крикнула сорока-мать троим птенцам на карусели. — Будем учиться готовить новости!
— Ну, ма-а-ам! — заныли дети сороки.
— Всегда эта учёба так не вовремя, — помотал головой старший.
Трое птенцов вздохнули и присоединись к взрослым сорокам. Они понимали, что спорить с матерью бесполезно.
Наконец, все собрались перед сценой, карусель остановилась и опустела, а Грампи поднялся наверх.
Он встопорщил иголки, нахмурил брови, фыркнул, потоптался, прочистил горло, одним словом, настроился на серьёзный лад и заговорил.
— Здравствуйте, жители леса, — начал Грампи. — Спасибо, что пришли на праздник.
Звери закивали и забормотали, здороваясь с ним, и многим даже показалось, что он впервые с кем-то здоровался.
— Некоторых из вас я знаю давно, — продолжал Грампи, — кого-то вижу впервые. А с кем-то здороваюсь впервые, хотя мы давно знакомы.
— Действительно, — сказал кто-то в толпе. — Сколько раз проходил мимо, хоть бы раз сказал привет или доброе утро.
— Кивнул бы на худой конец, — подхватил ещё кто-то. — Но он только фыркает и хмурится.
— Тише, — перебила лисица. — Дайте ему сказать.
Тем временем, видя, что Грампи начал свою речь, мышки отбежали в сторону и о чём-то зашептались.
— Пи-пи-пи, давайте тоже сделаем сюрприз.
— Сюр-пи-пи-приз!
Мышки скрылись в лесу в поисках сухих веток и травы, а Грампи на сцене виновато опустил голову.
— Простите меня все, кому я успел испортить дом или настроение, — сказал Грампи. — Простите все, на кого я ворчал и ругался. Сейчас я понимаю, что поступал плохо. Не по-доброму.
Звери на поляне переглянулись удивлёнными взглядами, но стали молча слушать.
— На самом деле я не хотел быть плохим ежом. Я сам прятался ото всех, чтобы никого не ранить своими иголками, — сказал Грампи. — Мне было очень одиноко, я был всегда недоволен и порой даже злился. Ведь у меня не было настоящих друзей, и никто никогда меня не чухал.
— Чухал? — зашептались в толпе. — Что это значит?
— Тук-тук? — удивился дятел.
— Ха-ха, Грампи не чухали, хи-хи-хи, — засмеялась белка и прыгнула к нему на сцену. — Вы не знаете, что это значит?
Лесные звери пожимали плечами и никто не мог понять, что значит такое слово.
— Чухать, — сказала белка. — значит гладить и щекотать.
Впервые в жизни эта белка сказала что-то серьёзно. И серьёзность белки потрясла не только Грампи, но и всех зверей. Потому что все знали, что эта белка любит прыгать по ветвям, смеясь над всеми, кто живет на земле.
— Как же его чухать, когда он весь колючий? — спросил заяц.
— Я тоже так подумал сначала, — сказал Грампи со сцены. — Но потом я встретил друзей и узнал, что даже такую колючку, как я, можно погладить.
С этими словами Грампи встал на задние лапы, и все смогли увидеть его мягкий живот.
— Но мы же не знали, — сказала виновато зайчиха. — Ты приходил к нам попросить пирога, но никогда не говорил, что тебе одиноко. И что тебя тоже надо почухать.
— Что ж, — задумался рядом с ней заяц. — Выходит, мы тоже были не правы, думая, что Грампи просто вздорный ёж с ужасным характером? Что же нам делать?
Звери зашептались между собой. Никто не хотел признаваться, что был неправ, и многих Грампи действительно обидел. Например, барсук совершенно не хотел прощать ежа по имени Грампи, потому что нос барсука до сих болел от иголок.
— Я знаю, что не все готовы меня простить, — вздохнул Грампи. — И это справедливо. Но позвольте мне загладить свою вину. На столе стоят угощения, их можно кушать. Карусель отлично крутится, и я рад всех на ней видеть. Я построил все это специально для вас.
Он окинул взглядом всех животных перед собой.
— Но это совсем не то, о чем я хотел рассказать.
Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий
Послал как-то царь Патрикей сыновей за молодильными яблоками. Двое старших попали в ловушку к Марье Моревне, а младший...
2. Ну а Иван-царевич, по молодости своей не торопился: он сначала по всем подорожным деревням добрых девок перещупал, да по всем встречным кабакам качество зелена вина бесплатно проверил на основании того, что лицензию государство выдаёт, а он его полномочный представитель. Поэтому прибыл к камню с большим запозданием. Там он тоже долго не размышлял. Помереть ему не хотелось, жениться - что он, дурак, что ли? покуда девок хватало, взглянул на своего коня, а того ветром шатает: поистрепался в дороге - и решительно свернул направо. Проехал сколько-то и попал в тёмный лес, а оттуда волк выскочил. "Ну, - как потом рассказывал Иван-царевич, - обычного-то волка я б враз мечом на две части разнёс али калёной стрелой наскрозь прошил. Но этот же был - Бурый волк! Размером, чтоб не соврать, с телёнка будет, шерсть - наполовину золотая, наполовину - серебряная, зубы - кинжалы, глаза - яхонты. А главное, говорит он мне человеческим голосом".
