Aconite.Poison

Брела я домой на слабых ногах. А там, как всегда. Мама вцепилась в меня у порога - «В глаза мне смотри!». Я посмотрела презрительно – как же достали меня эти проверки. «Почему такие зрачки здоровенные?!». «Откуда я знаю, мама». «Сука. Вены покажи. Что, блять, на тебе надето?! Засучи рукава я сказала!!!». Ебаный пиджак. «Вот, на, смотри! Довольна?», - начала повышать я тон. И когда уже думала, что на этом все, из комнаты выбежал отчим с оглушительным ором. «Ну и слоняра здоровенная. Он же даже бежит как слон на пятках, и как пол под ним не проваливается, блять», - мрачно подумала я, а он схватил меня за плечо пиджака и начал трепать в разные стороны, как куклу или обоссаного щенка. «Сколько ты еще будешь терпеть это, Света?!! Ты посмотри на эту суку, во что она одета!!! Она же как шалава дорожная! Ты посмотри, она еще и бухая опять приперлась!!! Каждый день бухает! А рожа?!», - он схватил меня за лицо своей ручищей, с силой сжав щеки, - «Размалеванная вся, как шлюха!», - отчим смачно отшвырнул меня в стену, аж дыхание перехватило. «Иди ты нахуй», - тихо прошептала я. «ЧТО, БЛЯТЬ, ТЫ СКАЗАЛА?!», - завопил он с удвоенной силой. «А чей-то ты всё шлюха да шалава? У тебя желания к ней какие-то больные, я не поняла?! А?! Че примолк?!», - заорала на отчима мама. «Ты ебанутая что ли?! Да у кого встанет на это чмо, в черном вся, как смерть нахуй!». Я мысленно усмехнулась…надо же так откровенно лгать.

Пока они сцепились у меня было время съебаться в комнату, хотя я знала, что мама вернется, чтобы обвинить меня во всем. И да, минут через 20 она внеслась ко мне, как фурия, отогнув запирающий дверь гвоздик одним ударом руки. Я вздохнула. «Я для чего тебя от бабки забирала?! Чтобы ты жизнь мне сломала?! А ты не охуела?! Ты смотри, я все вспять могу перевернуть, взмолишься, прощения просить приползешь! Тварь! Или мало я тебе денег даю?!», - чеканила она фразу за фразой, сопровождая каждую смачным ударом ладони в мое предплечье. Левое плечо мое было отбитым всегда. Когда она, наконец, ушла, я встала прилаживать гвоздик на место, взяла со стола какую-то тряпку из маминого шитья и, свернувшись калачиком и накрывшись, заснула на неразложенном диване.

Утром я вспомнила о телефоне, который, как выяснилось, мирно лежал на столе все то время, пока я выбирала крышу повыше. В школу я плелась, как на каторгу, не смыв вчерашний макияж и мусоля во рту сигарету. «О, новый прикид!», - догнала меня на ходу радостная и цветущая одноклассница. «Нравится?» - злобно ответила я, не поворачивая головы. «Ну...да!», - трусливо улыбалась Наташа. «Подарить тебе, может?», - начала снимать я пиджачок, не выплевывая сигареты. «Да неее, не мой стиль, не надо, спасибо!», - смутилась она. «Ну и беги тогда дальше», - протянула я руку, указывая ей путь. Она обогнала меня и чинно поскакала по тропинке к школе, мотая блондинистым хвостиком.

Продержавшись в школе четыре урока, я решила, что с меня хватит и вышла из пожарного входа покурить вместе с парой пацанов. «Ну че, сиськи то покажешь?», - уссывались они. «Конечно, на вписке покажу, какой вопрос», - заигрывала и улыбалась я. «Че, в натуре?», - ржали они. «В натуре», - улыбалась я. Мимо проходила восьмиклассница – дежурная по школе. «Вы совсем офигели у входа курить? Я все директору расскажу», - развозмущалась она. «Давааааай, милая, иди сюдаааа», - завыли пацаны как стадо гиен и сделали шаг в ее сторону, чтобы напугать. Она быстро забежала внутрь. Мы громко смеялись. Через минуту в дверях показался завуч, за спиной которой пряталась восьмиклашка. «А-НУ БЫСТРО К ДИРЕКТОРУ! Я СКАЗАЛА БРОСАЕМ СИГАРЕТЫ И ИДЕМ К ДИРЕКТОРУ!», - заорала завуч и распахнула перед нами дверь, куда мы и пошли дружным строем. «Смотри-ка, не напиздела», - улыбнулся Санек, проходя мимо дежурной. Директриса рассадила нас за столом и устроила очередную драму. «Ну ладно они-то, учеными не станут! Но ты, Аконит, ты-то куда с ними лезешь?! Ты же золото с олимпиады привезла!», - размахивала она руками, тыча то в пацанов, то в меня. Я с грустью вспомнила, как писала сочинение с дикого бодуна, умудрившись занять первое место по своему городишке, а потом серебро по Москве, куда меня притащили силой. «Всё, с меня хватит, я звоню твоим родителям!», - подытожила она. «Звоните», - спокойно ответила я. «Ты мне не хами давай!». «Я не хамлю», - пожала я плечами. Мне действительно было абсолютно насрать на ее звонки. Она раздосадовано отвернулась к окну и через мгновенье подскочила к столу, схватив стопку листов. «Вот, на, пиши объяснение! И вы тоже пишите!», - раздала она листочки. «А что писать то?», - удивилась я. «Почему ты куришь!». «Потому что хочу», - развела я руками. «НЕ ВЫВОДИ МЕНЯ ИЗ СЕБЯ! ПИШИ, Я СКАЗАЛА! Число, фамилия, класс, вышла на улицу курить! ПИШИ!», - тыкала директриса пальцем в мой лист. Я быстро накидала объяснение, сославшись в нем на никотиновый голод. Придя на химию, мы застали подружку директора – химичку - курящей в окно лаборатории. Она вечно там то курила, то ебалась с физруком.  Сашок постоянно с ней флиртовал, потому что она натягивала брюки вверх так сильно, что мы все лицезрели две ее больших половых губы, обтянутые тонкой тканью. И она отвечала ему взаимностью.

