Серия «Ростовский Куш. Глеб Диберин. »

0 просмотренных постов скрыто

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 22⁠⁠

ГЛАВА 22. КОДЕКС КАЗАКА

Василий спал в комнате для гостей. Если это, конечно, можно было назвать комнатой — четыре стены, облезлый линолеум, штора с петлями на гвоздях и пыльная лампа, мерцающая от любого колебания напряжения. Он храпел так, будто во сне пилил лес. Дыхание срывалось, свистело, хлюпало. В комнате пахло перегаром, потом, старым подсолнечным маслом — и чем-то ещё,
какой-то тоской, которая прилипала к обоям.

Он спал на раскладушке, укрытый одеялом с ромашками, как будто лежал в поле, а не в квартире беглеца. Рядом на табуретке стоял жестяной чайник с тёплой водой — на случай, если проснётся с сушняком. Я поставил его сам. Почему — не знаю.

Гриша, брат моей жены, стоял в дверях, опершись плечом о косяк. Его лицо, как всегда, не выражало ничего — либо потому что не умел, либо потому что давно не находил в этом смысла.
На нём была старая куртка с пятнами от моторного масла, а в руках он крутил пачку сигарет, будто выбирал, курить или убивать.

— Его пора решать, — сказал он.
Голос — ровный. Тон — деловой.
— Я всё могу устроить. Есть место, есть люди, всё чисто.

Я повернулся к нему.

— Ты говоришь, как будто мы утиль сдаём.

— А что? Разница какая? Ты — Василий, он — Василий.
Чистая математика. Один минус — и система не сбоит.

— Это не математика, Гриша. Это — человек.

Он посмотрел на меня как санитар на больного. С сочувствием. Но без надежды.

— Ты слабый, Жень. Ты был сильный, пока воровал. А теперь — хочешь в святого сыграть? Поздно.

Я не спорил. В нём не было злобы. Он был не злым. Он был функциональным. Таким и делают «решал». Не из злости. Из отсутствия эмоций.

Я остался на кухне один. Заварил чай в старой эмалированной кружке с трещиной по ободку.
Пар поднимался тонкими струйками, а за окном март рвал остатки снега в слякоть. На стекле медленно полз конденсат. Пыльные капли рисовали дороги, которыми я больше не пойду.

И вдруг я вспомнил деда. Старого, с руками, как корень дуба, с глазами, в которых всегда был ветер из степей, и голосом, который не поднимался — но резал лучше сабли.

— Запомни, внук, — сказал он как-то, сидя у печки, — казак — это не тот, у кого сабля. Казак — это тот, кто не предал. Ни живого. Ни мёртвого. Всё остальное — фигня с фуражкой.

Тогда мне было 12. Я кивнул, но не понял. А сегодня — понял. Если я убью Василия… Я убью последнего, кто ещё не виноват. Я убью ту часть себя, которая не ушла в схему.

Я встал. Прошёл в комнату. Василий лежал, повернувшись к стене. Изо рта тихо вылетал храп.
Под щекой — пустая пачка сигарет. Одна — смятая — прилипла к подбородку. Из-под одеяла торчала пятка в дырявом носке.

Я подошёл. Посмотрел на него. Долго. Медленно. И тихо… накинул на него второе одеяло.
С ромбами. Старое. Мамино. Он всхрапнул, дёрнулся, но не проснулся.

Я сел рядом, на край табурета, и смотрел на него, как на брата, которого не выбрал, но который оказался рядом, в момент, когда никого больше не было.

Утром Гриша вернулся. Зашёл в кухню. Снял куртку. Поставил на стол пластиковый пакет с пирожками.

— Ну? — спросил он.
— Решился?

Я поставил чашку. Посмотрел прямо в его тёмные глаза.

— Отбой.

— Что?

— Василий — живёт.

Он молчал секунду. Потом выдохнул, как будто я только что предложил ему выйти в окно.

— Ты спятил.

— Нет, — ответил я.
— Я просто ещё не умер.
В отличие от тебя.

Он ушёл. Без крика. Без кулаков. Просто открыл дверь и закрыл. Медленно. С достоинством. А я остался. С Василием. С тем, что называлось выбор. С грузом. С зеркалом, в которое теперь можно было смотреть, не плевать, не отворачиваться, не разбивать.

Я не герой. Не святой. Я — беглец, вор, фиктивный гражданин. Но я не предал живого. И значит, остался человеком. Пусть даже — временно.

Показать полностью 1

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 21⁠⁠

Глава 21. Василий из Красного Серпа

Я знал, что всё, что у меня есть сейчас — временное. Пластик. Печать. Легенда. Формально — я Василий. Документально — гражданин. Но внутри — фантом с чужим паспортом. А пока жив настоящий Василий, я под прицелом.

