Олифантофф

К празднованию Рождества в Ясной Поляне начинали готовиться уже в конце ноября. Софья Андреевна покупала в Туле полную корзину деревянных куколок-скелетцев, которых, затем вместе с детьми раскрашивала и наряжала в самые невероятные платья. Золотили грецкие орехи для ёлки, складывали из цветной бумаги цветы, вырезали флажки для гирлянд. Портниха шила костюмы для рождественского маскарада, в которые наряжалась вся семья, включая дворовых. Вместе придумывали сценарий предстоящего праздника, и на Рождество дом превращался то во дворец турецкого султана, то в подводное королевство, а однажды, даже, в скотный двор с козами, свиньями и коровами.

Лев Николаевич в приготовлениях участия не принимал, но и не осуждал, лишь изредка замечая, что «сей день правильнее отметить рассказами о добрых поступках, совершённых за год, а не безудержным разгулом». Впрочем, вскоре вихрь приготовлений увлекал его и граф брался за сочинение меню для угощения многочисленных гостей из окрестных деревень, которые валом валили в усадьбу на рождественскую ёлку.

Особая роль в хлопотах отводилась Мартынову, старому солдату, воевавшего под командованием графа ещё в Крымскую кампанию, а сейчас состоящего в должности ключника. Отставной воин, с присущим ему усердием, занимался покупкой к празднику свечей, бенгальских огней, шутих и хлопушек. Нанимал в Туле музыкантов с бубнами, тарелками, дудками, сопелками. Привозил из леса ели, устанавливая ту, что повыше, во дворе «для гуляний», а вторую, «семейную», в доме. Следил, что бы мужики расчистили лёд на замёрзшем пруду для столь любимого в семье Толстых катания на коньках. Помогал плотнику в создании декораций к домашнему спектаклю. Украшал крыльцо гирляндами из сосновых веток, готовя усадьбу к встрече Рождества.

- Notre ange de Noël (наш рождественский ангел), - называла Мартынова в эти дни Софья Андреевна.

Всё это так, если бы не отвратительная привычка старого солдата мгновенно и безбожно напиваться в разгар веселья. Залив же за воротник, Мартынов становился неукротим. Неуклюже плясал, расталкивая окружающих и налетая на стулья. Громовым голосом требовал уважения к себе. Выкрикивал частушки. Пытался ходить колесом. Куражился, как умел, пугая безудержным буйством гостей.

- Не так должно справлять, - выговаривал ему на следующий день Лев Николаевич. - Именинник Христос, а ты празднуешь дьявола. Не пьянства и распущенности господь ждал, а смиренья и чистоты.

- Бес попутал, ваше сиятельство, - глотая слёзы, бил себя кулаком в грудь Мартынов. – Поверь в последний раз, отныне капли в рот не возьму.

И, ведь, не врал! Весь год не притрагивался к спиртному. До самого Рождества…

***

В этот год случилась такая тёплая и снежная зима, что решено было справлять праздник на дворе. Софья Андреевна с детьми налепили снеговиков, выстроив их вдоль дороги, ведущей от ворот усадьбы к дому. Лев Николаевич, велел плотнику сколотить стол для угощений такой длины, что за ним могло без стеснения уместиться до сотни гостей. Для крестьянской детворы поставили в саду качели, снежные горки и pas de geant (гигантские шаги). Однако и в этот раз Мартынов всех потряс, построив из снега крепость с воротами, фортами и бастионами. С зубчатых стен свешивались разноцветные флаги. Из бойниц выглядывали пушки со стволами из берёзовых колод.

- Такую твердыню приступом враз не возьмёшь, - уважительно цокал языком Лев Николаевич.

- Пушечки почитай взаправдашние, - гоголем расхаживал Мартынов. – Подсыпь пороха, заряди мочёным яблоком и пали в своё удовольствие.

Рождество удалось, как никогда. При свете горящих факелов водили хороводы; прыгали гурьбой со стен крепости в сугробы; лакомились варёной в меду репой; хохоча, скатывались с горок; играли в снежки; хором пели «Ночь тиха, ночь свята».

