Добрый день, товарищи требуется помощь технических специалистов.
Итак, давеча мной было получено в наследство из гаража некое сложное техническое устройство с маркировкой года выпуска "Октябрь 1993" и наименованием "магнитоэлектрофон стереофонический Романтика Мэ-222с"
Фото аналогичного устройства из интернета.

Сразу же было подключено электро питание и сие чудо инженерной мысли радостно мингуло лампочками и ожило. При последующих тестах были выявлены весьма ожидаемые дефекты, а именно ремни приводящие в движение что пластинки, что кассеты оказались мертвы и требовали замены. На данный момент пассики заказаны но вопрос в другом.
В ходе разбора касетной деки с целью обеспечения доступа к приводному ремню были найдены: светодиод(?), обрывки проводов.

Изучив техническую документацию к данному устройству было установлено: имеется функция "память"
Появилось желание восстановить столь полезную функцию. Но так как я обладаю медицинским, а не техническим образованием мне требуется помощь.
Путем логических умозаключений мной было вынесено следующее умозаключение:
Светодиод (?) Вставляется в технологическое отверстие сзади от шестерни с прорезями

Эта шестерня за счёт приводного ремня (заменён временно канцелярской резинкой) вращается вместе с касетой

А два оторванных провода были на данных контактах

Изучив данные контакты, я пришел к выводу: "чего то не хватает"

В связи с вышеизложенным и учитывая безграничную силу Пикабу, прошу компетентных товарищей ответить на следующие вопросы:
1) Правильный ли у меня ход мысли?
2) Чего не хватает?
Заранее спасибо.

Светская жизнь дворянского семейства подразумевала наличие приёмного дня раз в неделю. И в этот указанный день слетались знакомые, как мухи на мёд, чтобы поделиться новостями и перетереть соседям косточки. А если гость заявлялся не в указанное время, так могли и не принять. 

Дворецкий выходил и объявлял, дескать, четы такой-то нет дома. Заодно напоминал, что чета такая-то принимает по четвергам, желательно после полудня.

Ах, как Валентине сейчас не хватало дворецкого. Симпатичный мужчина открыл бы дверь и твёрдо заявил, что Сергеевы на променаде и принять не могут 


Услышав звонок, муж настороженно взглянул на жену. Они бок о бок уже больше десяти лет и вполне могут общаться телепатически. Вот сейчас Павел передал жене мысль: ”Не открывай, сделаем вид, что нас нет”. План казался беспроигрышным. Для достоверности Валентина тихонечко подобралась к пульту от телевизора и убавила звук. 

В дверь позвонили ещё раз, потом ещё. Следом кнопку и вовсе не отпускали, Павел зажал уши руками и посмотрел на жену: ”Может, стоит открыть, вдруг соседей заливаем или бомбу во дворе опять нашли?” Валентина тяжело вздохнула и покачала головой: ”Да брось, опять они” 

Теперь настойчивая рука по другую сторону двери постучала, и, видимо, её обладатель собрался уходить. Оба Сергеевых уже успели выдохнуть с облегчением — одна из битв выиграна, как из детской выбежала пятилетняя дочка.


— Ну, вы чего? Это же тётя Маша с дядей Женей! — крикнула девочка на всю квартиру и побежала к двери.


Павел драматично вздохнул, их план провалился и теперь делать нечего, придётся открывать.


За дверью, как и предполагалось, семейство Цаплиных в полном составе. Тучный мужчина улыбался во весь рот, поблёскивая золотым зубом, тут же за его плечом его вторая половина, весьма обеспокоенная промедлением, следом их дочь Лиза.


— Ну вы и дрыхните, друзья мои — Евгений по-свойски зашёл в квартиру, а за ним и его домочадцы. — Мы уж думали собираться уходить.


— Дядя Женя, а мы не спали!  Мама с папой телевизор смотрели — Полина с лёгкостью сдала родителей, и теперь деловито подавала гостям тапочки. 


За Цаплиными закрылась дверь в гостинную, а Валентина, глубоко вздохнув, но в душе проклиная всё на свете, пошла на кухню. Павел подозвал дочь к себе и предупредил, что сейчас у них состоится очень серьёзный разговор.


— Когда взрослые говорят, дети должны молчать.


***


Началось всё с соседского приглашения на чай. Маленькая Полина со сверстниками вечно стеснялась, в группе садилась в уголок и играла одна. Возможно, благодаря психологу, или же время пришло, но как-то вечером Полина сообщила, мол, у неё теперь есть лучшая подружка, да ещё и живущая в том же доме. Валентина очень радовалась и изо всех сил хотела упрочить дружеский контакт.  К тому же, мама девочки показалась очень приятной и милой женщиной.


— Приходите, пожалуйста, чайку попьём. — ласково лепетала она Марии Цаплиной. 


Женщина согласилась и в условленное время вся семья появилась на пороге квартиры. 

Привычный для Сергеевых разговор не клеился... Павел и передал жене мысленно: 

они совершенно не нашего круга.

  Несколько попыток завязать светскую беседу провалились. Гости очень отличались от обычного для Сергеевых общества. У них ещё в пору студенчества сложилась тёплая компания. Тонкие, начитанные люди собирались у них дома, чтобы поговорить о высоком. Разговоры о поэзии серебряного века, фильмы французской новой волны, даже в шарады они загадывали шедевры мировой художественной культуры. 

Валентина отвечала мужу взглядом — потерпи, скоро уйдут.


В тот вечер столкнулись два параллельных мира. Но Евгений Цаплин не понимал обстановки и бодро, весело шутил, пытаясь начать беседу.


— Смотрели вчера "Пусть говорят?" — 

Сергеевы дружно замотали головами.

— Ну как же так! Там такое было! У актёра, ну этого… Который играл в фильме, не помню названия — Евгений пихнул локтем жену, чтоб она подсказала ему -- короче, у мужика девять внебрачных детей. Ну и ну! — отрезав себе ещё кусок пирога, гость продолжил — А там ещё сюжет недавно  был, очень интересный: залетела, значит, в селе одна баба.


— А куда залетела? — Полина с интересом смотрела на Евгения. 

— Дочка, покажи Лизе свои игрушки — спасла положение Валентина. Девочк с неохотой ушли.


Дальше Павел только поглядывал на часы и лишь изредка кивал. Угощения кончились, чай допили, а меж тем, Цаплины уходить не спешили и продолжали разговор.

— Нынче полную машину навоза удалось припасти. Вот.

— А на даче у нас хорошо. Птички поют. Мы прошлой осенью полторы тонны картохи собрали. Вот.

— Утром вскакиваешь и до вечера задницей к верху грядки полоть. Вот.

 Надежды на скорый уход таяли. Валентине ещё не приходилось выгонять гостей, и вряд ли она могла представить, как это делается. Судорожно женщина перебирала варианты. Сначала думала сослаться на ранний подъём, но никак не могла придумать, куда и зачем им нужно в субботу спозаранку. Потом несколько раз вставила в разговор, что голова её гудит и раскалывается. На что Мария участливо посоветовала выпить аспирина.


Павел и Валентина переглянулись и, понимая своё бессилие, приняли свою участь. Цаплины пришли четыре часа назад, а хозяевам казалось, что прошло восемь.


Тут случилось что-то необыкновенное, и Мария Цаплина уже сама взглянула на часы.

— Мать моя, так что ж мы сидим. Видал, сколько уже — хлопнула рукой себе по лбу. — Хорошо у вас, а уходить надо, у нас сериал начинается. “Землю любви” не смотрите? Ой, как вы много теряете, там такой сюжет закрученный. Жулиана ушла от мужа к Хуану, а Хуан был женат на Анжеле. Бывает же так! Обязательно посмотрите.


Цаплины стояли у двери и спешно переобувались.

— А мы с вами прям душой отдохнули. Так бы и сидели здесь. — Евгений блеснул золотым зубом и протянул руку Павлу. — Зовите ещё, мы с радостью. 

Сергеевы заметно оживились. Хозяин любезно помог Марии надеть пальто, отчего она пришла в полный восторг.