Система не глупа. Она не ищет в лоб. Она ждёт несостыковок, рассинхрона, маленькой трещины между именем и телом. И если ты — не один, если где-то есть оригинал, ты — копия, а значит — объект.

Мне нужно было убрать оригинал. Аккуратно. Без следов. Без глупостей. В ту ночь в комнату вошёл Гриша. Брат жены. Контуженный дважды, морда квадратная, руки — будто вылеплены из цемента. Шаг — как у асфальтоукладчика. Он не здоровался. Он кидал.

На стол упал паспорт.

— Вот он, — сказал Гриша.

— Кто?

Он не отвечал. Просто достал из кармана смятый чек от “Пятёрочки”, открыл пиво, отхлебнул,
и только потом сказал:

— Василий. Из Красного Серпа.

Красный Серп — хутор. Точнее — остаток от хутора. Там даже церкви нет. Там молятся ветру. 84 жителя. Из них работали — трое. Из них Василий — последний, кто ещё тянул провода и вспоминал трактор.

— Не женат, — продолжал Гриша.
— Родни нет.
— Бабка умерла.
— Сказал всем, что уехал в Москву.
— А на деле — мы его взяли.

Он сказал это, как будто поймал рыбу и сдал в магазин. Я посмотрел на паспорт. Фото — не резкое. Глаза — потухшие. Улыбки — нет. Прическа — под советского электрика. Возраст — плюс-минус мой. Рост — мой. Тип лица — “дядя из очереди”. Отпечатков нигде. Судимости — ноль. Идеален.

— Что ты предлагаешь? — спросил я, глядя на фото.

— Просто, — ответил Гриша.
— Закопаем Васю.

— Какого хрена?

— Концы в воду. Всё по классике.
— Ты — он. Он — навсегда вопрос решённый.

Я молчал. Долго. В голове шли картинки: вагон, лес, яма, тишина. Запах сырости. Щёлк замка.

— Нет, — сказал я наконец.

— Почему? — Гриша был искренне озадачен.
— Он тебе кто?

— Никто.
— Так почему?

— Потому что он мне ничего не сделал. Он не вор. Не судья. Не прокурор. Он — инструмент. А инструмент не надо ломать. Его надо спрятать.

Гриша выдохнул. Отошёл к окну. Открыл его. Закурил. Дым шёл в потолок. Он бросил окурок в чай. И только потом сказал:

— Сентиментальность у тебя из всех щелей лезет.
Ты — преступник.
Ты — беглец. А играешь в гуманизм.

Я ничего не ответил.

— Будет ошибка. — добавил он.
— Этот Вася — мина.

В ту ночь я не спал. Я взял лампу. Взял фото. Смотрел. У него было лицо человека, который никому не нужен. Которого даже Бог случайно нарисовал. И тогда родился план. Тихий. Медленный. Но работающий. Мы не убьём Василия. Мы растворим его.

Мы засветим его в другом городе. Пусть будет второй Василий. С отдалённым паспортом. С минимальным движением. Где-то в Костроме. Через других знакомых — выпускаем альтернативную легенду: Василий, улетевший в Египет. Турагентство. Пластиковый контракт. Фото в отеле. Чек с Duty Free.

Теперь было два Василия. Оба — не я. Но оба — живы. Один — в России. Один — за границей.

А я… Исчез между ними.

— Сложно? — спросил Гриша.

— Да. Но умнее.

— Ты — дурак. Надо было копать.

— Может. Но теперь мы неубиваемы.

Теперь если кто-то ищет Василия — найдёт одного из двух. Проверит — подтвердит. Не докажет.
Не выйдет на меня. Василий — жив. Евгений — умер. И вновь родился Василий-Версия-Три. И самое важное. Василий настоящий — где-то в деревне на юге. Пьёт квас. Смотрит на речку. Слушает, как трещат кузнечики. Он ничего не знает. Но он — жив. И это — мой вклад в остатки человечности.

Я мог быть мясником. Я стал инженером судьбы. Иногда — это всё, что у тебя остаётся.

Показать полностью 1

[моё] Криминал Уголовное дело Преступление Авторский рассказ Длиннопост

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 20⁠⁠

ГЛАВА 20. ЧЕЛОВЕК-ТЕНЬ

Мне казалось, что исчезнуть — это просто. Нажал кнопку, удалил архив, сменил номер. Купил билет в неизвестность и выдохнул. "Всё", — думаешь. "Пропал." Но это — иллюзия. Настоящее исчезновение — это искусство, а не функция в настройках смартфона. Чтобы стать невидимым, нужно стать ненужным. Чтобы стать ненужным, нужно быть пустым. А пустота — это не отсутствие тебя. Это отсутствие реакции на тебя. Мир просто не замечает. А значит — не трогает.

