Социальная драма

Америка. Соединённые Штаты Америки. Какие ассоциации? Статуя свободы? Сверкающие днём на солнце и множеством ламп дневного света по ночам небоскрёбы? Ещё, конечно, уютные, окружённые зеленью, двухэтажные коттеджи, те самые, над дверью которых смело можно крепить табличку с надписью «Американская мечта»?

Но раз есть фасад, за который ни перед кем не стыдно, есть и задний двор, о котором, если не все, то многие знают, но лишний раз показывать царящий там беспорядок и закинутую в дальний угол рухлядь всё равно не хочется. В один из таких дальних, словно бы забытых обществом, зарастающих бурьяном и заваленным проржавелым старьём уголков США мы и отправимся. Потому что каким бы блистательным и великолепным не был бы фасад, мы не можем говорить, что узнали страну до тех пор, пока не заглянем на задний двор к людям, озабоченным не карьерным ростом, а тем как бы свести концы с концами, чтобы хотя бы не умереть с голоду.

Бьюэлл — маленький городок в штате Пенсильвания, живущий за счёт сталелитейного завода. Раскатанная станками в ровную полосу расплавленная сталь создавала рабочие места и всё было хорошо. Время шло, прибыль исправно текла на счета в банке и в бумажники, но техника изнашивалась, а собственники даже и не думали о ремонте или замене отработавших своё агрегатов. Использовать ресурс до последнего! Получить максимум прибыли здесь и сейчас! А вот потом уже можно что-то решать и как-то действовать.

Последствия ждать себя не заставили и совсем скоро случилась авария, жутким образом отнявшая жизнь у нескольких рабочих и оставившая ещё одного с парализованными до конца дней ногами. Вскоре завод закрыли и это было начало конца Бьюэлла. Серьёзной работы не осталось, но банки всё равно требовали выплат. Одни кинулись прочь из города, другие покончили с собой в порыве отчаяния, третьи остались, сжав зубы, цепляясь то за одну, то за другую мелкую работёнку и промышляя браконьерством, чтобы было что положить в тарелку на завтрак, обед и ужин.

И хоть Бьюэлл — городок маленький, очевидно, что проблемы его жителей — это часть большой политической и экономической мозаики. И раз так, то насколько «Американская ржавчина» политически ангажированна? На самом деле немного. Вот, например, я, живущий в 2018 читал те несколько абзацев, где персонажи Майера, в буквальном и образном смысле, потрясают кулаками в сторону властей и невольно вспоминал пункты предвыборной программы нынешнего президента США Дональда Трампа. Создание рабочих мест, засилье эмигрантов, тьма импортных товаров, подминающих под себя американские продукты, изделия и ресурсы, а также ассорти региональных войн по всей планете, из-за которых здоровые мужики погибают где-то там вместо того, чтобы работать и наводить порядок в своей стране. Всё то, что не даёт вздохнуть полной грудью так называемому «ржавому поясу» Соединённых Штатов. И всё же в этих строчках живёт не столько гнев народный, сколько усталость, бессилие и горькая обида на принимаемые в высоких кабинетах решения.

Жаль, тебя не было здесь в семидесятые, Бад. Едва ли не каждые три года департамент покупал новые патрульные машины, с двигателями “корветт”. А потом наступили восьмидесятые, а потом мы не просто потеряли работу, но у людей вообще не осталось в жизни ничего хорошего, негде проявить себя. И надо радоваться, если есть шанс возить шваброй или выносить горшки. Мы откатываемся назад как нация, возможно впервые в истории, и виной тому не подростки с зелеными волосами и железяками в носу. Меня лично это не коснулось, но невозможно отрицать тенденции. Настоящая проблема в том, что у среднестатистического гражданина нет работы, в которой он мог бы реализоваться. Потеряешь гражданина – потеряешь страну.

Каждый, открывший книгу, должен понимать, что чтение предстоит вовсе не весёлое. И дело даже не во множестве заколоченных дверей и окон, за которыми когда-то, ещё совсем недавно кто-то жил и о чём-то мечтал. Дело и не в пожирающей, почти покинутый людьми город, зелени с раскиданным тут и там ржавым барахлом. Постапокалипсис, существующий всего-то в нескольких десятках километрах от бурлящей жизнью и высокими технологиями цивилизации, всего лишь декорация для великого множество ошибок.

Кто-то, не долго думая, уехал пытать счастья в другом, подобном Бьюэллу, городке или в мегополис, но вернулся ни с чем. Возможно, не стоило и уезжать? Но вот кому-то другому повезло выбраться из нищеты, став успешным человеком, своим для большого мира! Вот только, семья счастливчика так и осталась в богом забытой глуши. И все проблемы, какие были в родных стенах, только умножились, вплотную подобравшись к точке невозврата, когда при всём желании ничего уже не изменишь. Хочешь или не хочешь — принимай последствия, в том числе и трагические. Кто-то мог покинуть малую родину, мог пройти по верной, открытой добрыми людьми дороге, но почему-то решил повременить, подумать, набраться смелости, а потом прошло время и стало поздно. Можешь хоть об стенку головой в буквальном смысле биться, но той возможности, что была, уже и след простыл, а новой нет и уже, наверное, никогда не будет.

Ошибки на ошибках. Везде. Всюду. У всех. При этом каких-то особых пороков в «Американской ржавчине» нет. Балансирующий на краю пропасти забвения городок не ощущается такой уж мерзкой клоакой, на улицах которой живёт порождённая как отчаянием, так и почти совсем исчезнувшей полицией вседозволенность. Конечно, здесь достаточно наркоманов и сброда, готового запросто и без сомнений всадить нож под рёбра. И всё же, Бьюэлл — это скорее местечко, где люди быстро или медленно, но неотвратимо поглощаются, исчезают в двух болотах одновременно. Принявшая эстафету у закона джунглей экономика отбирает у человека всё, что у него есть, а собственные слабости добивают, заставляя изо дня в день наблюдать собственный конец.

