Пролог: Предчувствие Гибели
Ветер доносил с моря не только соленый запах, но и привычную, въедливую вонь Королевской Гавани. Это был смрад разлагающихся надежд, смешанный с едким, приторным ароматом тысяч неупокоенных душ, что висел над столицей Семи Королевств, словно погребальный саван из гниющих тканей. Над городом, окутанный ореолом былого величия, что теперь казался лишь издевательской насмешкой над их былыми иллюзиями, возвышался Красный Замок. Но сейчас его массивные, некогда неприступные стены, его гордые башни, казались призрачными, растворяющимися в предрассветном тумане, на фоне зловещих слухов, ползущих с далекого Севера. Эти слухи, сначала робкие шепотки, которыми обменивались торговцы на рынках, пряча глаза друг от друга, теперь превратились в громогласное эхо, заставляющее кровь стыть в жилах, проникающее в каждый дом, в каждую щель, в каждый сон, не оставляя ни малейшего уголка для света и надежды.
В тесной каморке на одной из улочек Королевской Гавани, где запах нечистот перемешивался с едким дымом редких костров, маленькая Аленна проснулась от кошмара. Ее мать, Элла, спавшая рядом на соломенном тюфяке, тут же подняла голову.
— Аленна? Что случилось, милая? — прошептала Элла, нащупывая в темноте руку дочери.
Аленна вскочила, прижавшись к матери, и ее тоненькие плечи содрогались от рыданий.
— Мама! Мне… мне приснилось… — ее голос был прерывистым от ужаса, — что я… что я не смогу выйти замуж! Что у меня не будет деток!
Элла притянула дочку крепче, гладя ее по голове.
— Ну что ты, моя хорошая. Это всего лишь страшный сон. Вот вырастешь, станешь самой красивой девушкой на свете, и будешь невестой, и у тебя будет много-много деток.
Но Аленна затрясла головой, ее рыдания усилились.
— Нет! Не будет! Я видела их, мама! Тех, что идут с Севера! Они были… они были как я, но только… мертвые! С серыми руками и пустыми глазами! Я не хочу! Я не хочу быть такой! Ходячим мертвецом!
Элла почувствовала, как мороз пробежал по ее коже. Эти жуткие слухи, эти шепотки о мертвецах, что не гниют, уже проникли в самые потаенные уголки города, даже в детские сны. Она обняла дочь еще крепче, чувствуя, как бьется ее маленькое сердечко.
— Тише, солнышко. Это просто сказки для взрослых, чтобы пугать друг друга. Ты моя живая, моя теплая девочка. Никто не посмеет превратить тебя ни во что такое. Мы здесь, мы будем держаться вместе.
— Но они же… они забирают всё! — всхлипывала Аленна. — Забирают смех! Забирают тепло! Я слышала, как соседка говорила, что они… они забирают саму душу! И тогда уже никогда не будет солнца!
Элла закрыла глаза, ее собственный страх поднимался из глубин души. Она знала, что эти "сказки" были очень похожи на правду. Улицы пустели, лица людей были серыми, а детского смеха и правда не было слышно. Она отчаянно пыталась найти слова, чтобы успокоить дочь, но в ее голове не было никаких утешений.
— Мы не дадим им, милая. Мы будем бороться. Мы… мы будем прятаться. Но ты не станешь такой, слышишь? Никогда. — Голос Эллы был надтреснутым, но она постаралась придать ему уверенности. — Ты будешь жить. Ты будешь расти. И у тебя будет своя семья, и все, что ты захочешь. Только спи, моя ласточка. Спи.
Аленна постепенно успокоилась, но ее дыхание все еще было прерывистым. Элла же, прижимая дочь к себе, лежала без сна. Ее сердце сжималось от боли за будущее ее ребенка и за будущее всего, что она знала. Слова девочки о "забранной душе" и "отсутствии солнца" звучали в ее ушах, как пророчество, и она понимала, что дело не только в мертвецах. Что-то гораздо более ужасное уже подкрадывалось к ним, забирая самое ценное — надежду.
