ЗРИ В КОРЕНЬ - ИЩИ СУТЬ!

К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ А. С. ПУШКИНА


Эфиоп?.. Негр?..
Или все-таки русский?

«... если не для печати, то… для
успокоения исторической моей совести».
А. С. Пушкин (из письма Бенкендорфу)

Даже в частной, сугубо индивидуальной судьбе отдельного человека бывают вопросы столь общезначимые, столь для всех важные, что иной, глядишь, и всем миром вовек не обговорить.
Истинно – вечные, хочется сказать.
Общечеловеческие.
Иначе и не скажешь.
Волею рока таким предстает и вопрос о национальной принадлежности Пушкина. Юбилей не юбилей, по поводу и без повода, при каждом удобном и неудобном случае, кстати и некстати нам, русским, то и дело с нажимом подчеркивают, что наш национальный гений, наша общенародная гордость и слава, наш горячо любимый, наш великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин не такой-то уж и русский. Дескать, что ни говори, все помнят – африканец. Эфиоп.
А мы, в общем-то, и не спорим. Африканец? Ну и пусть африканец. Эфиоп? Ну и пусть эфиоп. В конце концов, какая разница, это же не мешает нам любить его поэзию и любить его самого.
На том, казалось бы, ревнителям родоплеменной определенности и успокоиться. Ан, нет! Наша русская покладистость, похоже, лишь пуще их раззадоривает. Давно уже пора бы прийти если не к какому-то научно-обоснованному конкретному выводу, то хотя бы, скажем, к компромиссному решению вроде нашего житейского: ладно, мол, пусть, допустим, половина на половину, так где там – увы! Вот и длится разговор годами и десятилетиями, а воз и ныне там. И, может быть, не стоило бы лишний раз подогревать страсти, но вот в чем беда, вот что примечательно: ну хоть бы кто-то из приверженцев перевеса расовых признаков согласился, что Пушкин в большей степени все-таки русский, так нет же, наоборот, все они озабочены как раз противоположным.
Это сразу же бросается в глаза при самом беглом просмотре многочисленных посвященных данному вопросу работ. Все устремления, все усилия авторов, хотя бы сколь-нибудь претендующих на роль серьезных исследователей, сосредоточены, как правило, на одном: отыскать корни национального происхождения нашего великого русского поэта по родословной его прадеда Ганнибала. А уж что касаемо до записных всезнаек от современной журналистики, то их и хлебом не корми, дай только посудачить на давно избитую, но и доныне как бы экзотически -экстравагантную тему.
В пушкиноведении действительно давно уже утвердилась и получила широкое распространение так называемая абиссинская, то есть – эфиопская версия. Так что в продолжении, развитии и популяризации ее ничего зазорного нет. Скорее, наоборот, можно сказать, что есть тут и весомая вроде бы причина, и вполне объяснимый интерес. Тем боле, если увлечены этим африканцы. В особенности, скажем, эфиопы.
Замечу, кстати, что одна из моих поездок в Пушкиногорье случайно совпала с приездом туда императора Эфиопии Хайле Селасие, специально прибывшего в тот край, чтобы побывать в Михайловском и посетить могилу «великого эфиопского поэта А. С. Пушкина». И это ведь ни меня, ни кого другого из местных жителей, в общем-то, и не удивило. Было даже приятно, что вот через Александра Сергеевича мы в родстве с другим, надо полагать, уже в силу этого дружественным нам народом. Хотя, если на то пошло, эфиопская версия как была, так и остается всего лишь версией. Именно – версией, ибо каких-нибудь достоверных, документальных подтверждений для нее никем и нигде пока не найдено.
Впервые обосновал, а вернее – попытался обосновать эту версию известный антрополог академик Д. Н. Анучин. Для ученого мужа столь высокого ранга было бы, конечно же, обидным предположение, что он не читал таких произведений Пушкина, как «Арап Петра Великого», «Моя родословная» и «Начало автобиографии». Пушкин сам неоднократно и недвусмысленно говорил о себе, что он – «потомок негров. Да вот – хотя бы и в стихах:
А я, повеса вечно праздный,
Потомок негров безобразный…