- Можно на праздник и выпить в меру. Плохого тут нет. Веселье любезное богу дело, - приговаривал граф, угощая знаменитым яснополянским сидром.

- Благодарствуйте, барин, - степенно кивали мужики.

Расходились гости уже за полночь.

- Посмотри на Мартынова, - шепнула Софья Андреевна супругу.

Лев Николаевич, заранее предчувствуя неладное, отыскал того глазами и, о, диво! Старый солдат, трезвее трезвого, помогал горничной убирать со столов.

- Рождественское чудо, - обнял Софью Андреевну граф. – Вот уж подарок, так подарок.

***

На следующий день двумя тройками с бубенцами покатили в Тулу. Затем принимали гостей, сами ездили с визитами, веселились до упаду на домашнем маскараде. Новый год же решили встретить в семейном кругу, пригласив лишь самых близких из друзей. Приехали Оболенские, князь Урусов, Николай Страхов. Смотрели кукольный спектакль, устроенный детьми. Играли в лото, музицировали, танцевали, а ближе к полночи сели за стол. Высокие старинные часы, стоящие на втором этаже пробили двенадцать раз и все принялись поздравлять друг друга, чокаться бокалами с шампанским.

Лев Николаевич, со стаканом морса в руке, поднялся с места.

- Хочу сказать несколько слов об искре божьей, - начал он. – Той самой, что зажжена господом в каждом из живущих ныне людей. У многих она еле тлеет, у других же разгорается ослепительным…

В этот миг во дворе полыхнуло, взметнув к ночному небу столп оранжевых искр. На окнах гостиной, отражаясь и множась, заплясали огненные сполохи.

- Браво, Leo, – зааплодировал князь Урусов, но взглянув на изменившееся лицо Льва Николаевича, сконфуженно смолк.

Граф, не одеваясь, выбежал на крыльцо. Перед домом, у гигантского костра, подбоченясь, отплясывал пьяный Мартынов.

- С новым Годом, господа! - завопил он, заметив высыпавших вслед за Львом Николаевичем гостей.

Скрестил руки на груди и пошёл по кругу вприсядку.

- Не велите казнить, - выбрасывая вперёд то правую, то левую ногу, хохотал Мартынов. – Душа радости требует.

- Подлец, - простонал Толстой и скрылся в доме.

- Невозможно человеку без праздника! - донеслось до него со двора.

Старик Назар, решивший с утра пораньше убраться в чуме, чистил половики из медвежьих шкур. Разложил на снегу мехом вниз, лёг сверху и несколько раз перекатился по ним из стороны в сторону. Перевернул и сейчас отряхивал веником из багульника. Он-то первым и заметил приближающийся вездеход Доктора.

- Беда, - заволновался Назар. – Сердцем чую, беда идёт.

Действительно, оранжевый вездеход не мчался, как обычно, подлетая на кочках и зарываясь в сугробах, а осторожно направлялся к стойбищу. Молчала сирена, не крутилась мигалка, не гремел мегафон, возвещая о приближении оленьего или песцового гриппа.

- Эй! – засуетился Назар, подбирая половики. – Просыпайтесь, неладное стряслось!

Пока семья, позёвывая и почёсываясь со сна, выбиралась из чумов, машина въехала в стойбище. Лязгнул люк и показался ухмыляющийся Доктор. Подмигнув собравшимся, спрыгнул вниз.

- Встречайте дорогую гостью, - возвестил он.

Следом из вездехода выбралась дородная женщина в расшитой узорами кухлянке. Откинула капюшон и приветливо помахала рукой. Дядя, спешивший с традиционным подношением, застыл. Но тотчас, спохватившись, юркнул в чум и появился уже с двумя кружками и парой бутербродов с салом.

- Знакомьтесь, - продолжал Доктор, - очаровательная ветеринар Марина Владимировна. Моя коллега.

- Какая же коллега? – нахмурился Назар. – Ветеринар животных лечит.