Он не отрывал взгляда от точки между глаз Шведа, даже когда шар уже вылетел из руки. Целился. Сконцентрировался, чтобы попасть туда. Пытался припомнить руки Шведа, держал ли он оружие, но, похоже, нет. Ничего в руках не было. Безоружный человек, самые страшные слова. Зачем ты швырнул в него эту штуку? Потому что увидел его лицо. Потому что не мог бросить в мексиканца – задел бы Поу. Мексиканец прижал нож к горлу Поу, но убил ты не его. Тот, что умер, просто стоял в стороне.

***

Вот оно, объяснение. Свой в обмен на чужого. Мертвый Швед против живого Поу. Десять мертвых шведов или сотня. Сколько угодно, если это враг.

Вот также, как обезлюдевший, заросший сорной травой и забытый большим бизнесом Бьюэлл оказывается всего лишь декорацией для драматичного сплетения идущих каждый в свой тупик судеб, так и прожигающие дни до неизбежного прибытия на конечную остановку люди в свою очередь превращаются в основу, на которой развивается своеобразная, современная, американская версия «Преступления и наказания». Только, если Раскольников после убийства старухи-процентщицы не находил себе места, кидаясь от желания представить себя на всё право имеющим сверхчеловеком к горькому раскаянию маленького, смертного человечка, у Майера всё несколько иначе.

Взрослый, да ещё и перешагнувший средний возраст человек ещё может смириться и дожить остаток дней своих в богом забытом городке, а подросткам, молодёжи смириться куда сложнее, а то и вовсе невозможно. Одни станут наркоманами и бандитами, другие попытаются сбежать. Но что, если, едва ступив за порог, беглецы столкнутся с бандитами, которые не пожелают разминуться, чтоб каждый пошёл своей дорогой? Что, если один беглец испугается и убежит, оставив друга на произвол судьбы, но затем всё же вернется и точным броском камня убьёт одного из нападавших? Необходимая, совершенно естественная и правильная самозащита? Или убийство даже последнего бандита — это всё равно убийство? И что делать после этого? Не раздумывая, явиться с повинной? Или вернуться домой и хотя бы какое-то время жить так, будто ничего и не было? Быть может, всё обойдётся? Или лучше сбежать, скрыться, чтоб хватились, но ничего бы не нашли, попытались бы найти, да не сумели, а потом бы успокоились и забыли?

Именно такой выбор встаёт перед щуплым, мечтающим стать астрофизиком Айзеком Инглишом и его другом, драчливым верзилой, некогда потерявшем шанс начать карьеру в американском футболе Билли Поу. Переговорив меж собой, друзья решают разойтись по сторонам. Мечтавший распрощаться с Бьюэллом, затаивший обиду на отца и сестру Айзек уходит в манящие дальние дали, а спасённый метким ударом друга, в общем-то и не горевший желанием бежать, даже из такой дыры, в какую превратился городок, Поу возвращается домой. Совсем скоро выбор каждого превратится в самое настоящее и очень серьёзное испытание.

Он направился вдоль железнодорожных путей, ведущих от завода, прочь от города и старой школы, прочь от дома Поу. Прошлое быстро скрылось из виду. Насыпь узкая, извилистая, вырезанная в склоне холма, густой лес подступает с обеих сторон, звук шагов разносится далеко-далеко. Малыш по-настоящему отправился в путь. Одинокий сейчас, как и тогда, когда пришел в этот мир. Самое глухое время – дневные существа еще спят, а ночные уже угомонились. А Малыш все идет. В Калифорнию. В тепло своей собственной пустыни.

Айзек уйдёт далеко! Очень далеко для подростка с рюкзаком за спиной. Молодость будет шептать ему о романтике побега, а горечь толкать вперёд, всё дальше и дальше. Вокруг него раскинутся неизведанные просторы и это будет прекрасно! Порвать оковы, забыть запреты, вырваться из клетки, чтобы пойти, а потом поехать автостопом или даже запрыгнуть «зайцем» в один из вагонов грузового поезда. Из города в город, из штата в штат, назло всем ветрам и тем, кто остался там, где тебя уже нет! Тем более, что возвращение чревато арестом и поэтому выбора-то вроде как не остаётся.

Надо ли говорить, что казавшееся прекрасным путешествие совсем скоро превратится в отчаянную борьбу одинокого парнишки за выживание среди тех, кому до него нет никакого дела? А в это время шестерни закона всё-таки пришли в движение и известный горячим нравом Билли Поу пошёл по этапу по обвинению в убийстве. Потому что закон есть закон. А также, потому что новому окружному прокурору очень нужно прописать в послужном списке чью-нибудь поимку с последующий смертным приговором.

И пока где-то там Айзек познает разницу между реальностью и грёзой, Поу предстоит кое-что не менее серьёзное. Потому что быть известным по округе драчливым бугаём — это одно, а вот попасть за решётку, терпеть презрение, жестокие побои или влиться в тюремную, уголовную среду, стать среди них своим, заработать доверие и расположение услугами вроде избиения тех, кого тебе укажут — это совсем другое.

Это же свидетельство, что для всего есть причина, и хоть ты едва не прикончил того парня из Доноры, зато спас Айзека Инглиша. Это знак, и пошли они все на хрен, и Харрис, и прокурор, и все прочие, которых он даже не знает, ничего он им не расскажет, может, он и совершил в жизни один-единственный достойный поступок, но не собирается его профукать.

Да-да, через Айзека и Поу «Американская ржавчина» из социальной драмы превращается в историю о взрослении и проверке на прочность настоящей дружбы. Ведь одно дело, когда сбежал из дому вслед за мечтой, но потом вернулся, потому что всё оказалось сложнее, чем представлялось. Унизительно для бунтующей души, но вернутся, чтобы практически наверняка полицейские защёлкнули на руках наручники, кинули бы за решётку, а потом и вовсе отправили бы на электрический стул — это совсем другое. И стоит ли для самого Поу благодарность лучшему другу за спасение от верной гибели отсидки вместо него за решёткой, пресмыкания перед матёрыми личностями с верной перспективой смертной казни? И какие чувства как к Айзеку, так и к Поу проснутся у родных и чужих, когда пойдёт слух об убийстве? Одним, конечно, будет плевать, другие только порадуются, а третьи, до того как будто бы и не питавшие в двум друзьям тёплых чувств, наоборот откроются с новой стороны.

