Aconite.Poison

Здрасьти-здрасьти, товарищи :)

Серёня и Валёпа – два закадычных дружка-алкаша, которых, положа руку на сердце, больше объединяло желание выпить без денег, нежели родственность душ. И тот, и другой болтались по деревне, как хуй в рукомойнике, и единственным культурным развлечением у них был просмотр старенького телика Грюндиг, который имелся у Валёпы на кухне. Он же был и единственной ценностью в его бедной покошенной избе. Пропить Грюндиг Валёпе не позволяли остатки его внутреннего молодецкого куража – встречи алкашей вокруг телика за баночкой самогоночки всегда были веселы и кровопролитны. Да и сам факт наличия техники несколько возвышал Валёпу над его товарищами, которые давно уже вынесли из дома всё - и своё, и чужое.

Валёпа выглядел пугающе – тощий, высокий, весь в торчащих венах, с грязными кудрявыми волосами с проседью, отвисшей нижней губой и длинным, многократно сломанным в разные стороны носом, архитектура которого, в конечном счете, стала слишком замысловатой. Женщины у него не было давным-давно, и даже единственная спившаяся проблядуха Катерина выбрала себе Серёньку. Ну как выбрала…стала сожительствовать. Так-то её с переменным успехом потыкивало всё пьющее население поселка в любое время года, хотя выглядела Катерина, как какая-то тварь из Мордора, но и народ у нас не притязательный - не ропщет по мелочам. Серёнька тоже был не «ах» – низенький, сутулый, с подкопченной кожей и тонюсенькими губами, которые, за годы курения дешевых не тянущихся сигарет, от натуги превратились в куриную жопку. Как и многие окончательно спившиеся пары, Серёня с Катериной ревностно относились к своей репутации и пытались делать различные виды. То ни с того ни с сего вырядятся в вонючий пиджак и рваное платье, чтобы пройтись под ручку по улице, демонстрируя любовь и верность. То вдруг вставят в беседе, мол, ходили в магазин за продуктами, намекая на бытовое благополучие. Всё это было направлено на создание образа «нормальной семьи», что наивно. Каждая дворняга знала, что в магазине продуктов они никогда не покупают, а в лучшем случае водку, и ту из-под полы, пиджак с покойного деда, платье со свалки, а сам Серёня бьет Катю смертным боем после ее постоянных пьяных перепихонов. И хоть он и говорил во всеуслышание, что Катька его - святая Мария, просто в орочьем обличии из-за жизненных тягот, но всякий понимал, что Серёнькин хуй в пизде летает, как в сарае воробей. И никакого секрета тут нет.

Общество алкоголиков такого уровня устроено совсем не так, как обычное. Понятия дружбы, взаимопомощи, любви, да и вообще нормы допустимого – всё очень размыто и напрямую зависит от состояния его участников на данный момент. Ищут ли они выпить или уже нашли, много ли нашли или мало, пьяны или только проснулись – всё это имеет огромное значение. Постоянная хворь и зависимость от огненной жидкости заставляют их сбиваться в стаи, поэтому алко-сеть никогда не ограничивается одной улицей, а идет куда шире, в масштабы целого села или двух соседних. Они знают друг про друга всё, что нередко играет злую шутку.