В городе давно уже не слышался резвый детский смех. Этот звук, столь естественный и живительный, теперь был невообразим, замененный тяжелой тишиной. Улицы, обычно полные гомона и суеты, затихли, словно в трауре, предвещая неизбежное. Однако среди этого гнетущего затишья царили смешанные чувства. Некоторые жители цеплялись за хрупкую надежду, веря, что мощные стены Красного Замка выдержат натиск и им удастся победить мертвецов. Другие же поддавались безудержной панике, их глаза метались в поисках спасения, которого не было. Третьи оставались безразличны или погрузились в глубокую апатию, не веря, что происходящее было реальным, отрицая саму возможность такого кошмара, словно это был лишь дурной сон, от которого они вот-вот проснутся. Люди ходили, опустив головы, их взгляды были пусты, лишены всякой искры жизни, а каждое движение казалось замедленным под весом невидимого гнета. Страх сковывал многих, проникая в самые потаенные уголки души, в каждый нерв, в каждую клетку, и по ночам они просыпались в холодном поту от предчувствия надвигающейся бездны, словно невидимый хищник дышал им в спину, высасывая остатки жизни и рассудка.
Винтерфелл пал и Имя Короля Ночи, этой неумолимой, безликой силы, чье приближение ощущалось как ледяное дыхание на затылке, шепотом передавали от одного костра к другому. Он был кошмаром, воплощением конца, самим Небытием, и его армия мертвых, казалось, неуклонно приближалась, стирая с лица земли всё живое, превращая мир в царство мёртвых, где не было места теплу и свету. Горожане готовились к войне, укрепляя ворота, точа мечи, собирая припасы, но их действия были лишь отчаянной, безумной попыткой отсрочить неизбежное, словно последние, судорожные вздохи перед погружением в бездну забвения, откуда нет возвращения.
Пока весь город замирал в преддверии гибели, королева Серсея Ланнистер не оставалась в стороне от этой лихорадочной подготовки. С её губ слетали приказы: стены Красного Замка должны были быть укреплены баллистами, готовыми обрушить на врага шквал смертоносных стрел. Солдатам выдавали оружие, выкованное из драконьего стекла, чтобы они могли встретить лицом к лицу тех, кого не брал обычный металл. Однако, в отличие от своих подданных, Серсея готовилась не только к обороне. Втайне, подальше от любопытных глаз, к берегу был пришвартован корабль, готовый принять все ее золото и богатсва которое она и ее семья копила долгие годы. На нём она, в случае поражения, планировала бежать, оставив пылающую столицу за своей спиной.
Однако истинная угроза скрывалась не за далекими стенами, не в ужасающем войске мертвецов, идущих с Севера, которое можно было бы встретить в открытом бою, плечом к плечу, умереть с честью. Она таилась в самом сердце столицы, глубоко укоренившись там, под маской света и добродетели, словно ядовитый гриб, проросший изнутри. Это была угроза, которую никто не мог разглядеть, ибо она носила одеяния доброты и предлагала надежду отчаявшимся, в то время как её корни уходили в самую чёрную бездну, где не было ничего, кроме пустоты и холода. Пока глаза всех были прикованы к северной границе, к приближающемуся холоду, зло пускало свои корни в самом центре, в душах людей, готовясь нанести удар изнутри, когда никто не ждёт, превращая спасительный свет в тень погибели, а добродетель — в вечное проклятие и омерзительную ложь.
Диалог в Королевской Гавани
На одной из узких улочек, пахнущей гниющими овощами и застарелым пивом, двое мужчин встретились у едва тлеющего костра, разведенного скорее для видимости, чем для тепла. Один, старый Мастер Элиас, с седыми прядями, выбивающимися из-под капюшона, и проницательным, но уставшим взглядом, присел на щербатый ящик. Другой, молодой Томас, с бледным, исхудавшим лицом и лихорадочно блестящими глазами, нервно озирался по сторонам.
— Слышал новости, Элиас? — голос Томасf был ровным, почти безразличным, словно он говорил о погоде, а не о конце света. — Говорят, они уже у Каменной Дороги.
Томас хмуро кивнул, его взгляд метнулся к темным силуэтам домов.
— Слышал, Томас. И эти дикие россказни про… про мертвецов, что восстают… Про Белых Ходоков… Чушь! Это все просто паника. Массовая истерия, вот что это. Люди всегда готовы выдумывать всякие мифы и легенды, когда им страшно. Эти «неупокоенные» — наверняка просто больные, пораженные неизвестной заразой, которая вызывает окоченение тел и агрессию. Нет места сказкам в реальном мире, вы же сами учили! Вся эта мистика — удел невежд и религиозных фанатиков, что пугают друг друга древними баснями.
Томас покачал головой, не отрывая взгляда от красных углей.
