Серия «Улыбка из тени»

Первое, что я делаю, когда заступаю на смену, — включаю лампу с красным абажуром. Она единственная, которая не даёт тени. Потом ставлю на плитку воду для очередного дошика и сажусь читать. У меня есть ящик, где лежат книги и всё остальное, что находят уборщицы после детских походов. Вчера дочитал комикс про путешественника во времени, который всё забывал, включая сам себя. Показалось реалистично.

Всё это может показаться странным, но у меня нет потребности в общении. Иногда приходит охранник из соседнего музея, приносит кофе. Мы молча выпиваем, переглядываемся, как собаки на автобусной остановке, и он уходит. Иногда звонит кто-то по старому городскому телефону у входа. Я не поднимаю трубку. Да и работать он не должен.

Прошлой ночью я заметил кое-что странное: потолок над куполом в зале покрылся тонкой сеткой трещин. Как будто бы не трещины, а сеть, выцарапанная изнутри. В ней угадывался рисунок. Что-то вроде цветка или схемы. Я видел подобное в старом журнале «Наука и жизнь», который валялся в коробке с лампочками. Тогда это был чертёж нейронной сети мозга. Сейчас — просто след.

Кто-то может спросить, зачем я всё это терплю. Почему не сплю дома. Почему не уехал в тёплые края на те деньги, что получил после аварии. А я скажу: я не знаю. Есть вещи, которые держат тебя на месте, как гвоздь через тень. Не больно, не страшно. Просто не двигаешься.

Иногда по ночам приходит девушка. Она не говорит, не привлекает внимание. Просто садится на верхние ряды купола, под самый край тени. По вечерам моё зрение теряет остроту, так что её лицо для меня размыто, как у тех, кого сняли на старый полароид в движении. Я не зову её. И она не зовёт меня.

В прошлый раз она оставила синюю перчатку. Детскую. С вышитой птичкой.

С тех пор в коридоре пахнет ладаном. Хотя свечей я не жгу.

На следующее утро, когда я остался немного подремать после смены, снова приснился кран. Стальной, массивный, он медленно вращался в воздухе, как будто выбирал, куда упасть. Я стоял на бетонной плите и почему-то знал, что, если сделаю шаг вправо — он раздавит меня, а если влево — нет. Я сделал шаг влево. Он всё равно упал. Но по касательной. Как будто пожалел. И всё, что осталось — гул в ушах и я, невредимый в облаке пыли.

Я проснулся с липким горлом, будто проглотил ватный фильтр от старой сигареты. Крайние пальцы — или то, что от них осталось — ныли. Я редко думаю об этом, но бывают дни, когда обручальное кольцо вспоминается яснее, чем лицо бывшей жены. Интересно, куда оно делось. Металл не растворяется просто так. Хотя в той смене вообще многое исчезло.

На текущей работе я ни с кем это не обсуждал. Коллег у меня нет. Руководства — формально тоже. Дежурства приходят автоматически, по расписанию, как сны, которые никто не просит.

Той ночью девушка появилась снова. Она шла по проходу в зале, босиком, оставляя следы на полу, будто по нему прошёл человек, который вышел из душа. Я слышал шаги, но, когда поднял голову — никого не было. А потом её силуэт возник в проекции купола на ряд ниже от обычного места — как брак на плёнке, фантом среди звёзд. Она не смотрела на меня. Просто сидела, как и прежде.

Я не стал её тревожить. Не подходил. Просто поставил чайник и пошёл проверять коридоры. Иногда помогает сменить обстановку.

У двери к техническому помещению я заметил, что в щели кто-то засунул фотографию. Маленькая, цветная, с выгоревшими краями. На ней была детская площадка, качели и мальчик в синей куртке с мороженым. Лицо размыто, но что-то в нём было знакомое. Может, я. Может, кто-то другой. На обратной стороне фотографии был набор цифр, написанный то ли детской рукой, то ли в спешке. Я положил фото в ящик стола. На следующий день она исчезла. А может я её убрал и забыл.