Так случилось с добряком Валёпой. Стоял холодный вечер, начало зимы. Сгущались сумерки, вокруг было мокро и грязно, кружил первый липкий снежок, промозглый ветер свистел в шаткие рамы его разваливающегося домика. Валёпа, напившись кислого молока и ничего не подозревая, спал на кушетке на редкость спокойным сном, ведь в этот день он получил какое-то своё копеечное пособие. В это самое время сверху по улице быстро вышагивал Серенька с еще одним алкашом. Они были очень мотивированы, поэтому резво нырнули в калитку и стали долбиться к Валёпе в дверь. Распахнув её, Валёпа почуял неладное. «Здарова, у тебя картошка есть в погребе?», - второпях спросил Серёнька. «На кой бы хуй ему картошка в такое время», - подумал Валёпа, но своим воспаленным мозгом не смог состроить цепь возможных событий, поэтому просто ответил - «Есть вроде немножко». «Дай несколько штук. В долг». «А зачем тебе сейчас?». «Есть нам с Катькой нечего». Пока Валёпа, пошатываясь, пытался открыть подвал, гости водили жалом, что-то нервно выискивая. Позже Валёпа расскажет, мол, «затылком чуял, что что-то не то, но поверить в это не мог». Так и случилось – стоило ему начать спускать ноги в погреб, как Серёнька ударил его топорищем по голове, и всё стемнело. Обыскав весь дом и не найдя ничего мало-мальски приличного, гости устремили свой взор на Грюндиг. В это время Валёпа, держась за голову, выглянул из подвала и крикнул «Серёня, что ты делаешь, даже не думай, совсем ебнулся чтоли? Я сейчас ментам позвоню!». Но Серенька с другом уже тащили телик на улицу быстрым шагом, приговаривая «звони-звони, всё равно ничего не докажешь». Конечно, Валёпа никуда не позвонил, да и неоткуда было. Единственное, что он сделал, когда вылез из погреба, так это кинулся в ванную, где в горе хлама из старых помазков и обмылков лежала мыльница с сегодняшними деньгами. Деньги были на месте, но сердечная боль от потери телевизора была невыносимой, поэтому он наскоро оделся и пошел за пузырем к тете Маше (моей прабабке). Она продала ему самогонку и, услышав историю, для приличия поохала, да и выгнала его поскорее, чтобы не накликать на себя никаких бед.

Можно было бы подумать, что на этом горьком факте всё и закончится, но нет - чем дальше в лес, тем больше стресс. Товарищи очень быстро скинули телик за бесценок, спеша потушить свои горящие трубы. И только экстренно похмелившись прямо у круглосуточного магазина, подумали о том, что сильно проебались. На такое дело пошли, старого друга, считай, кинули и ради чего? За какие-то гроши, которые прогулять за раз как нехуй делать, а больше то и нет ничего. По мере выпитого Серёньку отпускало и он всё больше приходил в ярость от упущенных возможностей. По его мнению, были виноваты все, кроме него. Цена за Грюндиг казалась смехотворно низкой – покупатель развёл. Собутыльник слишком быстро обыскал комнаты, наверняка упустил что-то ценное. Продавщица задрала цену на водку и сигареты, видимо «поняв, что они при деньгах». И вдруг на пике расстройства он вспомнил, что у Валёпы то сегодня выплата, а они ее не нашли. «Спрятал, сука». И они припустили обратно. Валёпа, оплакивая утрату, и подумать не мог, что они вернутся так быстро. А когда Серенька ворвался в дом, как из пизды на лыжах, решил, что тот пришел извиняться. Но вместо извинений Валёпа получил по ебалу и упав был зафиксирован старой бельевой веревкой. Долго бить его не пришлось, он довольно быстро отдал им все деньги и Серёнька с подельником скрылись восвояси.

События этого ноябрьского вечера не рассорили Сереньку с Валёпой. Это к вопросу об отношениях в алкогольной общине. Конечно, встретившись, они поругались, но потом опять пошли вместе пить и Сереня сокрушался по Грюндигу так, словно не он его спиздил.

Дело кончилось печально. Однажды к Серёньке с Катериной приехал какой-то городской алкаш ужасного вида. Причем приехал на машине. Не знаю, что это такое было… авто маленькое, страшное, бордовое – какой-то, блять, клюкволёт, но Катя была очарована и уже почесывала свои лопухи сквозь подола, глядя на городского богача. Серенька просёк это сразу и посматривал недобро на обоих. Где-то под конец пьянки Сереня Катерину…убил ножом. Убил и стал метаться, как пидор в кукурузе, не зная куда девать тело. На тот момент в избе кроме Сереньки из живых было еще двое – чувак с клюкволета и местный пьяница. Посовещавшись, они решили спустить Катю в погреб и присыпать там чем-то. Так и поступили и сели пить дальше. Пропили они три дня. Но не запах и даже не страх быть пойманным (а рассказывали они об убийстве всем заходящим), а совесть подтолкнула Серёню к признанию, и он пошел и сдался ментам. Ну…такова его теория. Всех посадили. А Валёпа умер в пьяной драке.

