— Пы́лай! Пы́лай, я тебе говорю!..Отры́щь*!!.. Кому сказала, отрыщь!!! ... Со́рва, етить твою налево!! А ну марш сюда!!! Паразиты, ну ты посмотри на них!
Эльма возмущённо топнула ногой и обернулась к Смета́нке в поисках сочувствия и понимания. Как оказалось — напрасно. Воспользовавшись тем, что хозяйка отвлеклась, рысак потихоньку отошёл в сторону. И теперь, когда Эльма обернулась и осторожничать больше не было смысла, Сметанка победно фыркнул, притопнул передними копытами и помчался вниз по холму — к веселящимся среди мотыльков* и медоцвета* друзьям.
— Да вы издеваетесь! — Эльма в отчаянии хлопнула руками по бёдрам.
А ведь как хорошо всё начиналось...
***
Утро, тихое и нежное. Солнечный свет, лениво обнимающий сначала дальние горы, а затем и пустыню. Прохлада анфилад Храма. Столик в саду, под сенью лимонных деревьев. Жёлтые солнышки плодов — только руку протяни. Их цитрусовая свежесть, объединившись с тонкими нотами благоухающих по соседству пионов, смешалась с ароматами мёда, свежесваренного кофе и выпечки на столе, создавая притягательную атмосферу неги и лени. Одно слово — идиллия.
Казалось бы, сиди себе с чашкой у фонтана, внимай шёпоту водных струй, ешь круассан и наслаждайся жизнью и собой.
Так нет, как же, держи карман шире!
Где-то там, в недрах мозга, из кладовых Чертогов Разума, выбралась кристально простодушная Мысль: "А не проехаться ли по утреннему холодку до дворца Ба́ррета*? Только представь себе: разнотравье холмов, солнечные зайчики, пробивающиеся через раскидистые кроны леса Опекунов, шум порогов реки Тэ́нкиль, мерный стук копыт по бархату альманди́ны, восторженные взгляды местных. Мммм... Сказка..."
"А почему бы и не "да!" — Согласилась с Мыслью Эльма.
— Всем подъём! — Решительно звякнув чашкой о блюдце, она вскочила со стула и присела к дремавшему у стола Пылаю.
Почесала его нос. Подёргала за ногу. Взлохматила шерсть на боку. Попыталась поднять голову.
Пылай и ухом не повёл. В то время как люди тратят годы на обучение актёрскому мастерству, русские псовые* рождаются уже академиками. И в данный момент, на разноцветной плитке садовой дорожки, Пылай давал свой коронный бенефис, выступая в роли старинной, громоздкой шубы, из которой старательная служанка вытряхивает моль. Все мышцы его огромного тела, казалось, превратились в кисель. Причём в кисель, на который действует гравитация как минимум двух Юпитеров. Какую часть ни пытайся поднять.
Эльма сдалась и разжала руки.
— Ну всё, СиСи Кэпвелл*. Оскар за лучшую кому твой, претенденты отвалились ещё на отборочных. Вставай, гулять едем.
Пылай выдержал мхатовскую паузу, затем не торопясь отлепил плечи, шею и длинный нос от пола, принял позу "Клеопатра разрешает Цезарю подарить ей Рим" и открыл глаза.
— Гулять со мной пойдёшь, спрашиваю, ленивая ты жужелица?
Не выходя из образа, Пылай задумчиво скосил глаза на свой хвост. Косматое прави́ло* медленно сдвинулось сначала вправо, потом влево. Затем ещё раз. Создавалось впечатление, что борзой проводит перекличку и проверяет все ли детали организма проснулись и скоординировались в рабочем режиме.
— Ну, нет так нет. Хозяин — барин.
Эльма выпрямилась и повернулась в сторону выхода.
А там, у открытых створок двери, нетерпеливо пританцовывая, уже вертится, оправдывая кличку*, вся энергия Вселенной, утрамбованная в разноцветную собачью шкуру. И, разумеется, в глазах немой укор Великого Охотника, который уже давно собрался и стоит тут весь готовый, в то время как "Тебя, хозяйка, хоть за смертью посылай, честное слово!"