В коридоре пахло ладаном сильнее обычного. Я даже вышел на улицу, проверить не забилась ли решётка вентиляции. На дворе — тишина. Луна как раз висела над верхушками сосен, чуть подсвечивая купол. Он казался живым, как жаба, глубоко втянувшая воздух.

Я вернулся и услышал, как звякнул городской телефон. Старый, с дисковым набором, тот самый, который не должен работать. Против воли я снял трубку.

— Ты ведь знаешь, что она не спит, — сказала женщина. Голос будто скребся по слуху, как наждачка по стеклу.

— Кто? — спросил я.

Ответа не последовало. Только тишина. Я ждал секунд двадцать, потом положил трубку. Посидел. Проверил, дёргается ли безымянный палец на правой руке. Его не было.

Я вспомнил, как жена просила меня выбросить этот телефон. Тогда он стоял дома, в коридоре. Красный, облупленный. Ей казалось, он "пугает гостей". Я смеялся. Тогда я много смеялся.

С тех пор, как я устроился сюда, смеюсь редко. Сны всё чаще накладываются на день. И я уже не уверен, был ли звонок на самом деле. Или это была часть иллюзии купола. Или девушка, оставившая перчатку.

Вернулся в зал. Она лежала на полу под куполом, в центре проекции. Вокруг — звёзды, пульсирующие, как капли воды в микроскопе. Я подошёл, медленно, не из любопытства — скорее из чувства приличия. Нельзя же просто так уйти, не удостоверившись что всё в порядке.

Она открыла глаза.

— Ты ведь не рассказывал мне о кольце, — сказала она и улыбнулась.

А я и правда — не рассказывал.

---

Я проснулся. Странный сон. Было уже за полдень. Солнце било в окно так, будто пыталось выгнать меня из постели. Я долго смотрел в потолок, пока не понял, что это не потолок, а видение сна, ещё не успевшее раствориться. Комната держала тепло, как будто много людей дышали в ней всю ночь. Но я точно был один.

Окно на кухне моей однушки выходило на парк. Старые ели и клёны, обвешанные синими лентами, шумели так, будто шептались обо мне. Внизу гуляли люди. Один из них вёл собаку с короткими ногами — у неё была смешная походка, она подёргивала задней лапой будто катилась на невидимом скейтборде.

Я налил себе кофе, облокотился на подоконник и слушал, как шуршит вода в трубах. Включили отопление. Когда почти каждую ночь дежуришь в планетарии, время становится вязким. Его можно размазывать, складывать в комки и прятать в карманы. Иногда кажется, что можно не приходить домой день или неделю, и никто не заметит.

Я вспомнил как на днях мне снилась школа. Я сидел в пустом классе, меловая доска трещала, как будто её царапали когтями, а на подоконнике лежала перчатка. Женская. Красная. Такая, какие носили в 80-х. Я смотрел на неё и знал, что она откуда-то из будущего. Или из прошлого. Или из парка. После того как тогда проснулся — под ногами была пыль, на пальце — фантомная боль.

---

В планетарии сегодня выходной и вечером я решил прогуляться по парку. Без особой цели — просто не хотелось сидеть под куполом до темноты. В такие дни планетарий казался мне выдохшимся. Как старик, который больше не в состоянии рассказывать сказки, но всё ещё помнит, что рассказывал.

На скамейке сидела она. Та же девушка. Или нет — почти та же. На этот раз её волосы казались короче, в руках — книга без надписей на обложке. Я сел на соседнюю скамейку, молча. Она не обратила внимания.

Я смотрел, как её пальцы переворачивают страницы. Мягко, не торопясь. Как будто они и были страницами, а книга — просто повод касаться чего-то. Листья падали ей на плечи, но она не стряхивала их. Будто не чувствовала.

— Приятная погода, — сказал я.

Она кивнула, не отрываясь от текста.

— Я раньше думал, что парк — это просто место. А теперь понимаю, что он живой.

— Почему?

— Потому что он слушает. И запоминает.

Она закрыла книгу и посмотрела на меня. Глаза были тёмные, как серая стена в тёмной комнате, на которой отражаются старые диафильмы.

— Тебя ведь тоже запомнили.

