Сначала вводная на два абзаца о текущей обстановке. Преодолев огонь войны, войдя в воду оттепели на трансатлантической международной арене, по закону жанра мы подошли к испытанию медными трубами. Новый американский президент признается в любви к России и ее политическому лидеру. Хотя точки в украинском конфликте еще ищут свое место над i, общее ощущение уже состоялось – Россия удачу не отпугивает, но горизонт кризиса прозревает. Само собой, впереди еще холодная война, и, возможно, новые горячие трения. Понятно, что любовь Трампа – не более, чем попытка Штатов сохранить лицо перед электоратом и сателлитами, подменить национальную капитуляцию дискуссиями о роли личности в истории. Даже вполне может быть, что и деменция Байдена не столь остра в реальности, как на публике. Может быть, он лишь исполнил первую роль в запасном сценарии, где США разворачиваются на 180 градусов якобы под давлением демократического принципа, пережив переломные выборы. Для американцев это важно с точки зрения управляемости, они должны и дальше верить в свои компетенции, чтобы сохранять оптимизм и работать.
Россиянам же предложено думать, что мы выиграли раунд и верить, что еще несколько выиграем и, быть может, закроем партию. Таково, кажется, самоощущение в моменте. Оно навязано привычкой анализировать международные события геополитическим мерилом. Между тем, геополитика – это игра низкого уровня, она ничего не определяет за пределами момента и способна освещать лишь краткосрочную перспективу. В то время, как и война на Украине, и все десятилетия постепенного продвижения НАТО к границам ближней из восточных империй – к срединной, так сказать, - и вообще все то противостояние, которое продолжается, условно, с 1917 года, к национальным интересам имеет отношение опосредованное. Взгляд на эти процессы с позиции национальных интересов нужен лишь для сплочения в спорах и игр в политику на уровне телевизора.
Речь идет о войне систем, в которой не только Украина, но и Россия по большому счету не причем, и Штаты тоже. Ископаемые ресурсы, политическое влияние – это все шелуха в контексте той математики, которая движет процессом. В более широком смысле речь идет о противостоянии экономических систем: рынка и планирования.
С одной стороны - естественная, в теории, саморегуляция, подкупающая своей способностью к саморазвитию, но свойственная прежде всего животному миру с его законом джунглей.
С другой – сложная заданная траектория к сбалансированному потреблению и социальному равенству. Эта система как будто вымучена, но все же в своей сложности она остается признаком развитой цивилизации, способной на необъятные расчеты: план для всех и во всем в сфере потребления достаточного, экологичного, стабильного. От туалетной бумаги до ракеты.
Когда плановая экономика практиковалась, ее авторитет рос быстрее рынка, если учитывать ретроспективу, а как послевоенный мир мог ее не учитывать? Напомним хрестоматийное: США в основном спонсировали защиту от нацистов, а молодой СССР, едва пережив послереволюционный голод, воевал как в последний раз; затем мир наблюдал стремительный послевоенный подъем промышленности СССР, апофеозом которого стал Гагарин. Изнутри не быстро, но все же искоренялся дефицит бытовых товаров. Это выглядело особенно опасно, и вскоре этот процесс обесценился первой волной голливудских фильмов про средний класс США и Европы. СССР развивал плановую экономику настолько успешно, что в 1980-е годы антагонист рынок вынужден был превентивно атаковать.
В США тем временем прошла тоталитарная, подобная советским репрессиям, зачистка местных коммунистов, но для рынка, как системы, не существует границ, ни государственных, ни в принципе географических. Его миссия заключается в поглощении всей планеты для начала. Его жизнь зависит от постоянного расширения, и географические ограничения в лице плановой экономики, и угроза в ее лице - это медленная смерть для рынка, потому что в конце должен остаться кто-то один, как известно*.
Чтобы осознавать смысл всякого процесса или явления, нужно видеть его перспективу - каков этот процесс в его условно конечной точке, к какому состоянию он стремится. Рынок с определенного ракурса является процессом поглощения, и он действует всегда в одном векторе – к единовластию. Есть ракурс, с которого цель рынка – это та самая напророченная глобализация. Есть такой: все художественные сценарии постапокалипсиса, которые говорят о планетарном истощении, говорят именно об абсолютном выражении рыночной экономики - о том логичном финише, к которому стремится вектор ее развития в абсолюте.