Всем спасибо, что читаете, друзья :) приятного вам воскресенья!

Мой бустик, куда я переношу старые рассказы и иногда части новых https://boosty.to/babe.lilith

Предыдущие посты для пропустивших:

Про Марью и сыновей (и огурцы)

Люэс, люэс, Марафет

Привет, товарищи. Не то чтобы я обожала шутки про говно, но жизнь неумолима.

Не так давно на ЯПе я прочитала тред паренька, которого в гостях пытались накормить солеными (или маринованными?) огурцами с запахом фекалий, «а точнее, говна» - поправлял себя автор. Насколько помню, обсуждение свели к проблемам огородничества, мол, переборщили удобрять свежим навозом, вот они и напитались говной. Грядочники потешались над городской чернью а-ля «никто из-под свиньи не несет говно на лопате под огуречный куст, тупые вы уебки». Прочитав все это, мне захотелось добавить к смехуечкам немного драмы из жизни.

Жил-был рукастый, рослый, но дюже добрый мужик по имени Тимофей. Жил он где-то далеко под Москвой на личных землях огромного размера и производил древесный уголь. Точно не известно, как именно он его производил, и при чем тут торф, о котором он всегда рассуждал, но факт таков, что мощности для этого имелись, и бизнес его с годами пошел очень неплохо. Достаточно разбогатев, завел Тимофей себе в хозяйство женщину – Марью. Марья была красивой на лицо, низкой, коренастой, плодовитой и еще более доброй, чем сам Тимофей. Она обожала огород, цветы, курей и готовить. Очень они друг друга любили и народили трех сыновей. Сначала Василия, через три года – Вадика и еще через четыре младшенького Ванечку. Мальчишки росли в достатке, ни в чем не нуждались, от чего скоренько осатанели и распоясались. Вольная деревенская жизнь и просторы, любовь родителей разбаловали их, от чего они рано стали побухивать все что горит и поебывать все, что движется. Марья поздно спохватилась их исправлять – то, что казалось подростковой шалостью уже переросло в привычку. Мать они не уважали, с легкостью хамили ей и хлопали дверью перед её носом, но только не при отце – Тимофея братья опасались и при нем вели себя сдержанно. Марья жаловалась Тимофею, но тот, ввиду своей вечной занятости углем, просил жену «не нагнетать» и считал достаточным наказанием покос травы или колку дров, за выполнением которых не всегда и следил. Он был постоянно уставшим и отдал хозяйство и воспитание детей Марье чуть менее, чем полностью. Посему мелкие опездолы были почти не биты, за исключением двух случаев, когда зарезали свинью самовольно и разбили соседскую машину, угнав ее по пьяни. Школу закончили с горем пополам, в училище отправился только один из них, средний, да и то не доучился – мотался по провинции, пил, бил, проматывал отцовские подачки, отсидел по хулиганке. Старший женился, заделал сына, которого назвали Виталиком, и тоже сел за кражу группой лиц. Младший остался пить в родной деревне, где крутил роман с местной конопатой полнотелой гражданочкой.