— До свидания — Павел крепко схватился за ручку двери, уже грезя, как захлопнет её перед гостями. — Приятно было познакомиться, мы всегда рады гостям.


— О как — хмыкнул Цаплин, значит, мы к вам опять скоро придём, и засмеялся.


***

На следующий день в дверь позвонили. И на вопрос “кто там”,  Цаплин задорно крикнул — “свои!” 

— Ну что, не ожидали? -- мужчина разулся, вынул из хозяйского шкафа тапочки — А мы с супружницей моей что-то решили вас навестить. 

— А ещё вот к обеду гостинец — Мария протянула пучок петрушки — Со своего огорода!


В мыслях Валентина представляла, как наберется смелости и скажет назойливым гостям, что, дескать, они заняты, и попросит уйти. А сама побрела на кухню готовить. От индейки, рассчитанной на несколько дней, в считанные минуты остались только кости. Цаплин несколько раз просил добавки, а доев, высморкался в салфетку.


— А мы в семье, знаете, поесть любим.— усмехнулся  Евгений — ну что ж, было очень вкусно. Сладкого бы ещё, ну и так сойдёт.  — После обеда Цаплины направились в гостиную и там уселись смотреть телевизор.


Среди знакомых Сергеевых не нашлось бы людей хоть немного похожих на нынешних гостей. Они совершенно не знали, как себя вести в этом случае. До этого казалось немыслимо, что кто-то без приглашения ввалится в дом, да ещё потребует обед. Все их друзья не имели привычки навязываться. Предельно тактичные и пунктуальные знакомые приходили всегда в назначенное время, да ещё и не с пустыми руками.


— Что будем делать, дорогой? 


На кухню снова вошла Мария Цаплина.


— Извините, моего что-то совсем разморило после обеда. Вы уж не шумите, пусть поспит.


***

Каждый раз Павел пытался поговорить с Цаплиными и уговорить больше не приходить, но не находил слов. Он человек обходительный и воспитанный, обидеть людей он совершенно не хотел, но и терпеть тоже больше не мог.


— Как у вас много свободного времени — медленно подступал Павел — можете каждый день в гости ходить.

— А чего дома то просто сидеть? Вот дела быстренько переделали и к вам. 

— Наши знакомые предупреждают заранее, если желают нанести визит.

— Тю, ну они и интеллигентишки. Нет, а мы по-простому, у нас так принято. Знаешь, вот в моих краях дверь не запирают, кто хош приходи. У нас гостеприимство в крови...


— Что-то у нас сегодня  шаром покати. Есть нечего.

Евгений без церемоний открыл хозяйский холодильник и неодобрительно посмотрел на Сергеева.

— Ну как же нечего. Смотри — и колбаса, и сыр, даже котлетки. 


Павел как огня боялся скандала и надеялся до последнего решить проблему мирно. Он верил, что не грубость, а только разумные слова могут достучаться до Цаплиных. И уже месяц подбирал эти самые слова. Но всё тщетно, и Цаплины вновь и вновь звонили в дверь и пожирали все запасы.


***

Почему-то именно в этот день Сергеевы решили взбунтоваться. И хоть первый план провалился, отчего-то в душе ещё зрела слабая надежда отстоять свою квартиру от интервенции. Девочки пошли играть в комнату Полины, а взрослые направились на кухню.


— Вот вам, с нашего огорода. Кинза, почти деликатес — Евгений вынул из кармана пожелтевший пучок травы и положил в центр стола. — Что, когда обедать сядем? 


Сергеевы переглянулись, никто не хотел первым идти в наступление. Валентина предоставила мужу первый ход, а сама подошла к плите.


— А что там Ваш сериал, не начнется?

Мария засмеялась и пошла доставать из шкафа тарелки.


— Вы чего, по выходным он не идёт. Как можно не знать таких вещей. 


Валентина собрала волю в кулак и предельно вежливо заговорила с Цаплиными.

— А может ну эту готовку, может, к вам пойдём? Ни разу ведь не были.

На секунду показалось, что Евгений что-то начал подозревать, но, как оказалось, напрасно. Мужчина сложил ногу на ногу и легко отбился от притязаний.

— Да мы же только что переехали. И на гостей не рассчитывали, одна каша и картошка с дачи. Вот честно вам скажу, у вас всяко приятнее.

Цаплины не чувствовали скопившегося за месяц раздражения хозяев. Они легко отвечали на недовольные вопросы, совершенно не замечая настроя хозяев. 


— Как же мы, Цаплины, пожрать-то любим — Евгений щёлкнул языком и взял со стола ломоть хлеба — Голодный, как чёрт.


Павел с ужасом открывал в себе доселе неизведанные эмоции. Никогда бы он не мог подумать, что способен ненавидеть с такой чудовищной силой.  С каждой секундой налёт интеллигентности растворялся от дешёвых духов Марии и чавканья Евгения. Кулаки сжимались под столом, но пустить их в ход казалось немыслимо. Гнев Павла тянулся как по бикфордову шнуру огонёк, и он чувствовал, как ещё минута, и с ним случится что-то непоправимое. Мужчина вскочил с места и ринулся к двери. За спиной гость подгонял жену и легонько барабанил по столу. От этого шума в голове Павла что-то щелкнуло. 

— А ну пошли вон! — крикнул мужчина, затем схватил табурет и с силой бросил его на пол. Все затихли. Мария в ужасе прикрыла рот рукой.

— Что, не понял? Убирайся из моего дома! 

— То есть как? Мы же в гости пришли -- Евгений не шевелился, Мария прижалась к спине мужа.


— Вон! -- Павел рывком сбросил пару тарелок, схватил сахарницу и замахнулся ей в гостей. 


— Пашка, друг, ты что, с ума сошёл? 


Озверевший хозяин почувствовал в себе силу защитить дом и шёл в атаку дальше. Одним ударом вышиб из под Цаплина стул, и тот шлёпнулся на пол. Мария истошно кричала, что их убивают. Из детской прибежали девочки и с интересом заглядывали в кухню.


— Папа, а во что вы играете? -- но Лизе никто не ответил. 


Цаплины аккуратно обошли взбесившегося хозяина, схватили за руку Лизу и выбежали из квартиры в хозяйских тапочках. Очутившись уже в подъезде, Евгений громко бранил Сергеева и клялся, что больше в их дом нога его не ступит.


— Ну, ты смотри, а ещё интеллигенция, а ещё в университетах обучался! 

Есть в поездах какая-то особая романтика. Сколько людей отправились за горизонт, в никуда, навсегда. Когда поезд несет тебя все дальше от родных мест и людей, с каждым метром боль в груди становится все сильнее. Когда твоего близкого забирает поезд, ты чувствуешь, что он рядом и в то же время бесконечно далеко. И в чем же романтика? Наверное, в обещаниях, которые мы даем друг другу перед открытыми дверями поезда.

Я сидел на лавочке и смотрел на пары, которые так мило прощались. Кто-то уезжал на пару дней, а кто-то навсегда. Но все они расставались одинаково. Парни жали друг другу руки и подбадривающе хлопали по плечу уезжающего. Девушки мило щебетали, пытаясь наговориться напоследок. А влюбленные просто стояли, сжимая друг друга в объятиях, обещая вновь встретиться. Поезда прибывали и отбывали, люди встречались и прощались. Но одно оставалось неизменным — обещания. Каждый обещал друг другу что-то особенное. Что-то, что может исполнить только он. Помнится, пару лет назад я дал такое обещание: «Чего бы мне это не стоило — дождаться». Сколько уже лет прошло, а я всё помню и покорно жду. Изо дня в день я прихожу сюда и жду её — Марту. Девушку с огненно-рыжими волосами, от которой пахло ванилью и розами. Пусть война и разлучила нас, но я не переставал думать о ней ни на миг.

Двери отворились и из них начали выходить люди. Я всматривался, ища Марту, которая дала мне похожее обещание — вновь встретиться. Так я и просидел до ночи, пока поезда вовсе не перестали ходить. Я не помню, когда в последний раз спал. Горькое чувство невыполненного обещания не давало мне покоя, о котором я так мечтал. Все, что мне оставалось, — это бродить по улицам и ждать рассвета. Ведь завтра новый день, новые расставания и встречи.

