Катя всегда считала себя человеком рациональным. Холодным, если нужно. Собранным — по необходимости. Словно ее душа была скреплена архивными скобами, а эмоции подшиты по алфавиту.
— Мне не больно, — сказала она как-то Юле. — Я просто хорошо организована.
Юля усмехнулась, не поверив.
И вот она сидела в своём кабинете, обмотанная пледом, как в броню. За окном шел мартовский дождь — ленивый, как бывший, обещавший начать новую жизнь в понедельник. Слово «переоценка» звучало в голове с таким звоном, будто это не об отчётности, а об отношениях.
Почта обновилась. Раз. Второй. Третий. И — «оно»:
«Привет. Это я. Не знаю, можно ли. Но хочу просто… поговорить. Если захочешь».
Тот самый Алексей, которого Катя когда-то не просто любила — она в него вложила ресурс. Она писала с ним совместный «документ» — не Google Docs, а что-то вроде проекта под названием «семья». Только он вышел раньше срока. Без уведомления. Без трека изменений.
Она не ответила сразу. Она пошла за кофе. Зажгла свечу. Взяла ручку — отложила. Посмотрела на экран. Дважды. И только тогда, с резкостью хирурга, написала:
С этого момента Алексей снова вошёл в её пространство. Но теперь — не как часть. А как напоминание. Как «файл», который ты вроде удалил, но он всё ещё сидит в корзине, и ты его видишь каждый раз, когда хочешь очистить память.
Он предложил встретиться.
Кафе на Патриарших. Нейтральная территория.
Она согласилась. Без эмоций. Без макияжа. Только ровное лицо, как в суде.
Он сидел у окна. В том самом пальто. С тем же взглядом. Только теперь — без власти.
— Привет, — ответила она.
Он ничего не сказал про внешность. Не пытался шутить. И даже не заглядывал в глаза. Просто держал чашку и говорил, не мигая:
— Я понял, что хочу быть рядом. Не обязательно как раньше. Просто... рядом.
Катя сделала глоток кофе. Тихо. Медленно. Как будто проверяла вкус времени.
— А ты понимаешь, что мы уже не те?
— Я знаю. Но я скучаю. По тому, как ты слушала. По тому, как ты злилась. По тебе.
— Ты не по мне скучаешь. По ощущению, которое я тебе давала.
Он не ответил. И это молчание было самым честным его действием.
— Ты не по мне скучаешь. По ощущению, которое я тебе давала, — повторила Катя, глядя в сторону.
Он молчал. Даже дыхание его будто застыло.
— Тебе тепло со мной было, да? — продолжила она. — Тепло, но ты не остался. И теперь, когда опять холодно — ты вспомнил про меня.
— Это нечестно, — сказал он. — Ты упрощаешь.
— Я просто больше не обманываю себя.
Он сжал чашку сильнее. Заметно. Как будто это был единственный способ не развалиться.
— Я не знаю, как с тобой говорить теперь, — тихо.
— А я не знаю, зачем. Что ты хочешь? Вернуть меня? — она смотрела прямо. Без вызова. Без защиты.
— Нет... не вернуть. Просто не потерять.
Эти слова больно ударили. И не потому что были ложью. А потому что были… правдой. Странной. Тянущей. Примитивной.
— Алексей, ты уже потерял меня. Когда ушёл, не объяснив. Когда молчал. Когда не спросил: «Ты как?» — она говорила медленно, будто сшивала себя обратно словами. — Твоё «хочу быть рядом» — это не про меня. Это про тебя. Чтобы тебе не было одиноко. Чтобы ты снова стал кем-то, глядя в мои глаза. Я — больше не зеркало.
Он кивнул. Один раз. Но не ушёл. И это — бесило.
— Ты надеешься, что я снова согрею?
— Я надеюсь, ты снова впустишь.
— Впустить — значит поверить.
Он тихо выдохнул. Посмотрел в окно. Потом снова на неё.
Она чуть склонила голову.
— Ты тоже изменился. Но только не вовремя.
— У тебя кто-то есть? — наконец спросил он. Словно держал этот вопрос в кармане, как последний билет на поезд, который уже ушёл.
Катя не сразу ответила. Сделала глоток кофе. Подняла глаза.
— Да. Пауза. Он не вздрогнул. Но стало ясно: не ожидал.
— Это спокойно. — Она улыбнулась. — А это, поверь, намного важнее. Он не обещает «всё исправить», не говорит «никогда тебя не отпущу». Он просто рядом. И этого хватает.
Алексей сжал пальцы. Хрустнули суставы.
— Значит, я тебе не нужен?
— Нет, Алексей. Значит, ты мне больше не опасен.
Эти слова он переваривал долго. Как человек, у которого отобрали главную роль в пьесе. Но забыли сообщить — что спектакль уже закончился.
— Но почему? Почему ты так легко…
— Легко? — Катя рассмеялась. — Тебе рассказать, как было "легко", когда ты не писал на мой день рождения? Когда я говорила с потолком, потому что ты уходил посреди разговора? Когда я объясняла твоё молчание подругам, как будто адвокат? Ты думаешь, я забыла?
Он закрыл лицо руками. Но Катя не замолчала.