Вздохнув, Эльма собрала посуду со стола и пошла за Пылаем, который дождавшись первого шага хозяйки в сторону дома, умчался вперёд. Цокот его когтей постепенно затих где-то в глубине Храма.
Переодевшись для прогулки и закрепив на прическе очаровательнейшую серую шляпку с огненным топазом и кокетливой вуалью, Эльма направилась к конюшне.
Пустые коридоры Храма Перекрёстка жили своей жизнью, в которой, за неимением людей, главные роли играли свет, тени и звук. Квадратные плиты пола убегают вдаль, ряды высоких колонн сопровождают их с обеих сторон. Серый пористый камень сменяется розовым, сверкающим как оперение фламинго, мрамором. Мрамор — тёплой охрой запечённой глины, керамика — белоснежным бархатом штукатурки, выведенные рукой художника рисунки —узорами, созданными самой природой.
Неизвестный архитектор вдоволь поиграл с измерениями. Нефы* Храма перетекали один в другой без видимых границ и никогда не пересекались. Ты просто поворачивал в любую из сторон или обратно — и делал шаг уже в другом коридоре.
А там, за колоннами, спрятанные в тени деревянных сводов или наоборот, раскрашенные цветными пятнами лучей, пробивающихся сквозь стекла витражных крыш, ждали они — двери в иные миры. Окон здесь не было.
Звук шагов Эльмы то гулко отзывался эхом, то пропадал, делая тишину абсолютной. К акустическим странностям Храма привыкнуть было труднее, чем к другим. Ладно шаги, а вот когда ты перестаёшь слышать вообще всё — такое тотальное отсутствие звука, это поистине испытание для любой нервной системы.
Хотя, как затем решили Хранители, если незаметно завести в такой коридор Эльму, когда она отчитывает тебя по первое число, потому что ты слегка накосячил и зазря разбудил её в пять утра, когда она заснула только в четыре (до этого сутки разгребая твой другой косяк) — это на редкость полезный эффект и Храм не дураки делали.
Почувствовав на себе чей-то взгляд, Эльма оглянулась. На старых сундуках, сваленных у одной из колонн, сидел хому́ша. В лапе зажат кусок пирога. Круглые карие глаза внимательно следят за нахальной людью, прервавшей его завтрак.
"Ну чудненько. Где один — там и толпа". — Эльма мрачно разглядывала зверька.
Мышей на Перекрёстке не было. Как и крыс. То есть были когда-то, но очень давно, если верить Библиотеке, где в самых старых обрывках книг упоминались лишь легенды о них. Не успели мышастые тогда расположиться в новом мире, как их быстро вытеснили хомуши. Эдакая смесь коалы и зайца, ростом меньше ладони — они так же жили семьями (хоть и не такими большими) и тащили в свои зубастые пасти всё, что не приколочено. Бесшумные, серые, с коричневой мордочкой, цепкими лапками и пушистыми лопухами ушей — эти милашки наводнили весь Перекрёсток. Кроме гор. Вот их хомуши почему-то не любили.
Людей (а также не совсем людей, и совсем не людей) хомуши не боялись, однако под ноги не лезли, предпочитая жить своей невидимой, параллельной жизнью, у тех под носом. И за их счёт, желательно.
В целом хомуши были вегетарианцами. Но с радостью вносили в своё меню как кулебяки с мясом, так и свежие яйца из ближайшего птичьего гнезда. Кошек игнорировали. Собак — опасались. И не терпели лошадей. Была за ними такая странность. Никогда не селились в конюшнях и рядом с загонами для коней. Хотя та же овчарня или, скажем, свинарник, их абсолютно не смущали.
Избавиться от хомуш невозможно. Отраву чуют, ловушки вычисляют. Было дело, в старину один психанул, спалил овин и летнюю кухню. Хомуши, там жившие, дружно откочевали в ближайший лес. А когда бедолага отстроился заново, также дружно вернулись обратно, захватив с собой и своих лесных родственников, в своё время гостеприимно принявших погорельцев.
Так что жители Перекрёстка давно смирились с таким соседством. Максимум — тапок швырнут, если вдруг увидят.