Осеннее солнце лениво показалось из-за горизонта, а я уже ждал на перроне. Быть может, сегодня я её обязательно дождусь. Поезда вновь начали мелькать туда-сюда, бесстрастно задерживаясь на станции. А что им? Их задача — отвезти пассажиров из пункта А в пункт Б, и нет дела им до людских чувств. День близился к концу, а я покорно ждал её, думая, что бы я мог сказать ей. «Привет, Марта»? Слишком обычно. «Давно не виделись»? Я засмеялся. Как все-таки это сложно. Огненный закат окрасил все в свои цвета и обещал упасть за горизонт. Люди вокруг меня бегали, а я смотрел на поезда. Неожиданно я уловил слабый запах ванили и роз. Поезд прибыл, распахнул двери, и показалась она. Сколько лет прошло с того момента, когда война разлучила нас, а она все такая же красивая. Рыжие кудри падали ей на плечи, а зеленые глаза метались из стороны в сторону, в поисках меня. Я подошел со спины. И что бы я сказал ей? Столько лет прошло с тех пор, как город эвакуировали, когда началась война. Я был обычным солдатом, который воевал за свою родину и дорогих людей. Война закончилась ничем. Оставшиеся вернулись домой, а те, кто умер, — утопают в слезах матерей и жен.

Первые слова, самые важные, которые она должна была бы услышать от меня, когда я её встречу и прижму к груди. «Я дождусь тебя, чего бы мне это не стоило», — сказал я тогда, и я дождался. Уверен, она тоже не забывала про меня. Я подошел к ней ближе, но она по-прежнему меня не видела. Она пойдет ко мне домой, ища меня там, но от моего дома остались лишь руины. Тогда она пойдет к моей маме, и та ей скажет, что я погиб через неделю после нашего расставания. Как раз на этой станции, защищая стратегически важный рубеж обороны. Ветер волочил желтые листья по перону, а октябрьское солнце едва согревало людей. Я закрыл глаза и блаженно вдохнул полной грудью.
— Я дождался… — едва слышно сказал я пустоте.
Она повернулась и посмотрела сквозь меня. В горле образовался ком, который я все не мог сглотнуть. Она смотрит с надеждой, ожидая увидеть меня за спиной, но не видит. Быть может, мы еще встретимся. В других мирах, в других жизнях — не важно. Я успел посмотреть ей в глаза перед тем, как холодный ветер унес меня вместе с листьями. Быть может, мы еще встретимся. В других мирах или других жизнях — не важно: я дождусь. Ведь я умею ждать.

© Большой Проигрыватель

На белом свете всякое бывает. Кто стар и повидал многое, того уже ничем не удивишь. А что кургузый ишак полюбится вам пуще ясного сокола – так это дело обыкновенное.  И Дуньке объяснять сего не следует, она девушка умная, хоть толком и не учёная. Барышня ей вечно переводные романы пересказывала, а та на ус мотала. Может от того именно она первая угадала в лизонькиной грусти надвигающуюся меланхолию. Барышня и есть перестала, всё молчит, вздыхает. Вечерами сидит в гостиной и тихонечко наигрывает Шопена, так грустно всхлипывает, оставляя на клавишах слёзы. Дунька смекнула, нынче с хозяйкой тоска делается, как у тех романических героинь на пороге сжигающей страсти.  А кто тому виной? Вероятно племянник соседский, тот что погостить приехал на Петропавлов день. Больше некому.

-- Ну хорош, шельмец, – повторяла Дунька поварихе. – Сам высоченный, волос чёрный, а говорит-то как… словно бархат чуешь.

Пустые догадки развлекали простую девушку и давали темы для бесед с дворовыми. А тут сама Лиза позвала Дуню к себе. Трясущимися руками протянула конверт.

-- К Прилучиным поди и отдай Дмитрию Ивановичу в руки. Поняла?

Так Дуня и поступила, а потом ещё неделю, распивая с кухаркой чай, рассказывала обо всём, что было, добавляя новых подробностей.

На следующий день, как письмо попало к адресату, Дмитрий Иванович наведался к Трёхгорным. После чая он пригласил Лизу прогуляться по саду. Тут барышня затрепетала от грядущего счастья. Всё решено и, кажется, где-то вдали уже слышен звон свадебных колоколов.

-- Ах, дорогая Лизонька, да я ведь сам попал в те же силки, что и не выпутаться. Вы, пожалуй, забудьте меня, так будет лучше всем.

С тех пор Дмитрий к Трёхгоровым не заглядывал и Лиза имела о нём лишь обрывочные сведения от соседей. Мол уехал в Москву, оттуда к весне в Париж. Она, томясь в любовной горячке, представляла ту другую, похитившую сердце Дмитрия. Верно она хороша, уж наверно краше Лизы. Возможно даже замужем, и положение её в обществе высоко, от того-то молодой человек и не называет имён.

***

Земля, согретая весенним солнцем, вздохнула с облегчением.  Тяжёлая тогда зима была, злая и бесснежная. Теперь же, под звуки капели, природа снова оживала. И все с надеждой глядели в будущие тёплые деньки.

Дмитрий Иванович не мог и не желал разделять всеобщий восторг. Маменька тяжело болела и велела своим сыновьям неотрывно находиться подле неё. А это значило только одно -- Дмитрий нескоро поедет в Париж.

-- Далась тебе заграница. Чего не видел там? – Повторяла маменька, едва ей становилось лучше, и она тут же бралась за воспитание своих сыновей. – Что там, мёдом намазано тебе?

А Дмитрий по своему обыкновению витал в своих мечтах, и по детской привычке кивал матери. Его питала надежда, что за все его страдания в Москве, праведная душа попадёт вскоре в Париж. Он закрывал глаза, и на секунду ощущал себя за две тысячи вёрст от родного дома на Покровке.  Посреди тенистых аллей разгуливают художники, там в переулке небольшой театр, а из окна слышен ангельский голос Кларисс. И бог весть сколько будет длиться заминка, и когда настанет час припасть к тонкой руке.

Брат в общих чертах имел представление о любовных делах Дмитрия. Любопытство переполняло, и Алексей каждый раз напоминал, что если хочется облегчить душу, так он всегда готов выслушать.

-- Она красивая?

На этот вопрос Дмитрий Иванович отвечал глубоким вздохом и лёгкой улыбкой. Брат это подмечал, от того и переводил для себя как: «В жизни не видел прекраснее».

Алексей переминался с ноги на ногу, ему не терпелось спросить, но сам считал вопрос нетактичным. Наконец интерес перевесил приличия.

-- Верно пишет тебе часто?

По правде сказать Дмитрий ни одного письма за полгода так и не получил. Вначале полагал, будто надушенные конверты Кларисс затерялись где-то на почте. А теперь потерял всякую надежду.

«Верно вы меня уже забыли. А я меж тем свято берегу в сердце это сокровище. И пока живу, изо всех сил буду беречь.

Сегодня, как и день назад, бродил у дома, где я впервые имел счастье говорить с вами. Тот дом, где вы останавливались во время вашего первого визита. Помните? Ваша квартира была в самом углу. За всю жизнь у меня нет более дорогих воспоминаний, чем те, что связаны с вами»  

Писал Дмитрий Иванович каждую неделю, стараясь вложить в лист бумаги все богатства своей души.

 «Как быстро летит время. А для чего мне оно, если вас нет рядом, пусть себе летит.  Минул год с тех пор, как я целовал вашу руку. »

Тяжко влюблённый отправлял письма в надежде, что одно из них заденет сердце Кларисс.

***

Кларисс с юных лет слыла девушкой серьёзной и организованной.  Всю корреспонденцию она сортировала в аккуратные стопки. На письма, связанные с грядущими гастролями, отвечал муж. На весточки от друзей и родных Кларисс постепенно отвечала в свободное время. А часть писем Кларисс складывала в ящик секретера и оставляла без ответа. В эту стопку и попадали послания Дмитрия Ивановича.  Муж пытался повлиять. Базиль читал каждое письмо и порой ронял над ним не одну слезу. С самого начала он всё знал, и ситуация нисколько его не возмущала. Напротив, он сам приглашал Дмитрия Ивановича и при каждой возможности старался оставить жену наедине с воздыхателем. Кларисс не понимала, от чего этот скучный молодой человек с наивными глазами вечно зван к обеду.  Дмитрий совершенно не вписывался в их обыкновенный артистический круг общения. Слишком наивен, скромен, он терялся в их шумной компании. А ему хватало только что смотреть восхищённо на Кларисс и при встрече трепетно касаться руки. Через месяц восторженность молодого человека порядком надоела женщине, и она умоляла Базиля больше его не приглашать.