- Ключевое слово здесь «лечит», - откликнулся Доктор, принимая от Дяди кружку и с удовольствием нюхая содержимое.

- Не откажите и вы, - с нескрываемым восторгом рассматривая Марину Владимировну, с придыханием прошептал Дядя. – Положено так. Закон тундры.

- Дама подобное не пьёт, - отобрал у него кружку Доктор.

Покрутив головой, выпил вторую и принялся за бутерброды.

- Погостите у нас? – радушно улыбнулась Мама. – Мальчики гостевой чум протопят.

- Марина Владимировна до вечера пробудет, - сказал Доктор. – Олешек осмотрит. Я, тем временем, на Центральное Стойбище съезжу. Похоже, вождь у них захворал.

- Старейшина, - негодующе поправил Старик Назар. – Старейшина, а не вождь.

- Ключевое слово здесь «захворал», - отмахнулся Доктор.

Стуча армейскими унтами по обшивке, забрался в вездеход. Машина зарычала, разбрасывая ледяное крошево, закрутилась на месте и рванула прочь. Включилась мигалка, а динамики грянули боевую песню северных подводников «Уходит лодка снова в океан».

- Неукротимый человек наш Доктор, - непонятно, одобряя или осуждая, заключил Старик Назар.

Из-за дровяного чума вышла лайка. Недоверчиво обнюхала пимы Марины Владимировны. Та, присев, почесала псину за ухом.

- Обожаю лаек. Как её зовут? – спросила ветеринар у Вылки.

- Собака, - удивлённо ответил Вылка. – Так у нас заведено. Собак зовём собаками, песцов – песцами, а рыб – рыбами.

- Позвольте, объясню, - обрадовался Дядя. – Тундра, как известно, место колдовское. Призраки, тени предков, чёрные шаманы – всего вдоволь. Но, самые опасные среди прочих - духи! Эта нечисть мигом погубит вас, или, в лучшем случае, напакостит. Но и у них имеется слабое место. Не зная имени человека, дух не в силах причинить зла. То же касается и домашних животных.

- Что за бред! Не слушайте, уважаемая, – рассердился Отец. – Подумаете ещё, что к язычникам попали.

- Ах, так, - усмехнулся Дядя, - скажи в таком случае, какое у тебя имя?

- Какое надо, - буркнул Отец и ушёл в чум, нарочно громко хлопнув дверью.

Дядя развёл руками, словно говоря, - Вот вам и доказательство.

Повисло неловкое молчание.

- Марина Владимировна собиралась олешек посмотреть, - вспомнила Мама.

- Провожу, - взял под локоток ветеринара Дядя. – Сами увидите, стадо образцовое. Сытые, здоровые, ухоженные. Хочешь в кино снимай, хочешь на выставку в Москву вези.

- Витамины в корм добавляете?

- Обязательно! Раз в неделю ганасупервит в ягель сыплем. Как издавна предками завещано.

Дядя с Мариной Владимировной ушли к загону, а Мама с Бабушкой принялись готовить обед.

- Почему только у нас двоих есть имена? – спросил Вылка у Старика Назара.

- Чего ж проще? Ты, по малолетству, духам тундры пока не интересен. Я же, по старости, уже не гожусь.

- А когда вырасту?

- Выберешь имя сам. Можно, - Старик Назар задумчиво разгладил бороду, - Младший. Или Сын. Или, вообще, Иннокентий. Главное, что бы не Вылка.

***

Обед начался весело. После грибного супа, Мама выставила стопку блинов из тёртого оленьего рога, мочёный дикий горох и плошку с бобровой подливой. Бабушка разложила на обеденной доске, истекающие янтарными каплями, тушки муксуна.

- Смотрите, Мариночка, как это едят, - придвигаясь и приобнимая ветеринара за талию, учил Дядя. - Ножом срезаешь ломтик со спинки муксуна. Кладёшь на блин, посыпаешь горошком. Заворачиваешь и макаешь в бобрятину. Затем делаешь так…

И он, запрокинув голову, опускал свёрнутый блин в распахнутый рот.

