Когда-то Дракон был молод и горяч. Он извергал из пасти настоящее, красное с желтым пламя. Его тень закрывающую солнце знали вся окрестные трактирщики, и местные рыцари время от времени устраивали с ним дружеские показательные бои на потеху публике. Прекрасные принцессы, русалки, ведьмы и прочая нечисть, как называл их дворовый люд, марафетились и прихорашивались в ожидании страшного хищника, переругивались между собой пытаясь занять место на крыше повыше да поудобнее. А через неделю в слезах или же хорошо отдохнувшие возвращались домой рассказывать всяческие небылицы.

- Ты, наверно, хороший дракон, вон у тебя какие большииие крылья, как ты грациозно летаешь. Но я не могу поехать к тебе в пещеру. - сказала Наяда.

- Кхм, что за глупые шутки. - почти смутился Дракон, - Как это не можешь?

- А вот так. Я взрослая ответственная наяда. Мне нужно быть уверенной в твоем взрослом отношении. В общем, приходите завтра. - сказала Наяда и закрыла дверь.

Озадаченный Дракон прилетел и на следующий день, ради интереса. А потом на следующий, и еще, и еще.

- Хорошо. Мне становится жутко скучно дома. Я, так и быть, могу погостить у тебя некоторое время. - однажды ответила Наяда на очередное красноречивое огнеизвержение Дракона.

Дракон, был оч-чень обрадован. А еще в первый раз слегка взволнован - вдруг ей и не понравится? Драконий быт достаточно суров и не предназначен для оценки суровым наметанным женским глазом. Однако Наяду все устроило. Не сказать что она была сильно восхищена, но ей было достаточно комфортно чтобы остаться на денек-другой. А затем на неделю. А затем на другую. И Дракону впервые не приходило даже в голову выставить засидевшуюся гостью из пещеры. Дракон любил умных женщин.

Недели складывались в месяцы, те в года. Как-то так вышло что Наяде было достаточно удобно в пещере чтобы никуда не уходить, а Дракону достаточно приятно чтобы никого из пещеры не выгонять. Наяда осваивалась на карте окрестностей, знакомилась с захаживающими крестьянами, а Дракон изо всех сил теперь старался выглядеть взрослым. Больше времени уделял науке огнепыхания, реже появлялся на сомнительных сборищах. Даже почти перестал воровать гномий эль. У Наяды образовались собственные хорошие друзья, любимые места для прогулок, нашлось дело-всей-жизни. А Дракон посвящал время умным книжкам и забывал имена знакомых прохиндеев-рыцарей, предпочитая маленький теперь, но любимый им кружок для общения и набегов. Наяда расцветала на глазах, становилась все известнее и популярнее. Про Дракона же все стали забывать. Ведь кому, скажите на милость, интересен занудный Дракон отказывающийся забрасывать лягушками соседнее село и рисовать неприличности на ночном небе во время салюта в честь городского праздника. Мало того, Наяда любила как встарь порезвиться в мутной глубине какого нибудь водоема. Дракон же был просто не приспособлен к этому. Он радостно погружался, глупо бил крылышками по воде и никак не мог потонуть достаточно. А потом долго отлеживался на берегу попивая соленый мед с огуречной поляны.

Они почти перестали появляться вместе. Дракон теперь посвящал все свое время тренировкам в ванной, очагу и Наяде, а та - делу, плаванию, друзьям и сну. Дракон покрывался морщинами и выцветал от безвылазного нахождения в пещере. От постоянной влажности выпали его пышные усы. Наяда светилась жизнью, наслаждалась миром вне пещеры. Дарила ему себя в самых прекрасных нарядах. Дракон, ощущая некое несоответствие, все же хвастался перед всеми своей дивной пассией, с недовольством подмечая иногда, что при совместном выходе Наяда предпочитает наряды поскромнее, и тратит большую часть своего внимания на окружающих. Да и на совместные выходы его больше не уговаривает. Дракона колола неожиданная ревность даже к прошлым друзьям, а Наяда обижалась на подобное недоверие, бывало и плакала от обиды. Дракон корил себя за черствость и эгоизм, за недостаточную чуткость, неидеальную успешность. Наяда приходила с вечеринок все позднее. А душевные разговоры все чаще заканчивались битой посудой, искрами проклятий, взаимными извинениями, бурными ночными полетами и больной головой с напухшим на ним лицом на утро. Наяда жила жизнью. А Дракон стыдился себя.

Дракон располнел, на его красной как лава чешуе появились проплешины натертые о стены узкой пещеры. Наяда стала выбираться за пределы Королевства. Сначала по делам Дела, затем за тамошним климатом, вином и удовольствием. Дракон растерял последние знакомства, увлекся эзотерическими методиками огнерождения. И однажды Наяда сказала:

- Там меня ждет Дело.

- Если тебя ждет Дело - надо ехать. Ведь нет ничего важнее Дела. - ответил Дракон выгрызая себе сердце. За долгие годы это одно из немногого, что Дракон научился делать просто изумительно.

- Приезжай, милый. - сказала Наяда, отдавая ему в руки их общего котика.

- Обязательно приеду, милая, - сказал Дракон, - мне бы только недельку закончить дела.

Наяда обняла его и заплакала. Дракон не плакал. Он был полон решимости в неделю дочитать все свои книжки и научится нырянию аки морская корова.

Он не успел. Книжки оказались глупыми выдумками замковых мерлинов. Наяда писала ему письма. Дракон сухо отвечал чувствуя огромную вину, собирая волю в кулак, пытаясь не сломаться и не распуститься. Наяда сказала что приедет. Дракон был очень счастлив. Наяда обживалась на новом месте обзаводилась новыми друзьями. Дракона съедала ревность и гнобил стыд. Жрала ревность. Уничтожала ревность. Однажды Дракон даже надел на голову целлофановый пакет и затаил дыхание на почти пять минут чтобы не слышать ревность, но тут прибежал истошно орущий котик и прогрыз пакет чуть не задохнувшись сам. Была ли Наяда неверна? Дракон так и не узнал. Дракон даже не узнал, понимала ли Наяда что значит верность. Да и было ли это важно.

Котик умер от старости. Наяда стала меньше писать. Наяда перестала плакать. Она не приехала.

Он прекратил огнеметать.

Она сказала что настоящая проблема в том, что они оба живут ради одного человека. И еще сказала, что ей тяжело жить в письмах.

Он сломал почтовый ящик.

Умер Дракон как и жил - глупо до невозможности. В один из пасмурных зашторенных дней (или утр, или вечеров) Дракон разглядывая свои плешки в пыльном зеркале в окончательно засранной берлоге подскользнулся на вчерашнем пролитом сладком чае и упал в зеркало головой. Узнала ли Наяда о смерти Дракона? Чорт ее знает. В здешних краях ее больше не видели.

Когда я хоронил дракона возле его котика я написал:
"Здесь лежит самый большой и себялюбивый дурак и трус на земле".
"И его котик".