Завершая писанину хочу сказать, что я специально подбирал книгу, чтобы погрузиться в жизнь, быт и реалии тех американских граждан, которых никак нельзя назвать состоятельными и даже до среднего класса им далеко, потому что волей-неволей приходиться считать каждый доллар и каждый цент. Получил ли я что хотел? Скорее да, чем нет, но, если честно, мне не хватило. Не хватило, потому что чем дальше, тем больше Майер смещал повествование от социальной к психологической драме. Это сложно назвать минусом, потому что Майер мастерски погружает читателя в голову, в мысли каждого из персонажей будь то подросток или взрослые мужчины и женщины. Два жанра органично взаимопроникают друг в друга и в тоже время не оставляет ощущение, что из одной книги смело можно было сделать две. И, если бы так случилось, я бы не отказался почитать обе.

Как мужчина я должен равнодушно пробежать взглядом по описанию романа и тут же забыть о прочитанных строчках, а если и открыть книгу, то читать как минимум со скукой. Как человек современный я должен качать головой как при описании процедуры бинтования ног, так и от всех прочих вековых жёстких правил, выполнение которых превращает женщину в заключенную и рабыню в собственном доме, в верхней женской комнате за зарешеченными окнами. Но как человек, взявшийся читать эту книгу за обещанные в описании и отзывах красочные и подробные описания культуры доиндустриального Китая, я восхищаюсь!

Только гениальный писатель способен на то, что удалось Лизе Си, — вызвать к жизни не только своего героя, но и целый культурный слой, возродить отношения и чувства, часто нам непонятные.(с) предисловие от издательства

Не всегда, далеко не всегда восторженные предисловия от издательства оказываются правдой, но в случае со «Снежным Цветком и заветным веером» мне ничего не остаётся, кроме как присоединиться к похвалам. Наткнувшись в один из дней на краткое упоминание когда-то существовавшего к Китае тайного женского письма нушу живущая в США уроженка Франции с китайскими корнями увлеклась и вскоре решила совершить путешествию в отдалённую провинцию Поднебесной. Результатом поездки стало посещение местного музея, множество взятых автором у живущих там семей и лично заставших последние дни ушедших в прошлое традиций старожилов интервью. Увиденное и услышанное в Китае, а также множество консультаций по возвращению в США дали писательнице возможность создать роман, который можно порекомендовать не только для увлекательного чтения, но и, чем чёрт не шутит, в качестве прикладного материала начавших изучение синологии, науки о Китае.

Вместе с автором не могу не воздать и переводчикам, благодаря которым «Снежный Цветок и заветный веер» погружает в жизнь, в традиции, продиктованные древнекитайским философом устои и нравы, какими жили китайские девочки, девушки и женщины вплоть до конца девятнадцатого — начала двадцатого веков, без обилия, требующих пояснения в сноске, китайских понятий, названий и определений. Их здесь буквально по пальцам пересчитать! В большинстве случаев слова, которые были бы нам непонятны, даются нам уже переведёнными. Благодаря этому мы может прочитать о Дне Печали и Тревоги или о празднике Ловли Прохладного Ветерка без обращения к сноске. Иногда, когда заковыристое китайское словечко всё же используется, автор сама объясняет его смысл сразу, как только оно возникает в тексте.

И поскольку книга с самого начала задумывалась романом о живших в те времена людях, а не публицистикой, мы погрузимся в эпоху через рассказ уважаемой по всей округе от деревни Тункоу почтенной вдовы Лилии. Дожив до восьмидесяти лет, она расскажет нам и своим ушедшим в вечность близким о своей жизни с Молочных Лет, когда она была ещё свободной, бегающей по окрестностям девочкой, до первой встречи со своей лаотун Снежным Цветком, с поездки на цветочном паланкине в дом мужа до зрелых лет риса-и-соли, а затем через десятки полных драматичных событий лет ко Времени Спокойного Сидения.

Вместе с Лилией мы узнаем об искусстве тайного женского письма нушу, тонкостях и порядке множества обрядов и церемоний стоящего в ряду официально признанных этносов Поднебесной народа Яо. Но прежде всего мы зарубим себе на носу необходимость повиноваться, повиноваться и снова повиноваться Отцу, Матери, Старшему Брату, Старшей Сестру, мужу, свекрови и многим другим. Потому что только так и никак иначе, в соответствии с наставлении Конфуция обученная шитью, домоводству и хорошим манерам девочка сможет сначала хотя бы выжить, а потом уже стать достойной женщиной, умножив своим трудом, кротостью и гибким умом состояние и уважение как к родной семье, так и к семье мужа. Если же девочка никак не может научиться терпеть боль, рассеяна или того хуже свободолюбива, её саму вместе с семьей не ждёт ничего, кроме позора и обнищания.

Что-то мы узнаем лишь в общих чертах, иное гораздо более подробно, драматично и красочно. В одном случае созданной силой воображения картиной вполне можно полюбоваться, в другом захочется лишь поморщиться или даже содрогнуться. Конечно, больше всего впечатлений остаётся от аккуратно вписанный в текст экскурса в историю бинтования ног ради превращения девичьих ступней в идеальные бутоны золотых лотосов. Особенно впечатляют страницы, чтение которых позволит представить и прочувствовать процесс от начала и до конца, будь он трагичным в силу заражения крови, или успешным.

Естественно, я человек своего времени и своей культуры, но вот смотрю на фотографии и не могу понять, как такое могло считаться красивым, да ещё и сексуально привлекательным?! Однако, месье, то есть, конечно, мандарины и императоры знали толк в извращениях…

Я знаю, что в вашем доме есть девочка с хорошим характером и обученная домоводству. Ты и я родились в один год и в один день. Не можем ли мы стать двумя половинками?

«Снежный Цветок и заветный веер» — это книга как о стране и её культуре, так и о совершенно особенной связи двух девочек, чьи восемь знаков сошлись несмотря на разный достаток их семей. Волей судьбы эти девочки стали двумя уточками-мандаринками, двумя половинками, двумя лаотун, союз которых важнее замужества и одновременно отдушина в жизни, где вековые традиции обязывают с раннего детства и до старости сидеть взаперти, быть неизменно покорной и работящей. Родных сестёр ждёт неизбежная разлука после рождения первого ребёнка, муж может предпочесть бесплодной или рожающей только девочек жене наложницу, но союз лаотун должен быть нерушимым и вечным.