- Обожаю рыбку, - облизывая блестящие от жира пальцы, благодарно кивала Марина Владимировна.

- Расскажу вам притчу о Белой Девице, - заговорил Старик Назар, до сих пор ревниво наблюдавший за дядиными ухаживаниями. – Случилось это в стародавние времена. Жила на берегу океана Девица. Ловила рыбу, плела сети, разводила куропаток. Но больше всего любила купаться. Часами могла нырять и плескаться в волнах. Потом выйдет на берег, упадёт без сил на камни и спит. Сама гладкая, пышная. С широкими бёдрами, с круглыми плечами. Ну, просто вылитая Марина Владимировна.

Старик Назар засопел и так посмотрел на ветеринара, что та покраснела.

- Что-то притчу не туда повело, - пихнула его в бок Мама.

- Не мешай, - рассердился тот. – Так вот. Плыл как-то раз на своей колданке Рыбак. Глядит, разлеглась на берегу белая тюлениха. Что за невидаль? Подгрёб ближе и видит, то не морской зверь, а голая девка. Скинул тогда Рыбак малицу и пополз нагишом…

- Здесь ребёнок, - сурово оборвала Мама.

- Из песни слова не выкинешь, - возмутился Старик Назар.

- Ещё как выкинешь. Прямо сейчас, - вспыхнула Мама, начиная привставать.

- Не заставишь!

И быть бы Назару битому, не вмешайся Марина Владимировна.

- Как же я забыла?! - воскликнула ветеринар. – Собиралась же поговорить о воспалении сычуга у оленей. Поверьте, крайне опасное заболевание.

- С удовольствием послушаем, - обрадовался Отец, с усилием усаживая на место кипящую от гнева Маму.

***

Провожали гостью всем стойбищем. Долго махали вслед оранжевому вездеходу.

- Познакомились с Семьёй? – спросил у Марины Владимировны Доктор, беря курс на Салехард. – Понравились?

- Они, - осторожно ответила та, - самобытные.

- Что ж, - усмехнулся Доктор, закуривая, - пока едем домой, расскажу немного о каждом.

И поведал:

- о Маме, исцелённой от немоты шаманом;

- о «много повидавшем на своём веку» Старике Назаре;

- о принявшем христианство Отце;

- о доброй Бабушке, умеющей говорить только «Чаю хочешь?»;

- о неунывающем весельчаке Дяде;

- и, конечно же, о замечательном мальчике по имени Маленький Вылка.

Саша вот уже год, как служил художником в губернском театре. Трудился на совесть, надеясь однажды быть замеченным и покинуть провинцию. Мечтал получить приглашение в Москву, а если очень повезёт, то и в столицу. В оазисы искусства, где не боялись дерзких экспериментов с декорациями и эпатажа публики эксцентричными костюмами.

- Наша публика консервативна, - вспоминал он первый разговор с директором театра, - оттого футуризма не потерпит. Сами знаете, как ныне модно стало. То художник солнце треугольное на небе изобразит, то хлебопашцев в рыцарские доспехи закуёт или, не приведи господь, так дам оголит, что хоть святых выноси.

Саша согласно кивал, стараясь никак не проявить некоторого разочарования.

- Обещаю, скучно не будет, - напоследок похлопал его по плечу директор.

И действительно! Сашин предшественник, пристрастившийся к горячительным напиткам, мало уделял времени работе, чем привёл реквизит в плачевное состояние. Пришлось, засучив рукава, браться за дело, восстанавливая, а то и полностью переделывая декорации.

- Тружусь маляром и плотником, - сетовал Саша вечерами матушке, - точно государь Пётр. Вычищаю владения от праха и гнили, укрепляю пошатнувшийся фундамент…

Какова же была его радость, когда директор, собрав труппу, объявил о постановке нового спектакля. Выслушав восторженную и несколько сбивчивую речь, Саша понял, что пьеса написана современным популярным автором, что театр удостоился великой чести и что «ударить в грязь лицом никак невозможно».

- За дело, други мои, - потирал руки директор. – Час славы близок.