Я хотел что-то сказать, но язык прилип к небу. Она встала и пошла по аллее, оставляя за собой еле слышный хруст листьев.

---

Я вернулся в планетарий и не включал свет. Просто лёг на кушетку в диспетчерской и смотрел на выключенный монитор. В отражении я увидел её — она сидела на моём месте, положив ноги на стол. Улыбалась. Мне показалось, что у неё не хватает двух пальцев. Но, скорее всего, это просто игра теней и отражения.

В ту ночь снова пришла тревога. Не в груди, не в горле — в воздухе. Как будто кто-то шептал за стенкой, повторяя моё имя. Я встал, пошёл по коридору. Лампы мерцали. Вдоль стены — следы босых мокрых ног, как в прошлый раз. Но теперь они вели не в зал, а к аварийному выходу. Дверь была открыта. За ней — ночь. И парк.

Я вышел.

Свет фонаря отбрасывал длинные тени. Где-то в глубине деревьев был шелест, словно бумажный. Я пошёл на звук.

В центре поляны стояли старые качели. Один из тросов был оборван, сиденье покачивалось медленно, как маятник. Рядом — старая лавка и... я.

Я сидел там, в рабочей куртке, с кружкой чая. Пальцы — все на месте. Он... (я в рабочей куртке) посмотрел на меня и усмехнулся.

— Ты всё ещё не понял, да?

— Что?

— Почему кран не убил тебя.

— Случайность.

Он покачал головой.

— Не бывает случайностей. Бывают попытки. Уйти — тоже попытка. Не дожить — тоже.

Я моргнул, и он исчез. Только кружка осталась на лавке. Я подошёл и увидел: на ней гравировка — две буквы, инициалы "А.Н."

Где я мог их видеть?

---

Долго не мог вспомнить — именно так подписывала меня жена в телефоне.

По мере прогулки я начал замечать, что забываю простые вещи — ПИН-код, имя начальника, дату рождения. Мне казалось, что я становлюсь легче, будто из меня что-то вытекает. Появлялась ностальгия по вещам, которых не было. В голове вспыхивали образы: стройка, ночь, туман из пыли, лязг крана, кровь на бетоне. Кто-то кричал. Но не я. Кто-то другой.

Я вернулся в планетарий, но не пошёл в сторожку. Просто сел в зале, в первом ряду, и смотрел на пустой купол. В темноте он казался бесконечным, как чёрная дыра, которая засасывает не только свет, но и время. Я чувствовал, как что-то внутри меня растворяется, как сахар в горячем чае.

Внезапно включился проектор. Сам по себе, без нажатия. На куполе появились звёзды — не те, что обычно показывают посетителям, а какие-то другие. Неправильные. Как будто кто-то перерисовал карту неба от руки, по памяти. Там, где должен быть Орион, была пустота. А на месте Кассиопеи — символ, похожий на замочную скважину.

Я не стал выключать. Просто сидел и смотрел. Звёзды медленно вращались, как в калейдоскопе накладываясь верхние ряды. А потом среди них появилась она — девушка. Её силуэт был нарисован светом, как на старом диафильме. Она сидела под самым краем купола, и смотрела вниз.

— Ты не спишь, — сказала она. Голос звучал откуда-то из воздуха, как эхо в пустой комнате.

— Не могу, — ответил я.

— Почему?

— Потому что боюсь увидеть сон.

Она спустилась по рядам, медленно, как будто ступала по невидимым ступенькам. Её ноги не касались пола. Она остановилась в нескольких метрах от меня.

— А что ты видишь, когда не спишь?

— Тебя? – попытался пошутить

Она улыбнулась. Это была не та улыбка, которая согревает.

— Я не настоящая, — сказала она.

— Я догадывался.

— Тогда почему ты меня видишь?

— Потому что ты — часть меня? Та часть, которая осталась там, под краном?

Она села рядом, на соседнее кресло. Её присутствие было ощутимым, как холод от открытого окна зимой.

— Ты помнишь, что было после? — спросила она.

— Нет. Только боль. И кровь.