Я ходил по улицам как оптическая ошибка. Как артефакт в зеркале. Лицо было моё — но слегка не моё. Скулы — немного строже. Взгляд — потухший. Осанка — как у старого библиотекаря, который знает, что каждая книга, как и человек, однажды исчезает из фонда.

Я ел в одних и тех же местах. Кафе с облупленными стенами. С алюминиевыми вилками.
С меню, где шрифт устал от распечатывания. Там никто не улыбался. А значит, и не запоминал.

Моя жизнь стала фоновой программой. Я научился: не говорить первым, не уточнять, не просить счёт вслух — а поднимать взгляд, будто извиняюсь за своё существование.

Однажды официантка в забегаловке спросила:

— Вы ведь к нам каждый день?
— Нет, — ответил я.

Она кивнула, словно забыла вопрос, и больше не вспоминала.

Телефон мой был мертвецом. Старый кнопочный. В нём — два контакта: “Жена” (теперь больше как реликвия), “Техподдержка МФЦ” (иногда звонил, чтобы проверить, не умер ли я для государства).

Утром я гулял по набережной — ровно с 6:45 до 7:25. В это время меньше всего людей. Меньше всего памяти. Меньше всего свидетелей твоего бытия. Иногда в зеркальных витринах я видел человека. Невысокий, тёмное пальто, слегка хромает. Мешки под глазами, не от усталости — от отсутствия надежды. И я не узнавал его. Не потому что лицо другое. А потому что внутри — никого.

Я стал человеком, который не нужен даже следствию. Они забыли. Или сделали вид. И это было страшнее, чем слежка. Слежка — это интерес. Забвение — это отказ от диалога. Это как если бы ты закричал, а тебе сказали: “Уйди. Мы уже умылись.”

Однажды ночью я проснулся. Вспотевший. Сердце билось, как будто оно вспомнило, что я существую. Я встал, подошёл к зеркалу. Открыл окно. Вдохнул воздух — он пах асфальтом и ненужностью.

— Ну, здравствуй, Вася, — сказал я вслух.
— Видимо, ты остался один.

Иногда мне казалось, что где-то за углом всё ещё есть Евгений. Старый я. С вороватой улыбкой.
С мятой рубашкой. С запахом кофе и протокола. Но он шёл в другую сторону. Он не оборачивался.

В магазине я стоял в очереди и слушал, как двое подростков спорят, чей отец “был круче”. Один сказал:

— А мой — чиновник.
Его показывали по телеку.

Я усмехнулся. А внутри — скрипнуло. Как дверца шкафа, которую давно не открывали. А там — скелеты. Я был. Но теперь — не определён. Я есть. Но в формате неиндексируемого файла.
Не удалён — но и не вызван.

Я — тень. Не мёртвый. Не живой. Не фигурант. Не свидетель. Не Евгений. Не Василий. Я — человек, который смотрит на календарь, и не ждёт ничего, кроме напоминания, что ещё один день прошёл незамеченным.

В этом и есть искусство исчезновения: стать настолько никем, что тебя не вспоминают даже твои собственные мысли.

И я ждал. Не сигналов. Не повестки. Не мести. Я ждал лишь одного: Когда… и если… я снова кому-то понадоблюсь. Или — окончательно исчезну. Без объяснений. Без камня. Без шепота.

Показать полностью 1

[моё] Авторский рассказ Уголовное дело Криминал Тендер Схема Хищение Преступление Чиновники Длиннопост

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 1⁠⁠

Глава 1. Арена для гладиаторов

Ростов пахнет деньгами. Не новыми. Свежие здесь не задерживаются, как совесть в декларации. Он пахнет старыми — залежавшимися, прокуренными, пропущенными через пот и бумагу, через зубы казначеев и печати с отбитой датой. Эти деньги липнут к пальцам, как серая бумага в мокрых архивах, и не отмываются. Они пахнут так, как может пахнуть только безнадежность, пережившая двух губернаторов, три программы развития и один казачий съезд, где на стол выносили флягу с этикеткой "гуманитарная помощь".

И еще он пахнет пылью. Пылью с папок, где лежат дела, которые никому невыгодно поднимать. Бумажная плесень. Прокурорская ржавчина. Следовательская перхоть. Каждая страница — компромат, каждая печать — гвоздь в чью-то крышку. А еще — кофе. Дешевый, как муниципальный подряд. Горький, как выговор. Но бодрящий, как налоговая проверка. Именно его я пил, когда понял: начинается бойня.

***

В тот день — как водится, среда, в Ростове всегда все случается по средам — солнце висело низко и жирно. Оно не светило — оно следило. Ловило отблески от машин с заклеенными номерами и тыкалось лучом в мои жалюзи, как допросный фонарь. У меня в офисе пахло пластиком, коньяком и бухгалтерской бумагой. И немного — страхом. Я тогда еще был подрядчиком.