Так шли годы. Единственной отрадой стареющей Марьи был внук Виталик. Мать Витали тоже прилично пила, из тюрьмы мужа ждать не стала, а сразу отправилась блядовать. Поэтому Виталика постоянно скидывали в деревню – то на две недели, то на два месяца. Виталик разительно отличался от всей своей незадачливой родни. Это был скромный, умный, тощий, болезненный и молчаливый долговязый мальчик в очечках. Он читал книжки, слушал бабу Марью с интересом, любил ее и всячески ей помогал, несмотря на собственную немощь (у него было какое-то хроническое заболевание). А когда он скромно попросил Марью с Тимофеем разрешить ему поставить клетку с кроликами, бабка и вовсе чуть не разрыдалась от счастья. Конечно, кроликов ему купили. И клетку хорошую. Он постоянно ухаживал за ними, просиживал у них часами, говорил с ними. Словом, кроликов своих очень любил, да и хозяйство в целом. Уезд домой к гулящей матери всегда был для него большой трагедией, хоть и принимал он ее покорно. Никто из трех братьев Виталика не любил, они глумились и потешались над ним за его пидористичный дохлый видок, и даже собственный отец, вернувшись из тюрьмы, отвесил ему оплеуху за то, что он «как баба». Да, в его тощем теле и плавности манер действительно прослеживалось что-то женское.

И вот, Тимофей, на деньги которого всегда и существовала эта кодла, наконец, совсем устал и умер.

Через несколько месяцев умер средний брат в пьяной драке в другом городе. Схоронив обоих, 70-летняя Марья стала тянуть свое грустное существование на пенсию, но дел огородных не бросала. Она по-прежнему сажала овощи из последних сил, пекла хлеб и держала птицу. Всё, конечно, в куда меньших масштабах, чем раньше. На шее ее висело два прихлебателя – окончательно спившийся младший сынок Ванечка, который окромя самогона больше целей не знал и бродил с утра до утра по деревне в поисках выпить, и старший уголовник Вася, шедший по тому же пути, но к тому же и агрессивный. Угольный бизнес продолжать никто не мог и не имел такого желания. Братьям показалось гораздо более верным отбирать у Марьи пенсию. Сначала она и сама им отдавала ее львиную часть. Но им показалось, что этого не достаточно на регулярный пропой, поэтому они стали мать избивать, переворачивать всё вверх дном, сопровождать ее на почту, чтобы видеть, сколько она получает и отнимать всю пенсию, не отходя от кассы. И все равно им казалось, что у нее где-то да припрятано. Поэтому одним долгим вечером они приняли решение убить ее нахуй, да и всё. Сложно сказать, чем они руководствовались, но их пьяный, наскоро состряпанный план был прост и нелеп. Ванечка ушел копать могилу во двор, а Вася притаился в предбаннике и стал ждать старушку, дабы ее задушить. Довольно скоро Марья, шоркая тапками, потащила с плиты громадную кастрюлю щей остужаться на ночь на терраску. Неожиданно из темноты выскочил пьяный Вася и схватил ее за горло, от чего она сразу же окатила его кипящими щами, а когда тот заорал как резаный, выплеснула на него остатки, побоявшись, что он сейчас довершит задуманное. Вбежавший Ванечка в ужасе помчался искать масло и вылил на брата целую бутылку в качестве «помощи», а затем убежал, испугавшись экстренных служб.

Когда закончилась история с ментами и скорой помощью, Марья незамедлительно позвонила Виталику и попросила его приехать. Несмотря на случившееся, к приезду Виталика Марья решила накрыть стол по-легкому, потому что внука очень любила, да и вообще была гостеприимным человеком старой закалки - ей стыдно было встречать кого-либо за пустым столом, даже если тебя только что хотели убить. Какого же было ее удивление, когда, зайдя в погреб за солеными огурцами, она увидела Ваню, который сидит и срет прямо в бочку. На ее немой вопрос он ответил «вот тебе, паскуда».

В отличие от попытки убийства, этот перфоманс уже был выше всяких Марьиных сил. В тот день бабка с внуком уехали в город, а вернулись с бумагами об отдаче всего ее имущества Виталику. Вася, как ни странно, из больницы так и не вышел, а умер в ней спустя какое-то время по неизвестным мне причинам. Через лет пять – шесть на тот свет отошел Ванечка из-за инфаркта. Марья умерла почти в 80.

Положив шикарный букет на могилу в годовщину Марьиной смерти, Виталик побрел в свою новенькую машину, помахивая полами дорогостоящего пальтеца, и отправился в деревню. Он вырос не пидарасом, нет. Скорее педофилом, но одно не всегда исключает другое, и уж тем более не отменяет ума. Он перестроил дом и сразу завел кроликов. И детей, к которым прилагалась какая-то женщина. Но это уже совсем другая история, и мне кажется я рассказывала ее когда-то давно.