Но если такое признание в стихах можно счесть шутливой поэтической вольностью, самоиронией, то в «Начале автобиографии» – именно автобиографическим, основанным на тех достоверных сведениях, что передавалось в семье от деда и прадеда. А здесь, вспоминая о своей матери, Александр Сергеевич писал: «Дед ее был негр, сын владетельного  князька».
Заметим попутно, что в научной терминологии слово «арап» тогда означало – негр, а абиссинец – эфиоп. На каком же  основании уважаемый академик пришел к выводу, что прадед Пушкина Ганнибал был эфиопом? Оказывается, из собственных умозаключений. Он, в частности, рассуждал так: «Раса негров в культурном и умственном отношении стоит на низшей ступени сравнительно с белой расой. Абиссинцы же, то есть эфиопы, принадлежат к семитской группе, и потому способны к более высокой  культуре».
Формулировки для маститого антрополога более чем странны. Но далее – и еще любопытнее:
«Позволительно сомневаться в том, что чистокровный негр мог в такой степени проявить свои способности, в какой их проявил Ибрагим Ганнибал, чтобы, наконец, правнук этого негра А. С. Пушкин отметил новую эпоху в литературно-художественном развитии европейской нации».
То есть, у семитов может родиться гений, у «чистокровных» негров – «позволительно сомневаться». Куда как научно, не правда ли? Не говорю уж о том, что о русской «чистокровной» линии А. С. Пушкина в этом контексте и не упоминается. В 60-е годы минувшего ХХ века наш журналист Н. Хохлов специально предпринял поездку в Африку, чтобы посетить места, описанные Д. Анучиным в его научном труде, но никаких, ровно никаких свидетельств о проживании там предков Ганнибала не обнаружил. Другой русский исследователь А. Буколов, автор уникальной книги «Роман о царском арапе», будучи дипломатом, три года работал в Эфиопии, но тоже никаких сведений и никаких документов, подтверждающих «абиссинскую версию» не отыскал.
Не подтвердились также предположения о том, что фамилия Ганнибал происходит от имени знаменитого карфагенского полководца. Если же взять старинную карту Африки, то Абиссиния (Эфиопия ХУII-ХУIII веков – это фактически вся Африка к югу от Египта. И не случайно историки других африканских стран, в частности, Кении и Судана, оспаривают у эфиопов честь называться родиной предков А. С. Пушкина.
К этому следует добавить, что в 1995 году, то есть совсем уже в наше время, в Москве состоялась международная научная конференция «Пушкин и христианская культура». С сенсационным сообщением выступил здесь воспитанник Сорбонны Дьедонне Гнамманку, докторант Парижского национального института восточных языков и цивилизаций. Путем исследования исторических и топонимических источников он установил, что Абрам (Ибрагим) Петрович Ганнибал был не абиссинец, а – негр, поскольку родина его предков находится вовсе не в Абиссинии  (Эфиопии), а в центральной Африке возле озера Чад. Причем все материалы, все доказательства были признаны неопровержимыми. Таким образом, к существующим версиям добавилась еще одна. То есть гипотезы множатся, поиски и споры продолжаются. Если, конечно, не сказать, что они зашли в тупик. Ибо каждая сторона преследует свою, мягко говоря, узкокорыстную, националистическую цель.
Судите сами. Поскольку все африканские версии основываются на исследовании генеалогии А. С. Пушкина единственно по родословной его матери, то тут, казалось бы, ну никак не обойтись без того, чтобы на равных столь же обстоятельно и в полной взаимосвязи рассмотреть его родословную и по линии отца. Между тем разговор о русскости русского поэта либо отодвигается на задний план, либо и вовсе обходится стороной, как нечто второстепенное, менее значимое.
Теперь, что еще более странно, на такой путь все больше и больше встают не только африканские, но и многие другие авторы изысканий и публикаций на данную тему. В том числе – и в нашей стране.
А почему? Ведь если речь идет о национальной принадлежности, то разве не ясно, что вопрос должен быть рассмотрен всесторонне, без предвзятости и со всей полнотой? Или, может, в том-то и заковыка, что дело упирается именно в определение национальности?..