Не новичком. Старой костью. Закаленным, обросшим связями, с устоявшимся распилом, с двумя экономистами в штате, которых интересовала только одна формулировка:

— Работа проведена, акты подписаны.

Я жил размеренно, как любая тень в коридоре власти. Днем встречал чиновников, ночью — кошмары. Некоторые из них — первые, не вторые — даже не стеснялись снимать обувь у меня на кухне, класть ноги на табурет и рассказывать, сколько взяли с последнего тендера.

— Слушай, Жека, — говорил мне один, облизывая ложку, — ты зря думаешь, что они тебя не тронут. Мы все на крючке. Только кто-то — на глубине, а кто-то — у берега.

Мы не врали друг другу. Мы просто молчали о важном. Такое молчание дороже слов.

***

Потом, конечно, случилось. Что-то хрустнуло в воздухе. Что-то тонкое, едва уловимое. Это не был слух. Это было знание. Чистое, как налоговая база. Без доказательств, но с полной уверенностью.

Как будто город начал готовиться к великому пиршеству, только стол ещё не накрыт, а ножи уже точат. Это называлось Ростовский Куш. И я, как дурак, оказался рядом с порцией.

Всё началось с тихого скрипа кресел в кабинетах. Кто-то уволился. Кто-то — повесился. Кто-то уехал в Ярославль. Так здесь говорили, когда человека забирали с флешкой и телефоном, а на утро в том же кресле сидел новый человек с тем же лицом, только другим отчеством.

Потом всё перешло на крупняк. Город превратился в арену. Гладиаторскую. Только без публики. Все участники, все жертвы, все мясники.

***

Компромат пошёл по рукам как меню в ресторанчике средней руки. На выбор, с картинками. Папки, флешки, аудио, видео. Слухи с подписью. Улики, как прививки: перед применением встряхнуть. Кто-то прислал мне видео, где зам по стройке сидит на балконе и поёт "Катюшу". Один. В два часа ночи. Голый. На фоне стройки.

Ко мне в офис однажды принесли архив по моему конкуренту. Чёрный. С пылью. Протянули:

— Просто посмотри. Хочешь — используй. Хочешь — не используй.

Я не стал. Не потому, что честный. Просто ждал свою очередь.

***

Каждый рыл под каждого. Не метафора.

У нас даже появилась пословица:

— Кто утром не слил коллегу — тот не получит лимит на асфальт.

Город был как баня, в которой выключили свет. Все в паре. Никто не видит, кто кого парит. Но каждый чувствует, что пора выходить. Только дверь одна. И она — на ключе.

Я смотрел, как рушатся старые связи. Как сильные теряют зубы. Один зам по ЖКХ оформил двадцать семь квартир на жену. Одна серия, один номер. Один капкан.

Другой — профессор. Прекрасный человек. Моему сыну лекции читал. Теперь берёт зачёт за бутылку «Беленькой» и домашнюю квашеную капусту. Его студенты шепчутся, что он не доживёт до аккредитации. Я не смеялся. Я знал, что следующим могу быть я.

***

Каждый день был как последний. Сначала тебе звонит прокурор, потом депутат, потом жена. В таком порядке.
В тот день мне позвонили трое:

— Следователь. Холодно:

— Где вы были три года назад седьмого сентября?

— Депутат. Весело:

— Подпишешь акт задним числом?

— Жена. Без эмоций:

— У сына завтра день рождения. Купи торт. Желательно без сгущёнки, ты знаешь, он не любит.

Сидя в машине с этим тортом, глядя на лужу от кондиционера и перечитывая СМС от налоговой, я понял: «Я отсюда живым не выйду. Только мёртвым. Или кем-то другим».

***

Так началась моя игра. Сначала — на выживание. Потом — на исчезновение. А потом — и вовсе на возрождение.

Если ты это читаешь, значит, я всё же нашёл способ утонуть — и не захлебнуться.
А пока...
Погоди, читатель. Погаси сигарету. Сотри номер с экрана. И пристегнись.

Я покажу тебе, как делится КУШ.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

Показать полностью 1

[моё] Криминал Администрация Торги Тендер Преступление Россия Уголовное дело Коррупция Длиннопост

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 2⁠⁠

ГЛАВА 2. ОПЕРАЦИЯ «ЧИСТЫЕ РУКИ»

Если ты когда-нибудь видел, как омерзительно и в то же время торжественно чиновник умывает руки, ты поймёшь, почему операцию назвали именно так. Это почти ритуал. Жест. Символ очищения, но не совести, а папок.