Тут муж принялся уговаривать Кларисс пожалеть несчастного, хоть немного выделять молодого человека. В конце концов пришлось признаться.

-- Дорогая, мы почти разорены. А этот твой воздыхатель с такой охотой одалживает мне просто колоссальные суммы. И даже не интересуется, когда отдам. Знаете, думаю это чувство вины его гложет. Как же, влюблён в мою жену, да ещё и добивается взаимности. Деньгами, видать, хочет откупиться от совести.

В тот вечер они вместе сочинили любовное письмо, полное нежности и кокетства. Так они обменивались любезностями до самого приезда Дмитрия Ивановича.

***

Кларисс выбрала для себя стратегию в отношениях со своим воздыхателем. Она никогда не допускала его ближе намеченной черты. Бывало силы её покидали, и ей хотелось от души разодрать красивое лицо Дмитрия. Всё его существо претило ей, разговоры о литературе и истории не прельщали, молчаливость и сдержанность раздражали. Дмитрий Иванович совсем чужд ей от начала и до конца. Вот Базиль ей понятен. Она не питала иллюзий: муж редкий плут,  мало того, редкая девушка на улицы Мариньян осталась без его внимания. Как бы то ни было, супружескую жизнь их можно назвать счастливой. Они понимали друг друга с полуслова, и даже внешность мужа и жены имела сходство. Оба были сравнительно невысокого роста, с карими глазами на выкате, жирными губами, скривлёнными надменной улыбкой. Кларисс заслуженно считалась некрасивой, однако от неё исходило такое тёмное демоническое обаяние, зачаровывающее мужчин от мала до велика.

-- Мы одной породы с вами, – заметил Базиль, когда, стоя на одном колене, предлагал Кларисс руку и сердце.

Если бы Дмитрий Иванович заглянул в душу своей возлюбленной, скорее всего ужаснулся. Мысли Кларисс приземленные и вечно витают между театральных сплетен и новых гардин. Но многие, как и он, очарованные её чудесным чувственным голосом не замечали пустых разговоров и вульгарных манер. 

Кларисс постепенно привыкла к Дмитрию и уже воспринимала как члена семьи. Ведь он всегда тенью следовал за четой. За годы, проведённые подле певицы, Дмитрий по несколько раз исколесил всю Европу.  

Имея возможность жить в богатстве и уюте, мужчина, следуя за театральной труппой, жил в грязных, холодных постоялых дворах. Любовь окончательно заменила Дмитрию тепло родного очага. Важно было лишь настроение Кларисс, её желания и её счастье.

Она, как прежде, бросала кокетливый жест как наживку, и едва, влюблённый потянется и поверит в искренность, как Кларисс пряталась за холодной сдержанностью.

-- До чего вы, Дмитрий, очаровательны. -- Опустив глаза, трепетала длинными ресницами. -- Но вы не думайте, я честная женщина.


Базиль источал всяческие любезности воздыхателю жены. Но в тайне сомневался в его психическом здоровье и немного опасался. Жадность мешала прогнать Дмитрия. На третьем году существования их трио Базилю достаточно было лишь заговорить о деньгах, как воздыхатель выписывал чек. 

Дмитрий Иванович не интересовался, на что приятелю средства. Он не хотел думать, и всецело доверял, считая чету людьми близкими и неспособными на гнусности. А Базиль, тем временем, тянул деньги. Через десять лет аппетиты его возросли настолько, что Дмитрий начал испытывать затруднения. Управляющий присылал всё меньше денег и каждый раз ссылался на незначительные заминки. Вскоре в письме признал бедственное положение дел в имении.

А без денег Базилю воздыхатель сделался ненужным. И однажды вечером Кларисс подозвала Дмитрия, прижала к себе и тихонечко шепнула.


-- Вы просто разрываете мне сердце. Моя страсть к вам не имеет границ. Не мучайте меня, уезжайте. Иначе я поддамся искушению, но я дала клятву и не смогу жить, предав Базиля, -- она звучно чмокнула его в успевший покрыться за годы морщинами лоб, оставив ярко-красный след.


***


Первые годы после приезда на родину Дмитрий ещё надеялся поправить дела и вновь воссоединиться с друзьями. Он продолжал писать Кларисс, но не получал вестей в ответ. Певица старела, и надежды увидеть её в Москве с гастролями таяли год от года.

Дмитрий тосковал и в редкие часы, свободные от службы, писал любовные письма.


 Прошли годы, но из памяти Кларисс не уходила. Наоборот, в воспоминаниях женщина казалась ему ещё более совершенной. Недостатки, которые, он замечал, вроде огромного носа и круглых глаз, как у жеребца, вставшего на дыбы, вовсе пропали. Он рисовал её портреты по памяти, и с каждым разом Кларисс выходила всё прекраснее.

Прошло десять лет, затем двадцать. Жизнь мчалась мимо Дмитрия Ивановича, на манер почтового поезда. Взрослели дети друзей, у них появлялись свои дети. Все его чувства находили пристанище в письмах к Кларисс.


Алексей навещал брата всё реже, здоровье совсем не то. Спустя столько лет Дмитрий доверил брату тайну своей любви. 


-- И, знаешь, я уверен, она меня любила и любит. Что поделаешь, такова судьба. 


Брат, приступивший к холодной закуске, на секунду промедлил и грустно кивнул.


-- Да, наверно.


А после визитов родственников и оставшихся в живых престарелых друзей, Дмитрий Иванович вновь оставался один. Там, где несколько часов назад раздавался смех, теперь только треск поленьев и вздохи стареющего хозяина. 

Он живёт прошлым и так часто обращается к своей памяти, что и некоторые события истёрлись от частых обдумываний. Что-то Дмитрий Иванович вовсе не помнил, а каие-то обрывки дополнялись новыми подробностям.


-- Ну как же ты была хороша. А как Розину пела в цирюльнике. Какое благородство и щедрость души...