٭` 
Ветер по морю гуляет
И кораблик подгоняет…
С такими вот, необычайно легкими, пленительными в своей гениальной простоте, чарующими, как лепет ребенка, с первого прочтения навсегда западающими в память стихами Пушкин приходит к нам в самом нежном, самом раннем нашем возрасте,  когда мы только-только постигаем родную русскую речь. Приходит с волшебным золотым петушком. С белочкой, что при всех золотой грызет орех. С хрестоматийным лукоморьем, где русский дух, где Русью пахнет. Приходит как самый родной и близкий. Приходит как властитель наших чувств и дум. Приходит, чтобы остаться с нами навсегда, и никто из нас, русских, не задается и мыслью о том, кто же он по национальности. Это разумеется само собой – русский.
Об этом для нас и как бы за всех нас в свое время еще Гоголь сказал. В статье под скромным названием «Несколько слов о Пушкине» он еще при жизни Пушкина дал ему такую проникновенно искреннюю и вместе с тем такую исчерпывающе мудрую характеристику, что она стала подлинно бессмертной эпитафией нашему великому поэту на скрижалях нашей русской истории. Вот вроде бы и цитировать лишний раз ни к чему, любой мало-мальски серьезный читатель знает ее со школьных лет, но перечитываешь – и не оторваться. Впрочем, так или иначе, тема нашего разговора требует свежим глазом взглянуть хотя бы на те строки, провидческая глубина которых и доныне вызывает самые яростные нападки противников русскости. Отмечая, что при имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте, Гоголь и сам едва ли не с удивлением говорил о том, что открывалось ему в этом замечательном человеке. Он, в частности, писал:
«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нем русская природа, русская душа, русской язык, русской характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла».
Читаешь – и окатывает теплой волной гордости: вот он какой – наш Пушкин. Именно – наш. Русский. И не просто русский, а из русских русский. По Гоголю, хотя и с оговоркой, явление чрезвычайное, может быть, единственное. Как образец. Как идеал. Как эталон для подражания русским людям тех поколений, что будут идти следом.
Ту же мысль в дальнейшем повторил Достоевский. Соглашаясь с мнением Гоголя, он вместе с тем счел необходимым добавить от себя, что для нас, русских, уже в самом появлении Пушкина заключается нечто бесспорно пророческое.
А по словам Ап. Григорьева, Пушкин – это и вообще «наше все». Поясняя, что именно, он уточнил: «Пушкин – это представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим».
В работе «Жребий Пушкина», где поистине провиденциально уже само название, еще более определенно сказал об этом известный религиозный философ С. Булгаков. Говоря о роли Пушкина в развитии нашего национального самосознания, он особо подчеркнул, что эту роль играет не только его поэзия, но и сам поэт, явивший собою дух нации и выразивший это в своем творчестве.

Между тем при изобилии пушкиноведческих трудов, в том числе и биографических, национальный образ нашего великого поэта так и не получил того исследовательского отображения, которое отвечало бы его приоритетной значимости. Что, естественно, лишь усиливает наше недоумение:  а почему?!
Вообще-то если оглянуться на русскую историю, то ответ тут, кажется, лежит на поверхности. Как ни странно, во все времена и эпохи определяющим свойством характера русского человека было и остается полное, вплоть до самоуничижения, безразличие к своему национальному чувству, к своей русскости. На это неоднократно обращали внимание все наши великие писатели и ученые. Так, например, Н. Бердяев, раздумывая над этим, самым большим и потаенным секретом нашего народа, не без удивления отмечал: «Русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость и часто даже – увы! – чуждо национальное достоинство».
На житейском уровне, в повседневных взаимоотношениях с окружающими это проявляется буквально на каждом шагу. Главное, дескать, был бы человек хороший, а уж кто он там по национальности – дело второе.
В русле такой традиции лежит и наше отношение к Пушкину. Небезынтересно, конечно, кто там у него был дед и кто прадед, но для нас, его читателей и почитателей, главное все-таки в том, что он писал и что написал, а не рассуждения о его, якобы экзотической национальности. Да и потом так ли она экзотична! И если на то пошло, то, как ее, эту национальность, определить?

