Серия «Лё Прозорий»

…ты за ключиком иди и замочек отомкни!

Хорошо ли быть освободившимся? На первый взгляд, вроде бы, да. Но попробуйте надуть воздушный шарик, или ещё каким-нибудь способом нагнесть воздух в иную, возможно, более твёрдую форму, типа металлического баллона. Попробовали? Нагнели? Надули? Сформировали эфемерному эфиру его тело посредством замкнутого пространства? Да, конечно, вот он — шарик. Его можно увидеть, можно осязать, можно куда-нибудь даже переместить. А, возможно, он даже и сам — если воздух, который его заполоняет, был изначально нагретым, он и сам вырвется из рук и умчится в поднебесную даль… Так вот. А что будет, если из надутого шарика одним махом выпустить воздух? Правильно: он сделает «пшик!» и оставит после себя сморщенную шкурку оболочки.

Так хорошо ли быть освободившимся? Этот вопрос, как раз, и задавали наши друзья свободному нашему Икару, задавали каждый на свой лад. Отвечал он сдержанно. Видать, действительно, основная польза от этого освобождения ушла в выхлоп — тот самый «пшик».

— Вы поймите, — в очередной раз с жаром воскликнул иллюзионист, — я же не думал, что вы, друзья мои, пострадаете!

Собеседники смотрели на него то ли с участным пониманием, то ли с обалдением в той крайней степени, которая тревожно, опасным образом тихонько приближалась к циничному и равнодушному безразличию.

Дело происходило на одном из речных островов, размером, наверное, сопоставимым с другим, с морским — со знаменитым «Сундуком мертвеца». Короче говоря, остров был маленьким. Но он находился «посреди текучих вод», и оттого являлся, практически, постоянным обиталищем нашего беглеца — благо он умел «доставать из воздуха» всякую снедь для своего пропитания (и прочих нужд), а потому, вести какое-либо хозяйство ему совершенно не было нужды. И вот, глядя вокруг глазами тех же лавочника с цирюльником… «в задаче спрашивается»: получил ли ты, дорогой наш иллюзионист, то чего хотел?

Оу, на этот вопрос ответ у фокусника, как раз, был: «Конечно! А как же моя Сапфо!». Её все уже видели, все уже успели с ней познакомиться. Да если бы не она, освобождённый из клетки Медведь так и разорвал бы нашего фокусника по инерции… Но при девушке инерция эта, отчего-то, стопорнулась. Наш белый клоун, наш Пьеро отчего-то, вдруг, засмущался, и гнев его сошёл на нет. Оттого и стал возможен вот этот бесконечный диалог про то, что иллюзионист не хотел, а оно само как-то…

Возражения Медведя и Енота в стиле: «Да ты на нас посмотри! И что нам делать теперь?». Они неизменно натыкались на возражение, что это всё иллюзия, это не беспокойтесь, это её можно развеять! Только, пока что, не понятно как…

Справедливость штука интересная. Она одинакова для всех, казалось бы, но она не одинаково всех бьёт — то есть, кажется, воздаётся всем не по той, не по настоящей справедливости (которую каждый для себя представляет по-своему), а по какой-то… другой? Да нет же — по ней, по одной. То есть, по той, которой, парадоксальным образом, не существует.

Очень просто, ага. Никакой справедливости в том, чтобы связать лавочника и цирюльника словом, заставив пуститься их в путешествие, не было. А изначально, не было никакой справедливости и в том, чтобы оборотить людей в животных и отправить их за беглым этим магом… И я не говорю уж вовсе о наличии той справедливости, которая породила на свет этого самого их общего Хозяина. А потому что толку говорить об этом… маловато будет.

А сказать стОит лишь о том, что именно так, доподлинно, и зародилась легенда о Шестерых и Седьмом. О Шестерых, стремящихся вернуться в наш мир, и о Седьмом — о Демоне, который их в наш мир не пускает. И до сих пор в Ойкумене молятся о возвращении Шестерых. О торжестве справедливости молятся. Но до сих пор там царит лишь Равновесие: ни Шестерым освободиться, ни Демону до них добраться как не получалось, так и не получается…

Что характерно, Демону в наш мир тоже никак не просочиться. Иллюзионист ведь тоже не дремлет, и, появись Хозяин, они с Сапфо его тут же обнаружат. И тут же, мгновенно набросятся на него Медведь с Енотом. А Цирюльник с Лавочником, в свою очередь, запечатают Демону путь к отступлению. По крайней мере, так сказано в Книге Последних Дней. Причём, описание этого противоборства эти самые Последние Дни и предваряет…

Как бы это ни было грустно, но это, увы, всё, о чём я хотел рассказать на этот раз.