В каком-то смысле, конечно, всякая система стремится к распространению на все доступное пространство – как и любая религия, которая для достижения рая на земле стремится привести человечество к единой морали, к унифицированному восприятию черного и белого. И все же для планирования, как способа выживания общества, постоянное расширение не является условием этого выживания. Его конечная цель заключается в достижении идеального рацио в неких заданных границах.
Результат вынужденного движения Запада на Восток не ушел пока в историю: перестройка, затем утрата объединяющей республики идеологии и, как следствие, распад Союза, ведь вместе мы были ради строительства социализма; затем рыночная экономика, криминал девяностых, монетизация всего святого. От Советского Союза осталась только вязкая бюрократия в госучреждениях и госкомпаниях, которая столь же вязко ассоциируется с плановой экономикой – там много считали. На контрасте народ тестировал рыночный быт – тот самый, из голливудского кино, с миллионом сортов колбасы. Тот, который, как открылось в последнее десятилетие, развивается в тоталитарную политкорректность, венчание однополых браков, «культуру» отмены, монетизацию культуры и прочее.
Момент атаки в конце 1980-х был, наверное, удобный, ведь поколения коммунистов сменились и вся полнота идеи досталась предкам, а потомкам – утомительное технологическое отставание в чисто бытовом плане, неизбежное в столь долгосрочном эксперименте. Можно допустить, что одним из триггеров для решающей атаки рынка на советский эксперимент стал скачок вычислительных мощностей. Дефицит в магазинах и так с каждым годом сокращался, а если бы плановая экономика получила в свое распоряжение еще лет 20-30, то с таким инструментом, как ЭВМ, эксперимент мог бы, наверное, завершиться в паре поколений. Ведь плановая экономика – это по сути тотальный расчет добычи, производства и потребления. Это поиск стабильных объемов, или, в некотором смысле, состояния стагнации экономики, удовлетворенности всех базовых потребностей и перехода к некому состоянию духовного созидания. Советские экономисты условные 70 лет считали отрасль за отраслью, корректировали цифры, выводили динамику, пытаясь объять необъятное и прийти к разумной человеческой жизни, а компьютер позволил бы форсировать эти расчеты многократно. Это бы означало смерть рынка.
В нашем восточном, глядя на карту, мире всегда чувствовали подвох, некое темное начало, скрытое в рыночной теории. В западном мире точно так же всегда знали, что мы эту червоточину чуем и рано или поздно вернемся на свой путь. За океаном никогда не расслаблялись на этот счет, но и те, кто не расслаблялся, все равно по большому счету не влияют на ситуацию, так как они, это самое воинство рынка, в свою очередь являются лишь инструментом в руках самой системы – рынка как такового, как будто бы абстрактной силы. Ее абстрактность вызывает вопрос: как рынок, неодушевленная система, может определять ход истории, словно разумная? Ответ в нас, людях – мы одушевленные, и мы вкладываем в него, что имеем, так же, как прежде оживляли и наделяли властью божества. Было же такое в нашей всеобщей истории: божество вроде и в уме, но где бы оно ни было, ему и жертвы приносили, и решения принимали, считаясь с ним. В научной теории этот процесс – влияние рынка на историю и настоящее - конечно, остается математическим при всей своей естественности, и эта математика достаточно сложная, чтобы превентивно реагировать на угрозы развитию системы и ее доминированию.
Политики не говорят о войне с рынком, о перспективе строительства новой экономической модели – в лучшем случае, и лишь через полгода после начала СВО, говорят о войне с «экономикой долларовой», с гегемонией американской валюты. Это доступный срез, геополитический, направленный вовне. Борьба с рынком как таковым – это ведь борьба в первую очередь внутри, с отечественными рынками, с частными ресурсами, которые рынком формируются. Словом, говорить об этом - не вариант в период внешних трений.
Какое представление имеют сами политики о войне с рынком, как феноменом? Отвечая на этот вопрос, можно прийти к следующему: почему с самого начала многие государства отказались от буллинга РФ? С западными как раз понятно – в бывшей Югославии и вообще на Балканах, нет сомнений, хорошо помнят, что сегодня происходит на наших границах. Но в другую сторону, на восток? Почему воздержались, а то и поддержали? И, наконец, последний вопрос: а важно ли это «почему» - важно ли, насколько осознанно союзники поддержали этот щит на пути рыночной экономики? Видят ли они ситуацию по формуле «война экономик»? Важно, наверное, не их осознанность, а то, что они есть – как говорят в МИДе, большая часть населения планеты. Если они неосознанные, то это лишь подтверждает предопределенность процесса, который вскрылся в виде СВО, и, следовательно, конечного успеха этого процесса. А успех гарантирован: даже если сегодня что-то сломается, если завтра мы вдруг уступим западу в критичном вопросе, в конце концов победа все равно будет на нашей стороне, независимо даже от того, кем к тому времени будем мы сами.