Спасибо, что читаете, друзья :) Не пожалейте мне плюсца. Ламца-дрица-гоп-цаца.

Мой бустик, куда я переношу старые рассказы и иногда части новых https://boosty.to/babe.lilith

Привет, товарищи. В начале сентября у меня был день рождения. У меня и у Янки Дягилевой, разумеется. Праздновать тут особо нехуя, ведь именно в этот день много лет назад началось всё это говно. Однако же, именно в этот омерзительно теплый осенний денек мне неожиданно довелось вспомнить трешовую жизнь тети Есении. Поведаю и вам.

Иногда рождаются такие подозрительные персонажи, которые словно не принадлежат никому – ни себе, ни людям. Без корней. Эдакие духовные барды, доброе пизданько, вся жизнь которых представляет собой бесконечную дорогу и чреду странных, малосвязных событий, порой страшных, порой необъяснимых. Спросят тебя о таком – «ну и что это за человек?», а ты и хуй его знает даже с чего начать. У него нет ни стержня, ни набора точных черт.

Таким бардом без корней и родилась Есения во время бомбежек и обстрелов. История умалчивает по какому городу или селу панически неслась ее мать, сжимая орущую Есению в мешковине, но ясно одно – она подкинула ее на порог более денежным людям, потому как младенец был уже третьим по счету и кормить его было нечем (как, впрочем, и первых двух). Когда Есении исполнилось 4 года, кровная мать чудесным образом ее то ли забрала, то ли выкрала обратно. Девочка была в ахуе от изменившихся обстоятельств, но зато узнала, что ее младшие сестра и брат умерли, а вот отец жив. Отец – худой и широкоплечий мужичонка – промышлял тем, что натягивал окна из бычьих пузырей, потому что со стеклами была напряженка. В пузырях он поднаторел как боженька и «стеклил» разбитые избы даже будучи глубоко подшофе. Мать аккуратно приторговывала телом, задрав землистые подолА, и на полшишечки попихиваясь за сараями с неимоверной скоростью. Таким образом, скромного заработка родителей хватало, чтобы не умереть от голода, но более ни на что. Тем грустнее было стекольщику смотреть на то, как его маленькая косоглазая дочь с пегими волосенками играется с бычьими пузырями. К 14-15 годам стало очевидно, что красавицы из Есении уже не выйдет. Рост остановился на полутора метрах в прыжке и в кепке, таз раздался, груди не выросло никакой, по-крестьянски короткие ноги загнулись колесом, левый глаз смотрел четко на нос, а на голове шелестели три пиздинки цвета дворовой собаки. Этот факт навел на родителей жуть – удачно сослать ее к богатенькому ебарьку не представлялось возможным. Это не отменяло веселого и общительного нрава Есении – она была очень доброй и любопытной, с блаженной припиздью, и во всем видела только хорошее. Однако ее личные качества особо никого не интересовали, поэтому Есению отдали учиться на медсестру, а сразу оттуда направили на зону работать по профессии.

Когда радостная и верящая в этот мир Есения переступила тюремный порог, с надеждой хлопая косым серым глазом, никто и подумать не мог, как всё закрутится. Она довольно быстро прижилась на своей первой в жизни работе и бегала толстопопым живчиком, ловко выполняя все обязанности и даже больше, всем улыбалась и со всеми дружила. К ней не было никаких вопросов несколько лет, ровно до той поры, пока ее не застали передающей наркотические препараты уголовнику, что сидел там свой не первый и уже окончательно внушительный срок. Так как терять ему было нечего, а Есения внезапно оказалась на 4 месяце беременности от него, он взял всё на себя. Есению просто уволили. Попивая дома чайную пыль, она искренне не могла понять, в чем ее проступок, ведь «любимому просто нужна была помощь, ему же так плохо там» и он отец ее ребенка. Уголовник казался ей хорошим любящим мужчиной, а его взятие вины на себя только добавляло ему ебливого шарма. Но, несмотря на все эти романтические страдания, было очевидным, что дождаться его невозможно – срок был с полжизни. Поэтому ее суетливый разум в овуляшечной дымке решил ужасное – нужно тут все продать и уехать за тридевять земель на поездах. И там начать новую жизнь. Но где взять денег? Тогда Есения заверила своих дремучих родителей в необходимости переезда и пообещала им, что на вырученные с продажи всего имущества деньги на новом месте они купят едваль не дворец. Въедут, так сказать, на белом хую в райские двери. Мол, она уже всё узнала, и так оно и будет.