У Эльмы тапка не было, а сапоги снимать долго. Поэтому она только погрозила хомуше пальцем.
— Твоё счастье, что Пылай тебя не видит. В миг бы сам в завтрак превратился, воришка ушастый.
Впрочем, угроза была липовой. Пылай, как и Сорва, ручная ласка Гая, обмозговав запреты своих нервных, но любимых хозяев, пришли к выводу, что вообще всё живое, что живёт в домах и дворах — это домашние животные и трогать их нельзя.
Внести корректировки в эти умозаключения ни у Эльмы, ни у Гая не получилось. Попытки других желающих "показать, как надо правильно воспитывать питомцев", привели к очевидному посрамлению "специалистов" и породили пару-тройку весёлых историй, ставших затем частью местного фольклора.
***
Конюшня Храма встречала запахом сена и яблок. Это было одно из двух мест, где круглосуточно кипела жизнь. Вторым таким местом была кухня. И там, и там, работали киве́йцы.
На конюшне их было пятеро. Жители дальнего мира из Триад Поймы, внешне они больше походили на магических существ, чем на людей. Ростом в половину человеческого, с руками и ногами длиннее, чем принято, они шустро сновали среди денников, обихаживая их четвероногих постояльцев.
Внимательные оранжевые глаза с вертикальными фиолетовыми зрачками, мгновенно распознававшие малейший непорядок, большой нос, способный почуять неприятности за милю, волосы, собранные на макушке в хвост, настолько длинный, что подметает пол в такт шагам хозяина — всё это выделяло их в любой толпе, даже в столь разношёрстной, как на Перекрёстке. И вдобавок ко всему — музыка. Руки и ноги кивейцев украшали затейливые браслеты. При любом движении владельца, они начинали звучать. Поэтому кивейцев всегда сопровождает негромкая мелодия, как будто рядом играет невидимая флейта.
Манна Та, главный конюх, радостно закивал Эльме, махая рукой в сторону стойла.
— А я знал! Леди возьмёт Танк! Не зря мыли, не зря гриву плели. Надо гулять, красу нельзя прятать! Нельзя дома сидеть!
Кивейцам было сложно выговаривать имя коня — Сметанка*, поэтому они сократили его до Танк, чем всегда здорово веселили Эльму.
Серый в яблоках орловский рысак действительно был заметно крупнее, чем обычные лошади Перекрёстка. Даже среди коней Хранителей, только Аки (конь Хика) и Тима (конь Адама) могли сравняться с ним ростом.
Хозяйка протянула руку и Сметанка тут же уткнулся бархатным носом в её ладонь.
— Да, красавчик. Поедем к Баррету. Знаешь же, как он к тебе неровно дышит.
Сметанка радостно тряхнул гривой и зайчики от вплетённых в неё блестящих бусин рассыпались по стенам цветным салютом.
***
Чтобы не плутать по коридорам, Эльма и шагающий за ней Сметанка, срезали путь к выходу, пройдя через главный внутренний двор Храма.
Там, расположившись на противоположных скамьях, обложившись горами книг и странных механизмов разных форм и конфигураций, Хранители Гай и Ла́ро вели весьма активную беседу.
С другой стороны двора, прислонившись к колонне, на них скептически взирал Хик.
Всем видом разделяя его пессимистичный взгляд на происходящее, на барельефе рядом, примостилась Сорва. От ласок из Земного мира она отличалась тем, что была всеядной и никогда не линяла, оставаясь шоколадно-белой независимо от сезона.
Если приглядеться, можно было заметить тонкую полоску серьги в её аккуратном ушке. Знак того, что у зверька есть хозяин. Когда Эльма впервые увидела Сорву — серьга была зелёного цвета, цвета бродячих артистов в мире Гая. Став Хранителем, Гай первым делом заменил серьгу на белую. Право на белый цвет в его мире принадлежало только королевской семье.
Занятие вакансии Хранителя, разумеется, никак не влияло на фамильное древо и в крови уровень аристократизма не подскакивал, оставаясь прежним.
Так что с точки зрения закона — Гай наглый самозванец, которого следует располовинить на лобном месте вместе с его зверьком и затем закопать частями в самых труднодоступных районах страны.