И стоило мне мученически положить голову на парту, как завибрировал телефон. «Я выйду, это срочно», - поставила я химичку перед фактом и побежала к двери. «Конечно, на перемене то поговорить времени не было! На перемене мы курили!», - крикнула она мне вслед. «Да, на перемене вы курили», - ответила я и выскочила в коридор. «Это кто?», - спросила я шепотом в трубку. «Это я», - серьезно сказал Элик, - «где ты щас?». «В школе». «Уходи оттуда, и приезжай ***, второй подъезд», - он бросил трубку. Весь урок я просидела как на иголках, не понимания чего ожидать. Будь я нормальным человеком, конечно, никуда бы не поехала, но я уже как-то попривыкла к героиновым нарикам и общие условия жизни оставляли желать лучшего, поэтому глобального страха я была лишена, да и в целом рассуждала фатально. Поэтому вместе со звонком я уже спешно семенила к заднему выходу из школы и поторопилась на остановку, нервно прикуривая на ветру.

«Ох и нихуя себе…», - открыла я рот, стоя у второго подъезда прекрасного высоченного дома, - «сколько тут этажей? 18..20?». Привыкшая к загаженным цыганским пятиэтажкам и посерелым, как моя душонка, девятиэтажкам на фоне дождливого неба, я была очарована, в первую очередь, тем, что дом стоял на границе большого поля, расчерченного асфальтированными прогулочными дорожками. Никаких тебе окон соседних домов, вонючих контейнеров, голубиных стай, орущих детей и прочей привычной тесноты. Только дом, а перед ним чисто поле. Да, это был новый район и, возможно, потом бы его застроили битком, но сейчас это выглядело просто прекрасно.

«Быстрее!», - Элик торопливо шел ко мне из подъезда, постукивая казаками и вытаращив глаза, - «тебе 20 лет». «Ладно…», - смущенно ответила я. Подъезд пах краской и бетонной пылью. В квартире на 12 этаже стояла женщина лет 45 в бордовом плаще. «Так…», - строго начала она, лишь мелком глянув на меня. «Следующая оплата 15-го, собак нельзя, только кошек. Плита бьется током иногда, аккуратно. Курить – кухня, балкон, в комнате потолки побелены. Будут жалобы от соседей – выселю, оплату не верну. Девушка, диктуйте телефон. Паспорт можно посмотреть?». «Эмм…», - замялась я. «Это невеста моя», - так уверенно сказал Элик, что я округлила глаза. «Так, ладно, тогда всё. Еще созвонимся», - женщина убежала с деловым видом, и Элик закрыл за ней дверь. «Ну вот и всё», - выпалил он, похлопав меня по плечу и сунув в руку ключи, - «мне пора, вечером зайду может». Он уже было ломанулся к двери. «Стой, стой!!!», - побежала к нему я, - «у меня нет столько денег, чтобы оплачивать это». «А я что-то говорил про деньги?». «Но…я не смогу вернуть тебе их. У меня столько нет». «Я знаю», - пожал он плечами и захлопнул дверь, оставив меня в полной растерянности.

Я уселась на обувницу расшнуровывать ботинки. На стене висела лопатка для обуви. Просто висела себе на крючке аккуратненько – не валялась в горе одежды и башмаков, ее не надо было искать в куче курток. Висит себе и всё. На стене. Я улыбнулась, глядя на нее, и продолжила тянуть шнурки. Осторожно заглянув в единственную комнату, я оценила, что там есть кровать, кресло, телевизор, ковер, столик и люстра с вентилятором. «Ого, как у Майкла Джексона», - подумала я, глядя на ее темные красивые лопасти. Кухня была в два раза больше моей, которая у мамы. Просто фантастика. На полу линолеум с рисунком плитки, и к нему не липли ноги. Плита жуткого вида – коричнево-красная, с черными переключателями и жирным проводом, уходящим к стене. Я осмотрела ее с разных сторон, словно можно было зрительно понять, почему она бьется током, но оставила эту затею, решив не прикасаться к ней на всякий случай. Холодильник старого образца, из которого достать что-то можно было лишь наклонившись или сев на корточки, был абсолютно пуст. Но чист. Стол квадратный, раскладывающийся, с глянцевой поверхностью, на деревянных ножках. Над ним – большие часы, витая секундная стрелка которых ходила шумно. Рядом с холодильником – балконная дверь. Я жадно распахнула ее и прижала торбой. На кухню ворвался прохладный ветер. Балкон – просто белая коробка из бетона, без каких-либо остеклений. Я наступила на холодную бетонную плиту прямо в колготках и посмотрела вдаль на поле. Было тихо, очень - очень тихо. Ограждение было низким, казалось, всего до пояса, поэтому я с усмешкой подумала, что на таком балконе лучше не бухать, чтобы нахуй не выпасть. На всякий случай я отошла от края и встала ногами на порожек, отделявший балкон от кухни, вцепившись руками в дверной косяк – так тоже было отлично видно.

«Ну чтож», - подбоченилась я, стоя посреди кухни, - «надо что-то делать». Я скинула юбку и кофту, оставшись только в лифчике и колготках, нашла в ванной какой-то порошок, ведро, тряпки, и принялась намывать полы, ползая на коленях под всей меблировкой. Раззадорившись, я поменяла постельное белье, вытерла везде пыль, нашла в глубине шкафа пепельницу и отмыла ее, и даже обнаружила маленькую полку с книжками, среди которых были сплошь какие-то гадания, гороскопы и предсказания вперемешку с посланиями святых и провидцев. Или святых провидцев – хуй их знает. «О, хиромантия и даже подомантия!», - угорела я над смешным словом, глядя на пронумерованные линии стоп в одной из книг.