У нас в Ростове руки умывают не мылом. У нас их умывают бумагой. Не той, что туалетная. И не той, что белая. А той, на которой написано: "на основании проверки выявлены признаки коррупционной деятельности". А ещё лучше — анонимкой. Анонимка у нас — как святая вода. Все её боятся, но никто не отказывается.

Началось, как всегда, с самых видимых. Слабые у нас долго не живут. Но видимые — ещё меньше. Первым сдуло чиновника N.

Тот самый, что ходил в пиджаке цвета чайного пакетика, пил минералку из горлышка, и всегда казался приличным. Ага. Я знал его Excel. Там всё по строкам. «ИП Савченко — 340 000. Назначение: спасибо за оперативность. Статус: получил. Бутылку не передали.» Никакой поэзии. Чистая арифметика взятки.

Я помню, как к нему зашёл бывший подельник. Сумка. Седина. Под глазами — ад.
Он не сел. Он стоял.
— Женя, прости. Я не выдержал. У меня совесть, у меня дети. Я не могу им в глаза смотреть.

N откинулся на спинку кресла. Посмотрел в потолок. Как в небо перед расстрелом.

— Теперь тебя посадят, — сказал он почти с жалостью.

— Понимаю, — ответил предприниматель. — Но тебя — первее.

Они молчали. В коридоре уже были оперативники. Латексные перчатки. Помеченные купюры. Камера. Всё как по учебнику.

N попытался улыбнуться. У него не получилось.

***
Вечером я увидел новость:

«Муниципальный чиновник N задержан при получении взятки. Уголовное дело возбуждено. Фото прилагается.»

Он закрыл лицо папкой с гербом. Папка была красной, как косяк на премии.
Заголовок — лаконичен: «Сделал карьеру — сделай паузу».

Съели. Переварили. Перешли к следующему.

***

Следом пал М. Заместитель по строительству. Мой когда-то добрый знакомец.
Любил кость на гриле, депутатские фуршеты и женщин в строгих юбках.

Однажды мы с ним подписывали акт приёмки лавочек. Лавочки стоили — как две иномарки. В новостях это потом назвали "инновационный объект для городской среды".
На деле — просто доска с ногами.

***
М оказался под ударом, когда жена его — милейшая домохозяйка, бывшая учительница труда — вдруг стала владелицей двадцати семи квартир. В одном доме. В одном ЖК. В одном подъезде.

Журналисты спрашивали:
— Почему именно она?

Он только пожимал плечами.

— Ну вы же не думаете, что я оформлю на себя? Я не идиот.

Да. Он был не идиот. Он был игрок. Но проиграл.

А «М» не посадили. Просто отстранили. Для него это было хуже.

Он выходил из здания администрации с флешкой в одной руке — и огромным презрением в глазах.

Я увидел его через стекло — он прошёл мимо. Мы не поздоровались.

***

Ты скажешь — типичная чистка. Административный ливень. Но ты ошибёшься. Это была репетиция бойни. Мелочь — просто настройка звука. Настоящее началось, когда открылись папки.

Утром ты открываешь новостную ленту — и там: "Чиновник K, будучи студентом, танцевал на пляже голым, смазавшись сливками." Фотографии прилагаются.

Сливки. Гениталии. Солнце. Пляж.
Креативный департамент уже не знал границ.

А ведь K был педантом. Галстуки гладил. Зажигалкой Dunhill поджигал сигары.
Он строил из себя пуританина. И вдруг — ягодицы и крем.

— Хотел крем для загара, а вышел крем для позора, — смеялись в прокуратуре.

***

Потом поймали L.

У жены — бизнес в Чехии. Два паспорта. Выигрывала тендеры в России, находясь в Праге.

Я помню, как он сидел в ресторане «Говядина» и громко говорил:

— Женя, главное — не врать. Главное — красиво подать.
Система любит чистые бумаги.

Он ошибался.

***
Каждое утро стало как лотерея. Кого вынесут? Кто сегодня не дойдёт до парковки?

Я стал пить больше кофе. Я перестал ездить через Северный мост — там камеры. Я начал составлять список: кто сдаст первым. Он оказался коротким. Три фамилии. Одна — моя.

Ты не знаешь, как это — смотреть, как система жрёт себя. Она не рычит. Она хрустит.
Она глотает по сантиметру. Она начинает с пальцев. А потом — до локтя.

У тебя есть два пути. Первый — бежать. Второй — делить. Я выбрал третий. Наблюдать.

Как патологоанатом. Как священник. Как свидетель.

И вот, когда всё, казалось, достигло пика — прилетел Иванов.

Он вошёл без предупреждения. Без звука. Без бумаги.

Просто — был. Как грипп. Как мороз. Как новая власть.

У него были холодные глаза. Он не говорил — он измерял.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Живёшь?