Загружая пожитки в поезд, они еще не испытывали сильных сомнений (а зря). Но когда доехали до славного города Александрова – 101й километр - все стало на свои места. С учетом всех льгот, их скромных грошей хватило лишь на двухкомнатную халупу в бараке на отшибе, черном, как моя жизнь. А так как срать и родить - нельзя погодить, то в новые ужасающие условия они въезжали с новеньким младенцем на руках, а также водкой и депрессией. Новорожденного назвали Артем. Мальчик разительно отличался от своей матери, был черноволосым, смуглым и кареглазым, однако Есения в Артеме души не чаяла, он напоминал ей ее первого и единственного тюремного любовника, и она баловала его баранками и ворованными яблочками, читала сказки и защищала его от соседских детей. Довольно быстро оба ее родителя начали крепко выпивать, и Есения уже чуть было не разуверилась в этом мире, претерпевая пьяные драки, кричащего Артемку и полное беспросветное одиночество.

Но однажды семенящую по сельской дорожке грустную Есению окликнул веселый алкоголик, возделывавший какой-то смехотворный клочок земли рядом с покошенной кибиткой. Его звали Арсентий. Их имена так созвучны, что даже неудобно повествовать. Но я не могу заменить его имя, потому как оно говорит о нем все. Вот как звучит слово «Арсентий» - таким он и был. Простодушным рубаха-парнем, но правда чернобровым, а не в веснушках, как представляется. Бродил он вольно и воровато, руки в брюки, и пил страшенными запоями. Никто не знает, правда ли ему понравилась сомнительной красоты Есения, или просто нужна была ради огорода и женских рук в доме. Как бы то ни было, он принял ее с сыном к себе, хоть и жениться не обещал. И так и не женился, даже когда она родила от него дочку Аленушку. Жизнь с Арсентием казалась Есении даром богов, его имя не сходило с ее языка. Она наваривала ему всевозможные варева, штопала белье, наглаживала, ковырялась на грядках, а его регулярные запои с вышвыриванием всей семьи на мороз казались ей легким бризом. И так и была блаженная Есения счастлива, пока однажды не нашла его мертвым в огороде с ножом в боку. Его убили за карточные долги дружки по пьянке. Есения и тут не впала в отчаяние, добро перевернув это событие как «он был единственным приличным человеком, а друзья его убили из зависти». И сделала ставку на сына Артема, мол, мамин помощник, еще чуть подрастет и из нищеты ее выведет.

И Артем подрос. И сразу же стал фигурантом группового изнасилования – вместе с восемью такими же пацанами они выебали и искалечили девушку. Она сошла с ума, а он женился на ней. От этих событий Есения вдруг впала в окончательную прелесть – мир вокруг стал казаться ей еще добрее, интереснее и разнообразнее, она расположилась к каждому встречному, преисполнилась нежностью к каждой травиночке. А поэтому отдала Аленушку своим спившимся родителям и стала ездить, куда Бог пошлет.