…на пригорке теремок, на дверях висит замок…

Если говорить честно и открыто, первые впечатления от столицы у наших друзей оказались самые удручающие: портовое утро встретило их криками прокуренных, лужёных докерских глоток: «Лев-в-ва!», «Пр-р-ра-в-ва!», «Майна!», «Вира!», и прочих других, типа: «Куды прёшь, хамьё неотёсанное!». Жизнь кипела. Бурлила, вроде, гейзером, а воняла хуже болота. Копоть и сажа, опять же — оттого и ходят все чумазые. А всё потому, что паровые механизмы… В общем и целом, после умеренной индустриальщины маленького шахёрского городка выглядело всё, скажем так, непривычно.

Приуныл даже цирюльник. «Как же был наш мир узок и как же теперь он расширился!» — думал он, — «И вот вопрос: как нам теперь расширение это пережить без потерь? Загадка!». Мысли лавочника были не столь близки к эсхатологии: он, по относительной своей молодости, просто смотрел и удивлялся. Что же до людей-зверей в заботливо предоставленных им клетках, то там царил полный афиногенезис: двухтысячелетняя мудрость этих существ полностью шла боком. Зато пыталась родиться совсем иная — и, естественно, в муках (как это обычно водится у зарождений и прочих генезисов).

Основной вопрос общей для всех наших четырёх существ философии обозначил, как ни странно, лавочник:

— Итак, господа-хорошие, какие теперь будут наши дальнейшие действия?..

В это же самое время, на судне раздалОсь свечение (да-да, именно, что раздалось — потому что потом оно схлопнулось просто и без затей). Неправильное это было свечение. Потому что, обычно, если свет зажигаешь, то распространяется он сразу и во весь предел своей мощи: не «раздаётся» и, соответственно, не «схлопывается» после — с ним всё просто: вот он есть, а вот его уже нет. Но не так было со свечением описываемым: оно, действительно что, раздалось, и в нише, которую оно отвоевало от окружающего мира, появился человек в балахоне с капюшоном.

— Зачем Хозяину иллюзионист, если он и сам не прочь посоздавать иллюзий? — саркастически вопросило появившееся существо.

И тут лютым зверем взревел Медведь. И мало того, что взревел — попытался он во внезапно настигнувшем его диком безумии разбить своё узилище. Но не удалось — шкипер Одиссей предоставил добротную снасть, не обманул…

— Икар! Икар-р-р!!! — Рычал медведь. — Разор-р-рву!!!

Говорят, привычка — вторая натура. Так оно и есть на самом деле. Наивная прямота, диктуемая ролью, и взаправду стала натурой нашего белого клоуна (и это не удивительно — после стольких-то лет!). То есть, маска, попросту, приросла к лицу, став с ним одним целым. Или, иными словами, личина породила новую личность, напрочь убив старую… И, как следствие, такое вот теперь у новой личности было кредо: вижу цель — не вижу преград, и пусть себе тот рыжий смеётся. Но… рыжий сейчас не смеялся.

Зато иллюзионист — тот ухмылялся вовсю:

— Ребя-я-а-та, ну вы чего? Это же я…

— Конечно, это ты, — проворчал Енот. — И что же нам теперь? В опу тебя, что ли, целовать от такой щедрости? Явился, понимаешь ли, не запылился… Герой — нЕчего сказать!

— Да прекрати, — продолжил фокусник, откинув капюшон, — Уж ты-то как Арлекин должен бы меня понять! Ну?..

— Ау! Я сейчас, что ли, похож на Арлекина? — Немедленно парировал Енот.

— Кстати, а кто это вас так? Неужели Хозяин?

— Вот сам у него и спросишь, — буркнул насупленный Енот, — За тобой, как раз, нас и послали…

— Не-а, не спрошу!

— Так Он же следит за нами! — Попытался было возмутиться Енот.

— Не-а, не следит, — продолжил иллюзионист в своей насмешливой манере, — мы сейчас посреди текучих вод. И нету тут его власти…

— Зато у меня тут есть власть! — Это незаметно подошёл Хромой Одиссей. — Отставить разговорчики! Отвечать быстро: кто такие? Почему звери разговаривают? Откуда безбилетник?

Шкипер стоял, уперев руки в боки, а тощая бородёнка его развевалась на утреннем ветерке. И пока он стоял, а растительность развевалась, из-за тюков и ящиков неспешно подтянулась вся его команда, вооружённая кто чем. ПодобралАсь, окружила наших путешественников: рожи, сплошь, красные, проветренные, осклабившиеся рты через одного щербатые. А у кого-то и вовсе одного глаза недостаёт. И, как-то, по ним сразу понятно — такие шутить не любят. А если кто из них и любит, то шутки его вряд ли вам по душе придутся…

Так вот. Компания пассажиров, увы, не спешила удовлетворять любопытство шкипера. И, на его возмущённый взгляд, это было нехорошо, невежливо, моветон и вообще против правил, которые он здесь установил. И вот уже готово было сорваться: «Вяжи их, братва!», но… Опять то самое свечение: раздалОсь, схлопнулось — и никаких, тебе, пассажиров. Исчезли, крысы сухопутные! Как дым в воздухе растворились…

…за железными столбами.