Красиво звучит, но тот, кто пожил достаточно, знает, что нет в этом мире ничего вечного. И никакие восемь точно совпавших знаков не помогут, если в единое целое сошлись две противоположности — богатство и бедность. Пока шла светлая, несмотря на сотни жесточайших правил и мучительную боль сдавленных бинтами ног, пора детства и юности Лилия из семьи крестьянина и Снежный Цветок из семьи, в предках которой был придворный учёный, были буквально воплощением поверяющих друг другу все секреты, вышивающих и поющих вместе, учащихся у друг друга и верных несмотря ни на что лаотун. Всё как будто бы осталось прежним, но в тоже время изменилось навсегда, когда перед крестьянской дочерью открылась дорога к богатству и уважению, а правнучка почитаемого при дворе императора человека вынуждена была опуститься едва ли не в самый низ общества, в грязь, в позор, в грех, в боль и в одиночество.

Спойлеры? Вовсе нет! Развязка раскрывается самим автором с самого начала. Жившая в грязи уточка-мандаринка поднялась ввысь и ослеплённая полётом не увидела и не поняла ни одну из терзающих упавшую с высоты в нужду бед. Горько и обидно, но во все времена во всех странах при всех порядках и традициях сытый, особенно поднявшийся из грязи вряд ли поймёт голодного. И пусть американка китайского происхождения писала свой роман о женщинах и женских чувствах для женщин, но разве только сдружившихся ещё девчонками, а затем повзрослевших, одиноких и замужних дам разводит социальный статус, достаток, семья и диктующий нормы поведения круг общения?

И всё же книга не о взращённой переходом от бедности к богатству спеси, равнодушии и жестокости. И в былые, строгие и суровые времена, и сейчас бывшие самыми близкими, верными и нежными друзьями и подругами предают клятвы детства и юности, расстаются, разрывают все связи, превращаясь в злейших врагов, не успевая осознать своих ошибок и примириться прежде, чем случится неизбежное. Но порой краткая или даже долгая разлука становится всего лишь мнимым затишьем перед бурей встречи и раскаяния. И так одна половинка пройдёт от бедности через ослепляющее заблуждениями богатство, глупость и жестокость к истинной мудрости, когда другая, навеки с ней связанная от богатства через обнищание, клевету и следующие одна за другой трагедии к истинной любви в самом широком смысле этого слова.

Начавшийся с «Птица» О Чхунь Хи, книжный поход по странам Азии продолжается! И поскольку я не просто хочу прочитать несколько книг корейских, китайских и японских авторов, но таких, через страницы которых можно было бы прочувствовать культуру, образ жизни и мировоззрение жителей экзотических в глазах европейского человека стран. Поэтому из всего, скажем прямо, небогатого ассортимента я выбрал дебютный роман Чон Унён за отмеченное в одном из отзывов множество понятий и описаний, наполняющих текст неповторимой атмосферой Поднебесной и Страны Утренней Свежести. Если кто-то из читающих эти строки может подсказать другие, ещё более атмосферные книги, премного буду вам благодарен :)

Сейчас я уже могу сказать, что книга одновременно оправдала мои ожидания и в тоже время оказалась совсем иной, отличной от родившихся после знакомства с описанием представлений.

В тени лагерстремии.

Атмосфера, позволяющая при развитом воображении увидеть, услышать, ощутить запах и почувствовать вкус того, что наполняет жизнь корейских и китайских мужчин и женщин, у Чон Унён, действительно удалась! Именно поэтому, если будете читать не бумажную, а электронную версию книги, обязательно удостоверьтесь в исправности сносок, которых по ходу чтения будет не просто много, а очень много!

Везде и во всём, начиная от семейной жизни, домашней утвари и еды, заканчивая профессиями, благоухающими цветами и вздымающими кроны к небу деревьями, открывший книгу встретится с традиционной для востока размеренной красотой и поэтичностью слога, а также множеством труднопроизносимых слов, за которыми в тех самых сносках будут открываться как экзотичные, так и на удивление знакомые и привычные вещи.

Хотите чего-то экзотичного, но менее поэтичного? Сразу после того, как завершится та часть книги, где царят свет и счастье, Чон Унён пригласит всех и каждого пойти, а затем и поплыть вслед за покинувшим семью младшим братом по маршруту курсирующих между Кореей, Китаем и Россией челноков-тайгонов.

Теснота корабельных кают, раскалённая духота автобусов, огромные сумки с женьшенем, элитным вином, экзотическими стимуляторами потенции, а порой и наркотиками во множестве тайных кармашков, давка, крики и старательно скрываемый страх у пограничного КПП. Странно и неуместно? Поначалу, действительно, так и кажется. Но по мере того, как две истории снова и снова перемежаются друг с другом, можно понять, что хоть они и говорят на разных языках, но в сущности об одном и том же.

Я поеду в Корею. Я стану его голосом, буду исполнять его волю и рожу ему ребенка. Я стану ему верной женой. Я обязательно стану счастливой. (с)

В описании было сказано, что роман был написан для описания бед, проблем и трудностей, с какими сталкивались китайские девушки, когда в стремлении найти лучшую, по сравнению с царящей в Поднебесной, жизнь они выходили замуж за корейцев, а затем переезжали вслед за своими мужьями в Страну Утренней Свежести. Но какие ассоциации возникают, когда представляешь себе всевозможные испытания, какие предстоят молодой жене на чужбине в чужой семье? Прискорбное, но совершенно естественное отторжение на национальной почве, по крови, чужая спесь, осознанная жестокость, лицемерие, алчность, похоть и много чего ещё, что пронизает всю человеческую историю и все культуры, какими бы своеобразными они ни были. Всё это в книге, действительно, есть и во всё это читателям предстоит окунуться, но только после того, как исчезнет вникуда успевшая уже настроить на свой лад семейная идиллия, под покровом которой не особо, впрочем, скрываясь, дремало самое настоящее безумие.