— Я не забыла. Я пережила. И это не одно и то же.
Он откинулся назад. Плечи опустились. Усталость села рядом.
— Не говори, — она остановила. — Если это "жалею" — не надо. Если это "всё ещё люблю" — тем более. Если это просто боль — проживи её. Сам. Без меня.
И в этой секунде всё стало понятно. Никакие "прости" не могут спасти того, кто не пришёл вовремя. Алексей — не был её врагом.
Он просто стал человеком, которому уже нечего дать.
Катя поднялась тоже. И впервые — не дрогнула. Обняла. Коротко. Без остатка.
И он ушёл. Без пафоса. Без "пиши, если что". Без намёков. Просто ушёл.
А она осталась. Без слёз. Без побед. Просто — в себе.
Штаб встретил Катю запахом розмарина, мягким светом лампы и привычным:
Она сбросила пальто. Присела, будто вернулась после долгой зимы.
— Всё. Это было последнее свидание с моей иллюзией.
— Ты его послала? — уточнила Ольга.
— Я его отпустила. Себя — тоже.
Юля протянула кружку с чаем.
Ася обняла сзади, как будто хотела сказать: ты живая, а значит — уже победила.
— Было страшно? — спросила Юля.
— Пусто — это когда не тянет?
— Пусто — это когда понимаешь, что ты больше не заложник его решений.
Катя поставила чашку на стол.
— Девочки, я столько лет держалась за мужчину, который просто… не умел терять.
— Не любил? — прошептала Ася.
— Любовь — это «я рядом, даже если ты не удобна». А у нас была сделка: я — красивая и удобная, он — временами рядом.
— А ты была влюблена? — спросила Ольга.
— Я была на дне. И думала, что это — глубина.
Они замолчали. Все. Потому что каждая знала, о чём она говорит.
Каждая хотя бы раз держалась за того, кто уже держал кого-то другого.
Каждая когда-то думала, что «вернётся» — значит, «исправит».
А потом — взрослела.
— И всё? Больше он не появится? — спросила Юля.
— Он не исчезнет. Такие не исчезают. Они возвращаются, когда у них садится батарейка. Когда ночь слишком длинная. Когда ты больше не болеешь ими — и вдруг становишься вкусной.
Катя встала. Подошла к окну. Вдохнула.
— Но теперь я — не кафе. Не запаска. Не «если что».
Теперь я — свой дом. С ключами. Без гостей из прошлого.
— За женщин, которые не путают возврат с виной.
— За тех, кто говорит «нет» без необходимости объяснять.
— За Катю. За нас. За любовь, в которой можно остаться — даже одной.
Катя. Улыбнулась. Не с болью. Не с грустью. А с тем лёгким выражением, которое бывает у человека, впервые вернувшегося к себе.
— Вы знаете, — тихо сказала она, — он не хотел любви. Он просто не хотел потерять меня, пока не был уверен, что есть кто-то лучше.
— Теперь я знаю: я — не запасной вариант. Я — главная глава. Даже если она без него.
Позже, когда ночь окончательно пролезла в окна, и свечи начали тихо потрескивать, они сидели на полу.
Чай — почти остывший. Пледы — как панцири, только мягкие.
Катя говорила не громко. Будто сама себе.
— Самое страшное — не когда тебя предают.
— А когда? — спросила Юля.
— Когда ты предаёшь себя, чтобы тебя не предали. Когда сама молчишь, чтобы не спровоцировать его «уход». Когда отменяешь свои желания, лишь бы не казаться «тяжёлой».
— Мы все так делали, — призналась Ольга.
— И каждый раз — не за любовь. За её имитацию.
Ася молча протянула ей одеяло.
Катя завернулась, как в защиту. И продолжила:
— Я помню, как он говорил «мне тяжело». И я тут же прятала свои чувства.
Он говорил «не сейчас», и я откладывала себя.
Он говорил «не знаю», и я предлагала ясность за двоих.
— Я ему не нужна была. Я была просто той, кто всегда скажет «да» — пока он решает, кто ему «по-настоящему».
Юля потёрла пальцами лоб.
— Я написала себе письмо.
— Только одна строка: «Он не пришёл. Я пришла».
— Про зрелость. Про выход. Не громкий. Не победный. Просто... тихий. Как дверь, которую ты закрываешь изнутри.
Юля обняла её за плечи:
— Ты больше не хочешь, чтобы тебя выбирали, да?
— Нет. Я хочу быть выбором самой себе.
Я больше не буду рядом с тем, кто держит меня не из любви, а из страха остаться один.
Я — не чья-то пауза. Я — конец. Или начало. Но не промежуток.
Они помолчали. Долго. Без надобности говорить.
Потом Ася подняла бокал — давно пустой.
— За тех, кого не вернули, но кто сам решил больше не возвращаться.
— За тех, кто не мстит, — добавила Юля, — а просто... уходит.
— За женщин, которые не играют в «пусть вернётся» — потому что уже не ждут, — сказала Ольга.
Снег. Тихий. Как белое «сейчас».
И её собственный голос — ровный, как уверенность:
— Я больше не нуждаюсь в объяснении, почему меня не выбрали.
Я выбрала себя. Этого достаточно.