— Ты прав, Элиас. Разум и наука должны быть нашими главными ориентирами. Страх — великий обманщик. Он заставляет людей верить в самые нелепые выдумки. Неужели ты думаешь, что какие-то там «мертвецы» смогут пройти сквозь стены, которые строились веками? Это просто северяне, уставшие от холода и голода, ищущие легкой наживы. Или, быть может, действительно, новый вид чумы, заставляющий людей терять рассудок. Мы, люди, всегда ищем объяснения тому, чего не понимаем, и часто придумываем себе чудовищ, когда достаточно просто взглянуть на вещи трезво. А что до всех этих пророчеств и религиозных бредней, то это лишь попытка найти смысл там, где его нет, или, что еще хуже, использовать людской страх для контроля.
Томас вскочил, его голос зазвенел от внезапного, неконтролируемого страха, который, казалось, пересиливал его рациональность. Но он цеплялся за нее, как за последний спасательный круг.
— Но Мастер Элиас! Я видел их! Я видел тела! Они не гниют! Они просто стоят! Неделями! Месяцами! Это не похоже ни на одну известную нам болезнь! Ни один лекарь не может дать объяснения! А оружие? Это драконье стекло… Если бы это была обычная болезнь, обычное восстание — зачем нам такое оружие? Почему обычный металл их не берет? Это не укладывается ни в какие рациональные рамки! Мы говорим о чем-то, что не подчиняется законам природы, как мы их знаем! Это… это не чума! Это… это не восстание! Это что-то… за гранью понимания!
Элиас наконец поднял глаза на молодого человека, и в них мелькнула тень сожаления.
— Успокойся, Томас. Паника — худший враг. Оружие из драконьего стекла, которым нас снабдили, — это не магия. Это особый вид обсидиана, который, вероятно, обладает какими-то уникальными физико-химическими свойствами, разрушающими плоть этих… хм… "мертвецов". Или, возможно, это просто более острый и хрупкий материал, который ломается внутри ран, вызывая большее кровотечение, как я уже говорил. Что до королевы… Да, она готовится к худшему. Это не трусость, это прагматизм. Она думает о сохранении династии, о будущем. Таково бремя правителя. Всегда есть логическое объяснение, Томас. Мы просто еще не нашли его.
— Прагматизм? — Томас горько, почти безумно рассмеялся. — Это значит бросить нас на погибель! А что насчет той… тени… что ползет по городу? Эти шепотки… про Благодетелей, что ведут нас к свету… но я чувствую только холод! Хуже, чем от тех, с Севера!
Он понизил голос до шепота, оглядываясь. — Говорят, они… они не убивают тело, но крадут душу… забирают надежду… И вот это… это ведь не чума, верно? У этого нет никакого научного объяснения! Никаких болезней, никаких зараз, ничего, что можно было бы изучить под увеличительным камнем Мейстеров! Мои книги… мои знания… они бесполезны перед этим! Я пытался найти ответы! И их нет! Ни в одном трактате, ни в одной работе нет ничего подобного! Может быть, все эти безумцы были правы? Может, и вправду есть что-то помимо простых вещей которых можно увидеть или пощупать?
Элиас отвернулся, задумчиво разглаживая бороду. В его глазах впервые появилась неопределенность, которая говорила больше, чем любые слова. Он по-прежнему пытался держаться за свою рациональность, но и она давала трещину.
— Суеверия, Томас. Всего лишь… суеверия. Люди в отчаянии готовы верить во что угодно. В любое обещание света. Но истинная угроза всегда кроется в том, что мы не можем объяснить, в том, что действует незаметно. И, возможно, те, кто обещают свет, несут самую глубокую тьму. Это не магия, Томас. Это психология. Манипуляция сознанием. Чувство безнадежности, Томас, сильнее любого заклинания. Оно делает людей податливыми. А те, кто предлагает иллюзию спасения, всегда пользуются этим. Но это лишь догадки…
Он встал, поправляя капюшон. Голос его звучал теперь тяжелее, а взгляд был почти невидящим.
— Мы не знаем, что нас ждет. Но одно я знаю точно: страх — это яд. Он парализует разум и волю. Сохраняй хладнокровие, Томас. И доверься тому, что ты видишь, а не тому, что тебе нашептывают тени. Даже если то, что мы видим, противоречит всему, что мы знаем.
Томас остался стоять один у костра, дрожа не от холода, а от ужаса. Слова Мастера Элиаса не принесли ему утешения. Он видел, как страх пожирает город изнутри, а теперь, похоже, и что-то другое. Что-то, что было гораздо страшнее мертвецов с Севера, потому что разрушало саму основу его веры в разум и естественные науки. Его мир, построенный на логике и фактах, рушился вокруг него, оставляя лишь пустоту и леденящий ужас.