Когда я наконец заставила себя перестать убираться и сесть на порожек балкона, я пришла в ужас. Они же будут искать меня, они вызовут ментов. И у меня же учебники все дома и тетради. И даже…ТАБЛЕТКИ. Бляяяя. Что делать?! А может все-таки не будут, нахуй я им нужна? Да и ментов они не вызовут, уж точно не к себе домой. А в школе что сказать? Боже, почему так сложно! «Ты должна пойти домой, забрать вещи и сказать, что уходишь», - твердо ответил мне разум. «С ума сошел? Она меня ножом пырнет, вырвет все волосы! Никуда она меня больше не выпустит, если я вернусь!». «Она все равно найдет тебя в школе, потому что в итоге тебе придется туда сходить – нельзя же остаться без аттестата. Экзамены, Аконит. И тогда будет только хуже – тебя отпиздят прилюдно, прямо в школьном коридоре». «Блять…». Я чуть не разревелась от внезапно нахлынувшего потока тяжелых мыслей. С максимально мрачным лицом я снова натянула юбку и кофту и пошла в коридор шнуровать говнодавы. Всю половину пути до остановки меня преследовали кадры орущей матери, отчима, брата, весь этот кумар, моя тесная комнатка и иглы. Шум этих сцен стал настолько явным, что занял все пространство черепной коробки, оглушая до боли. Я остановилась и, твердо сказав себе «Не сегодня», развернулась обратно.

Деньги тоже были дома, большей своей частью, поэтому в магазине я пыталась нагрести со дна торбы несколько завафленных бумажек и мелочь. «Кильку в томате, половинку черного и голубой Кэмел, пожалуйста», - попросила я продавщицу, вываливая всю эту труху в мисочку для денег. «Кильку какую?», - недовольно спросила она, еле передвигаясь по магазину в синем фартуке. Видимо у нее болела спина. «Которая дешевая». Денег хватило впритык. Я отщипнула кусок серого мякиша и закинула его в рот, остальное швырнула в сумку и пошла в свой новый дом.

Открывалки не было. Но у меня был нож, и я довольно успешно расковыряла банку с вонючей рыбкой, залив все вокруг этой жижей. Это сегодня я открываю банки ножом, как профи – в основном, благодаря всем этим голодным смутным временам. Но тогда я еще плохо умела. Килька оказалась конченной, безусловно. Худенькие головастики с измученными глазами плавали в серовато-красной водице. Помидоры? Не знаем мы никаких помидоров и густых томатных паст. Но я была очень голодная, и с хлебом в принципе терпимо. Да и стоил этот деликатес хуй да нихуя, так что грех жаловаться. Телефон молчал – меня никто не искал, на улице активно темнело. Я облегченно вздохнула, отпидорила разлитую по столу кильку, убрала хлеб в холодильник, не будучи точно уверенной нет ли тут тараканов или мышей. Пошла наливать себе ванну.

Ванна была просто прекрасна. Я имею ввиду саму чашу. Всю ебучую жизнь и до сих пор я тусуюсь в потрескавшейся чугунной советской ванне, лишь в поездках порой отрываясь и радостно прикладываясь всем телом к гладким современным ваннам и целуя их борта, о которые не переломаешь ноги. Вот и та ванна была такой – гладкой, белоснежной, на ощупь легкой. Не знаю, возможно, чугун лучше и надежнее, просто нужно его реставрировать, и я говорю дурацкие вещи. Но... как он меня заебал таким убитым, какой он преследует меня по жизни по всем квартирам. Поэтому я была счастлива и тогда, наглаживая гладкое дно с радостью дурака.

Пока наливалась вода, я порылась на полках, но нашла только смыленный кусочек мыла (сорян), шампунь «Крапива» в упаковке, как зубная паста, и бальзам «Роза» в таком же тюбике. Это меня полностью удовлетворило – лучше, чем ничего, а мои длинные рыжие патлы уже очень требовали помывки. Прикурив в ванной, я с удовольствием отмечала, как моя немалая попа скользит по дну без каких-либо препятствий. Процесс катания жопой туда-обратно так увлек меня, что я, не заметив, подрасплескала воды на пол, а потом, с ужасом ойкнув, быстро кинула на лужу полотенце и попыталась это вытереть, свесившись с края. Тут то в двери и зашуршали ключи. По спине побежали мурашки. От страха мне даже в голову не могло прийти, кто бы это мог быть, и я еще в таком уязвимом положении. А этот кто-то молчал. И я молчала. Я услышала один неуверенный шаг, потом он ступил обратно и, видимо, стал снимать обувь.

Когда Элик спокойно и непринужденно зашел в ванну даже без стука, в своем охуенном прикиде, но только без казаков, я уже сидела в углу вся бледная, пытаясь прикрыть сиськи рукой под водой, хотя идея заведомо провальная.

- Ну что? Уже воду льете на соседей, я надеюсь, - улыбнулся он.

- Ну и напугал же ты.

- А ты думала кто?

- Торговцы людьми, например. Или хозяйка.

- И почем, по-твоему, я тебя продал?

- Ну… не знаю.

- Вообще я мог бы, идея прибыльная.

- Иди к черту, - неуверенно разулыбалась я и плеснула на Элика маленько воды.

- Вот так не делай, пожалуйста, - вдруг злобно сказал он, вытирая ладонью щеку.

- Да я чуть-чуть. Прости.

- Да не в этом дело, не растаю небось. У меня некоторые отклонения, о которых тебе лучше и не узнать никогда. Поэтому просто не трогай меня. Этого достаточно.

- Извини.

- Да ничего. Ну что красавица моя, ты провоняла собою всю квартиру, не успев заехать! – вдруг подобрел Элик и лениво раскинул руки в стороны.

- В смысле? – искренне удивилась я.

- Ты чем-то так тепло пахнешь, что теперь этим пахнет весь дом. Я еще при первой встрече оценил. Какой-то наркотический запах, хочется им дышать.

- Ааа, так это порошок наверное! Я полы просто помыла! – отмахнулась я, пытаясь закинуть ногу за ногу, не зная, как еще по-человечьи скрыть свою пизду. Впервые обрадовалась, что жирная. Но ему, казалось, не было до моих половых признаков никакого дела.

- Нет, не порошок. Но твое трудолюбие я тоже оценил. Даже не стал топтать тебе тут, - приподнял он ногу в черном носке.

Я не знала, что ответить.

- Ладно, намывай давай свои прелести и выходи. Я нахуяриться приехал, мне через пару дней в больничку.