- Знаем этого уездного Некрасова, - помрачнел трагик. – Хитрован, каких поискать. Почуял, что деревня сейчас в моде, ухватился двумя руками и доит, как хочет. Прежде пьески самого низкого пошиба за копейки кропал, а ныне его столице ставят. Отчего ж нет? Господа либералы все уши прожужжали «мужицкими натруженными руками» и «бесхитростными глазами простого народа». Мол, примите истину из мозолистых ладоней пахаря. Вот увидите, в тексте сплошь «чаво» да «кубыть» будут. Докатились!

Саше вручили экземпляр пьесы и он, обложившись альбомами, ушёл в работу.

Через неделю эскизы были готовы.

- Чудесно-чудесно, - радовался антрепренёр, рассматривая разложенные листы с набросками. – Деревенская изба из папье-маше ещё от «Ивана Сусанина» осталась. Подкрасить кое-где, как новая будет. Армяков-сарафанов с лаптями пруд пруди. Лес же с деревьями за вами будет. Уж, будьте любезны, сами сочините из чего да как, но помните, рубля лишнего потратить не позволю.

- Мне видится, - говорил Саша, - что цвет платков крестьянок должен меняться по мере приближения к финалу. Понимаете? От беспечно-розового к тревожному-багровому.

- Вот с автором и обсудите.

- С удовольствием. Когда его ждать?

- Ждать? – рассмеялся антрепренёр. – Нет, невинная душа, самим придётся с визитом отправиться. Он, на манер графа Толстого, на природе поселился. Творит среди нив и полей. Питается, чёрт бы его драл, соками земли российской. Так что перерисовывайте набело и на днях будьте готовы в путь.

***

Стоило выйти из вагона на платформу, как налетели оводы со слепнями. Одни, угрожающе гудя, взялись водить над головами путников зловещий хоровод, другие же, бесшумно подлетая, безжалостно жалили.

- Сейчас наймём коляску, помчим с ветерком, глядишь, и отстанут, - отмахиваясь носовым платком, обнадёжил антрепренёр.

Экипажей в этой глуши не оказалось, так что пришлось удовлетвориться мужицкой телегой. Возница, заросший до самых глаз чёрной смоляной бородой, не торгуясь, согласился довезти за гривенник.

Въехав в берёзовую рощицу, наломали веток, коими и принялись отбиваться от мух.

- Вот, - ободряюще подмигнул антрепренёр, - прелести деревенской жизни.

Словно в ответ мужик вполголоса затянул бесконечную песню. Слов было не разобрать, за исключением часто упоминавшихся «кандалов», «посеченной спинушке» и «волюшке». Допев до конца, тяжело вздохнул и дальше ехал молча.

- Кстати, - спохватился антрепренёр, когда впереди показались первые избы, - как вас величать по батюшке?

- Васильевич.

- Так вот, не забудьте представиться не Сашей, а Александром Васильевичем.

Въехали в деревню.

- Тута, - мужик остановил лошадь у высокого, в человеческий рост забора.

На стук долго не открывали.

- Чего надо? – наконец спросил сердитый женский голос.

- Мы, любезная, - пропел антрепренёр, - из города. Прибыли засвидетельствовать почтение.

Громыхнул тяжёлый засов и в приоткрывшемся створе ворот появилась дородная баба с изрытым оспой лицом. Недовольно осмотрев гостей, впустила внутрь.

- Обувку скидайте, - возясь с запором, буркнула она. – Нанесёте грязи-то.

Двор был чисто выметен и пуст. По левую и правую руку – поленницы, доверху заполненные берёзовыми дровами. В тени, осторожно переступая, вышагивал петух. Лохматая собака спала у миски с водой.

Гости поднялись на крыльцо. Послушно разулись в тёмных сенях.

- Делайте как я, - шепнул антрепренёр и, прежде чем ступить в горницу громко произнёс, - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго.

Затем, отворив дверь, вошёл в комнату.