Тут позвольте мне речи очевидца прервать, а то до марта буду вам сказку сказывать, и своими словами продолжить:
- Иван-царевич, стало быть? - осведомился Бурый волк.
- Он самый.
- Что-то конь у тебя ледащий, на ужин не хватит.
- Какой есть. Другого нет, как видишь.
- Да уж вижу. Придётся и тебя заодно съесть, уж не знаю, на десерт или всё-таки как основное блюдо...
- Не имеешь права, - а надо сказать, Иван-царевич, особо на престол не надеясь, в немецких землях латинское право изучал, и даже, кажется, изучил-таки. - На камне чётко прописано: только конь. Я следовал указаниям законной власти и нахожусь под её защитой.
- Законная власть здесь лет сто не бывала, - зевнул волк. - Но я чту предписания, особенно которые на скрижалях. Так и быть, съем коня, а с тебя возьму только руку и ногу. И заметь, левые.
Тут он раскрыл и вправду не маленькую пасть и в миг заглотил конягу, пожевал тридцать раз левой стороной, тридцать правой, сглотнул и выплюнул шкуру да кости. Видя такое дело, Иван-царевич решил не артачится, снял амуницию, чтоб не замаралась, и подставил левый бок. Бурый волк враз отхватил и ногу, и руку, вновь всё пережевал по науке, потом срыгнул ногу и руку обратно, приставил к оравшему исконно русские слова царевичу, плюнул три раза, и всё приросло лучше прежнего.
- Вижу, не дурак ты, не трус, да и не жадина. Поэтому сослужу тебе я службу. Достану для тебя яблоки молодильные.
- А откуда...
- Оттуда, оттуда. Вы тут уж полгода по округе шаритесь, пока ваш отец от острого колита загибается. Эх мОлодежь-подрОстки, - вздохнул Волк, собрал кости конские, завернулся в шкуру, три раза перекувырнулся и обратился в такого рысака - любо-дорого посмотреть. - Садись, что ли. Да оденься сперва, куда голыми мудями! А ещё царский сын. - Хотел было Волк вздохнуть, но получилось только всхрапнуть. Тряхнул гривой и поскакал.
***
3. Иван-царевич быстро оценил достоинства волшебного скакуна: тот леса одним махом перепрыгивает, озёра одним шагом перешагивает, слева месяц обгоняет, справа солнце позади оставляет, ясны звёздочки хвостом сметает. Короче, к ночи были у ворот царя Еремея. Иван-царевич спешился и хотел было верительные грамоты подавать, хотя и были они замызганы чрезвычайно, а в одном из углов даже было нацарапано "Еванушко друк сердешнай отпишы ишчо 555224897", но волк встряхнулся, с радостью принял свои нормальный бурый вид и сказал:
- Нет, тут мы, брат, дипломатией ничего не возьмём. Восток, в последнее время, разочаровался в России и снизил свои ожидания практически до "Не фига не надо было, не фига и не нужно. Нефть и газ свои". А поступим вот как. Сигнализацию на воротах я отключу - плёвое дело. Только в сад не полезу - там, чую, такие сучки: боюсь, оскоромлюсь, а я своей обещал ни-ни. Она же у меня... одно слово, волчица. Но как действовать, научу. Пойдёшь в сад: там слева деревья с серебряными листьями, на них яблоки топазовые, справа с золотыми, на них яблоки рубиновые, а ты их не трогай. Ни листика не оборви, понял! На третьей аллее слева в юго-западной части стоит одна нормальная с виду яблоня. С обычными яблоками. Которые сверху - не рви, ну их, ещё тянуться; которые снизу - не рви: они уж понадкусаны. Возьми из центра, штуки три-четыре, больше и не требуется.
Подошёл Волк к воротам, волосинку из хвоста выдернул, в замке поковырял, ворота и отворились. Вздохнул Бурый, воздух с вожделением носом повёл, потом проплешину какую-то на животе языком лизнул и лёг смирённо Ивана ждать.
Но царевич как в сад зашёл, совсем ум потерял от красоты и богатства, ни на какие аллеи не стал сворачивать, а давай золотые да серебряные листья за пазуху совать, рубиновыми яблочками карманы набивать. Тут налетела стража, схватила его, связала, доставила к царю Еремею. Но тут Иван не сплоховал, ибо был, как истинно русский царевич, задним умом крепок:
- Вот, - доставая из укромного места мятые грамотки, важно сказал он, - Шёл с официальным визитом, свернул не туда, в темноте налетел на дерево, чем-то завалило, собрал всё с земли, хотел возместить ущерб, да не удалось. Ваши подданные, не разобравшись, помешали. - И прибавил решительно. - А если что, у меня дружок по общаге ныне в Гааге подвизается.