- Я не покупала, денег нет, - наивно ответила я.

- Ты вообще ела?! – вдруг снова пыхнул гневом Элик.

- Да, да. Нормально. Я кильку ела, хлеб.

- Ну дура!

И не успела я спросить, а какого хуя, собственно, как он выбежал и, насколько я услышала, вскоре и из квартиры тоже. Я не могла понять, чем обидела его, поэтому просто принялась лить себе на ладонь зеленоватую жижу с надписью «Крапива» и размазывать по голове. Телефон молчал. Бальзам для волос – сука, одно слово от него только. Сколько не наноси – как воду мажешь. Кстати, с тех пор все банные штуки с надписью «Болгарская роза» или просто «Роза» стреляют мне как пули флешбеками в голову, относя меня в тот самый день и то место. Где мне было тихо и по-хорошему одиноко, хоть и на стреме.

Выйдя из ванной в полотенце и босиком, я почувствовала холодный вечерне-ночной дух, льющийся из балкона. И тишину. Прекрасную тишину. На столе стояли две голубых бутылки 0,7 джина вроде Бомбейского сапфира или типа того. Элика нигде не было. Я села за стол и оценила, насколько у меня поистрепался синий лак на ногтях. «Мда. Это если переехать, то сколько всего брать придется», - задумчиво размышляла я. В этот момент снова зашуршали ключи и в коридор зашел Элик с пакетом в руках. У меня перед ним уже было стойкое чувство вины, не совсем определенного происхождения, поэтому я ссутулила плечи и отвернулась.

- Извини меня, что дурой назвал, - сказал он, спешно снимая казаки.

- Да ничего…

- Я не тебя имел ввиду, а ситуацию. Ты могла бы сказать, что денег на еду нет, тебе нельзя голодать.

- Посмотри на меня, какой голод? - улыбнулась я.

- Не надо этой хуйни. Это я торчу, я худой. Ты и не должна быть, ты красивая. На, - он протянул мне пакет.

Я пожала плечами.

Маслины, лимон, КУРИЦА, грейпфрутовый сок, шоколадка, кофе, молоко, черный перец…

- Молоко, - с улыбкой прижала я к груди красную М-ку.

Элик усмехнулся.

И мы сели пить, смешивая джин с соком и заедая маслинами. Он вообще не клеился ко мне, даже намека на это не было. Это сбивало с толку очень сильно. Не в том смысле, что я охуенная красавица, а в том, что я была в полной растерянности – зачем он все это делает, если ему ничего не надо? Так не бывает. Ни-ху-яшечки не бывает. Но никаких признаков его заинтересованности я не видела. Он хлестал джин как не в себя, раскуривал и только и делал, что философствовал. Мне в том возрасте, конечно, казалось, что он уже староват, поэтому, наверное, мыслит, как Омар Хайям в свои непростительные 40. Я выдавала эмоции, а он в ответ тушил их короткими умными фразами. Я чувствовала себя идиотом, а он был самим собой. Пока вдруг не сказал – я вмажусь?

Да… да. да. Зачем меня спрашивать.

Утром я проснулась с чудовищной головной болью, просто страшнейшей. Все в том же полотенце, но уже на кровати под одеялом. Со стоном векового привидения я побрела на кухню и увидела там Элика, как ни в чем не бывало пьющего растворимый кофеек. «От джина всегда так», - сказал он бегло и прихлебнул из кружки, - «в школу ты, конечно, не поедешь?». «Конечно же нет», - прошептала я. «Тебе в аптеку сходить?», - бодро спросил он. «Откуда у тебя столько сил?», - вяло поразилась я. «Поживи подольше», - двусмысленно ответил Элик и ушел.

Я плеснула кипяток на коричневые гранулы в кружке с убогими цветочками. Распахнула балкон. Проверила телефон – никто не звонил. Ладно. Боль в голове была невыносимой. Я дышала уличный ветер, но и он не мог меня спасти. Минут через 10-15 пришел Элик, кинул мне на стол аспирин, валидол, настойку пиона и две банки пива.

- Ситуация такая. Мне в больничку скоро ложиться. Послезавтра. И ты не приезжай ко мне, мне этого не надо и тебе этого тоже не надо видеть. Это месяца два, я надеюсь. А пока я у тебя тут побуду, и поночую, если можно.

- Ты еще спрашиваешь, - ответила я, раскупоривая банку пива и болезненно щурясь от света.

- Ну так давай пока сготовим тебе что-нибудь. Я, правда так себе повар.

- Я сносный повар, ну… относительно. Но еще сил нет. Ща…подожди.

Элик кинул таблетку в треть стакана воды. Пока аспирин растворялся, он налил четверть пузырька пиона в кружку, предварительно выплеснув в раковину мой кофе под мой немой вопрос, ливанул туда стопку воды. И поставил оба стакана передо мной.

- Пей. Аспирин сначала.

Я выпила. Затем пион. А после он втюхал мне за щеку валидола.

- Вот теперь пей пиво.

Я сделала три глотка и реальность немного пошатнулась и приняла обостренные очертания.

- Видок у тебя, конечно, тот еще, - попытался рассмеяться он.

- Бе-бе-бе, - тихо и угрюмо передразнила я, как вдруг Элик как заорет

- РОТ ЗАКРОЙ БЛЯТЬ!

Я аж подпрыгнула.

- Ты чего кричишь, - у меня с бодуна от испуга моментом выступили слезы.

- Блин, прости. Прости, прости, - Элик сел мне в ноги, - Ну я говорил же, не трогай меня. Извини, извини, - он поцеловал мне коленки.

- Ты может уже скажешь, в чем дело? Я любое могу услышать, меня сложно удивить.

- В твоем то возрасте да сложно удивить, - вдруг порадовался он, - Ничего то ты еще не видела. Настоящего.

- Больше, чем хотелось бы.

- Я курицу покупал. Приготовим? – ловко перевел он тему.

-  Я не могу…

- Ну я начну. А ты подключайся.

И началось.