Чистая половина оказалась точно такой же, как Саша себе и представлял. Белёная русская печь, лавки вдоль стен, окованные медью сундуки. В красном углу - иконы в окладах. Непривычным казался только новенький «Underwood», стоявший на заваленном бумагами столе, да обилие керосиновых ламп, расставленных тут и там.

Хозяин, тучный мужчина с багровым носом, сидел на полу с иллюстрированным журналом. Взглянув на гостей, даже не предпринял попытки встать, а коротко кивнув, вернулся к чтению.

- Дорогой вы наш, - ничуть не смутившись холодным приёмом, принялся выпевать антрепренёр, - слов не найдётся, выразить восторг от встречи с величайшим драматургом эпохи. Шекспиром и Мольером земли российской. Простите великодушно, что отрываем, да уж больно дело неотложное.

Автор нехотя, с кряхтением встал. Прошлёпав босыми ногами к столу, сел и жестом указал на лавку напротив.

- Извольте, - антрепренёр достал из портфеля с десяток листов. – Вот контракт со всеми вашими пожеланиями. Вот список актёров-актрис для утверждения. А начать вернее будет с декораций и костюмов. Александр Васильевич, прошу.

Саша, стараясь выглядеть уверенным, разложил перед классиком листы.

- Задник для первого акта, - пояснил он, указывая на первый рисунок.

Хозяин, насупившись, мельком глянул и тотчас застонал, как от зубной боли.

- Ты, милостивый государь, прежде чем рисовать, пьесу прочёл?

- Разумеется, - заволновался Саша. – И не раз.

- Тогда должен был уразуметь, что действие происходит в Ушатовке. А где Ушатовка, знаешь? Здесь она, - и драматург указал пальцем в пол.

Сердито посмотрел сначала на антрепренёра, потом на Сашу.

- А теперь скажи, видел здесь хоть одну избу у которой наличники с петухами? Нет? Потому как в Ушатовке наличники с плодами-ягодами. На том она стояла и далее стоять будет.

- Всенепременно исправим, - спохватился антрепренёр. – Замечательно, что заметили, иначе оконфузились бы перед публикой.

- Я же, - возвысил голос хозяин, - в том не огрех, а пренебрежение вижу. Презрение к деревне. Ты, сударь, случаем не социал-демократ?

- Помилосердствуйте! – вскричал антрепренёр. – Какой же Александр Васильевич социалист? Прекрасный, талантливый художник и только.

- Скучились в городах, - не слушая, продолжал драматург, - и плюёте на крестьян, а в них вся правда-то. На мужиках Русь стоит, а не на пьяных рабочих. Фабричные что ли государство кормят? Хрен вам!

И драматург сложил пальцы в кукиш.

- Сейчас Александр Васильевич, - подталкивая Сашу к сеням, успокаивающе зачастил антрепренёр, - пройдётся по деревне. Срисует, что надо в блокнотик. Как раз, по приезду так и собирались поступить.

- Вреда в том для господина социалиста не вижу. Пусть на народ, что его кормит-поит поглядит.

Саша, огорошенный словами писателя, поспешил выйти.

Обувшись, спустился с крыльца во двор. С трудом отомкнул тяжёлый засов и вышел на улицу ровно тот момент, когда мимо проходили два мужика, волоча под руки пьяного третьего. Заметив Сашу, остановились, отпустив товарища и тот, словно тряпичная кукла, мягко повалился в дорожную пыль.

- Добрый день, - поздоровался Саша, на всякий случай, добавив, - Бог в помощь.

Мужики, ни слова не говоря и пошатываясь, смотрели на него. Затем подхватили приятеля и двинулись дальше.

- Чаво он хотел? – громко спросил первый.

- Да разве их, захребетников, поймешь?

Саша, решив отказаться от прогулки, вернулся во двор. Прошёлся вдоль поленницы, трогая сохнущие дрова. Достал из кармана карандаш и, оторвав от полена кусок бересты, попробовал рисовать. Бросил. Присел на корточки, наблюдая за петухом. Из-за дома, держа корзину с бельём, появилась баба, что встречала по приезду. Села на крыльцо и подтянув собачью миску с водой, вымыла в ней ноги. Охая встала и скрылась в дверях.