Как работает рыночная экономика в картинках
Подводить можно бесконечно, пора выстрелить одним из ключевых тезисов: рыночная экономика - это самоубийство вида через убийство планеты в первую очередь, а также через всякие периферийные процессы. Теперь чуть подробнее. В основе рыночной модели экономики лежит принцип роста потребления. Чтобы экономика государства развивалась, она должна ежегодно расти, а рост потребления обеспечивает рост производства, следовательно, рост добычи. В инверсии: извлечение ресурсов Земли, которые перерабатываются в продукт, который после определенного срока жизни превращается в мусор и складируется на поверхности Земли - в Тихом океане, в Африке, где-то еще.
Если внутренняя камера на секунду отойдет на панораму, картинка будет такой: достали из чрева кровь и кости планеты, то есть нефть и твердые полезные ископаемые - превратили в мусор и нагрузили Земле на плечи. Экологическая повестка наскучила, потому что на рынке каждый сам за себя, но скука не отменяет очевидных явлений. Не важно, какая Земля – удачный набор химических элементов, или, образно, живая сущность. Важно, как к ней относится, а нужно как к живой, если есть потребность в том, чтобы она и дальше, продолжая аналогию, родила. Ради такого отношения нужно ее таковой и считать, тогда все научные закономерности будут удовлетворены.
Одолев на излете Советский Союз и, пусть не покорив, но максимально повлияв на экономику Китая через внешние рынки, рыночная экономика захватила все доступное пространство. Она работала таким инструментом, как западные элиты, самые благодарные потребители. Когда их усилиями все государства и племена, кроме совсем нерентабельных бушменов, были цивилизованы, география предсказуемо кончилась и начался кризис - сначала с перерывами, потом на постоянной основе. Кончились национальные рынки, география – развиваться рынку стало некуда.
В пространстве - некуда, но ведь есть время. Сокращая срок жизни продукта, рынок поддерживает положительную динамику спроса. В перспективе это максимальный спектр одноразовых вещей. К пакетам в магазинах мы давно привыкли. Трусы, фотоаппараты, и так далее к более сложным и дорогим товарам – компьютерам и телефонам, автомобилям на одну поездку. Ракеты и так одноразовые. С этой повесткой мы росли.
С экономического ракурса оборот денег тем временем растет, экономика растет. Экономисты, ответственные за общественное мнение, не задаются вопросом «зачем?», им и так все известно с первого курса. Люди, которые родились, жили и живут внутри рыночной модели экономики, не представляют себе жизни вне ее. Все, что за пределами теории рынка, для опытного экономиста – безвоздушное пространство, поэтому при вопросе «когда кончится рыночная экономика?» он ломается и отвечает мантрой фатализма «никогда».
Потребность в росте экономики, безусловно, есть: экономика каждого государства на планете участвует в соревновании за рост. Плохо, когда у соседей экономика растет, а у тебя стагнирует. И все же на стагнацию можно взглянуть с двух сторон – с рыночной и плановой.
С рыночной мы видим стратегическое поражение. В мире рынка стагнация экономики - это проигрыш, но не нашего вида, не человечества, а лишь национальных и корпоративных элит, которые для краткости можно назвать кланами. Когда национальная экономика стагнирует, то есть приводит в баланс потребности и возможности, она при этом проигрывает соседней национальной экономике. Создается впечатление, что в соседней стране выше уровень жизни, т.к. ее граждане больше потребляют: чаще меняют телевизоры, выбирают из ста сортов колбасы против тех же трех советских. Неизбежно население начинает перетекать за колбасой и прочим комфортом. Страна теряет человеческий ресурс, который обеспечивает экономику и с нею роскошь элит. Соседний клан относительного местного растет кратно за счет притока мигрантов. Местный клан, то есть страна, таким образом, медленно погибает. Это соревнование, которое не нужно виду, но нужно клану, вместе с которым гибнет и язык, и культура, за богатства которой он отвечает.
С планового же ракурса на стагнацию вернемся к этой мысли: она означает стабилизацию потребления - насыщение, которое позволяет переключиться на духовное созидание. Даже если сначала это будет разрушение, коль скоро следовать советскому маршруту, то все равно на пути к созиданию. В некотором смысле рынок потому и не приемлет стабильности, что она высвобождает ресурс для духовных трудов.