Довольно болезненно мне было смотреть, как он пытается разделать тушку, кромсая ее абы как. Я подошла, забрала нож и разрезала ее скоренько, как мама учила с ее криками и истерикой. Элик обижался и отсылал меня сидеть и не мешать ему в таком «душевном деле». Пока суть да дело, я пошла скинула полотенце, надела юбку свою с кофтой и вернулась. С колготками только заморачиваться не стала – все равно никуда идти не собиралась. Элик что-то там нашаманил с солью и перцем и стал жарить курицу на сковороде. Я открыла вторую банку, покурила. Он рассказывал глубокомысленные шутки. В целом, он был дичайший философ. Вот облокоти голову на руку и слушай, и слушай. Откуда столько мудрости в нем – не понятно совершенно, но на каждую фразу у него находилась точная цитата или высказывание внезапное, от которого только и остается что молчать, да думать. Да я и до сих пор цитирую его иногда, хуле там. Мужчины, большей частью, лишены этого. Все тешат свои комплексы, как ребятки, забывая о главном.

Когда все начало гореть и вонять, и он никак не мог остановить этого процесса, кроме как снимая сковородку с огня и держа ее навесу, чтобы остудилась, я не выдержала и подошла к нему.

- Дай мне, - я стала вынимать ручку сковородки из его руки, но он почему-то не отпускал ее, а держал крепко.

- Дай, пожалуйста, щас я нормально сделаю. Ебанем чеснока, воды и под крышку, и все будет клево, - повторяла я, пытаясь забрать сковородку.

И тут он ударил меня. В грудь – выше сисек, наотмашь. Ударил, и от удара я отлетела к стене. Он швырнул сковородку хаотично на плиту, так, что из нее вылетел кусок курицы, и отвесил мне звонкую пощечину.

- Ты с кем так разговариваешь, сука, а? – Элик держал меня за горло и рвал юбку наверх.

«Пиздец», - думаю. «Вот и все нахуй, ВИЧ, СПИД, или убьет».

- Не надо, пожалуйста, - я пыталась это сказать, но не уверена, что было слышно. Он рванул мой вырез одним движением, и кофта разошлась пополам до пупка.

И вдруг он…отпустил меня.

- СУКА!!! Сука, я же просил! БЛЯТЬ!!! – завопил он и стал метаться по кухне.

Я сползла по стене на пол и села смотреть, закрыв рот руками, как он долбит ногами кухонные шкафы.

- СУКА!!!

- Прости, Элик. Извини меня, — хрипло говорила я, наконец осознавая в чем был прикол.

И да, я оказалась права. Он поведал мне, точнее, проорал, что женское сопротивление любого толка вызывает в нем агрессивное сексуальное возбуждение. И только так он и может удовлетворяться – когда женщина ему перечит, он возбуждается и насилует ее. И бьет. Сильно бьет. Прям вот совсем сильно. Такая у него сексуальная жизнь. Поэтому его нельзя трогать, нельзя говорить ему поперек – он принимает это как вызов жертвы охотнику.

Курица сгорела.

Но я исправила это насколько могла. Он умолял меня простить его и, конечно, не ел. Он вообще никогда ничего не ел, прям как я сейчас.

Когда его положили в больницу, я пошла в школу, но это всё скучная и другая история. И я зашла домой за таблетками и тетрадями, в шарфике, чтобы не было видно синей шеи после недавнего случая. Мама вцепилась в меня, они вдвоем с бабкой чуть меня не порешили, в ход пошел даже нож. Но я все равно сказала, что уйду. И ушла.

Прошло 2-3 месяца, мать моя, кажется, смирилась, что меня нет и искать меня почти перестала. Удивительно, но у школы она тоже меня не пасла. Хотя я каждый раз была готова уебать от нее куда-нибудь в ближайший лес. Я только и думала, как мой брат и что с ним. Перечитав все, что только можно (из гороскопов), я сильно заскучала в одну из суббот и позвала подружку в гости. Ну как подружку... шаболда обычная, доверия никакого, никакой любви. Она охуела от вида квартиры и спросила, как мне удалось ее заполучить, потому что ее отец пил и тоже бил ее постоянно и ее братьев и маму. Она тоже была глубоко грустная. Но шлюха из простейших. Мы напились вина и вдруг пришел Элик. Просто так, будто и не стоило сообщать – зашел и всё тут. Я жутко обрадовалась и уж было побежала к нему навстречу, но вовремя притормозила. Он оценил мое резкое торможение и одарил меня взглядом глубокой симпатии, аж пробежали мурашки. Я познакомила их. «Настя» - «Элик». Всем очень приятно. Долго мы болтали о том, что с ним там было и как он рехабился. Но вдруг кончилось бухло. Он предложил сходить, я ответила – «Да нет, сидите. Мне все равно душно, прогуляюсь схожу». Я купила 4 бутылки вина и одну распила на лавочке, размышляя о том, что теперь будет, когда он вернулся. Это были довольно тяжелые мысли. Я не любила его, но чувствовала большую благодарность, которая, имхо, почти равна любви. Такое со мной потом было не раз.

А когда я вернулась, Элик сидел на краю кровати и смотрел перед собой. А Настя лежала абсолютно голая с полностью кровавым ртом и, слегка, привстав, попросила воды, отхаркивая кровь. У нее был на удивление спокойный голос.

«Элик», - позвала его я робко и безнадежно, словно вопрошая "что же ты натворил, как мог".

Он только поднял на меня глаза. Я пыталась прочитать в них, бегая взглядом от зрачка к зрачку, пытаясь вымолить хоть какое-то его объяснение. Но он просто смотрел, как собака смотрит на приговоренного человека до того, как скажешь ей «Фас».

Так я и ушла, навсегда. Оставив и учебники, и тетрадки.

- А вдруг в окне будете не вы?

- А кто?

- Ваш муж, например.

- Ну тогда я к вам выйду, вместе на него посмотрим.

- Что?

- Ладно, давайте я просто кину кольцо из окошка на снег, завернув в пакетик. Даже не выгляну – вообще отвернусь.

- Ладно, сейчас подумаю.

*думает полчаса

- Нет. Все-таки я боюсь. Тогда не надо.

- И я боюсь. Тогда не будем.

- Не будем.

Короче мы не пошли, потому что страшно, очень страшно. Жить.

