Лёшка рассказывал...
......................................
На промзоне было, году в 1984-м, костерок разводили, чифирь заваривали. Семейка поэтов со второго отряда: я, Аркаха Первый, Аркаха Второй, Ермак. По фене ботать впадлу. Давно договорились. Стихи разбирали.
А для начала байки травили.
Аркаха Первый вспоминал:
– Он их схватил, когда с прогулки заводили. Как такое возможно до сих пор не врублюсь. Его откуда-то с границы привезли, он так и называл себя «Приграничный комбайнёр». Ну, укоротили погоняло, Комбайнером стали звать.
– А что схватил-то?
– Оладьи какие-то у охраны стащил. Они с прогулки толпу заводили, а Комбайнер умудрился не то из комнатки, где они чаюют, не то ещё откуда-то у них стащить папушу оладьев. Они пересчитали зеков, завели в камеру, вернулись чай пить, а оладьев-то и нет. Трудно врубиться в такие дела. Когда и как он успел?
– Ну-у, - придвинулся к рассказчику Ермак, сдвинув козырек пидарки на ухо и успевая дуть на коричневую жижу в кружке.
– Что, ну… Снова открыли нашу хату, обыскали Комбайнера. Нет оладьев. А когда ушли, смотрим – Комбайнер сидит на шконке и пожёвывает оладьи. Ещё и нам предлагает. Мы рты разинули, а он смеётся.
– Во-о артист! – присвистнул я от изумления.
– Ещё какой! – сверкнул фиксой двухметровый Аркаха Первый. – С первого дня на нём был полувоенный китель. Он его почти на голое тело набрасывал. А теперь он снял китель, вынимает оладьи, ржёт и бьёт себя по худым плечам маслянистыми руками. «Вот, они погончики!». Он их на плечи под китель положил.
– Били его? – поинтересовался Ермак.
– Когда было за что, били. А что толку. Комбайн же железный. Однажды он что-то накосячил, всей хатой его метелили, а он согнулся эмбрионом, накрылся кителем и молчит. А потом выкинул руку и кричит: «Погодите, погодите!». Все отпрянули, а он сел на пол и заявляет: «Вы бы хоть перекурили что ли?»
– Всякие пассажиры есть, – заметил Аркаха Второй, доставая из кармана куртки листок с моим стихотворением. – Ладно, хватит об этом Комбайнере. Стихи Духа будем разбирать. Сегодня их очередь.
Дух – это я, Лёшка. Мы все тут по большим срокам находимся. И все пишем стихи. Семейка наша – кружок поэтов. Всю библиотеку зоны перешерстили, с воли шлют книги, из семей, каких-то обществ. Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Есенин, Пастернак, Гумилев, Шекспир, Ронсар – вся русская и зарубежная классика нами читана и перечитана до дыр. Но всё равно чего-то не хватает…
– Начинай! – одобрительно сказал Ермак. – Время есть.
– Выйду отсюда в фуфайке, взятых за десять рублей, женюсь на блчдюге Файке как можно скорей, – выразительно прочитал Аркаха Второй, засмущался и закашлял.
Но вдруг его остановил Аркаха Первый:
– Погоди, погоди, Арканя, не гони. Во-первых, договорились без всякой фени и матов. А тут сразу – оскорбление. Фая – растянута до Файки ради рифмы, но в середине строки – оскорбление женщины, не заслужила она этого. Не надо почём зря обижать Фаину. Обоснуй, Дух? – Повернулся он ко мне. Я отодвинулся от него, тем более, что тональность его голоса была готова измениться. Зеки это чувствуют до изменения. Потом будет поздно.
В неволе всё и все требуют обоснования. Нет – значит врёт.
Момент был затруднительный. Прав братуха. Крыть нечем.
– Эмоции! – Уныло согласился я, думая, что лучше бы уж о Комбайнере продолжали разговор, чем о моём стихотворении.
Ермак подбросил в костёр щепок, подвесил жестяную банку с водой. Вокруг нас высились недостроенные здания, в которых мы собирали сваркой трубы отопления. Где-то разговаривали офицеры, солдаты, зеки.
К нашем костру робко подошел невысокий мужичок из нашего же отряда. Я заметил, он давно посматривал в нашу сторону. Но подходить и общаться, видимо, опасался. От нас, наверное, пахло серьёзной угрозой. Краем уха мы слышали, что мужичок вырос до строгого режима из-за смешной статьи, 209-й – тунеядство и бродяжничество, когда его перестали сажать, он принялся воровать стираное бельё. Так и стал рецидивистом.
Он подошёл и несмело протянул руку к листку бумаги с моим стихотворением, который держал в руке Аркаха Второй:
– Позвольте посмотреть, молодой человек?
Воздух сгустился, даже на расстоянии можно было ощутить, что семейка наша напряглась. Я одобрительно кивнул Аркахе Второму. Тот небрежно протянул бумагу этому невзрачному бродяжке, который изящно взял листок и жадно вгляделся в буквы.
Нам показалось, что читал он очень и очень долго. Наконец, мужичок заинтересованно оглядел наши обветренные лица, жестяную банку, кружки с чифирем и сказал профессорским голосом:
– Стихотворение, конечно, очень слабое, сразу видно, что автор страдает от недостатка образования и культуры, но…
В этом месте семейка, сидевшая скрестив ноги, даже привстала.
– …но оправдывается лирическим содержанием. Полагаю, что у автора есть недюжинный природный дар стихосложения. Для лиричной души русского человека это весьма характерно.
Привставшая семейка зеков на миг повисла в воздухе.
Села уже поодиночке.
.........................................................
С того момента прошло 35 лет. Мой друг Лёшка выпустил в прошлом году шестую книгу стихотворений.