— Слышь, сука, ты бы хоть наушники надел!
Гопникам никогда не нравится, если их русский рэп кто-то прерывает. Особенно им не нравится, когда это прерывается классическим роком. Led Zeppelin злил их. Злил до жути.
— Ты что, блин, глухой?! — воскликнул другой, когда фигура во тьме застыла, не прекратив музыку, — Мы на сегодня уже много людей побили, мразь, но не беси нас! А то и тебя отделаем!
— Ну мальчики, мальчики, не беситесь. Молодой человек, уходите быстрее, а то они же разозлятся, — послышался тоненький девичий голосок.
Детская площадка по ночам становилась не детской площадкой, все это знали и старались обходить ее подальше. Но фигура не спешила убраться, пока был шанс. Она повернулась к обидчикам. Заиграл следующий трек. Откинув капюшон бесформенного балахона, человек посмотрел прямо в зажженный фонарь.
Лицо было покрыто шрамами, но выглядело очень молодо. Неровная щетина, и глаза, грустные-грустные, со зрачками, почти полностью исчезнувшими в радужке.
— Скажи мое имя, — произнес человек, взглянув в глаза первому гопнику, — Ты его знаешь.
Гопники замерли. Смех послышался сзади, от тех, кто еще сидел на скамейке. Он смеялся так, будто в первый раз видел выступление Петросяна, будто Паша Воля стоял прямо перед ним и говорил "ЖОПА". Он смеялся, а музыка играла, прекрасное звучание смешивалось с глупым битом русского рэпа, он смеялся, а парни в недоумении смотрели на него, он смеялся, а смелый незнакомец с каменным лицом повторил:
— Скажи мое имя.
— Ты же Олег Огнев, главный, сука, главный лох всей первой школы! Тебя чморили так, что, черт побери, что СЫЧ по сравнению с тобой - альфач! Господи, пацаны, о такое говно даже руки марать стыдно!
— Не стоит поминать Господа всуе, сынок, это богохульство, — заметил Олег, не повышая голоса, — Сыч - тот парень, которого вы избили минут десять назад, верно?
— А ты что-то против имеешь?! — спросил один из бугаев, пихнув заморыша в плечо.
Тот все еще стоял на своем месте. Он наклонил голову на бок, послышался противный хруст. Он наклонил ее на другой - он снова послышался.
— Это типа угроза, чмырь?! — спросил другой бугай, — А ну на колени, сука!
— Жаль, что не могу шутить про твою мать - воспитание не позволяет, — пожал плечами Олег.
Бугай не успел ничего сделать. Он не ударил парня за дерзость, не облил его матом с головы до ног, он просто свалился на землю, крича от невыносимой боли.
Разум Олега переключился в режим покадровой съемки.
Удар топором для курицы в колено. Крик. Падение тела. Удар вторым в район сонной артерии. Отход в сторону, уворот от пинка второго бугая. Топор пробивает висок. Слышится крик девушки. Двое парней, бегут вместе с девушкой. Топоры друг за другом летят им в спину. Парни падают. Девушка спотыкается. Каждый парень добит сильным ударом по шее.
Олег поднял девушку и смотрел на ее плачущее лицо. Она что-то шептала, боясь посмотреть на лицо, забрызганное кровью.
— Скажи мое имя, девочка, — тихо произнес парень, засовывая в нагрудный карман ее куртки телефон с включенной песней. — Я не убью тебя, но тебе придется сказать мое имя.
— ОЛЕГ ОГНЕВ! — взвизгнула девушка.

***
— Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев. Олег Огнев.
— Она твердит это уже битых два часа, почему мы до сих пор держим ее в камере?! — спросил молодой следователь у своего начальника, — Она вся в крови, ее парень и еще четверо мертвы, а вы, вместо того, чтобы брать этого психа долбанного, ДЕРЖИТЕ ЕЕ В КАМЕРЕ!
Старый начальник, заплывший жирком, в замасленной рубашке, очень не хотел находиться в полночь в участке. Глотнув кофе, он уставшими глазами посмотрел на полного энтузиазма парня. Он встал. Вздохнул поглубже. Обойдя старенький фанерный стол, он взял палец парня. Ткнул им себе в ключицу.
— Что на этих погонах, мальчик? Какое звание?
— Полковника.
— Что на твоих погонах?
— Капитан.
Старик усмехнулся, и, сделав последний глоток, вылил остатки кофе на голову парню. Тот, сжав зубы и кулаки, терпел, надеясь, что взбучка от шефа старой закалки пройдет быстро.
— ТЫ МНЕ, СОСУНОК, БУДЕШЬ УКАЗЫВАТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ?!
— Нет, трищ полковник. — Ответил парень.
— МОЖЕТ, ТЫ СЕЙЧАС СКАЖЕШЬ, ЧТО ОНА НЕВИНОВНА, ДА?! — взревел полковник, — СМОТРИ МНЕ В ГЛАЗА, СУКА!
Парень взглянул крутому копу в глаза и улыбнулся. Взгляд был полон боли. Полон готовности терпеть ее дальше. Шеф осекся на секунду, и капитан произнес:
— Да, она невиновна.
— ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ, А?! УРОД КОНЧЕНЫЙ! — крикнул полковник, в ярости схватив капитана за грудки, — НЕВИНОВНА, БЛЯДЬ, АГА! ЧЕТЫРЕ ТРУПА, ЛУЦИК, ЧЕТЫРЕ ТРУПА, И ТОПОРЫ В ЕЕ ОТПЕЧАТКАХ!
— Но она невиновна, полковник, — все так же спокойно сказал униженный, — О деле Восьмого ноября вы вообще когда-нибудь слышали?
— КАКОЕ К ЧЕРТУ ДЕЛО ВОСЬМОГО НОЯБРЯ, СОС... Стой.
— Ага, — усмехнулся парень, глядя, как ярость стремительно покидает жилы шефа, — На календарь, видимо, смотреть вас не учили. Старая закалка же не терпит неповиновения от кого угодно, включая неодушевленные предметы. Сегодня восьмое. Он уже три года подряд убивает подвыпившую компанию хулиганов, но до этого времени - никаких живых девушек. Все девушки тогда были мертвы. Мертвее мертвых.
— Да, понятно, маньяк-насильник, которого обижали в школе...
— Никакого сексуального насилия, товарищ полковник, — перебил парень, — Только трупы. Никаких отпечатков, следов, свидетелей, чего угодно. Появлялся во Владивостоке, Москве, а теперь у нас, в Новокузнецке. Но никто не знает, кто это. А тут девушка повторяет имя парня. А я его знаю.
— Кто этот парень и есть ли у нас основания его брать?! — спросил шеф, садясь за стол и снимая трубку с телефона.
— У него психических заболеваний целый список. В школе все над ним издевались. И он...
— Будет пойман через час, Луцик. Отличная работа, — перебил полковник.
— Согласен, — кивнул тот и со всей силы ударил головой шефа о стол, — В расчете.

***
Громкий хлопок. Джаз. Шипение шампанского по бокалам. Первые лучи рассвета, падающие в окна прекрасной квартиры. Запах горячего острого супа, двое за столом.
— О, как же остро... — тяжело дыша, сказал молодой, страдающий полнотой и остатками прыщей парень, захлебнув еще одну ложку, — Это очень вкусно, Мастер, но очень остро!
— Итальянская густая похлебка, с курицей и тройной порцией чили, Слава, — произнес худощавый мужчина с аккуратной черной бородой и шрамами на лице, — Очень хороша после тяжелого дня, но даже после легкого - просто прекрасна. Ты хлебушком помогай, будет не так остро.
Парень кивнул и отрезал кусок от белого батона. Съев его, он облегченно выдохнул и продолжил трапезу. Уплетая за обе щеки, он не заметил, как Мастер стал пристально смотреть на него.
— За последние две недели ты изменился. Стал сдержаннее, аккуратнее, следишь за собой... Я начинаю тобой гордиться, Слава, — произнес тот, — Но ты с каждым днем выглядишь все напряженней. В чем дело?
— Ну... В нашем образе жизни, наверное... Все-таки я очень не привык к регулярным упражнениям, саморазвитию... — осекся Слава.
— Сексу, продолжай, — кивнул тот.
— Да, каждые два дня новая девушка, так еще и они совсем не против , что вы их похитили, ведут себя так, будто... Будто все хорошо.
Олег взглянул на ученика. Тот был взволнован, хотя на его лице витала легкая улыбка.
— Тебе это нравится.
— Да, — подтвердил он.
— И тебя наш образ жизни не беспокоит.
— Да, — повторил он.
— Отлично. Ешь.
Слава кивнул и перешел ко второму блюду. Это была маленькая чугунная сковородочка, на которой дожаривалось в процессе мясо по-капитански. Ловко орудуя ножом и вилкой, он засылал тонкие ломтики картошки и свинины себе в желудок, наслаждаясь каждым мгновением. Свинина пропитала картофель, а сыр сделал блюдо настолько мягким, что его можно было глотать, не жуя, но Слава не мог, он прожевывал каждый кусочек, пока тот сам не утекал в глотку.
Закончив трапезу, он на пару минут откинулся на спинку стула, и просто вслушивался в прекрасный джазовый концерт, просто глядел в хорошую, но которую не жалко выбросить, потолочную плитку. Наслаждался рассветом. Потом он медленно поднял голову и взглянул в темные, живые до жути глаза Олега.
— Мастер? — спросил Сыч.
— Да, Слава? — откликнулся тот, продолжая смотреть в одну точку за окном.
— А почему на наш дом до сих пор не напал взвод ОМОНа? Мы же маньяки, убийцы, которые с восьмого ноября убили пятнадцать человек, — дрожащим голосом сказал парень, — Они так думают, и они до сих пор не убили нас. Почему?
— А скажи, почему твои учителя все еще не учат тебя? Каникулы кончились. Почему твои родители до сих пор не избили тебя до полусмерти, хотя ты уже как неделю не появлялся дома?
— Они не могут меня найти.
Олег щелкнул пальцами и одобрительно хлопнул парня по плечу. Он налил себе еще игривой огненной воды в бокал и начал смаковать его, все так же смотря в одну точку за окном. Вдруг, он быстро встал. Подойдя к кухонному шкафу, он достал три респиратора и кинул два Славе.
Тот ловко поймал их и ринулся в соседнюю комнату.
— О, Слава, ты такой ненасытный! — простонала накачанная наркотиками девушка, прикованная к кровати, — Давай сделаем это еще раз.
— Не сейчас, — с сожалением сказал тот, и начал снимать цепи с женского тела, — Сейчас тут будет... Опасно, скажем так, и тебе следует сидеть здесь, в этом респираторе, и не выходить из комнаты, пока я сам не зайду. Одевайся!
— Но...
— Одевайся, — сухо сказал тот, намотав на кулак толстую цепь, — Не вынуждай меня делать тебе больно.
Девушка кивнула. Слава улыбнулся и погладил ее рыжие волосы. Как только она оказалась в респираторе, тот вышел из комнаты, и запер ее, не обращая внимания на умоляющий крик.
Олег уже был одет в бронежилет и зажигал первую гранату со слезоточивым газом. Ученик мигом натянул респиратор, затем экипировался и бросился открывать остальные. Через минуту весь дом был пропитан газом.
— Слава! — донеслось в респираторе, — Нажми на левый фильтр два раза, и включится режим тепловизора. Будь готов к тому, что видно будет только маленькое пятнышко в районе головы. Делаем все быстро и четко.
Со стороны двери донесся визг металла. Парень вздрогнул и подошел к стойке с ножами. Вытащив три одинаковых, он одним прыжком оказался рядом с учителем.
— Сколько еще продержится дверь?! — спросил Слава.
— Минуту! — ответил Мастер, сняв со стены два топора для курицы, — Готовься, сегодня мы переезжаем.