4.Если кого-то расхуячивают мои рассказы и/или нюдсы настолько, что у вас случается ступор мозговины, вы можете убираться нахуй от меня – я всё прощу. Особо озлобленной пизде, которая периодически обсерает меня последними словами, советую поуняться и не выводить меня на ответочку, потому что тогда спасти тебя, дура, сможет только сам дьявол. А то нихуясе, какая здоровенная злобная! Эй, мам, иди глянь, какая тут баба злобная! Заебала меня уже.

5.Я не поддерживаю всестороннюю защиту Оли, которая "рисует пока рисуется". Да, можете убить меня за это. Мне лично все равно до того, что она делает - тупо не люблю этот стиль. Я с 14 лет фанат "бомжей в тусклом свете фонаря", а точнее, картин Рембрандта. И в моем замке висели бы исключительно подобные вещи. То, что делает Оля - это... нет. Но как бы похуй, я не хейтер и считаю, что она вполне себе отлично хайпит и на картинах, и на котах, и на ноздрях, и все-то хорошо у нее складывается. Не считаю, что мамонты Пикабы должны друг за другом хуярить посты в ее поддержку - не так сильно автор, у которого посты состоят из одной фотографии, даже без названия работы и хоть какого-то объяснения к ней, нуждается в том, чтобы гнать к ней тысячи пожалеек из своей подписоты. Ваше "добро" несоизмеримо ее "травле". Обычно это дает на исходе обратный эффект. Это имхо. Я лично люблю @felicini. И, думаю, ни у кого даже не возникнет вопроса "почему". Советую его, кстати, своим единомышленникам.

6.Вот так воть мы с моим мелким прихвостнем считаем. Всем хорошего вечера :)

Замудонцы рождались редко, однако одному из них удалось проявить себя героически – его звали Павлик. С самого своего рождения, после бабушкиного вердикта «замудонец», внимания к нему было мало. Все понимали, что это будет квелый, небольшой и скучный свин, кормежка которого обойдется дороже, чем продажа его утлых бочков на мясо. Тем не менее, Павлик был веселым и скакал игриво боком, как кошка, а его подвисшие ушки забавно прихлопывали его по лбу. Подростком Павлик вдруг начал нетипично обрастать волосами, словно дикий кабан. В то время как у всех свиней была стандартная редкая белесая щетина, этот зарос какими-то сероватыми длинными волосами весьма плотно. Но, как и ожидалось, он был самым мелким и жиреть по нормальному отказывался. Бабушка с большой претензией поджимала губы, глядя на веселого лохматого Павлика в окно, и скептически цокала языком - «ну что за хуй недоделанный».

За пару лет до этих событий на участок из местной колонии был взят очередной щенок – Карай. Карай с самого начала был злобный и не ручной, таким и остался. Однако же, кому-то пришло в голову поселить его в вольер, который от курятника отделяла лишь сетка. Карай вырос в весьма крупную собаку – помесь дворняги с кем-то значительным, и куры, бродящие прямо перед ним за сеточкой, раздражали его невероятно сильно. Они, в количестве 30 штук, кукарекали, курлыкали, рылись и мельтешили, не давая Караю обрести душевный покой. Он пробовал перепрыгнуть сетку, повалить сетку, бесконечно лаял на них с пеной у рта. Не очень понятно, чем они ему так досадили, потому что у других собак такой реакции на кур не наблюдалось. Возможно, он просто был слишком злой сам по себе. И тогда он начал рыть подкоп, причем на стыке сетки с забором, где сразу и не увидишь.

И вот, в прекрасный солнечный денек участок наполнился истошными куриными криками. Я в тот момент была на чердаке над курятником, куда мне залезать, конечно же, было нельзя, и собирала бабочек в банку. Услышав этот переполох, я выглянула и обомлела – летом шёл снег. Из белых перьев с кровью. Я начала спускаться, но лестница была очень длинная из какой-то арматуры – можно было упасть с высоты второго этажа легко, поэтому сильно спешить я не могла. Спрыгнув наконец, я помчала на другую сторону участка, где дед с бабкой возились со свиньями. Услышав мои детские вопли «Там Карай кур убивает!!!», взрослые ломанулись наперерез всем картофельным посевам, даже не закрыв дверь в свинарник. Но всех их обогнал … Павлик. Павлик летел на своих копытцах кабанчиком, перемахивая сразу через несколько картофельных борозд с видом лихим и отчаянным. Я сперва подумала, что он просто рад свободе и несется чисто на счастливых началах. Но нет. Он, добежав до дверей куриного загона, стал визжать и таранить дверь со страшной силой. Все это выглядело удивительно, но взрослым было не до него. Дед открыл дверь и Павлик внесся туда пулей и подкинул Карая рылом ТАК, что пес взлетел в воздух. Картина, честно говоря, была просто ужасная – на земле валялись трупы кур, вокруг были перья и кровь, а у Карая были осоловелые глаза и полностью кровавая морда. Увидев это, дед с бабкой заходить не стали и испуганно прикрыли дверку. Павлик же хуярил Карая рылом, таранил и кусал. Видимо опешив от такого расклада и не понимая, что это за бешеное создание, Карай охуел и сдал назад в поисках выхода. Но Павлика уже было не остановить, он, повизгивая, пинал его пятаком под самую жопу для скорости. В итоге, Карай испуганно ушел через свой же подкоп.

Что это было и почему – никто так и не понял. Павлик – обычная себе свинья. Какое ему дело до кур и собак, и как вообще он смог понять, что что-то происходит – непонятно. Но факт остается фактом – вчерашний замудонец проявил себя героически, за что получил вкуснях даже от бабки, у которой в миру наглухо отсутствуют благодарность и сострадание. Я же получила пизды за то, что слишком долго спускалась и слишком долго бежала, поэтому ущерб курятнику оказался колоссальным – сдохла половина кур, они просто были задушены-перекушены. Кого волнует судьба Павлика, как личности, скажу, что его таки продали в ресторан (вместе с остальными) в виде фасованного мяса, несмотря на его физическую недоразвитость. Жаль его, классный был.