Саша, окончательно заскучав, прокрался к окну, в надежде подслушать, что же происходит внутри.

- Повторяю, рожа у него, социал-демократическая, - гремел голос хозяина. – Так бы и двинул кулаком!

Саша, вздрогнув, скоро отошёл подальше. Устроился в тени, прикрыл глаза и незаметно для себя задремал.

Разбудил его антрепренёр. Молча протянул папку с эскизами, отпер ворота и зашагал в сторону станции.

- Надо бы мужика с телегой поискать, - робко предложил Саша.

Но тот, продолжая идти, лишь отмахнулся.

Миновав поле, вошли в рощу. Антрепренёр остановился, широко расставил ноги, снял шляпу и внезапно испустил такой вопль, что зазвенело в ушах. Затем ещё и ещё раз. Откричавшись, сел в траву на обочине и вытер покрасневшее лицо платком.

- Всё утвердил. И актёрский состав, и декорации, и костюмы, - устало сказал он. – Напился, упырь, моей кровушки и подписал контракт.

- Слава богу!

- Саша, признайтесь как на духу, вы точно не социал-демократ?

- До сегодняшнего дня о них не слышал, но, клянусь, уже испытываю симпатию.

Продолжение историй о двух удачливых мошенниках:

Рекрут

Жандарм

Тёплым сентябрьским утром, когда ещё не верится, что лето закончилось, двое мастеровых шли вдоль торговых рядов. Судя по довольным лицам, да блестящим глазам, оба недавно позавтракали с водкой и пребывали в расчудесном настроении. Перемигивались с торговками ранней антоновки; пробовали ногтем заточку ножей в бакалейной лавке; отпускали шуточки, разглядывая барышень в чайном павильоне; задирали приказчиков. Одним словом, развлекались, наслаждаясь последним солнцем и выходным днём.

Притомившись, приятели зашли в трактир, где потребовали самовар и закусок. Младший достав серебряный, явно не по чину, портсигар, закурил.

- Что скажешь, Игнат? – обратился к нему старший. – Почитай все торговые лавки сегодня обошли. За кого из купцов, считаешь, стоит взяться? Какая курочка золотое яичко снесёт?

- Тут и думать нечего. Самый богатый тот, что табаком торгует. Сам посуди, троих приказчиков держит, да не абы каких, а молодцов - залюбуешься. Чистые, весёлые, говорят, словно горох сыплют. Человек мимо идёт, так они внутрь затащат и насильно товар всучат. Полки товаром на любой спрос забиты. Народ валом валит, только успевай поворачиваться. Всякому видно, что торговля в гору идёт, и доход немалый приносит. Вот этого купчину за мошну и потрогаем.

Старший с сожалением посмотрел на товарища, вздохнул досадливо.

- Кругом ты прав, дружочек, кроме одного. Нет у табачника ничего в кубышке. Каждая копеечка в оборот пущена, да ещё, поди, ссуда взята. Лавка для него не вершина желаний, а лишь шаг к настоящим капиталам. Издалека видно, что молод чертяка, и на большее замахивается. Деньгой же сорить и с цыганами отплясывать начнёт только лет через десять. Вот тогда наведаться можно будет, да не с пустыми руками, как мы сейчас, а вооружившись доброй каверзой.

- Эка выстелил. Кого ж посоветуешь?

- Того, который швейными нитками торгует.

Игнат задохнулся папиросным дымом, замахал руками.

- Этот не сегодня-завтра по миру пойдёт, - откашлявшись, запротестовал он. – Сам за прилавком стоит, от скуки зевает. И товарец у него скверный, одна гниль. Дай бог на рубль за день наторгует, тому и рад.

- Не скажи. Нитки каждой хозяйке нужны, вот и идёт торговлишка помаленьку. Иногда рубль прибыли, а бывает пять. И большего наш купец и не желает. Пусть доход невелик, зато голова не болит. Денежку же целиком в оборот не пускает, а откладывает на чёрный день, на беззаботную старость. Сердцем чую, стоит под кроватью сундук битком трёхрублёвками набитый.