***
— НА ТЕБЕ, СУЧАРА, НА, ДЕРЖИ, ЗАСРАНЕЦ, БУДЕТ ЕЩЕ МНЕ ДЕРЗИТЬ, УЕБИЩЕ! — кричал молодой рослый парень, избивая щупленького мальчишку-ровесника.
Подворотня вечером в плохом районе Детройта - лучшее место, чтобы перед толпой преподать урок лохам, которые дерзят, и Большой Джон точно знал, что это необходимо. Целая толпа опьяненных кровью парней и девчонок смотрели, как рослый блондин избивает обычного черного пацана, который просто был умным, а не сильным.
— ЖАЛУЙСЯ, ЖАЛУЙСЯ ДАЛЬШЕ, И Я БУДУ БИТЬ ТЕБЯ СИЛЬНЕЕ, И НИКТО ТЕБЕ НЕ ПОМОЖЕТ!
— Wrong.
Вся толпа оглянулась на громкий возглас. Перед выходом из тупика стояли двое.
— Мастер, вы позволите?
— Разумеется, — сказал Олег и принялся хрустеть попкорном.
— Вы знаете, товарищи, что случается, — начал говорить Вячеслав на чистейшем английском, — Когда вы целенаправленно льете оскорбления, боль, ненависть, жесткость на невинного человека?
— Да ты кто вообще такой?! — спросил Джон, развернувшись к говоруну, — Проваливай, пока тебе кишки не выпустили!
С крыш взлетели разом все голуби. Проснулись те, кто засыпают рано. Крик обидчика был прекрасным звуком для черного мальчика.
— Не советую вам двигаться, господа, — продолжил Слава, глядя на простреленное колено бугая, — Меня зовут Вячеслав Сычев. Я думаю, вы слышали мое имя, а теперь прошу внимания. Вот, что случается.
Слава посмотрел в глаза плачущему от боли хулигану, и пустил ему пулю в шею, орошив весь тупик фонтаном крови. Вся толпа затихла сразу, как только сказали его имя.
— Чаша терпения - неверное определение. Верное - дамба терпения. И во время наводнения, думаю, вы помните Кентуки, дамба имеет привычку разрушаться, и вся вода из нее выливается разом. Сегодня больше никто не умрет, но каждый отдаст мне свой документ, подтверждающий личность. И каждый получит листовку. Повесьте ее около своего дома. Ваши документы будут возвращены в ближайшую неделю. Помните - нас двое, у нас есть дробовики, и убить вас не составит труда.
Слава достал из кармана пачку листовок.
"Придите ко мне, униженные и оскорбленные, и я упокою каждого, кто виновен!

— А знаете, как размножаются паразитиформные клещи? — двенадцатилетний Филипп так увлёкся разговором, что уже не замечал цепкого взгляда гувернантки. — Вот представляете: как только самец откладывает спермотофор, он умирает, — пожилая женщина громко отодвинула стул.


— Извините, но Филиппу необходимо заниматься.


Опять нашему младшему брату достанется, а ведь ему уже много раз строго-настрого запрещали говорить за столом о всякой дряни. Но что поделать: интерес мальчика к биологии столь велик, и мы частенько выслушиваем его рассказы. От чего-то насекомые забавляют его больше всего. Он, конечно, считает их глупенькими. Отчасти он прав. На кой чёрт пчела жалит пасечника, верно, не догадываясь, что до добра её это не доведёт? И это если не вспоминать о богомолах и тарантулах.

Филипп, ну ты ведь сам должен понимать, у животных инстинкт и прочая ерунда. А как насчёт тебя? Сколько раз на дню обдумываешь свою судьбу? У нас не принято говорить о том, что тебе предстоит, но ты мальчик умный, и сам. наверное, всё понял. 


Нас трое братьев: Бад, Тодд — я, — с младшим Филиппом уже знакомы. “Везунчик” — говорят люди, как только я называю свою фамилию. Это сейчас. А многие поколения наша семья топталась на одном месте, и о том магическом круге, владеющем судьбами, даже и не помышляла.

Наш далёкий предок основал небольшой завод. Но сколь ни были жизнеспособны ростки начатого дела, с каждым поколением дела шли всё хуже. Семейство разрасталось, и каждый ребёнок, взрослея, отщипывал от общего состояния неплохой кусок. Наши предки точно наполняли прохудившийся сосуд. 


Семья Хейз чтит традиции и передаёт память о предках от отца к сыну. Так наш 

прадед обрёл относительное бессмертие. Портрет хмурого деда во всю стену висел в большой столовой и портил аппетит. Отец подводил нас к нему, и мы проводили долгие минуты в молчаливом почтении. Казалось, наш далёкий предок на растрескавшемся портрете с каждым разом становился суровее и сдвигал свои кустистые брови.


Любой бродяга за стакан горячительного расскажет вам о нашем прадеде. О том, как, получив своё наследство, работал всю жизнь, вкалывал как проклятый. И вот, постарев, всё чаще представлял он, как дети делят с трудом нажитый капитал.  Сам отец семейства страшился своих мыслей, но в тайне продолжал желать лишь одного наследника состояния. Будто высшие силы услышали старика. Одна дочь сбежала с военным, другая, стыдясь позора сестры, ушла в монастырь. Двое сыновей погибли от эпидемии, и остался лишь один. 

Затем разговорчивый бродяга наконец притронется к стакану и после долгого глотка закончит свой рассказ.


— Да, и у них до сих пор так. Проклятие будто на них. Вечно у них теперь только один наследник выживает.


***


— Ах, дорогуша, как вы наивны. Братца нашего хозяина отравили, — пожилая горничная обмакнула печенье в чай; её молодая собеседница, раздражённая и темой разговора, и неприятной привычкой, злилась всё сильнее.


— Это просто бабкин бред. Сплетни! В городе вечно разные мерзости говорят.

 

Старуха снисходительно покачала головой.


— А мне-то чего врать. Я в этом доме уже скоро как сорок лет служу. Всякого повидала. Его отравили. Вернее как, тут дела тёмные. Парень сам всё знал. За пару месяцев до этого хозяин наш его такими деньгами осыпал. Братец пил, привозил разных женщин. Как срок кончился, все собрались на пир. Попрощались, дескать. А утром — всё. Помер во цвете лет.