- Эх, - вздохнул Еремей, поправляя не то тюбетейку, не то ермолку. - Что Гаага? Далеко Гаага. А палач тут. И доказательства тут. Налетел, говоришь? Что ж у тебя, царского сына, и золото, и серебро вперемешку напихано? Деревья, чай, далеконько друг от друга стоят. Ну, давай грамотки: почитаю на досуге. Как у отца здоровье-то?
- Плохо. - Сказал Иван, и вдруг понял, что отца всё-таки любит,- Дяденька Еремей, (поскольку все цари-короли друг другу братья, то царевичам они, естественно, дядья - прим. автора) дай пару-тройку яблочек молодильных, что тебе, жалко, что ли? Сиротой не оставь!
- Жалко. - Честно признался Еремей. - Но сменять могу. Есть у меня, понимаешь, мечта. Я ж лошадей страсть люблю, а у соседа моего, султана Пантелея, есть конь, ох и конь же! - и даже зажмурился от представления. - Приведёшь мне коня, хоть пуд яблок забирай, тогда не жалко.
Вернулся Иван-царевич к волку, голову ниже плеч свесил.
- Дорвался? - беззлобно спросил Бурый, потому что, по правде говоря, на разум молодого оболтуса не рассчитывал, - ну садись. Только я в шкуру больше не полезу. Эй, ты там в шерсть особо не вцепляйся, линька у меня. - И поскакал в сулатанат Пантелея.
4. Султан Пантелей, любезные мои читатели, был правитель разносторонних, и я бы даже сказала просвещённых, взглядов. Поэтому его конюшни были выстроены в стиле позднего итальянского барокко и украшены многочисленными дородными атлантами, державшими на поводу коней с такими крупами, что их бы и Гоголь описать не постыдился. Замков на дверях конюшни не было, ибо слева и справа вход был оформлен двумя аккуратными гильотинами, корзины возле которых были полны отнюдь не кочнов капусты.
- Значит так, - деловито сказал Волк, - тут, брат, плетьми, как у Еремея, не отделаешься. Тут на кол сажают. А молодых да смазливых – даже и на личный царский кол посадить могут.
- Ась? - рассеянно отозвался царевич, занятый размышлениями о том, что вот если бы этот детина был одного с ним роста, то у кого из них был бы длиннее...
- Двась!, - щёлкнул зубами перед самым его носом Волк. - Дома меряться будешь. Вкусы у султана разнообразные, говорю. И чему вас только в Германиях учат, Господи!
- А! - сообразил Иван, - так он из этих...
- И из этих и из тех, и кто его знает, может, ещё и не только конями, но и прочими животинками интересуется. Так что я в конюшню, тем паче во дворец - ни ногой. А ты слушай. Войдёшь в конюшню, иди всё прямо, прямо и увидишь скакуна: тело у него серебряное, грива золотая, копыта жемчугом подбиты, из ноздрей пар алмазный идёт. Будет там рядом висеть сбруя вся в яхонтах, да седло лежать, изумрудами отделанное, да стремена гишпанской работы с лалами и сапфирами. Ты ничего не трогай. Вот, на тебе верёвочку конопляную, накинешь на шею коню, он сам за тобой пойдёт. А я покуда здесь твои тылы прикрою, - и лёг в позе сфинкса об ужине раздумывать.
А Иван-царевич, как и следовало ожидать, мимо сбруи, седла да стремян пройти не сумел. Только стал всё это добро на коня прилаживать - налетела стража, скрутила, связала, пред светлые очи султана Пантелея поставила. Это так по науке говорится, что пред светлые, глаза у султана были чёрные и блестящие, как маслины, и по всему было ясно - тот ещё жук этот султан. Окинув взглядом знатока дородную фигуру Ивана, симпатией он к царевичу не проникся и мысленно уж хотел пустить его в расход, как тот пал султану в ноги и заголосил (видимо, вспомнился 28 час защиты диплома, когда оппонент, потирая плешь, сказал: "Ну, что ж, а теперь давайте рассмотрим Ваши постулаты по существу"):
- Не вели казнить, вели слово молвить!
Султан был падок до зрелищ и милостиво махнул шёлковым белым платочком.
- Отец мой, царь Патрикей, помирает смертью лютою, преждевременной. Я и два мои брата собрались в путь, лекарства ему искать, а то ведь осиротеем мы, горемычные, рОдная-то матерь нас, почитай, годков десять, как оставила. - (Патрикей сослал её в отдалённый монастырь, а сам завёл себе придворный балет - прим. автора). Султан прослезился, ибо был сентиментален. - И вот король Еремей согласился своих яблочков молодильных мне дать, но в обмен на твоего коня. Я за коня-то любую цену дам, какую хошь, потому осмотрел его и вижу, только такой знаток мог выбрать и вырастить...