Естественно, эмигрировавшей за мужем-иностранцем молодой женщине в чужой, но ставшей по документам родной семье может свалиться на голову не только вышеперечисленные пороки, но и фобии, мании и комплексы того, кто стал ей мужем, его родственников, друзей, соседей или коллег. И всё же ввод в качестве одного из краеугольных камней психического расстройства с одной стороны поднимает градус драмы, а с другой — лишает задумку части потенциала. Потому что одно дело определяться в своём отношении к порокам и добродетелям персонажа пребывающего в здравом уме, другое — судить или оправдывать не владеющего собой безумца.

Женившейся на Лим Хэхве старший брат, Ли Инхо после несчастного случая потерял голос, вместо которого остался лишь неприятный, еле слышимый хриплый шёпот. В этом шёпоте младшему брату, матери и Хэхве волей-неволей нужно различать слова и фразы. Но ставший шёпотом голос — это меньшее из зол, потому что большее в том, что бывший когда-то во всех отношениях здоровым мужчиной Инхо превратился в малого, искренне любящего своих близких ребёнка с глазами невинного ангела, который требует постоянного, неусыпного внимания и обращается в безжалостного, дикого, бешеного зверя, если важный для него человек на что-то отвлёкся или слишком далеко отошёл, заставив несчастного пережить несколько мгновений ужаса одиночества.

Младший же брат, Ли Юнхо, изо всех сил опекающий живущего в теле мужчины ребенка с притаившимся монстром за спиной, проходит путь от почти фанатичной, угрюмой преданности первенцу семейства к тайной сердечной привязанности к Хэхве. Потом, уже вне стен родного дома он проходит и проплывает от жажды увидеть, услышать и ощутить прикосновение невестки к обретению свободы и душевной самостоятельности и от переехавшей в дом семьи Ли девушки из Китая, и от окончательно потерявшего себя брата.

Любовь — это утешение. Любовь — это не волнение, не увлечение и даже не страсть. Если нет утешения, то нет и любви.(с) Чон Унён, авторское послесловие

Вот тут-то и начинаются проблемы. Если любовь — это утешение, то она, по крайней мере, должна давать силы жить даже в самых тяжких, давящих и беспросветных ситуациях, а то и дарить мир и покой исстрадавшейся душе. Полная надежд и пребывающая на грани отчаяния Лим Хэхва, Ли Инхо, Ли Юнхо и их мать, действительно, находят мир и утешение в любви, но… Светлый и уютный мир домашнего очага рушится, а утешение от канувшей в лету любви вроде бы и даёт сил, чтобы двигаться, но в тоже время упорно тянет в прошлое, лишая возможности полноценно жить в настоящем. И, если говорить о субъективности, то со всеми вставшими против искавшей счастье Хэхвы злоключениями и грязью главы от её лица читаются гораздо легче и воспринимаются более близкими к заявленной в описании теме, чем душные главы от лица неприкаянного, балансирующего на грани между тоской одиночества и тихим безумием младшего брата.

Возможно, я что-то не понял и не прочувствовал так, как хотела автор, но в моём восприятии помимо знакомства с тяготами и трагедиями эмигрировавших из одной страны в другую «Прощай цирк» — это книга не столько о какой бы то ни было любви, сколько об одиночестве. Об одиночестве Лим Хэхвы и множества подобных ей девушек искавших счастье, но оставшихся ни с чем, об одиночестве запертого в собственном больном рассудке Ли Инхо, об одиночестве привязанного к калеке Юнхо и множества других людей ищущих опору взамен той, что была выбита из-под ног.

Небольшой, сначала как будто бы незатейливый, но, в конце концов, всё более и более душераздирающий роман южно-корейской писательницы, в котором читателю предстоит посмотреть на мир глазами покинутой сначала матерью, а затем и отцом, одиннадцатилетней Пак Уми, вынужденной без посторонней помощи заботиться и о себе, и о девятилетнем брате.

Взрослый человек — это ребенок, который вырос. Никто не рождается взрослым.

Для кого-то счастливое и беззаботное, но одинокое и полное тревог для Пак и её брата детство нашло на страницах этой маленькой книжки оригинальное воплощение в виде сидящей в клетке поющей птицы, принадлежащей ставшему соседом сестре и брату господину Йи.

Странный образ? Причём здесь детство вообще? Поначалу задумка корейской писательницы, действительно, кажется неуместной. Но, если подумать… Даже самое счастливое детство полно ограничений. И мальчишек, и девчонок ограничивает собственное ещё не развившиеся тело, детская, обреченная на крушение простота и наивность и, конечно, запреты родителей и всех прочих взрослых. В детстве всё делится на приносящий радость свет и пугающую, но в тоже время и спасительную тьму, на безоблачное счастье и горе, от которого хочется умереть вот прям сейчас, чтобы исчезло всё, что сделало нам больно. Каждый мальчишка и каждая девчонка подобной той самой птице радуется, когда кто-то взрослый приносит подарок, а затем хочешь или не хочешь приходиться ложиться спать, потому что тебе выключают свет и ничегошеньки с этим не поделаешь. И, конечно, мальчишки и девчонки мечтают стать взрослыми, свободными, как птицы, и взлететь в небеса к своей мечте стать самыми сильными, самым смелыми, быстрыми и ловкими, красивыми и без сомнений счастливыми!

Солнечный луч теплый, лед — холодный. Я — большая, Уиль — маленький. Все вещи, существующие в этом мире, твердые или мягкие, белые или черные, или красные, или желтые… День — светлый, ночь — темная. Но есть вещи, которые остаются непонятными. Как описать время между закатом солнца и ночью, которое люди называют сумерками? Что накатывает огромной волной на землю и небо, рождая в душе такую тревогу, что становится трудно дышать? В чем разница между «сейчас» и «тогда» и что заключено между ними?

Но рано или поздно приходиться взрослеть. Тело и разум с каждым днём дают всё больше и больше возможностей, но так просто взлететь за облака не получится. Свет и тьма распадаются на неисчислимое число оттенков серого, к родительским запретам добавляется множество диктуемых другими людьми в одном случае вполне справедливых и аморальных, циничных и бесчеловечных в другом ограничений.

Хорошо, если ребенок взрослеет постепенно, опираясь на заботу близких. Возможно, юность всё же сможет расправить крылья так, чтобы взмыть ввысь к мечте, пусть даже уже и не той, что жила в детских грёзах. Но кому-то, как Пак Уми и её брату, с самого рождения или раннего детства приходиться взрослеть, лишаясь одной опоры за другой или вообще без поддержки, чтобы хотя бы выжить. Выжить в мире, где на самом деле всем и в том числе должностным лицам нет никакого дела до друг друга, потому что все заняты своими проблемами и симуляцией бурной деятельности.