— А я помню. Ты лежал на бетоне и смотрел на звёзды. Даже тогда, когда кровь стекала по каске, ты смотрел вверх. И не просил о спасении. Ты просто ждал.

— Кого?

— Меня.

Я повернулся к ней. В полумраке её лицо было размытым, как на старом фото, но глаза — ясными и грустными.

— Ты — моя смерть?

— Нет. Я — твоя жизнь. Та, которая могла бы быть, если бы ты не выбрал остаться.

— Остаться где?

— На месте. Здесь. В этом мире. Без пальцев. С этой памятью.

Она подняла руку и коснулась моего лица. Её пальцы были холодными, как лёд, но прикосновение было нежным.

— Ты мог увернуться. Ты мог уйти. Но выбрал остаться на месте. И я осталась с тобой. Как тень. Как память о том, что могло бы быть.

— А теперь?

— Теперь я хочу быть кем-то другим. Не тенью. Не памятью. Кем-то настоящим.

Она встала и пошла к выходу. У двери остановилась.

— Спасибо, — сказала она.

— За что?

— За то, что не забыл меня.

И исчезла. Как дым от сигареты.

Я остался сидеть в зале, глядя на купол. Звёзды медленно исчезали, одна за другой. А потом включился свет, и я понял, что просидел здесь всю ночь.

Утром я пошёл в парк. Солнце светило ярко, но воздух был холодным. На скамейке сидела девушка — настоящая, живая. Молодая, с книгой. Она подняла глаза и улыбнулась. И в этой улыбке было что-то знакомое.

Я понял, что она нашла кого-то другого. Кого-то, кто сможет дать ей то, что я не смог дать себе.

А я остался.

И это было правильно. Потому что каждый должен найти своё место в этом мире. Даже если это место — в тени.

---

Парк просыпался неохотно, как будто ночь оставила на нём слишком много отпечатков. Мягкий свет просачивался сквозь листву, запутавшуюся в проводах и ветках, и воздух был густым от запахов мокрой земли, старого асфальта и чего-то еле уловимого, почти животного — как будто город выдыхал. Каждый шаг по утреннему мокрому асфальту казался для меня шагом в совсем другом времени, другом месте, но в пределах одного города. Это место было родным и чуждым одновременно.

Я шёл через парк, не спеша, теряя в воздухе остатки сна. Девушка — та, что была тенью, памятью, несбывшимся — шла немного позади, рядом с парнем в чёрной толстовке. Он её не видел. Он не должен был её видеть. Но тело его уже чувствовало перемену: плечи чуть расправились, походка стала плавнее. Будто к нему вернулся кто-то, кого он сам забыл. Он шёл по привычке, а не по необходимости. Я стоял в стороне и наблюдал — наблюдал как в фильме, где все движения — медленные, но точно знаешь, что всё происходящее изначально уже завершено.

Она обернулась. Её глаза, чуть сонные, будто были проникнуты светом, не видимым остальными. Губы — чуть приподняты, как у девушек на старых фотографиях: не улыбка, но намёк. Тень улыбки. Та самая, которую оставляют в памяти.

— Спасибо, — сказала она. Всё было как когда её голос, вроде бы только что услышанный, исчезал в комнате.

— За что? — сказал я, хотя понял, что вопрос не имеет смысла.

— За то, что не забыл, — ответила она, почти неслышно, и я почувствовал, как этот ответ тянет меня в какую-то пустую, неизведанную часть души. «За то, что не забыл» - этих слов было достаточно, чтобы почувствовать, как уходят долгие годы в пустую тень.

Она прошла мимо. Легким шагом, не оборачиваясь. Тело её двигалось как будто без усилий, как волны, скользящие по поверхности пруда, не создавая ряби, но оставляя после себя неясное послевкусие.

Она исчезла. Нет, не растворилась — именно свернула с дорожки и ушла. Словно человек. Как будто теперь у неё были колени, которые могли болеть от долгих прогулок, и лёгкие, которые могли хрипеть при простуде.

Парень оглянулся. Он не понял, что случилось. Он не мог понять. По крайней мере сейчас.