- Ладно, ладно, без лести, - сказал польщённый султан Пантелей. - Можно и сменяться. Тем более, я от него уже восемнадцать жеребят получил, и пора бы другого производителя завести в хозяйстве. А вот жены у меня нет. - Добавил он печально. - Соседи эмиры и падишахи с целыми гаремами съезжаются, а мне некого с собой рядом за стол посадить. У Шахрияра, вон, жена кажную ночь представление в картинах устраивает, а со мной кто бы поговорил. У Рашида-аль-Гаруна сто семнадцать сыновей и дочерей без счёта, а у меня завалящего наследника не предвидится... Короче, есть тут в некотором царстве, в тридесятом государстве царь Кащей, который распускает про себя слухи, что бессмертный. Смертный он или нет, нас то не касается, знаю только, что в Гааге у него такие связи, что сам я на такое дело не решусь.
Есть у него воспитанница - Василиса Прекрасная. Дева красы неземной, образованная, и с немалым приданным. Только царь Кащей сватов обратно в малых сундуках присылает, да ещё, гад, туда яйца с иголкой внутри вкладывает, с намёком, вишь, чертяка остроумный. Выкрадешь мне девицу, будет тебе конь, да и седло, сбруя и стремена впридачу. Потому я не скряга Еремей, так ему и передашь, если, конечно, жив вернёшься.
И милостиво отпустил Ивана-царевича, набежавшую слезу шёлковым платочком отирая.
***
6. - Значит, к Кащею? - спросил обманчиво добрым голосом Волк.
- А что, слабо? - заикнулся было царевич и тут же огрёб когтистой лапой по затылку. А потом ещё пару раз по тыльной части тела.
- Да ты знаешь, какие у него связи! Он до самого Льва дойти может. И что я буду делать? Ссылаться на прецедент с Сивкой-Буркой на том основании, что конь тоже наполовину бурый был? Ну садись, чувырла.
Нам ещё три дня скакать, а я уже так проголодался.
- Так, всё понял? – в сотый раз повторив инструкции, допрашивал волк Ивана-царевича.
- Все… - уныло отвечал тот
- Ничего не брать, ничего не трогать, чтоб ни одной девке ни в какое место ни-ни! Если что – у Кащея суд скорый: сначала голову с плеч, а потом разбирается: хотела девка или сам пришёл. И в Гааге у него такая лапа… - Волк с сомненьем посмотрел на могучие чресла царевича. – Знаешь что, брат, я тебя одного туда не отпущу. Я хоть и хищник, а чувства имею. Оттопыривай кольчугу, - перевернулся разок, обратился в блоху и заскочил Ивану за пазуху.
И стал Иван-царевич, держа плотно в памяти волчьи советы, в терем к Василисе пробираться. Сначала железные ворота заскрипели, а он их маслицем подмазал; потом цепные псы налетели, он их сахарными косточками да мясцом угостил; потом ещё слуги верные Кащеевы, от них он полусотней целковых откупился. По правде сказать, самое тяжёлое было по винтовой лестнице из тысячи ступеней без одной к Василисе в покои пробраться, но запыхавшийся молодец и это испытание преодолел. И вот идёт он через комнату сенных девок, а там вповалку десяток красавиц спит всех форм и обличий, рубашки живописно задраны, одеяла небрежно откинуты. "Я только посмотрю вон на ту, рыженькую" - подумал было Иван, да тут блоха за пазухой как куснёт его, он дальше и пошёл. А дальше - баня Василисина. И там с десяток подружек её купается и без всякого стыда в царевича мыльной пеной дует, и хохочут, стервы, так, что ум за разум заходит. Тут волку пришлось жвалами поработать от души, думал было обратно превратится да цапнуть по-хорошему, без баловства, да обошлось.
Василиса же в это время оживлённую переписку с котом Баяном вела (впоследствии из-за особенностей произношения в южных губерниях кота стали звать Баюном, да так это имя и прижилось среди собирателей фольклора). Уже были написаны ею бессмертные "Я - женщина, а значит Василиса", "Я бываю такая и этакая" и "Убей того, кто на тебя посмотрел, сразу, а то ещё влюбится, гад". Кот не оставался в накладе и лепил как пирожки философские трактаты на темы "Об особенной любви особ женского полу к золоту", "Об обратнопропорциональной зависимости размера интеллекта размеру груди особи женского полу" и "О некоторых особенностях логического мышления обладательниц волос светлого оттенка", а также анекдоты, у которых уже начинала пробиваться щетина. Василиса как раз работала над очередным шедевром любовной лирики, когда её вдохновение было прервано грубым "Кх-кх". Девица подняла глаза (самого чистого василькового цвета) и строго спросила:
- Царевич?