Однако дело в том, что закон законом, голубая кровь — голубой кровью, а жить королевским особам хочется ничуть не меньше, чем последнему оборванцу. Желательно, в целом виде и полном комплекте. А эта опция может очень быстро стать недоступной, если пытаешься мериться авторитетом с Хранителем Перекрёстка. И когда к королю прибежал радостный горожанин, сообщить что " премерзкий менестрель посмел", король, не раздумывая, приказал тут же отправить этого ревнителя порядка на городскую площадь и провернуть там с ним всё то, что полагается делать с коварными подстрекателями и хулителями монархии.
За наглую клевету на любимого троюродного дяди кузины бабушки — внука, со стороны папы.
Поэтому Сорва спокойно щеголяла белой серёжкой, а Гай — белой лютней и перевязью. Несмотря на крайнюю непрактичность последних.
— Где гулянка? — Менестрель приподнял бровь, оглядывая Эльму. — Почему без нас?
— Нипочему. Нет гулянки. Проедусь до Замка, воздухом подышу.
— В таком виде?!
— Что тебе не так? — Эльма остановилась и в упор посмотрела на Гая.
— Ты не так! Ты обычно нормальная. А сейчас вот — костюм, шляпа, сапоги!
— То есть нормально — это когда я выгляжу как голь перекатная*? Не выспавшаяся, не умытая, по горло в пыли и одетая в то, что под слоем грязи трудно опознать?
— Нормально — это не сверкая драгоценностями в 8 утра! Приличные леди...
— Приличные леди не сверкают драгоценными камнями в 8 утра, потому что они просыпаются в полдень! А просыпаются в полдень они, потому что никакие идиоты не колотят в их дверь в 5 утра...
— Я извинился! Не съезжай с темы, вопрос был о другом! Ты же понимаешь, я как мужчина, обязан обеспечить твою безопасность...
— Гай, ты ведь понимаешь, что ты себя закапываешь? — Ларо наблюдал за происходящим, по обыкновению чуть наклонив голову, чтобы не мешала чёлка.
— Угу. Обеими руками. — Хик поделился с Сорвой орехом. — Не мешай. Пусть продолжает.
Гай и Эльма замолчали, сверля друг друга взглядами. Но ритм ссоры сбился, праведный гнев превратился в развлечение для наблюдателей и к тому же Сорва, сообразив, что Эльма и Сметанка едут гулять, окончательно отвлекла спорщиков проскакав через зал и остановившись рядом с Эльмой. Встав на задние лапы, она вопросительно смотрела на хозяина.
Гай махнул ей рукой, мол едь, отпускаю.
Тогда Сорва повернулась к Эльме, умильно сложив передние лапки.
Эльма, наклонившись, протянула руку. Сорва мигом взобралась к ней на плечо, но здесь не осталась. Она ловко перебралась на Сметанку и удобно устроилась у того между ушей, крепко держась лапами за ремни оголовья и гриву. Сметанка приветственно фыркнул подружке и слегка качнул головой.
Эльма двинулась было вперед, но запнулась о какой-то нелепый клубок переплетённых железок.
— А что вы, собственно, здесь делаете? — Она с подозрением оглядела Хранителей.
— Пытаемся разобраться что здесь что. — Ларо качнул толстой книгой в руке. — Вот, например, Смыкатель, 3 части. Это, наверное, одна из них.
Он задумчиво кивнул на квадратное деревянное нечто. Костяные подвески на шпильках, скреплявших его черные, собранные в тугой пучок волосы, качнулись в такт.
— И зачем Вам это? — Подозрительность Эльмы усилилась.
— Ну надо же в конце концов порядок навести! — Гай разглядывал блескучий треугольник из непонятного материала. — Сама же возмущалась и требовала.
— Хи́льдерик*? — Эльма вопросительно глянула на Хика.
— Пусть. Свободное время есть, так хоть с пользой.
— А мог бы и помочь! А то все только речи толкают. А как работать — фиг кого найдёшь, все шибко заняты ничего не деланием! Правда, Эльма? — Пустил шпильку Гай в сторону подруги.
Хик слегка улыбнулся.