---

Я лёг на пол зала под куполом. Плитка холодила плечи, и купол над головой вдруг стал не потолком, а открытым небом — старые лампы дрогнули, звёзды начали медленно тянуться в стороны, как будто кто-то растягивал фотографию. Я сказал вслух, почти шёпотом, не для кого-то, а для себя:

— Я готов... готов вспомнить.

В тот же момент лоб будто провалился. Не было одного длинного воспоминания, была серия вспышек — коротких, сухих, почти без звука; я видел их, как слайды диафильма, прокручиваемые как старая киноплёнка, и я был и свидетелем, и участником.

Кран. Ветер. Металл, мягкий как пластилин медленно сминается и падает. Во сне я делал шаг влево — и он лишь по касательной немного меня толкнул. В воспоминании я остался стоять. Я вижу шлем, кровь, бетон, звёзды над головой, как дырки в фотоплёнке. Я смотрю на себя, а в глазах — стекловатая пустота. Там, где должны были быть пальцы, — только два обрубка. Я чувствую не боль, а удивление: почему я не кричу, не шевелюсь, не пытаюсь подняться. Я просто лежу и смотрю вверх. Жить тогда казалось ошибкой. Жить — это значит терпеть дальше. Значит помнить дальше.

Вспышка детства: парк, та же скамейка, зима, та же девочка в синих перчатках с птичкой. Она сидела и крутила в руках старый полароид, и мир вокруг был меньше и проще. Родители работали, меня оставляли одному. Я ел мороженое хотя была зима, но оно было недорогое. Девочка посмотрела на меня только раз. Её перчатки были синие, как небо в звёздную ночь. Я запомнил их. Они прилипли к запахам — смола, сироп, кленовые листья. Фотография — полароид с моим лицом в синей куртке, солнце, детская улыбка, зубная щель. Она позже окажется в её вещах. Она — та, кто угощал меня мороженым и приглашала в гости, когда родители задерживались.

Бутылка. Скрип кресла. Жена стоит в кухне, волосы растрёпаны, голос режет воздух:

— Хватит, ты же не спишь. Ты же видишь, что не один мучаешься.
Я вижу свою же руку, пустую, с бутылкой, и вторую — ту, которую не мог удержать. Слова — как пузыри в вине. Однажды она оставила номер телефона на выцветшей фотографии— снимок, который она когда-то сделала. На нём я в зимней куртке. На нём тот самый парк, тот самый день. "Если что — звони", — сказала она, и ушла, не оглянувшись. Я вспомнил этот звук двери, как если бы он был записан на пластинку и играл ещё долго после того, как игла упала.

Ладан. Люди с работы, коллеги, попавшие под кран вместе со мной — их похороны. Строительная площадка, я один лежу практически невредимый, без двух пальцев на правой руке. На похоронах пахло ладаном — тяжёлым, сладким, как снотворное. Его запах засел в одежде, в волосах. Он вернулся в парке как эхо, как отзвук.

Я — и я со стороны. Смотрю, как я опять напиваюсь, как стакан хлопает по столу, как жена кричит и снова уходит. Я — свидетель и не могу ничего изменить. Я вспомнил, как однажды, после бессонницы, выжатый как губка, я брёл по ночному городу. Вломился в планетарий, и впервые за недели заснул на полу зала. Спал как мертвец, тусклая боль в пальцах ушла, как будто её присыпали сахаром. Проснулся — утро, солнце, пошёл домой. В квартире пустота. Она ушла, оставив на столе тот номер телефона на моём детском снимком. Я не позвонил.

Компенсация. Бумажные купюры, походы по инстанциям, штампы, подписи — и в конце — перевод. Я помню цифры, маленькие и холодные. Купил бывший муниципальный планетарий. Купил не от жадности, а чтобы не возвращаться в пустыню однушку, где каждый миг тишины казался криком.

Сцены мелькают, как кадры в старом фильме: я в ночной куртке, ставлю чайник, снимаю перчатку, сижу в сторожке смотрю на телефон. Иногда звонок, иногда тишина. Иногда она появлялась в дверях зала — то живая, то не живая. Вспышки так тесно переплелись, что трудно понять, что первично: сон или память. Но одно ясно, планетарий — это архив. Он бережно хранил то, что я последние годы старался не поднимать на свет.