(продолжение следует)

Мысль изреченная есть ложь
Ф. И. Тютчев

«Мысль с Чувством в Слове выражать
У нас традиция от Бога
Так не вини отца и мать,
Коль чувства – дрянь, а мысль – убога».
ИноПланетянин

Бог любит Троицу.
Без Троицы и дом не строится.
Фольклор

"В начале было Слово". С первых строк
Загадка. Так ли понял я намек?
………………………………………
"В начале было дело", - стих гласит.
Иоганн Гете. Фауст.

*******************************************

«Мысль изреченная есть ложь»? –
Смотря - ЧТО ты произнесёшь! –
КАКАЯ в этой Мысли Суть –
Кристально чистая иль муть?
С КАКИМ Она звучала Чувством –
В Ней Естество или Искусство?
ХУДАЯ МЫСЛЬ приносит Худо,
Добро от МЫСЛИ ДОБРОЙ будет.
Коль в Слове есть Исконный смысл,
Поймёт Природа эту Мысль,
А если в Слове смысл худой,
Ты Мир калечишь Мыслью той,
Тогда в ответ Природа-Мать
Тебя не будет понимать,
Ведь наша Речь не просто звуки,
В Ней суть БОЖЕСТВЕННОЙ НАУКИ –
ОНА твердит нам без конца:
В Начале был ЯЗЫК Творца!
ОНА вещает нам сурово:
«В начале Мира было Слово»!
И в этом Слове – Жизни смысл…
Так СЛОВО ВОПЛОТИЛО МЫСЛЬ
И ЧУВСТВО ЗОДЧЕГО ВСЕЛЕННОЙ –
Всё то, что Вечно и Нетленно.
В сей Жизни тот бывает прав,
В ком Ум Благой и Добрый Нрав.
Дана нам в помощь Книга Неба –
Распознавать - где быль, где – небыль,
Чтоб мы свой каждый интерес
Сверяли с ПРАВДОЮ НЕБЕС,
Написанной в Сакральных Знаках
Вселенским ЗОДчим в ЗОДиаке.
Жизнь протекает испокону
По ТРИ-Единому Канону:
МЫСЛЬ с ЧУВСТВОМ воплощает ТЕЛО –
Мысль изреченная есть – ДЕЛО!

Космонавту Ю. Гагарину

Я первый смерил жизнь обратным счётом,
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился и затих. И замер.
Мне показалось – я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружён в молчанье. А пока
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.

Хлестнула память, как кнутом, по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублёр, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:
Запас заглавных букв – на одного.
Мы вместе с ним прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.

Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Всё мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето.

И словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи.
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вёл я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд.
Обычное моё босое детство
Обуют и в скрижали занесут.

Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля –
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.

И пламя мыслей вихрем чувств задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.

И килограммы превратились в тонны,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивлённо
Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул – не помню – крик ли? Кляп ли?
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала всё топливо до капли
И отвалилась первая ступень.

Там надо мной сирены голосили
Не знаю – хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки. Тишина.

Эксперимент вошёл в другую фазу, –
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу –
И получил команду отдыхать.

Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие своё.
Пришла такая приторная лёгкость,
Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петли свился,
Стучались в рёбра лёгкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился, –
Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль – так мало, ничего!..

И стало тесно голосам в эфире,
Но Левитан ворвался, как в спортзал,
И я узнал, что я впервые в мире
В Историю «поехали!» сказал.