Я ответил:

— Пока да.

Он кивнул:

— Запомни это. В следующий раз — не факт.

С его появлением всё стало по-другому.

Но это — уже другая история.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

Показать полностью 1

[моё] Тендер Муниципалитет Схема Криминал Хищение Преступление Современность Жулики Длиннопост

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 3⁠⁠

ГЛАВА 3. СОЦИАЛЬНАЯ СЕТЬ КАК СМЕРТНЫЙ ГРЕХ

Я всегда думал, что конец придёт в виде пакета: конверт с «прослушкой», видео из номера гостиницы, пачка долларов, закатанная в рубероид. Ну, в худшем случае — флешка с компроматом. Я ошибался.

Конец начался с фото из одноклассников.

Даже не моё. Я там не танцевал.
Но алгоритм уже был прописан: найдётся кто-то, кто накопает. Кто-то, кто отсканирует пляжную вечеринку десятилетней давности. Где K, мой бывший сокурсник, в одних семейных трусах и с телом, обмазанным сливками, пляшет под "Звезда по имени Солнце".

Приморка. День города. Музыка. Алкоголь. Тепло.
И — карьера.
Которая закончилась на кадре, где его ягодицы были крупнее логотипа администрации.

K — человек системы. Не вор. Не святой. Просто шестерёнка.
Он прошёл три главы, два перевыборных тура, одну проверку ФСБ.
Он был осторожен, педантичен, сух, как инструктаж.

Он даже налоги платил, мать его. Но не платил за сливки. И вот теперь — пляж, позор, падение.

Видео разлетелось в сети. С подписями:

“Вы ещё за этих голосуете?”
“Сливки власти. В прямом смысле.”

K уволили в тот же день. Без совещания. Без объяснений. Как муху со стола.

Я случайно встретил его на парковке. Глаза — как у человека, который впервые вдохнул.
Я спросил:
— Что будешь делать?
Он ответил:
— Уеду. В Анапу. Фотостудию открою.

И, знаешь, он не выглядел побеждённым. Он выглядел свободным. Словно сливки смыли не только репутацию, но и цепи.

Но он был не один. Следующим пошёл L.

На вид — оловянный солдатик. Внутри — хищник.
Жена — юрист. Умная. Тихая. С лицом “я всё знаю и помню, кто что подписал”. Она вела все крупные проекты от ЖКХ до капремонта.

А потом — бах. Утечка. И — база данных с собственниками оффшоров. Там — её имя. Чехия. Паспорта. Владения.

Я позвонил L. Спросил:

— Будешь отбиваться?

Он зевнул:

— Жека. Ну а кто сейчас без второго паспорта?

Он не про гражданство. Он про раздвоение. Живёшь на две стороны: одним глазом в отчёте, другим — в валюте. Он не защищался. Он был уставшим. Как будто ждал этого.

Третий — профессор. Философ. Легенда. Когда-то он читал нам лекции о Ницше и метафизике постмодерна.

Теперь он — в сюжете: взятки, пьянство, постель со студентками, зачет “за банку огурцов и баночку пива”. Я смотрел выпуск с ним и чувствовал, как по мне ползёт холод. Они не ищут цель. Они жгут. Как старую траву перед посадкой.

Теперь никто не спрашивал, был ли ты хорошим чиновником. Смотрели, танцевал ли ты в сливках.

И наступило страшное. Тишина.

Казачьи рупоры замолкли.
Бывшие рьяные “патриоты” — те, кто кричал о чести, о флагах, о предках — начали перебирать старые фото в соцсетях.

Удаляли всё.
Свадьбы. Походы. Посты 2012 года.

Их лица стали серыми. Жесты — судорожными. Они боялись не следствия. Они боялись позора.

Потому что раньше тебя сажали — и ты выходил героем. Теперь — тебе ставили лайк под фото с дачи, и ты исчезал.

Я удалил всё. Фотки, где я с женой на юге. Пост, где я написал «жарим шашлычок с пацанами». Даже комментарий под школьным фото, где я назвал друга «чёткий кабан». Удалил. Всё.

Это не паранойя. Это новая реальность. Власть больше не в деньгах. Власть — в удалить из общего доступа.

Журналисты с улюлюканьем прыгали по падальщикам. Каждый день — новый слив.
Каждый заголовок — будто выстрел в спину. “Чиновник с тремя квартирами и одним IQ”
“Они едят, а вы ждёте пенсию” “Видео, где всё видно”

Комментарии были страшнее, чем приговор:

— Мразь.
— Казнить.
— А детей — в интернат.

Мораль исчезла. Осталось — мясо.
Цифровое. Поимённое. Зачёркнутое.