А посылал он ее везде. Какое-то время она прибилась к геологам и археологам и колесила с ними по стране с никому неизвестными целями. Надела песочную панамку с веревочкой, научилась разбираться в почвах и лихо хуярила под гитару рвущие сердце мотивы «Альпинистка моя! Гуттаперчевая!», пригубливая из фляжки у костра. Ее не было чуть меньше года, а по возвращении ее невозможно было отличить от страстного археолога – даже косящий глаз в тему. Попутно за прошедший год она умудрилась написать сборник детских стихов. Сняв археологическое облачение, Есения сменила его на литературное и начала посещать поэтические вечера в шалях и серьгах. Она бегала по авторским вечерам с таким рвением, что успела познакомиться со всеми, с кем только можно, крепко внедрившись в круги поэтов-песенников. Фоткалась с Робертом Рождественским. И ни в одной тусовке – хоть с археологами, хоть с литераторами – никто не мог понять кто она и откуда. Она успешно приживалась везде, и ей даже давали деньги и делали ее своей хорошей подругой, не зная о ней ни малейшей правды. Попутно или, может, от радости, но она запела не хуже оперной певицы. Что дало ей лишний повод колесить с писателями и певцами – где удастся примкнуть. Она добралась даже до Пугачевой, если глянуть архив. Потом она случайно отсосала старому парашютисту, и после этого Есении пришлось совершить несколько экстремальных прыжков, во время которых из нее окончательно выдуло остатки здравого смысла, не говоря о тронутых сединой трех волосинках. А потом она примазалась к обществу слепых и поехала с ними на реабилитацию на Черное море, где ее в гостинице случайно потрахал (возможно, перепутал) слепой сын какой-то агрессивной старушки, и та ударила Есению клюкой по голове, что было сил. Скорая помощь с любопытством узнала, что Есения, в общем-то, и сама медсестра, а у них нехватка рук. Из огня да в полымя, Есения вскоре перекочевала от слепых к врачам.

Пока происходила вся эта котовасия, Артем времени не терял. Он связался с девушкой, и они сперва задушили, а потом и разрезали на куски ее сестру. И Артем пошел раскидывать мешочки с человечиной по помойкам. Неизвестно, насколько быстро их бы поймали при идеальных условиях, но они наивно пошли сдавать в скупку снятое с трупа, и их быстро загребли. На суде Есения не поверила сыну, кричащему «мама, не верь ни одному их слову, я ни в чем не виноват!». Поэтому она бросила все и пошла в церковь за него молиться. Но попала не в обычную, а в сектантскую, по совету знакомой. Там ее, знаемо, приняли с распростертыми.

Сама церковь скорее напоминала участок с домами, завешанными символикой, где Есения кропотливо выращивала овощи для питания своего братства. Главарь общины время от времени наркоманил и прелюбодействовал с духовными сестрами – они буквально высасывали из него все дурное, поэтому Есения, осознавая важность момента, нет-нет да подменяла его на службах, когда он выйти не мог. Она быстро внедрилась и освоила все положения секты. Туда-сюда и ей уже выдали рясу и звание. В то же самое время, пока Есения почти уже мироточила, ее дочка Аленка торговала своими детско-подростковыми косточками на трассе. Но она грешница, тут ничего не попишешь, можно только пожалеть. И ее жалели.. разномастные водители. На все лады.

Орден расцвел с появлением Есении, особенно его красочная ширма. Все дома были перекрашены, ландшафтный дизайн поражал великолепием, все цвело, пахло и спорилось. Поэтому когда в гости приехали представители родственного культа, они спросили – а кто же создал эти райские кущи? Сестры указали на Есению, которая сразу скромно прорекламировала себя, сказав, что в ее руках и из гнилого семени вырастет сам цвет экзотики и в ландшафтном дизайне она мастак. Высокопоставленный гость пригласил ее заняться его собственным особняком, а точнее участком. Она, сорвав церковный обвес, с радостью поехала в другой город уже под видом дизайнера. И всё ожидаемо получилось. Он передал ее контакты еще кому-то, а тот - еще. Лавэ потекло в Есенины руки, как из рога изобилия. Не удивлюсь, если она выпустила книгу по дизайну ландшафтов, просто я об этом еще не знаю.

Поэтому…никогда не отчаивайтесь и ничего не исключайте, друзья :)

До новых встреч :*