- Царевич, - оробел Иван, который отроду с умными девушками дела не имел, да и вообще предпочитал общаться с кухарками и трактирными служанками.
- Спасать прибыли? - осведомилась Василиса и потёрла висок белой ручкой, оставляя чернильные пятна у брови.
- Спасать! - выдохнул Иван, который понял, что его спасать уже поздно.
Василиса встала, открыла тайник за печкой, достала оттуда узелок с рукописями и наследными бумагами, уложила чернильницу, с десяток перьев, переписку с котом. Взглянула на сундуки с драгоценностями и нарядами, которые ей Кащей надарил. Потом на Ивана:
- Хоть и крепкий, а не донесёшь.
- Тебя согласен всю жизнь на руках носить, - неожиданно осмелел царевич.
- У меня свои ноги есть. - Василиса в доказательство приподняла подол и показала пару в меру стройных щиколоток и голеней.
- Ох, - сказал Иван
Василиса хотела было что-то съязвить и вдруг, уставившись куда-то за царевича, совсем по-бабски завизжала:
- Ой-ой-ой.
- Не визжи. - Сурово сказал Волк, выходя из тени. - На предмет сундуков я есть. Не царевичево это дело сундуки тягать. - Дунул, плюнул, и все сундуки уменьшились до размеров табакерок. - Рассовывай по карманам, или что там у тебя есть.
- Отвернитесь, - сурово приказала Василиса и уложила табакерки в разные тайные места, которые на женском теле предусмотрены.
- Ну вот что, - Волк перевернулся и принял облик Василисы. Ну почти такой же стал, только волосы лучше причёсаны и чернильных пятен нет, - кони ждут за рвом, надеюсь под её руководством доберёшься. А я здесь останусь. Кащея задерживать, - и вздохнул от недобрых предчувствий.
***
7. Кащей, как обычно, после пересчёта вновь поступивших податей зашёл пожелать воспитаннице спокойной ночи. "Взрослая совсем стала девка, - думал он, мерно вышагивая по ступеням, - Пора замуж. А за кого? Ни за козла же этого старого Пантелея? За одного из Рашид-аль-Гаруновских? Так нищета одна, голь перекатная, только арабские сказки сказывать и умеют. Да ещё себе пару-тройку жён завести могут. Жалко девку, ишь какая выросла, ладная да образованная. Все приличные царевичи далеконько отсюда живут. Вот у царя Еремея целых три сына, да пока к нему послов зашлёшь, пока от него сватов дождешься... глядишь, ещё от стражников в подоле чего принесёт. Эх, заботушка на мою старую седую голову!" Был Кащей абсолютно лыс, но не любил, чтоб ему об этом напоминали.
- Так, - сказал он, разглядывая томную красавицу, примеривавшую перед зеркалом парчовую шубку на собольем меху. - Ты, что ли, снова, гуляка пронырливый? А Василиса где?
Волк встряхнулся и принял свои истинный облик (но только вовсе не зверя о четырёх лапах с хвостом, вы то уж, любезные читатели, догадались давно, что и это только маска).
- Её Иван-царевич увез, сын Еремея.
- Старший?
- Третий. Пока. - Загадочно ответил волк. - Не бойся, старина, не прогадала девка.
- Всё голодаешь?
- Да уж где мне наесться. Сам знаешь, мне, чем больше дашь, тем больше хочется. Ладно, потом поболтаем, мне пора!
"Эх! - подумал Кащей, - Вот и вылетела птичка из гнезда" - и погрузился примерно в те же воспоминания, что и все добросовестные отцы невест.
А волк нагнал Ивана-царевича, вмиг отнёс его в государство султана Пантелея, там снова обернулся Василисой и пошёл с ним во дворец. Состоялся обмен, и царевич отбыл с конём, сбруей, седлом и стременами, да ещё впридачу с бухарским ковром вместо потника.
Вечером султан пошёл в спальню к девице, которую весь день в ванне с жасминовым маслом служанки массажем ублажали. А там - волк на шёлковых простынях лежит, из гагачьей перины пух выпускает.
- Послушай, Пантелей, - говорит, - Я тебя давно спросить хотел, тебе чем местные девушки не угодили? Ты под паранджу-то хоть иногда заглядывай, глядишь, и найдёшь по вкусу. Ну а коли женишься на одной - двух -трёх, точно будет тебе счастье. И наследники в пропорции.
Собственно говоря, та же история случилась с Еремеем. Только ему Волк пообещал пару от той кобылицы, что поле пшеничное топтать любила (помните ещё?). И не соврал, что характерно. Правда... Нет, эта история и так уж затянулась.
8. Итак, Иван-царевич, верхом на Буром Волке, с Василисой, довольно изящно сидевшей на драгоценном коне, и с пудом яблок в мешке добрался до того самого камня.
- Ну, всё, - сказал Волк, - дальше сами, сами, сами. А мне пора. Меня подруга жизни заждалась, - и ускакал в орешник.