Подбитым птицам с подрезанным крыльями уже не взлететь в небо за мечтой. Попытавшись, они упадут на землю и будут вынуждены искать себе пропитание в грязи и рухляди, поглядывая на проходящим мимо в надежде, что им дадут хоть что-нибудь. Если силёнок всё же не хватит, изголодавшейся, раздавленной жизнью птице с переломанными крыльями не останется ничего, кроме как испустить последний, отчаянный крик в глухие, застланные угрюмыми тучами небо и замолчать навсегда.

Оставив лирику и символизм, скажу, что где-то до половины история хоть и с горьким привкусом, но относительно безмятежная, затем маховик жестокой судьбы начинает раскручиваться, чтобы, в конце концов, прийти к пронзительному финалу!

Кому-то хватило и нескольких глав "99 франков", чтобы уже никогда более не прикасаться к творчеству скандального француза, мой запас прочности оказался чуть большим и поэтому я взялся за ещё одну его книгу с той же самой темой и с местом действия, перенесённым из Франции в Россию. И, чтобы мне всё это было легче описывать, разделю книгу на три увиденные мной составляющие.

Бизнес.

«Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, аминь». Офигенный слоган! Современный мир живет по противоположному принципу: почти все мои коллеги получают деньги как раз за то, что с утра до ночи вводят во искушение ближнего своего. Это наша работа — мы искусители. Искусоведы на зарплате! (с)

Читать "99 франков" было тяжко и я бы даже сказал душно, а вот "Идеаль" не раз и не два вызывал злость, желание скрипнуть зубами и сжать кулак. Потому что одно дело, когда читаешь как верные слуги глобального бизнеса, то есть рекламщики сочиняют очередной слоган-титр, сценарий к рекламному ролику и дизайн плаката, чтобы сотворить блистающий великолепием фантик для того, что выйдет из строя или из моды уже через неделю, месяц или максимум год после покупки, но совсем другое, когда тебе описывают работу нанятых рекламными или модельными агентствами так называемых скаутов.

Оплачиваемые самыми разными брендами, охотники за юными красотками снуют по улицам и проспектам, рыщут по рынкам и наблюдают за девушками, выходящими из университетов. Опытные и искушенные скауты одним взглядом отбирают чьих-то дочерей по длине ног, объёму талии и бедер, чувственности губ и красоте глаз. Отобранные таким образом направляются на фото-пробы, где фотограф будет просить, а вернее требовать "любезно поунижаться" в самых разных позах, в одежде и без, чтобы понравиться, а вернее возбудить и самого фотографа, и тех, кто ему платит. И, если с фото-пробами всё проходит успешно, перед девушками открываются двери прекрасного и сияющего великолепием мира рекламы и высокой моды! И не беда, что за мимолётным успехом последует забвение. Быть может, красавице повезёт удачно выйти замуж? Впрочем, это всё в лучшем случае, а в худшем... служба эскорта или и вовсе сексуальное рабство у какого-нибудь олигарха. И боже упаси девушке и её родителям вздумать сопротивляться! Потому что, проблемы вроде бы есть, но... Какие могут быть проблемы, если на огонёк заглянули накачанные братаны, которым и всего-то надо, что осведомиться, есть ли у семьи какие-нибудь проблемы?

Не могу сказать, что исповедь бывшего сценаристом-креатором охотника за топ-моделями стала для меня откровением, но... Когда где-то там во Франции и в США месье трудится, кхм-кхм, в поте лица, чтобы самым наглым и в тоже время совершенно законным образом ограбить для себя и для больших боссов-глобалистов кошелек потребителя — это воспринимается вполне нормально. Ну циник, ну мизантроп, ну похабник, ну наркоман, зато как правду-матку режет! Иными словами, в основном я относился к Октаву нейтрально с долей сочувствия.

Но, когда тот же месье, как самый настоящий охотник, рыщет по городам и весям России "нулевых", выцепляя из общей массы ещё не достигших совершеннолетия девчонок по-сексуальнее, чтобы искушающая самцов и самок по всему миру индустрия на пару-тройку лет вознесла отобранную по всем правилам добычу на вершины славы и баснословного состояния, подложив в процессе под одного, другого, третьего богача, а затем без сомнений и сожалений выбросила бы отработанный материал за ненадобностью, когда об этом читаешь, сложно остаться нейтральным. Не раз и не два мне казалось, что на лице знакомого мне прохвоста проступают самые настоящие клыки эстетствующего хищника, которого хочется схватить за руки и обработать так, чтобы и думать забыл промышлять в России!

Драма.

Если в "99 франках" я видел истинную сущность Октава пусть и обессилевшей, сдавшейся порочному напору системы и развращённому химией тела рассудку, но всё-таки живой, то в "Идеаль" я как будто смотрю на конвульсивно содрогающийся труп того, что было Октавом, но всё-таки не уцелело, погибло, уступив всю полноту власти над судьбой конченному мерзавцу, для которого нет ничего святого. И поскольку "Идеаль" - это разделённая во времени одна большая исповедь Октава знакомому священнику в восстановленном храме Христа Спасителя, иной раз так и кажется, к святому отцу пришёл не человек, а искушенный демон, который раскаивается в том, в чём в общем-то и не собирается раскаиваться.

И пока труп погибшего, уничтоженного происходящим вокруг Октава продолжает по инерции содрогаться от кипевшей в нём когда-то борьбы, демон наслаждается прогнившим миром и игрой в раскаяние, поучая священника о том, что стоящие в основе христианства, призывающие к борьбе с искушением идеи потерпели поражение и потому устарели. Позже, когда возникшие от одной, ставшей для него уникальной модели чувства набирают силу, Октав почти воскресает, но лишь для того, чтобы, предав свой последний шанс, возненавидеть сначала вконец разложившегося себя, а затем и весь мир.

Политота.