Я встал. Пол был прохладен, но уже не ледяной. Я подошёл к старому телефону из холла — тот, который когда-то стоял в нашей прихожей и пугал гостей. Поднял трубку, под ней лежал свёрток. Та самая фотография сложенная в четыре раза. Набрал номер. Гудки тянулись, как кровать перед падением.

— Алло? — голос. Хриплый. Женский. Живой.

Я прикоснулся ладонью к холодной плитке на стене, посмотрел на руку без крайних двух пальцев и сказал

— Я тебя вспомнил.

Пауза. Я слышал её дыхание. Потом тихо:

— Я знаю.

---

Я не стал просить прощения, не стал требовать объяснений. Слова были лишними. Просто сказал, что «буду ждать тебя дома», положил трубку и вышел на улицу. Утро было влажным, парк просыпался медленно, и где-то вторая чашка кофе кипела в киоске. Девушка в красных перчатках прошла мимо — живая, простая, с лёгкой улыбкой на лице.

Я сделал шаг. Воздух пахнул смолой и чем-то тёплым. Впервые за долгое время мне не хотелось спрятаться под куполом. Стало не легче. Стало как будто возможным — помнить и жить.

— Привет, я Дима, — произнёс он, решившись. Его голос прозвучал спокойнее, чем он ожидал, хотя внутри всё ещё оставалась нотка сомнения.

Девушка повернула голову, посмотрев на него внимательными глазами. Лицо её оставалось непроницаемым, но он заметил, как она слегка приподняла бровь. Тонкие черты лица подчёркивали её белую, почти фарфоровую кожу. Она не ответила сразу, но её губы тронула загадочная полуулыбка.

— А тебя как зовут? — решился спросить он, стараясь выглядеть непринуждённо.

Девушка медленно подвела указательный палец к губам, едва касаясь их, и ответила коротко:

— Секрет, — её голос прозвучал мягко, но было в нём что-то загадочное.

Дмитрий почувствовал лёгкий холодок по спине, но решил не придавать этому значения. "Ну и ладно", подумал он, почувствовав внезапную лёгкость. "Почему бы и не рискнуть?"

— Не хочешь прогуляться? — предложил он, посмотрев на неё внимательнее.

На удивление Дмитрия девушка кивнула, не сказав ни слова, и пошла рядом с ним. Он заметил, как её шаги были едва слышны, как будто она плыла над землёй.

— Так… расскажи, — начал он, чувствуя, что нужно чем-то заполнить тишину. — У тебя есть парень?

Девушка слегка покачала головой, а на её лице появилась та самая загадочная улыбка, которая ещё больше его заинтриговала.

— Нет, — коротко ответила она, и в её голосе прозвучало что-то, что заставило его усомниться в правдивости её слов, но он не стал развивать тему.

— Я недавно расстался, — неожиданно для самого себя сказал он, словно это само собой вышло наружу. — Мы были вместе недолго, но всё как-то не складывалось… Она всё время находила какие-то мелочи, к которым придиралась. Например, я подарил ей белые розы… думал, что это красиво. А она… сказала, что я специально купил их чтобы её унизить. Представляешь? Видимо знает, что не дорогие.

Он хмыкнул, понимая, как глупо это звучит, но уже не мог остановиться.

— А знаешь, что белые розы означают невинность? — вдруг произнесла девушка, неожиданно прерывая его. Её глаза снова внимательно уставились на него, но в уголках губ заиграла ироничная усмешка.

Дмитрий замер, не ожидая такого поворота. Он посмотрел на неё, слегка нахмурившись:

— И что? — переспросил он, не понимая, к чему это.

Она пожала плечами, всё так же тихо, почти шёпотом, но с какой-то скрытой насмешкой сказала:

— Для некоторых это может быть оскорблением... или даже обвинением.

Эти слова словно застали его врасплох. Он помедлил, обдумывая их, чувствуя, что не хочет возвращаться к этой теме. "Какие розы, какие капризы?" — мелькнуло в голове. Всё это теперь казалось таким мелким и неважным на фоне происходящего.