— Я как раз делаю. Слежу, чтобы те, кто вытащил сюда всё это барахло, не наигрался по-быстрому и не слинял в Трактир, к Аларику, жизнью наслаждаться, оставив здесь этот живописный хлам до следующих Хранителей.
Игнорируя возмущённое шипенье Гая и презрительный хмык Ларо, Эльма показала Хику большой палец, демонстративно поправила вуаль на шляпке и гордо двинулась к выходу.
***
Кто-то из Хранителей выпустил Пылая, и он уже ждал их слева от входа в Храм, с упоением проводя время играя с пыльниками. Как они называются на самом деле — никто не знал. Маленькие существа, ростом не больше муравья. Они жили стайками в песках рядом с Храмом и очень любили играть с Пылаем. То в одном месте, то в другом, пыльники создавали самые настоящие песчаные вихри, только высотой не доходящие и до лодыжек, а Пылай носился от одного вихря к другому, пытаясь прихлопнуть их лапами.
Всем было весело.
Кроме Эльмы. Которой потом предстояло вычищать из пылаевой шкуры весь этот песок.
Сорва, увидев Пылая, мгновенно соскользнула с коня и помчалась к нему. Дружелюбно тыкнувшись носами и совершив пару-тройку приветственных прыжков, Сорва забралась на пса. Держаться на нем ей помогал широкий кожаный ошейник с двумя небольшими железными скобами, специально под её лапки.
Так ласка обычно и путешествовала, то верхом на Пылае, то весело носясь по дороге, то верхом на Сметанке.
От ступеней Храма, через пустыню, к горам на Севере, Долине на Юге и Пустоте на Востоке, пролегал Храмовый путь. Хорошая, основательная, мощёная гладкими белыми камнями, над которыми не властен песок пустыни, дорога. Во всяком случае, такой она была для Хранителей. А для остальных — как повезёт. А поскольку, как правило, везение было со смертельным исходом — в Храм шли только сильно отчаявшиеся. Или настолько же сильно не умные. Ну и нынешние Алад Перекрёстка и его Смотритель. Смотритель — исключительно по работе и редко, Алад — исключительно самодур и с завидной регулярностью.
В самом благодушном настроении, Эльма и её четвероногая компания направились по этому пути на Юг. И целых 20 минут всё было как в песне: и солнце светило, и радуга цвела. (За радугу сошли переливы сияния над дальними горами, вызванные повышенной активностью границ между мирами. Обычное дело на Перекрёстке.)
Поэтому-то Эльма и расслабилась, напевая себе под нос и гладя пальцами затейливые переплетения гривы Сметанки, созданные руками кивейцев.
В реальность она вернулась быстро, но поздно. Эльма, пребывая в мечтах, совсем забыла о кустах чейневе́ра — пушистых зелёных кустиках, ветки которых были густо украшены плодами — шариками, размером с каштан и шипами, как у репейника. Обычно все попытки Пылая сунуть в них свой нос зорко отслеживались. Но не сегодня. Сегодня Пылай, не услышав привычного " Отрыщь!" и " Рядом!", не раздумывал дважды. В восторге от того, что у него наконец появился шанс исследовать эти, столь недоступные ранее, заросли, он стрелой влетел в них, оставив раздосадованную хозяйку позади.
Сорва спрыгнула с борзого и так же принялась исследовать местность.
Эльма в отчаянии наблюдала за происходящим. "Вот и погуляли..."
Но, погоревав пару минут, приняла волевое решение: "Ну и ладно! Я решила отдохнуть — значит пошло всё к лешему, отдыхаю! С колючками разберёмся потом".
Когда Пылай и Сорва догнали её, Пылай был один в один клайпедская тётушка из Эльминого детства, каждую ночь накручивавшая на голову большие пластиковые бигуди. Сорва же в отличии от друга, сверкала идеальной шубкой — маленькая и ловкая, она просто проскальзывала между колючек, не задевая их.
"Прекрасно, просто прекрасно!" — Эльма бросала осуждающие взгляды на Пылая. Пылай в ответ недоумённо махал хвостом.