Раз уж автор перенёс действие из Франции и США в суровую, заснеженную Россию, могло ли обойтись без рассуждений о русской культуре и политике как уже развалившегося СССР, так и Путина, ставшего первым лицом страны вместо и после одного дедушки, который "устал и ушёл"? Нет, конечно. Да и странно бы было, если бы автор отправил своего персонажа в страну медведей, бабушек, балалаек и водки, не попытавшись описать через призму своих взглядов нашу культуру, живущих на необъятных просторах мужчин и особенно, конечно, женщин, а также сменяющие друг друга политические режимы.

В рассуждениях Октава об уникальной красоте и особенностях многонациональных традиций и ценностей, о людях вообще и о женщинах в частности ничего особенного по моему нет. Так или иначе знакомые с отзывами иностранцев о нашей суровой, непостижимой стране не найдут в книге ничегошеньки нового. А вот с политической позицией у Октава как-то странно…

В сети о Бегбедере написано, как об эстете, снобе и горячем стороннике коммунизма в общем и марксизма в частности, однако… Может быть, я чего-то не понимаю во внутренних конфликтах левых идеологий, но… Пережёванный глобализмом месье Паранго питает одинаковое отвращение как к СССР, история которого содержала в себе в том числе и правление Сталина, так и новой, сначала ельцинской, а затем путинской России. Последняя становится виновной вдвойне, потому что, став частью ненавистного Октаву мирового капитала, избрала себе президентом человека, бывшего некогда офицером КГБ, а затем служившего в возникшем из ужасающего прогрессивную общественность органа безопасности ФСБ!

Что-то подобное я встречал у Ремарка, персонаж которого в романе «Искра жизни» поставил знак равенства между советским коммунизмом (которого на самом деле так и не удалось добиться) и немецким фашизмом. Вот только, прочитав некогда подряд несколько книг Ремарка, я очень хорошо прочувствовал, что в глазах смертельно уставшего от изувечивших всю его жизнь ужасов и бед автора едва ли не всякая власть, имеющая стремление куда-то зачем-то тащить обычного человека, преступна по определению! А вот политическая позиция Октава Паранго так и осталась для меня загадкой. С одной стороны в одной из строк упоминается, что после событий «99 франков», Октав какое-то время работал в родной Франции пиарщиком кандидата от социалистов, с другой стороны — после двух книг, при всем его отторжении капитализма у меня не получается воспринимать его ни как социалиста, ни как либерала. Зато со всем вылившимся на страницы книг, беспросветным цинизмом самого Бегбедера и ставшим его вымышленным альтер-эго Октава Паранго запросто можно назвать нигилистами.

Ну и напоследок.

— Не знаю почему, но чем дальше, тем больше вещающий о жестокой реальности автор свалился во что-то несуразное и странное. И, если по ходу чтения здравый смысл заставил засомневаться в правдоподобии лишь пару раз, то в финале… В финале три бьющих в глаза идиотизма вроде бы и создали трагедию с подтекстом, но в тоже время заставили вздохнуть, покачать головой и спрятать лицо в ладонях. Возникло ощущение, будто Бегбедеру изменила муза или же он написал концовку «на отвали». Возможно, автор поджимали сроки сдачи книги в печать или…?

— Кому-то было тяжело читать и «99 франков», и «Идеаль», потому что автор не стеснялся практически на всех без исключениях страницах расписывать что-то мерзкое, будь-то описание приёма очередной дозы наркотика или похабные кутежи. Мне же пришлось преодолевать себя, чтобы прочитать о российских похождениях так и не ставшего революционером сломленного человека, потому что по неизвестным мне причинам большая часть текста состояла из абзацев, занимавших не половину страницу и не страницу, а лист-другой безо всякой красной строки. Я, конечно, не профессиональный писатель, но с какой бы мрачностью не копался бы в себе персонаж, периодическое деление текста на удобоваримые абзацы — это что-то вроде элементарного и к тому же здорово облегчающего чтение правила хорошего тона для любого автора. Так что, как бы мне не понравилась дилогия, обличающая через Октава Паранго захватившие мир сначала рекламный, а затем и модельный бизнес, за такое вот оформление повествования вам, месье Бегбедер однозначный минус!

Давайте на секундочку представим случайного человека живущего в любой стране хотя бы более-менее развитой стране. Он сидит в своей квартире или частном доме перед экраном телевизора. Буквально секунду назад он смотрел очередной эпизод своего любимого сериала или выпуск новостей, но сейчас перед его глазами... реклама!

В обстановке только что завершенного евроремонта молодая, красивая женщина делится со зрителем своим счастьем от того, что в её жизни есть самое лучшее подсолнечное масло, самый вкусный, питательный и полезный йогурт, самая вкусная и аппетитная колбаса, самый качественный пылесос, стиральный порошок с самой удобной и надежной стиральной машиной. Женщина уступает место мужчине, которому не терпится рассказать о восхитительном лосьоне после бритья, домашнем инструменте и, конечно, автомобиле, от одного вида которого все соседи и коллеги будут умирать от зависти!

Одна реклама не вызовет никакого интереса и тут же забудется, другая увлечет и буквально врежется в память. Естественно, никто, кроме адептов секты надкусанного яблока, не вскочит с уютного кресла, чтобы побежать в магазин, вывернуть там свой кошелек и купить то самое, обязанное быть вкусным, питательным, качественным, но... Когда поход в супермаркет всё же состоится, ставший покупателем зритель не сможет пройти мимо прилавка с той самой, без всяких сомнений лучшей покупкой и не призадуматься о том, что в рекламе-то, наверное, не врут и оно того наверняка стоит, а, значит, нужно брать и идти к кассе, чтоб хотя бы на время стать счастливее бедолаги, у которого ещё нет, а, может быть, и не будет никогда заветного товара!

А теперь, пожалуйста, снимите розовые очки. Потому что, если вы этого не сделаете, успешный, но напрочь разочаровавшийся креатор, то есть сценарист рекламного агентства «Rosserys & Witchcraft» Октав Паранго осыпет вас градом пощёчин, а потом просто набьёт морду, облив потоком нецензурной брани, чтобы вы очнулись, открыли глаза, задумались и осознали что, зачем и почему собираетесь покупать!