Дмитрий смолчал. Он уже не хотел возвращаться к этой теме. Розы, капризы, ожидания — всё это казалось таким мелким и неважным. Он думал о себе, о том, что ему всегда не везло с людьми. Даже когда он старался быть лучшим, всё равно оказывался виноватым.

— Я, наверное, слишком мягкий, — неожиданно для себя начал говорить он, почти не смотря на неё, — всегда уступаю. Вот и она... я ведь хотел сделать как лучше. Белые розы, подумал, что красиво... — он хмыкнул, понимая, как глупо это звучит вслух. — А ей — не понравилось.

Она лишь слушала, иногда кивая, но в её взгляде мелькало что-то странное, от чего Дмитрий чувствовал лёгкое беспокойство. Они шли по пустым дорожкам парка, деревья вокруг казались ещё более угрюмыми в сгущающихся сумерках. Воздух наполнился тяжёлым, чуть холодным запахом сырости от близкого речного канала.

Когда солнце совсем село, девушка неожиданно заговорила:

— Знаешь, однажды моя подруга встречалась с парнем. Он был милый, такой же как ты... дарил мелочи, приглашал на прогулки. А однажды, как сейчас, в парке, он начал к ней приставать.

Дмитрий насторожился, но не перебил. История вдруг захватила его внимание.

— Она отказала, — продолжала девушка ровным голосом, ни на мгновение не сбиваясь, — но он не остановился. Затащил её за кусты... — она замолчала, позволяя словам осесть в тишине.

Вдруг они оказались возле канала. Вода неподвижно отражала слабые отблески далёких фонарей. Дмитрий замер на месте.

— И откуда ты это знаешь? — спросил он, чувствуя, как внутри закипает тревога.

Она повернулась к нему и, не меняя выражения лица, сказала:

— Я видела. — Её губы вновь сложились в зловещую, ледяную улыбку.

Дмитрий вздрогнул, чувствуя, как на лбу выступил холодный пот.

— А что с ней стало? — едва выдавил он, уже догадываясь, какой будет ответ.

Девушка медленно повернула голову к каналу и указала в воду:

— Так вот же она.

Дмитрий машинально посмотрел туда, куда она показывала, и у него перехватило дыхание. В мутной воде плавало тело. Волосы девушки запутались в камнях, лицо было искажено, но не оставалось сомнений — это было тело.

Он резко отпрянул назад, споткнувшись и рухнув на влажную землю. Сердце бешено колотилось, заглушая всё вокруг. Дыхание сбилось, и несколько секунд он просто сидел, пытаясь осознать, что произошло. Оглянувшись, он увидел, что девушки уже не было. Ветер колыхал ветви деревьев, и, казалось, весь мир вокруг замер. Только чёрная гладь воды оставалась неподвижной, холодной и зловещей.

Позже, уже дома, Дмитрий лихорадочно листал ленту новостей на телефоне, не понимая, что именно искал, но чувство тревоги не отпускало. Вдруг один из заголовков, словно молнией, пронзил его сознание: "Тело девушки найдено в канале."

Он застыл, сжав телефон в руках. Открыв статью, стал читать, не веря своим глазам. Местная газета сообщала, что молодая женщина, после ссоры с парнем, оставила на шлюзах телефон и букет белых роз, написала прощальный пост в блоге и прыгнула в воду. Полицейские выяснили, что она была жертвой насилия, и это долгое время скрывалось. Уголовное дело возбудили на её бывшего парня, которого теперь подозревают в доведении до самоубийства.

Дмитрий медленно отложил телефон, чувствуя, как что-то внутри оборвалось. Холодный, липкий страх прополз по позвоночнику. Перед глазами вновь встала её фигура — спокойная, красивая, с той странной, почти насмешливой улыбкой.

"Белые розы..." — прошептал он вслух.

Погружённый в размышления, я наткнулся на кассу аттракционов, о существовании которой давно забыл. В окне торчал билетёр, старик в поношенной форме, смотревший на меня как-то слишком внимательно, словно давно ждал. За его спиной — старая афиша с полустёртой надписью: "Победи свой страх". Интересно. Совпадение? Не думаю. Казалось, что кто-то невидимый потянул меня к кассе, а я не смог сопротивляться.