— Как же вам не стыдно, -- молодая горничная выпрямила спину и собрала посуду. 


В её голове уже созрела мысль: рассказать всё хозяину. Тогда старуху прогонят, а ей за верность глядишь и жалования прибавят.

 

***


С детства отец брал Бада на деловые встречи, дабы тот постепенно входил в курс дела. И теперь, когда родитель стал слаб и часто болел, старший брат практически принял бразды правления на себя. Все понимали: ещё пара лет, и запасные дети мистера Хейза пойдут как ягнята на заклание, а Бад встанет во главе дела. Мы молчаливо и покорно принимали положение дел. 


Мать Бада, несмотря на развод, теперь всё чаще появлялась в поместье, и с видом будущей хозяйки бродила по саду. Нас с Филиппом она встречала лёгким кивком и чуть заметной улыбкой.

— Бедненькие запасные детки, — шептала женщина с грустью.


Наша роль в жизни семьи заканчивалась, и мы гордо делали вид, будто ничего дурного не случится. Младший брат всё так же увлеченно занимался биологией и строил планы на будущее. 


— Знаешь, Тодд, разонравились мне эти паразиты. Думаю, в университете я буду больше уделять внимания микробиологии и химии. 


Я одобрительно похлопал брата по плечу, хотя знал, что вряд ли у него это получится. Зависть каждый раз мучила меня после тех разговоров. Младший брат так легко строит несбыточные планы, мечтает. Возможно, он и в самом деле не верит в предначертанное -- или же искусно делает вид. Мне, право, в самом деле хотелось схватить парня за плечи и трясти, пока его фантазии не сменятся безнадёжным исступлением.


“Ты умрёшь мальчик, и очень скоро. Вот видишь, Бад — хищник, а мы с тобой серые кролики” – говорил я про себя, смотря в его наивные глаза.


***


Семейство Хейз не забывало своих мертвецов. Каждое воскресенье весь ближний круг посещал церковь. Мать набрасывала кружевной покров и молилась со всем пылом истинной веры. Отец гордился и хвалил рвение жены.


— О чём, дорогая Грейс, ты так молишься?


Та отводила в сторону припухшие глаза и хрипло отвечала.


— О тебе и о всех нас.


Она страдала и заранее оплакивала своих детей много лет. И кто-то из лиц, посвященных в семейные тайны, пожимал плечами: “Грейс знала, в какую семью идёт, и знала, что уже есть наследник”. Но это неправда. Жених врал и до свадьбы, и потом ещё много лет, когда она заводила разговор, перебивал, ссылаясь на работу и удалялся.


И только в глубине души зрела небольшая надежда. Страшные мысли пугали, и подтачивали душу: “А что, если с Бадом что-то случится”. И тогда её запасные дети станут наследниками, а Тодд никогда бы не пошёл против младшего брата. В ужасе от своей запятнанной души, Грейс молилась более усердно, и порой в церкви внутренний голос искушал её : ”А что, если с Бадом что-то случится?”


***


Чем сильнее прогрессировала болезнь отца, тем чаще в мою комнату приходил Бад. Он сидел у меня часами и медленно нащупывал пути к важному разговору. Всё ходил вокруг да около, путал разговор. Наконец я решил облегчить его страдания и задал вопрос прямо:


— Ты хочешь поговорить о том, что будет со мной и Филиппом после смерти отца?


Бад стушевался и принялся рассматривать фигурки на комоде, поинтересовался учёбой. Затем как-бы невзначай вернулся к разговору.


— Да! Кстати, если ты не хочешь покидать нас после смерти отца — твоё право. Я непременно найду тебе место в компании, а Филиппа … если он тоже не захочет, то, возможно, ему стоит поступить в университет.


Бад долго молчал, ожидая. На минуту я подумал, будто мой столь похожий на жёсткого, холодного отца братец стал человечнее и даёт мне право выбора. Скоро он засобирался и, уже отворив дверь, обернулся и продолжил разговор.


— Вообще, знаешь, нет ничего более достойного, как довериться судьбе. И если такой жребий выпадает, лучше не сопротивляться и принять его, — ноздри брата вздымались от пылкой речи, он говорил громко и вдохновенно. — Думаю, если не ты, то Филипп непременно поймёт это!


— Ты бы тоже отравился для продвижения наших покрышек?


С лица Бада сполз последний налёт доброжелательности. Дверь захлопнулась с неожиданной силой так, что со стены слетели рамки с фотографиями.


Брат теперь смотрел на нас с плотоядным блеском в глазах. Хитрый зверь с наслаждением поджидал своих жертв. Отец уже не вставал с кровати и почти перестал есть. Мы все понимали: времени осталось всего чуть-чуть. Я со всей силой жаждал вдохнуть все радости земной жизни. Родные поля, река, лес — теперь играли новыми красками. Выходил на заре и возвращался только к вечеру. Тут же ко мне подбегала горничная и по секрету рассказывала о состоянии отца.


— Совсем плох ваш батюшка. Доктор никого не пускает. Брали бы пример с вашего старшего брата. Он под дверями сидит и денно и нощно, ждёт, что позовёт. 


Скоро всё совсем кончилось, отец не приходил в себя и метался в бреду. За завтраком до нас долетали его полные боли стоны. 


— Сегодня что-то совсем плох, — Бад осторожно отделил желток от яишницы. — Жалко папу, -- с удовольствием проглотил комок.  — Думаю, ещё несколько дней и отмучается.


Но, к несчастью нашего старшего брата, отец жил ещё две недели. За это время встревоженный помощник отца несколько раз посещал наш дом. Вряд ли я узнаю точно, но ходили слухи, будто Бад спешно продавал заводы и планировал вложить деньги в киноиндустрию. Как бы то ни было, отец вычеркнул старшего брата из завещания, о чём мы и узнали спустя две недели.

В одну ночь я лёг спать поросёнком на убой, запасным сыном, а проснулся хозяином огромного состояния. Помощник встретил меня за завтраком и объявил отцовскую волю.

Старший брат обнял меня в знак примирения, и я почувствовал, как мелкой дробью стучит его сердце. 

Теперь я — хищник, а Бад — кролик в клетке, и мне решать, что с ним делать. За считанные дни с него сошла вся вальяжность. Спина его согнулась, и брат вздрагивал при каждом моём появлении.  

Иногда я долго смотрю на Бада за обедом, от чего у него совершенно пропадает аппетит -- только возит вилкой по тарелке, а затем откланивается. 

Такая игра казалась мне интересной: в самом деле, очутиться на месте хозяина, способного казнить и миловать, оказалось на редкость забавным. Тем более, я ненавидел брата всем сердцем за его былое высокомерие. Бад похудел, лицо, и без того постное, вытянулось сильнее, губы еле выделялись на бледной коже.


— Что-то ему, похоже, не здоровится? — заметил Филипп, как только за старшим братом захлопнулась дверь в столовую.


Помощник отца частенько напоминал мне о важности семейных традиций. Старик считал: Хейзы поднялись лишь благодаря своим жертвам. Темы он касался всегда предельно осторожно, опасаясь навлечь на себя мой гнев.


— А не пора ли устраивать приём в честь братьев?


Но убивать братьев мне не хотелось. Страшно было даже представить потерю доброго Филиппа, моего лучшего друга. А что на счёт Бада… Пока я наслаждаюсь своей игрой, но со временем, конечно, брат поймёт: смерть его не нужна для выхода наших покрышек на мировой рынок. Ну а пока каждый раз, когда горничная накрывает праздничный стол, старший брат прячется в комнате и тихонько молится о спасении своей души.

— Клеймите!

Послышалось лёгкое шкварчащее шипение, а после раздался полный боли вопль, срывающийся на бессознательный хрип. В воздухе повис противный аромат палёной плоти. На дымящейся груди закованного в цепи человека среди многих других выжженных слов появилось ещё одно.

«Аня».