Была у цирюльника с лавочником одна на двоих знакомая вдовушка по имени Доротея. И держала та вдовушка таверну. По одному тому, что таверна эта не только не разорилась, а и вполне себе процветала, можно уже было судить о нраве этой женщины как не об очень-то и мягком. Да и внешность её не давала никакой форы думать иначе. Бывало, разбуянится в заведении какой-нибудь шахтёр-громила, побъёт с куража сначала себя в грудь, а потом и близсидящих (но уже по мордасам), разойдётся, раздухарится… А тут, вдруг, тётушка Доротея ка-а-ак восстанет из чада кухни румянощёким, огненно-рыжим Левиафаном, ка-а-ак упрёт в крутые бока свои красные от работы руки и ка-а-ак… посмотрит грозно! И всё, шахтёр шелковеет на глазах. Даже будь он хоть на две головы выше этой очаровательной фурии…

Так вот, пошли они к сей колоритной особе с поклоном: дескать, побудьте, милая сударыня, любезны, поприсмотрите, пожалуйста, за имуществом, покуда мы в столицу сгоняем, а? Выслушав их витиеватый вопрос и внимательно осмотрев обоих приятелей, вдова констатировала:

— Пили?

— Как можно! — Тут же возмутился цирюльник. — Мы же с утра как пчёлки, право-слово…

— …принектарились? — Продолжила безжалостная Доротея.

— Не… нибожемой! Со шкипером договаривались. Пока нашли его, пока тё-сё… Да ты его знаешь — Хромой Одиссей это.

— Вот как? — Удивилась женщина. — Жива-таки старая кочевая сволочь… А десять монет мне, зараза, так и не отдал! Это сколько же прошло? Да лет пять, пожалуй…

— Он-он, — поспешил заверить вдову брадобрей, — и должок свой он тебе, кстати говоря, передал. Вот.

С этими словами Диоген действительно протянул Доротее старый потёртый кошель.

— Ишь ты, — снова удивилась женщина, — что это на него нашло?

— Да мы… — заговорил доселе молчавший лавочник, — заместо него тебе его долг отдать пообещали. В оплату за проезд, понимаешь?

— Ага… И что же, интересно, за дела у вас в столице обнаружились?

Этот вопрос был ожидаем, и приятели наши к нему, понятно, подготовились. Лавочник ответил, что решили они на пару с цирюльником подыскать себе там местечко какое-нибудь. Тут-то, дескать, не сегодня — завтра, а закроются последние, чудом оставшиеся не до конца истощёнными, шахты. И всё, и делать будет тут нечего. А уж в столице-то… В общем, очень хочется попытать там счастья. И, чтобы не ехать с пустыми руками, везут они туда живого медведя. Чай, в цене там будет этакий дикий зверь… Если не в зоопарк сдать — так… куда-нибудь ещё, в общем-то.

Резон в этих словах, конечно, был. Но вдовушка тоже далеко не дура, и быстро смекнула, что как-то странно всё это — только лето разгорелось, только цирюльник окучил свою любимую картошку, и тут, вдруг, сорвался и поехал. И не куда-нибудь — а аж в самые низовья реки, в столицу. Но ведь туда даже по течению плыть две недели!

— Так, мужчины, — насупилась Доротея, — живо выкладывайте что у вас там за дела, или я ни за какие коврижки не соглашусь присматривать за вашими халупами!

Лавочник обречённо вздохнул и проговорил:

— Да пообещали, понимаешь ли, помочь отыскать иллюзиониста одного…

Пришлось приятелям всё рассказать вдове как на духу. Женщина от их откровений разволновалась и даже крикнула с кухни мальчишку, отдав ему повеление живо притащить из холодка рябиновой наливки. Маханув два стакана подряд, хозяйка таверны проговорила на выдохе:

— Ну вы, мужики, и попали…

Как известно, если дал слово — следует его держать. Однако, тут было не просто слово — тут было слово, неосторожно данное оборочённому существу. А это дело куда какое скверное — это, грубо говоря, ты, считай, и сам как будто бы стал оборочённым, пока слова своего не исполнишь. Либо, пока не расколдуют того, кому ты имел несчастье пообещать свою эту помощь. Или… что ты там пообещал?

Приятели наши сообразили это не сразу, а только когда малость отошли от хмеля. А как только сообразили — тут же протрезвели окончательно. Медведь с Енотом — они тоже опечалились от такого расклада. Да они, как оказалось, и не знали, что просьбы их имеют такую злую силу. Или, может, притворялись? Лицедеи, всё-таки, как ни крути… В общем и целом, как бы там ни было, а слова были сказаны и за них предстояло теперь отвечать.

Вдовушка всплакнула (то ли от жалости, то ли от наливки, а то ли от того и другого вместе взятых), высморкалась в цветастый свой носовой платок и согласилась за имуществом приятелей присмотреть…

Хромой Одиссей собирался отчаливать вечером.