- Эй, ты куда, не попрощались по обычаю! - вскинулся было Иван, да того и след простыл. - Жалко, хотел спросить ещё, что там с братьями моими.
- Ну, Иванушка, не кручинься, - ласково сказала Василиса (надо заметить, что время в пути сближает даже случайных попутчиков) - Помогу твоему горю. - Достала из узелка блюдечко с наливным яблочком и стала яблочко по блюдечку катать. И, конечно, тут же увидели они, что братья по сю пору у Марьи Моревны рукоделием занимаются. Вспылил Иван и помчался к братьям на помощь.
И может быть, покрылись бы эти страницы кровью прелестной, хотя и коварной, девицы, если бы не Василиса.
- Погодь, любезный мой, меч из ножен тягать. Я сама. - Выволокла Марью из терема, по щекам отходила, постель разворотила, и всех пленных на волю выпустила. А Иван-царевич только в стороне глядел, диву дивовался и про себя давал зароки не гневить будущую супругу ничем и никогда.
Вышли из темницы Василий-царевич и Михаил-царевич, прослезились, обняли брата, взяли с собой сколько могли богатства, да и Марью Моревну впридачу.
Что, думаете, сейчас будет "И жили они долго и счастливо"? Вот ещё.
Иван-царевич, хоть и не дурак был, а простая душа, всё братьям выложил. Ну, тех, понятно, завидки взяли. Как так - младший, а их обскакал? Вот Василий и говорит Михаилу:
- Как ночь настанет, да он спать уляжется, заколем его, а все вещи себе возьмем. Я старший, мне по праву царство положено, так что я яблоки заберу. Ну а тебе - Василису, наследство её и коня с амуницией.
Михаилу как-то и не хотелось злым делом заниматься, да и Василиса ему не глянулась, он больше девиц в теле любил, но он привык с детства брату подчиняться и согласился. Как ночь пришла, разбили они привал в чистом поле (вот не спрашивайте меня, почему не на постоялом дворе, не я сказку сочиняла, я только сказываю), положил Иван-царевич голову Василисе на колени и заснул сном богатырским. Тут подкрался Михаил, схватил девицу, связал, чтоб не мешалась, а Константин заколол брата в самое сердце. По утру снялись они с лагеря, труп бросили не оплаканный, не погребённый.
***
9. Только пыль из-под копыт осесть не успела, как из кустов орешника, которого, видимо, в русской земле полным-полно, выскочил Волк, оглядел следы преступления, почесал задней лапой за ухом и сказал:
- Столько сил положил, чтоб этот олух так свои дни окончил! Не бывать же этому! - и в три прыжка донесся до края мира.
А на краю мира, то всем известно, бьют два ключа - один с живой водой, другой с мёртвой. И единственные сосуды, которые ту воду выдержать могут, сторожит трёхголовая псица размером со льва. Учуяла она Волка, вспрыгнула, шерсть дыбом подняла, подскочила к нему, как лапой по морде даст, потом второй раз, потом левой головой в загривок укусила, а двумя прочими враз пролаяла:
- Ты где шлялси? Ты где носился, пёс безродный? Я все глаза выплакала, тебя поджидая. Дети воют: "Где папка?" И что я им скажу, что он опять сторожевых шавок в саду царя Еремея обхаживал?
Волк дал себя немножко покусать, отскочил в сторону, отряхнулся и крайне нежным голосом начал:
- Дорогая моя, я так по тебе соскучился. По тебе, да по деткам нашим каждую ночь с тоски на луну вою. Но ты же знаешь, у меня серьёзная работа. Вот сейчас по заказу Ивана-царевича прошу тебя выдать по кувшинчику из каждого родника.
- И что, этот заказ такой срочный, что и полчасика не подождёт? - сварливо, но в то же время нежно, проворчала псица, - пойдём, что ли, поздороваемся, как следует.
В общем, через часок - другой Волк стоял над телом Ивана, окропил его мертвой водой - рана и закрылась, окропил живой - грудь богатырская стала вздыматься, глаза раскрылись. Поднялся царевич лучше прежнего, и даже будто в глазах интеллект засветился, и душа запосверкивала (с ней такое случается, пробуждается она у некоторых только в смертный час, когда тело покидать приходится). Вскочил на Волка, даже не спрашиваясь, и в погоню.
Конечно, догнали в полпрыжка, учинили суд скорый, Константин с Михаилом повинились, а Иван, который хоть и поумнел, а доброты не утратил, всех простил. Только взял Василису и спрашивает:
- А велико ли твое наследство?
- Остров Буян, - отвечает, - с городами, деревнями, церквями и флотами, торговым и военным, удобной гаванью и правом установления портовых сборов. А стоит тот остров прямо на пути ганзейских купцов в Индию.