"И прав, зараза. Сама виновата." Эльма вздохнула ещё раз. "Ну всё, хватит. Думай о хорошем!"
Хорошее подвернулось практически сразу.
Дорога, обогнув заросли чейневера, снова убегала в пустыню, а затем, сделав резкий поворот, начинала виться затейливой лентой, изгибаясь под разными углами, пока не упиралась в россыпь камней.
Именно здесь, на самом первом валуне, сидела зелёная сова. Абсолютно классическая, самая обычная, типичная сова. Но — зелёная. Оттенка селадон. Это Эльма могла заявить со всей ответственностью, уж в чём-чём, а в оттенках она разбиралась. 12 лет работы флористом, это вам не баран чихнул.
Она натянула поводья. Сметанка встал.
Сорва вытянулась, выглядывая из-за его ушей, внимательно разглядывая птицу и прикидывая — добыча это или напротив, охотник.
Пылай, рысивший рядом, замер в восхищении. Вот это подарок! Это не какой-то там плюгавый голубь или ворона. Если эту большую птицу напугать — её суматошные попытки взлететь будут гораздо веселее. Надо только решить, как интереснее — тихо подкрасться или прямо отсюда резко прыгнуть. Сложная задача. Правило борзого рассекало воздух все быстрее, с головой выдавая пса, пытавшегося изобразить равнодушие к пернатому, дабы не спугнуть того раньше времени.
Сметанка ничего не изображал. Он и правда был равнодушен к птицам. Ему что сова, что страус — бесполезные создания. Толку — ноль. Одни перья. От камня и того пользы больше — он хоть тень даёт. Поэтому конь просто терпеливо ждал, когда все перестанут играть в статуи и можно будет ехать дальше.
Над пустыней воцарилась тишина.
Эльма смотрела на сову ("Или это филин? Если с кисточками. Или кисточки от вида зависят?"). Сова смотрела на Эльму.
Теоретически, Эльма конечно знала о том, что на Перекрёстке, где-то в дальних Оранжереях, живёт стая разноцветных сов. Но она их себе представляла вроде Хогвартских — белые там, коричневые, рыжие. А оно вот значит как. Настолько — разноцветные.
Пауза затянулась.
"Да, необычно, но красиво. Совам идёт. Так подумать, а чему я удивляюсь? Это даже умно со стороны природы — зелёную сову труднее увидеть в лесу. Попугаи же вот есть зелёные. Чего б и совам не быть." Эльма откашлялась.
— Ну, доброго утра тебе, сова! А мы, пожалуй, поедем.
Она тронула поводья и Сметанка шагнул вперёд.
— Доброго утра!
Все снова замерли. Эльма, Пылай и Сорва от удивления, Сметанка - потому что поводья снова натянули.
Аларик говорил ей, что совы из Оранжерей не особо общительные. Но Эльма думала, что это в смысле не ведутся на "цыпа-цыпа-цыпа, возьми хлебушек".
А оно вот значит как.
— Доброе утро... Как жизнь? — Эльма в очередной раз почувствовала себя Алисой в Зазеркалье, на окраине Страны Чудес.
За эти первые четыре месяца пребывания на Перекрёстке Миров, ситуации "Алиса—это пудинг. Пудинг — это Алиса" происходили с завидной регулярностью.
И каждый раз приходилось ломать голову: кто это перед тобой? Или что. Представитель древней цивилизации соседнего мира или огородное пугало для сохранения урожая? (Был прецедент). Разумное существо или бестолковая элементаль? Ситуация, к тому же, усугублялась одним из главных правил Перекрёстка Миров.
Кроме Алада Перекрёстка и его Смотрителя, никто не вправе спрашивать собеседника, кто он и откуда. Если сам о себе хочешь рассказать — на здоровье. Хоть мемуары издавай. Но спрашивать другого, или ещё хуже, пытаться выяснить окольными путями — дурной тон и полнейшее отсутствие культурных манер. (В смысле —хамское наплевательство на закон страны и его представителей: Алада и Смотрителя. Счастливо после этого не живут. Не говоря уже о "долго".)