***
Я начал курить. Сны стали похожи на протоколы. Камеры в городе казались глазами без век. Репутация стала валютой. Но хрупкой. Обнуляется за один ретвит.

И тогда — снова Иванов. Собрал нас. Всех. В конференц-зале. С флагами. Без камер.

Он встал. Посмотрел. Сказал:

— Хватит.

Тишина была такая, будто слова весили тонну.

Он не кричал. Он просто знал.

И я понял: мы не играем. Мы уже — в финале. Только финал — не в пользу зрителя.

Показать полностью 1

[моё] Криминал Преступление Схема Тендер Хищение Муниципалитет Длиннопост Негатив

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 4⁠⁠

ГЛАВА 4. МАСКИ СБРОШЕНЫ

Все эти годы мы притворялись. Все до единого. Притворялись, что власть — это служение. Что чиновник — это опора. Что закон — это не палка, а щит. Мы носили маски.
Кто-то — с лицом радетеля. Кто-то — с лицом борца. Кто-то — с лицом «я тут вообще случайно». А потом однажды — просто перестали. Без крика. Без перформанса. Как будто выключили свет, и каждый остался при своей тени. И выяснилось — маски давно приросли к лицам. Просто теперь не было смысла делать вид.

Никто больше не притворялся, что не ворует. Потому что воровать — стало нормой. До этого были ритуалы. Оправдания.

— «Я не знал, что жена оформила на себя участок.»
— «Я не вникал в сметы, просто подписал.»
— «Я работаю по указке — мне не положено думать.»

Но потом — просто тишина. И в этой тишине зазвучала правда. Не вслух. Не с трибуны.
А в подмигивании. В молчании. В том, как они выходили из кабинетов и не закрывали за собой двери.

Вот, например, Борисыч.
Легенда. Эталон этики. Глашатай морали.
На всех заседаниях комиссий он первым поднимал руку и говорил:
— Уважаемые коллеги, мы обязаны жить по совести.

У него был брат. Неофициальный. В личных делах не значится. На деле — четырежды амнистированный, дважды скрывавшийся от следствия, с правом парковаться у мэрии в тапочках.

Когда журналисты начали копать, оказалось, что прекращения уголовных дел брату подписывали люди из команды Борисыча.

— Совпадение?
— Ростов не верит в совпадения.

Профессор Сомов.
Гуру морали. Седой. С тростью. В пыльном пиджаке.
На лекциях — Платон, Кант, Соловьёв. На деле — «сдай зачёт и бутылку». Он жил не стипендиями. Он жил на влиянии. Не брал откаты — просил подарки. Не хищник — паразит. Не злой — просто старый. И очень одинокий. Он не нуждался в деньгах. Он хотел знать, что без него нельзя.

А вот «добрый дядька» Коля, глава экологии. Каждый год вёл «санитарную вырубку».
На телевидении его хвалили:

— Бережёт природу, спасает леса.

На деле — продавал дубы на мебель. Мебель делали в Подмосковье. Выручка — кэшом. В сумке. Когда его спрашивали, где пропал лес, он отвечал:
— От клеща спасали.

Клещ — реальный парень из природного департамента. Прозвище. "Впивается и не отпускает."

Ещё один. Директор земельного комитета. Агроном по образованию. Продавал поля под застройку, называя это реформой сельского хозяйства.

А бабка в столовой. Помнишь ту, что щи разливала? В списке учредителей фирмы по озеленению парков.

Я проверил. Реестр. Печать. Подпись. Бабка. Учредитель. С портретом Ленина на стене и двумя ООО на балансе.

Все были в теме. Абсолютно все. А я — как дурак. Всё надеялся на правила. На остаток человеческого. Я думал — есть граница. Есть черта, через которую не переходят. Ошибался.

Когда начался откат, платить никто не захотел. Мерседес чиновника стал слишком заметен. Пошли разговоры. Полетели анонимки.

И вот — заседание. Всех вызвали. Всех, кто когда-то улыбался друг другу за столом с кофе и бумажными пирожками.

Я сидел в конференц-зале администрации. Стены серые. Воздух мертвый. Слева — герб. Справа — флаг. Впереди — Иванов. Стоял. Молчал. Потом заговорил. Тихо. Без давления.

— Хватит.

Это слово разрезало воздух. Будто кто-то включил ультразвук.

— Забыли, — продолжил он, — зачем мы здесь?
— Государственное дело. Казачество. Патриотизм. Служение.
— А вместо этого — сливки на пляже. Квартиры на тёщу. Анонимки на друг друга.

Он не повышал голос. Он не угрожал. Он предлагал сделку. Все поняли. Без протокола. Без подписи. Без бумажки. Либо ты — с нами. Либо ты — корм.

Я вышел на улицу. Сел в машину. Открыл список контактов. Смотрел на имена. На тех, кого называл друзьями, коллегами, партнёрами.