"Вот так-то и завязывается длинная цепь рекламного презрения: креатор презирает агентство, агентство презирает рекламодателя, рекламодатель презирает потребителя, потребитель презирает себе подобных." (с)

Молодой, полный энтузиазма идеалист, ненавидящий и презирающий бизнес, сам становится его частью, чтобы попытаться сделать мир хотя бы немножечко лучше, совершить революцию изнутри! Конечно, его замысел терпит крах, а он сам приходит в отчаяние от осознания того, что и каким образом движет современное общество.

Если характеризовать "99 франков" в сравнениях, то книгу Бегбедера можно представить своеобразной смесью чёрной комедии "Волк с Уолл-стрит" с Леонардо Ди Каприо и "Исповеди экономического убийцы" Джона Перкинса. Особенно справедливым это сравнение становится с учётом причин, по которым ставший альтер-эго Бегбедера Октав Паранго взялся писать эту книгу.

Во-первых Октав открыто говорит о том, что хочет встряхнуть и разбудить ослепленного льстивыми обещаниями с экрана телевизора, из динамика радио и рекламных плакатов потенциального покупателя, готового уже раскошелиться на то, что ему на самом деле и не нужно. Во-вторых разочаровавшийся революционер-идеалист осознал, что буквально завяз в ненавистной ему системе, и потому засел за книгу, содержание которой должно подвигнуть боссов вышвырнуть его из агентства. Именно так, потому что уходить по собственному желанию, означает признать своё поражение в противостоянии с системой, а Октав ни за что на свете не хочет бросать своё знамя свободы к ногам глобального бизнеса! И, наконец, развращённый системой, но всё же хранящий в глубине души искорки идеалов хочет просто-напросто исповедаться перед читателем.

Собрав в кучку все три причины, Октав выворачивает наизнанку прогнившие нутро великолепной снаружи, но аморальной, омерзительной, насквозь лживой, полной похоти, цинизма, алчности и эгоистичного расчёта системы. Системы, которая из кожи вон лезет, чтобы уверить потенциального покупателя в том, что работа производителя, то есть рекламодателя и рекламного агентства происходит исключительно во имя пользы, радости и счастья простого человека, когда на самом деле... На самом деле боссы мировых брендов давно поставили выкачивание прибыли на максимум, выкидывая на прилавки не всё более и более качественное, а всё более и более новое, в новой, яркой упаковке, щеголяющее цифрой, обозначающей якобы революционную, с до того невиданными и немыслимыми преимуществами версию трудов химиков, кулинаров, инженеров, программистов и дизайнеров, обязанное стать мечтой для тех, над чьей головой потрудились рекламные агентства. Потому что, если ставить на качество, и расходов на производство продукта больше, и однажды отоварившейся покупатель когда ещё вернется к прилавку, чтобы сменить старое новым. Нет, максимальный профит здесь и сейчас! И завтра, во что бы то ни стало нужен максимум из кошелька потребителя! И послезавтра! 365 дней в году и вечно! Кто-то против? Что-то там вещает о совести? Вот ведь примитивный пережиток допотопных времён, не способный осознать тенденций.

Вместе с Октавом читатель посетит совещания, на которых каждый из работников стремится подсидеть коллегу, чтобы выслужиться перед боссом. Затем погрузиться в работу корпящих над разными версиями сценария креаторов, которым за один удачный титр, то есть слоган впоследствии отвалят столько денег, сколько никогда в жизни не видывал добропорядочный гражданин. Потом погуляет по солнечным пляжам и проспектам Майами, наводнёнными слетевшимися со всех концов земли работничками рекламных, модельных и других агентств вместе с множеством других сорящих деньгами и знающих толк в самых разных извращениях особ. Вы даже заглянете на церемонию вручения международного фестиваля рекламы в Каннах, куда помимо номинированных в тех или иных категориях креаторов прибудет великое множество мультимиллионеров и миллиардеров, владеющих уже известными и ещё только набирающими силы, амбициозных брендами.

И раз уж книга задумывалась рассказом не только о рекламной индустрии, но и об одном маленьком человеке внутри всей этой свистопляски, постарайтесь не потерять его, чуть менее, чем полностью, завязшего в хищном болоте, обретающего против своего желания успех. а затем теряющего всё. Да и возможно ли вообще стать частью безжалостной системы, а потом, не потеряв себя, развалить её изнутри? Или система неизбежно изменит наивного идеалиста, либо перевернув все его устремления с ног на голову, отвратив от прежних идеалов, пропитав соблазнами, либо оставив от человека действующую на автопилоте оболочку с потерявшей управление, обессилевшей, разочаровавшейся вообще во всём личностью внутри?

Минус у книги только один - неприемлющий нецензурной брани, обильного цинизма, такого же обильного описания всяческого похабства и регулярного употребления наркотиков читатель может сплюнуть и даже не отложить, а с отвращением и омерзением отшвырнуть книгу, черкнув себе в памяти никогда более не прикасаться ни к какому творчеству Бегбедера. И спасения от этого нет ни в одной из глав! Всё, о чём я только упомянул, размазано ровным ровным слоем едва ли не первой и до самой последней страницы. Либо мы читаем, как сам Октав перемежает срыв покровов с глобального рекламного бизнеса с потреблением очередной дозы кокса, от которого у него по утру немеет нос, и тестированием всех поз Камасутры сначала со своей пассией, а затем с элитной проституткой, либо тем же самым дома, на работе, в номере отеля, на пляже, у бассейна, да и вообще везде, где захочется, занимаются его коллеги, сотрудники других рекламных агентств и прочие, способные позволить себе оттянуться таким образом.

С одной стороны гадко и не просто гадко, а до такой степени, что буквально задыхаешься от вони аморальности, какой пропитана жизнь так называемых успешных людей, с другой стороны... Читатель хотел познать изнанку мира гламура, в котором текут реки из сотен миллионов и миллиардов франков, евро, долларов и прочих валют? Так получите и распишитесь! Иными словами, всё, что ни есть, в книге отвратительного, абсолютно органично. Поэтому, книга не столько для тех, кого интересует как так рекламщики по заказу финансовых воротил ведут к прилавкам толпы легковерных, сколько для тех, кто в силах выдержать близкое знакомство со стоящим в ослепительном свете прожекторов, разодетым в сверкающие одежды хитроумным, гниющим монстром.