— Ещё раз клеймите, туда же, до кости его прожгите, насквозь! — приказывал человек, одетый в чёрный балахон, с капюшоном, бросающим тень на жесткое лицо.
— Жизнь, ну зачем ты так, ведь не его это вина! И так ведь весь чёрный от этих баб!

Жизнь с размаху ударил по лицу прослезившуюся от жалости Надежду и закричал стоящему у жаровни мужчине с клеймом в руках:
— Память, чтоб тебя, он амнезией пока не страдает! Клейми, кому сказал!

Раскалённое докрасна имя вонзилось в свежую рану на теле юноши. Тот давно уже потерял сознание, но всё равно закричал. Звонко, резко.

— Вырубился. Опять пьян, собака, получай, — сквозь зубы пробормотал Жизнь и с яростью ударил парня по печени. Кожа на месте удара словно скрутилась и потемнела.

Память, отложив клеймо, тихонько тронул Жизнь за плечо:
— Готово, думаю, достаточно прожёг. Всего десять имён, среди них одно мужское. Друг, которого он предал. Отсутствие смертных грехов, с десяток мелких. Всё это он унесёт с собой в Рай.
— Скорее уж в Ад, — нахмурился Жизнь. — Напомни мне, когда последний человек попал Рай? Молчишь? Вот и я о том. С этой душой пока покончено, тащите следующую.

Обмякшее тело отцепили, за ним к окровавленным столбам ржавыми — или просто кровавыми — цепями приковали старого, дородного мужчину. Жидкая бородёнка, золотые зубищи. Память вполне себе буднично объявил:
— Бывший глава криминальной группировки, все возможные смертные грехи, много мелких.

Жизнь и так это видел: на огромном пузе словно скальпелем вырезаны «Убийство», «Чревоугодие», многое другое. Из ран, помимо крови, сочились вонючий гной и жир. В груди, на месте сердца, копошились могильные черви.

Совесть, до этого наблюдавшая за другими душами, сказала:
— Тут во мне нет нужды. Я удалюсь.

Жизнь открыл длинный крошащийся свиток, спросил у Памяти:
— Подготовить к Высшему Суду?
— Срочно туда отправить.
— О, Люцифер снова скажет мне спасибо за пополнение.

Жизнь с размаху ударил толстяка в кишащую червями грудь:
— Привет, инфаркт! И никто по тебе горевать не будет.

От удара опарыши посыпались на блестящий чёрный пол. Душа бывшего бандита залилась кровавыми слезами, падающими на бородёнку, и растворилась. Цепи со звоном опали.

— Перекур, — объявил Жизнь и тихо выругался. — Почему это делает не Смерть?
— Она лишь приводит к нам души из списка, — словно говоря с ребенком, ответил Память.
— Я не понял, ты что, самый умный тут, а?
— Ну, вообще-то...
— Вон!

Память, охая, скрылся в тени коридора. Жизнь сжал багровые от засохшей крови кулаки и вышел на лоджию. Миллиарды душ ждали своей участи в кандалах в Зале ожидания, под тёмными обсидиановые сводами. Измученные, изрезанные, уродливые. Здравствуй, двадцать первый век. Вернуться бы на пару тысяч лет назад, когда все души без разбору в Ад кидали. Не нужно разбираться, карать, судить. А теперь — Жизнь, давай, Жизнь, решай. К чёрту! Хотя, лучше не упоминать, а то ещё явится, чаем его пои. С коврижками.

Жизнь обернулся и увидел в цепях новую душу. Старика, изможденного, избитого, но без единого клейма. Из груди его лился яркий янтарный свет. Голубые глаза смотрели грустно и ясно.

— Как? Я такого лет двести не видел! Чтоб такой старикан...
— Ему десять, — поправил Память, — не забывайте, это лишь его душа. Родители пьют, избивают его, вот он и... В общем, мальчишка зарубил своего отца, который перед этим по синьке забил до смерти его мать.
— Его надо клеймить? — нежданно для самого себя опешил Жизнь, услышав эту историю. Таких в мире очень много, но каждый раз они причиняют палачу душ боль.
— Нет. Отца своего он помнить не желает и не может. Смертный грех. Надо резать.
— Делай, но только я ещё не закончил отдыхать.

Жизнь развернулся и пошёл в темноту. За спиной послышался глухой стон. Жизнь знал, что сейчас происходит. На груди мальчика-старика вырезают «Убийство», и нежный свет его сердца выльется вместе с густой кровью.

— Вы ведь могли остановить его, — прощебетала за спиной Надежда.
— Исчезни, шкура, — Жизнь толчком в грудь повалил девушку на пол. Та закричала, заливаясь слезами. Рано или поздно, весь Ад внизу затопит.

Он устал. Устал от всех этих ужасов, от жестокого Бога, от своей проклятой работы. Устал находить развлечение, наказывая маньяков, заклеймляя влюблённых малолеток. Устал строить из себя безумца, мастера пыток. Устал.

За много лет ни одна душа не выдержала Вечный Суд. Лицемерные святоши, праведные грешники. Вот вся суть этого мира. Когда ребенок, который, возможно, спас свою жизнь, открывает себе дорогу в Ад... К чёрту всё!

— Ты меня звал? — с наглой ухмылкой появился в пламени Люцифер. Безумно красивый, обрезанные крылья дрожат за спиной.

Жизнь молча съездил ему в челюсть, и, оставив Сатану лежать без сознания, продолжил путь. Вошёл в лифт, выбрал этаж Канцелярии. Кнопки выжжены чертями, пахнет мочой химер. Кабина качнулась и взмыла вверх.

Там его взору предстал спящий за столом Михаил. Кудри спадают на плечи, огромные крылья слегка трепещут от постоянного райского зефира. На столе кипа личных дел и лишь одна печать. «В АД». Где вторая, нехристи?!

— Мне нужна аудиенция у Бога, — Жизнь толкнул Михаила в плечо.
— Доминус занят, — сонно ответил Архангел.
— Чем, мать твою, он занят? Чем!?
— Он, — начал Михаил и осёкся. Фантазия спросонья ему отказала.

Жизнь грубыми пальцами схватил архангела за шелковистые кудри и впечатал его лицом в стол. Потом ещё раз.

— Тварь, — захрипел Михаил, сплюнув окровавленный зуб. — Он всё видит.
— Ничего он не видит, чёрт бы тебя побрал! Ничего!

Жизнь ещё раз впечатал ангела в стол, проломив яблоневую столешницу. Крылья Михаила опали. Жизнь харкнул на белоснежные перья, быстрым шагом прошёл по одинаково-белым широким мраморным коридорам и без стука ворвался в кабинет Господа.

Старик сидел в своём облачном кресле, телевизоры по всем стенам выключены. В руке Бога что-то мелькнуло. Печать, понял Жизнь. Печать, которая отправляет души в Рай.

— Почему? — просто спросил Жизнь.

Бог промолчал. Он всегда молчит.

— Я увольняюсь! — на весь кабинет крикнул Жизнь.

Тишина.

Жизнь развернулся, сбросил балахон, обнажив серое, истощённое тело. Шрамы, как только одежды коснулись пола, открылись и закровоточили. «Уныние», «Блуд», сотни других слов. Всё тело бывшей Жизни обагрилось своей, свежей кровью.

— И что? Думаешь, я боюсь? Сдалось мне твоё искупление! Засунь его себе знаешь куда? Уж лучше снова в Ад! К этому гомику твоему, в Пекло! Поехавший старик!

Душа хлопнула дверью, и лишь запах крови и балахон напоминали о её тут пребывании. Бог хмуро посмотрел на одежды, и они испепелились.

А душа зашла в лифт, попутно пнув бессознательного архангела, и нажала самую нижнюю кнопку. В Ад.

***

Всё в этом мире успело прогнить. Всё потеряно. Души мучаются в цепях, носят на себе имена тех, кого любили, терпят боль своих грехов. Совесть изнуряет их, шепча на ухо свои речи. И всё стало бессмысленно.

На место старой Жизни придёт новая, бывшая ещё более грешной душой. Но, конечно, и ей скоро надоест эта работа. Всё циклично. Всё идёт по кругу.

Ибо даже Жизни теперь нет места в нашем мире.

© Большой Проигрыватель