Не слишком масштабная, но не по росту шумная война, как переформатирование систем, началась именно сейчас, потому что наступил переломный период: рыночная модель захватила всю географию мира, и ей больше некуда развиваться. Все потребители вовлечены в процесс, все население Земли задействовано в переработке ресурсов в товар и, в дальнейшем, в мусор. Таким образом экономика оказалась перед плановой угрозой глобальной стагнации – для нее кончились территории.
Видимым признаком глобальной стагнации является бесконечная череда кризисов на протяжении уже четверти века. Много раз прозвучало, что из кризиса уже не выйти - возможны лишь краткосрочные локальные расцветы при построении успешной микромодели экономики внутри ее самой, то есть маленькая проекция на уровне, допустим, одного государства или альянса, за счет искусственной подпидки, неких жертв, не самодостаточная.
В том, что глобальная стагнация экономики является именно плановой (предсказуемой и неизбежной), не приходится сомневаться, коль скоро планета всегда была не бесконечна, а только шарик, и алгоритм развития модели это учитывал. Человечество к этому времени – к окончанию географии для экспансии рынка – могло нарастить территории за счет какого-нибудь Марса, куда нас зовет Маск, или полярных льдов, за которые мы уже начали спорить, или подводного мира, но ничего этого не случилось. Либо погрешность алгоритма сыграла, либо план в том и заключался, чтобы пережить этот этап.
Рынку же в этой связи, повторим, остается только экспансия во времени, в одноразовых вещах, и, следуя предложенной логике, сейчас для рыночной модели остался лишь один путь дальнейшего развития - через сокращение срока жизни продуктов. Одноразовое исполнение при таком сценарии будет охватывать все более технически сложные и ресурсозатратные продукты. Их сложность и цена их производства значения в рыночной модели не имеют - они все равно будут окупаться при выходе на достаточный для этого объем производства (и соответственно, и пропорционально, добычи). Это обеспечит вторую жизнь, расцвет рыночной экономики и ускоренный закат человечества за счет истощения ресурсов планеты.
Выходит, что мы наблюдаем переломный момент, когда от пространственного вектора рынок готовится перейти к временному, и именно в этот момент модель можно сломать, сейчас она самая хрупкая. Как перешеек песочных часов. Война началась поэтому - это просто исторически выверенный момент для глобального передела механизмов, для схода нашего вида с вектора самоубийства. Вид защищает себя неосознанно - так же, как организм без участия мышления борется и преодолевает болезни. Россия, Украина, США, Европа и Китай – это лишь железы, которые выделяют взаимокорректирующие секреции для борьбы с болезнью в лице рынка, как бы противоречиво это не звучало в первую очередь для США, идеолога рыночной экономики. Этот народ тоже на планете живет, у него есть свое коллективное бессознательное, которое все чувствует и вынуждает свой клан кидаться на штык ради выживания вида.
Плановая экономика с точки зрения выживания вида, да и его духовного прогресса, представляется более эффективной. Она диктует брать у планеты по потребности, а это не только залог стабильности, но и проявление самодисциплины - той воли, которая отличает человека от животного. В плановой практике были плюсы и в части социального устройства: не было нужды сажать менеджеров на социально ответственные посты ради хозрасчета, места директоров занимали настоящие педагоги и врачи – план это позволял за счет налогов. Культура не ориентировалась на голосование рублем и потому стремилась образовывать и поддерживать в человеке силу духа, а не угадывать его одержимости, и не потакать им: работала на человека, а не на спящих в нем демонов.
Однако рукотворный исторический контекст, аура планирования недвусмысленна – никто не готов снова заняться расчетами и бороться с девятым валом дефицита. В Советском Союзе планирование развивалось хотя и оправданно долго, но так долго, что не успело. Сейчас темп был бы другим, но сейчас и миграции много времени не надо – сбалансированного производства достигать будет не с кем, потому что народ просто переедет за границу в поисках той самой условной колбасы. Поэтому в конечном счете речь пойдет о некой гибридной модели экономики. Внедряться она будет, должно быть, медленно во избежание болезненных осложнений, но верно, потому что иного не дано: либо рынок, либо человечество, а выживание заложено в наш вид - он просто не способен погибнуть в борьбе с собственными демонами.
* - «в конце должен остаться кто-то один» - слоган и ключевой тезис фильма Р. Малкея «Горец»