И понял: их нет. Были роли. Были функции.

Нас держала не идея. Нас держала взаимная выгода. И когда один терял ценность — его убирали. Как карточку из колоды. Без слов.

В ту ночь я понял: я больше не верю. Не в команду. Не в казачество. Не в порядок. Я — сам по себе.

И я начал план. Тихо. Методично. Без бумаг. Без доверенных лиц. План побега. План исчезновения. План перерождения. Я не знал, чем он закончится. Но знал: оставаться — значит гнить. А я, как ни странно, ещё хотел жить. Пусть даже — под чужим именем.

Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 1)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 2)
Ростовский Куш. Глеб Дибернин. (Глава 3)

Ростовский Куш. Глеб Дибернин (Книга целиком)

Показать полностью 1

[моё] Криминал Хищение Преступление Тендер Схема Муниципалитет Длиннопост

GlebDibernin

2 месяца назад

Криминал

Серия Ростовский Куш. Глеб Диберин.

Ростовский Куш. Глеб Диберин. Глава 5⁠⁠

ГЛАВА 5. МОСКВА ВМЕШИВАЕТСЯ

В Ростове наступила мнимая тишина. Как перед ураганом. Когда ласточки летают низко, собаки молчат, а чиновники — улыбаются чаще обычного. Так улыбаются только люди, которые знают, что их скоро посадят, но пока ещё надеются, что «авось пронесёт».

Потом пришла Москва. Не официально. Не с фанфарами. Она вошла в город, как всегда, через задний вход. В виде самолёта, прилетевшего ночью. В виде машины с чёрными номерами.
В виде Дмитрия Романовича Градова — нового заместителя полпреда по Южному федеральному округу. Я знал, что имя «Градов» будет звучать часто. Как штамп на документах. Как шёпот в коридорах. Как угроза на совещаниях. Но не думал, что у него будет старый друг — Аристов.

Аристов Владимир Семёнович.
Мой когда-то конкурент, потом партнёр, теперь — потенциальный проводник в рай. Или в ад. Замдиректора по проектной работе ГБУ РО «Ростовдоноблстройзаказчик». Человек без эмоций. Как кирпич. Они с Градовым были комсомольцами. Шли вместе. Протирали ботинки в тех же приёмных. Теперь — один в Москве, другой тут. Один — перо, другой — чернильница.

Именно Аристов вытянул в свет Иванова — нового, невозмутимого, как опечатанный сейф, чиновника. Формально — вице-президент фонда развития казачества. Фактически — жнец, палач и миротворец в одном лице.

Когда Иванов вошёл в конференц-зал, мы поняли: игра кончилась. Началась режиссура.

Он был одет в серый костюм, настолько идеальный, что казался надетым на страх. Голос — ровный. Выражение лица — как у монумента. Лицо, которое не помнит боли. Только приказ. Он молча сел. Мы встали.

— Садитесь, — сказал он.
Голос как выстрел.
Тон без права на толкование.

— Хватит, — продолжил он. — Забыли, зачем вы здесь?

Пауза.

— Государственное дело. Казачество. История. Региональная гордость. — Его глаза метались по столу, как луч фонаря на складе с крадеными вещами.

— А что в реальности?
Шепот. Пауза.
— Кто, сколько, куда.
— Кто кого. Кто за что. Кто кому.

Я сидел в конце стола. Рядом — Петров. Мелкий воришка. Но свой. Вечно потный. Вечно с ручкой.
Иванов положил ему руку на плечо.
— Петров… Петров — наш человек.
— Он ошибался. Но теперь мы его защитим.

У Петрова в глазах блеснуло что-то между страхом и благодарностью.
Как у собаки, которой пообещали не отдавать в приют.

Зал молчал.

Нам всем дали понять, что дальше начнётся новое деление. Без шума. Без скандалов. Под документы. Под подписи. По-братски.
Утром того же дня ко мне пришёл курьер. Принёс папку.

Внутри — • Перечень новых подрядов, • Предварительные суммы, • Рекомендованные суммы возврата, • Страница с именем: «Евгений С., рекомендован как лояльный и технически грамотный поставщик».

Я прочитал. Захлопнул. Запер в сейф. Потом открыл снова.

Градов не оставлял следов. Иванов не оставлял выбора. Аристов не оставлял эмоций.

И только я, Евгений, оставался с ощущением, что мне вручили билет на Титаник. В первом классе.
С шампанским. С видом на айсберг. Но айсберг, как известно, никто не видит до последнего.

Показать полностью 1

[моё] Криминал Преступление Схема Тендер Муниципалитет Уголовное дело Хищение Длиннопост Негатив

Отличная работа, все прочитано!

1 2 3