И вот как хочешь, так и вертись. Хранителям всё-таки помогало то, что они Хранители. А Эльме — то, что она работала на Судьбу.* Но то же далеко не всегда. В этот раз вот — совсем не помогало.
— Не жалуюсь. — Голос совы был вполне человеческим, только звучал с каким-то тихим треском, вроде белого шума в радиоприёмнике.
Было это связано с дыханием или это акцент такой, кто знает? Эльма не знала. Она и про то, что бывают говорящие совы-то не знала, что уж говорить про особенности их речи.
Эльма поправила шляпку. Нервная ситуация. От того что сова разговаривает, менее хищной она не становится. Клюв и когти у неё весьма работоспособные. Тут и у обычной совы, сидящей под солнцем! в центре пустыни!, не угадаешь, что ей в голову взбредёт, а уж у разумной...
— Позвольте заметить — великолепно выглядите! В наших местах редко кого встретишь. Вы по делам или как и мы, небольшая увеселительная прогулка?
Этикет и манеры — наше всё.
Сова не шевелилась и не моргала. Только клюв открывался, когда она говорила.
— Мне нужен Адам. У него была просьба. Я её выполнил.
— Ааа... Старина Адам. — Эльма выдохнула. Свои значит. — Скорее всего в Храме. Утверждать не берусь, утром его не видела, но вечером был. Я, кстати, Эльма.
— Я знаю. Сова.
— Прошу прощения? — Эльма растерялась.
— Сова. Моё имя.
"Логично."
— Приятно познакомиться! Такое чу...
Она остановилась на полуслове, потому что в ужасе увидела как Пылай, воспользовавшись тем что на него не смотрят, подкрался к самому камню и его вытянутый нос был уже в паре сантиметров от огромных когтей Совы.
Эльма собиралась крикнуть " Стоять!!!", но не успела.
Сова повернул голову, слегка наклонился к борзому и в упор уставился на него своими карими глазищами. Пылай замер.
— Всё в порядке. Я не ем собак.
Эльме почудилась лёгкая насмешка в голосе Совы. Пылай, тем временем, поняв что птица улетать не собирается, осторожно обнюхал её когти. А затем поднял голову и от избытка чувств, попытался лизнуть нового друга. Не успел. Сова шлёпнул его крылом по затылку. От неожиданности, пёс сел и чихнул.
— Будь здоров. — Сова перевёл взгляд с пса на его хозяйку.
— Не волнуйся. Мы их не тронем.
Эльма не сразу сообразила, что "мы" это, видимо, про остальных сов, а "их" — это и про Сорву. Которая от любопытства чуть ли не на носу у Сметанки висела.
— Хорошего дня. — Сова распахнул крылья и взлетел.
Эльма машинально кивнула, а потом спохватилась.
— Подожди, а как ты в Храм-то попадёшь? — Крикнула она ему вслед.
— Постучу. — Донеслось с неба.
В этот раз насмешливый тон Совы был очевиден даже Сметанке.
***
Правило* — так называют охотники хвост борзых (всех борзых, от ирландских волкодавов до уиппетов). Во время стремительного бега собак он буквально служит рулём. "Правило" борзых имеет саблевидную форму.
Пылай* — кличка борзого Эльмы. Имена русским псовым борзым никогда не давались просто так. В прежние времена было принято давать клички либо в честь качеств собаки, уже проявившихся или желаемых (Быстра, Резва, Злобач, Лютый, Удалой, Отвага), либо основанных на её характере, проявившемся или желаемом ( Нагла, Нахал, Шельма, Задира, Язва). Причём одним из любимых приёмов при этом было использование глаголов в повелительном наклонении — Долетай, Хватай, Примечай, Сверкай. Или как в нашем случае — Пылай, т.е. пожелание борзому "быть страстным, ярким, выделяющимся в своре, пылать страстью к охоте, к поимке зверя". Позже (ближе к 19 веку) борзых стали называть так же "географическими" кличками ( Енисей, Байкал), по названию драг.камней, подчёркивая их дорогую стоимость и индивидуальность ( Бирюза, Яхонт, Алмаз), "птичьими" кличками, чтобы подчеркнуть их скорость ( Беркут, Кречет, Сокол, Голубка) и природными явлениями с той же целью (Вихрь, Вьюга, Гроза)
Неф* — вытянутое помещение, часть интерьера, ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн или столбов.