- Так нафига ж нам домой-то возвращаться? - вопросил Иван и отбыл с разлюбезной своей и немалым её состоянием восвояси.
А Константина-царевича опять зависть обуяла на то, какой ладный да умный стал брат. Подошёл он к Михаилу и говорит:
- Давай и мы молодцами заделаемся! Ты, Волк, давай сюда воду, не то! - и Волк воду отдал, только плечами пожал, насколько ему удалось.
- Держи, Марья, воду, лить будешь, а ты, Михайло, тычь в меня мечом, да следи за ней, она баба хитрая.
Не хотел Михаил-царевич, да как-то само ткнулось. Взял он у Марьи Моревны мёртвую воду, рану полил, она и закрылась, потянулся было живой воды взять, смотрит - а флакончик пустой: всё коварная на землю вылила.
Хотел было Михаил-царевич голову с плеч изменщице снести, а та к нему кинулась, грудью пышной прижалась, руками белыми обняла и шепчет жарко на ухо:
- Ну что ты серчаешь, Мишенька, для тебя ведь старалась. Царём теперь станешь, а я при тебе хоть ключницей буду. Люблю ведь тебя, друг сердешный, вспомни, я тебе завсегда в подвал самые толстые и свежие лепёшки спускала, - И льнёт к нему всем телом. Тут он и сам вспомнил, что вроде, вправду, его лепёшки побольше, чем у других, были. Ну и растаял.
Вернулись они к царю Патрикею, правду там они ему или неправду сказывали, не знаю, но того колит так припёк, что он от чудесного излечения вмиг просветлел, отрёкся от престола и подался в монастырь. Правда, почему-то буддийский.
А Бурый Волк вернулся в свой языческий лес, обернулся там тем, кем и был на самом деле - скандинавским богом-насмешником Локи, вечно ненасытным пламенем, и помчался куда-то: не то дразнить великого змея, опоясавшего мировой океан, не то с Вакхом на спор вино пить - кто кого перепьёт, не то очередным героям помогать или каверзы строить.
Дотошный читатель, конечно, скажет мне, что настоящий богатырь Иван-царевич, пошёл бы прямо, туда, где "Убиту быть". На что могу ответить только, что тогда сразу и был бы
СКАЗКЕ КОНЕЦ
В далёкой-далёкой стране, где солнце золотило песок, словно волшебная кисть, а море шептало ласковые песни, жила маленькая черепашка по имени Боня. Она была не похожа на других: её панцирь искрился всеми цветами радуги, будто кусочек неба упал на землю, а в её больших глазах сияли доброта и неутолимое любопытство.
Боня обитала на уютном пляже, где стройные пальмы качали зелёными листьями, а цветы пестрели яркими красками, словно рассыпанные конфеты. Каждое утро она неспешно бродила вдоль кромки воды, собирала ракушки с узорами, похожими на звёзды, и мечтала о дальних странствиях. Но её друзья — суетливые крабы, шумные чайки и юркие рыбки — только посмеивались: «Боня, ты такая крохотная! Куда тебе в большое путешествие? Оставайся здесь, где тепло и безопасно!»
Но однажды привычный шум волн прервал тревожный крик. Это был дельфин Мартин, старый друг Бони, который стремительно подплыл к берегу. Его голос дрожал от волнения: «В далёком океане беда! Огромная волна унесла стайку маленьких рыбок далеко от дома. Они потерялись и не могут вернуться. Я прошу помощи у всех, но никто не решается плыть — путь слишком опасен!»
Боня слушала, и её сердце забилось быстрее. Не раздумывая, она выпрямилась, насколько могла, и сказала: «Я помогу!» Друзья ахнули: «Ты? Такая маленькая? Как ты справишься с океаном?» Но Боня лишь улыбнулась, и её панцирь блеснул ярче солнца. «Может, я и маленькая, — ответила она, — но моё сердце большое, и я верю, что найду рыбок».
Собрав немного еды в крохотный узелок и попрощавшись с друзьями, Боня смело шагнула в воду. Её панцирь сиял, как маяк, освещая путь, а решимость грела её изнутри. Вскоре она повстречала мудрую морскую звезду, чьи лучи светились мягким светом. «Ты такая отважная, Боня, — сказала звезда. — Иди через подводные пещеры, они сократят твой путь». Боня поблагодарила её и двинулась дальше.
Затем на её пути возник добродушный осьминог с разноцветными щупальцами. Узнав о её цели, он протянул ей старую карту океана, нарисованную на листе водорослей. «Она поможет тебе не заблудиться», — сказал он, подмигнув. Боня крепко сжала карту и поплыла дальше, чувствуя, как поддержка друзей придаёт ей сил.
Но настоящее испытание ждало её впереди. Из глубины всплыл огромный кит — такой большой, что его тень закрыла солнце. Он был одинок и печален: никто не хотел дружить с ним из-за его размеров. Боня, хоть и дрожала от страха, подплыла ближе и тихо сказала: «Ты такой сильный и большой! Не поможешь ли мне найти маленьких рыбок?» Кит удивлённо моргнул, а потом улыбнулся — впервые за долгие годы. «С радостью!» — прогудел он своим низким голосом.