Я купил билет, и старик лениво отодвинул шторку, впуская меня внутрь. За дверью оказалась тёмная, узкая комната, и я на мгновение задумался, стоит ли вообще продолжать. Но уже сделан первый шаг, а назад пути нет. По коридору, чуть впереди шла ещё одна девушка, на вид она была лет двадцати. Я уловил её взгляд — странно спокойный, даже слишком спокойный для такого места. Она исчезла за очередным поворотом, а я остался один на один с приглушённым светом и звуками собственного дыхания, отражающимися от стен.

Коридоры начали петлять, стены были обклеены кривыми зеркалами, которые искажали моё отражение так, что от него начинало подташнивать. Казалось, я ходил кругами, а лабиринт тянулся бесконечно. С каждым шагом чувство преследования усиливалось. В зеркалах мелькали тени, словно кто-то крался позади. Сердце начинало бешено колотиться, и я уже не был уверен, что это только игра. Тень становилась реальностью, и вот-вот чья-то рука ухватит меня за куртку…

Когда я понял, что что-то практически настигла меня, в голове вдруг щёлкнуло. Паника сменилась решимостью, словно что-то внутри переключилось. Я вырвался из этого состояния ступора, схватил лежавший на полу осколок разбитого зеркала и, не думая, вонзил его в плотный брезент перед собой. С хрустом материал порвался, открывая выход наружу, но осколок зеркала порезал мою ладонь. Кровь потекла по пальцам, но я вдруг понял — страха больше не было. Красные капли падали на пол, но мне было всё равно. Ощущение, что я больше не боюсь, сменило прежнюю тревогу. Снаружи леденящий воздух встретил меня, и я понял — я всё ещё жив, я выбрался.

Обернувшись, я увидел перед собой ошарашенного кассира. Старик с седыми волосами, явно не ожидавший такого поворота событий, стоял с широко открытыми глазами. Он не сразу смог найти слова, но потом выдал целую тираду:

— Ты что, идиот?! Да ты хоть знаешь, сколько этот брезент стоит? — его лицо стало алым от возмущения, и голос задрожал от злости. — Это ж не просто так тебе всё!

Я почувствовал, как в лицо ударил жар смущения. Хотелось провалиться сквозь землю. Виновато опуская глаза, начал мямлить извинения:

— Простите, пожалуйста... Я заплачу за всё. Честно, не хотел... Это всё паника... Вот, возьмите. — Я достал левой рукой всю наличку что была – около двух тысяч и протянул ему.

Дед замолчал, взял деньги, и как-то сразу смягчился. Вздохнув, он произнёс уже спокойнее:

— Ладно, бывает. Ещё и руку себе похерить умудрился… Стой, сейчас перевяжу.

Он пропал в палатке и через минуту вышел с аптечкой. Пошарил в ней и, найдя бинт, ловко перевязал мою окровавленную правую руку. Я пробормотал ещё пару извинений, и мы как-то на этом разошлись.

Уже выходя из парка, я машинально оглянулся. Вдалеке, метрах в ста, стояла та девушка. Она улыбалась, но это была не та дружелюбная улыбка, которая согревает. Нет, её улыбка будила тревогу, что-то неуловимо жуткое сквозило в её взгляде. В тот момент у меня зазвонил телефон.

Это был номер с работы. С той самой, с которой я недавно уволился. Я поднял взгляд, но девушки уже не было — она словно растворилась в воздухе. Нервно выдохнув, ответил на звонок.

— Алло? — голос кадровички был знакомым. — Мы тут увидели, что вы заявление написали. Но... может, вы передумали. Да и вообще, в чём причина не могли бы поделиться?

Я сослался на личные проблемы, что-то невнятное пробормотал про стресс, извинился и попросил дать мне шанс снова устроиться.

— Странно конечно… — ответили мне. — Завтра согласую с шефом и сообщу о решении. Мы вам перезвоним.

Я положил трубку и почувствовал странное чувство облегчения.