Говоря о курах, нельзя не вспомнить прадеда – ветерана, который отличался жестокостью, особенно к животным, но и к людям тоже. Я уже неоднократно писала про его медленные садистичные утопления котят, щенят, птиц, избиение собак и прочее. Но и кур, как особо слабых созданий, он не обходил стороной. Во-первых, он никогда не отрубал, а всегда сворачивал им головы. И в принципе ему нравилось видеть, как я за этим наблюдаю с той самой злосчастной длинной лестницы. Я все думала – удивительно, ведь у него, считай, нет одной кисти руки, а как ловко он их приканчивает. Он зажимал курицу одной рукой, а второй сначала гладил, а потом лихо сворачивал ей шею одним движением, явственно испытывая положительные эмоции. Когда прабабка говорила «что-то мало стали нестись, непонятно куда яйца подевались», он шел потихонечку в курятник, отлавливал там кур одну за другой и засовывал им в жопу чуть ли не целую ладонь, копошился там, а потом говорил в пустоту «с яйцом» или «без яйца». Не очень понятна проверка такого рода, потому что ощупанные куры выпускались к не ощупанным и смешивались с ними, и мне казалось, что одну и ту же курицу так можно было проверять по несколько раз, и какие знания это давало – непонятно. Иногда курица вдруг решала стать наседкой – сесть на яйца и более не вставать с них. Это курье решение всегда было внезапным и непредсказуемым, и очень раздражало прадеда. Тогда он брал эту самовольную мамашу несмотря на то, что она клевалась и сопротивлялась, и нес ее к баку с ледяной водой. Там он погружал наседку жопой в воду до половины туловища и так держал по 5 минут, потом доставал ненадолго и погружал вновь. Манипуляции занимали минут 30-40. Затем он выпускал ее и смотрел, усядется ли она на яйца вновь, если да, то снова в бак. Не знаю, распространенный ли этот метод или самопальный, но выглядело чутка странновато.

Жизнь моя в деревне была увлекательна и разнообразна. Я всегда была одиночкой, друзей было хуй да нихуя. Ване - соседу через забор - мама запрещала общаться со мной, потому что он был богатый, а я нет. Запрещала она ему и выходить из дома, пока мать и отец на работе до 6-7 вечера. По пятницам-субботам его родители выходили в сад, включали Френка Синатру на полную громкость и устраивали барбекю. Мать сидела рядом с Ванечкой в креслах, и у него было лицо несчастного мудака, потому что гулять он мог только так, да и музыка говно. Я наблюдала за ними из моей кельи – так прабабка называла узкий коридорчик между стеной сарая и соседским забором, шириной 50 см и длиной метра 4. Я заботливо вытоптала в этом клаустрофобном закутке всю крапиву, притащила камень, чтобы сидеть, и все свои любимые приблуды - банки с улитками, бабочками, кузнечиками и божьими коровками, всякие камушки, стекла, травинки-былинки и куклы из одуванчиков. Когда богатое семейство выходило во двор и включало Синатру, я примыкала лицом к забору – там были щели между досками сантиметра по два. И смотрела как Ваня страдает. Ванек знал, что я там, и делал страшные глаза, чтобы я ушла, но я не уходила. Он хотел общаться со мной и стремился к этому. Для этого он даже нарушал закон и выходил иногда из дома днем, хотя было запрещено. Мы шептались через щели в заборе. Ваня говорил, что я красивая и похожа на благородную львицу из-за крупного ебальника. А я говорила, что не знаю на кого он похож, вроде обычный мальчик. Я была артистичной натурой, несмотря на глубокие душевные раны, и иногда красила себе губы и щеки то ягодами, то овощами, мастерила себе цветочные венки и шапки из лопухов, и сидела так, делая вид что я так выгляжу всегда, чтобы Ваня посмотрел и охуел от того, насколько я прекрасна. И он велся на мои странные образы, а позже показал мне хуй, который был похож по форме на куколку бабочки Attacus atlas, но только светлую. Это не впечатлило меня. Он просил меня показать ему сиськи, но их тогда почти не было, поэтому я сказала, что нужно подождать. Хотя сейчас я вижу порой в авторской клубнике такие сиськи, как были у меня-ребенка. Это я к тому, что можно было и показать в принципе и не ломаться – возможно, Ване бы понравилось. А потом его родители стали подозревать, что ублюдок выходит из дома пока их нет, и отпиздили его, и он игнорил меня, даже не отвечал, когда я звала его, стоя прямо рядом с ним, у забора. Недели через две он сдался и снова стал болтать со мной и цепляться пальчиками через заборную дырку. Тогда они поставили какие-то невероятные замки, и он практически перестал появляться. Однажды он даже пытался сделать копию ключа – вырезать из какой-то железки, но ничего не вышло. Так мы и общались от случая к случаю, когда ему удавалось украсть ключи у одного из родителей или кто-то забывал запирать дверь.

Один раз случилось вообще не слыханное событие, которое перевернуло все и всех – и меня, и Ваню. Нам было уже лет по 10-11 и его родители, уж не знаю по какому поводу, но внезапно обожрались на барбекю в такую говнину, что мать отрубилась в сон, а отец пошел в разнос – позвал каких-то друзей-мужиков, открыл калитку нараспашку, Ваню посадил за руль своей машины и забыл о нем с концами, уйдя бухать вглубь участка. Это был субботний вечер. Я сорвала красный мак, легла на деревянное крыльцо и положила его себе в рот, скрестив на груди руки и закрыв глаза. Я представляла, что я Салли из «Кошмара перед рождеством» и лежу такая вся загробная, а вместо рта у меня красный цветок мака. Мешал только ор Френка Синатры, хотя на фоне моего трупа...что-то в этом даже было. И вдруг я услышала, как Ваня зовет меня у моей собственной калитки. Изумлению моему не было предела, ведь я полагала, что он как обычно сидит в креслах с мамочкой. Я резко села и выплюнула цветок - «Ваня?!». «Скорей иди сюда, че покажу», - начал тараторить он. Я вышла, и он открыл передо мной дверь папиной машины, которая была заведена. Я плюхнулось рядом с водительским сиденьем и стала разглядывать все это добро. Ваня понтовался как мог – что-то нажимал и дергал с ухмылкой, говорил, что папа обещал ему ее подарить, а потом полез целоваться, положив мне руку на разодранные и подсохшие коленки – а они такими были у меня всегда.