- Трёхрублёвками?

- Уж поверь. Так что, друг любезный, вели принести чернил и бумаги, да пиши письмо нашему купцу. Я же пошатаюсь по городу, разузнаю, где наш сударь проживает и как величают.

***

Через час старший вернулся.

- Поликарпом купца кличут, - довольно сообщил он. – Поликарп Федосеев. Проживает неподалёку с супругой и дочерью. Дом, как я и полагал, каменный, а крыша железом крыта.

- Не бедствует, значит.

- Готово письмо?

Игнат молча протянул исписанный лист.

Приятель, близоруко отставив бумагу, принялся читать. Пробежав первые несколько строк, недовольно скривился. Подняв глаза, с укоризной поглядел на товарища. Опять взялся за письмо и вскоре заулыбался, затрясся от душившего смеха.

- Что не так-то? – обиделся Игнат.

- Голуба, - вытирая выступившие на глазах слёзы, - Это для кого? Сам послушай: «экспроприация», «ресурсы», «ликвидация»! Да наш Поликарп и слов таких не знает. Почешет в затылке, решит, что не ему писано и выбросит.

Игнат обиженно насупился.

- На манер мятежников-бомбистов сочинено.

- Откуда в этом захолустье бомбисты?! Пиши заново, - подмигнул товарищ, - я подскажу. Да не выводи буквы словно семинарист, а вкривь и вкось ставь.

Он на мгновение задумался.

- «Пришёл смертный час, купец Федосеев. Быть тебе зарезанным насмерть, коли не откупишься пятьюстами рублями. А откажешься, пущу под нож весь род и дом спалю. Запомни как молитву, завтра в полдень принесёшь деньги к церкви великомученицы и отдашь моему посыльному. Ежели сболтнёшь кому, то голову отрежу». Теперь нерусским именем подписать надо. Нашего Поликарпа всё чужеземное пугать должно. Казимир! Вот славное имечко. Так и подпиши. «Чёрный атаман Казимир». А внизу нарисуй гроб, свечку и топор.

- Как гимназисты какие, ей богу, - проворчал Игнат.

***

На следующий день приятели, таясь в переулке, поджидали купца. Игнат, волнуясь и поминутно озираясь, курил одну папиросу за другой. Товарищ же его, наряженный в красную шёлковую рубаху, казачьи шаровары с лампасами и хромовые сапоги, наоборот, пребывал в отличном расположении духа. Поглядывая в карманное зеркальце, корчил страшные рожи, хмурил брови, разглаживал приклеенную бороду или поправлял повязку на глазу.

Не успели часы пробить полдень, как на площадь выехал извозчик. Из коляски, пошатываясь, вылез купец Федосеев. Дошёл, прижимая к груди свёрток, до церковной ограды и замер, привалившись к ней спиной.

- Явился, родной, - просипел лже-разбойник и, раскорячив ноги, враскачку двинулся вперёд.

Игнат замер, готовясь в любой момент пуститься наутёк.

Купец, заметив лиходея в красной рубахе, посерел лицом. Начал оползать по ограде, но тот, споро подскочив, подхватил Федосеева под руку. Забрав свёрток, взвесил на ладони и, видимо, остался доволен. Потрепав купца по щеке, развернулся и скрылся в переулке, где был встречен Игнатом.

***

- Ты, как в воду глядел, - Игнат, закончив считать, кивнул на разложенные стопками банкноты, - все по три рубля.

- Знание человеческой природы можно ошибочно принять за дар предвидения, - назидательно поднял палец приятель. – Кстати, о предсказаниях.

Он хитро прищурился.

- Что если сей городок посетит иранский чернокнижник? Маг, астролог и каббалист.

- Магия удел людей благородных, - расцвёл Игнат. – Тут совсем другими деньгами пахнет.

- Тогда, записывай. Надобно будет раздобыть парчовый халат заморскими птицами расписанный, чалму шёлковую, туфли сафьяновые с носами…