Сметанка* — кличка коня Эльмы. Сметанка — орловский рысак. И здесь нужны исторические подробности. Или не нужны, но они нам нравятся, поэтому — будут. 28 июня 1762 г. Екатерина, которая совсем скоро получит свой главный титул и приставку II, вместе с бесшабашным братом своего фаворита, графом Алексеем Андреевичем Орловым, намереваясь совершить государственный переворот, сбежала из Петергофа в Петербург в карете, запряженной модными неаполитанскими конями. Но, не доехав до заставы, кони перешли на шаг, а затем и вовсе встали. Положение было отчаянным, потому что из Петергофа Пётр III мог послать погоню, а на заставе к нашим героям должны были присоединиться другие заговорщики. Каждая минута промедления грозила провалом, а чёртовы неаполитанские кони не могли сделать и шагу от усталости. Орлов, захватив с собой пару гвардейцев, кинулся в ближайшие деревни. Где деньгами, уговорами и угрозами, он раздобыл крестьянских рабочих лошадок. Неказистые, невысокие и коренастые, они смешно смотрелись на фоне кареты, но были невероятно выносливы и сильны. А кроме того, местные дороги и дураки, были для них родными. Алексей и Екатерина добрались-таки до заставы, а там и до Петербурга. А Орлов дал Екатерине слово, что выведет для неё российскую породу лошадей, которые будут так же неутомимы и сильны, как деревенские и красивы, и статны, как неаполитанские. Сделал он это, чтобы успокоить издерганную и всю на нервах Екатерину, или его самого привёл в бешенство факт, что тщательно продуманный, столько времени подготавливаемый и оберегаемый от чужих ушей и глаз, план, летит импортным меринам под хвост, потому что эти мерины "устали и не хочут"— доподлинно не известно. Зато известно, что слово своё Алексей сдержал. Родоначальником породы стал арабский жеребец светлой, серебристо-белой масти. Его продажа графу Орлову турецким султаном, который не хотел его продавать — так же достойна отдельной истории. В документах же зафиксирована лишь сухая итоговая цифра (правда, чудовищно баснословная по тем временам) — 50000 рублей серебром (для сравнения з/п конюха была — 3 руб. в год). Будучи сам командиром эскадры, выигравшим грандиозное морское сражение, Орлов знал эту кухню изнутри и закономерно не доверял морским перевозкам. Поэтому коня доставляли в Россию по суше, под охраной, 2 года. За необычный оттенок масти, Орлов назвал его Сметанный. Но очень быстро кличку сократили до ласкового —Сметанка. Под этим именем он и вошёл в историю. Сметанка был уникален ещё и тем, что родился с дополнительной, 19й парой рёбер. Это удлиняло корпус и давало способность к правильной рыси. От него получили 4 жеребцов, один из них — Полкан. Сын Полкана и голландской фрисландской кобылы — серый в яблоках жеребец Барс, и стал первым представителем и эталоном породы орловских рысаков. К сожалению, Сметанка прожил в России всего год. Его смерть, очередная легенда, на этот раз — детективная. Версий гибели коня несколько, а документов, их подтверждающих или опровергающих — не сохранилось. Знаем только то, что в тот же день конюха Сметанки нашли повесившимся на конюшне.
Как Вы уже поняли, Эльма назвала своего коня в честь патриарха его рода.
Голь перекатная* — Нищие люди, в поисках заработка вынужденные менять местожительство, работу, занятие.
Хи́льдерик* — полное имя Хика. Так же как Манлала́ро полное имя Ла́ро. А Гай —просто Гай. Во всяком случае он так уверяет. А́дам тоже только Адам. Несмотря на то, что иногда Эльма в шутку называет его Эдик —это просто шутка.
Работала на Судьбу* — Судьба — официальный работодатель Эльмы. А Эльма официально её Представитель. Трудовой договор, больничные, переработки, календарный отпуск 52 дня. С печатями, как полагается. Как так получилось — расскажем отдельно, в другом месте, с глазу на глаз.