Целоваться никто не умел, но пиздеть не буду – факт машины и запах духов внутри произвели на меня большое впечатление и я, конечно, сразу поверила, что она без пяти минут Ванина. Поэтому потянулась его целовать охотно, словно прирожденная блядища. Мы что-то там повошкались бестолково, и я заскучала. Ваню никто не искал, как ни странно, и тогда я предложила ему показать поле в конце улицы. Тогда я с удивлением поняла, что, проживая тут всю свою жизнь, он вообще не знает где тут что, ничего не видел и более того – боится отойти куда-либо от своей калитки. Я же несмотря на то, что меня постоянно пиздили, если не могли дозваться, нередко убегала через поле к пролеску, там были старые рельсы и ЛЭП, а с другой стороны кладбище. Мой взгляд был любопытен и зорок – я очень любила растения и насекомых, поэтому поле, хоть и не было очень уж большим, но открывало для меня потрясающие возможности чего-то нарвать, найти и кого-то изловить себе в банки. И это я уже не говорю о кладбище, где я нашла себе настоящих друзей. Словом, Ваню пришлось буквально тащить за руки силой – он страшно боялся отойти от дома на 200 метров, но все же решился. Мы прихватили из машины сигарету и зажигалку. Я вела его за руку и говорила, где нужно перепрыгнуть канаву в густой траве, где обойти ручеек – все эти сюрпризы ландшафта я уже давно ощутила ценой собственной крови. Ваня озирался испуганно – всё ждал, что нам в след раздастся голос его матери или отца, и тогда они его точно убьют. Он спрашивал – вернемся ли мы, точно ли я знаю дорогу? Я говорила, чтобы он перестал трусить, ведь мы уже почти пришли и поздно сожалеть.

Сбоку поля стояло огромное, старое, толстенное дерево, а рядом с ним была большая канава с проточной водой, дно которой было полностью покрыто спирогирой или типа того. Мы сели у дерева, спиной к стволу, и стали глазеть на поле, в конце которого лес потихоньку заливался лучами заката. «И что ты тут обычно делаешь?», - спросил Ваня. «Да по-разному. Мелиссу вот, например, собираю». Я встала, сделала десяток шагов и принесла ему пару верхушек мелиссы, взяла его руку, потерла листьями тыльную сторону ладони, и, сказав, «Нюхай. Лимоном пахнет», отправила остатки листов себе в рот. «Ого», - сказал Ваня, принюхавшись. Ваня решил прикурить сигарету и ему это на удивление удалось. Вот только вдохнуть никто не мог, мы кашляли и плевались, но все же из нее получился отличный антураж – если просто держать сигарету между пальцев, то ты выглядишь как взрослый, причем крутой взрослый, а не какой-то замудонец. «Иди сюда», - сказала я, и села на колени у канавы. Ваня сел рядом, глядя на бесчисленные нити водорослей под протоком воды. Я резким движением черпанула из-под самой донной травы и в моих руках начали буянить жирненькие головастики. «Класс, да? Они всегда здесь в это время», - радостно сказала я и протянула ладони Ване. Он отшатнулся и округлил глаза «Фу! Что это?!». Я посмотрела на него как на отсталого. Уж не знать этих склизких добряков – ну это ебанина. Но пришлось рассказывать, и даже объяснять, что у них еще и задние лапы бывают, и выловить такого – особо козырно. Но он не поверил, что такое возможно. А зря. Потом я научила его делать венки, но про кукол из одуванчиков и палок говорить не стала – я хотела, чтобы они были только у меня. Потом мы мочили ноги в той же канаве и играли в игру на терпение. Нужно было лечь на землю, оголить живот и твой товарищ ставил на него мокрую холодную ступню. Нужно было не заорать. У кого меньше эмоций – тот выиграл. А потом я набрала лесной герани и, ослюнявив ее лепестки, сделала нам маникюр. Суть да дело, Ваня забыл обо всем, и когда мы шли домой он молчал загадочно. Ему не вставили пиздов в тот день, никто так и не заметил, что его нет – все упились вусмерть. Жаль, но такого больше не повторялось, а ведь я показала ему так мало. Для меня, у которой не было друзей в деревне, это тоже стало знаковым событием – вот так вот пообщаться близко и только вдвоем, причем о том, что мне интересно. Даже если бы меня ждала очередная лекция с ударами в спину за 2-часовое отсутствие, и даже если бы я знала об этом, еще никуда не сбежав, я бы сбежала с Ваньком все равно.  Пиздюли пиздюлями, а интерес дорогого стоит. К слову, у меня действительно не получалось завидовать Ване, хотя у него было все – приставка, игрушки, хорошая одежда и шоколад. Волю не купить за деньги, при этом она – самое дорогое, что возможно.  В любом возрасте и всегда.

В каких-нибудь следующих частях расскажу еще историй из деревни, в том числе и как мы с Ваней поебались на том поле, когда подросли (напомните плиз, я не рассказывала об этом? а то столько историй, что я уже хер его знает) и как дед разрушил мою келью, и как умер дядя Митя и сын дяди Славы. Всякое было.

Всем спасибо, кто осилил :) А щас у меня уже отвалились лапы))

И нет бы прикрыть позор начальства, дык пьяная дура помощница возьми, да и закричи ему вслед – «Николай Васильевич, куда?! Стойте же, у вас вся мантия в говне!!!». «В говне – не в говне», - раздраженно ответил остановившийся Николай Васильевич, одернув подол, - «Вы что себе позволяете, вы что наделали?!». Девушка хлопала глупыми датыми зенками, не найдясь, что ответить. Она то ничего не наделала. Точнее, наделала не она.

Хорошо у Фемиды завязаны глаза - мантию менять никто не стал.

А тем же вечером Николай Васильевич обнаружился в совещательной, прущий ту помощницу на деревянном столе раком с яростным красным лицом. Ну потому что...охуела что ли.