Вместе они отыскали потерявшихся рыбок, которые прятались среди разноцветных кораллов, дрожа от страха. Кит мягко подтолкнул их своим плавником, и скоро вся стайка оказалась дома, в объятиях своих семей. Рыбки радостно кружились вокруг Бони, а кит смотрел на неё с благодарностью.
Когда Боня вернулась на родной пляж, её встретили восторженные крики. Крабы хлопали клешнями, чайки кружились в небе, а рыбки устроили настоящий подводный танец. Все поняли, что даже самая маленькая черепашка может совершить великое дело, если в ней живёт смелость и доброта. Панцирь Бони засиял ещё ярче, как символ её подвига, а её имя стало легендой среди обитателей побережья.
С тех пор, когда кто-то грустно вздыхал: «Я слишком маленький, чтобы что-то изменить», Боня подходила, поднимала голову и говорила с тёплой улыбкой: «Главное — верить в себя, и тогда весь океан станет тебе по силам!»
Жил-да-был в тёплом лесу, где деревья шептались с ветром, а воздух был напоён ароматом сладких цветов, маленький муравьед по имени Марвин. У него был длинный, любопытный нос, который всегда тянулся к новым запахам, и пушистый хвост, который радостно подрагивал, когда Марвин был счастлив. Его домом была уютная норка, где вместе с ним жила мама-муравьедиха — мудрая, терпеливая и бесконечно добрая.
Каждый вечер, когда солнце опускалось за горизонт, а лес окутывали мягкие сумерки, мама говорила:
— Марвин, пора спать. Завтра тебя ждут новые приключения!
Но Марвин, как и все маленькие муравьеды, спать не хотел. Он то катался по полу, смешно подпрыгивая на своём пушистом хвосте, то строил башни из листьев, которые приносил с прогулок, то вдруг начинал просить:
— Мам, можно мне водички? Пожалуйста!
Мама, конечно, приносила ему воду в маленькой чашечке, сделанной из скорлупы ореха. Но даже после этого Марвин не успокаивался. Он прыгал на своей кроватке, сплетённой из мягкого мха, и умоляюще смотрел на маму:
— Ну, ещё чуть-чуть поиграю, мам! Совсем чуть-чуть!
Мама-муравьедиха только качала головой и улыбалась. Она знала, что её Марвин — настоящий непоседа, и что угомонить его не так-то просто. Но у неё был секрет. Когда Марвин становился особенно шаловливым, она садилась рядом с его кроваткой, гладила его длинный нос и начинала тихонько петь. Это была особая песня — песня о Газели Тисе, которую мама придумала сама. Газель Тиса жила далеко-далеко, на зелёных равнинах, где трава была такой высокой, что касалась облаков, а звёзды светили так ярко, что казалось, будто можно до них дотронуться.
Песня звучала так:
«Газель Тиса скачет в ночи,
Её копыта легки, как лучи.
По травам высоким, по звёздам ярким,
Она бежит в снах, где всё так сладко.
Тиса танцует, луна ей светит,
Спи, мой Марвин, сны тебя встретят.
В снах, где реки из мёда текут,
Где облака в небе тихо поют.
Где ветер играет на струнах травы,
И счастье находит тебя, едва
Ты закроешь глаза и поверишь в чудо,
Как верит Газель Тиса в звёздное утро».
Как только мама начинала петь, Марвин затихал. Его глазки становились всё тяжелее, длинный нос переставал шевелиться, а хвостик уютно сворачивался калачиком. Песня о Газели Тисе уносила его в волшебный мир, где он видел, как Тиса прыгает по облакам, а звёзды подмигивают ему с неба. Ему казалось, что он сам бежит рядом с ней, чувствуя, как ветер ласкает его шёрстку, а земля под копытами Тиси становится мягкой, как пух.
— Мам, ещё про Тису... — сонно шептал Марвин, но мама только улыбалась и заканчивала песню. Через минуту он уже крепко спал, посапывая своим длинным носиком.
А мама тихо вставала, укрывала Марвина мягким листочком и шептала:
— Спокойной ночи, мой маленький шалун. Пусть тебе приснится Газель Тиса.
И так каждый вечер, пока Марвин не вырос и не стал сам петь эту песню своим маленьким муравьедикам. А когда они, как и он когда-то, начинали капризничать и не хотели спать, Марвин садился рядом с их кроватками, гладил их длинные носики и начинал тихонько напевать:
«Газель Тиса скачет в ночи,
Её копыта легки, как лучи...»
И тогда весь лес затихал, слушая эту песню, а звёзды на небе начинали светить чуть ярче, будто подмигивая Марвину и его семье.